Овидий-роман

Ars 0.0 [примечания]

Именно в этой точке стоит притормозить. То, что написано выше, будто осознанно уводит куда-то в сторону, ты даже можешь спросить, что это было. Хорошо, что всегда есть возможность оставить подробный комментарий.

Her.??? Все понятно. «Героиды» точка три вопросительных знака. Эта схема знакома и усвоена. Очевидная претензия на филологичность, но в этой части все немножко ломается! Падает рамка.

То есть это я, X, пишу тебе письмо… Постоянное желание пишущей указать на факт письма. Иногда даже кажется, что тот, кто все это наваял, а именно Публий Овидий Назон, пытается экзотизировать письмо исключительно указаниями на то, что оно женское. Это нам кажется проблематичным, как будто сплошная риторическая игра, способ поднять бровь слушающего.

Мертвые листья и грязная земля… Первая строчка песни «Dead Leaves and the Dirty Ground» группы «The White Stripes». Это текст о разлуке, о том, как он, бедный, смотрит по сторонам и видит мертвые листья и грязную землю, когда она не рядом. A когда она рядом, он, соответственно, видит, как сверкают крыши и как лопаются пузырьки в газировке, и все хорошо. Но нет! Никто не встречает героя песни, он возвращается домой издалека, а там no one to wrap my arms around. Исполнители – Джек Уайт и Мег Уайт, он в красной футболке, она тоже в красной.

…так обычно закрывают совсем маленьких младенцев… Не все родители щепетильно относятся к фотографиям своих детей в интернете. 22 % россиян публиковали фото своего ребенка, которому еще не было трех лет, не закрывая его лицо. Это выяснилось в ходе опроса 500 родителей из России, его провела компания Avast. С одной стороны, нет ничего плохого в том, чтобы показать миру своих детей, а с другой – это может быть неприятно самому ребенку и даже опасно, считают эксперты.

Так вот, надо бы рассказать подробнее… – …устанавливают свои взгляды на мне, ничего не говоря…Собственно, я свернул эту историю, потому что она, очевидно, ни к чему не приводит. То есть да, приходит мужчина за мужчиной, останавливается в комнате женщины, пишущей письмо, и смотрит на нее, ничего не говоря. Бесконечный поток образов, постоянная попытка посильнее ударить по западающей клавише фортепиано в школьном кабинете. Остается неясным, что там делает, например, Мег Уайт? Последняя фигура сопротивления, слившаяся с пейзажем в момент, когда встала в комнате и начала смотреть на X. Без Мег какая-нибудь критическая картинка проявилась бы четче, но она все еще стоит на месте и не собирается покидать помещение. Здесь можно вспомнить роман Эльфриды Елинек «wir sind lockvögel baby!», а можно не вспоминать. В любом случае, когда в тексте появились совсем уж невнятные Гераклит и Блок, удалось найти выход из всей этой медиавязи.

…один из них подошел ко мне… А вот и выход, о котором я говорю. Нечто укусило себя за хвост.

<нрзб.> Просто не очень слышно было.

Я не пугаюсь, ведь интоксикация этой тишиной слишком напориста… У американской музыкантки Билли Айлиш есть трек под названием xanny. В треке под названием xanny есть строчка: too intoxicated to feel scared.

…из точки солнечного затмения на нашей свадьбе…В «Героидах» Овидия это частый риторический ход – вспомнить совместное прошлое и использовать его либо в качестве обоснования наступивших бед, либо наоборот. Например, если в этом прошлом все было хорошо, героиня обращает внимание на контраст с несчастным настоящим. Если в прошлом есть отрицательное знамение, дурные знаки, все это обосновывает то, что происходит сейчас. Примерно так же работает мифомоторика, например, в государственных идеологиях (см. труды Я. Ассмана). Напоминает это и то, как Вальтер Беньямин в «Судьбе и характере» сравнивает понятие судьбы с обратным судебным процессом, когда человек подвергается наказанию и только потом пытается его проинтерпретировать, найти основание для наказания среди собственных действий в прошлом.

…но не с рыжей пророчицей… О бесславная развязка троянского цикла! Что же там с прозой, которой бредил автор, упоминая ГОМЕР-МАШИНУ, вред реконструкций, когда пишешь о нем? Этот разговор кончился так же бодро, как и начался. Кто-то видел римского поэта в кафе, в кофейне, на скамейке в парке, занятого выписыванием чего-то не в столбик, лоскутного, пестрого, и тогда он, как и подобает большому младенцу в складчатой тоге, быстро прятал написанное, кокетливо закатывая глаза и бормоча, что в этом нет ничего такого, он просто балуется, мотает куском одежды туда-сюда, смотрит в окно или дальше, через деревья, а под рукой у него рисунки, каракули, белиберда. И все-таки теперь совершенно ясно, что с горем пополам существовавшего Гомера вымыло экстатичными потоками текста, уже не нужно было и упоминать его имя, ведь он вышел на сцену в нужный момент, засветив лицо и дав своеобразный кивок этому заносчивому парню на скамье. Теперь этим засвеченным лицом или его отпечатком можно было просто вертеть перед глазами читателя, как флагом, чтобы утвердить право на свое существование среди букв или пустить пыль в глаза, пока не поздно.

…ты, Агамемнон, Геракл, Улисс, Протесилай, Y…Что-то заставляет субъектку упорно называть себя X, а его – Y. Шаблон, который автор применяет к каждому из посланий «Героид», истерся и достиг такой инерции, что индивидуальное имя вымывается. Теперь это Медея, Иола, Деянира, Пенелопа, Ярославна, Ариадна, Дидона, Юдифь, Ульрика, все они (и даже больше) собрались у стола и пишут письмо, которое последним взрывом прогремит в голове Агамемнона, Геракла, Улисса, Протесилая, Ахилла, Язона, Игоря, Энея (и многих других). Это в какой-то степени радует, но ровно до тех пор, пока не вспоминаешь, чьей рукой это на самом деле все выведено.

Тогда я целую твои обескровленные… Руки, руки, постоянно они торчат из каждого угла, а в момент написания этого фрагмента куда-то повело одну из них, прочь от автора. Про такие моменты говорят обычно – ускользнула из-под носа. Сначала она взлетела вверх, к шершавому потолку, к гладкому небу, потом упала вниз, к влажным парковым тропам, к нагретому столику. Потом и вовсе отяжелела и не хотела двигаться. Про такие моменты говорят обычно – золотые руки. При этом автор уже понимал, что это не то чтобы его рука, но это что-то чужое, другое, это ползущая рука из «Семейки Аддамс», нацистская рука из «Доктора Стрейнджлава», рука живая из «Зловещих мертвецов», из сцены, в которой Эш Уильямс с остервенением борется с десницей себя, пытаясь солгать ей, изобразить обморок, чтобы превратить ее в обрубок. Автор посылал импульсы в руку, чтобы вернуть контроль, но, не встретив рефлекса и наблюдая ее повторяющиеся автоматические движения, отпустил, кажется, все свое тело и позволил ему быть. Про такие моменты говорят обычно – мужик без рук. Эти руки снова перестали двигаться на несколько секунд и вцепились, как несложно догадаться, в горло автора. Через некоторое время ему захотелось забыть эту историю, эти руки, а также написанное ими, поэтому он взял лист и написал: Я ПАМЯТНИК СЕБЕ ВОЗДВИГ НЕ РУКОТВОРНЫЙ.