Пандора. Создание

Бой продолжается

— ОБСТРЕЛ!!!

Леон резко открыл глаза. Грязный окоп, рядом уже поднимается на ноги его друг, наверное, первый за последние несколько лет.

Говорят, чтобы узнать другого человека нужны годы долгого общения. И даже спустя длительный срок, океан по имени человек продолжит быть таким же неизведанным и бескрайним. И уже кажется, что вряд ли мы сможем узнать ближнего полностью.

Леон не знал правда это или ложь. Но он с уверенностью мог сказать, что за один день в окопе под бомбёжкой можно узнать из чего сделан этот человек. В отличии от мира серых стен и душных офисов, где уже не знают, что такое дружба. Да и откуда им знать? Друзьями становятся во время сложных ситуаций. А какие сложные ситуации могут быть у большинства в этом мире? Одолжить сотню демпов до зарплаты? Забавно, что даже на такую мелочь так называемые «друзья» пойти не могут. Мир слов и обещаний, в котором Фостер так и не смог ужиться, ведь презирал лицемерие.

Здесь же на фронте всё оказалось до предельного просто. В первые же дни уже становилось понятно, кто несёт с тобой тяжкую ношу и на что он способен. Будет ли этот человек ныть или же станет рядом нерушимой стеной.

— Леон, быстрее давай! — звал его друг.

Но Фостер не мог ни открыть рта, ни двинуться, ни дать хоть какой-то знак. Он мог лишь смотреть, наблюдать и страдать.

Свист становился всё громче, через мгновение снаряд упал прямо в траншею. Кишки и внутренности покрыли Фостера, но он всё никак не мог проснуться. Страх в душе, осколки и боль в теле, они были такими реальными, сознание разрывалось, но ничего не менялось.

— Почему? Почему? — мелькал один тот же вопрос, который не мог слететь с уст.

Леона уже начало трясти, перед глазами менялись картинки. Зачем всё это? Неужели не было других решений? Но кровь лилась реками, важнейшей целью стало убить, убить другого человека по другую сторону. Почему же вдруг так важно стало разрушать чужие дома, судьбы и жизни? В какой момент всё пошло по одному месту…

— Леон проснись! Проснись! — за плечи Фостера тряс медбрат, который после начал уже успокаивать пациента. — Всё кончилось, всё кончилось.

Ещё где-то час Леон пытался взять себя в руки. Слёзы текли ручьём, тело трясло, а тревога и странный тремор не покидали рядового. Как и звуки сражения… он будто всё ещё продолжал воевать на фронте.

— Всё, всё будет хорошо. Война уже закончилась, закончилась, — всё это время Сэм сидел рядом, чтобы Фостер не сделал чего-нибудь непоправимого.

— Да, да, закончилась, — Леон наконец-то начал воспринимать действительность.

— Твои раны хорошо заживают. Доктор постарался на совесть. Знаешь, он спас почти всех. Даже самых сложных с того света доставал. Чудо, никак иначе.

— Сэм, скажи, почему всё так? Почему у всего этого вдруг появилось оправдание? Почему вдруг мы стали обязаны видеть друг в друге мишени?

— Это война, она всегда была и будет такой.

— Война? Разве это может оправдать всё произошедшее? Разве это повод заслужить прощение?

— Ты это брось. Ты ни в чём не виноват.

Леон смотрел на медбрата, они были примерно одного возраста. Молодой парень, наверное, очень тяжело больной, судя по его хромающей походке и тому, что его не отправили на фронт. И всё же Сэм день и ночь помогал раненным, спасая, но не забирая жизни.

Фостер же воевал. Ему говорили, что он станет героем, великим защитником Крималона, которого запомнят на страницах истории. Леон знал, что ему придётся убивать, но он даже не представлял, насколько война жестока.

Кошмар начался в первый же месяц на фронте. Фостер шёл на битву с захватчиком с желанием умереть за что-то великое, чтобы жизнь обрела хоть какой-то смысл. Но с каждым шагом, с каждым новым днём… позор, грех, стыд и умирающая в агонии совесть ждали дальше.

Когда в их полку закончилась еда, они начали грабить собственный народ. Солдаты врывались в жилые дома тех, кого они должны были защищать. Если чей-то дом находился в стратегически выгодной позиции — жильцы выгонялись на улицу.

Чтобы воевать солдат должен быть сыт, солдат должен спать в тепле и не болеть, солдат должен выполнять приказ. Некоторые мирные граждане не собирались расставаться со своим добром добровольно, но спорить с вооруженными людьми…

Однажды среди ночи Фостер поднялся среди ночи по тревоге. Но враг был ещё далеко, а бомбёжка звучала где-то там, за горизонтом. В лагерь проникли подростки, которые были пойманы на краже армейских припасов. Голод подтолкнул их к единственному выходу, приказ офицера подтолкнул рядовых нажать на гашетку. Воровство у армии в военное время нельзя оставлять безнаказанным.

Тогда Леон подумал вот оно дно, хуже уже не будет. Тогда началось дезертирство. Жрать опять нечего, неожиданно будто этого никогда не было раньше наступила зима, солдаты в летнем обмундировании, вражеские бомбардировщики и истребители спокойно летают над головами. Союзная авиация уничтожается прямо на взлётных посадках. Топлива не было.

В ответ не стреляют даже зенитки, наверное, командование решило, что они нужнее в другом месте, не летают союзные асы на истребителях «Айсариума», наверное, выгоднее было отправить их на защиту столицы. Задерживают даже боеприпасы, а они, знаете ли, имеют свойство заканчиваться. В какой-то момент привозят патроны, но они не подходят к оружию в руках солдат. Не тот калибр. И что в этот момент чувствовал солдат? Переполняли ли его патриотические чувства? Нет, лишь обида и ненависть. Про них просто забыли, на них было всем наплевать.

Солдаты сбегали, прятались среди мирного населения, иногда возвращались со словами «заблудились». Они знали, что за дезертирство их ждёт лишь расстрел, знали, что людей на фронте не хватало. Поэтому командование закрывало на такие случаи глаза, как и на изнасилование, воровство и разбой. Да, такое тоже бывает, даже в мирное время, что уж говорить про войну.

Однако порой таких сбегающих «умников» перехватывали раньше. Леону даже пришлось участвовать в расстреле. Обычные парни, которым бы образование получать. Из-за голода они покинули часть, нарушили приказ и устав. На головы им надели мешки, но всё равно Леон видел их взгляды, пусть и стрелял в затылок. После такого Фостер стал как-то глух к приходящим идеологам, которые рассказывали ужасы про военные преступления врага, восхваляя Крималон. Леону обещали геройскую смерть во благо планеты, но ближе стали лишь врата ада, никак не почести и не рай.

Однажды командование прислало новые припасы. В этот раз вместо винтовок и снарядов в ящиках находились книги. Очередная жалкая попытка поднять моральный дух, заставить солдат бесславно сдохнуть в муках. Кто-то отпустил неуместную шутку, его услышал офицер. Солдата выпороли за подрыв боевого духа. Он умер через несколько дней. Раны загноились, может из-за грязных тряпок, которые заменяли бинты, или из-за отсутствия лекарств.

Дерьмо, кровь и никаких героев, о которых любят писать в книгах. Оно и понятно, ведь перед отправкой солдата на фронт не столько важно научить его держать винтовку и метко стрелять, сколько ненавидеть врага. Чтобы он видел перед собой не человека, а… даже не животное, а чуть ли не мировое зло. В Новой Федерации рассказывали, что крималонцы едят детей, на Крималоне говорили о том, что враг выкачивает кровь из пленников и пьёт её вместо воды. Любой нормальный человек скажет, что это бред. Но через несколько месяцев промывки мозгов… сначала появятся сомнения, а после солдат начнёт отрезать уши убитых врагов и делать ожерелья. И нет, он не псих, до этого он ходил на работу, честно трудился, был любящим мужем и примерным отцом. Всё это в шестом тысячелетии, когда человечество уже покорило космос.

— Леон! Ты меня слышишь?

Прошёл уже месяц, Фостер вылечился и встал на ноги, теперь он помогал в госпитале вместе с Сэмом. Но не пришло новых мыслей на смену, каждая ночь прерывалась кошмаром, а жизнь казалась бессмысленной. Война закончилась, но бой всё ещё продолжался. Чувство вины становилось всё сильнее. Почему он выжил, когда всех его друзей убили?

Разрушенный город, в буквальном смысле миллиарды трупов по всей планете. Чёрный смог стоял днём и ночью над планетой, сжигали стариков, женщин и взрослых крепких мужчин, ведь новое химическое оружие уравняло всех. И крепкий мужчина, и старик, и младенец — все имели одинаковый шанс выжить.

— Леон! — Сэм всё никак не мог достучаться до своего помощника, за которым он должен был присматривать.

Леон же опёрся на стену, медленно сполз вниз, после чего спрятал лицо в колени. Слёз уже не было, как и смысла продолжать бой. Нет сил больше слушать отчаянный плач матерей, агонии умирающих и видеть взгляды инвалидов, за которыми уже некому следить. Они все умрут, каждый пациент в госпитале.

— Вставай, нужно отнести инструменты, — тихо прошептал подошедший Сэм.

— Я не хочу… не хочу больше жить.

— Знаешь… большую часть своей сознательной жизни я провёл прикованным к постели. — Сэм устало сел рядом. — Будто меня кто-то проклял. Всё пошло через одно место. Сначала умерла моя мама. Отец был разбит горем, но продолжал пытаться жить. Ведь у него остался я, он должен был быть сильным ради своего сына. Я видел, как ему было тяжело, но ничем помочь не мог. Я даже как-то не особо понимал, что вообще происходит. Я думал, что хуже уже не будет. Тогда в дверь постучала стерва-судьба. Мой иммунитет засбоил, организм начал уничтожать сам себя, отказали ноги, а тело разрывалось от боли. Я не мог двигаться, но всё понимал, всё чувствовал. Отец работал круглые сутки, но находил время и посещал меня. Каждый день я наблюдал, как он стареет прямо на глазах. Новые кредиты, новые врачи, новые лекарства и отсутствие какого-либо результата… Я медленно умирал на глазах собственного отца, который был просто бессилен что-либо сделать. До сих пор не понимаю, как он через это всё прошёл…

Сэм замолчал, после чего дрожащими руками достал сигарету. Несколько минут он собирался с силами, чтобы продолжить говорить и вернуть голосу твёрдость.

— Я думал, что это конец. Тогда в соседней палате раздались крики медсестры, мат врача и звуки какой-то суматохи. Через пару минут ко мне в палату завалился воняющей алкоголем, табачным дымом, грязный и покрытый собственной кровью человек. Он сказал «прощу прощенья, ошибся дверью, я думал это лифт», — с лёгкой ухмылкой рассказывал Сэм. — В следующий раз господин Лоренц явился в палату уже в чистом костюме, умытый, с дорогим парфюмом. Как позже я узнаю, он попал в ужасную аварию. Слетел на своём гравицикле с дороги. Там такие фото были… но он каким-то чудом выжил. Не знаю почему он решил навестить меня ещё раз, но после наши счета оказались оплачены кем-то третьим. Господин Лоренц с некой периодичностью продолжал навещать меня, спрашивал, как мои дела и что нового. Что нового может быть у калеки? Лежал и смотрел целыми сутками в потолок. Разговоры не ладились, порой он просто садился рядом и читал со своего КПК новости. Прошёл год, новые врачи из других систем, новое оборудование и огромные инвестиции в саму больницу. И в один день я понял, что снова чувствую боль в ногах. Реабилитация. И вот, я уже здесь, помогаю в госпитале. Это я к чему всё говорю… Часто в жизни кажется, что хуже уже нет, что единственный выход — смерть. Но… даже после самой тёмной ночи всегда следует рассвет. Не нужно сдаваться.

С этими словами Сэм вложил в руку Фостера бумажку с адресом, после чего помог ладони сжаться в кулак.

— Сходи туда и будь что будет. Быть может тебе только кажется, что выхода нет?