Озорники

Велосипед с мотором

Все началось с того, что в витрине универмага появился велосипед для подростков. Он стоял в подпорках, сверкающий, недосягаемый, равнодушный, как языческое божество на пьедестале. Какое ему было дело до восхищенных взглядов мальчишек, толпившихся у витрины!

Велосипед и в самом деле был великолепный. Весь никелированный, с гоночным рулем, гордо выгнутым, словно шея лебедя, с откидывающимся багажником, с круглым зеркальцем впереди, в которое ездок мог видеть все, что происходит за его спиной. А самое главное — к велосипеду был прикреплен маленький мотор «Спорт». Один его вид заставлял бешено колотиться мальчишечьи сердца. Велосипед с мотором! Да это же почти мотоцикл!

Дима Нартов тоже провел у витрины с велосипедом немало времени. Он оторвался от нее лишь вечером, когда лысый продавец с длинным носом, бесцеремонно растолкав мальчишек, закрыл окно большими фанерными щитами.

Домой Дима шел, обуреваемый мыслями. В голове мелькали самые смелые планы овладения велосипедом. Вот он совершает геройский подвиг. Его вызывают в Москву, и здесь, в Большом Кремлевском Дворце, ему вручают велосипед… Вот он находит портфель, набитый деньгами, бежит в магазин и… Вот он спасает тонущую девчонку и благодарные родители… Вот он…

Да мало ли вариантов может родиться в разгоряченной мальчишечьей голове!

Но мог ли Дима предполагать, что самый фантастический вариант ожидает его дома? Едва только он переступил порог квартиры, как из-за прикрытой двери столовой раздался мамин голос:

— Димочка, это ты? Иди сюда, сынок.

Дима сбросил на ходу пальто, шапку и распахнул дверь в столовую. За столом, на котором лежала раскрытая книга, сидела мама в ярко-красном халате. У буфета, скрестив руки на груди, стоял папа. Вид у него был сердитый, глаза хмуро смотрели поверх очков. Дима оробел, съежился и попятился к двери, лихорадочно припоминая все свои прегрешения за последние дни. Вроде бы ничего такого…

— Мой милый мальчик, — сказала мама, — мы с напой решили, — тут она бросила быстрый взгляд на папу и повторила: — Да, мы с папой решили сделать тебе подарок. Ты хочешь, чтобы у тебя был велосипед?

Дима ошалело вытаращил глаза:

— Велосипед?

— Ну да, велосипед… С моторчиком. Ты разве не видел его? Он выставлен в витрине универмага, за углом.

Тут Дима пришел в себя. Он ринулся в коридор, схватил пальто и, снова вбежав в столовую, крикнул не своим голосом:

— Скорей! Скорей, что вы стоите? Ведь через пять минут магазин закрывают. Скорей же, ну!

Мама с папой переглянулись. Папа кашлянул.

— Видишь ли, Дима, — сказал он басом, — купим ли мы тебе велосипед или не купим — это, можно сказать, зависит от тебя самого.

— Так я же хочу, чтобы вы купили! — со слезами в голосе выкрикнул Дима. — А вы вот не идете. Ведь закроют универмаг.

Мама сделала движение, словно хотела встать, но папа строго взглянул на нее и она, тяжело вздохнув, осталась на месте.

— Да, Дима, все зависит от тебя самого, — продолжал папа. — Я тебе сейчас все объясню. Ты способный мальчик, даже, можно сказать, очень способный. Ты, можно сказать, наследовал мои способности. Ты должен учиться гораздо лучше, но не хочешь. А ведь ты переходишь в шестой класс. В шестой класс! Перед тобой, можно сказать, открывается вся жизнь… И вот мы с мамой решили помочь тебе учиться лучше. Скоро кончается последняя четверть. Она, можно сказать, венец всего учебного года. И если ты соберешь в единый сгусток энергии все свои силы, то сможешь добиться, что в годовой у тебя не будет троек. И, можно сказать, наградой за это послужит велосипед с мотором. Ты видишь теперь, как заботятся о тебе твои родители?

Дима молчал. Так близко был велосипед, и вот…

— Это не так трудно, Димочка, — обнадеживающе сказала мама. — И даже если по арифметике у тебя будет тройка, — торопливо добавила она, — то все равно, я думаю, папочка купит тебе велосипед.

— Никаких скидок, Нина, — жестко отрезал папа. — Ты знаешь, что наш ребенок слабохарактерный, и вместо того, чтобы воспитывать в нем волю, ты поощряешь те качества, которые, можно сказать, способствуют…

— Ах, как это жестоко, Андрей! Ты ведь, кажется, знаешь, что метод принуждения в педагогике…

Завязался теоретический спор о правильном воспитании. Диму он не интересовал. Пока каждый из родителей доказывал свою правоту, он напряженно думал, не слишком ли большую цену назначил папа за велосипед. Тройку по арифметике он исправит — мама напрасно за нее волнуется. Одна четверка у него уже есть. Впереди контрольная, и если немного приналечь, то можно получить и вторую. Значит, остается еще тройка по ботанике — совсем пустяк! — и по немецкому. Это посложнее: весь год он учил немецкий лишь от случая к случаю, когда над головой нависала угроза вызова. Но лишиться велосипеда из-за какой-то тройки по немецкому — так уж совсем никуда не годится!

Нет, велосипедик, за тебя стоит побороться!

Две недели подряд Дима учился с небывалым усердием. Если он и выбегал на улицу, то только для того, чтобы, бормоча про себя спряжения неправильных немецких глаголов, поласкать взглядом велосипед — он все еще красовался в витрине универмага — и снова кинуться домой к учебнику.

Папа ходил по квартире, довольно потирая руки, и с торжеством смотрел на маму:

— Ну как? Кто был прав?

И мама виновато улыбалась ему в ответ.

Тройку по арифметике Дима исправил быстро. По ботанике тоже. И вот, наконец, настал день, когда Эмилия Львовна, учительница немецкого языка, вызвала Диму к доске и, выслушав его ответ, сказала:

— Sehr gut!

А это, как известно, по-немецки значит «очень хорошо».

Дима засиял, как майское солнышко. Казалось, он даже излучает свет. Он сел на свою парту и шепнул соседу Сережке Нахорошеву:

— Вот и без твоей, шпаргалки обошелся.

Сережка был всегда набит шпаргалками, как хороший тюфяк соломой, и настойчиво совал их всем своим друзьям. Сам он никогда шпаргалками не пользовался. Вечно у него случались какие-то несчастья: то отнимется рука и никак не вытащить из тайника нужную шпаргалку, то у учителя, оказывается, очки не простые, а зеркальные и в них видно все, что делается в классе, то шпаргалка вдруг куда-то загадочно исчезает. Все это, разумеется, были враки. Просто Сережка не отличался смелостью и боялся попасться со шпаргалкой. А все эти несчастья он выдумывал, чтобы как-нибудь оправдаться перед друзьями за свои вечные тройки. Еще бы! Ходит весь в шпаргалках, а получает тройки. Засмеют ребята!

Сережка стал готовить шпаргалку к очередному уроку, а Дима сидел рядом и блаженно улыбался. Вот и все! Велосипед, можно сказать, у него. До конца четверти осталось шесть дней, и все тройки уже исправлены. Скоро, скоро он выедет на велосипеде на асфальтированное загородное шоссе, блестящее и гладкое. Раз — нажал на стартер. Д-р-р-р… Пошел! Все быстрей, быстрей…

Катастрофа произошла на уроке географии. Несчастье обрушилось на Диму неожиданно, как тигр бросается из засады на ничего не подозревающую жертву.

География Диме нравилась. Он мог часами простаивать возле карты, отыскивая какой-нибудь город — маленький черный кружок, затерявшийся среди зеленых и коричневых пятен. Лучше Димы никто в классе не знал названий рек, гор, столиц иностранных государств. Но ведь география, и особенно физическая, которую изучают в пятом классе — это ведь не только одни названия. Тут надо знать многое другое. А Дима редко заглядывал в учебник и в его знаниях возникли пробелы. Вот и получилось, что Степанида Андреевна, учительница географии и классный руководитель, в третьей четверти поставила Диме тройку.

Это был позор — тройка по географии! Дима быстро исправил ее. Уже в самом начале новой четверти он отлично ответил на вопрос учительницы и получил пятерку.

Больше Степанида Андреевна его не вызывала. Дима решил, что так и должно быть: учительница убедилась в его отличных знаниях. Он снова стал пренебрежительно относиться к учебнику географии. Зубрить? Зачем? Ведь меньше тройки он никогда не получит. А пятерка и тройка — это, как известно, составит четверку.

Но случилось непредвиденное. В тот день, когда Дима получил отличную оценку по немецкому языку и велосипед с мотором приблизился к нему на расстояние вытянутой руки, Степаниды Андреевны не было в школе. Она болела уже целую неделю. Вместо нее урок географии вела учительница из шестого «Б». Она была еще совсем молодая, преподавала первый год, но считалась в школе строгой и требовательной.

Когда учительница, объяснив новый материал, склонилась над журналом и назвала фамилию Димы, у него сердце сжалось, как нога в тесном ботинке. Ведь он вчера даже не раскрыл учебник географии. Что было задано? Кажется, о зоне саванн.

Стараясь выгадать время, Дима медленно прошел по проходу между партами, взял указку с учительского столика и шагнул к карте.

— Южная Америка расположена вот здесь, — сказал он, и начал водить указкой.

Учительница пристально посмотрела на него.

— Интересно! Для чего же она тебе понадобилась?

— Здесь… здесь есть саванны.

— А причем тут саванны, когда задано про население?

Влип! Хотя бы вытянуть на тройку. Ну, на тройку с минусом. Главное, не теряться.

— Так ведь и в саваннах есть население, — храбро заявил он. — Там живут… Там живут…

Кто же там живет? Испанцы? Нет, не испанцы. Индейцы? Как называется эта книжка Майн-Рида?.. Ах, да!

— Там живут квартеронки, — с торжеством в голосе сказал Дима. И поспешно добавил, заметив свой промах: — И квартеронцы, конечно, тоже.

В классе послышались смешки. Учительница покраснела и сердито посмотрела на Диму.

— Ну, хватит шутить… Скажи: как размещается население по частям света? Что ты молчишь?.. Так… Чему равна численность населения Африки?.. Садись, Нартов.

Понурив голову, Дима пошел на место. Снова перед его мысленным взором стоял велосипед. Но увы: с каждым Диминым шагом он удалялся все дальше и дальше, пока не превратился в призрачный образ, видневшийся где-то в недосягаемой дали. Дима не слышал как учительница назвала фамилию Нахорошева, не видел, как его сосед по парте, сразу забыв про все свои шпаргалки, мямлил что-то невнятное и безуспешно пытался ловить шепот подсказок, забавно морщась и вытягивая шею.

Диму теперь ничего не интересовало.

Велосипедик, велосипед…

Лишь вернувшись из школы домой и хорошенько обдумав случившееся, Дима пришел к выводу, что еще не все потеряно. До конца четверти осталось два урока географии. Он попросит Степаниду Андреевну, и она вызовет его еще раз. Пятерка и двойка и, скажем, четверка — это в общем составит твердую четверку.

Значит так: во-первых, ничего не говорить о двойке маме и папе. Во-вторых, сейчас же приняться за географию.

Два дня Дима сидел за учебником географии. А на третий день произошло вот что.

— Димочка, — услышал он мамин голос. — К тебе пришел товарищ.

Дима выбежал в коридор. Там стоял, неловко переминаясь с ноги на ногу Сережка Нахорошев.

— Чего тебе? — спросил Дима. Он недолюбливал Сережку. Подбивает всегда других на разные штуки, а сам остается в стороне.

Сережка вытянул шею, надул щеки, отчего его маленькие глазки стали еще меньше, осмотрелся.

— Поговорить надо, — сказал он писклявым голоском и шепнул: — Только не здесь, понял?

Они спустились во двор и присели на бревне за сараем. Сережка вытащил из кармана картонную коробочку, раскрыл ее. Внутри лежала одинокая папироса.

— На, кури.

Дима мотнул головой:

— Не хочу. Кури сам.

— Что ты, что ты! — Сережка бережно положил папиросу обратно в коробку. — Мне нельзя! У меня знаешь что — у меня порок легких. Я как курну, так помру.

Диме стало смешно. Врет ведь!

— Ну ладно, говори скорей, зачем звал.

— Я?.. Я, понимаешь, насчет географии. Ты двойку свою исправить хочешь?

Дима подозрительно посмотрел на Сережку. Какое ему дело до двойки?

— Ну, хочу, — осторожно сказал он. — А что?

— Так вот. — Сережка подсел поближе и заговорил быстрым шепотом: — Можно исправить. Одним махом. Пятерку еще себе поставишь и дело с концом.

— Как это — себе поставлю? — не понял Дима.

— Очень просто: пером. Раз, два — и поставил в журнал.

— Так ведь журнал в учительской.

— Во-во…

Сережка, повизгивая и хихикая, стал рассказывать. Оказывается, он разработал целый план. В учительской сейчас сидит одна только Эмилия Львовна. Уроки кончились, другие учителя уже не придут. Значит, если Эмилия Львовна выйдет из учительской и не закроет дверь на ключ, можно зайти туда, разыскать журнал и поставить себе пятерку.

— Глупости ты говоришь! — Дима пренебрежительно махнул рукой. — Откуда мы будем знать, когда она выйдет? Может, она до ночи просидит.

— Да нет же! Мы сами ее оттуда вызовем. Позвоним из автомата в канцелярию, попросим ее к телефону. А сами в это время… Понимаешь?

— Ага…

Здорово все-таки Сережка придумал. Очень свободно можно поставить пятерку.

Но ведь это же обман. Они, как воры, проберутся в учительскую… А велосипед? Ведь если поставить пятерку, то велосипед обеспечен… Могут поймать, исключат из школы… Не поймают! Надо смотреть в оба… Лучше попросить у Степаниды Андреевны, чтобы вызвала… А вдруг она возьмет и не вызовет? Или задаст такие вопросы, на которые он не сможет ответить. Тогда прощай, велосипед. А так — наверняка…

— Послушай, — вдруг пришло в голову Диме. — А ведь эта новая географичка сразу увидит, что не она ставила пятерку.

— Увидит, да?

Сережка иронически улыбнулся, откинулся назад и ударился головой о стенку сарая.

— Ой! — Он болезненно сморщился и осторожно пощупал затылок. — Шишка, наверное, будет… В том-то и дело, что завтра придет Степанида Андреевна: она уже выздоровела. Никто ничего не узнает и не увидит. А у тебя будет пятерка и у меня четверка… Ты мою единицу на четверку переделаешь. Очень просто: черточку сюда и черточку туда. Чик-чик — и готово!

— Почему я? — возмутился Дима. — Ты сам себе переделаешь.

— А я беру на себя более ответственный участок, — важно ответил Сережка. — Вот послушай, что я придумал…

В скверике, прямо напротив здания школы, стоит будка телефона-автомата. Сюда забрались ребята. Сережка бросил в отверстие пятнадцатикопеечную монету, снял трубку и назвал номер школьной канцелярии.

— Тридцать три ноль пять? — спросил он. — На проводе телефонистка, которая дает разговоры с другими городами.

— Каво-каво? — переспросил надтреснутый старческий тенорок. Это был школьный сторож Иван Иванович.

— Да, да, телефонистка говорит. Нам нужна Эмилия Львовна Витвер.

— Позвать, что ли, Эмилию Львовну? Это можно.

— Скажите ей, пусть сидит у телефона и никуда не уходит. С ней хотят разговаривать из Москвы. Как только Москва соединится, я позвоню вам еще раз.

Сережка повесил трубку и с торжеством посмотрел на Диму.

— Здорово я его, а?.. Смотри, смотри, пошел Иван Иванович.

Через окно лестничной клетки виднелась сгорбленная фигура сторожа. Он поднимался на второй этаж, где помещалась учительская.

— Слушай, а может не надо? — вдруг спросил Дима.

У Сережки перекосилось лицо:

— Как не надо? Теперь, когда я уже все сделал… Трус ты, вот кто! Трус, трус…

Услышать от Сережки обвинение в трусости — это уж слишком.

— Ах, я трус? Ну, ладно…

В этот момент в окне промелькнула полная фигура Эмилии Львовны. Учительница немецкого языка спешила к телефону.

Дима выскочил из будки автомата.

— Единицу, единицу мою исправь! — крикнул ему вслед Сережка.

Перебежав через улицу, Дима зашел в подъезд школы. Скользнуть в гулкий полутемный коридор, бесшумно взлететь по лестнице на второй этаж было для него не сложным делом. И вот уже перед ним учительская.

Дима осторожно нажал ручку. Дверь отворилась. Он глубоко вздохнул, словно пловец перед тем, как погрузиться в воду, и прошел в комнату.

Учительская встретила его настороженной тишиной. Журналы, сложенные в стопку, лежали на столе возле окна. Второй «Б», второй «В»… Третий класс, четвертый… Скорей, скорей! Эмилия Львовна может вернуться и тогда… А вот и пятый «А».

Непослушными пальцами Дима стал листать страницу за страницей. Где география? Куда же она подевалась!

Наконец он нашел нужную страницу. Вот его фамилия. Напротив нее жирная двойка. Схватил ручку со стола. А чернила где?.. Ну, теперь…

Пятерка получилась тоненькой и хилой. Но исправлять уже не было времени. Внизу в коридоре, послышались голоса. Дима с молниеносной быстротой превратил Сережкину единицу в четверку, захлопнул журнал и выбежал из учительской.

Кто-то подымался по лестнице, учащенно дыша. Наверное, Эмилия Львовна. Дима тихонько, на цыпочках, отошел в глубь коридора и прижался к стене. Сердце колотилось так сильно, что, казалось, его удары слышны по всей школе.

Эмилия Львовна, наконец, поднялась на второй этаж. Она подошла к учительской и открыла дверь. Луч света осветил часть темного коридора и снова исчез.

Она ничего не заметила. Ура!..

Через несколько секунд Дима уже был на улице. Сережка поманил его из-за будки телефона-автомата.

— Сюда!.. Ты знаешь, в школу пришел директор, — выдохнул он, когда Дима подошел поближе. — Я так испугался… за тебя… Ну как, сделал? — Его маленькие глазки сузились в щелки.

— Сделал, — с напускной небрежностью ответил Дима.

— И единицу исправил?

— Я же, кажется, сказал…

— Вот это здорово! Дима, ты настоящий герой!

Дима почувствовал прилив бурного веселья. Он принялся подробно рассказывать о своих приключениях в учительской, громко смеясь и жестикулируя, как человек, избежавший опасности и переживший большое нервное напряжение.

— Она, понимаешь, наверх… Я, понимаешь, шмыг… Ну, думаю, все! Но тут, понимаешь…

Сережка шел рядом, согласно кивая головой, и умильно посматривая на Диму своими мышиными глазками. А тот все рассказывал и рассказывал, упиваясь собственной храбростью. Нет, какой он все-таки решительный и смелый. И Сережка замечательный парень — как он этого раньше не замечал! И вообще все кругом так хорошо, так чудесно.

И велосипед… Ха-ха!

Но приподнятое настроение исчезло довольно быстро. Уже на пути домой Дима почувствовал беспокойство. Сначала оно шевелилось где-то глубоко внутри, возбуждая смутное недовольство. Потом впилось этакой тонюсенькой иголочкой, вроде той, с помощью которой зубной врач тянет нерв из больного зуба пациента, и стало сверлить, сверлить…

Во дворе мальчишки играли в футбол. Дима включился в игру, бегал вместе со всеми за мячом, азартно кричал «тама!», хотя до ворот не хватало по крайней мере еще метра три. Он вспотел, устал, но беспокойство не проходило. Оно сверлило по-прежнему, неотрывно, надоедливо, словно комар, жужжащий возле уха.

Года три назад Дима отобрал у маленькой девочки великолепный разноцветный леденец на палочке. Девочка заревела, а Дима побежал за сарай и стал торопливо пожирать добычу. Но по мере того, как исчезал леденец, возникало неприятное ощущение. Это не было чувство страха перед неизбежным наказанием, а что-то совсем другое. Дима чувствовал себя неловко, нехорошо. Руки липкие, противные. Пальцы с трудом отдираются друг от друга. Во рту приторная сладость…

Что-то похожее Дима испытывал и теперь. Почему же? Этого он никак не мог понять. Пятерку себе поставил? Ну так что тут особенного? Ведь географию он знает хорошо. Двойка — просто несчастный случай. Не терять же из-за нее велосипед!

Но где-то глубоко внутри по-прежнему сидело неотзязное беспокойство. Липкие, вымазанные в сладости руки Дима в тот раз отмыл под краном. Но от того, что он ощущал сейчас, никак нельзя было избавиться. И если бы не мысль о велосипеде, то он, наверное, уже сожалел бы об этой злосчастной пятерке.

…Утром Сережка встретил Диму угодливо-нахальной улыбкой.

— Как спалось? — спросил он, заговорщически подмигивая.

— Отстань! — неожиданно резко сказал Дима и сунул ему под нос кулак.

Сережка, трусливо заморгав ресницами, отодвинулся на другой конец парты.

На уроке географии Степанида Андреевна первым долгом посмотрела, как учился класс во время ее болезни. Щуря близорукие глаза, она водила пальцем по журналу:

— Иванов — четверка… Так, хорошо. Нартов — двойка? Что ж это ты, Дима, а? Ведь у тебя опять в четверти тройка будет… Подготовься хорошенько сегодня, а завтра я тебя спрошу по всему материалу.

Учительница снова склонилась над журналом. Дима нетерпеливо ждал. Сейчас она увидит пятерку, сейчас…

— Николаев — пятерка, — с ноткой удивления в голосе произнесла Степанида Андреевна. — Вот уж чего не ждала, того не ждала. Молодец, Николаев!.. Нахорошев — четверка. Паутов — тройка…

У Николаева пятерка? Это новость. Ведь его, кажется, уже давно не вызывали… А почему Степанида Андреевна не сказала про Димкину пятерку? Неужели все раскрылось? Не может быть! Просто она не заметила. Надо ей сказать.

Ой! Нартов, Николаев… Ведь их фамилии стоят в журнале совсем рядом. Неужели… Не мог он впопыхах поставить пятерку на клетку ниже?

Дима обернулся. Белобрысый Николаев сидел с растерянным видом и усиленно тер лоб, открывая и закрывая рот, словно рыба, выброшенная на берег. Дима прямо подпрыгнул от досады. Надо же было идти на такой риск из-за Николаева! Тот, наверное, сейчас никак не может сообразить, откуда ему привалило это бесплатное счастье.

Точно! Он поставил пятерку Николаеву. И велосипед снова ставился под большой вопрос. Как он еще завтра ответит Степаниде Андреевне!

Но удивительное дело: беспокойство, которое сейчас овладело Димой, было совсем иного рода: волнующее, азартное, боевое.

На следующий день урок географии был последним. Степанида Андреевна опросила несколько учеников, потом стала говорить о том, какие походы проведет летом школьный кружок юных туристов.

Дима юлой вертелся на парте. Когда же она его вызовет? Ведь уже скоро конец урока.

Но Степанида Андреевна так его и не вызвала. Когда прозвенел звонок, Дима подошел к учительскому столику.

— Степанида Андреевна, вы сказали, что спросите меня.

Учительница что-то писала в журнале и ответила, даже не взглянув на Диму:

— Нет, Нартов, не буду. У тебя и так выходит четверка. Пятерка-то ведь твоя, а не Николаева. Я вчера оставила дома очки и сослепу не разглядела… А ты чего скромничаешь? — Она подняла голову и улыбнулась, прищурив добродушные серые глаза, окруженные множеством мелких морщинок. — Сказал бы мне. И преподавателя поправить не грех, если он ошибается. Так ведь?

— Так, — промямлил Дима.

Он помолчал немного, обождал, пока учительница сложила в портфель разбросанные по столу книги, а затем сказал нерешительно:

— Может быть, все-таки спросите, Степанида Андреевна? Я всю ночь готовился.

— Всю ночь? — Степанида Андреевна внимательно взглянула на Диму. — Что ты вдруг такой прилежный стал?.. У тебя, правда, двойка есть, но зато две пятерки. — Учительница снова раскрыла журнал. — Вот, посмотри.

Дима отвел глаза в сторону. «Молчи! Молчи! Молчи!» — упорно и отчаянно твердил в нем кто-то тоненьким голоском, похожим на голос Сережки Нахорошева.

Вчера он бы промолчал. Но сегодня уже не мог.

— Одна пятерка не моя, Степанида Андреевна, — уныло произнес Дима и вздохнул не то печально, не то облегченно.

— Не твоя? Как так не твоя? — Учительница вытащила из футляра очки. — Которая не твоя? Вот эта — тоненькая? А как она сюда попала?

Дима молчал.

— Выходит, сама прилетела… — сказала Степанида Андреевна после небольшой паузы и обмакнула перо в чернильницу. — Ну, это дело поправимое… Раз она не твоя, то мы ее…

Она зачеркнула пятерку жирной чертой, тщательно промакнула и захлопнула журнал.

— Вот и все, — сказала учительница, вставая.

— Так вы меня не спросите?

— А зачем? У тебя пятерка и двойка, значит, в четверти будет твердая тройка… Нет, нет, Дима, даже и не проси! Хватило же у тебя мужества от незаслуженного отказаться, так вот сумей теперь принять то, что сам заработал… Ну, пошли, пошли, — заторопила Степанида Андреевна. — А то тетя Нюра сейчас нас с тобой выгонит.

В дверях класса с метлой в руках стояла техничка.

Так кончилась эта великая битва за велосипед. Годовая тройка по географии решила исход дела. Димин папа сдержал слово — оно у него было твердое, как кремень.

А что же велосипед с мотором? Он недолго простоял в витрине. Однажды, проходя мимо универмага, Дима собственными глазами увидел, как длинноносый продавец забрался с ногами на витрину и бесцеремонно стащил велосипед с пьедестала — очевидно, в магазине ждали покупатели.

Дима отвернулся и, тяжело вздохнув, зашагал прочь.

Все правильно, ничего не скажешь. Тройка есть тройка, и вряд ли найдутся такие мамы и папы, которые придут от нее в восторг.

И все-таки, разве иной раз тройка не стоит повыше пятерки — пусть это и не совсем по правилам арифметики?