Палестинский роман

39

Занималась заря, обещая ясный палящий день, и Кирш не мог противиться этому искупительному свету, сплошному белому сиянию. Утренний город манил со всех сторон: над древними стенами, новыми домами и строительными площадками разносился колокольный звон, гнусавое пение муэдзинов, и, словно возвращая воспарившего человека на землю, красочный домашний быт Иерусалима тоже давал о себе знать: женщина на балконе дома напротив вытряхивала клетчатую бело-голубую скатерть, внизу другая женщина несла букет кроваво-красных осенних роз — Кирш подозревал, что она тайком нарвала их в парке на углу и позже пойдет продавать.

Как всегда в последнее время, после возвращения с Кипра, он плохо спал в эту ночь. Мучила совесть, и он долго ворочался в постели без сна. Раз в неделю он навещал Джойс. В первый раз просто сообщил о том, где похоронен ее муж, но в последующие встречи безуспешно уговаривал рассказать все, что знает, иначе ее ждет страшная судьба. Нет, все, что могла, она уже рассказала, ни слова больше — был ответ. Она считала, как понял Кирш, что должна понести заслуженное наказание, и готовилась — так она себе это представляла — провести следующие двадцать лет в тюремной камере, что казалось Киршу совершенно неоправданной жертвой. Все, что от нее требовалось, — сотрудничать со следствием, и тогда все дороги перед ней открыты. В последние недели из-за ее упорства общаться с ней было особенно трудно. Он однажды сказал ей, что не может ее простить, но это была неправда. Она ведь уже произнесла одно имя — «Сауд», осталось хотя бы шепнуть второе — и ее выпустят. Он не мог понять, почему она запирается, откуда такая покорность судьбе. Через неделю, спасибо Россу, ее должны перевести в Лондон — там она и будет дальше отбывать срок.

При первых звуках машин на новом шоссе, которое недавно проложили возле его дома, Кирш ушел с балкона в комнату. Он был не один. Майян, с уже округлившимся животиком, присела над ночным горшком. Встала, поправила подол сорочки и снова улеглась в постель. Кирш сел рядом с ней. Она вытянула руку, положила ему на бедро.

— Как думаешь, мне понравится в Англии? — спросила она.

— Ты любишь дождь и серое небо?

— Да.

— Тогда понравится.

— А если не понравится, мы можем вернуться сюда.

Кирш не ответил. Вместо ответа сунул руку под ее ночную рубашку и погладил тугой живот.

Майян задержала его руку в своей:

— Ты сегодня опять к ней пойдешь?

— Да, надо дать ей шанс.

Майян беспокойно поерзала на постели.

Кирш смотрел поверх ее головы, на серебристо-зеленую оливу за окном. Майян, похоже, снова заснула. Какое-то время он держал руку на ее животе, потом убрал.

Через несколько минут она открыла глаза.

— Она — твоя самая большая любовь? — спросила она.

— Нет, — сказал Кирш. — Самая большая — ты.