Отступник

Эпилог

Зачерпнув очередную горсть влажного песка, шаман принялся мять его костлявыми пальцами. Делал он это старательно, не оставляя даже мелких комочков. Получившееся крошево Ян тоненькой струйкой ссыпал в свободную ладонь, а потом бросил тысячи крупинок в набегающую волну.

Заканчивался октябрь, но погода еще радовала теплом и солнечными днями. Очень скоро зарядят дожди, а зимой, может быть, даже пойдет снег. В последние пять-шесть лет заметно потеплело, и климат стал даже мягче, чем до Великой Катастрофы. Хотя, вероятно, где-то могло стать намного холоднее. Этого уже не узнаешь. Синоптики сгинули вместе со своими прогнозами.

Заквасский сидел на полусгнившем бревне и вслушивался в шум моря. Волны одна за другой накатывали на плоский берег и, пенясь, отступали. Ян вдруг подумал, что, с точки зрения планеты, ничего экстраординарного в ядерной катастрофе не было. Просто огромный вал индустриальной цивилизации, поднявшийся несколько столетий назад, распухнув до размеров цунами, разбился о берег неизбежного. А теперь идет новая волна — волна нуклеаров или кого-нибудь еще, выживших в других уголках земного шара. Так получается, что вся жизнь на земле вроде бы состоит из сплошных катастроф, а на самом деле это всего лишь морской прибой. И вглядевшись в горизонт, Ян представил, как где-то вдали поднимается увенчанная жемчужно-белой шапкой пены, искрящаяся бриллиантами брызг масса воды. Пройдут сотни (а возможно, и тысячи) лет, прежде чем она, достигнув своего пика, разобьется о берег безвременья, завершит свой путь так, как заканчивали все предыдущие цивилизации, чтобы уступить место чему-то новому. А оно, в свой черед, также исчезнет в песках вечности.

«Идея, может быть, и не новая, но вполне подходящая для свежей истории на вечерних посиделках у костра», — решил шаман.

Да, чтобы хоть какая-то интересная мысль пришла в голову, нужно иногда отстраняться от дел и слушать вечность. Но, увы! сейчас нельзя позволить подобную роскошь слишком часто. Скоро снова нужно будет окунуться в море житейских проблем, которых в последнее время прибавилось.

На заседании Небесной Канцелярии решили, что, кроме луков и арбалетов, нуклеарам необходимо огнестрельное оружие. Пускай примитивное, но во многих ситуациях намного более действенное.

Тем больше изумился Заквасский, когда, подыскивая специальную литературу, наткнулся в Библиотеке на Сашины разработки по производству пороха. Горькая печаль воспоминаний сжала сердце. Такой молодой, такой талантливый… Да, что бы не говорили, а некоторых людей заменить невозможно.

По Сашиным чертежам и расчетам Ян соорудил несколько селитряниц — благо, навоза, соломы, а также известки со стен домов хватало. В сере пока тоже не ощущалось недостатка, а потому, вскоре у хозяев Таганрога появится собственный порох. Тем более что помогать ему вызвался Леонид Дрожжин — сперва преодолевая апатию горя, но постепенно все больше увлекаясь. Шаман с радостью видел, как, пересматривая Сашины записи, судья возвращался к своей всегдашней деятельной активности. Возможно, воплощая в жизнь планы погибшего сына, отец черпал в этом утешение.

Кузнецы также не сидели сложа руки: они отливали пули и картечь. Взамен разрушенной в пожаре церкви, клан Иноземца получил в свое распоряжение маяк и два многоэтажных дома, так что работа развернулась шире прежнего.

Пока что можно было использовать старые ружья, но ведь ничто не вечно, и рано или поздно придет пора, когда в ход пойдут огнестрелы с кремниевым замком или, может быть, даже еще более примитивные мушкеты. Единственное, чего не придумали пока — как произвести бертолетову соль, чьи запасы были на исходе. Без нее не сделать нормального капсуля и, значит, ружья, сделанные по более продвинутой технологии, окажутся бесполезны…

После решения этой необходимой, но скучноватой проблемы с огнестрелом, шаман планировал вплотную заняться производством информационных носителей — бумаги. Киндеровые деревья для этих целей должны прекрасно подойти…

Ян тряхнул головой, отгоняя заботы, а потом искоса поглядел на стоящих поодаль Олега и Каур: они никак не могли расцепить рук, хотя давно было пора прощаться.

«Чудесные мгновенья переживаю я благодаря этому пацанчику», — подумал шаман, бросая в волны очередную горсть песчинок. Он не желал торопить влюбленных: кто знает, когда им еще доведется увидеться. Однако минута расставания приближалась.

Конечно, за короткий срок на парня свалилось слишком многое. И пуля, выпущенная рукой бывшего друга, стала не самым страшным, что произошло в жизни юноши. Несколько недель он лежал в горячке между жизнью и смертью. Синеглазая мулатка практически не отходила от его постели; делала перевязки, помогала обмывать больного, смачивала губы водой, когда в беспамятстве он просил пить, и поила с ложки лечебными отварами, обновляла холодные компрессы, меняла белье. И часто что-то шептала ему на ухо. Шаман даже мог бы сказать, какие примерно слова слетали с уст молоденькой ведьмы, что-нибудь наподобие: «Я, Каур Исцеляющая, слезы из глаз моих промоют раны твои, тепло рук моих излечит тебя…»

Заквасский не переставал удивляться судьбе, что сплела такие невероятные петли. Рожденный в двух шагах от власти, Олег стал беглецом, отступником, а вот теперь ему предстояло стать изгнанником.

Как только юноша немного окреп после ранения и смог выходить на улицу, он обнаружил, что община нуклеаров огородила его отчуждением, словно стеной. Так моллюск окружает раздражающую песчинку слоями перламутровой жидкости, не подозревая, впрочем, что растит прекрасную жемчужину. Понятно, что для тех, кто потерял родных, пришелец из Лакедемона был причиной горя, а другие просто поверили в пущенный кем-то слух, что этот парень приносит несчастье, но в его присутствии замолкали разговоры, люди отводили глаза и старались поскорее уйти. Конечно, никто не проявил жестокости, и никто не говорил, что Олег должен уйти, но положение изгоя становилось слишком явным. Да ладно бы еще рядовые жители, но и вождь, и судья придерживались мнения, что он — первопричина бед. Напрасно Ян пытался говорить, что парень рисковал жизнью наравне со всеми. Дрожжин сжимал кулаки и лишь желваки перекатывались на его скулах, а Кислов мотал головой и закрывал оставшийся глаз, который выцвел от слез, пролитых по сыну. Да, приходилось признать: Валерий в последнее время сильно сдал. Едва не сгорев заживо, он почти ослеп, а лицо, изуродованное ожогом, было похоже на омертвелую маску из фильмов ужасов про зомби, которые пользовались огромной популярностью до Великой Катастрофы.

«Впрочем, горький хлеб изгнания ели многие замечательные личности, — подумал шаман, зачерпывая очередную порцию песка. — Взять хотя бы такие имена, как Овидий, Ганнибал, Данте… Или поближе — Солженицын, Далай-лама… Ведь и вправду, то, что нас не убивает, делает только сильнее. К тому же все должно перевариться, устаканиться… Боль даже самых страшных потерь когда-то утихнет. Но для этого нужно время…»

Вчера Олег, заросший, с яростью в воспаленных глазах, пришел в порт и наткнулся на Заквасского. Ян сидел возле лодки, перебирая рыболовную сеть. С моря дул холодный ветер, пахло разлагающимися водорослями и солью.

― Мне нужно поговорить, — сказал парень.

― Говори, — ответил шаман, не поднимая головы и подвязывая очередное грузило.

― Я вижу, что должен уйти из Таганрога.

― Это твое решение, — голос Яна не выражал никаких эмоций, будто речь сейчас шла о чем-то вполне обыденном, происходящем по пять раз на день. — Куда же ты хочешь отправиться?

― В Лакедемоне… — юноша поколебался немного, а затем продолжил, — в Лакедемоне я не смогу жить. Я уже другой. Не смогу там дышать.

― А вот дышать тебе никто не запрещает. Я тебе вот что скажу, пацанчик: ты просто не умеешь дышать и никогда не умел, — шаман говорил, не глядя на собеседника, продолжая чинить сети. — И потом, тебя никто и не отсылает в Лакедемон. Хотя сейчас, насколько мне известно, твой дядя предпринял ряд шагов по смягчению нравов. Так что теперь ребенку с кошачьми глазами там бы ничего не угрожало.

― Каур сказала, что станет для девочки второй матерью, а для нее я значу больше, чем любой из соплеменников, но намного меньше, чем община в целом с ее устоями и законами. Но я не могу быть ей только братом.

Заквасский не видел лица Олега, но услышал, как участилось его дыхание.

― Меня все обходят, как больного степным поветрием. В чем я виноват?! — вдруг закричал парень. — В чем?! Или вы думаете, я хотел, чтобы умерли Илья, Саша, Ромул?! Они были моими друзьями… Они были лучшими!..

Олег потерял над собой контроль, бросился на колени, закричал и, выхватив клинок, принялся со всей силы втыкать его в песок. Тут Ян поднял голову, посмотрел на неистовствующего юношу и печально улыбнулся. Так прошло несколько минут: парень, глухо рыча, рыхлил берег, а шаман наблюдал за этим зрелищем.

Наконец, Олег в последний раз вогнал шашку в песок, руки его ослабли и безвольно соскользнули с рукояти. Юноша тяжело дышал, открыв рот. Заквасский, бросив сеть, лениво поднялся и, подойдя к парню, присел на корточки.

― Олег, послушай-ка, — шаман хотел положить руку ему на плечо, но не стал этого делать. — Везде полно несправедливости. И сейчас получилось, что ты виноватый без вины. Те, кто потеряли своих детей, пока не могут этого забыть. Сердцу не прикажешь, знаешь ли.

― И что с того? — не поднимая головы, устало прошептал парень. — Что мне с того? Драться с любым, кто обвиняет меня? Но ведь действительно, я виноват… Если бы я не пришел к вам… Скажите, что мне делать?

― Агрессия порождает только новую агрессию, пацанчик, это проверенная временем истина. Надо набраться терпения. Дай им время. Утихает любая боль, уж поверь мне.

Сказав это, шаман, захватив с собой сеть, побрел вдоль берега к набережной, оставив Олега наедине с размышлениями и отвратительным запахом разлагающихся водорослей.

На следующий день Ян, Каур и Олег остановились на северной границе Запретной зоны. Больше провожатых не было.

Олег был одет в камуфляж, по расцветке очень похожий на тот, что носил в Лакедемоне. За спиной у него висел вещмешок, а на плече — автомат Калашникова.

― Хорошо бы еще неделю подождать, — сказал шаман. — Ты не до конца окреп после ранения.

― Нет, — ответил юноша, — потом будет холодно, а мне нужно обустроить жилище.

― Верно. Тогда иди вдоль моря, этот путь безопасен. Где-то через пять-шесть километров выйдешь к Бессергеновке, там и поселишься, — еще раз повторил инструкции Ян. — Радиация в тех местах выше, чем в Таганроге, но у тебя есть запас водорослей почти на три месяца. Еды на первые дни также хватит. Район Бессергеновки — охотничьи угодья Пегаса, а потому крупных хищников там быть не должно. Ну и опять же, он будет за тобой приглядывать. В ноябре, после праздника Осеннего Откровения, мы с Каур навестим тебя. Я захвачу вяленого зурелана и что-нибудь из теплой одежды.

Девушка опустила глаза, не желая показывать слезы, и сжала пухлые губы.

― Спасибо. Надеюсь вас увидеть, — Олег нахмурился. — Хотя я ведь дважды отступник, и значит, дважды заслуживаю одиночества.

― Ты не отступник, — возразил шаман, — ты прозелит. Тот, кто мучительно умирал, а теперь зачат заново и вскоре родится. А когда родишься, тогда поймешь, что делать дальше. В любом случае твое решение будет правильным и свободным. Ты поймешь нечто новое и неуловимое, как звук хлопка одной ладони.

При этих словах шамана Олег невольно вздрогнул, посмотрел на Яна странным взглядом и спросил:

― А что такое звук хлопка одной ладони?

― Это… — Заквасский помедлил, а затем указал в сторону моря, — вот та волна, бегущая к берегу, стремящаяся разбиться о серый песок.

― Почему волна? — спросил парень.

― А почему нет?

Олег пожал плечами, еще раз грустно улыбнулся и тихо произнес:

― Мне пора.

Ян отошел к полузатопленной коряге и теперь ждал Каур.

Он знал, — вернее, ему очень хотелось думать, будто он знает, — что пацанчик обязательно вернется в Таганрог. Как и положено, спустя девять месяцев все родится заново и придется на годовщину битвы с захватчиками, в День павших героев, — именно так теперь именовали праздник Летнего Откровения. А если заглядывать в еще более отдаленное будущее, которое пока скрывалось в непроницаемом тумане, то как знать, быть может, племянник наследует дяде, и тогда связь между двумя общинами вполне можно будет укрепить узами брака.

С губ Заквасского невольно сорвались слова, которые услышал Олег, когда приложил свою руку к памятнику Гарибальди:

― Tu lascierai ogni cosa diletta più caramente; è questo e quello strale che l'arco de l'esilio pria saetta.

И после некоторого молчания он повторил те же слова по-русски:

― Покинешь все ты, вопреки желанья, что ты любил: вот первая стрела, которую извергнет лук изгнанья[7].

Ян глубоко вздохнул. Нужно было придумать метод производства бертолетовой соли, чтобы старые ружья могли сослужить службу юной Нуклеарии.