Палея Толковая

Владимир Мильков, Сергей Полянский ПАЛЕЯ ТОЛКОВАЯ: РЕДАКЦИИ, СОСТАВ, РЕЛИГИОЗНО-ФИЛОСОФСКОЕ И ЭНЦИКЛОПЕДИЧЕСКОЕ ЗНАЧЕНИЕ ПАМЯТНИКА

Палея Толковая — уникальный памятник древнерусской мысли, который со стороны его мировоззренческого, религиозно-философского и научного содержания исследован недостаточно. Даже поверхностное знакомство с его содержанием не оставляет сомнения, что памятник имеет универсальный характер, ибо, помимо сугубо богословских аспектов, Составитель Палеи вложил в своё произведение сведения самого широкого характера (онтологические, космологические, естественно-научные, антропологические, астрономические, календарные, медицинские, географические, климатологические, исторические и некоторые другие). Всё это позволяет отнести Палею к разряду древних «энциклопедий». Но прежде чем говорить о многогранных аспектах произведения, необходимо обратиться к истории изучения памятника и прояснить постепенное выявление исследователями многочисленных драгоценных граней этого замечательного по богатству содержания и весьма своеобразного по жанровой форме произведения.

В наименовании произведения сохранён непереведённым греческий термин — παλαία, что в точном значении слова означает ‘ветхий’. Сочетанием ἡ παλαία διαθήκη надписывалась древнейшая часть корпуса книг Св. Писания, но прежде всего название Ветхий Завет закреплялось за Пятикнижием. Как следствие, в древнерусской книжности Палеей называли библейские книги Ветхого Завета, а также отдельное сочинение, посвященное изложению ветхозаветной истории. В первом смысле термин Палея сохранен пергаменной Кормчей XІV в., в состав которой включен перевод с греческого правил митрополита Иоанна ІІ (1080–1089 гг.): и вторыи законъ в Палеи пишет[1127] (т. е. — во Второзаконии Пятикнижия написано). Во втором значении термин Палея употреблялся в сочетании Толковая Палея, что указывало на принадлежность произведения к жанру экзегезы и на его ветхозаветную тематику. Специфическую особенность содержанию придавало наличие в тексте многочисленных обличений «жидовина». Полемическая направленность выражалась в том, что истолкование ветхозаветной истории в Толковой Палее было соединено с полемическими выпадами в адрес иудеев и резкой критикой неприемлемых для приверженца православия иудейских заблуждений.

В древнерусской книжности встречается также название «Палея с толком». Один из разделов «Изборника XIII в.» озаглавлен: а се палѣє с тълкамъ[1128]. Аналогичные надписания известны по текстам сборников типа «Кааф»[1129]. Содержанием раздела, как это однозначно установлено исследователями, являются толкования Феодорита Киррского на Пятикнижие Моисея[1130]. Термин Палея употреблён здесь для обозначения ветхозаветного текста первых пяти библейских книг. Характерной для Толковой Палеи антииудейской полемической специфики в «Палее с толком» не обнаружено, вследствие чего отпало предположение о закреплении близких вариантов названия за особым обличительным типом произведения. Хотя отмеченное сходство не может служить снованием принадлежности обоих текстов единому жанрово-сюжетному типу, высвечивая лишь общую для них причастность к ветхозаветной тематике, нельзя исключать возможности влияния сложившегося в переводной книжности образа на появление у весьма специфического древнерусского произведения сходного по семантике и лексическому оформлению наименования[1131].

Рубежом здесь является появление текстологических гипотез Н. С. Тихонравова и В. М. Истрина, до работ которых в научный оборот вводились все тексты, в надписании которых значилось слово палея, в результате чего совершенно не тождественные между собой палейные тексты рассматривались как одно произведение. Так, в «Описании русских и славянских рукописей Румянцевского музеума», составленном А. Х. Востоковым, к Палеям, с одной стороны, были отнесены совершенно разные произведения: «Очи палейные», или т. н. Историческая Палея, а с другой — хронографический извод Толковой Палеи[1132]. Посвящённое Толковой Палее первое монографическое исследование В. Успенского действительно оперирует содержанием Толковой Палеи, но при перечислении списков этого памятника автор ссылается на известные ему описания рукописных собраний, фактически отождествляя с Толковой Палеей любые палейные тексты[1133]. И. Я. Порфирьев в своей характеристике Толковой Палеи и в обширной публикации ветхозаветных апокрифов чересполосно оперирует данными Краткой Исторической Палеи и Толковой Палеи промежуточного извода[1134].

Вместе с тем нельзя не признать, что уже первые исследователи палейных текстов обращали внимание на различия произведений, в надписании которых значилось слово палея. Уже в первом из опубликованных описаний рукописных коллекций, а именно собрания Румянцевского музея, А. Х. Востоков отметил видовые отличия находившихся в его распоряжении списков Палеи[1135]. Рум. № 359 (XVI в.) фигурировал под названием «Очи палейные» и оценивался автором как сокращение Рум. № 297 (XVII в.), причём оба списка квалифицированы как разновидности краткой Палеи[1136]. О тех же списках И. Н. Жданов позднее высказывал мнение, что Рум. № 297 представляет собой распространённую переделку Рум. № 359[1137], а И. Я. Порфирьев в свою очередь сближал Рум. № 297 с Сол. № 866 (XVII в.) из собрания РНБ, которую он назвал сокращённой редакцией Палеи. По его наблюдениям, ту же сокращённую редакцию представляют списки XVII в. из Толстовского собрания РНБ (Толст. Отд. I. № 153, Отд. II. №№ 153, 154, 367) и Палея нового письма из Толст. Отд. V. № 50[1138]. На самом деле, «Очи палейные» из Рум. № 359 не имеют отношения к Толковой Палее, а представляют Историческую Палею, которая в рукописях надписывалась также иным названием — «Книга бытия небеси и земли».

«Книгу бытия небеси и земли» по рукописи Синодальной библиотеки № 318 впервые подробно описали А. В. Горский и К. И. Невоструев, которые охарактеризовали этот памятник как «Краткую Палею»[1139]. Список Синод. № 318 (591 по современной классификации) опубликован А. Н. Поповым с разночтениями по Синод. № 638 и № 548[1140]. В этом же издании, по списку РНБ Соф. № 1448, издан особый вид Исторической Палеи, названный А. Н. Поповым «сокращённой Палеей русской редакции»[1141]. Но ещё в 1864 г. сведения об этой рукописи были введены в оборот при публикации «Описания рукописных сборников Новгородской Софийской библиотеки», где Соф. № 1448 был охарактеризован как русская обработка Палеи[1142]. Там же достаточно подробно описана «Книга бытия небеси и земли» из Соф. № 1464[1143].

Таким образом, из общей массы Палей первой была вычленена Историческая Палея, которую сближает с Толковой Палеей общее название и частое обращение к апокрифическим источникам. Правда, оба памятника заключали в себе изложение библейской истории, только Историческая Палея излагала эту историю без характерной для Толковой Палеи полемической аранжировки. К тому же в интерпретации ветхозаветного прошлого составители обоих произведений опирались на разные авторитеты и делали свои заимствования отнюдь не из общих первоисточников. А. Н. Попов и М. Н. Сперанский обосновали греческое происхождение Исторической Палеи и достаточно позднее, датируемое концом XIV — началом XV вв., проникновение в древнерусскую письменность через южнославянское посредничество[1144]. Т. А. Сумникова скорректировала эти выводы и показала, что русские списки восходят к болгарскому протографу, который был переведён с греческого не позднее I-ой пол. XIII в.[1145]

После выхода в свет работы А. Н. Попова основные признаки Исторической Палеи, отличающие её от других Палей, были вполне определены. Эту стадию дифференциации палейных текстов зафиксировала работа И. Н. Жданова, в которой Историческая Палея отличается от Палеи Толковой, но при этом разновидности толковых текстов смешиваются, а структурно-содержательная характеристика произведения в итоге получилась суммарно обобщённой и в силу этого искусственной, выстроенной из разнородных элементов[1146].

Вместе с тем нельзя сказать, что отличия толковых текстов совсем прошли мимо внимания первого поколения их исследователей. В описании рукописей Румянцевского музея 1842 г. А. Х. Востоков отличал от кратких Палей, описанных им под №№ 297 и 359, две разновидности подробной Палеи — №№ 361 и 453, последнюю из которых он характеризовал как «Палею, слитую с хронографом»[1147]. Те же рукописи И. Я. Порфирьев сравнивал с хорошо известным ему списком Палеи из Соловецкого собрания № 653. Исследователь отмечал более богатый набор апокрифов в румянцевских рукописях, по сравнению с которыми в Сол. № 653 отсутствуют рассказы о хождении Сифа в рай, о погребении Адама на горе Афулии и Слова Афанасия Александрийского о Мелхиседеке[1148]. Оперируя достаточно обширным материалом, И. Я. Порфирьев правильно указал отличие Рум. №№ 361, 453[1149] от Сол. № 653. Однако, он, тем не менее, не придал должного значения этим особенностям, поместив в одном ряду Тр.-Серг. № 38, Рум. № 453 и Сол. № 653[1150], которые, по современной классификации, представляли Толковую, Хронографическую и особую (промежуточную) редакции Палеи. Весьма характерно, что в собственных научных изысканиях о ветхозаветных апокрифах И. Я. Порфирьев ограничивается преимущественно ссылками на тексты Сол. № 866 и Сол. № 653. Извлечения из этих рукописей исследователь затем публикует, разбив на отдельные неканонические сюжеты, редакции которых в книге оказались достаточно произвольно перетасованными[1151].

Такую же неразборчивость по отношению к первоисточникам демонстрировал В. Успенский, который игнорировал и разночтения в списках различных редакций, и расхождения в составе различных Палей. Со ссылкой на Востокова, Ундольского и Попова он перечисляет известные на то время палейные тексты: список Александро-Невской лавры (собр. ПДА. А. I. 119), коломенскую Палею 1406 г. (Тр.-Серг. № 38), четыре описанных А. Х. Востоковым румянцевских списка, экземпляры Толстовского собрания (Отд. I. № 78, Отд. II. №№ 153, 167, Отд. V. № 50), список Волоколамского монастыря (МДА № 549), рукописи Уваровского (№ 66), Погодинского ( № 1435) и Кирилло-Белозерского (№ 53/1292) собраний[1152]. Все эти перечисленные списки приводятся в общем перечне, хотя в него попали и различные редакции Толковой Палеи, и Палея Историческая. Всем разнообразием списков исследователь не пользовался. В своём труде он ограничивался привлечением материалов нескольких рукописей Соловецкого собрания: №№ 653, 654, 866. Из этих трёх рукописей Сол. № 654 оказывается поздней, датированной 1718 г., копией Сол. № 653, которая, также как и Сол. № 866, были известны И. Я. Порфирьеву. Получается, что В. Успенский оперировал тем же материалом, что и И. Я. Порфирьев.

Углублённое и плодотворное изучение Палеи существенно тормозилось отсутствием публикаций палейных текстов. По этой причине в 40–70-е гг. XIX в. исследователи формулировали свои суждения о памятнике на основании случайных списков, оказавшихся в их поле зрения. В этот период в целях сравнения авторы могли воспользоваться главным образом описаниями рукописей, которые невозможно было полноценно использовать для сравнения с единичными, находившимися в распоряжении того или иного исследователя списками.

Разграничению редакций Толковой Палеи предшествовала длительная кропотливая археографическая работа по выявлению текстов в древлехранилищах. Важной предпосылкой сравнительного изучения интересующего нас памятника стала серия публикаций апокрифических сочинений, основным источником которых были разного рода Палеи. Поскольку наибольшее число апокрифов содержалось в т. н. Хронографической Палее, то в первую очередь публиковались извлечения из сборников этой редакции, что наглядно демонстрируют издания А. Н. Пыпина[1153], Н. С. Тихонравова[1154] и подборка апокрифов, составленная И. Франко по материалам малорусской Палеи[1155]. Включений текстов из нехронографических изводов Палеи в этих книгах в общей массе немного.

Иные тенденции отбора демонстрирует упоминавшийся уже Порфирьев, который опубликовал смесь из Краткой Хронографической и особой толковой (т. н. Промежуточной) редакций Палеи[1156]. В совокупности эти публикации позволяли судить об особенностях апокрифического компонента разных Палей.

Появились также и отдельные публикации Толковой Палеи. В конце XIX столетия ученики Н. С. Тихонравова опубликовали Коломенскую Палею 1406 г. и подвели к ней разночтения ещё по восьми спискам той же редакции[1157]. Дважды предпринималась попытка издания т. н. Псковской Палеи 1477 г. по Синодальному списку № 210 (один раз литографически, с иллюстрациями, другой традиционным способом транслитерации)[1158]. Оба начинания остались незавершёнными и рукопись была опубликована только наполовину её объёма. После выхода в свет названных трудов резко возросла интенсивность сравнительно-текстологических и других изысканий на палейных материалах.

Однако первое предложение по разграничению редакций Толковой Палеи прозвучало задолго до публикации палейных списков 1406 г. и 1477 г., и прозвучало оно из уст Н. С. Тихонравова, который, занимаясь исследованием апокрифов, отмечал расхождения при воспроизведении неканонических сюжетов разными палейными рукописями. Именно эти наблюдения привели исследователя к выводу о том, что необходимо озаботиться соотношением списков и сличением варьирующегося состава Палей. Он критиковал А. Н. Пыпина как раз за недифференцированный подход к изданию неканонических произведений по палейным источникам[1159].

В общем виде предложения Н. С. Тихонравова, которые он высказывал попутно, по разным конкретным поводам, можно свести к следующему: 1) древнейший вид Толковой Палеи, за исключением «Заветов двенадцати патриархов», не содержит в своём чтении целых апокрифов и поэтому кратко излагает историю Авраама, Иосифа и Моисея (эта ветвь представлена Коломенской 1406 г. и Александро-Невской 1350 г. Палеями, а также рукописью Увар. № 3 85); 2) более позднюю, или среднюю, редакцию исследователь связывал со списками первой половины XV в., которые в сравнении с составом древнейшего вида Палеи имеют «Откровение Авраама» и дополнительные апокрифические сведения об Адаме, Сифе и Мелхиседеке (Син. № 548, Волок. № 549, Унд. № 718); 3) младшая, или Хронографическая редакция, утрачивает полемическое антииудейское звучание и, приближаясь по виду к Хронографам, пополняется значительным количеством апокрифических повествований о Моисее, Аврааме, царе Соломоне, о Китоврасе и некоторыми другими апокрифическими подробностями, включая расширенное воспроизведение «Заветов двенадцати патриархов» (представленное рукописями Син. № 210, Син. № 211, Рум. № 453, Унд. № 719, которые относятся к концу XV в.). По-видимому, Н. С. Тихонравов склонялся к мнению о том, что средняя редакция находится в более тесном родстве с младшей редакцией, поскольку они имеют общие чтения («Откровение Авраама» и др.), отсутствующие в древнейшей редакции. Старшую редакцию, по причине скудности неканонических элементов в ней, исследователь даже не склонен был назвать апокрифической. Именно апокрифической окраской, по его мнению, отличались две позднейшие редакции от первоначальной редакции Толковой Палеи[1160]. Как видим, автор при установлении редакций Толковой Палеи основывал свои суждения прежде всего на апокрифических материалах. Тем не менее основные элементы выстроенной Н. С. Тихонравовым схемы с незначительными изменениями и поправками были приняты последующими исследователями.

Базисные идеи Н. С. Тихонравова получили развитие в трудах В. М. Истрина, который подвёл под концепцию трёх редакций солидную доказательную базу, позволившую, с одной стороны, укрепить некоторые положения предшественника, а с другой — аргументированно обосновать новые постулаты. Скрупулёзное сопоставление разных списков и параллелей к ним в древнерусской книжности позволило исследователю дать аргументированное заключение об источниках, составе и взаимоотношениях выделенных редакций[1161]. Одновременно с разработкой текстологической проблематики Палей исследователь много внимания уделял взаимоотношениям палейных текстов с другими памятниками древнерусской литературы[1162], а также научной полемике[1163] и разнообразным частным вопросам, вплоть до этимологии отдельных слов, имён и прослеживания путей усвоения заимствованной иностранной лексики.

В. М. Истрин обосновывал существования трёх различных редакций Толковой Палеи, взаимоотношения между которыми он характеризовал несколько иначе, нежели Н. С. Тихонравов. Солидаризируясь со своим предшественником, первоначальной (древнейшей) редакцией он считал группу списков, примыкающих к Коломенской Палее 1406 г.: это те списки, которые использовались для разночтений при публикации Коломенского списка. Главной отличительной особенностью первой редакции, охватывающей события от сотворения мира до Соломона, было, по его мнению, наличие антииудейских обличительных толкований.

Предложенное Н. С. Тихонравовым выделение средней редакции Истрин считал необоснованным, а группу списков по указанным для неё признакам квалифицировал как простое ответвление от древнейшего вида Толковой Палеи. Он исходил из того, что указанные Н. С. Тихонравовым особенности среднего вида имеют незначительные отличия от состава списков первой редакции (только «Откровение Авраама» и несколько более мелких апокрифических сюжетов, дополняющих первооснову), которые не дают основания называть эту разновидность особой редакцией. Как видим, В. М. Истрин однозначно ставит списки ответвления (Сол. № 653, Волок. № 549, Унд. № 718 и др.) в родственные отношения с I редакцией, тогда как Тихонравов те же списки сближал с младшей хронографической редакцией, которая в схеме Истрина названа Полной Хронографической Палеей.

Вторая редакция, или Полная Хронографическая Палея, по заключению В. М. Истрина, отличается от первой сокращением толковательной части, расширением охвата событий вплоть до христианской истории и значительным пополнением состава за счёт включения в текст новых апокрифических повествований и хронографических сведений. По сути дела, вторая редакция представляет собой трансформацию толкового повествования в историческое, в результате которой Толковая Палея приобретает сходство с Хронографом. Наименьшим изменениям, по сравнению с первой (древнейшей) редакцией, подвергся шестодневный раздел памятника, повествующий о творении мира. В библейской части апокрифические фрагменты первой редакции восстанавливаются до полного вида, в них вносятся отсутствовавшие прежде блоки неканонических повествований. За счёт хронографических пополнений значительно увеличивается объем текста и одновременно раздвигаются временные рамки событий, ограниченные в начальном изводе ветхозаветной эпохой царей. Таким образом, по основным признакам вторая редакция, согласно В. М. Истрину, соответствует младшей Хронографической редакции Н. С. Тихонравова (сюда относились Синод. № 210, Рум. № 453, Погод. № 1435, Унд. № 719 и ряд других).

Третья редакция квалифицируется как Краткая редакция Хронографической Палеи. Её происхождение увязывается с сокращением Полной Палеи, в результате которого памятник окончательно приобрёл характер чисто исторического сочинения, близкого Хронографу (наиболее характерные списки — Погод. № 1434, Синод. № 318, Сол. № 866). Эта близость лучше всего проявляется в Хронографической части памятника, где имеет место наибольшее число совпадений с Полной Палеей. Пути образования третьей редакции, впрочем, не вполне ясны. Главный оппонент В. М. Истрина — А. А. Шахматов — обращал внимание на то, что третья редакция местами значительно полнее второй, а это свидетельствует не в пользу последовательного развития текста от первого к третьему виду Палеи и даёт основание предполагать существование некоего общего источника (или источников), к которым могут независимо друг от друга восходить палейные редакции.

Из сопоставления взглядов Н. С. Тихонравова и В. М. Истрина следует, что оба исследователя развивали схожие гипотезы литературной истории Палеи, при том что основные структурные элементы предложенных реконструкций совпадают. Принципиальное отличие между ними сводится к появлению в Истринской схеме принципиально нового компонента — Краткой Хронографической Палеи. Нивелирование отличий между древнейшей и средней разновидностями Толковой Палеи не выглядит у В. М. Истрина убедительно и не отменяет выводов Н. С. Тихонравова, тем более, что выделенные признаки средних списков принимаются В. М. Истриным и лишь трактуются как ответвления. Данная проблема вообще не является существенной и может быть отнесена к разряду вкусовых предпочтений. Совершенно очевидно, что в данном случае речь идёт о промежуточном типе (удачный термин А. А. Шахматова) между Толковой и Полной Хронографической Палеями, факт существования которого признавался обоими филологами.

Совершенно отличную от предыдущих гипотезу взаимоотношения редакций, а следовательно, и принципиально иную литературную историю памятника, обосновал А. А. Шахматов. В своей концепции он исходил из убеждения в болгарском происхождении Палеи и относил её к числу книг, попавших на Русь вскоре после принятия христианства. Исследователь считал, что ни один из сохранившихся изводов Палеи не представляет первоначального вида памятника. По его мнению, уже в Болгарии сложились две редакции Палеи, одна из которых принадлежит перу Мефодия и отражает прения, которые вёл его брат Кирилл с иудеями и сарацинами[1164]. Вторая редакция, которая названа А. А. Шахматовым «болгарской хронографической Палеей», отличалась, по его мнению, от первой вставками из Библии и апокрифическими дополнениями. Исследователь допускал возможность, что вторая редакция могла появиться и как переработка первой, а также и вполне независимо от неё[1165]. Далее история Палеи реконструируется следующим образом: уже в Болгарии из толковой и хронографической редакций были сделаны краткие извлечения, скомпонованные в виде речи Кирилла Философа, которая, как изложение кратких истин христианской веры, была включена в рассказ о крещении князя Бориса. Затем эти компилятивные выдержки в XI в. были в готовом виде включены в древнерусскую летопись, в составе которой они соответствуют «Речи философа». Кроме того, при составлении начального свода в XI в. использовались сведения болгарской Хронографической Палеи.

Коломенский тип А. А. Шахматов рассматривает как первую русскую переработку несохранившегося болгарского протографа, образованного из соединения элементов Толковой и Хронографической болгарских редакций Палеи. Вторая русская переработка, отождествляемая А. А. Шахматовым с Синодальным типом (Хронографическая редакция, по В. М. Истрину), возникла в XV в. в Новгороде за счёт пополнения Коломенского извода из болгарской Хронографической редакции[1166]. Далее исследователь выделяет третью краткую редакцию, выборочно соединявшую в себе особенности первых двух и четвертую (или «особую хронографическую») редакцию, которая, по определению автора, представляла собой «маленький Хронограф». Выдвигается предположение, что эта редакция, представленная списком Синод. № 323, давала весьма сжатое изложение истории, составленное из соединения фрагментов первоначальной болгарской Палеи и Хронографа[1167].

Весомые аргументы против выделения четвертой русской редакции привёл В. М. Истрин, который показал, что это всего лишь обычная разновидность «краткой истории», каковые часто встречаются в древнерусской книжности. По его мнению, признаков редакции не наблюдается, а содержание рукописи представляет собой «не что иное, как любительские выписки из бывших под руками источников»[1168]. Кроме того, В. М. Истрин привёл убедительные доводы против идеи А. А. Шахматова о существовании предшествовавших русским переработкам болгарских редакций. Нельзя не согласиться с тем доводом В. М. Истрина, что, за минусом очевидных вставок, выделяемых в древнейшей (по А. А. Шахматову) русской редакции, на долю изначального болгарского текста остаётся ничтожно малая часть и почти весь Коломенский извод, таким образом, предстаёт плодом творчества русского автора[1169].

Под влиянием критических возражений В. М. Истрина А. А. Шахматов внёс некоторые существенные изменения в базисные положения выстроенной им концепции и в своей последней работе посчитал возможным говорить о принципиально ином характере отношений между летописью и Палеей. Общие для «Повести временных лет» и Толковой Палеи чтения он стал объяснять влиянием летописи, а совпадения с Хронографической (Полной) и Краткой Хронографической Палеями по прежнему возводил к общему для этих Палей и летописи источнику[1170].

Многие из идей А. А. Шахматова и В. М. Истрина не утратили своего значения и востребованы современными учёными, обращающимися к изучению «Повести временных лет» и Палеи.

В вопросе о соотношении отдельных редакций Палеи исследователи чаще всего ориентируются на подкреплённую обширной текстуальной базой концепцию В. М. Истрина как на более убедительную, хотя и не во всем бесспорную[1171]. Ниже мы приводим перечень списков и мест их хранения, положив в основу истринские классификационные признаки. При этом мы не склонны рассматривать предлагаемое соотношение и особенно последовательность редакций как окончательные. Существует много перспективных возможностей уточнения данной схемы, которые, несомненно, будут сделаны, если продолжится целенаправленное сравнительное изучение Палей. Например, только сугубо предварительные текстологические наблюдения А. А. Алексеева над вводимой в научный оборот Палеей из Барсовского собрания ГИМ № 619 показали, что эта рукопись, относящаяся к хронографическому виду, так же как и Коломенский извод, существовала уже в XIV в. и восходит вместе с Коломенским списком к общему предку. Следовательно, отпадают предположение Тихонравова и Истрина о последовательном усложнении редакций и истринская версия о внесении иудейских легенд в Хронографическую Палею в эпоху «жидовствующих»[1172]. О датировке последовательности появления этих редакций окончательных данных пока нет. Но в тексте Коломенского типа сохранились следы освобождения от тех апокрифических источников, которые читаются в Хронографических изводах Палеи. Судя по всему, какие-то принципы решения проблемы в правильном направлении наметил ещё А. А. Шахматов. Тем не менее окончательная картина сложится, скорее всего, не на основе одной из соперничавших концепций. Следует ожидать новый синтез, который продвинет вперёд дело изучения Толковой Палеи на основе бесспорных достижений предшественников.

Приводимая ниже дифференциация типов (редакций) Палей является общепризнанной в научной литературе. Факт существования выделенных в ней изводов признавал даже противник В. М. Истрина А. А. Шахматов. Продолжают пользоваться классификационными признаками данной схемы и современные исследователи.

I. Толковый тип[1173]

РНБ. Собр. ПДА. А. I. 119 (XIV в.).

РГАДА. Синод. типогр. № 53 (XIV в.)[1174]

РГБ. Собр. Костромской библиотеки. Ф. 138. № 320. 1–2. (конец XIV-начало XV вв.).

РГБ. Тр.-Серг. № 38 (1406 г.)[1175]

РНБ. Кир.-Бел. № 68/1145 (XV в.)[1176]

Венский список придворной библиотеки в Вене № 12 (XV в.)[1177]

ГИМ. Увар. № 516/1303 (XVI в.)[1178]

Список Киевской духовной академии. № Аа 1292 (60-е гг. XVII в.)[1179]

I–II. Промежуточный

(между Толковым и Хронографическим) тип[1180]

РГБ. Волок. (быв. МДА) № 549 (XV в.)[1181]

ГИМ. Барс. № 620 (XV в.)[1182]

РГБ. Унд. № 718 (XV в.)[1183]

ГИМ. Хлуд. № 182 (XVI в.)[1184]

РНБ. Сол. № 653 (конец XVI–начало XVII вв.)[1185]

РНБ. Сол. № 654 (XVII–XVIII вв.)[1186]

РНБ. Вяз. (быв. ОЛДП) № 190 (XVI–XVII вв.)[1187]

РНБ. Кир.-Бел. № 11/1088 (XV в.)[1188]

II. Хронографический тип[1189]

ГИМ. Бар. № 619 (конец XIV в.)[1190]

ГИМ. Синод. № 210 (1477 г.)[1191]

РГБ. Рум. № 453 (1494 г.).

РГБ. Рум. № 361[1192]

РГБ. Рум. № 719[1193]

РНБ. Погод. № 1435 (XVI в.)[1194]

РНБ. Погод. № 1433 (XVI в.)[1195]

ГИМ. Синод. № 211 (XVI в.)[1196]

ГИМ. Чуд. № 348–46 (XVI в.)[1197]

РГБ. Унд. № 719[1198]

ГИМ. Увар. № 1304/85 (XVI в.).

Т. н. Креховская Палея[1199]

III. Краткий Хронографический тип[1200]

БАН. 24.5.8 (XVI в.)[1201]

РНБ. Погод. № 1434 (XVI в.) и Погод. № 1436[1202]

РНБ. Софийск. № 1448 (XVI в.).

РНБ. Сол. № 866/976 (XVII в.)[1203]

РНБ. Карамз. F.IV.603[1204].

Можно констатировать, что текстологические исследования Палеи проводились целенаправленно, последовательно и в достаточно широких масштабах. В ходе этих исследований было выработано несколько аргументированных гипотез по разграничению палейных редакций. На данном направлении работ получены конкретные результаты, проясняющие историю текста и характер взаимодействия его изводов. На фоне успехов текстологов достижения представителей других дисциплин в деле изучения Толковой Палеи выглядят гораздо более скромными. Собственно содержание памятника, который заметно выделяется среди произведений древнерусской книжности богатым разнообразием заключённых в нём сведений, до сих пор не стало предметом комплексного анализа.

Нельзя, конечно, сказать, что с содержательной стороны Палея совсем не подвергалась историческому, религиоведческому, культурологическому и другим видам анализа. Учёные неоднократно обращались к отдельным частным аспектам, но работы эти не отличались ни интенсивностью, ни широтой охвата многогранной палейной тематики, ни, наконец, столь желанной для понимания универсальных энциклопедических памятников, интеграцией усилий разнопрофильных специалистов. В полной мере не были даже востребованы те базисные пласты информации, которые заключали в себе палейные характеристики божественной, природной и социально-исторической сфер бытия. По современным понятиям, обозначенные линии исследования связаны с богословской, натурфилософской, антропологической и историософской проблематикой, которая в историографии работ о Палее долгое время не была обозначена. Эта проблематика, нацеливающая на интеграцию с другими историческими дисциплинами, была вычленена буквально в последние годы[1205].

Необходимость самого широкого междисциплинарного подхода к Толковой Палее продиктована тем, что её содержание отнюдь не сводится только к философизации богословия. Формируя представления о Боге, мире и человеке, Составитель Палеи оперировал обширным фондом книжных источников, а также разнообразными сведениями, которые помимо богословских постулатов содержались в этих источниках. Дело в том, что Палея как памятник общемировоззренческого значения, относится к жанру экзегезы, христианская же экзегеза традиционно тяготела к синтезу постулатов Св. Писания, его толкований и догматически приемлемых философских и научных достижений предшествовавшей Средневековью античной эпохи[1206]. Как следствие, в богословский контекст кроме элементов древнегреческого философского наследия, включались довольно обширные данные по астрономии, математике, биологии, анатомии, географии, истории и другим областям знаний. Все перечисленные аспекты актуальны для Палеи, где они систематизированы в рамках целостной характеристики бытия, базирующейся на новозаветных религиозных постулатах. К сожалению, очерченное здесь богатейшее проблемное поле Палеи изучалось крайне неравномерно, по случайным, не связанным между собой, узкотематическим направлениям и к тому же с гораздо меньшей, чем у текстологов, интенсивностью. Все же определённые наработки имеются и краткий их обзор позволяет взглянуть на некоторые элементы энциклопедического содержания Палеи в перспективе.

Более других изучен исторический компонент памятника. Это и понятно, потому что сюжетно текст выстраивается на исторической основе, а сама Толковая Палея долгое время воспринималась как произведение преимущественно историческое. Она и попала впервые в поле зрения исследователей как сочинение историческое, которое исследователи XIX в. склонны были сближать с летописью и хронографом, находя возможным производить прямое сравнение с этими литературными жанрами. Надо сказать, что по мере раскрытия тематико-смыслового разнообразия и синкретического богатства Палеи присущее ей историческое содержание стали рассматривать в тесной связи с богословским, полемическим, натурфилософским и другими планами произведения, т. е. во взаимосвязи с той проблематикой, которую вычленяли в составе памятника. Но на тот период, когда текст произведения ещё не был введён в оборот, а содержание его не подверглось углублённому и всестороннему исследованию, Палея квалифицировалась как «род Хронографа» (Н. А. Иванов)[1207]. Позднее эту мысль развил А. Попов[1208]. Некоторые основания для этого были, поскольку палейные тексты действительно пересекались с хронографическими: заимствованные из Палеи сведения включались в хронографические разделы по ветхозаветной истории, а в ряде случаев, как справедливо подытожил И. Я. Порфирьев, хронографы «начинаются Палеями»[1209].

Сегодня, когда выделена особая, Хронографическая, редакция Палеи и текстологически прослеживаются заимствования палейных фрагментов в состав хронографов и обратно, одна из первых оценок Палеи не представляется чересчур экстравагантной, хотя совершенно ясно, что данная характеристика не может быть признана исчерпывающей и полной, а указывает лишь на одну из специфических особенностей анализируемого памятника[1210].

На общие места в Палее и в «Повести временных лет», по-видимому, первым указал М. А. Оболенский, который квалифицировал Палею как греческий памятник, использовавшийся древнерусскими книжниками при создании летописи[1211]. В. М. Ундольский подверг заключения Оболенского критике. Он не нашёл убедительных подтверждений в пользу древности Палеи и не посчитал возможным относить данный памятник к числу источников Нестора[1212]. Убеждение о связи Палеи с «Повестью временных лет» тем не менее прочно укоренилось в научной литературе, хотя характеру взаимоотношений текстов обоих памятников давалось разное объяснение.

Большое внимание сходным местам в летописи и в Палее уделил М. И. Сухомлинов, который посвятил целый раздел этой теме в своём монографическом сочинении «О древней русской летописи, как памятнике литературном»[1213]. Бесспорной заслугой М. И. Сухомлинова является то, что он впервые подошёл к Палее как особому, не тождественному хронографам памятнику, специфическим отличием которого является соединение ветхозаветной истории с апокрифическими добавлениями и антииудейской полемикой[1214].

Мнение М. И. Сухомлинова о воспроизведении Нестором исторической фактуры Толковой Палеи развили в своих наблюдениях над содержанием памятника В. Успенский и И. Я. Порфирьев. Причём первый из них, констатируя совпадения палейных мотивов с «Речью философа», обращал внимание на то обстоятельство, что сходство не ограничивается только содержательной стороной, но простирается «до буквальности в выражениях»[1215]. К аналогичным выводам пришёл И. Я. Порфирьев: «Апокрифические подробности о ветхозаветных лицах и событиях, вставленные в первой русской летописи в проповеди греческого философа перед князем Владимиром, заимствованы не из Хроники Амартола или Малалы, у которых совсем нет многих из этих подробностей, а из Палеи, где они изложены в том же виде и почти в тех же выражениях, как и в летописи»[1216].

С критикой мнения М. И. Сухомлинова о заимствовании Нестором из Толковой Палеи выступил Н. С. Тихонравов. Учёный считал, что исторический материал попал в летопись, не из Толковой, а из Исторической Палеи, которую в отличие от Толковой он называл Малой Палеей и которую он соотносил с краткой редакцией Палеи по описанию Румянцевского собрания А. Х. Востокова[1217].

На новый уровень проблему взаимоотношений палейных исторических свидетельств и фактуры «Повести временных лет» поставил А. А. Шахматов. Сопоставление двух версий священной истории служили исследователю исходной базой для осуществления его основных изыскательских задач, которые в данном конкретном случае сводились к выявлению взаимоотношений палейных и летописных текстов. В этом контексте осуществлялся анализ редакций Палеи, на основании которого был выделен гипотетический извод, который мог находиться в руках летописца[1218]. На первый взгляд, А. А. Шахматов продолжает линию М. И. Сухомлинова, но на деле он демонстрирует совершенно иной подход к решению проблемы, разделяя лишь мнение о влиянии Палеи на летопись[1219].

Невозможность прямого заимствования из Палеи в летопись была убедительно обоснована В. М. Истриным[1220], под влиянием аргументации которого факт обращения Палеи и летописцев к общему источнику исторических свидетельств был принят многими последующими исследователями[1221].

Некоторые учёные в новейших своих исследованиях, касаясь темы взаимоотношений летописи и Палеи, считают возможным говорить о влиянии Палеи на летопись. Прежде всего здесь следует назвать Д. С. Лихачева, который сформулировал свою позицию по проблеме в связи с анализом содержания «Повести временных лет». В пространных комментариях к публикации древнейшей русской летописи совпадения между «Речью философа» и Палеей Д. С. Лихачев объяснял заимствованиями, которые делал Составитель Палеи из «Повести временных лет»[1222]. Указываются и другие исторические сюжеты, которые учёный связывает с проникновением летописных сведений в Палею[1223]. В общем и целом он склонялся к мнению о зависимости Палеи от летописи, хотя одновременно не исключал возможности существования у Палеи и «Повести временных лет» общего источника. Эту же точку зрения, по всей видимости, принимает и Г. Подскальски[1224].

К мнению о вторичности чтений Палеи в сравнении с параллельными летописными чтениями перечня народов Начальной летописи склоняется А. Г. Кузьмин[1225]. И всё же проблема остаётся дискуссионной. Те же совпадения характеристик восточноевропейских племён в летописи и в Палее И. В. Борцова объясняет существованием общего источника, черпая из которого, летописец и Составитель Палеи вносили свои коррективы[1226]. Убедительными и важными в решении вопроса представляются доводы О. В. Творогова. Исследователь обратил внимание на то, что палейный текст значительно подробнее летописного и, следовательно, нельзя делать однозначного вывода о влиянии «Повести временных лет» на Палею[1227].

О. В. Творогов отказался сводить сходство памятников к взаимным влияниям их друг на друга. Он убеждён, что наиболее перспективен путь поиска общих источников, который наилучшим образом может изъяснить близость палейных и летописных текстов. Таким общим источником исследователь считает «Хронограф по великому изложению», который составителем начального свода мог использоваться лишь в его хронографической части. Библейских сведений «Хронограф по великому изложению», согласно О. В. Творогову, не содержал, а «Речь философа», в языке которой имеется ряд русизмов, отражающих русскую обработку, попала в летопись уже в готовом виде. Таким образом, среди общих источников палейно-летописных совпадений «Хронографа по великому изложению» скорее всего не было, а близость Палеи летописи в этой части требует дальнейшего специального изучения[1228].

Как видим, исследование исторического компонента Палеи Толковой в перечисленных выше работах служит в первую очередь задачам текстологии, которая лишь подготавливает надёжную источниковедческую базу для осмысления историософского содержания произведения. Хотя Палея долгое время и квалифицировалась как историческое произведение, реконструкция историософских воззрений наших предков в современных научных трудах базируется прежде всего на летописных текстах, а также на переводных и оригинальных сочинениях, которые менее всего имеют отношение к собственно историческому жанру («Слово о законе и благодати» Илариона, «Поучения» Серапиона Владимирского, «Откровение Мефодия Патарского» и др.)[1229]. Палея, в силу того что исследователи замыкают анализ её исторического материала преимущественно на текстологию, во многом остаётся памятником невостребованным для решения таких задач. Вместе с тем данный тематический пласт сопряжён с изложением средневековой концепции исторического бытия и насыщен информацией, касающейся многих сфер человеческого знания.

Поскольку со стороны содержания не приходится отрицать тесной взаимосвязи между Палеями и хронографами[1230], позволим привести вывод, который сделан на основе анализа хронографов и который распространяется также и на взаимодействовавшую с хронографами Палею, выявляя присущую этим историческим компиляциям энциклопедическую природу: «Они являлись поистине энциклопедическими памятниками, знакомившими читателей с обширным кругом сведений из различных областей истории, философии, богословия и культуры»[1231]. Из сказанного ясно, что исторический компонент Палеи, являясь одним из элементов присущего памятнику энциклопедизма, сам выступает в роли носителя информации энциклопедического характера.

В научной литературе имеют место разные характеристики Толковой Палеи, авторы которых пытаются определить специфику этого памятника. Кроме рассмотренной уже оценки Палеи как сочинения исторического, высказывались и другие мнения. Например, наряду с полемическим компонентом в содержании Толковой Палеи В. Успенский увидел «Библию в сокращении». По его представлениям, существенное своеобразие памятнику придавало адаптирование библейского материала путём соединения его с толкованиями[1232]. Эту оценку принял А. В. Михайлов, который считал, что Палея восполняла пробел отсутствия полного текста Библии, хотя в её состав вошли только восемь неполных ветхозаветных книг и апокрифы, аранжировавшие ортодоксальную библейскую тематику. Он пришёл к заключению, что в специфических условиях религиозной жизни Древней Руси Палея была вполне равноценна Библии, а её толковый вариант (т. е. соединение выборки из ветхозаветных книг с экзегезой) выполнял ту же роль что и Biblia pauperum на Западе[1233]. Вместе с тем А. В. Михайлов не удовлетворялся односторонней оценкой и сравнивал Палею с энциклопедией, по которой можно судить о кругозоре и духовных потребностях наших предков. В этом контексте акцентация на библейском компоненте была вызвана спецификой его работ, связанных с исследованием ветхозаветных текстов в составе Палеи[1234].

Сравнение Палеи с Библией было достаточно широко распространено среди исследователей. К нему прибегали И. Я. Порфирьев, Н. С. Тихонравов и И. Франко в своей публикации ветхозаветных апокрифов. В рецензии на книгу Франко В. М. Истрин резко выступил против такой оценки. Он подчёркивал, что Толковая Палея «есть полемический, а не повествовательный памятник», поэтому думать, что Палея заменяла библейские книги нет оснований — «она всегда оставалась Толковой Палеей на иудея»[1235]. Однако в полемическом назначении Палеи И. Франко не сомневался, поэтому можно предположить, что критический выпад предназначался не столько рецензируемому автору, сколько, возможно, А. В. Михайлову, к работам которого Истрин относился ревниво[1236].

Присоединяясь к заключению В. М. Истрина, экзегезо-полемическим трудом называла Палею Толковую В. П. Адрианова[1237]. Другие качества видел в Толковой Палее Т. Райнов, который квалифицировал произведение как богословско-символическое с элементами натурфилософии[1238]. Два базовых элемента — исторический и натурфилософский — выделял в Толковой Палее А. П. Щеглов[1239]. Встречающиеся в других работах общие характеристики памятника в той, или иной интерпретации повторяют уже перечисленные выше.

Разброс прилагаемых к труду определений, по нашему мнению, является следствием недооценки универсальности Толковой Палеи. Каждая из претендующих на обобщение формулировок правомерна сама по себе, но недостаточна для заключения о характере памятника в целом, поскольку указывает на одни или несколько очевидных признаков произведения. Тем более и критерии, которыми руководствовались исследователи, как правило, не совпадали. Кто-то пытался определить жанровую принадлежность, другие ориентировались на состав либо на целевое назначение текста, а также на прочие локальные признаки Палеи. Нам представляется, что памятник обобщающего характера целесообразно определять как религиозно-философский по природе, экзегезо-полемический по жанру и энциклопедический по содержанию. Названные здесь специфические особенности произведения проявляются в различных гранях универсальности, которые в Палее связаны между собой многочисленными внутренними связями. В качестве текста, заключающего основные доктринальные понятия христианства, Палея выступает как краткий и суммарный эквивалент Библии и одновременно как экзегеза этих библейских постулатов, причём полемическая направленность определялась превосходством обличительного над разъяснительным элементами экзегезы. Как произведение религиозно-мировоззренческое Толковая Палея заключает в себе комплекс идей онтологического, натурфилософского, антропологического, космологического и историософского значения. Все эти идеи синкретически слиты с богословским текстом и воспроизводятся Составителем в контексте задач экзегезы. Поскольку палейным описанием охватываются различные сферы мироздания, разделы произведения впитали в себя сведения из разных областей знания: истории, астрономии, географии, биологии, анатомии, медицины и некоторых других. С учётом этого Толковая Палея в полной мере может называться универсально-энциклопедическим памятником религиозно-философского значения. Сочинения подобного масштаба обычно обладают сложным составом, а вместе с тем богатством и разнообразием содержания. Как раз такого рода качествами Палея заметно выделяется на фоне других произведений древнерусской книжности. Однако проблема имеет одну особенность, о которой следует сказать особо.

Наличие большого количества составных частей в памятнике уже само по себе можно было бы подвести под показатель энциклопедизма. По-видимому, в этом направлении и работала мысль некоторых из занимавшихся Палеей авторов. Уже в первом монографическом исследовании Толковой Палеи были выделены текстовые блоки в многозначном составе произведения и определены параллели им в христианской письменности. Компоновку всех этих блоков В. Успенский отнёс на счёт сводческой деятельности автора произведения. Им был даже составлен перечень пособий, которыми пользовался в своей работе Составитель Палеи[1240].

В последующих публикациях по палейной тематике было резонно отмечено, что далеко не все фрагменты компиляции можно считать прямыми источниками Палеи[1241]. Многие включения в Палею делались не из указанных В. Успенским первоисточников, а попадали туда из вторых рук. Например, вместе с заимствованиями из «Шестоднева» в Палею входили фрагменты текстов Севериана Габальского, Василия Великого, Феодорита Киррского. Извлечения из хроник, текстов Козьмы Индикоплова и Ефрема Сирина также не отличались однородностью и имели сложный состав. Что касается цитат из Св. Писания, то они проникали в Палею двояким путём: из библейских сборников и в составе заимствований. Из этого следует, что составные части (или узнанные тексты разных произведений) не могут отождествляться с прямыми источниками. Определение состава Палеи путём указания параллельных мест в других произведениях «не может убедить нас в том, что ими именно пользовался наш автор … и поэтому приписывая ему знакомство с первоначальными источниками, мы легко можем впасть в ошибку, преувеличивая начитанность и разносторонность автора Толковой Палеи»[1242].

Осуществлённое разложение Палеи на составные части представляется операцией нужной и полезной. Необходимо лишь делать поправку на то, что количество находившихся в распоряжении Составителя книг был значительно меньшим, чем реестр узнанных в палейном составе частей. Всё это не умаляет значения Толковой Палеи как произведения, богатого идеями и цитатами из многочисленных богословских трудов. Свойственная Палее широта кругозора напрямую не зависит от того, каким образом для неё подбирался материал: или напрямую, через непосредственное соприкосновение с произведениями христианской письменности, или опосредованно, путём воспроизведения уже готовых выборок, когда часть компилятивной работы проделал не сам Составитель, а кто-то другой. Информационное качество в конечном счёте зависит от итоговой суммы текстов, хотя средневековому читателю, конечно же, было далеко и не безразлично — имел ли он дело со сплошной сводческой работой безымянного Составителя, или узнавал авторитетных в христианском мире автором, отобранных в состав сводного труда. Палея, по сути дела, была компиляцией компиляций, скомпонованной из сложных по составу текстовых извлечений. Компилятивность являлась универсальным признаком средневекового творчества, поэтому в разной степени компилятивными является большинство источников памятника. Хотя Палея и имеет значительно более узкую, чем её мозаичный состав, источниковедческую основу, исходные компоненты этой основы дают основание считать Палею памятником универсальным и энциклопедическим не в меньшей мере, как если бы он был составлен не из готовых компиляционных блоков, а из самих первоисточников этих блоков.

Круг непосредственных источников Палеи в основе своей исследователями определён. В компиляцию вошли библейские, святоотеческие, хронографические, житийные, неканонические, а также естественно-научные тексты. К числу бесспорных источников Палеи А. В. Михайлов относил книги Св. Писания, «Слово об Иосифе» Ефрема Сирина, «Сказание о двенадцати камнях» Епифания Кипрского, «Топографию» Козьмы Индикоплова, «Заветы двенадцати патриархов» (в краткой редакции), какой-то хронографический текст, содержащий чтения «Пасхальной хроники»[1243]. В. М. Истрин показал, что в рассказе о столпотворении Составитель, кроме «Топографии» Козьмы Индикоплова, пользовался хронографическими, с элементами апокрифической окраски, текстами[1244]. Кроме того, он доказал, что в распоряжении автора Палеи находился полный вариант «Откровения Авраама» и разнообразные словарные материалы типа обнаруженной Н. К. Никольским «Речи тонкословия греческого».

И. В. Борцова к числу возможных русских источников Палеи отнесла бытовавший как самостоятельное произведение географический перечень восточноевропейских народов и рек[1245]. Назовём также факт использования Составителем Палеи «Шестоднева»[1246]. От себя добавим, что в толкованиях нашли отражение авторские переработки мотивов «Сказания Афродитиана», а сведения о природе, возможно, восходят к неизвестной пока естественно-научной компиляции, поскольку аналогичные сведения воспроизводятся в сборниках смешанного состава, и далеко не всегда натурфилософские фрагменты в них обнаруживают текстологическую зависимость от Палеи. Предположительно к каким-то проложным чтениям могут восходить «Чудо Георгия» и житийные характеристики Герасима, Спиридона, Варвары, Трифона, Кирика. Можно ожидать, что дополнительные изыскания прояснят происхождение отдельных сюжетов и мелких фрагментов текста, особенно апокрифических его частей (перспективны в этом направлении история Моисея, Иакова и др.). Не исключено, что в распоряжении Составителя могла находиться особая апокрифическая подборка, но тогда встаёт вопрос не столько об источниках, сколько о характере палейных редакций и истории их взаимоотношений.

Источники Полной Хронографической Палеи ещё более обширны, за счёт включения в неё материалов «Хроники» Георгия Амартола, «Хроники» Иоанна Малалы, «Хронографа по великому изложению» и «Александрии» второй редакции. Значительным дополнением является включение апокрифов — «Откровения Авраама», «Судов Соломона», «Сказания о Китоврасе», «Мучения Даниила» и некоторых других неканонических текстов[1247]. Остаётся только выяснить, существовали ли эти апокрифы в качестве самостоятельных произведений, или всё-таки восходят к единой подборке. Данная тема имеет отношение к невыясненной пока истории текста памятника.

Несмотря на дробность состава, Палея воспринимается как произведение цельное, гармоничное и подчинённое единому замыслу, который реализуется в последовательном проведении антииудейской полемики (ослабленной в Хронографической Палее) и одновременно в изложении доктринально правильного понимания бытия, с учётом протолкованных ветхозаветных постулатов. Этим важнейшим религиозно-мировоззренческим задачам и подчинён отбор источников, который был осуществлён умелой рукой, не допустившей в столь сложное произведение хаотичность, несогласованность и недомолвки. Толковая Палея — это не просто компиляция, а «настоящее сочинение, где чужое искусно переплетается со своим, где виден определённый план и ясная мысль, которая проходит от начала до конца»[1248]. Составитель достиг такого результата благодаря тому, что чётко держался избранных им концептуальных принципов, реализуя которые через редакторские приёмы он мастерски осуществил сведение мозаичных частей текста. Но этот аспект имеет прямое отношение к религиозно-мировоззренческим основаниям Толковой Палеи, анализировать которые исследователи начинают вплотную только в последнее время. Кроме того, и всё многоплановое содержание Палеи, увязанное в рамках обширного труда едиными идейными скрепами, требует разносторонних исследований.

С сожалением приходится констатировать, что Толковой Палее не уделяется того внимания, которое заслуживает интереснейший в мировоззренческом плане и ключевой для своей эпохи памятник. Интенсивность исследований его, по сравнению с дореволюционным периодом, заметно снизилась. Современные учёные редко выбирают Палею объектом исследования. Обычно к Палее обращаются попутно, в связи с решением далёких от палейной тематики исследовательских задач. Но парадокс состоит в том, что Палею невозможно обойти вниманием при исследовании древнерусского книжного наследия: проблематика её столь многогранна, а влияние на идейную жизнь Древней Руси столь значительно, что специалисты самых разных областей знания, даже не занимаясь Палеей специально, неизбежно обращаются к палейным материалам в своих изысканиях.

В современных исследованиях палейной тематики наметились новые тенденции, характер которых заметно изменился в сравнении с научными подходами к Палее старшего поколения учёных. Если во второй половине XIX — начале XX вв. преобладали текстологические исследования состава, источников и редакций Толковой Палеи, то в послереволюционный период в центр внимания всё больше оказываются проблемы изучения непосредственно содержания памятника. Нельзя не отметить, что, несмотря на скромные масштабы современных работ по Палее, имеются определённые достижения и важные сдвиги в осмыслении памятника.

Современные текстологи не теряют Палею из поля зрения, хотя и обращаются к ней прежде всего в связи с исследованием тех памятников, которые в истории своего бытования пересекались с Палеей[1249]. Кроме того, Палею анализируют лингвисты[1250]. Лицевые списки Палеи представляют интерес для историков художественной культуры, которые исследуют миниатюры на палейные сюжеты[1251].

Как выясняется, памятник являлся не только ярким антииудейским полемическим трактатом, в него также включались отдельные текстовые блоки еврейского происхождения, на что указывают сохранившиеся гебраизмы. С учётом этих особенностей Толковая Палея всё интенсивнее вовлекается в орбиту изучения древнерусско-еврейских культурных связей[1252]. Поскольку памятник отразил разные уровни взаимодействия некомплиментарных друг другу этно-культурных компонентов, встаёт вопрос о диалектике освоения-отторжения конфессионально чуждых влияний.

Литературоведы продолжают традиции отечественной филологической школы и исследуют апокрифические сюжеты Палеи, при этом не всегда проводятся чёткие отличия между толковым изводом и Полной Хронографической Палеей, наиболее богатой апокрифами. Предметом исследования в последние годы являлись либо отдельные памятники[1253], либо конкретные апокрифические мотивы[1254], а также целые серии палейных апокрифов, которые в соответствии с интерпретацией Я. С. Лурье предлагается относить к категории древнерусской беллетристики[1255]. Материал палейных апокрифов был использован в изучении влияния этих текстов на творчество древнерусского книжника Ефросина[1256]. Отметим также обращение к палейным материалам в контексте исследования истории русско-украинских и русско-грузинских литературных связей[1257]. Важным шагом в деле изучения Палеи можно считать недавнюю публикацию подборки палейных текстов в третьем томе «Библиотеки литературы Древней Руси», который целиком посвящён апокрифической книжности. Тексты воспроизводятся в оригинале по спискам Полной Хронографической редакции Палеи, с переводом на современный русский язык, комментариями и необходимыми библиографическими справками о публикуемых памятниках[1258].

В современном литературоведении центр тяжести сместился с текстологического интереса к памятнику на изучение научно-значимых пластов палейного содержания. Объектом изучения стало изображение Палеей природы и человека, исследуемое на уровне художественной образности, но с выходом на мировоззренческие особенности литературного творчества[1259]. Некоторые из работ современных филологов посвящены сюжетным отношениям Палеи с другими литературными памятниками Древней Руси, но они непосредственно выходят на астрономическую, географическую и естественно-научную проблематику, общую для Палеи и связанных с ней текстов[1260].

А. Н. Робинсон использовал филологический инструментарий для характеристики отличительных свойств Толковой Палеи. Он убедительно показал, что энциклопедизм характерен не только для Палеи, но является эталонным свойством большинства мировоззренчески-установочных компилятивных памятников, в которых вытекающая из двупланового описания бытия «христианская символическая концепция мира получила наиболее цельное философское толкование»[1261]. Важное значение для понимания природы Толковой Палеи имеют выводы исследователя о том, что этому неординарному произведению древнерусской письменности свойственно тяготение к информационной универсальности, которая одновременно удовлетворяла богословским, познавательным, эстетическим и другим потребностям наших предков, при том что в основе этого синтеза лежали христианские догматические представления о мире[1262]. В лице А. Н. Робинсона литературоведение наиболее близко подошло к задачам идейно-философской интерпретации базисно-сущностных основ Толковой Палеи, что с учётом наблюдений Е. Г. Володина, И. В. Борцовой и Е. К. Пиотровской над присущими труду богатыми и разнообразными сведениями о мире следует считать заметным достижением в деле выработки наиболее адекватных оценок универсального и разностороннего содержания сочинения.

Это тем более важно, что энциклопедическое значение Толковой Палеи не осознается исследовательским сообществом в полной мере, соответственно и энциклопедическим (а следовательно привлекательным для междисциплинарного анализа) аспектам палейного содержания не уделяется в науке должного внимания. Хочется надеяться, что перспективное направление исследований компилятивного текста в ближайшее время получит своё закрепление и дальнейшее развитие, тем более, что аналогичные тенденции наблюдаются в работах по естественно-научному и философско-мировоззренческому анализу Палеи.

Заметным сдвигом в исследовании многогранных проблем Толковой Палеи была довоенная работа Т. Райнова. Он подошёл к Толковой Палее как к памятнику естественно-научной мысли, в котором воспроизводится большой объём внебиблейских сведений о природе, унаследованных от «античного натурализма». Фактически автор обозначил пространство энциклопедических смыслов памятника, выделив в нём блоки сведений астрономического, космологического, физического, географического, календарного и богословского характера. Важным качеством Палеи автор назвал сочетание богатого эмпирического материала с теоретическим осмыслением мира, которое он отождествлял с богословием. Т. Райнов, к сожалению, не выявил специфики взаимоотношений богословия и натурфилософии, чрезмерно абсолютизируя господство богословия над природоведческими мотивами. Исследователь не вполне обоснованно считал, что Толковая Палея даёт преимущественно богословско-символическое понимание природы, которое практически не оставляет возможностей для научного истолкования мира[1263]. Средневековая научная мысль, в рамках богословия частично сохранявшая самостоятельный статус и в этом качестве отражённая в Палее, осталось непонятой. Из-за негативного отношения автора к религии природоведение сведено им к богословскому символизму, соответственно общий баланс религиозных и научных элементов энциклопедизма искажён. К тому же полемическая природа памятника никак не обозначена в анализе многогранного материала.

Космологические идеи Толковой Палеи детально были охарактеризованы Б. Е. Райковым, который совершенно обоснованно противопоставил палейную космологию христианскому геоцентризму, сблизив космологические идеи памятника с воззрениями Козьмы Индикоплова[1264]. Другие научно-значимые идеи, которыми богат памятник, исследователя не интересовали, зато космологические аспекты Палеи охарактеризованы подробно.

В отличие от Б. Е. Райкова, комплексный подход к содержанию памятника продемонстрировал М. В. Соколов. Хотя исследователь и занимался изучением истории психологических воззрений Древней Руси, он обратился к Толковой Палее как памятнику, аккумулировавшему присущие средневековой эпохе взгляды на природу человека, и поэтому антропологическая проблематика была поставлена в общий ряд с другими природоведческими темами произведения. Автор верно отмечает характерное для памятника сочетание эмпирически верных наблюдений над природой с телеологическим объяснением физических и духовных явлений бытия. Много внимания в его анализе Палеи уделено проблемам эмбриологии, характеристике ума, сердца и объяснению действия внутренних органов. Фактически М. В. Соколов освещает палейную антропологию с точки зрения философии, биологии, анатомии, физиологии, и в этом универсально-многогранном контексте антропологический блок Палеи характеризуется с точки зрения психологии[1265]. Раздел о Толковой Палее в «Очерках истории психологических воззрений в России» М. В. Соколова являет собой пример комплексного подхода к многоаспектному содержанию памятника, хотя богословская, полемическая, историческая и некоторые другие аспекты памятника остались вне поле зрения учёного.

Из узкоспециальных работ по материалам Палеи следует назвать труд Р. А. Симонова, в котором анализируются календарные и астрономические данные Палеи[1266].

Довольно широкий охват тем многогранной Палеи присутствует в работах историков философии, которые в силу специфики историко-философских исследований сосредоточивают преимущественное внимание на богословско-философской проблематике и проявляют целенаправленный интерес к идейным, полемическим и естественно-научным аспектам древнерусских текстов. Надо сказать, что первые историко-философские характеристики Толковой Палеи не отличались полнотой и обобщали наблюдения специалистов нефилософских областей знания[1267]. Только в 90-е гг. Толковая Палея стала предметом специального исследования философов, как того и заслуживает выдающейся памятник древнерусской мысли, концентрированно выражавший ментальность эпохи и мировосприятие древних русичей. По материалам Палеи А. П. Щегловым защищена диссертация и опубликован цикл работ, в которых наметилось преодоление однобокого, зауженного подхода к Толковой Палее, но которые, тем не менее, не дают полного охвата универсального содержания памятника, потому что автор сосредоточил своё внимание прежде всего на историософских и натурфилософских аспектах произведения, а другим религиозно-философским и научным темам уделил гораздо меньше внимания[1268].

Философские и научно-значимые пласты палейного содержания анализировались специалистами различных областей знания в связи с публикацией шестодневных разделов произведения. Публикации были подготовлены к изданию в Институте философии РАН и издавались по частям. В них Толковая Палея рассматривается как памятник древнерусской мысли, но многогранная тематика оценивается в комментариях не только с философской точки зрения. В комплексе с религиозно-философскими освещаются и другие аспекты памятника — прежде всего богословско-полемический и натурфилософский. Кроме онтологической, космологической и антропологической проблематики подробно анализируется энциклопедическая информация Палеи, относящаяся к различным разделам богословия, компутистике, медицине, биологии, зоологии, истории и другим областям знания[1269].

Таким образом, уже самый общий обзор содержащихся в палейном составе разносторонних сведений из различных областей знаний подтверждает правомерность высказываний о Толковой Палее как о памятнике энциклопедическом. Одним из первых на эту особенность указал А. В. Михайлов[1270]. У О. В. Творогова, обобщившего оценки памятника разными учёными и охарактеризовавшего многогранное содержание произведения в «Словаре книжников и книжности Древней Руси», были все основания для следующего заключения о Палее: «В ряде случаев «историческое» повествование прерывается «естественно-научным» рассуждениями. Всё это придаёт Палее универсальность, делает её своеобразной энциклопедией как богословских знаний, так и средневековых представлений об устройстве мироздания»[1271]. Остаётся добавить, что широта кругозора во многом обуславливалось сохранением пусть немногочисленных, но не потерявших актуальность реминисценций древнегреческой философской мысли, а также опорой в трактовке отдельных природных процессов на открытия и гипотезы античной науки. Всё вместе это значительно интеллектуализировало богословскую ткань компилятивного и информативного многогранного труда.

Имеются все основания считать Палею типичным представителем средневековой энциклопедической книжности, которая, в силу своей универсальности, играла особую культурную роль в обществе. Как и другие энциклопедические сборники Древней Руси («Шестоднев» Иоанна экзарха Болгарского, «Изборник Святослава 1073 г.», Азбуковники), Палея составлена из текстов авторитетных в христианском мире экзегетов и, кроме того, насыщена данными из различных областей знания: истории философии, астрономии, географии, анатомии, биологии. Она отличалась редким богатством состава и панорамностью видения многогранных проблем бытия. Являясь памятником энциклопедического значения, Палея даёт краткое, ёмкое, суммарное изложение основ христианских представлений о Боге и мире. В силу того, что энциклопедические сборники излагают квинтэссенцию христианской доктрины и соответствующего ей мировоззрения, они относятся к числу наиболее философичных текстов древнерусской книжности. Поэтому в Палее и ей подобных произведениях научные и практически полезные сведения выступают в качестве весомого дополнения к доктринально-богословскому содержанию трудов, представлявших читателю обобщённые, а порою ещё и адаптированные для восприятия «простецов» представления о библейско-монотеистическом вероучении.

Что можно сказать о Создателе этого грандиозного по охвату исторических событий и необычного по идейной тональности труда?

К сожалению, немного, ибо любые заключения на этот счёт могут быть только косвенными, основанными на исследованиях особенностей авторской работы над произведением. Отталкиваясь от анализа содержания произведения можно сделать некоторые заключения об идейных предпочтениях и кругозоре Составителя Толковой Палеи.

Согласно выводу крупнейшего знатока памятника, Толковая Палея представляет собой труд одного лица[1272]. С заключением В. М. Истрина трудно не согласиться: огромный массив текста выстроен по единому замыслу, видно постоянство авторской манеры по воспроизведению и истолкованию источников, последовательно расставляются стереотипно повторяющиеся идейные акценты, твёрдо и без отступлений проводится линия антиохийской богословской традиции, а также не наблюдается свойственного для коллективного труда стилистического и идейно-религиозного разнобоя. Составителя можно назвать весьма и весьма умелым, даже талантливым компилятором, который имел в своём распоряжении большое количество книжных первоисточников и к тому же показал глубокие и богословские познания, простирающиеся далеко за круг цитируемой литературы.

Безусловно, Составитель Палеи — это человек разносторонне, в средневековом понимании, образованный и опытный в книжном деле. «Это не новичок в литературе, а писатель, умевший умно и дельно воспользоваться всем литературным богатством, какое было тогда в его распоряжении»[1273]. Роль Составителя не сводилась к механическому копированию и комбинированию мозаичных фрагментов текста, где в сплошной компиляции на долю автора ничего не остаётся. Палея — труд вполне самостоятельный, в котором Составитель продемонстрировал умение свести разнообразные по времени, происхождению и характеру источники в строгое гармоничное целое. Значительная часть чужих трудов переработана и воспроизводилась выборочно, с сокращениями, а то и в вольном авторском изложении. Огромный объем материала расположен не хаотично, а умелой рукой, в строгом соответствии с задачами и жанром произведения. Самостоятельный почерк и творческая индивидуальность видны в многочисленных авторских ремарках, помогающих следить за главной мыслью повествования. Составителю принадлежат «благочестивые размышления, страстные упрёки, обращённые к жидовину и басурманину»[1274] — или, другими словами, весьма внушительная толковательно-полемическая часть произведения.

Можно почти наверняка предполагать, что Составителю должен принадлежать замысел труда и конкретное жанрово-структурное исполнение его. Отдавая должное высокому авторскому профессионализму, следует всё же отметить, что повествование не во всех частях ровно: Составитель пробует стилистически менять манеру толкования, местами чувствуется усталость и встречаются повторы полемических штампов, либо значительные куски текста остаются без назидательных толкований. Кроме того, Составитель наметил план, согласно которому он хотел изложить «всех пророков» (Стлб. 475, 13), но по какой-то причине намечаемое осталось не реализованным, хотя пророческий элемент являлся особо важным, базисным для всего произведения. Не исполнил автор намерения описать позднейшие библейские события, новозаветную историю и родословную Богородицы. Эта задача реализована в некоторых списках Полной Хронографической Палеи. Если к тому же учесть, что часть толкований не привязана к тексту, то встаёт вопрос не столько об оплошностях Составителя, сколько о перспективах прояснения истории текста.

По лингвистическим показаниям можно судить, что Составитель сам не переводил цитируемые им в Палее тексты, а пользовался уже готовыми славянскими переводными источниками (древнерусским переводом библейских книг, «Шестодневом», «Физиологом», «Сказанием о двенадцати камнях» из «Изборника Святослава 1073 года», древнерусскими хронографическими компиляциями, а также, возможно, какой-то славяноязычной подборкой апокрифических текстов или отдельными списками апокрифов в переводе — по крайней мере, «Заветы двенадцати патриархов» и «Откровение Авраама», как считают исследователи, могли обращаться в древнерусской книжности в качестве самостоятельных произведений). Определёнными филологическими навыками Составитель, однако, обладал и демонстрировал умение пользоваться словарными пособиями, проявляя склонность к этимологическому толкованию имён и прояснению смысла воспроизводимых в тексте гебраизмов.

Полемические тенденции Толковой Палеи являются идейным стержнем и одновременно яркой отличительной особенностью произведения. Именно авторские толкования обеспечивают единство входящих в состав компиляции разнородных частей, определяют жанровое своеобразие труда и неповторимый индивидуальный облик, отличающий Палею от других произведений древнерусской книжности. Достигалось это соединением классических образцов экзегезы с оригинальной авторской экзегезой, характер и тональность которой задавались актуальными на момент создания труда идеологическими запросами. В соответствие с этими запросами главной полемической целью Палеи было стремление показать превосходство христианства над язычеством, магометанством и иудаизмом. Составитель выделяет особую (видимо на тот момент) опасность последнего и нацеливает на необходимость бескомпромиссной идейной борьбы с ним.

По согласному мнению исследователей, антииудейская тенденциозность Палеи имела живое, актуальное значение для древнерусского общества, авторы расходятся лишь в вопросе конкретизации времени и причин, которые породили полемику с евреями и иудаизмом, а также в оценке радикализма палейных антииудейских установок. Не усматривал прямого повода к антииудейской полемике на Руси, пожалуй, лишь только И. Е. Евсеев, который объяснял антииудейские выпады простой подражательностью и соответственно с этой посылкой квалифицировал общую тональность полемики как мягкую, обусловленную отсутствием насущной необходимости антииудейских выпадов[1275].

В. М. Истрин также не склонен был приписывать антииудейской полемике особого радикализма. По его мнению, иудейство на Руси, за исключением известных событий при Владимире Мономахе, не имело агрессивного характера. Поэтому антииудейские выпады ограничиваются констатацией неправоты евреев и увещеванием с благодушной позиции сильного, увещеваний, не перераставших в предписания не входить в общение русских с иудеями. Соответственно, он считал, что можно говорить о мягкой полемике в сравнении с более насущными задачами обличения латинства[1276].

Тем не менее В. М. Истрин не отрицал существования условий, вызывавших необходимость вступления в полемику с иудейством. В отличие от И. Е. Евсеева, он не считал возможным квалифицировать Толковую Палею исключительно как литературное произведение. Исследователь отмечал азарт полемики, несомненно указывающий на «жизненное значение памятника», сам факт появления которого был спровоцирован наличием еврейского движения в обществе. Исследователь и связал зарождение этого движения с Польшей, где в XIII в. распространились мессианские настроения и имели место волнения среди евреев[1277]. Получается, что Создатель Палеи вдохновлялся задачами полемики с иудеями, но конкретные факты, порождавшие такую потребность, остаются нам неизвестными. Отсутствие сведений об иудейском движении в XIII в. — самое слабое звено концепции В. М. Истрина. В свете этих вопросов остаются возможности пересмотра истории текста Палеи. Можно ожидать и более ранние датировки, совпадающие с достоверными свидетельствами об антиеврейских выступлениях в Древней Руси.

Не потеряют, как нам представляется, своего значения заключения В. М. Истрина об угасании полемических мотивов в Хронографической и Краткой редакциях в сравнении с редакцией Толковой: «Толковая Палея была вызвана историческими обстоятельствами. Впоследствии, когда жгучий интерес к полемике против евреев прекратился, Толковая Палея получила значение просто библейского рассказа вроде тех, что дополняются другими, посторонними рассказами, не шедшими к первоначальной идее»[1278].

Выводы В. М. Истрина в общем смысле не расходятся с высказываниями других учёных на этот счёт. Н. С. Тихонравов не сомневался в антииудейской направленности Толковой Палеи, но при этом обращал внимание на то, что Хронографическая Палея перестала служить задачам обличения жидовства, более того, она пополнилась талмудическими легендами, появление которых исследователь связал с влиянием на Палею ереси жидовствующих[1279]. А. А. Шахматов охарактеризовал Толковую Палею как «сочинение противоиудейского характера, написанное с мастерством и большим знанием дела», при этом он обращал внимание на то, что «обличение жидовина оказывается весьма устойчивой частью Палеи», тогда как в последующих редакциях не отмечается «прямых полемических задач»[1280].

К мнению об антииудейской направленности Толковой Палеи присоединилась В. П. Адрианова, отметившая присущую памятнику полемическое одушевление, возбуждённое стремлением Составителя обличить иудея в его заблуждениях[1281]. Она посчитала убедительным заключение В. М. Истрина, в котором обосновывалось появление Толковой Палеи в XIII в., а сам факт появления памятника связывался с какими-то неизвестными событиями, породившими усиленный интерес к иудейству. Правда, кроме факта появления иудейского (архивского) Хронографа, других указаний на наличие еврейских брожений в это время на Руси приведено не было[1282].

Ещё раньше в том же духе высказывались первые исследователи Палеи. В. Успенский, который был сторонником идеи византийского происхождения памятника, рассматривал перешедший на Русь текст, как «продукт постоянной борьбы с иудаизмом предшествующих веков», главной причиной появления которого в Византии было желание доказать превосходство христианства перед иудейством и охранять православных от иудейской пропаганды. Распространение на Руси текста, толкования которого служили обличению иудеев, он связал с пропагандой иудейства у хазар, откуда «брожение иудейских идей» проникало в молодое христианское общество и вынуждало таких идеологов древнерусского православия, как Иларион и Феодосий Печерский, выяснить отношения между христианством и иудаизмом[1283].

Осталось упомянуть точку зрения И. Франко, который считал, что Русь постоянно испытывала на себе интенсивное иудейско-раввинистическое влияние, поэтому Палея, явившаяся ответом на это влияние, могла явиться на всём пространстве от XI до XV веков включительно. В. М. Истрин подверг критике идеи И. Франко и указал на то, что влиянию иудейства на русскую культуру приписывается преувеличенное значение, вместе с тем он признал, что на Руси существовала бóльшая необходимость борьбы с иудаизмом, чем в Болгарии и Византии[1284].

Составитель Палеи прежде всего противопоставляет иудейскому монотеизму монотеизм христианской Троицы. Согласно с этими исходными концептуально-доктринальными установками, в произведении развивается христологическая тема (например, Стлб. 97, 99, 152, 283, 346–347, 374) и формулируются постулаты в защиту непорочного зачатия Девы Марии. В тринитарном ключе решается толкование Великого Совета (Стлб. 103–107), которое исключает практиковавшуюся в иудаистской литературе трактовку события как Совета Бога с ангелами. Рассказ о гостеприимстве Авраама также протолкован в триипостасном смысле (Стлб. 264–269, 271). Явления трёх ангелов в Палее представлено как явления Бога в трёх Лицах, что служило опровержению ветхозаветного монотеизма.

В контексте полемического произведения выстраивается целая система аллегорических сравнений, когда ветхозаветные события подаются как прообраз событий новозаветных: Исаак и Иаков символизируют соответственно Ветхий и Новый Заветы, а утраченное Исавом первородство поставлено в связь с отвержением иудеев от Христа (Стлб. 291–294); страдания Иосифа символически прообразуют будущие страдания Христа (Стлб. 337–342) и т. д. Подобного рода прообазовательная трактовка не является оригинальной. В целях полемики Составитель пользуется уже наработанными приёмами и тем самым демонстрирует свою причастность традиции многовековой христианской экзегезы. При этом он постоянно заостряет внимание на библейских свидетельствах о вероломстве, коварстве, пороках и вероотступничестве древних евреев, не упуская ни малейшего повода, чтобы не указать на низкие нравственные качества иудеев. Например, Книга Судей даёт многочисленные примеры отпадения израильтян от Бога. С учётом этого Составитель даже не считает нужным вводить специальные поучения. Он просто цитирует подборки библейского текста, которые сами по себе выполняют роль обличений. Оценивая отношения иудеев к христианству, Составитель Палеи сравнивает их с кукушкой (Стлб. 83), ибо евреи, по подобию кукушки, отвергли то, что является их порождением. Одновременно звучит мотив промыслительного оправдания иудейского народа, в одном из колен которого предуготовано было явиться в мир Спасителю.

Составитель Толковой Палеи не приемлет язычества (Стлб. 247)[1285], как и любого другого неправоверия, но, вопреки общей критической установке, заметно вполне снисходительное отношение к языческим заблуждениям. В оценке язычников не чувствуется такого переживания конфликтности, каким отмечено противостояние христианства и иудаизма. Терпимое отношение к язычникам обусловлено ожиданием обращения их в христианство, ибо распространение христианства в новых народах провиденциально неизбежно (Стлб. 377–378, 477). Если на иудеев Составитель Палеи смотрит как на вероотступников, то к язычникам подходит с точки зрения перспективы возможного их приобщения к христианству. Ярким примером такого противостояния являются апокрифо-символические образы Иакова и Лествицы, где нисходящие ангелы трактуются как отпадшие от истинной веры иудеи, а восходящие ангелы с приходящими к Христу языческими народами (Стлб. 307).

Непримиримо настроен Составитель в отношении магометан (Стлб. 84–85, 108), которые сравниваются им с нечистой муреной и обвиняются в содомских грехах. Поводом для антимагометанской полемики служит рассказ о проклятии, наложенном на потомков Хама, который посмеялся над наготой отца своего Ноя (Стлб. 226). В Палее проводится мысль о том, что хамитам предназначено быть в рабстве у других народов, соответственно и основатель веры Магомет назван иудейским рабом. В общем и целом антимагометанский полемический компонент непропорционален господствующей в произведении антииудейской тенденциозности. Видимо проблема отношений с представителями этой веры не стояла так остро, как иудейский вопрос.

Полемические усилия Составителя были направлены также на критику разнообразных еретических заблуждений. В Толковой Палее обличаются сторонники концепции подобосущности трёх Лиц (т. е. арианские взгляды) (Стлб. 101, 152), отвергаются характерные для несториан отождествления Богородицы с Христородицей, основанные на трактовке природы Богочеловека как Бога истинного и одновременно человека истинного (Стлб. 374), а также осуждаются взгляды т. н. «трибожественной ереси» (Стлб. 157), сводившиеся к политеистической трактовке Троицы. Составитель опровергает еретическое мнение о страдании божественной природы распятого Христа (Стлб. 191). Это мнение совпадает с теми взглядами, которые ещё во II–III вв. развивали патрипассиане, утверждавшие монархическое единство Лиц в Боге. С позиций признания единой природы Христа к этому же заблуждению склонялись монофизиты. Неоднократно Составитель опровергает неприемлемое для христиан и восходившее к дуалистическим концепциям утверждение о призрачности воплощения Христа (Стлб. 99, 283, 347). Видимо, затрагиваемые Палеей отступления от правоверия каким-то образом имели место в религиозной жизни общества и на них, как на актуальных, заострял внимание древнерусский полемист. В общем и целом антиеретические пассажи Толковой Палеи существенно расширяют полемическое поле памятника. А это позволяет сделать заключение, что Составитель не был поглощён одной только на антииудесйкой проблематикой, а решал задачи защиты православия комплексно, уделяя разное внимание разным опасностям, пропорционально исходившей от них угрозе.

Долгое время в научной литературе дискутировался вопрос о месте и времени составления Толковой Палеи. Некоторые учёные склонны были считать Палею произведением греческим[1286]. По их мнению, все источники компиляции имеют византийское происхождение (включая само название памятника). Сторонники византийского происхождения Палеи обращали внимание на то, что содержащиеся в ней природоведческие, философские и психологические сведения носят печать византинизма. Но самое главное, они не допускали возможности существования на Руси квалифицированных интеллектуальных кадров, способных создать насыщенный разносторонними сведениями систематизированный богословский труд[1287]. А. А. Шахматов и некоторые его последователи полагали, что подготовленные силы, способные осуществить подобного рода, самостоятельную авторскую работу, имела Болгария, которая была вполне подходящей почвой для осуществления такого предприятия, включая и наличие объективных причин для появления антииудейской литературы[1288]. Как видим, вопрос о происхождении Палеи напрямую связан с проблемой Составителя.

Скептики, сомневавшиеся в русском происхождении Составителя, недооценивали творческий потенциал и литературно-богословские способности древнерусских книжников, выводя греческое происхождение Составителя Палея из «предполагаемой неспособности древнего славяно-русского книжника составить такой выдающийся памятник»[1289]. Но на фоне хорошо известных науке выдающихся оригинальных отечественных мыслителей — Илариона, Феодосия Печерского, Нестора, Кирилла Туровского и других авторов, демонстрировавших высокий уровень древнерусских книжников, — исходная посылка скептиков не выглядит убедительной. По результатам исследований Палеи совершенно достоверно установлено, что Составитель в качестве исходного библейского текста (т. е. текста, который не может считаться позднейшей русской вставкой в компиляцию!) пользовался готовым русским переводом Книг Бытия. На огромном пространстве Палеи никаких следов использования греческих текстов Библии не установлено[1290]. Кроме того, цитировавшиеся в Палее тексты «Заветов двенадцати патриархов», «Сказания о двенадцати камнях», а также воспроизведение заимствованной из «Слов» Ефрема Сирина характеристики Иосифа, также осуществлялось не из греческих текстов, а из их древнерусских (или древнеславянских) переводов[1291]. Текстологи показали, что восходящие к Хронографам материалы были заимствованы из отечественных хронографических компиляций или славяноязычных переводов греческих Хроник. С учётом этого и материалы болгарского «Шестоднева» и раздел о народах Европы уже не выглядят позднейшими русскими вставками, на чём настаивали те, кто видел в Составителе грека. Наличие же грецизмов само по себе не может служить показателем византийского происхождения компиляции, так как подавляющее число её составных частей греческие.

Есть и другие аргументы, подтверждающие славяноязычие Составителя. В комментариях к «Заветам двенадцати патриархов» иудейское понятие «юбилея», которым исчислялся сорокадевятилетний временной период, заменено на понятное русскому читателю понятие «поколение» (Стлб. 424). Вряд ли греческому автору могли принадлежать сетования на трудности восприятия племенных названий из таблицы народов. Составитель обнаруживает своё славянское происхождение при объяснении названия Афин, которое употребляется в двойственном числе (Стлб. 16), тогда как славянскому уху привычнее употребление в аналогичном случае единственного числа. К тому же греку вообще не было нужды обращаться к разъяснениям общеизвестного на его родине топонима. Возьмём другой пример: в тексте Палеи встречается ремарка, что слово «голубь» состоит из 9 букв (греч. περιστερά) (Стлб. 215). Такие подсчеты неуместны для носителя языка, зато они определенно указывают на возможность использования Составителя Палеи словаря. Добавим, что палейное толкование имени Иакова — «Израиль» — как «издранная жила» (Стлб. 334) однозначно отражает славяноязычный механизм выявления этимологического смысла[1292]. Можно указать также, на славянскую огласовку гебраизма Машлах (Стлб. 383).

С учётом вышесказанного можно считать правомерным и обоснованным итоговый вывод В. М. Истрина: «Вопрос о славянском происхождении Толковой Палеи можно считать поконченным. Толковая Палея … не есть переводной с греческого оригинала памятник, а оригинальный славянский и даже, вероятно, русский»[1293]. Бесспорный факт использования в компиляции древнерусских переводов Библии даёт все основания привязывать Толковую Палею к земле Русской, а Составителя считать русским. Русский автор Палеи обладал недюжинными богословскими познаниями и литературными способностями, позволившими ему самостоятельно создать богословско-философский труд, ставший крупным явлением отечественной книжности.

Что касается определения исторической эпохи, в которую жил Составитель, то высказывания исследователей на этот счёт зависят от того, какую страну они считают родиной памятника. Те, кто связывают Палею с Русью, датируют её появление XIII в.[1294] Сторонники греческого и болгарского происхождения компиляции считают, что она была создана в первые века славянской письменности и довольно рано (уже к XI в.) попала на Русь[1295].

Если вопрос о русском происхождении Палеи можно считать решённым, то определение точного времени (как, впрочем, и конкретного места в обширном ареале Руси) ещё предстоит установить.

Если в процессе специального исследования будет подтверждено более раннее происхождение Палеи, это позволит по-новому взглянуть на текстуальное и идейное сходство летописи, «Слова» Илариона и Палеи. Палея может принадлежать к числу древнейших книг отечественной письменности. По крайней мере, общие для неё и для «Слова о законе и благодати» Илариона трактовки проблемы отношения христианства, иудаизма и язычества, а также наличие реальной остроты в русско-еврейских отношениях X–XII вв., ставят на повестку дня совмещение обоснованной даты появления памятника с соответствующими его полемической специфике конкретными обстоятельствами идейно-религиозной жизни страны.

Представления о творческом портрете Составителя будут неполными без учёта характерных для него, как для компилятора и богослова, знаний апокрифической книжности. Наличие большого количества неканонических текстов в Палее уже давно рассматривается как весьма специфическое качество памятника и позволяет ставить вопрос об особых литературных, а вместе с тем и идейно-религиозных пристрастиях его автора.

В компилятивном составе Палеи апокрифический материал присутствует в трёх видах: 1) целыми апокрифическими блоками; 2) в виде небольших фрагментов, изъятых из апокрифических повествований; 3) в качестве апокрифических деталей и мотивов, вкрапленных в оригинальные и компилятивные части текста.

Самый большой апокрифический блок Палеи — это «Заветы двенадцати патриархов», которые состоят из двенадцати сюжетно объединённых самостоятельных частей. «Заветы» представляют собой христианскую переработку древнееврейского текста, близкого по содержанию рукописям Кумрана (I в. до н. э.)[1296]. В палейную компиляцию этот блок попал из готового славянского перевода, которым воспользовался Составитель при работе над своим трудом[1297]. Внутри «Заветов» обнаруживаются отсылки к «Книге Еноха», а изложение целого ряда идей пересекаются с мотивами таких апокрифов как «Откровение Варуха», «Видения Исайи» и, конечно же, с упомянутой в самом тексте «Книгой Еноха»[1298]. Составитель Палеи в своих толкованиях активно перерабатывал апокрифическое содержание «Заветов», приноравливая его к задачам обличения иудейского неверия и богоотступничества.

Отдельным апокрифическим сюжетом Палеи является обозначенная в Индексах «Лествица» Иакова[1299]. Правда, отступления от Библии (ср. Быт. 28:10–12) читаются только в части толкований виденного Иаковом сна (Стлб. 309–314), зато вслед за толкованием сна в полемических дополнениях Составителя, который конкретизировал апокрифические предсказания беззаконий иудеев и провозвестия будущего величия иаковичей, были воспроизведены идеи и мотивы «Сказания Афродитиана» (Стлб. 312, 323–324, 326–327)[1300]. Отдельными апокрифическими сюжетами включены в Палею «Сказание о Сатанииле» (Стлб. 73–78), развивающее идеи «Малого Бытия»[1301], и «Сказание о Крестном древе», которое воспроизводит т. н. «краниеву» версию происхождения Крестного древа[1302]. Последний из названных сюжетов попал в Палею, как и в другие древнерусские сборники, вопреки запретам Индексов. В Палее читается также неканонический рассказ о столпотворении (Стлб. 228 и след.), соединяющий сведения «Космографии» Козьмы Индикоплова и какого-то неизвестного нам источника[1303]. Именно из этого источника почерпнуты апокрифические сведения о Нимроде (Стлб. 229) как руководителе вавилонской стройки[1304], о благочестии Евера (Стлб. 229)[1305] и о размерах остатков столба (Стлб. 243–244), помещаемых между Ассирией и Вавилоном[1306].

Перечислим сохранённые в палейной компиляции фрагменты апокрифов, которые представляют собой остатки сокращённых Составителем (либо последующим редактором) неканонических памятников: апокрифическая легенда об изобретении Сифом грамоты (Стлб. 195), которая прижилась как в иудейской, так и древнерусской письменности[1307]; рассказ о начале идолопоклонства при Серухе, который, видимо, органично является частью повествования об Аврааме и восходит к «Малому бытию»[1308]; апокрифические прибавления к рассказу о жертвоприношении сына Авраама (Стлб. 280–281)[1309]; сюжет о заклании и оживлении заколотого телёнка в рассказе о явлении Аврааму трёх ангелов (Стлб. 265)[1310]; детали апокрифической истории Иосифа, заимствованные из текстов Ефрема Сирина (Стлб. 337–344, 350–355, 358–363), где неканонические мотивы соединены с библейскими данными об этом ветхозаветном персонаже[1311]; неканонические подробности истории Моисея (Стлб. 475–476, 496, 513–514, 535, 544, 646–647), восходящие к особой апокрифической истории Моисея, близкой к «Книге Яшар» и «Малому Бытию»[1312]; отдельные детали апокрифического рассказа о Мелхиседеке (Стлб. 260–261)[1313].

Почти все из перечисленных сюжетов в более полном виде читаются в Хронографической Палее. Ясно, что все эти апокрифы по отдельности или в составе какой-то компиляции находились в распоряжении Составителя, неясно только, кем и когда произведено сокращение, ибо в ряде случаев представлены только толкования, а тексты, к которым эти толкования относились, в Толковой Палее отсутствуют. Нельзя исключать, что Хронографическая Палея фиксирует в перечисленных сюжетах не общие с Толковой Палеей источники, а более исправное первоначальное чтение. Выяснить, были ли эти чтения добавлены в Хронографическую редакцию или оказались исключёнными, за вычетом сохранившихся фрагментов, — задача для будущих текстологов. От её решения будет зависеть оценка Составителя как редактора апокрифов, владевшего обширным неканоническим материалом и использовавшего этот яркий, образный материал в экзегезо-полемических целях.

Для полноты представлений о знакомстве Составителя с неканоническими идеями добавим к приведённому перечню список мелких апокрифических деталей и мотивов, отдельные из которых читаются в авторском тексте, но большинство попало в памятник через первоисточники компиляции. Сразу оговоримся, что здесь мы приводим далеко не полную часть обнаруженных в Палее данных на этот счёт. Назовём следующие: размещение рая на третьем небе, соответствующее «Книге Еноха»[1314] и связанные с этим сюжеты; описание райского блаженства праведных (Стлб. 38), совпадающее с образами «Видения апостола Павла»[1315]; характеристики служебных духов, источником которых служил Епифаний Кипрский (Стлб. 9, 37–39 и др.)[1316]; аккумулированные в разделе «О рае» апокрифические характеристики земного рая (Стлб. 123–125)[1317]; апокрифический мотив оборотничества дьявола в сюжете искушения (Стлб. 144), близкий «Слову об Адаме и Еве, от начала и до конца»[1318]; апокрифические данные о сроках пребывания Адама в раю (Стлб. 157–158), когда сорокадневный срок пребывания прародителей в Эдеме трактуется как прообраз поста[1319]; внебиблейские трактовки смысла имён патриархов, заимствованные из словарей и хроник; мотив рождения исполинов от соединения сынов Божиих с дочерьми человеческими (Стлб. 199)[1320]; восходящие к «Хронике» Георгия Амартола сведения о размерах ковчега (Стлб. 203)[1321]; апокрифический мотив проклятия ворона в рассказе о Потопе, читающийся также в особом апокрифическом повествовании о Ное Краткой Хронографической Палеи[1322].

Перечисление можно было бы продолжать, но достаточно и этого, чтобы составить представления о широте познаний Составителя в области неканонической книжности. Даже с учётом неполного перечня палейных апокрифов и мотивов видно, что в активном использовании Составителя находился обширный массив неканонических текстов, их фрагментов, или просто отдельных апокрифических идей. В таком объёме апокрифы не воспроизводит никакой другой древнерусский автор.

Подводя итог, можно констатировать, что Толковая Палея — яркое, зрелое и вполне оригинальное (несмотря на компилятивность) творение древнерусского Составителя. Безымянный автор Палеи вполне заслуженно может быть назван одним из крупнейших писателей и мыслителей Древней Руси. Он предстаёт перед нами подлинным духовным титаном древнерусской эпохи, в котором удивительно гармонично и плодотворно соединился целый букет дарований и способностей: высокая богословская подготовка, разносторонние знания, талант компилятора и остро-непримиримый темперамент полемиста, ревнующего о правой вере. Палея, несмотря на свою громоздкость, лишена рыхлости, случайностей, повторов. Разнородные части соединены в гармоничное целое, сцементированное в соответствие с чётким авторским замыслом и идейным единством трактовок отобранного в компиляцию материала. Толковая Палея и сегодня поражает разнообразием состава и богатством заключённого в ней содержания, которое ещё долго будет служить объектом научного интереса специалистов самых разных областей знания: историков, богословов, философов, компутистов, исследователей науки, филологов и т. д. Толковая Палея — величайшая вершина отечественной мысли. Она ещё ждёт достойного её высот осмысления.

Настоящее издание можно считать продолжением работ в этом направлении. Целью авторского коллектива является максимально полный охват в комментариях богатого разностороннего содержания Толковой Палеи.