Овидий-роман

Ars 1.1–30

Кажется, Публий Овидий Назон посещает нас все с меньшим желанием. То есть сам Овидий, его ты различаешь по взгляду – это взгляд особо непримечательный, ничем от прочих не отличающийся, ему нельзя подражать, а повторяя его, то и дело сбиваешься на что-то другое. Так вот, сам Овидий будто бы влетает на отдельные секунды в помещение, чтобы заявить о себе – это происходит неуместно и гордо, неприлично. Иногда это даже ничего не значит, он как бы оператор всей этой истории, который непрерывно документирует процесс, но периодически направляет камеру на свое лицо или, не направляя, пытается свое лицо впихнуть в кадр. Он может ничего не рассказывать, просто крикнуть: SUM. Ну, то есть Я, то есть ЕСМЬ, ego здесь не нужно, особенность языка. Прямо сейчас можно увидеть это улыбающееся рыло, которое и выступает рамкой всего его письма. Условная «Наука любви» как роман в стихах о поэте.

Эдвард Блоджетт пишет в своей работе об Ars Amatoria так: Рассказчик Овидия – это клоун, ставший фокусником, [любовные] наставления/предписания которого выполнены в первую очередь ради привлекательности для публики. Как только толпа оказывается привлечена, задача рассказчика – начать разыгрывать/выражать самого себя [to act himself out]: делая так, он приглашает публику увидеть искусство как жизнь и, предвосхищая барочный стиль, театр как жизнь. Такая постановка для классической литературы, как мне известно, была в некоторой степени новой, и присутствие подобной фигуры в «Науке любви» придает тексту значение, которое стилистически превосходит дидактическую поэзию и любовные элегии предшественников.

Это особая зараза, которая заставляет его как бы высасывать из людей внимание на любых собраниях, праздниках, встречах, чужих днях рождения. Он говорит с тобой, будто заинтересован в тебе, но в один момент что-то ломается, и его несет. С ГОРЯЩИМИ ГЛАЗАМИ, шатаясь и прислоняясь плечом к стене, он рассказывает тебе о том, что задумал сделать и никогда не сделает, он пропитывает тебя любовью к несуществующему проекту. НИКОГДА НЕ ВИДЕЛ ТАКОГО ОГНЯ, говоришь ты, кормишь его SUM, ну, то есть Я, то есть ЕСМЬ, ego здесь не нужно. Теперь он может со спокойной душой напиться до поиска пятого угла, и ты умиляешься его разорванному рвотой лицу, прислоненному к унитазу, или он, скорее, стоит с согнутыми ногами у раковины, собрав на ее белом краю весь свой вес. Он иногда умывается холодной водой, но постоянно держит руку под струей, которая должна как бы возобновлять кровоток в теле, черепная коробка от этой стимуляции будто запотевает изнутри. Потом он дрожит, сидя в ванне, в голове проносятся потенциальные мигалки скорой, может, еще полицейских машин по случайной метонимии света и звука, что наводит ужас, пока двери кругом мотаются вокруг своей оси так быстро, что он не успевает и клочка человека поймать в этих мышеловках. Они мотаются, эти двери, и хлопают, еще одна метонимия, и хлопки переходят в грозный и звучный грохот по обитой кожей двери – так ломятся менты. Клоун, ставший фокусником, гусеницей ползет из ванной комнаты на кухню, сокращая и выпрямляя все свое тело, выталкивая из кончиков пальцев на ногах звуковые галлюцинации, и ты ухаживаешь, несешь ему стакан за стаканом, предоставляя новый материал для acting himself out. Вот ты и собрался, пригласился на событие с ним, в котором ему нечего сказать, но он может еще немного повыгибаться гусеницей и поулюлюкать служебной сиреной, а так называемый контент, песня, текст – все это выступает предлогом для проживания на твоих глазах, для тела-иероглифа. Он просто случается и стучит. Повернешь голову назад, там окно, которое снова такой же предлог для истории, как обычно, чернота подсказывает три часа ночи, то есть это глубокое время в сутках, когда соображаешь скверно, но думается, что сейчас протекает момент, когда любое дело идет, и идет хорошо, это «просветление» прикладывает два пальца к небу, разводит их в разные стороны, приближает изображение, чтобы различимы были слова, вроде tomorrow cums today, сопровождаемые музыкой, идущей с другой стороны, снизу, что придает необходимый объем этому месседжу.

Сейчас, а именно наутро, можно сказать что-то другое. Проспавшийся Публий Овидий Назон говорит об антидидактическом характере своего письма. Меня, то есть Публия Овидия Назона, ты можешь по инерции называть пророком (vates) с поправкой на то, что я vates peritus – пророк умелый, знающий. Речь моя исходит не из божественного бреда, но из частного опыта. Я щекочу всего себя словом ПАРАДОКС, соединяя любовь и науку, язык пророчества и язык быта, я пишу инструкцию в стихах, но ничему не учу. Я диверсант, подкрадывающийся к младенческой фигуре Амура с большой головой, целую его в обшарпанные щеки, сообщая незнакомый ему вирус, мое дыханье у его щек репетативно и навязчиво, как фрикции, не успевает он осознать свою новую болезнь, как я дарю ему последние объятия, и во что это уперся нож в моей руке. Вот так я пишу, вот так вытворяю, я при Амуре своем – Тифий и Автомедонт. СУДЬБА ЧЕЛОВЕКА, интенсивнее всего разыгрываемая в машине заметного Obersturmbannführer, через мгновение погибающего, а через СЕМНАДЦАТЬ МГНОВЕНИЙ, что пахнут непривычно долгой сценой в лесу, в таком же лесу стою я – без слов, без выкрутасов. Выразительнее всего, а точнее – адекватно себе я выгляжу, когда просто молчу в кадре, выгляжу тихо-тихо, как Тихонов. Сижу в кафе и смотрю в твои ускользающие глаза, будто в небо Аустерлица, ты не сразу узнаешь меня, ведь я курю необычайную для себя цигарретку, сижу, одетый в униформ традиционного поэта, и я, конечно, традиционный поэт, выкручивающий жанры, которых касаюсь своей ханд, до крайней отметки, когда традиция вытекает из носа вместе с кусками полупереваренной еды, превращаю воду твоего стакана в кровавое вино. Что же, время писать дидактические поэмы! Не являлись мне музы, не снисходило божественное вдохновение, ведь вдохновение приходит только за работой, я не чувствовал дрожания ауры вокруг себя, ведь еще не сталкивался с инсультом, дирижабль не расширял гортань, не призывал к священной жертве Аполлон, я не Дао, не Логос, не гармония, и так далее, это уже слишком понятно. Теперь Ars Amatoria – это исключительно каталог намеков и жестов, из которых наша с тобой любовь и соткана. Книга с прозрачной обложкой, отталкивающей, как воду, всякую попытку научить и рассказать, как надо на самом деле.