Панафида

III

Костя заперся на ключ в детской, вычистил собственноручно сапоги, брюки, надел чистую коломянковую блузу, причесался, и вдруг в самую последнюю минуту ему пришла в голову ослепительно-блестящая идея. Он взял несколько старых газет и, аккуратно складывая и приминая их, сделал две толстых-претолстых подкладки, вроде косков. И коски эти засунул себе в сапоги. У него даже забилось сердце, когда он смерил себя потом у дверей и оказалось, что уже он выше Мани на полвершка. И радостно он побежал на двор, а оттуда за ворота, и уселся на скамеечку.

Было тепло, отцветали акации, и все тротуары были усыпаны опавшими цветами, как пушистым желтеющим снегом. Прислушиваясь к звону в ближайшей церкви, Костя стал воображать Маню -- худенькую, с голыми от локтей руками, в черненьком траурном платьице и черной соломенной шляпке. Знал он ее и дружил с ней давно, а влюблен был только с того дня, как она поселилась у его мамы вместе с Панафидой. И каждый день он собирался объясниться с Маней.

Неожиданно из-за угла показались две пары: впереди Лидочка с Маней, позади мама с Панафидой. Костя очнулся от дум, выпрямился и тотчас же вспомнил о газетных подкладках в сапогах.

-- Костя, Костя! -- крикнула Лидочка. -- Напрасно ты не пошел в церковь: инспектора не было, и гимназисты стояли почти рядом с гимназистками.

Костя продолжал сидеть на скамеечке и улыбался торжествующе, себе на уме, уголком губ.

-- Опять что-нибудь поломал, -- сказала Панафида, вонзаясь в него своими черными ироническими глазками, -- смотри!

И прошла вместе с мамой в калитку.

Маня стояла и тоже улыбалась, не понимая настроения Кости.

-- Скажите, пожалуйста, -- ласково говорила она, -- сидит, причесался... Лидочка, что сегодня с ним?

-- Давайте играть в серсо! -- предложила Лидочка.

-- Не хочу, -- сказал Костя.