Память крови

Глава семнадцатая БОЙ

— Мертвые остаются мертвыми! — вскричал Бату-хан. — Я сжег и разорил все города руссов на своем пути! Откуда может взяться здесь сила, способная обратить в бегство моих непобедимых воинов! Отвечайте!

Все молчали.

— Кто эти неизвестные, что вот уже в четвертый раз наносят урон моему войску? — снова обратился Бату-хан к потупившимся военачальникам.

Лишь Сыбудай не наклонил головы и только отворотил единственный глаз, словно не хотел или боялся смотреть на разгневанного молодого монгола.

— Я казнил тех, кто бежал с поля боя, бросив оружие, припасы и лошадей неизвестному врагу, — продолжал Бату-хан. — Но я, видимо, был слишком добр. Я взял Коломну… Рязанского княжества больше нет! Мы идем по Суздальской земле, впереди — богатый и сильный Владимир. Лазутчики доносят, что владимирский князь собирается отойти с войском в леса и там будет готовиться к сопротивлению. Но Владимир хорошо укреплен, и в нем останется достаточно воинов, легкой победы не будет. Скоро он не сдастся. И вот в такое время — новый враг. Кто-то отбивает обозы, сеет страх и смятение в моем войске. Кто они, эти люди? Восставшие из могил? Нет, мертвые остаются мертвыми.

Никто в шатре не шелохнулся. Лишь Сыбудай повел глазом по толпе приближенных. И тогда вперед выдвинулся бывший рязанский князь Глеб, «исадский душегуб».

— Дозволь слово сказать, Повелитель Вселенной.

— Говори!

— Ты помнишь, конечно, что первым подвергся нападению отряд хана Барчака. Хан один спасся в ту страшную ночь.

— Да, помню об этом, — нетерпеливо сказал Бату-хан. — Тогда я распорядился убрать с моих глаз эту старую трусливую собаку.

Сыбудай качнул головой. Бату-хан заметил это движение и сердито засопел. Он знал, что одноглазый наставник не одобрил тогда его решения.

— Ты, конечно, был прав, Повелитель Вселенной, — продолжал Глеб, — когда отказал в своей милости хану Барчаку. Он должен был умереть вместе со своими воинами, если не сумел оградить себя от внезапного нападения. Но Барчак — половецкий хан, а половцы — соседи руссов, они часто встречались раньше на бранном поле. И может быть, хан Барчак увидел или услышал в ту ночь такое, что может навести на след. Тем более я слыхал, будто Барчак узнал их предводителя.

— Так, так, — медленно проговорил Бату-хан, теребя рукой узкую бородку. — Значит, это все-таки руссы… Но откуда они могли взять такие силы?

Сыбудай едва заметно улыбнулся.

Привели Барчака.

Старый половец знал, что Бату-хан созвал на совет своих приближенных и разъярен сверх меры. За время, которое истекло с той ужасной ночи, Барчак приучил себя к мысли о неминуемой смерти и часто поглаживал рукоятку ножа, который подарил ему в первую встречу Бату-хан. С ножом этим хан Барчак не расставался, с его помощью надеялся избежать казни по монгольскому обычаю, когда дюжие нукеры повелителя соединяли затылок и пятки провинившегося. Внук Чингиса любил именно этот способ казни.

Бату-хан встретил Барчака ласково, и половец пал духом, такое начало не предвещало ничего доброго.

— Расскажи нам, хан Барчак, что произошло в ту ночь, когда ты потерял всех своих людей и наши воины погибли тоже, — сказал Бату-хан. — Мы хотим знать все подробности.

Барчак рассказал.

— Так кто были эти неизвестные? — спросил Бату-хан.

— Руссы, — ответил Барчак. — Конечно, руссы!

— Но откуда взяться сильному войску руссов в разоренной стране?

— Повелитель Вселенной, — сказал Барчак, — руссов не так уж много. Но если их ведет в бой тот человек, то сила каждого удесятеряется.

— Какой человек?

— Мне кажется, я узнал его голос.

— Кто же он?

— Евпатий Коловрат.

— Коловрат?

— Да, Повелитель Вселенной. Еще в первую встречу с тобой я говорил, что это мой смертельный враг. Воевода Коловрат со своей дружиной держал полуденную границу Рязанского княжества, и горько бывало там половцам. Это страшной силы человек.

— Но откуда он взялся? — спросил Бату-хан. — И где был раньше?

— Позволь мне молвить слово. Повелитель Вселенной, — произнес Глеб, выступив вперед. — Недавно удалось узнать об этом человеке. Евпатий Коловрат — рязанский воевода, князем Юрием был послан в Чернигов за подмогой. Вернулся, когда пала Рязань. Сейчас у Евпатия дружина небольшая. Да ведь он у себя дома… Ну, и храбры его воины до безумия. Одержимые они, великий Бату-хан, им нечего больше терять.

Замолчал «исадский душегуб», опустил голову. Не произнес ни слова и молодой монгол. Он перестал теребить бороду, насупившись, смотрел в пол. Молчание затянулось, но никто бы не посмел и шелохнуться, пока не заговорит Бату-хан.

— Трусы все! — вскричал он вдруг. — Надо изловить его и доставить в мой шатер!

Сыбудай решил, что пора вмешаться, и приблизился к Бату-хану.

— С этим человеком надо быть осторожным, мой Повелитель, — заговорил он. — Пусть дружина его мала, но он воюет с нами по-новому: он бьет нас и уходит сразу, не ждет ответного удара. А урон от него большой. Наши люди теперь в вечном страхе. Воины стали бояться ночи! Выслушай, Повелитель, князя Глеба. Ему есть о чем тебя известить.

— Не хитро мое слово, — сказал Глеб, — знаю я, каков характер воеводы Коловрата. Надо послать к нему гонцов от твоего имени, Повелитель Вселенной, обвинить рязанского воеводу в трусости.

— Как ты сказал?

— Надо обвинить его в трусости. Мол, он нападает только на спящих и безоружных, на малочисленную охрану обозов, на отставшие от главного войска отряды. На большее не достает храбрости. А коли действительно такой богатырь, как нам рассказывают, то пусть примет вызов на честный бой с любым воином. Пусть кто-нибудь из твоих батыров, Повелитель, вызовет Коловрата на поединок.

— Затея мне нравится, князь Глеб, — сказал Бату-хан. — Хостоврул!

— Здесь я, Повелитель, — отозвался из толпы грубый голос, и, расталкивая остальных локтями, вперед вышел здоровенный монгол, шурин Бату-хана.

— Ты бросишь вызов русскому богатырю!

Хостоврул пожал мощными покатыми плечами.

— Отчего же не подраться с руссом, — сказал он, и улыбка растянула еще больше его плоское лицо. — Давно я не развлекался…

— Вот и хорошо, — засмеялся Бату-хан. — Сыбудай, готовь посланцев к Коловрату. Его еще сыскать как-то нужно. Идите все прочь! Хан Барчак, я возвращаю тебе свою милость, можешь принять новую сотню. А ты, князь Глеб, останься. Мне надо поговорить с тобой еще кое о чем…

Ярко светило солнце.

По обеим сторонам Клязьмы вытянулись друг против друга рати. На левом, где раскинулась подале от берега деревня Покров, стояло татарское войско. Бату-хан расположился в походном шатре на возвышенье, чтобы получше разглядеть поединок шурина с Коловратом. На правом, поближе к лесу, за которым шли губительные мшары вплоть до озера Светец, расположилась русская дружина, малая числом, но великая в своем стремлении отомстить врагу.

Рязанцы сами выбрали такое место. Хитрый расчет был у сотника Ивана. Он же выступил против намерения Евпатия сразиться в открытом бою с татарским богатырем, видел в сем ловушку и обман. Но убедить Коловрата не сумел, воевода был вне себя от обвинений в трусости, хотел кровью врага смыть позорное оскорбление.

Сотник Иван долго с воеводой не спорил. Он верил в Евпатия Коловрата, что тот справится с любым богатырем. Только б не заманили, не схитрили татары… Надо и сотнику Ивану голову поломать, учинить врагу русскую хитрость.

Не знал Иван, что ловушку для них готовит тоже рязанец, которому ведомы повадки и премудрые затеи бывших своих земляков. И уже заранее он посылает отряды занять такие места, чтоб отрезать рязанской дружине путь к лесу, куда и собрался сотник Иван заманить проклятых татар.

А по указанию Сыбудая китайские умельцы спешили установить стенобитные орудия. Покривился Бату-хан, услыхав, что против людей готовятся орудия, коими разбивает он стены городов, но спорить с одноглазым полководцем не стал. Мудрость Сыбудая порой непонятна, но доверять наставнику можно и нужно.

Чист, незапятнан, неиспещрен следами был снег, покрывший лед на реке Клязьме.

Завыли татарские трубы от того места, где впадала в Клязьму небольшая речушка Вольга.

— Вызывают тебя, Евпатий, — сказал Иван.

— Пусть повоют, — ответил Коловрат. — Мне еще последнее слово надо сказать братьям.

Он повернулся к дружине.

— Рязанцы! — крикнул Коловрат. — Не станем расходовать силушку на говоренье слов, пускай и добрых… Наше слово будет коротким: смерть проклятой орде! Одолею я подлого татарина — все, как один, на врага!

Снова завыли трубы.

— Вишь, торопятся! — усмехнулся Коловрат. — А сейчас… — Воевода поднял руку. — Отче наш, — сказал он.

— Отче наш, сущий на небесах! — прокатилось по дружине.

На лед реки выехал с гиканьем Хостоврул.

— Во имя отца и сына, — возвысил голос Коловрат, — и святого духа!

— Аминь! — выдохнули рязанцы. И в тот же миг конь вынес Евпатия навстречу Хостоврулу.

Одобрив затею сотника заманить татар в болото, Коловрат понимал, что бой ему следует закончить скоро, неожиданно, чтобы ошеломить орду.

Он с маху пролетел мимо Хостоврула, тот не успел взмахнуть даже саблей. Коловрат развернул коня и стал сходиться с насторожившимся монголом, держа в правой руке меч и создавая впечатление, будто не решается сойтись рывком, трусит очертя голову броситься на противника.

Хостоврул привстал в седле, дико заверещал и рванулся вперед.

И вот они сшиблись. Монгол резко посунулся вправо, изогнулся, рванул коня и оказался сбоку от Коловрата, к его левой руке, теперь рубить Евпатию было несподручно.

Батыев шурин взмахнул рукой, сверкнула кривая сабля, клинок метнулся к незащищенной шее Коловрата, чтобы снести голову напрочь. Но перекинулся тяжелый меч Евпатия в его левую руку, а владел ею воевода так же отменно, как и правой. С лязгом ударила сабля Хостоврула о подставленный вовремя меч Коловрата. Встречный удар был так силен, что знаменитый заморский клинок монгола не выдержал и переломился.

И тут, поворотив коня, Евпатий вознес обеими руками меч, кованный в Кузнечной слободе, что была в славном граде Рязани, и обрушил его на Хостоврула. Это был страшный удар. О нем знали и боялись его.

Коловрат метил в основание шеи, наискосок. Тяжелый удар развалил богатыря Хостоврула, словно раздался в стороны чурбан под колуном.

Протяжный стон, перешедший в рев, прокатился над ратным полем. Конь Хостоврула уносил страшную ношу, а Коловрат, вращая в воздухе окровавленным мечом, увлек свою дружину на татар.

Ошеломленная страшной гибелью Хостоврула, орда недвижно стояла на левом берегу Клязьмы. Евпатий Коловрат поднял коня на дыбы, поворотил его вправо и поскакал вниз по течению реки, выжидая, когда сольется с ним дружина. В бою держаться им надо кучнее, так внушали они с сотником Иваном воинам-рязанцам.

Шатер Бату-хана стоял по левую сейчас руку Коловрата, к нему и мыслил воевода повести дружину.

Пронзительная тишина, что воцарилась в окруженье Повелителя Вселенной, нарушилась вдруг тоненьким воем-плачем. Это выл Бату-хан. Он раскачивался из стороны в сторону, не отрывая глаз от скачущего по льду Клязьмы коня Хостоврула. Это продолжалось недолго, но темникам и мурзам, окружавшим Повелителя Вселенной, долго чудился этот вой по ночам…

— А-а-а! — закричал вдруг Бату-хан и принялся размахивать руками.

И это не были жесты отчаяния или ярости.

Взмах рукой — пошла на лед реки правая тьма. Еще взмах — новая волна воинов несется навстречу рязанцам. Кривой Сыбудай одобрительно скалит зубы: он доволен молодым полководцем. Как быстро тот овладел собой, успев и достойно поскорбеть о погибшем родиче, батыре Хостовруле…

Рязанцев было мало, совсем мало, но одержимые в гневе, они дрались неистово и грозно.

Ратник Медвежье Ухо держал меч обеими руками, работал им размеренно, добротно, будто дрова рубил на своем дворе. Достать его было невозможно, несокрушим казался закаленный в боях вояка-рязанец. Не отставали от Медвежьего Уха остальные дружинники, кто не раз бывал с Евпатием Коловратом в походах. А вот те, кто пришел в ратники недавно, гибли быстро. Но и они успевали причастить к смерти хоть одного.

Ржали кони, лязгало оружие. На разные голоса стонала битва, затеянная на белом-белом клязьминском льду. Умирали люди.

С первых минут боя рязанцы попытались смещаться к правому берегу реки, чтоб не дать себя отрезать от леса, куда намеревались заманить татарское войско. Но скоро с двух сторон монголы стали обтекать дружинников, стараясь заступить им дорогу. Заметив это, Коловрат подал знак пробиваться к опушке.

Рязанцы вырвались на берег, до леса рукой подать. Татары преследуют их, но больше для вида, чтоб не обвинили потом в проявлении трусости, да и друг перед другом старались. Один оплошает — десятке, в которую он входит, не жить.

И тут увидел Коловрат необычного воина. Одеяние его, сбруя на коне татарские, а сам русский: глаза голубые, русая борода.

«Чудной татарин», — подумал Коловрат.

А «татарин» вдруг окликнул его:

— Куда отступаешь, Коловрат? Или смелость твоя на Хостовруле избыла?

«Так это же Глеб, исадский злодей, — догадался Коловрат. — Ну, погоди, иуда!»

— Это ты, Глеб Владимирович, бывший рязанский князь?

— Почему бывший, а не настоящий? Сие звание даровал мне сам Бату-хан. А бывший твой хозяин — Юрий Ингваревич, чьи кости белеют на Рясском поле.

— Не бывать тебе князем на этой земле! Берегись, снесу голову, заставлю умолкнуть твой подлый язык.

Рядом с воеводой Коловратом возник вдруг сотник Иван.

— Дозволь, Евпатий, поиграть с ряженым! — крикнул он.

— Нет, Иван, сам управиться хочу. Смотри, видишь, наш старый враг — хан Барчак скачет! Бери его под свой меч.

Коловрат повернул коня на Глеба, но Глеб уклонился от встречи, поворотился и вскачь бросился в сторону, к лесу.

Воевода преследовал его.

А сотник Иван схватился с Барчаком. Хоть и стар был половецкий хан, но боец многоопытный, хитроумный, знал уловки, с русскими схватывался за свою жизнь многажды. Умел он уходить и от страшного удара, которым Евпатий Коловрат располовинил Хостоврула.

Барчак и бой повел так, чтоб вызвать сотника на этот удар, а потом, избежав его, поразить русса насмерть. Все шло по задуманному, когда сошлись эти двое в поединке. Взметнул Иван меч, хан изготовился к ответному удару. Но забыл старый половец: не в русском характере повторяться. Бой Иван повернул на этот раз по-своему. Меч, готовый опустится на плечо Барчака, пошел косо. Голова половецкого хана скатилась под ноги коней.

Коловрат настиг Глеба Владимировича у кустов. За ними темнела чаща. Отрезав ему путь к отступлению, Евпатий поднял меч:

— Погибни, проклятый, но прежде сотвори молитву. Все же русская кровь течет в твоих жилах. Или ты уже забыл о вере отцов и не знаешь святых слов, поганец?

— Нет, нет, Евпатий! — вскричал Глеб, озираясь по сторонам и проклиная Сыбудая, который должен был прислать к этому месту лучших воинов.

— Молись! — снова воскликнул Коловрат. — И покороче.

Но ловкий предатель и здесь ушел от мести. Ужом скользнул под брюхо коня. Меч Коловрата рассек воздух и ударил в пустое седло. Пока Евпатий мешкал, высвобождая меч, Глеб кубарем откатился к высоким зарослям лесного окрая. Коловрат вновь настиг его. Но иудино счастье не избыло. Трещали, метались голые ветви, с них сыпался снег. Конь Коловрата испугался, не шел следом.

Евпатий рвался на открытое место, надеясь обойти заросли, достать-таки предателя. Он успел увидеть поодаль, как сотник Иван бьется с десятком татар, отступая медленно к лесу.

…И вдруг словно открылась перед воеводой тропа. А на ней Блазница.

— Ко мне, Евпатий! Здесь ты найдешь спасение.

Повернул было коня воевода, но услыхал в стороне шум. Прочь от него мчался бывший князь Глеб Владимирович.

Коловрат кивнул Блазнице, спасибо, мол, за помощь, только не все еще расчеты покончил. И устремился воевода за князем.

И тут на него навалилась отборная полусотня батыевых охранников — нукеров. Одни рвались с кривыми саблями наголо, пытаясь затеять сечу и отвлечь внимание. Другие подбирались с боков и сзади. Метали арканы, бесстрашно лезли на меч Коловрата, чтобы излучить мгновение, полонить русского богатыря. Таков был им главный наказ. Как они старались, эти самые сильные и испытанные бойцы в Батыевом войске! Один за другим гибли под мечом Коловрата. А Евпатий оставался неуязвимым, словно заговоренный.

Затихал постепенно бой. Погибали тут и там дружинники, положив немало врагов и дорого заплатив за свои жизни. Оставшихся в живых собрал Иван и, пробив заслон, выставленный по наущению Глеба у кромки леса, уходил, отбиваясь, к мшарам. Сотник считал, что Коловрат, расправившись с предателем, тоже повернет в чащобу по заветной тропе.

А Коловрат продолжал битву.

Подобравшийся поближе Бату-хан с восхищением смотрел на кровавое побоище, забыв, что усеявшие снег трупы — его воины, что с диким ржанием несущиеся в стороны обезумевшие и осиротевшие скакуны — это их кони. Обо всем этом забыл Бату-хан.

Но одноглазый Сыбудай был трезвее молодого монгола. Не мог он позволить, чтобы русс безнаказанно уничтожал лучших воинов. И все потому только, что Повелителю Вселенной захотелось взять его живым. Он повернул голову, подал сигнал верному человеку. И тут же завыла труба.

С ликующими криками бросились в стороны от рязанского воеводы монгольские воины. Он остался один, все еще крутясь волчком вместе с лошадью и вращая в воздухе смертоносным мечом. Враги исчезли… Коловрат сдержал коня, остановился и медленно опустил оружие, недоуменно оглядываясь по сторонам.

Первый камень был пристрельным. Он упал шагах в двадцати от Евпатия. Взметнулся снег. Воевода с удивлением взглянул на неведомо откуда прилетевший снаряд. Ему не доводилось видеть, как разбивают крепостные стены. И тут же позади упал второй камень.

Коловрат оглянулся. Лед был недалеко. Там виднелись татары. Заполонили они и лед Клязьмы, оба ее берега. О спасении он и не думал. Взять мечом побольше врагов — была одна мысль.

Камни стали падать все чаще, но не доставали богатыря.

Вдруг Коловрат заметил шатер Бату-хана. Вот она цель, вот куда надо ему стремиться в последние минуты жизни.

Он привстал в стременах и, гикнув, пустил коня. Но смерть его, выпущенная из китайского орудия, уже неслась навстречу. Огромный камень, который с трудом отрывали от земли четверо воинов, ударил Коловрата в грудь и швырнул наземь.

Почудилось Коловрату, что склонилась над ним Блазница, покачала укоризненно головой и подала руку, помогу, мол, подняться. Евпатий, силился привстать, виновато улыбнулся, устыдясь своей немощи, и дух его отлетел навечно.

Со всех сторон бросились татары к поверженному богатырю. Без торжествующих воплей, опасливо приближались они к телу рязанского воеводы. А Бату-хан, хмурый и злой, нервно пристукивал по ковру носком мягкого сапога.

Резко вдруг поворотился к Сыбудаю:

— Зачем испортил красивую песню, старик?

Не забылись, не исчезли в памяти предков ратные дела Коловрата. Все, что было с ним, поведал поколениям бывший воин Евпатия Федот Малой, с благословения летописца Верилы принявший на себя угодное русскому народу дело. И были в этом сказании такие слова: