Память крови

Глава двенадцатая ОГОНЬ НАД ПЕПЛОМ

Жирные, непуганые птицы головешками чернели на снегу. Они лениво отлетали прочь, недовольные вторжением в их страшные владения. Хрипло кричали, взмывая в печальное небо, сбивались в стаи и реяли, реяли в мрачном хороводе, утверждая разорение и смерть Рязани.

Медленно ступали кони ошеломленных, прибитых ужасом и великой печалью ратников Евпатия Коловрата.

От родного города, доброй уютной красавицы Рязани не осталось ничего. Огонь не пощадил ни толстых стен из необхватных сосен, ни ладных бревенчатых изб горожан, ни славных садов, ни княжьего терема. Над скорбным пепелищем, укутанным сейчас снежным саваном, высились лишь закоптелые стены некогда белых храмов: Успенского, Борисоглебского и Спаса. Только они, их остовы, и уцелели.

Не только черные стервятники с упоением предавались пиршеству на этом беспримерном могильнике. Одичалые собаки шныряли среди развалин и злобно рычали, когда ратники поднимали на них плети.

Нежный пушистый снег взрывался под копытами коней и вновь опускался на землю. Евпатий Коловрат ехал в молчании. За ним следовали ближние ратники, которых он взял с собой, оставив отряд на подступах к бывшему городу.

Коловрат ехал с поднятой головой и невидящими глазами упирался в серое небо. Страшно и невыносимо больно было смотреть окрест.

Ямки от собачьих следов и крестики, оставленные птицами.

Чистая пелена снега, едва прикрывшая обугленные бревна.

Зияющие провалы в уцелевших стенах.

Застывшие в крике, судорожно тянущиеся к небу сучья обгорелых яблонь, и само небо — равнодушное, январское.

Предавшее русских небо.

И никаких человечьих следов. Никаких следов.

Коловрат не знал, что белый холмик у почерневшей стены Успенского собора — останки умельца Владия Красняты. Он не знал, что под кучей бревен лежат трупы рязанского владыки и женщин, пытавшихся вместе с великой княгиней Рязанской найти спасение в храме.

Коловрат не ведал, что на площади против бывшего Спаса конь его ступил в то место, где пролилась кровь его Чернавы, назначенной Бату-ханом в жены кривому Сыбудаю. Много не ведал еще Евпатий Коловрат…

Тщетно пытались Коловрат и его спутники разглядеть признаки живого. Смерть и разрушение, казалось, безвозвратно воцарились на рязанском пожарище, ничто не обещало ратникам встретить уцелевших соплеменников, и каждый из них взывал к небу, моля о пощаде к близким и покарании кровавых пришельцев.

Колокольный звон, донесшийся вдруг от Бориса и Глеба, заставил вздрогнуть и натянуть поводья.

Удар, еще удар… Звук был глухим, незнакомым, хриплым, будто предсмертный зов о помощи. Они разом поворотили коней. Против очищенной от снега и трупов паперти Борисоглебского собора стояли три бревна, связанные вместе вершинами. Между ними висел колокол, его раскачивал седобородый старик в оборванной одежде. Рядом два немолодых рязанца и мещеряк настороженно смотрели на подъезжавших всадников, не двигались с места.

Заметив Евпатия, старик шагнул и остановился, из-под руки разглядывая тех, кто торопился к нему.

Еще с седла узнал Коловрат Верилу и теперь, обняв его и опустив голову на плечо, горестно спрашивал:

— Что же это, отец, а? Как все случилось? Где люди? Неужто навеки погибла Рязань и земля наша русская?

— Плачь, воевода, — сурово, недрогнувшим голосом сказал Верила. — Потом плакать будет нельзя, не для того мы ждали тебя, Евпатий. Нет больше Рязани, но будет она! Можно убить девять русских из десяти, но ежели сохранится русский дух в десятом, то вновь возродится наша Русь. Для того я и ждал тебя, Коловрат. И ты пришел. Да свершится возмездие!

С этими словами Верила отстранил от себя Коловрата и пристально глянул в глаза воеводы.

— Мои глаза сухи, отец, — сказал Евпатий. — Я готов умереть, но прежде умрут враги.

— Рязани нужна твоя жизнь, Коловрат.

— Рязани больше нет, отец. И только смерть моя может искупить то, что не был здесь со всеми в гибельный ее час!

— Рязань — это люди, Евпатий… Город можно построить новый. А людей мы спасли, мало, правда. В лесу рязанцы, на том берегу Оки. Вот он, — Верила кивнул в сторону мещеряка, — старейшина лесного племени, принял и укрыл наших. Там мы собираем всех, кто остался жив. Вот и сюда прибыли, в колокол бьем… Может, кто покажется, придет на наш зов. И тебя я ждал, Коловрат.

Евпатий хотел спросить про Чернаву, но тут же вспомнил: рядом его ратники. Им тоже ничего неизвестно о близких. Потому заговорил о другом, что все время тревожило:

— А как же князья? Юрий Ингваревич и его братья?

— Сложили головы, князья. Еще на Рясском поле.

— Все погибли?

— Князь Олег Красный, весь израненный, достался живым врагу. Бату-хан велел лечить князя, но князь не хотел: не ему, гордому, мириться с жизнью в полоне. На счастье, оказался приставленным к Олегу Красному один половец, бывший воин хана Куштума и мой побратим, вместе из заморской неволи бежали: он уговорил князя потерпеть и дал мне знать…

— И что? — нетерпеливо спросил Коловрат. — Я готов идти, чтоб выручить его!

— Не торопись, Коловрат. Князя Олега Красного отбили наши ратники. Он в лесном городке, ослабел от ран, но бог даст — поправится. Вон мой Иван, тот совсем почти здоров.

— Сотник жив?

— Живой, что ему сделается. Где твои люди, Коловрат, и большую ль подмогу привел с Чернигова?

Коловрат насупился.

— Люди рядом, в лесу на Проне. А людей князь Мстислав дал три сотни, ну и припасов еще.

— Маловато, — вздохнул Верила. — А припасы сгодятся… Посылай за воинами, Коловрат, пусть увидят, что сталося с Рязанью. И надо прибрать здесь все. Земля крепка, морозы в силе прибавили, не будет у нас времени на христианские могилы. Соберем все останки соплеменников наших и по древнему обычаю предадим их огню. Посылай за ратниками, Коловрат, и пойдем со мной вон туда, где мы жилье спроворили на время. Там и расскажу тебе все о твоих близких, что ведаю.

Весь остаток короткого зимнего дня и весь последующий день, который пришел на смену, ратники вместе с людьми Верилы и теми, кто откликнулся на зов колокола, убирали останки соотечественников со скорбной земли Рязанской.

К концу второго дня, когда Евпатий Коловрат, не отрываясь, глядел, как складывают заледенелые трупы на бревна-поленья огромного костра, сооруженного против Успенского собора, к нему подошел черниговский воевода Климук. Он кашлянул, чтоб привлечь внимание, помолчал, потом сказал:

— Дозволь мне повернуть, Коловрат. Поспешать надо в Чернигов.

— Что так, воевода? — усмехнулся Евпатий. — Ослабел духом, забоялся брани, не увидя еще врага?

— Не гневайся, Коловрат. Не боюсь ни брани, ни смерти, а только человек я князю своему Мстиславу подневольный. Ослушания позволить не могу, потому как и дом, и родина в Чернигове. Твоих князей больше нет, ты сам теперь голова всему. Мой князь наказал дочь его, княжну Евпраксию, вызволить. Ежели хочешь знать правду, то он меня с ратниками для этой цели и посылал. Теперь, когда знаю: нет молодой княжны в живых, буду поспешать домой. Дозволь мне повернуть в Чернигов, Коловрат.

— Понимаю тебя, Климук, — сказал Евпатий. — Понимаю тебя, потому и говорю: уходи! Мы останемся мстить за пролитую кровь рязанцев, а тебе вроде как нечего делать здесь. Так, что ли?

Климук молчал, опустив голову.

— Смотри! — закричал Коловрат. — Смотри, ты русский человек!

Коловрат протянул руку к страшной поленнице.

— Расскажи об этом Мстиславу, — тихо сказал он. — И уходи… Сейчас же уходи! Не то я передумаю и прикажу казнить тебя, как изменника. Одна у нас родина с тобой, воевода Климук, Русь Великая… Уходи!

Когда стемнело, облака исчезли, на небе загорелись звезды…

Обнажив головы, стояли оставшиеся в живых. Евпатий Коловрат вышел вперед, встал на колени, прощаясь с мертвыми, склонил голову до затоптанного снега. Затем он поднялся, повернулся к строю безмолвно застывших воинов, хотел сказать о том, что переполняло сердце, но слова не шли. Да и зачем они нужны были сейчас, слова…

Коловрат поднял вверх сжатый кулак и с силой разрубил им воздух.

— Зажигай! — хрипло выкрикнул он.

И вспыхнул костер.

Он горел всю ночь. Привлеченные заревом, двинулись к Рязани те, кто не услыхал колокольного зова. Они знали, что в Рязани гореть нечему, и ежели там затеплился огонь, значит, живы русские люди, и это они призывают всех уцелевших.

Тех, кто приходил в разоренный город на свет поминального огня, встречал ратник Медвежье Ухо с товарищами, оставленный здесь Верилой и Коловратом.

Сами они, Евпатий и старик, во главе отряда воинов и примкнувших рязанцев перешли застывшую Оку, скрылись в мещерском лесу.