Палея Толковая

Вадим Кожинов КНИГА БЫТИЯ НЕБЕСИ И ЗЕМЛИ

Семьдесят лет назад, в 1927 году, выдающийся учёный и мыслитель Владимир Иванович Вернадский обратил внимание на своего рода уникальную «особенность» отечественного бытия: «...история нашего народа представляет удивительные черты, как будто в такой степени небывалые (то есть нигде, кроме России, не имевшие места — В.К). Совершался и совершается огромный духовный рост, духовное творчество, не видимые и не осознаваемые ни современниками, ни долгими поколениями спустя. С удивлением, как бы неожиданно для самого народа, они открываются ходом позднего исторического изучения...»

Вернадский подтвердил своё умозаключение целым рядом фактов, напомнив, в частности, что древнерусская иконопись «ждала» высшего признания несколько столетий. Речь шла в конечном счёте не о том, что ценнейшие иконы и фрески вообще не существовали для «долгих поколений», но о том, что они не осознавались как воплощение великого духовного творчества, сопоставимого с вершинами мирской культуры в целом.

Аналогично обстоит дело и с древнерусской литературой, или, пользуясь традиционным обозначением, словесностью. Полтора столетия назад, в 1830 году, Пушкин писал: «...старинной словесности у нас не существует. За нами тёмная степь, и на ней возвышается единственный памятник: «Песнь о полку Игореве...» (Стоит заметить, что всего тремя десятилетиями ранее нельзя было бы назвать и сей «единственный» — ещё не «открытый» — памятник...).

Но в «темной степи» могут таиться богатые клады. И ныне (начиная с 1978 года), после выхода в свет обращённого к широкому читателю двенадцатитомного издания «Памятники литературы Древней Руси», общепризнанно, что «старинная словесность» — от «Слова о Законе и Благодати» (1038) митрополита Илариона до «Жития» (1675) протопопа Аввакума — не только существует, но и являет собой первостепенную ценность.

Однако и в этом двенадцатитомнике представлена только часть творений древнерусской словесности (к тому же есть основания предполагать, что имеются и ещё не разысканные археографами тексты). Мало того: лишь весьма малочисленному кругу профессионалов известны творения, к коим каждый читатель может применить басенную сентенцию: «Слона-то я и не приметил»...

Наиболее уместно, пожалуй, сказать нечто подобное о Палее Толковой (её ещё называли «Книгой бытия небеси и земли»), ибо перед нами одно из самых фундаментальных и обширных и в то же время одно из самых ранних из дошедших до нас творений отечественной словесности.

Вот краткие характеристики этого творения, предлагаемые специалистами в последнее время. Палея Толковая предстаёт перед нами «своеобразной энциклопедией как богословских знаний, так и средневековых представлений об устройстве мироздания»[1]. Палея выявляет «тайный эзотерический символизм Ветхого Завета по отношению к Новому, разрешая его в богословскую аллегорию Нового»[2].

Казалось бы, такое творение должно было обрести высокое и более или менее широкое признание. Правда, Палею не так легко воспринять в отрыве от её духовного, исторического и языкового контекста. Но делу могло бы помочь снабжённое переводом на современный русский язык и тщательно прокомментированное издание. Однако ничего подобного у нас нет. Единственное издание Палеи Толковой, вышедшее столетие назад в двух выпусках (1892–1896 гг.), доступно современному восприятию не более, чем сами древние рукописи[3].

Одна из основных причин недостаточного внимания к Палее заключалась в том, что в течение долгого времени имело место представление о ней как о переводном (с греческого или болгарского языка) памятнике, — хотя никаких следов «оригинала» не обнаруживалось. Многие филологи и историки XIX века попросту не могли поверить, что такое творение создано много веков назад на Руси, поскольку господствовало весьма «критическое» отношение к допетровской русской культуре. Но к концу XIX столетия начинает складываться убеждение, согласно которому Палея — хотя она, конечно же, опиралась на различные иноязычные источники (в том числе на византийскую Палею Хронографическую), — тем не менее является в своей цельности созданием русской мысли и слова. Это убедительно доказывали, начиная с 1880–1890-х годов, такие виднейшие специалисты, как И. Н. Жданов (1846–1901), А. В. Михайлов (1859–1928), В. М. Истрин (1865–1937), В. П. Адрианова-Перетц (1888–1972). Между прочим, последние по времени исследования Палеи были опубликованы в академических изданиях уже после революции — в 1920-х годах[4], но затем её изучение в сущности прекратилось (поскольку дело шло о непосредственно богословском сочинении).

Как уже сказано, Палея — одно из наиболее ранних творений отечественной словесности. Выдающийся историк М. Н. Тихомиров (1893–1965), отнюдь не склонный к необоснованным и тенденциозным выводам, писал в своём (к сожалению, незавершённом) тексте «Философия в Древней Руси», что Палея создана не позднее XII века[5] — то есть, возможно, ещё в XI-м столетии, от которого до нас дошло немногое.

Правда, «старшие» из сохранившихся рукописей Палеи Толковой относятся к более позднему времени — к XIV веку; однако ведь и другие великие творения русской словесности, созданные, вне всякого сомнения, в XI — начале XII века — «Слово о Законе и Благодати» Илариона, «Повесть временных лет» преп. Нестора, «Поучение» Владимира Мономаха, — сохранились только в списках, сделанных не ранее того же XIV века (не считая небольшого фрагмента из «Слова» Илариона в рукописном сборнике XIII века)[6].

Нельзя не отметить ещё, что Палея Толковая имела на Руси немалое распространение, о чём свидетельствуют более чем полтора десятка дошедших до нас списков; как заключила крупнейшая исследовательница письменности Л. П. Жуковская, сохранилось, в среднем, только одна сотая часть «тиража» древнерусских книг, следовательно, Палея Толковая была переписана примерно полторы тысячи раз (по тем временам «тираж» весьма значительный). Палея проникнута полемикой с иудаизмом; подчас её даже озаглавливали так: «Палея Толковая на иудея». Н это имеет своё существеннейшее основание. Почти все важнейшие сочинения, созданные в собственно Киевской Руси (то есть в XI — первой половине XII века — от Илариона Киевского до Кирилла Туровского и Климента Смолятича), содержат полемику с иудаизмом; не менее характерно, что позднее подобной полемики почти нет в литературе вплоть до конца XV века, когда рвалась к власти так называемая ересь (на самом деле это было полное отступничество от христианства) жидовствующих, к которым принадлежали главный «чиновник» того времени Фёдор Курицын и мать первоначального наследника престола[7] Елена Волошанка, а сам великий князь Иван III и митрополит Зосима явно сочувствовали отступникам.

Георгий Федотов писал в 1946 году о создателях русских сочинений XI — середины XII века: «...поражает то, что мы находим их поглощёнными проблемой иудаизма. Они живут в противопоставлении Ветхого и Нового заветов... Это единственный[8] предмет богословия, который подробно разбирается с никогда не ослабевающим вниманием... Подчёркивание этого приводит нас в замешательство...» Но «поражённость» и «замешательство» Федотова обусловлены прежде всего тем, что к 1946 году не была ещё по-настоящему изучена и осмыслена история борьбы Руси с иудаистским Хазарским каганатом, начавшейся при Рюрике и не окончившейся даже после победных походов Святослава и Владимира: в 1036 и 1068 годах Руси приходилось вступать в противоборство с «остатками» каганата в Тмутаракани (будущая Тамань) и в Крыму.

Через полтора десятилетия после появления цитированных суждений Федотова, в 1962 году, вышел и свет трактат М. И. Артамонова «История хазар», где в той или иной мере была воссоздана борьба Руси с Каганатом, и в 1963 году М. Н. Тихомиров, говоря о том, что в Киевской Руси создаются «противоиудейские сочинения, вылившиеся в особые философско-религиозные трактаты», осмыслил полемику с иудаизмом как «противопоставление Хазарского царства Киевской Руси. Иссохшее озеро (образ из «Слова» Илариона — В. К.) — это Хазарское царство, где господствовала иудейская религия, наводнившийся источник — Русская земля»[9].

И о «Палее Толковой на иудея» можно с полным правом сказать, что она продолжила и завершила в сфере духа ту борьбу, которую ранее Русь вела против иудаистского Хазарского каганата мечом и «калёными стрелами», — борьбу, запечатлённую в основном фонде русских былин[10].

Вместе с тем, было бы, конечно, совершенно неверным сводить содержание Палеи к данной «теме» (хотя тема эта в высшей степени значительна и имеет не только собственно исторический, но и историософский смысл). В Палее перед нами действительно своего рода «энциклопедия», созданная около девяти столетий назад.

И ныне, по-видимому, настало время, когда это творение может и должно стать достоянием любого мыслящего человека — независимо от того, переживает ли нынешняя Россия один из немногих своих тяжких кризисов, или же близится к концу своей истории... Согласно любимой пословице Михаила Пришвина, «помирать собрался — рожь сей!»