Палитра его пороков

Глава пятая

Ненавижу похороны. В последний раз, когда были похороны родителей, моих и Эльки, я думала, вообще не встану, пролежала с температурой целую неделю. Похороны тети Маши проходят, к счастью, проще. Несколько подруг, таких же пожилых, Марина, грустная и несчастная, я и, собственно, все.

Потом мы идем вместе забирать Элю из садика.

– Ну вот. Теперь буду одна, в квартире.

– Ну почему одна, Пашка поддержит. Зато сэкономите на съеме.

Марина усмехается.

– Пашка все. Разбежались. Сказал, что устал жить в нищете, да и вообще я изменилась. Он-то влюбился в музыкальную беззаботную девочку, а жить стал с задолбанной учительницей, стремительно ползущей к тридцатнику.

– Ну и дебил, – от души комментирую.

– Жень… – Марина мнется, будто хочет сказать что-то, но боится. – А давайте вместе жить, а? У нас, в трешке. А твою можно сдавать, ну или наоборот. Я буду с Элькой сидеть, на работу ее брать. Первое время хотя бы.

– Давай, – легко соглашаюсь я.

С Мариной будет проще. И действительно квартиру можно сдать.

– И Эльку играть поучу. Она к нам когда приходит, за пианино садится и рассматривает. Боится на клавиши нажимать, но сидит и смотрит. Я ей детские песенки играю.

– Вот у нас будет картинная филармония-то, – фыркаю.

Атмосфера удушающей тоски немного слабеет. Остаток дня радостная Элька перетаскивает в квартиру Марины игрушки, а я делаю уборку, чтобы дать объявление о сдаче. Мне не жалко: от ремонта, сделанного сто лет назад, уже ничего не осталось, никакой ценной мебели в квартире нет. А дополнительные десять-пятнадцать тысяч в месяц позволят мне купить кучу всего полезного. Например, новые хорошие краски, потому что мои скоро прикажут долго жить. И кисти, и растворители.

За несколько дней Марина, в стремлении заглушить тоску, вылизала квартиру "от и до". Тетя Маша жила одна, так что одну комнату и вовсе не использовала, а во второй только спала. Ее заняла Марина, а пустующую отдала нам с Элькой.

– Можно будет потом взять дополнительную кровать, – словно извиняясь, говорит она, – и поставить ее в гостиной, чтобы вы не жили вместе.

– Мы привыкли.

С Элькой в комнате мне спокойнее. Ненавижу спать одна.

А еще в гостиной мне выделяют стол и кучу места для рисования. Даже есть куда поставить мольберт и не тягать его туда-сюда.

И несмотря на то, что обстановка в комнате старая, советская, помещение светлое и уютное. В одном углу стоит пианино и стул, заботливо накрытый кружевной салфеткой, а во второй – стол, заваленный набросками, мольберт и куча коробок с красками.

– Как все же хорошо, что вы переехали, – улыбается Марина.

Она подходит к столу и, прежде, чем я успеваю среагировать, берет набросок.

Одна из сотни попыток нарисовать то, что просил Серебров. Но эротическая картинка, срисованная с какой-то фотосессии, мало напоминает приличный эскиз.

– Липаева, тебе надо парня, – хмыкает Марина.

– Это не… то есть… это заказ.

– Заказ? – на ее лице отражается удивление. – Женя, во что ты влезла? Что за заказ такой странный?

– Просто постеры. Ничего особенного.

– Ничего?!

Она достает еще один эскиз, и еще.

– Это ничего? Женя, что он от тебя хочет и что заказывает?

– Только рисунки!

– Но… это же ты! На рисунка – ты. А это он, да? Женя!

– Марин, – я закрываю глаза, – он просто заказывает рисунки и хорошо платит.

– Сейчас – да. А что будет потом?

– Не знаю! – Я стараюсь говорить тише. – Я не знаю, Марина, но что мне делать? Он платит по пятнадцать, по пятьдесят тысяч за рисунок! Так хоть немного получается отложить. Курсовых все меньше и меньше, сейчас вообще раз-два и обчелся, программа меняется и я скоро вообще не смогу делать проекты на "отлично", в парке работа сезонная, с ребенком никуда не берут, потому что она постоянно болеет! А впереди зима, понимаешь?! На что я куплю ей сапоги, она снова выросла? Куртку? А потом что? Она в школу скоро пойдет! И мне надо будет выходить на полный день! Я, может, хоть денег отложу и на колледж наскребу, потому что иначе мы просто не выживем. Если я сейчас лишусь работы, то все! Конец!

– Жень, я понимаю, просто… волнуюсь. У меня мало опыта, но… ничем хорошим такие заказы не заканчиваются.

– Я понимаю, Марин. Но выбор небольшой. Или рисовать или идти… не знаю, куда. На улицу. Хотя я и так там рисую. Он не переходит границу. И пока не переходит, я буду ему рисовать.

Мои слова не успокаивают Марину, но по лицу она ясно видит, что большего не добьется. Она убегает к ученику, подрабатывает репетитором, я сажаю Эльку смотреть вечерние мультики, а сама пытаюсь рисовать.

Мой ноутбук напоминает компьютер шестнадцатилетнего подростка: он весь забит эротическими картинками. Парочки в самых разных позах сношаются на столе, все четко по ТЗ. Я могу перерисовать любую из них, лишь заменив героев на нужные. Но лист за листом комкаю и злюсь, потому что…

Почему?

Получается без души. Без характера. Без эмоций. Никакой истории, никакого мгновения. Люди на фотографиях и на рисунках – модели, поставленные фотографом (или художником) в заданные позы. Между ними нет химии, нет притяжения. Сама не знаю, почему кажется, будто я должна это притяжение нарисовать. Просто знаю, что Сереброва не устроит зарисовка с моделями.

Он хочет большего, но я вряд ли это большее смогу дать.

Чтобы отвлечься и немного настроиться на работу, я беру альбом с эскизами. Рисую углем городские этюды, набрасываю схематичные пейзажи. Потом, незаметно для самой себя, перехожу к портретам. И понимаю, что рисую Сергея только когда хлопает входная дверь: возвращается Марина.

Быстро убираю наброски. Не хочу снова ее волновать.

– Как твой урок? – спрашиваю, выходя в коридор.

– Хорошо, умненький мальчик, даже любит сольфеджио. Что редкость. Женьк, там возле твоей квартиры мужик трется…

Сердце пропускает удар.

– Трезвонит.

– Сергей?

– Да нет. Бывший твой.

Марина не знает о причине нашего расставания с Дэном, но чутко понимает, что все неспроста. Мне тяжело дался этот разрыв и соседка, конечно, это видела.

Я выхожу на лестничную площадку и действительно вижу Дэна. С букетом, пакетом с гостинцами и большим плюшевым медведем.

– Что ты здесь делаешь? – спрашиваю.

– Женьк? Я… квартиру перепутал?

– У Эли урок музыки у соседки. Я ее жду.

Не хочу, чтобы он знал, что я сдаю квартиру. Вообще не хочу ничего ему докладывать.

– Это тебе. – Он протягивает цветы. – А это для Эли.

Я не двигаюсь с места. И Дэн умоляюще смотрит.

Так же умоляюще, как смотрел на Сергея.

– Жень, да я просто…

– Что просто?

– Хотел тебя увидеть. И Эльку.

– Эльку ты больше не увидишь.

– Ну зачем ты так…

– Дэн, иди в задницу, ясно? Не смей приближаться к моему дому!

– Он тебя нашел, да?

– Это было жутко сложно, ты ведь адрес дал без индекса.

Он переминается с ноги на ногу и, пожалуй, выглядит жалко, но я не способна ему сопереживать. Не он остался наедине со зверем, не с ним сейчас играют, как с забавной зверушкой.

И да, я знаю, что ничего с двумя амбалами Дэн бы не сделал. Но он мог хотя бы попытаться! Хотя бы дать понять, что готов за меня вступиться. А вместо этого ушел сидеть на диванчике и ждать.

– Жень, ну ты же понимаешь, выбора не было…

– Денис, я все понимаю. Ты должен много денег. Ты не хочешь в тюрьму и поэтому готов отдать и девушку, и информацию, и совесть. Я не понимаю, причем здесь я. Оставь меня в покое, оставь в покое Элину. Живи своей жизнью, я буду жить своей.

Дэн бросает подарки и подскакивает ко мне, сгребает в объятия. У него не такая стальная хватка, как у Сергея, или, может, он не решается действовать грубо, но я вырываюсь.

– Женя… Женька! Ну что ты так со мной? Ну сволочь я, ну ведь не знал же! Думал, ты уйдешь и будет тебе хорошо, а он вот так вот…

– Забудь мой адрес, забудь мое имя и больше не приходи, – глухо говорю я. – Забирай цветы и убирайся. Все в прошлом.

По его лицу я вижу, что Дэн не собирается успокаиваться. Когда не надо, он может быть дико настойчив. Я твердо намерена его прогнать, но даже с этой уверенностью я поражаюсь словам, которые вырываются непроизвольно:

– Ты же не хочешь, чтобы я рассказала твоему работодателю о том, что ты меня преследуешь. Это ему не понравится, так?

Брови Дениса от удивления ползут вверх.

– Даже так? Вот это да… я думал, тебя спасать надо.

– Себя спасай. Я как-нибудь сама.

Больше я этот разговор продолжать не хочу, так что открываю дверь и захожу обратно в квартиру. А в спину мне несется злобное:

– Да ты у него даже не единственная шлюха!

Очень хочется ответить, но не устраивать же скандал прямо на лестничной клетке?

Удивительно, но даже реветь от обиды не хочется, только какое-то чувство брезгливости и злости. Почему таких, как я постоянно тянет на мудаков типа Дэна? Как проклятье какое-то, словно я совершенно не уме разбираться в людях. И жить своим умом тоже не умею.

– Ушел? – из кухни выглядывает Марина. – Чего хотел?

– Ремня, – бурчу.

– Понятно. Спать, может, пойдешь?

– Нет, я еще порисую.

На эмоциях всегда получаются хорошие рисунки. И неважно, злость это или счастье. Они хорошие по-разному.

Хотя на самом деле до некоторых пор я даже не знала, что могу рисовать на одном дыхании. Если так выглядит вдохновение, то я бы с удовольствием не видела его еще столько же.

Я злюсь на Дэна за то, что он оказался совсем не принцем из мечты сиротки. Злюсь на себя за то, что всерьез думаю над его словами.

Злюсь на Сереброва за то, что он отобрал у меня единственную иллюзию, которая приносила радость. Пусть я и ошибалась, я чувствовала себя любимой, нужной. А он пришел и ногами растоптал все мои крепости и замки.

И рисую я не его заказ, а свой, компенсируя то, что он отнял.

Теперь это не бездушные модели, но и с реальными прототипами нарисованные люди не имеют ничего общего.

Девушка сидит на столе, заваленном рисунками, красками и палитрами. Она обнажена, от взгляда зрителя ее оберегает лишь рубашка мужчины, что рядом. Полностью одетого, в отличие от нее. Она обнимает его ногами, руками касается пуговиц рубашки. Глаза закрыты, а его руки запутались в волосах, и в этом жесте нет ничего порочного, только какая-то щемящая нежность, забота и чувства.

Я долго смотрю на то, что получилось. Всего лишь карандашный эскиз, забытое воспоминание о том, как хорошо может быть рядом с кем-то.

Поддаюсь порыву и рисую за ухом девушки кисть для рисования. В последний раз он назвал меня кисточкой, а я осознала это лишь позже, когда уложила Эльку и сидела в кухне, борясь со сном и тревожными мыслями.

Сереброву это точно не понравится.

Ну и пусть. По-другому я просто не умею.

***

Дождь. Снова проклятый дождь. Лето нынче отвратительное. Только почему он думает не о том, как бы взять рыженькую и свалить на недельку к теплому морю, а о том, что Кисточка наверняка сегодня не вышла на работу, ведь в парке в такую погоду никого.

Что она делает? Рисует? Представляет их вдвоем, ласкает себя? Или отбрасывает эскиз за эскизом, не в силах нарисовать то, о чем не имеет ни малейшего понятия?

А он не имеет ни малейшего желания обучать девственницу радостям секса. У него есть рыженькая (блядь, имя, узнать ее имя!) и Ольга, вдвоем это крышесносный коктейль, две готовые на все девицы. Кисточку и представить нельзя в постели втроем. Такая только услышит, сразу в обморок грохнется.

И нахрен ее. Заберет рисунок и до свидания. Что ему, баб мало?

Словно в иллюстрацию его словам, в гостиной раздается цоканье каблуков. Женщина проходит по мраморному полу и останавливается. Он спиной, стоя у окна, чувствует ее взгляд. Даже может по памяти восстановить в голове образ. Длинные рыжие локоны, тонкие губы, чуть тронутые коричневой помадой с золотистым блеском. Длинные тонкие ножки, шрам на левой лопатке – след после падения с велосипеда в студенчестве.

– Иди к нему, – говорит он. – Заставь поесть. И вытащи в сад. Две недели сидит и не выходил.

– Сереж…

– Вероника, иди наверх. Делай там что хочешь, чтобы он поел и прогулялся. Можете трахаться хоть до посинения.

– Он меня не пустит.

– Сделай так, чтобы пустил.

– Сереж, может, мы с тобой поговорим…

– О том, что ты блядь? Давай. Как тебе в новом статусе?

– Серебров, ты мудак!

– Я пообещал тебе двадцатку, чтобы ты сюда приперлась. И хочешь сказать, это не проституция? Ну окей, эскорт. Легче? Да расслабься, все жены олигархов с него начинают. А ты им заканчиваешь.

– Я пришла не потому что ты пообещал денег. Я… просто хотела тебя увидеть.

– Или ты поднимаешься сейчас к Косте, или идешь нахрен, Вероника.

Она задает совершенно неожиданный вопрос, но вкладывает в него всю женскую печаль и надежду:

– У тебя есть другая?

– У меня нет "этой".

– Ты понял, о чем я.

– Да, есть.

– Понятно. Мне кажется, лучше уйти…

Он пожимает плечами.

– Как хочешь. Двадцатку получаешь только если сделаешь то, о чем прошу.

Они оба молчат, но Сергей улыбается. Он знает, что сейчас произойдет. Ему хочется смеяться, когда стук каблуков удаляется вверх по лестнице.

Берет телефон, быстро ищет нужный контакт. Женщина на том конце провода снимает трубку раньше, чем он успевает передумать.

– Слушаю тебя, Серебров.

– Дизайн-проект сделаешь? Комнаты… точнее двух смежных.

– Излагай.

– Для девушки и ребенка лет пяти.

А еще курит. Сто лет не курил.

***

В воскресенье Марина готовит ужин и удивляется бесконечному дождю. Он и впрямь то стихает и кажется, что вот-вот выглянет солнце, то заряжает с новой силой. Ни о какой работе и речи нет, но я собираюсь в парк, чтобы отдать эскиз. Сергей приходит всегда в одно и то же время, ровно к восьми, так что мне вряд ли придется долго его ждать.

Кто бы знал, как не хочется туда идти! Как страшно показывать, что получилось. Я упаковываю эскиз в непромокаемый зип-файл, и замечаю, что руки предательски дрожат.

Он убьет меня. За своеволие и за издевку, которой непременно посчитает рисунок. До сих пор мои вольности его забавляли, но сейчас я чувствую, что перешла черту.

До этого дня я несколько десятков раз пыталась переделать эскиз, но в истерике все отправляла в мусорку. Выбора не осталось, или я покажу сегодня хоть что-то, или понятия не имею, что он со мной сделает. А еще деньги не лишние, Элька снова кашляет и, если разболеется, страшно подумать, сколько уйдет на лекарства.

– Жень, возьми зонт! – кричит из кухни Марина.

Но я отмахиваюсь. Дождь, вроде, кончился, до парка недалеко, а там я мигом. Никому нет охоты подолгу беседовать об искусстве в такую сырость. К тому же на мне толстовка с капюшоном.

Свою ошибку я понимаю сразу, как подхожу к парку. Капюшон не спасает, я стремительно превращаюсь в выхухоля из любимой Элиной сказки. Тот тоже мерз под дождем, в одиночестве, и не знал, к кому приткнуться.

Вот и я иду, сжимая под толстовкой файл с эскизом. По волосам стекает вода, ноги ледяные, а дождь все усиливается и усиливается. Где-то вдалеке грохочет гром, приближается к нам.

Но самое главное то, что у меня сердце колотится так, словно иду я на казнь. Так, наверное, чувствует себя котенок, которого сжимают в руке, чтобы отнести на речку и безжалостно утопить.

Останавливаюсь на привычном месте и вглядываюсь в серую даль. Холодно. Зуб на зуб не попадает. Хотя, может, это от страха. Скорее всего от страха. Я молюсь, чтобы он не пришел. Закрываю глаза и прошу небо, чтобы Сергей Серебров просто забыл обо мне.

Но когда снова смотрю на аллею, то вижу его.

Дергаюсь. Едва не пускаюсь наутек, только оцепенение не дает сдвинуться места.

Бог ты мой… это как встреча двух миров, удивительно разных. Моего, холодного, мокрого, пропитанного дождем. В нем я, одетая в джинсы и кроссовки, дрожу от волнения.

И его мир. Больших денег, комфорта, тепла. Его даже непогода обходит стороной. Серебров одет в темные джинсы и тонкий кашемировый черный свитер, на ногах – идеально чистые ботинки. Над головой зонт. Он будто окружен защитным полем, куда не попадают холодные капли дождя.

Он останавливается напротив меня. Смотрит, обжигает своим взглядом, видит насквозь.

– Принесла эскиз?

Я протягиваю дрожащей рукой файл. Мужчина берет его и долго рассматривает.

Неизвестность хуже всего, мои нервы как натянутая струна. Я закусываю губу, до боли и солоноватого привкуса крови.

Смотрю на его лицо. Бесстрастное, равнодушное. Холодные глаза, рассматривающие рисунок.

Мне вдруг становится стыдно за слабость, за наивность. Хочется провалиться сквозь землю, сделать так, чтобы он никогда не видел этот эскиз. Спрятать, как самый постыдный секрет.

Никогда я еще не чувствовала стыда, от которого сжимается сердце. Никогда еще не мечтала спрятаться, чтобы не трогали вложенный кусочек души.

– Это… – Я голос свой не узнаю, чужой какой-то, жалобный. – Плохо, я знаю. Я… переделаю через неделю, попробую еще…

А затем вырываю из его рук файл и бросаюсь прочь. Сбежать! Забыть его лицо, забыть собственный порыв! Идиотка… какая же идиотка, вздумала играть со зверем. Насмехаться над ним, унижаться самой. Разве можно хоть на секунду поверить, что Сереброву интересны мои иллюзии? До чего вообще можно докатиться… как бездомный щенок. Его ногой, а он в глаза заглядывает и все ищет “может, это он, мой хозяин, и у него есть теплый дом?”.

Я делаю лишь несколько шагов, как стальные пальцы сжимаются у меня на плече. Одним движением Серебров разворачивает меня к себе и втягивает под зонт.

Боже, здесь даже воздух теплее… или это иллюзия от того, что мужчина очень близко. Стоит только чуть податься – и коснешься мягкого черного кашемира.

– Нет, – хрипло говорит он. – Дорисуй.

Пока до меня доходит смысл его слов, он повторяет:

– Дорисуй этот.

А затем вдруг вкладывает в мои онемевшие от холода пальцы зонт и быстро уходит прочь, не боясь ни дождя, ни сверкающих в небе молний.

Я смотрю ему вслед и кажется, будто тепло осталось со мной, под черным зонтом с деревянной глянцевой ручкой.