Паранойя

1

Раньше я никогда не верил старой поговорке: будь осторожен с мечтами — они могут исполниться. Теперь верю.

Теперь я верю во все поговорки, призывающие к осторожности. Я верю, что гордыня ведет к падению, яблочко падает недалеко от яблони, беда не приходит одна, не все то золото, что блестит, у лжи короткие ноги. Припомните любую другую — я верю!

Я мог бы сказать вам, будто все началось с благородного поступка, но это не совсем так. Скорее началось с глупости. Или же с крика о помощи. А может, с поднятого кверху среднего пальца.

В любом случае я облажался. С одной стороны, надеялся, что выйду сухим из воды, а с другой — был готов к тому, что меня уволят. Когда я вспоминаю происшедшее, то не отрицаю, что получил по заслугам. Хотя такого я все же не ожидал.

А началось дело с пары невинных телефонных звонков. Я позвонил от имени нашего вице-президента фирме, которая организовывала вечеринки компании «Уайатт телеком», и велел устроить такой же прием, как неделю назад во время вручения премии продавцу года. (Естественно, я понятия не имел, во что это выльется!) Назвал номера счетов и распорядился о переводе средств. Все оказалось на удивление просто.

Владелец фирмы «Роскошные приемы» признался, что никогда не устраивал банкетов на погрузочной платформе и «выбор декора осложняется», однако не отверг чек на кругленькую сумму от «Уайатт телеком».

Боюсь, организация проводов на пенсию грузчика, точнее, помощника старшего грузчика, тоже была ему в новинку.

Наверное, именно это взбесило Уайатта больше всего. Оплата вечеринки Джонси, отмечавшего выход на пенсию, — грузчика, вы только подумайте! — была нарушением естественного порядка вещей. Если бы я потратил деньги на «Феррари-360» с откидным верхом, Николас Уайатт, вероятно, меня бы понял. Он счел бы мою жадность доказательством нашей общей человеческой слабости, такой, как пьянство или любовь к «кошелкам», как он называл женщин.

Поступил бы я так же, знай, чем это кончится? Нет, черт возьми!

Однако, не могу не признать, вышло все классно. Я тащился от того, что вечеринка Джонси оплачена из фонда, предназначенного, помимо прочего, для оплаты отдыха президента и его замов в отеле «Гуанахани» на острове Сен-Бартелеми. А кроме того, балдел потому, что грузчики в кои-то веки почувствовали, как живут их боссы. Большинство гостей и их жены, пределом мечтаний о роскошной жизни которых был ужин из креветок в «Красном омаре» или же ребрышки на вертеле в местной закусочной, не знали, как подступиться к таким деликатесам, как осетровая икра или седло теленка по-провансальски, и тем не менее с наслаждением набросились на говяжье филе в корочке из теста, баранью ножку и жареных омаров с равиоли. Скульптуры изо льда произвели на всех неизгладимое впечатление. «Дом Периньон» лился рекой, хотя и не так быстро, как «Будвайзер». (Я знал, чтб заказывать, поскольку, пока слонялся по разгрузочной платформе по пятницам и курил, Джонси или Джимми Коннолли, их старший, обычно приносили упаковку холодного пивка, чтобы отметить конец рабочей недели).

Джонси, старик с морщинистым и всегда немного виноватым лицом, мгновенно вызывавшим симпатии окружающих, весь вечер просто светился. Его жена Эстер, сорока двух лет, которая поначалу вела себя сдержанно, оказалась потрясающей танцовщицей. Я нанял великолепную группу, игравшую ямайский рэгги, и Эстер так завела публику, что в пляс пустились даже те, кого, казалось бы, невозможно расшевелить. И никто не спрашивал, кто за все это платит.

Дело было, естественно, после технологического кризиса, когда компании увольняли рабочих и проводили политику экономии, означавшую, что вы сами должны платить за паршивый кофе и кока-колу во время перерывов. Джонси просто велели как-то в пятницу прекратить работу, заставили прочитать и подписать кучу документов, а затем отправили домой на всю оставшуюся жизнь, без прощальной вечеринки и вообще без ничего. В то же самое время шишки из «Уайатт телеком» летали на Канары на собственных самолетах, развлекались с женами или подружками на виллах и обсуждали политику экономии за изысканными завтраками из папайи и язычков колибри. Так что, устроив Джонси с друзьями вечеринку, я испытал некое извращенное и тайное удовольствие.

Где-то в половине второго ночи звуки электрогитар и вопли совершенно ошалевших юнцов привлекли наконец внимание охранника — новичка (поскольку оплата паршивая, текучка неизбежна), который не знал никого из нас и поблажек давать не собирался.

Рыхлый, лет тридцати, с лицом поросенка Порки, он схватился за рацию, словно это пистолет, и закричал: «Что тут происходит?!»

И тут я понял: празднику конец.

2

Когда я приполз на службу — поздно, как всегда, — меня ждало сообщение.

Вообще-то я пришел даже позже обычного. Меня подташнивало, голова разламывалась, а сердце стучало слишком быстро из-за громадной чашки дешевого кофе. Началась дикая изжога. Я подумал было сказаться больным, однако слабенький голос разума подсказал, что после вчерашнего лучше появиться на работе с открытым забралом.

Если честно, я не сомневался, что меня уволят, можно сказать, почти мечтал об этом, как мечтаешь и боишься, что тебе выдернут больной зуб. Пока я шел от лифта по длиннющему — в полмили — коридору к своей клетушке, изо всех дверей настороженно, будто суслики, высовывались люди, бросая любопытные взгляды. Я стал знаменитостью; слухи уже разлетелись со скоростью ветра, точнее, со скоростью электронной почты.

Глаза у меня были налиты кровью, волосы торчали во все стороны — короче, выглядел я как живая картинка из социальной рекламы «ПРОСТО СКАЖИ — НЕТ!».

На маленьком жидкокристаллическом дисплее телефона было написано: «У вас 11 голосовых сообщений». Я врубил звук. Кто-то беспокоился, кто-то говорил серьезно, а кто-то подлизывался. У меня аж давление в глазах поднялось. Я вытащил из нижнего ящика стола склянку с таблетками адвил и заглотнул две штуки. Таким образом, за сегодняшнее утро я уже принял четыре пилюли, то есть превысил рекомендуемую дозу. Ну и что? Чем мне это грозит? Гибелью от передозировки ибупрофена накануне увольнения?

Я работал в отделе корпоративных технологий менеджером и занимался маршрутизаторами. Только не спрашивайте, что это такое. Безумно скучная материя! Я целыми днями слушал фразы типа «выбор путей передачи сетевого трафика», «устройство интегрированного доступа», «операционная система IOS», «ATM-магистраль», «протокол IPSec» и, клянусь, не понимал и половины этой белиберды.

Гриффин из отдела продаж назвал меня боссом и похвастался, что только что продал пару десятков моих маршрутизаторов, убедив покупателя, что у них есть одна характеристика — дополнительные многоадресные протоколы для «живого» потокового видео (которой, как он прекрасно знал, там не было). Но будет здорово, если эту функцию добавят, скажем, в течение двух недель, пока продукт не отгрузили. Размечтался!

Через пять минут оставил сообщение менеджер Гриффина, который «просто хотел узнать, как идет работа по многоадресным протоколам. Ведь, как мы слышали, этим вы занимаетесь». Можно подумать, я сам все железки делаю!

И наконец раздался резкий и напыщенный голос некоего Арнольда Мичема, который представился директором службы безопасности корпорации и попросил «заглянуть» к нему в офис как можно скорее.

Я понятия не имел, кто такой Арнольд Мичем, и никогда раньше не слышал его имени. Я даже не знал, где находится служба безопасности.

Забавно: когда услышал это сообщение, сердце мое не забилось быстрее, как вы могли бы подумать. Я только осознал — все, приплыли. Прямо дзэн какой-то: внутренняя безмятежность оттого, что ты не в силах изменить реальность. Я почти наслаждался моментом.

Несколько минут я просто хлебал «Спрайт», уставившись на стенки каморки, затянутые черной «в пупочках» тканью, — точь-в-точь как ковровое покрытие в квартире моего отца. На них не было ни следа человеческого присутствия — ни фотографий жены и детей (что неудивительно, ибо у меня их попросту нет), ни карикатур с Гилбертом, ни умных фраз, свидетельствующих о моем внутреннем протесте, поскольку я давно пережил все это. Висела лишь одна книжная полка со справочником по протоколам маршрутизации и четырьмя толстыми черными папками с «возможностями» модели MG-50K. Я не буду скучать по своему кубику.

Только не подумайте, что я чувствовал себя так, будто шел на расстрел. Меня уже расстреляли. Осталось лишь избавиться от тела и вытереть кровь. Помню, как-то в колледже я прочел в исторической книге о гильотине — как один палач, доктор по образованию, поставил некий зловещий эксперимент (каждый сходит с ума по-своему!). Через пару секунд после отсечения головы он заметил, что глаза и губы продолжают дергаться в спазмах — пока веки не закрылись. Тут врач позвал покойника по имени, и глаза открылись, уставившись на палача. Еще пара секунд — и веки опустились. Доктор опять произнес вслух имя несчастного — и глаза распахнулась еще раз. Очень симпатично. Выходит, в течение тридцати секунд после усекновения голова казненного продолжает реагировать. Именно так я себя и чувствовал. Топор уже опустился — а меня окликнули.

Я взял телефонную трубку, позвонил в офис Арнольда Мичема, сказал его помощнику, что уже иду, и спросил, как к ним добраться.

В горле у меня опять пересохло. Я остановился на минутку в комнате отдыха, чтобы выпить некогда бесплатной содовой, которая теперь стоила пятьдесят центов. Комната эта находилась посреди этажа, рядом с лифтами, и пока я шагал туда почти на автопилоте, пара коллег, заметив меня, смущенно отвернули в сторону.

Я посмотрел на запотевший стеклянный холодильники вместо обычной диетической пепси решил опять взять «Спрайт»: куда уж больше кофеина! Денег из чувства протеста не положил — вот, мол, вам! — открыл бутылку и направился к лифту.

Я ненавидел свою работу, можно сказать, от души презирал, так что мысль о ее потере не сводила с ума. С другой стороны, состояния в банке у меня не было, а без денег, увы, не проживешь. В этом-то все и дело. Я устроился сюда, чтобы оплачивать уход за отцом — моим папенькой, считавшим меня полным неудачником. Работая барменом в Манхэттене, я зарабатывал вдвое меньше, зато жил гораздо лучше. Ах, Манхэттен! Я занимал паршивую квартирку на первом этаже, где воняло выхлопными газами от проезжавших машин, а окна дребезжали каждый раз, когда в пять утра мимо с ревом мчались грузовики. Конечно, пару вечеров в неделю я мог оторваться с друзьями, но, как правило, сумма на моей кредитке кончалась за неделю до того, как пятнадцатого на нее начислялась зарплата.

Платили мне здесь не ахти, однако я тоже особо не надрывался. Халтурил, короче говоря. Проводил на работе минимально необходимое время, опаздывал, уходил раньше и все же с делом справлялся. Показатели моей производительности, мягко говоря, не зашкаливали. Я был так называемым середнячком — всего в паре шагов от «непродуктивного работника» (а если вы получаете подобную оценку, то смело можете паковать вещи).

Я вошел в лифт, глянул на свой прикид — черные джинсы, серая тенниска, кроссовки — и пожалел, что не надел галстук.

3

Если ты работаешь в большой корпорации, то никогда не знаешь, чему верить. Там вечно болтают бог весть о чем в духе крутых мачо. Тебе то и дело говорят: «Я его сделал!» или «Я вонзил ему нож в сердце!»; ты постоянно слышишь: «Убей — или убьют тебя!», «Либо ты его, либо он тебя!», «Побеждает сильнейший!»; тебе советуют сожрать его обед — или же жрать собачьи галеты.

Будь ты инженер-компьютерщик, или управляющий производством, или агент по продаже, со временем начинает казаться, что ты попал в племя папуасов Новой Гвинеи, которые раскрашивают себе лицо, втыкают в ноздри кабаньи клыки и надевают на член сушеную тыкву. Но стоит послать по электронной почте шутливое и при этом несколько политически некорректное сообщение своему приятелю из другого отдела, как он тут же перешлет его всем остальным — и кадровый отдел неделю будет учить тебя в душном конференц-зале уважению к представителям всех рас и верований. В общем, если ты крадешь скрепки, получишь по рукам линейкой.

Однако на сей раз я действительно переступил всякие границы. Каюсь!

Меня продержали в приемной полчаса или минут сорок пять, хотя мне показалось, что гораздо дольше. Все это время я тупо пялился на табличку «Служба безопасности». Больше читать было нечего. Секретарша с платиновыми волосами, подстриженными в виде шлема, и желтыми кругами курильщицы под глазами отвечала на телефонные звонки, искоса поглядывая на меня время от времени так, как смотрят на дорожную аварию, — стараясь не отрывать глаз от дороги.

Я сидел достаточно долго, чтобы моя уверенность в себе сильно пошатнулась. Возможно, именно этого они и добивались. Ежемесячная зарплата показалась мне в общем-то хорошей штукой. Может, не стоит наглеть? Может, подлизаться? Или уже поздно?

Арнольд Мичем не встал, когда секретарша провела меня в кабинет. Он сидел за громадным черным столом, походившим на полированный гранит. Лет сорока, сухощавый и жилистый, как пластилиновый Гамби из мультика, с квадратной головой, длинным носом и совсем без губ. Его седоватые каштановые волосы начали редеть. На Мичеме были синий пиджак с двойным рядом пуговиц и синий в полоску галстук, как у президента яхт-клуба. Он уставился на меня через большущие очки в стальной оправе. Сразу видно: чувство юмора на нуле. Справа от стола в кресле сидела женщина чуть постарше меня — похоже, ее обязанностью было записывать каждое слово.

— Стало быть, вы Адам Кэссиди, — сказал Арнольд Мичем, четко, даже чопорно выговаривая каждое слово. — Ну что, пижон, вечеринка закончилась?

Он раздвинул губы в ухмылке.

Боже правый! Плохи мои дела.

— Чем могу служить? — спросил я, стараясь принять изумленный и озабоченный вид.

— Чем вы можете служить? Ну что ж... Для начала скажите правду. Вот чем вы можете мне служить?

Как правило, я нравлюсь людям. Я умею завоевывать их доверие — брызжущего слюной учителя математики или клиента нашей компании, которому уже шесть недель не удается получить заказ. Но я сразу усек, что правила Дейла Карнеги сейчас не помогут. Моя судьба в компании действительно висит на волоске.

— Нет проблем, — ответил я. — Правду о чем?

Он аж поперхнулся от удивления.

— О вчерашнем празднестве, естественно!

Я помедлил, соображая, что сказать.

— Вы говорите о скромной вечеринке по поводу ухода на пенсию?..

Что именно им было известно, я не знал, поскольку тщательно замел все денежные следы. Говорить следовало очень осторожно. Женщина с блокнотом — стройная, с курчавыми рыжими волосами и зелеными глазищами — могла присутствовать здесь в качестве свидетеля.

— Скромная вечеринка? Быть может, по стандартам Дональда Трампа.

Говорил Мичем с еле уловимым южным акцентом.

— Всего лишь заслуженное моральное вознаграждение, — сказал я. — Поверьте мне, сэр, это чудесным образом отразится на подъеме производительности!

Он скривил безгубый рот.

— Моральное вознаграждение... Однако на его финансировании сплошь отпечатки ваших пальцев!

— Финансировании?

— Кончай дурака валять, Кэссиди!

— Боюсь, я вас не понимаю, сэр.

— Ты считаешь, что я болван?

Несмотря на то что нас разделяли шесть футов поддельного гранита, до меня долетели капельки слюны.

— Да вообще-то... нет, сэр.

Я не выдержал и улыбнулся — еле заметно, уголками губ, гордясь своим остроумием. Большая ошибка.

Землистая физиономия Мичема побагровела.

— Думаешь, это смешно — залезть в базу данных компании и откопать секретные номера выплат? Смешно? Ишь, умник нашелся! И ты считаешь, что выйдешь сухим из воды?

— Нет, сэр...

— Ты, враль проклятый! Козел вонючий! Да это все равно что сумку у старушки вырвать в метро!

Я попытался сделать покаянный вид, однако, судя по обороту, который принимал разговор, мое притворство было бессмысленно.

— Ты украл со счета корпорации семьдесят восемь тысяч долларов на дурацкую вечеринку для своих дружков-грузчиков!

Я судорожно сглотнул. Черт! Семьдесят восемь тысяч долларов? Я предполагал, что праздник обойдется недешево, но не настолько же.

— Он тоже в этом участвовал?

— О ком вы? Вас ввели в заблуждение...

— Джонси! Старик, чью фамилию написали на торте!

— Джонси тут ни при чем! — выпалил я.

Мичем с довольным видом победителя откинулся в кресле — наконец-то я проговорился!

— Хотите уволить меня — валяйте, а Джонси ни в чем не виноват!

— Уволить тебя? — Мичем глянул на меня так, словно я заговорил по-сербскохорватски. — Думаешь, я говорю об увольнении?! Ты же умный парень, соображаешь в компьютерах и математике, а значит, умеешь складывать, верно? Так вот, сложи эти числа. За растрату тебе положено пять лет заключения и штраф в размере двухсот пятидесяти тысяч долларов. Мошенничество с использованием электронной почты — еще пять лет. Хотя погоди! Если мошенничество затрагивает финансовое учреждение, а ты, мой дорогой, нагрел как наш банк, так и банк, принявший счет к оплате... Да, это был твой звездный час, гаденыш! Короче, тебе светит по совокупности тридцать лет на нарах и штраф в миллион долларов. Сечешь? Прибавь также наказание за компьютерное преступление, взлом секретной базы данных — за такие штучки полагается от года до двадцати пяти плюс штрафы. Итак, что у нас получилось? Сорок, пятьдесят или пятьдесят пять лет в тюрьме! Тебе сейчас двадцать шесть — значит, когда выйдешь, будет восемьдесят один.

Я весь покрылся холодным и липким потом. Ноги мелко задрожали.

— Но... — начал я хрипло и откашлялся. — Семьдесят восемь тысяч долларов — сущий пустяк для корпорации, имеющей тридцать миллионов.

— Закрой свою поганую пасть! — прошептал Мичем. — Мы посоветовались с адвокатами, и они уверены, что могут представить дело о растрате в суд. Кроме того, возможно, что ты проделал такую шуточку не единожды. Мы полагаем, это всего лишь один случай из множества хищений и мошенничеств, направленных на подрыв положения «Уайатт телеком». Так сказать, вершина айсберга. — Он впервые обернулся к сидевшей как мышка женщине, что-то строчившей в блокноте. — А теперь не для протокола. — Мичем снова повернулся ко мне. — Прокурор Соединенных Штатов учился вместе с нашим юрисконсультом и жил с ним в одной комнате в студенческом общежитии, мистер Кэссиди, и у нас есть все основания полагать, что он выдаст вам по первое число. Кроме того, прокуратура, если вы, конечно, в курсе, объявила кампанию против преступлений так называемых белых воротничков и жаждет устроить показательный процесс. Им нужен козел отпущения, Кэссиди.

Я смотрел на него ошалелым взглядом. У меня скова разболелась голова, а пот из подмышек струйкой стекал вниз.

— На нашей стороне и прокуратура, и федералы. А ты у нас как на тарелочке. Случай-то проще некуда! Вопрос только в том, насколько строго мы решим тебя наказать. Причем не воображай, что тебя сошлют куда-нибудь в сельскую каталажку. Такой умник, как ты, достоин того, чтобы гнить в федеральной тюрьме «Марион», и выйдешь ты оттуда беззубым старикашкой. А если ты не в курсе деталей нашего правосудия, могу сообщить, что на федеральном уровне условных осуждений не бывает. Так что твоя жизнь с нынешнего момента круто изменилась! Тебе каюк, приятель. — Он кивнул женщине с блокнотом. — Можете записывать дальше. И послушаем, что ты скажешь в свое оправдание, — и я советую тебе очень постараться!

Я сглотнул, но слюны во рту не оказалось. Перед глазами плавали белые круги. Мичем говорил совершенно серьезно!

В школе и колледже меня довольно часто останавливали за превышение скорости, и я заработал репутацию виртуоза в умении отмазываться от штрафных талонов. Главное — заставить полицейского почувствовать твою боль. Это психологическое сражение. Не зря они носят зеркальные солнечные очки, чтобы ты не мог заглянуть им в глаза, пока умоляешь тебя отпустить. В конце концов, копы тоже люди. Я обычно держал на переднем сиденье парочку книг по праву и начинал заливать, что учусь на полицейского, а из-за штрафного талона меня могут выпереть из академии. Или же показывал склянку с рецептом и объяснял, что спешу, поскольку маме срочно нужно лекарство от эпилепсии. В общем, я понял, что главное — не сдаваться и врать искренне, с душой.

О том, чтобы остаться на работе, речи уже не шло. Я никак не мог отогнать от себя образ федеральной тюрьмы «Марион». Короче, перепугался до посинения.

Гордиться тем, что мне предстояло сделать, я не мог, однако иного выхода не было. Либо я трону душу этого подонка из службы безопасности правдивой до соплей сказочкой, либо стану чьей-то сукой на нарах.

Я набрал в грудь побольше воздуха.

— Послушайте! Я вам все расскажу.

— Пора уже!

— Дело в том, что у Джонси... Короче, у него рак.

Мичем ухмыльнулся и откинулся на спинку кресла: давай, мол, посмеши меня.

Я вздохнул и напряг желваки так, будто мне приходится говорить через силу:

— Рак поджелудочной железы. Неоперабельный.

Мичем воззрился на меня с каменным лицом.

— Ему поставили диагноз три недели назад. В общем, сделать ничего нельзя. Он умирает. А Джонси... ну, вы же его знаете! Хотя вы как раз его не знаете. Он такой человек — всегда держит хвост пистолетом. Короче, он говорит врачу в ответ: «Значит, теперь я могу перестать чистить зубы ниткой?» — Я грустно улыбнулся. — Да! Джонси — он такой!

Женщина на минуту перестала писать в блокноте, застыв от изумления, а затем вновь вернулась к своей работе.

Мичем облизнул губы. Достал я его до печенок или нет? Трудно сказать. Похоже, нужно добавить еще!

— Вы, конечно, не в курсе, — продолжал я. — Джонси ведь мелкая сошка в компании. Он не какая-нибудь шишка — простой грузчик. Только мне он небезразличен, потому что... — Я прикрыл на мгновение глаза и глубоко вздохнул. — Дело в том, что я никому не хотел говорить, это наш секрет. Джонси — мой отец.

Кресло Мичема чуть подалось вперед. Теперь он слушал внимательно.

— У нас разные фамилии, поскольку мама разошлась с ним двадцать лет назад и взяла меня к себе. Я-то был малявкой, и что там понимал! Но папа... — Я прикусил нижнюю губу. На глазах у меня выступили слезы. — Он продолжал помогать нам, работал на двух, а то и трех работах. И никогда ничего не просил. Мама не хотела, чтобы мы с ним встречались, однако на Рождество... — Я снова набрал в грудь воздуха, почти икая от волнения. — Папа приходил к нам на каждое Рождество. Порой он стоял на морозе битый час и звонил в дверь час, прежде чем мама его впускала. И всегда приносил мне подарок — как правило, дорогой, хотя и не мог себе этого позволить. Потом, когда мама заявила, что на зарплату медсестры не в состоянии отправить меня учиться в колледж, папа стал посылать нам деньги. Он говорил, что хочет, чтобы я прожил другую жизнь, не такую, как он. Мама не ставила его ни в грош и настраивала меня против отца. Поэтому я ни разу его не поблагодарил. Я даже не пригласил его на выпускной, поскольку знал — маме это будет неприятно. Однако он все-таки пришел — я видел, как он стоял поодаль в уродливом костюме и галстуке. Я никогда раньше не видел его в костюме и при галстуке... Похоже, он разжился ими в Армии спасения, поскольку мечтал посмотреть, как я буду получать диплом, и не хотел меня смущать.

Глаза у Мичема увлажнились. Секретарша перестала записывать и смотрела на меня, сглатывая слезы.

Меня понесло. Мичем заслуживал настоящего шоу, и я старался изо всех сил.

— Когда я поступил на работу в «Уайатт», то даже не подозревал, что мой отец работает здесь грузчиком! Это было потрясающее совпадение. Мама пару лет назад умерла — и я оказался в одной конторе с отцом, замечательным и добрым человеком, который никогда ни о чем меня не просил, ничего не требовал, а только вкалывал до седьмого пота, помогая неблагодарному отпрыску. Вам не кажется, что это судьба? А когда он узнал, что у него неоперабельный рак поджелудочной, то стал задумываться о самоубийстве. Он говорил: лучше покончить с собой, пока рак не прикончил меня...

Женщина вытащила бумажную салфетку и высморкалась, сверкая на Мичема глазами. Директор службы безопасности поморщился.

— Мне просто хотелось показать ему, как много он значит для меня, — прошептал я. — Вернее, для нас всех. Я сказал, что расшибусь в лепешку, но устрою ему праздник — и пускай он ни о чем не беспокоится. Я знаю, что поступил неправильно, глубоко неправильно, сто раз незаконно... Что толку оправдываться, когда и так все ясно? Только, может быть, хоть в чем-то, хоть самую чуточку я все-таки прав...

Женщина потянулась за второй салфеткой, глядя на Мичема так, словно он был величайшим на свете подонком. Тот опустил глаза и покраснел, не в силах встретиться со мной взглядом. У меня у самого от этой истории мороз по коже пошел.

В затененном углу кабинета послышался звук открываемой двери — и аплодисменты. Медленные, громкие хлопки в ладоши.

В проеме стоял Николас Уайатт, основатель и президент корпорации «Уайатт телеком».

Он подошел к нам, продолжая хлопать на ходу и улыбаясь во весь рот.

— Прекрасный спектакль! Просто блестящий!

Я изумленно глянул на него и обиженно покачал головой. Уайатт был метра под два ростом и сложен как борец; вот такой человек навис надо мной, как увеличенная копия самого себя. Известный модник, Уайатт щеголял в костюме от Армани в еле заметную полоску. Он не просто был могущественным; у него и вид был соответствующий.

— Позвольте задать вам вопрос, мистер Кэссиди?

Я не знал, что делать, а потому встал и протянул ему ладонь.

Уайатт не пожал мне руку.

— Как зовут Джонси?

Я замешкался, потом выдавил сквозь зубы:

— Ал.

— Ал? А полное имя?

— Ал... Алан. Вернее, Альберт. Блин!

Мичем уставился на меня.

— Детали, Кэссиди! — сказал Уайатт. — Они вечно тебя подводят! Хотя, должен признаться, ты растрогал меня до глубины души. Особенно эта подробность с Армией спасения... — Он постучал кулаком по груди. — Фантастика!

Я глупо улыбнулся, чувствуя себя дурак дураком.

— Мистер Мичем велел мне постараться.

— Ты очень талантливый малый, Кэссиди, — улыбнулся Уайатт. — Настоящая Шахерезада! Думаю, нам надо потолковать.

4

Н-да, Николас Уайатт — страшный человек. Я никогда не встречался с ним лично, хотя и смотрел его выступления по телику и на сайтах корпорации. За три года, что я проработал в возглавляемой им компании, я видел Уайатта лишь мельком, и то пару раз. Вблизи он оказался еще страшнее и внушительнее: загорелый, черные и блестящие, как вакса, волосы смочены гелем и зачесаны назад волосинка к волосинке, безупречно ровные зубы обнажены в голливудской улыбке.

Ему стукнуло пятьдесят шесть, но он не выглядел на свой возраст. Впрочем, не знаю, как должны выглядеть люди в пятьдесят шесть. В любом случае смотрелся он куда лучше, чем мой потрепанный жизнью и лысеющий отец (которому тоже стукнуло пятьдесят шесть) лет десять назад.

Зачем ему я? Чем еще мог президент компании пригрозить мне после всего, что я услышал от Мичема? Тем, что разрежет меня на тысячу кусочков? Или отдаст живьем на съедение вепрю?

Втайне я слегка надеялся, что Уайатт похвалит меня за гениальное представление, отметив мое недюжинное чувство юмора и смекалку. Однако сия робкая надежда развеялась в прах, не успев родиться. Николас Уайатт вовсе не священник, играющий в баскетбол. Он настоящий мстительный сукин сын!

Я был наслышан о нем и знал, что если ты не дурак, то лучше избегать всякого личного общения с президентом корпорации. Склонять голову при встрече и не привлекать внимания. Он славился приступами ярости, бешеными выволочками и жесткими разборками. Уволить мог ни за что, причем сразу — так, что охранники вышвыривали вас из здания. На собраниях администрации он всегда выискивал себе козла отпущения и всласть глумился над ним. К Уайатту боялись приходить с плохими известиями, а потратить зря хоть секунду его драгоценного времени — упаси Бог! Если, на вашу беду, вы делали Уайатту презентацию, то стоило хоть чему-то не сработать, как он прерывал вас воплями: «Не верю!»

Говорили, что в последнее время он стал мягче, однако я бы так не сказал. С чего бы? Он занимался борьбой, штангой и тяжелой атлетикой. Работники гимнастического зала говорили, что Уайатт всегда вызывал на бой самых серьезных соперников. И никогда не проигрывал. А когда противник сдавался, он только спрашивал, ухмыляясь: «Мне продолжать или как?» Тело у него, по слухам, было как у Шварценеггера — похожее на коричневый презерватив, набитый орехами.

Уайатту было недостаточно победить — для вящего удовольствия ему необходимо было посмеяться над побежденным. Как-то раз на Рождество он написал название своего главного соперника — компании «Трион системс» — на бутылке вина и разбил ее о стенку под торжествующие пьяные вопли сотрудников.

Непосредственные подчиненные у Уайатта были под стать ему, такие же мачо с повышенным содержанием тестостерона. Одевались, как и он, в костюмы от Армани, Прада, Бриони, Китона и других кутюрье, о которых я даже слыхом не слыхивал. Причем все они мирились с его издевательствами, поскольку им дьявольски хорошо за это платили. О президенте нашей компании ходила такая шутка: «В чем разница между Богом и Николасом Уайаттом? В том, что Бог не воображает, будто он — Николас Уайатт!»

Он спал три часа в сутки, питался, похоже, только протеиновыми батончиками, представлял собой настоящую атомную станцию по выработке нервной энергии и при этом дико потел. Его прозвали Истребителем. Он управлял с помощью страха и был крайне злопамятен. Когда его бывшего друга уволили с поста президента крупной компании, работавшей в области высоких технологий, Уайатт послал ему венок из черных роз — подручные босса всегда знали, где раздобыть черные розы. Самое знаменитое высказывание Уайатта, которое он повторял так часто, что его следовало бы выгравировать на граните над главным входом и сделать заставкой на каждом компьютере, гласило: «Конечно, я параноик! Я хочу, чтобы все мои работники были параноиками. Паранойя необходима для успеха!»

Я шагал за Уайаттом по коридору из кабинета службы безопасности в его собственный кабинет. Мне почти приходилось бежать. Да уж, отменный ходок! За мной трусил Мичем, как дубинкой размахивая черным кожаным портфелем. По мере приближения к административному сектору белый гип-сокартон на стенах сменился красным деревом, а ковер стал мягким и пушистым. Мы оказались во владениях Уайатта — в самом логове.

Две похожие, как близнецы, секретарши подняли головы и просияли улыбками, провожая взглядами нашу процессию. Одна блондинка, другая брюнетка. «Линда! Иветт!» — буркнул Уайатт, будто поставил подписи под картинками. Меня ничуть не удивило, что обе они были красотками, словно из модельного агентства. Здесь все всегда на высшем уровне, включая стены, ковер и мебель. Мне невольно подумалось: интересно, входит ли в обязанности девушек оказание дополнительных услуг? По крайней мере сплетни такие я слышал.

Кабинет у Уайатта был просторный. Там могла бы разместиться целая боснийская деревня. Две стеклянные стены от пола до потолка с обалденным видом на город. Две остальные — из какого-то дорогого темного дерева — увешаны журнальными обложками в рамочках с фотографиями Уайатта. Запыхавшись от бега, я вертел головой по сторонам, вылупив глаза. Снимок Уайатта с какими-то другими шишками и покойной принцессой Дианой. Босс вместе с президентом Бушем — сначала с первым, потом — со вторым.

Жестом указав нам на черные кожаные кресла (на вид — как из Музея современного искусства), Уайатт опустился на громадный диван.

Голова у меня шла кругом. Я совершенно потерялся в этом Зазеркалье, не в силах понять, что делаю в кабинете Николаса Уайатта. Может, он любил в детстве отрывать щипцами лапки у насекомых, а потом сжигать их лупой?

— Хорошо ты нас нагрел, ничего не скажешь. Очень впечатляет.

Я улыбнулся, скромно потупившись. Возражать было бессмысленно. «Слава Богу! — подумал я. — Похоже, босс все-таки намерен оценить мою смекалку...»

— Надеюсь, ты знаешь, что никто не может пнуть меня в яйца и остаться безнаказанным? Никто, мать твою!

Так, он вытащил щипцы и лупу...

— Ты, немочь болотная, проработал у меня менеджером по производству три года. Отчеты представлял поганые, за все это время не продвинулся по служебной лестнице ни на ступеньку и только делал вид, что работаешь. Ты не больно честолюбив, верно?

Уайатт говорил очень быстро, и от этого я занервничал еще больше.

— Наверное, — улыбнувшись, ответил я. — У меня другие приоритеты.

— А именно?

Я замешкался. Вопрос на засыпку!

— У всякого есть свои пристрастия, иначе он не стоит ломаного гроша. Работой ты явно не вдохновлен. Так что тебя заводит?

Я редко теряю дар речи, но в тот момент в голову мне не приходило ни единой мало-мальски умной мысли. Мичем не сводил с меня глаз, на его лице, состоявшем из одних острых углов, играла мерзкая садистская усмешка. Совершенно не к месту я вдруг подумал о том, что многие из моих коллег отдали бы правую руку за личную беседу с боссом — хотя бы на полминутки, в лифте или у конвейера. Давно речь заготовили. А я сидел в кабинете шефа и молчал, как манекен.

— Может, в свободное время ты играешь на сцене?

Я покачал головой.

— Тем не менее ты хороший актер. Натуральный Марлон Брандо, мать твою! Маршрутизаторы ты, конечно, продаешь хреново, зато лапшу на уши вешаешь на олимпийском уровне!

— Если это комплимент, сэр, то спасибо!

— Говорят, ты чертовски здорово изображаешь Ника Уайатта. Это правда? Давай-ка посмотрим!

Я покраснел, качая головой.

— Однако в итоге ты меня обокрал и думаешь, что это сойдет тебе с рук.

— Нет, сэр! — воскликнул я, изображая крайнюю степень возмущения. — Я не думаю, что это сойдет мне с рук!

— Уволь меня от своих представлений! Достал! — Он взмахнул рукой, словно римский император, и Мичем подал ему папку. Уайатт глянул в нее. — Способности у тебя выше среднего. В колледже ты учился на инженера. По какой специальности?

— Инженер-электрик.

— Ты с детства хотел стать инженером?

— Мой отец хотел, чтобы я приобрел специальность, которая поможет выйти в люди. А самому мне хотелось играть на гитаре в группе «Перл джем».

— Ну и как? Удалось?

— Не-а, — признался я.

Уайатт улыбнулся уголками губ.

— Ты учился не четыре года, а пять. Что стряслось?

— Меня вышибли на год.

— Ценю твою откровенность. Я уж думал, ты скажешь, что поехал на стажировку за границу. Так из-за чего тебя выперли?

— Из-за дурацкой шутки. У меня были плохие оценки за семестр, поэтому я влез в компьютерную сеть и исправил их. А заодно и соседу по комнате.

— Значит, для тебя это дело привычное. — Уайатт посмотрел на часы, потом глянул на Мичема и снова уставился на меня. — У меня есть идея на твой счет, Адам.

Мне не понравилось, что он назвал мое имя. В его устах оно звучало как-то зловеще.

— Очень хорошая идея. Я бы даже сказал, заманчивое предложение.

— Благодарю вас, сэр.

Я понятия не имел, что у него на уме, однако был уверен, что ничем хорошим или заманчивым там и не пахнет.

— То, что я тебе сейчас скажу, в дальнейшем буду отрицать. Более того: я вчиню тебе иск за клевету, если ты когда-нибудь повторишь мои слова. Усек? Я просто раздавлю тебя, как таракана!

Что бы Уайатт ни имел в виду, раздавить он меня мог, спорить не приходилось. Миллиардер как-никак — третий или четвертый по счету в списке богатейших людей Америки. Кстати, когда-то он был вторым, до того как упали акции корпорации. Ему хотелось стать самым-самым и обогнать Билла Гейтса, но это вряд ли.

Сердце у меня забилось, словно бешеное.

— Ясно.

— Ты хорошо понимаешь, как влип? Стоит тебе выйти за эту дверь, как тебя посадят за решетку минимум на двадцать лет. И это так же точно, как то, что меня зовут Николас Уайатт! Выбирай, голубчик. Я предлагаю сделку.

— Согласен, — прохрипел я.

— Я расскажу в чем суть, Адам. Тебя, смышленый ты мой инженер, ожидает блестящее будущее, если только будешь играть по правилам. Моим правилам!

Лицо у меня горело, как на солнцепеке.

— Я хочу, чтобы ты провернул одно дельце. Особый проект. Я кивнул.

— Короче, ты должен поступить на службу в «Трион».

— В «Трион системс»? — недоуменно переспросил я.

— В отдел маркетинга новой продукции. У них в компании есть пара вакансий на ключевые посты.

— Они в жизни меня не возьмут!

— Ты прав, тебя они не возьмут. На кой им сдался жулик и лентяй? Но молодого гения из корпорации «Уайатт», восходящую суперзвезду, оторвут с руками!

— Простите, я не понимаю...

— Такой умник, а не понимаешь? Ну же, напрягись! «Люсид» — это твое детище, верно?

Он говорил о флагманском продукте компании «Уайатт телеком», микрокомпьютере типа «все в одном флаконе». Потрясающая игрушка! Только я не имел к ней никакого отношения. У меня ее даже не было.

— Они ни за что не поверят, — сказал я.

— Послушай меня, Адам. Самые важные деловые решения я принимаю интуитивно. И моя интуиция подсказывает, что у тебя хватит мозгов и таланта, чтобы добиться успеха. Так ты согласен или нет?

— Вы хотите, чтобы я обо всем вам докладывал? Он сверлил меня стальным взглядом.

— Не только. Я хочу, чтобы ты добывал информацию.

— Шпионил, да? Был этим... как их называют... «кротом»?

Уайатт развел руками, словно хотел спросить: «Ты что, совсем слабоумный?»

— Называй как знаешь. У компании «Трион» есть ценная интеллектуальная собственность, которую я хочу получить. А служба безопасности у них работает что надо, их голыми руками не возьмешь. Только сотрудник «Триона» в состоянии получить к ней доступ, причем не просто сотрудник, а один из главных игроков. Его можно либо завербовать, либо купить, либо подсунуть через парадный вход. Вот мы тебя и подсунем. Незаурядный молодой человек, блестящий специалист с прекрасными рекомендациями. По-моему, они клюнут.

— А если меня поймают?

— Не поймают, — сказал Уайатт.

— И все-таки — а вдруг?

— Будешь стараться — не поймают. А если облажаешься и тебя схватят за шкирку — мы тебя защитим.

Я в этом сильно сомневался.

— Они определенно будут меня подозревать.

— С какой стати? — спросил Уайатт. — В нашем бизнесе люди постоянно прыгают из компании в компанию. Талантливых людей не так уж много, у них всегда полно соблазнов.

Ты добился великолепных результатов в «Уайатт телеком», но ты думаешь, что тебя недооценивают, слишком мало платят. Ты жаждешь получить ответственную должность, тебе нужно более широкое поле деятельности, больше денег... В общем, сам понимаешь.

— Да они меня раскусят в первую же минуту!

— Нет, если не проколешься. Ты изучишь маркетинг, станешь действительно блестящим специалистом, будешь вкалывать так, как никогда еще не вкалывал за всю свою ничтожную жизнь. Из кожи вон вылезешь! Только главный игрок сможет достать мне требуемую информацию. Кстати, если ты возьмешься за старое и попробуешь нагреть «Трион» — наш маленький эксперимент будет закончен. А ты отправишься загорать на нарах.

— Я думал, все ответственные сотрудники должны иметь степень магистра делового администрирования.

— Чушь! Годдард все эти степени ни в грош не ставит — и тут я с ним согласен. У него у самого нет никакой степени. Степени, мол, тормозят мыслительный процесс. Кстати, о торможении мыслительных процессов...

Уайатт щелкнул пальцами, и Мичем протянул ему маленькую металлическую коробочку, очень знакомую. Коробочка из-под таблеток. Уайатт открыл крышку. Внутри лежало несколько беленьких таблеток, по виду похожих на аспирин. Только похожих. Да, знакомая коробочка.

— Ты немедленно перестанешь употреблять эту дрянь, понял? Что это — экстази?

Коробочка с аспирином стояла у меня дома на журнальном столике. Интересно, как они ее заполучили? Я настолько обалдел, что даже не испугался. Уайатт швырнул коробочку в маленькую мусорную корзину, обтянутую черной кожей, которая стояла рядом с диваном. Я услышал, как таблетки шлепнулись на дно.

— И чтобы никакой травки, спиртного и прочей гадости! Ты у нас исправишься и станешь образцово-показательным молодым специалистом, голубчик!

Из всех моих проблем эта, наверное, была самой незначительной.

— А вдруг меня не возьмут на работу?

— На нары! — ухмыльнулся Уайатт. — И не бери с собой туфли для гольфа. Возьми лучше вазелин.

— Даже если я буду стараться изо всех сил?

— Твоя задача — не проколоться. А квалификацию мы тебе обеспечим! Я сам буду твоим наставником. Если завалишь дело...

— О какой сумме идет речь?

— Сумме? Да откуда мне знать, мать твою?! Но можешь поверить, что платить тебе будут куда больше, чем здесь. Шестизначную сумму — это точно.

Я постарался скрыть изумление.

— Плюс моя здешняя зарплата.

Уайатт развернулся ко мне лицом — застывшим как камень — и уставился в упор. В глазах у него не было вообще никакого выражения. «Он, случайно, токсином ботулина не колется?» — промелькнуло у меня в голове.

— Издеваешься?!

— Я сильно рискую.

— Что-что? Извини, но это я сильно рискую! Ты натуральный черный ящик! Большой и жирный вопросительный знак!

— Если бы вы и впрямь так думали, то не предлагали бы мне сделку.

Уайатт повернулся к Мичему.

— Ушам своим не верю!

Мичем выглядел так, словно только что проглотил кусок дерьма.

— Ах ты, говнюк... — начал он. — Да я сейчас возьму трубку и...

Уайатт величественным жестом поднял руку.

— Ладно. Он нахал, но я люблю таких пробивных. Тебя возьмут в «Трион», ты сделаешь свое дело и получишь вдвойне. А если проколешься...

— Понял, — сказал я. — На нары! Позвольте, я подумаю. Завтра дам ответ.

— Советую не болтать об этом. Ни слова ни дружкам, ни отцу. Понятно? — встрял Мичем. — А то не успеешь оглянуться, как на тебя кирпич свалится!

— Понял, — повторил я. — Не стоит мне угрожать.

— Это не угроза, — процедил Уайатт. — Это обещание.

5

Возвращаться на рабочее место смысла не было, так что я пошел домой. Странно как-то сидеть в вагоне метро днем, вместе со стариками, студентами, молодыми мамашами и детьми! Голова у меня все еще шла кругом, перед глазами все плыло.

До моей квартиры от станции минут десять ходу. Денек словно в насмешку выдался солнечный и веселый.

Тенниска на мне еще не просохла и воняла потом. Две молоденькие девушки в комбинезонах со множеством пирсингов, качали стайку малышни на длинной веревке, привязанной к дереву. Малышня визжала. Несколько чернокожих пацанов, сняв рубашки, играли в баскетбол на заасфальтированной площадке за забором. Плитки на тротуаре были неровные, выщербленные, я чуть было не споткнулся, а через миг почувствовал под ногой тошнотворную скользкую массу. Ну конечно, вляпался в собачье дерьмо. Очень символично!

В подъезде сильно разило мочой, то ли кошачьей, то ли людской. Почта еще не пришла. Звеня ключами, я отпер три замка. Старуха, жившая по соседству на лестничной клетке, со скрипом отворила дверь на ширину цепочки — и захлопнула. Она была слишком маленького роста и не могла дотянуться до дверного глазка. Я помахал ей рукой.

В комнате было темно, хотя я и раздвинул жалюзи. В ноздри ударил затхлый смрад от выкуренных накануне сигарет. Поскольку жил я на первом этаже, то не мог проветрить комнату днем.

Обстановка у меня довольно жалкая: напротив зеленого в клеточку (с золотистой нитью) дивана с высокой спинкой, местами залитого пивом, стоит телик «Саньо» с экраном в девятнадцать дюймов и без пульта. В углу одиноко высится узкий недоделанный книжный шкаф. Я плюхнулся на диван, взметнув в воздух облако пыли. Стальная пружина впилась мне в задницу. Я вспомнил черный кожаный диван Николаса Уайатта и подумал: «Интересно, доводилось ли ему когда-нибудь жить на такой помойке? Говорят, он вышел из грязи в князи, но мне как-то не верится; не могу представить, чтобы он когда-либо обитал в такой крысиной норе». Я нашел зажигалку под стеклянным журнальным столиком, закурил и уставился на пачку счетов на столе. В последнее время я даже не вскрывал конверты. На моих «Мастеркард» и трех «Визах» осталось всего ничего, лишь на необходимые расходы.

Естественно, я уже принял решение.

6

— Тебе влетело?

Сет Маркус, мой закадычный друг со школы, три вечера в неделю работал барменом в облюбованном яппи заведении «Бродячий кот», а днем подвизался в качестве помощника юриста в одной из компаний в центре города. Он говорил, что нуждается в деньгах, но я не сомневался, что на самом деле Сет подрабатывает барменом, чтобы не превратиться в занудную конторскую крысу из тех, над которыми мы любили посмеяться.

— За что влетело-то?

Что я ему успел наговорить? Неужели протрепался насчет вызова к Мичему? Очень надеюсь, что нет. Елки зеленые, я же не имею права рассказывать про историю, в которую меня втравили!

— За твою вечеринку.

В баре было шумно, я не очень хорошо его слышал, к тому же кто-то из угла свистнул, сунув два пальца в рот, — пронзительно и громко.

— Вот придурок! Он мне, что ли, свистит? Я ему не собака!

Сет проигнорировал свист.

Я покачал головой.

— Значит, все устаканилось? Потрясающе! С тебя как с гуся вода! Что тебе налить ради праздничка?

— "Бруклин Браун".

Он покачал головой:

— Не-а.

— "Ньюкасл"? «Гиннесс»?

— А может, разливного? Его все равно никто не учитывает.

Я пожал плечами:

— Давай.

Он налил мне желтого пива с пеной. Видать, Сету не часто приходилось это делать, поскольку пена выплеснулась на деревянную стойку. Сет — парень высокий, черноволосый, привлекательный — настоящий магнит для девчонок, со смешной козлиной бородкой и серьгой в ухе. Он наполовину еврей, хотя всегда хотел быть чернокожим. Кроме того, он пел и играл в группе под названием «Скользкие», Я слышал их пару раз — ничего особенного, хотя Сет вечно твердил, что они вот-вот «подпишут контракт». Короче, стать настоящим белым воротничком, чего он так боялся, ему не грозило, поскольку Сет вечно был замешан как минимум в нескольких аферах сразу.

Сет — единственный человек, о котором могу сказать, что он еще более прожженный циник, чем я. Наверное, поэтому мы и подружились. И еще потому, что он не доставал меня разговорами о моем отце, хотя и играл в школьной команде под руководством тренера (и тирана) Фрэнка Кэссиди. В седьмом классе мы с ним оказались соседями по комнате — и сразу прониклись взаимной симпатией, поскольку нас изолировали от прочих за издевательства над учителем математики мистером Паскалем. В девятом классе я перешел в частную школу «Бартоломью Браунинг», где учились отпрыски богатых семей, поскольку отца взяли туда тренером футбольной и хоккейной команд, что давало мне право на бесплатное обучение. В течение двух лет мы с Сетом почти не виделись — пока отца не уволили за то, что он сломал две кости в правом предплечье ученика и еще одну — в левом. Маменька пострадавшего оказалась председателем попечительского совета «Бартоломью Браунинг». Так что бесплатное обучение накрылось, а я вернулся в обычную школу. Отец тоже туда устроился — после «Бартоломью Браунинг», — и я перестал играть в футбол.

Мы с Сетом оба работали в старших классах на автозаправке «Галф», пока ему не надоела эта обдираловка и он не пошел печь пончики в «Данкин Донатс». Летом мы порой мыли окна, вкалывая на компанию, строившую небоскребы в центре города, но потом решили, что болтаться на веревке на уровне двадцать седьмого этажа — вовсе не так классно, как кажется. Это оказалось не только скучно, но и безумно страшно. Паршивое сочетание! Может, некоторые считают такую работу чем-то вроде экстремального спорта, но это больше похоже на затянувшуюся попытку самоубийства.

Свист сделался громче. Люди оборачивались на свистевшего — лысеющего крепыша в костюме; кое-кто начал посмеиваться.

— Черт! Мое терпение кончилось, — проговорил Сет.

— Не надо! — крикнул я вдогонку, однако было уже поздно.

Сет направился в угол бара. Я вытащил сигарету и закурил, глядя, как мой приятель склонился над свистуном, испепеляя его взглядом, — вот-вот схватит нахала за лацканы, но сдержался и что-то сказал. Люди за соседними столиками рассмеялись. Сет с довольным видом направился к стойке, на минуту остановился у столика, где сидели две красотки — брюнетка и блондинка, — перекинулся с ними парой слов и одарил ослепительной улыбкой.

— Ты все еще куришь? Глазам своим не верю! — сказал он мне. — Вспомни про своего папашу, придурок!

Он вытащил сигарету из моей пачки, прикурил, сделал одну затяжку и положил на край пепельницы.

— Спасибо, что не поблагодарил меня за то, что я не курю, — откликнулся я. — А ты сам чего дымишь?

Он выпустил из ноздрей струю дыма.

— Во-первых, люблю делать несколько дел сразу. А во-вторых, мои родственники не болеют раком. Просто сходят с ума.

— У него не рак.

— Ну эмфизема — какая разница? Как он?

— Нормально.

Я пожал плечами. Мне не хотелось углубляться в эту тему, да и Сету тоже.

— Одна из этих красоток заказала «Космополитен», а другая — замороженный коктейль. Черт бы их побрал!

— Чем ты так недоволен?

— Да возиться долго, а чаевых получишь с гулькин нос. Бабы никогда не дают на чай, это я уже усвоил. Бог ты мой, мужику откроешь банку с пивом — и пара баксов твои! Замороженный коктейль... — Он покачал головой. — Одуреть можно!

Сет на минуту погрузился в работу, со стуком шлепнув на стойку пару бокалов под визгливый аккомпанемент включенного блендера. Потом с убийственной улыбкой отнес напитки дамам. Они не дали ему чаевых даже с гулькин нос, а затем обе обернулись ко мне, расплывшись в улыбках.

— Что ты потом делаешь? — спросил Сет, вернувшись.

— Потом?

Было уже почти десять, а завтра в полвосьмого мне нужно было явиться к инженеру компании «Уайатт». Пару дней он будет меня натаскивать, в деталях излагая проект «Люсид», потом еще пару дней мной займется завотделом маркетинга новой продукции, не говоря уже о регулярных занятиях с «личным тренером». Да, распорядок установили суровый. Натуральный учебный лагерь для лизоблюдов! И никаких опозданий — попробуй только явиться поздно! Но Сету я сказать не мог. И никому не мог.

— Я заканчиваю в час, — сообщил Сет. — Эти цыпочки спросили, не хочу ли я пойти с ними в «Салсу». Я сказал, что с другом. Они на тебя посмотрели и не возражают.

— Я не могу.

— Что?

— Мне завтра рано на работу. И без опозданий.

— Что? — с изумлением воззрился на меня Сет. — Что ты несешь?

— У меня серьезное задание. Не могу завтра задерживаться. Большой проект...

— Шутишь, что ли?

— К сожалению, нет. А разве тебе самому не надо утром на работу?

— Ты что, один из них?! Хочешь стать конторской крысой?

— Пора взрослеть, — ухмыльнулся я. — Хватит ребячиться. Сет посмотрел на меня с нескрываемым отвращением.

7

Через десять дней утомительных занятий с инженерами и специалистами по маркетингу, имевшими отношение к проекту «Люсид», голова моя была битком набита ненужной информацией. Мне выделили крохотный кабинет в административном крыле — бывшую кладовку, где я, впрочем, почти и не сидел. На работу ходил прилежно, стараясь не нарываться на неприятности. Трудно сказать, надолго бы меня хватило или нет, однако призрак койки в камере «Марион» был хорошим стимулом.

И вдруг как-то утром меня вызвали в кабинет, находившийся через две двери от логова Николаса Уайатта. На медной табличке было написано имя: «Джудит Болтон». Кабинет весь так и сиял белизной — белый ковер, обитая белым бархатом мебель, стол из белого мрамора и даже белые цветы.

Николас Уайатт сидел на белом кожаном диване рядом с привлекательной женщиной лет сорока, которая фамильярно беседовала с ним, то и дело касаясь руки босса и смеясь. Рыжие волосы, отливающие медью, длинные ноги, стройное тело, над которым она, без сомнения, тщательно трудилась, темно-синий костюм. Голубые глаза, блестящие губы сердечком и кокетливо приподнятые кверху брови. Когда-то она наверняка была просто сногсшибательна, но в ней не хватало мягкости, что ли...

Я вспомнил, что видел ее на прошлой неделе вместе с Уайаттом, когда он заглядывал в кабинет, где меня обрабатывали инженеры и спецы по маркетингу. Она вечно что-то шептала ему на ухо, глядя в мою сторону, однако нас друг другу не представили, и мне оставалось только гадать, кто же она такая.

Не вставая с дивана, дама протянула ладонь — длинные пальцы, красный лак на ногтях — и крепко пожала мою руку.

— Джудит Болтон.

— Адам Кэссиди.

— Вы опоздали, — заметила она.

— Заблудился, — сказал я, пытаясь разрядить обстановку.

Джудит покачала головой, улыбнулась, потом слегка нахмурилась:

— Вы не очень-то пунктуальны. Не опаздывайте больше, пожалуйста. Вы меня поняли?

Я улыбнулся в ответ — как улыбался копам, когда они спрашивали, знаю ли я, с какой скоростью еду. Да, ничего не скажешь, железная леди.

— Понял.

Я сел на кресло напротив нее. Уайатт с интересом наблюдал за нашим разговором.

— Джудит — один из самых ценных моих игроков. Мой лучший тренер. Мое доверенное лицо. Советую прислушиваться к каждому ее слову.

И наш президент удалился.

Клянусь, вы бы меня не узнали. Я стал другим человеком. Пересел из старой колымаги в серебристую «Ауди А6», купленную в кредит, предоставленный компанией, и полностью сменил гардероб. Одна из секретарш Уайатта — брюнетка, оказавшаяся бывшей фотомоделыо из Британской Вест-Индии, — как-то повела меня днем в дорогой магазин, куда я раньше не заглядывал и где, по ее словам, она покупала одежду для Ника Уайатта. Секретарша выбрала несколько костюмов, рубашек, галстуков и туфель — за счет представительских расходов корпорации. Она купила мне даже носки, обозвав их гольфами, причем не обычные, как я привык, а от Армани и Эрменджильдо Зенья. У них и впрямь была особая аура: так и видишь, как итальянские вдовы мастерят их вручную под музыку Верди.

Баки — «собачью шерсть», как она их назвала, — мне велели сбрить. И никакого художественного беспорядка на голове. Моя наставница отвела меня в изысканный салон, откуда я вышел похожим на модель Ральфа Лорена, разве что не таким сладеньким. Мне было страшно думать о нашей следующей встрече с Сетом; представляю, какой тирадой он разразится!

Мне придумали легенду. Коллегам и менеджерам из отдела маршрутизаторов сказали, что я переведен на другую должность. Ходили слухи, что меня сослали в Сибирь, поскольку начальник отдела устал от моей безалаберности. Другие говорили, что одному из директоров корпорации очень понравилась моя служебная записка, он пришел в восторг от моей расторопности, и меня не понизили, а повысили. Правды не знал никто. Общеизвестно было лишь то, что в один прекрасный день я внезапно ушел из своей каморки.

Если бы кто-нибудь дал себе труд приглядеться повнимательнее к списку сотрудников на сайте корпорации, он увидел бы, что теперь моя должность называлась директор по специальным проектам при администрации президента.

Таким образом моя легенда обрела электронную плоть.

Джудит повернулась ко мне и продолжила беседу:

— Если тебя возьмут в «Трион», будешь приходить в кабинет за сорок пять минут до начала рабочего дня. Выпивать за обедом и после работы запрещено категорически. Никаких вечеринок, коктейлей, посиделок с «друзьями» из компании. Все праздники отменяются. Если придется идти на корпоративный прием, будешь пить содовую.

— Вы говорите так, будто я анонимный алкоголик!

— Приверженность к употреблению спиртных напитков — признак слабости.

— В таком случае курение, очевидно, тоже исключается.

— Ошибаешься, — сказала она. — Это мерзкая и отвратительная привычка, свидетельствующая о недостатке самоконтроля, но есть и другие соображения. Потусоваться в курилке — прекрасная возможность завести знакомство с людьми из разных отделов и получить ценную информацию. А теперь пара слов о твоем рукопожатии. — Джудит покачала головой. — С ним у тебя слабовато. Решение о принятии человека на работу принимается за первые пять минут, во время рукопожатия. Если кто-то скажет тебе, что это не так, он солжет. Ты получаешь работу, когда тебе пожимают руку, а во время собеседования нужно бороться только за то, чтобы ее не потерять. Поскольку я женщина, ты старался быть деликатным. А зря! Не бойся, жми крепче и не отпускай...

Я проказливо улыбнулся и перебил ее:

— Последняя женщина, которая мне это говорила...

Она застыла в напряженном молчании.

— Извините.

Джудит, по-кошачьи склонив голову набок, улыбнулась в ответ:

— Благодарю. Не отпускай руку пару секунд. Смотри мне в глаза и улыбайся. Вложи в эту улыбку всю свою искренность и обаяние. Давай попробуем еще раз.

Я встал и снова пожал Джудит Болтон руку.

— Уже лучше, — заметила она. — Ты очень естественный. Люди, встречая тебя, думают: «Что-то в этом парне мне нравится, сам не знаю что». Да, в тебе есть шарм. — Она смерила меня оценивающим взглядом. — Ты что, сломал когда-то нос?

Я кивнул.

— Дай-ка угадаю: играл в футбол?

— В хоккей.

— Неплохо. Занимаешься спортом, Адам?

— Занимался.

Я сел обратно в кресло.

Джудит склонилась ко мне, положив подбородок на ладони и внимательно глядя в глаза.

— Это видно — по твоей походке, по осанке. Славно, славно. Но ты не синхронизируешь.

— Не понял.

— Тебе нужно синхронизировать движения. Как в зеркале. Я склонилась вперед — и ты делаешь то же самое. Я откинусь на спинку — ты повторяешь. Я положу ногу на ногу — и ты тоже. Смотри за наклоном моей головы и постарайся стать моим отражением. Синхронизируй даже свое дыхание с моим. Только незаметно, не пародируя. Именно так мы общаемся с людьми на подсознательном уровне. Тогда они чувствуют себя комфортно. Им нравятся люди, похожие на них самих. Понятно?

Я обезоруживающе улыбнулся — по крайней мере мне так казалось.

— И еще одно. — Она нагнулась еще ближе. — Ты переборщил с жидкостью после бритья.

Я вспыхнул от смущения.

— Дай-ка угадаю... «Драккар нуар». — Уверенная в собственной правоте, Джудит не стала дожидаться ответа. — Приемчик на уровне средней школы. Чтобы у девчонок-болельщиц коленки подгибались.

Позже я узнал, что за птица Джудит Болтон. Она была важной персоной, которая несколько лет назад перешла из консалтинговой компании «Маккинси и К°» в «Уайатт телеком» в качестве личного консультанта Николаса по щекотливым персональным делам, разрешению конфликтов в высших эшелонах корпорации, а также психологическим аспектам сделок, переговоров и приобретений. Благодаря степени доктора психологии ее называли доктор Болтон. Но как бы ее ни именовали: «ответственным за персонал» или же «наставником по стратегии лидерства», по сути, она была чем-то вроде личного олимпийского тренера Уайатта. Джудит советовала ему, кто из сотрудников годится в управленцы, а кто нет, кого следует уволить, кто плетет заговоры за его спиной. Она просвечивала сотрудников как рентгеном, мгновенно улавливая любые признаки нелояльности. Уайатт, без сомнения, переманил ее от Маккинси и платил ей дикие бабки. Джудит оказалась настолько незаменимой, что позволяла себе не соглашаться с Николасом и разговаривать с ним в таком тоне, которого он не потерпел бы ни от кого другого.

— Итак, наше первое задание — подготовиться к собеседованию.

— Ну, сюда-то меня приняли... — неуверенно проговорил я.

— Мы играем в другой лиге, Адам, — улыбнулась Джудит. — Ты теперь звезда, которую компания «Трион» должна захотеть переманить от нас. Тебе нравится работа в «Уайатт телеком»?

Я уставился на нее, чувствуя себя дурак дураком.

— Я же отсюда ухожу, верно?

Джудит закатила глаза и глубоко вдохнула.

— Нет. Ты должен отвечать позитивно. — Она повернулась ко мне в профиль и вдруг заговорила моим голосом (потрясающе похоже!): — Мне очень нравится! Я испытываю такое вдохновение! У меня великолепные коллеги!

Пародия была настолько точной, что я ошалел; такое чувство, будто слушаешь себя на автоответчике.

— Зачем же я пришел на собеседование в «Трион»?

— Возможности, Адам. Тебе нравится работать в «Уайатте». Тебя ничто здесь не раздражает. Ты просто делаешь следующий шаг в своей карьере, а в «Трионе» больше возможностей, чтобы стать быстрее, выше, сильнее. Какое у тебя самое слабое место, Адам?

Я подумал ровно секунду.

— У меня его нет. Никогда не следует говорить о своих слабостях.

— Бога ради! Подумают, что ты либо самовлюбленный нарцисс, либо дурак.

— Это вопрос на засыпку?

— Конечно, на засыпку! Собеседование — все равно что минное поле, голубчик. Ты должен признать за собой какую-нибудь слабость — естественно, не отталкивающую. Можешь сказать, что ты слишком верный супруг или слишком любящий отец. — Она вновь заговорила моим голосом: — Порой мне так нравится работать с какой-нибудь компьютерной программой, что я даже не пытаюсь попробовать другие. Или — иногда, если меня беспокоит какая-то мелочь, я не говорю об этом, чтобы не накалить атмосферу. Значит, ты не зануда! Вот еще одна фишка: мол, проект так поглощает меня, что я работаю день и ночь, поскольку стараюсь добиться максимального результата; быть может, в этом не всегда есть необходимость. Понял? Да они просто растают, Адам!

Я улыбнулся, кивнул. Боже правый, во что же я вляпался?!

— Какую самую большую ошибку ты допустил в своей деятельности?

— Очевидно, я должен в чем-то признаться, — нервно выпалил я.

— Ты быстро схватываешь, — сухо заметила Джудит.

— Может, я как-то раз взял на себя слишком много и...

— ...и завалил все дело? Значит, ты не осознаешь границ собственной компетентности? Нет, не пойдет. Ты должен сказать: «Да не очень большую. Как-то я составлял отчет для босса и забыл переписать его на дискету. Компьютер полетел, и мне пришлось начать все сначала. Чтобы восстановить отчет, просидел до утра. Но это был хороший урок! С тех пор я всегда делаю копии». Ясно? Самая большая ошибка, которую ты допустил, случилась не по твоей вине, к тому же ты все исправил.

— Ясно.

Воротничок рубашки давил мне горло. Я жаждал поскорее вырваться отсюда.

— Ты правда талант, Адам, — сказала она. — Ты справишься!

8

Вечером накануне собеседования в «Трионе» я зашел проведать отца. Обычно я заглядывал к нему раз в неделю — или чаще, если он просил. А просил он нередко, отчасти из-за одиночества (мама умерла шесть лет назад), отчасти оттого, что стал параноиком от стероидов, которые принимал, и подозревал сиделок в желании убить его. Поэтому отец никогда не звонил, чтобы просто поболтать, — он вечно жаловался, ныл и обвинял меня во всех грехах. У него пропало болеутоляющее, наверняка стащила Карин, сиделка; кислород, поставляемый фармацевтической компанией, паршивого качества; сиделка Ронда постоянно наступает на кислородный шланг, а когда вытаскивает трубки у него из носа, то чуть не обрывает уши.

Я с огромным трудом уговаривал сиделок остаться подольше — и это очень мягко сказано. Как правило, мало кому удавалось продержаться больше нескольких недель. Фрэнсис К. Кэссиди всегда имел несносный характер, сколько я его помню, а с возрастом так и вовсе озлобился. Он выкуривал две пачки сигарет в день и надсадно кашлял, страдая от бронхита. Поэтому неудивительно, что у него обнаружили эмфизему. А чего он ожидал? Да отец уже несколько лет не мог задуть свечи на праздничном торте в день рождения! Теперь эмфизема вступила в заключительную стадию, а значит, папаня протянет еще пару недель или месяцев. А может, и десять лет. Точнее никто сказать не мог.

К сожалению, заботы по уходу за отцом легли на мои плечи, поскольку я был его единственным отпрыском. Он по-прежнему жил на первом этаже в трехкомнатной квартире, где прошло мое детство, и после смерти матери не изменил там ничего — все тот же вечно барахливший холодильник старомодного золотистого цвета, просевший с одной стороны диван, пожелтелые от старости кружевные занавески на окнах. Отец не скопил никаких сбережений, а пенсию получал поистине жалкую; ему едва хватало на лекарства. Поэтому часть моего жалованья уходила на оплату квартиры и сиделок, а также прочие мелочи. Я никогда не ждал от него благодарности — и никогда ее не получал. Отец ни за что не попросил бы у меня денег, ни в жизнь! Мы оба делали вид, будто он живет на какую-то мифическую благотворительность.

Когда я пришел, он сидел в своем любимом кресле с трубками в носу (кислород ему требовался постоянно) напротив громадного телика — это теперь стало его основным занятием и еще одним поводом для жалоб. На экране мелькала какая-то информационно-рекламная передача.

— Привет, пап, — сказал я.

Он не ответил, завороженно глядя на экран, будто там показывали сцену в душе из «Психоза». Как же он похудел! Хотя грудь по-прежнему колесом, постриженные ежиком волосы совсем седые.

Оторвавшись наконец от экрана, отец глянул на меня и буркнул:

— Эта стерва уходит. Ты знаешь?

Стервой была очередная сиделка по имени Морин, довольно вспыльчивая ирландка лет пятидесяти с худощавым лицом и ядовито-рыжими крашеными волосами. Прихрамывая — у нее было что-то с бедром, — она прошла через гостиную с пластмассовым ведром, доверху полным белыми теннисками и боксерскими шортами, составлявшими львиную долю гардероба отца. Меня удивило только то, что она продержалась так долго. У отца стоял на столе рядом с креслом колокольчик, в который он звонил каждый раз, когда нуждался в помощи сиделки. Похоже, он нуждался в ней постоянно. Кислородные трубки то не работали как надо, то просто выпадали из ноздрей, то ему была нужна помощь, чтобы добраться до туалета и пописать. Время от времени отец требовал вывезти себя на «прогулку» в моторизованном инвалидном кресле, чтобы проехаться по торговому центру, поворчать по поводу панков и в очередной раз оскорбить сиделку. Он обвинял ее в том, что она крадет болеутоляющее. Такое любого нормального человека довело бы до белого каления, и Морин явно была уже на грани.

— Скажите ему, как вы меня обозвали! — потребовала она, поставив корзинку на диван.

— Бога ради! — отмахнулся отец. Говорил он короткими предложениями, поскольку все время задыхался. — Ты кладешь мне в кофе антифриз! Я чувствую. По телевизору это называют преступлением против седин. Убийством немощных.

— Пожелай я вас убить, я бы воспользовалась более сильным средством, чем антифриз, — огрызнулась Морин.

У нее был ярко выраженный ирландский акцент, не пропавший за двадцать с лишним лет, что Морин прожила здесь. Отец постоянно обвинял сиделок в том, что они пытаются его убить. Впрочем, даже если он был прав, кто посмел бы их осудить?

— Он обозвал меня таким словом!.. Я даже повторять не хочу.

— Черт побери! Я назвал ее шлюхой. Очень даже вежливое слово для нее. Она набросилась на меня! Я сижу тут, мать твою, прикованный трубками, а эта шлюха меня бьет!

— Я просто вырвала у него из рук сигарету, — объяснила Морин. — Он решил втихую курнуть, пока я стирала внизу белье. Как будто я запаха не почую! — Она посмотрела на меня. Один глаз у нее косил. — Ему запрещено курить! Не знаю, где он прячет сигареты, но я точно знаю, что он их прячет!

Отец торжествующе улыбнулся.

— Хотя какая разница? — буркнула она. — Я здесь последний день. Нет моих сил больше!

Публика в телешоу (нанятая за плату) восторженно заахала и разразилась овацией.

— Да я этого даже не замечу! — заявил отец. — Она ни хрена не делает. Посмотри, какая тут пылища! Чем эта шлюха занимается?

Морин схватила корзинку с бельем.

— Мне надо было уйти месяц назад. Зачем я вообще взялась за эту работу?

Она вышла из комнаты своей странной хромающей походкой.

— Следовало уволить ее, как только она появилась, — проворчал отец. — Я сразу понял, что она убийца. — Он с натугой выдохнул, словно дышал через солому.

Я не знал, что делать. Оставлять отца одного невозможно — он не в силах даже до туалета дойти без посторонней помощи. А в приют идти отец категорически отказался: заявил, что скорее покончит с собой.

Я положил ладонь на его левую руку, большой палец которой подсоединен к мигающему красному индикатору — по-моему, он называется оксиметр и служит для измерения пульса. На экране светилось «88 процентов».

— Мы найдем кого-нибудь, пап, не волнуйся.

Он отдернул руку.

— Что она за сиделка, черт возьми? Да ей же на всех наплевать! — Отец надолго закашлялся, потом сплюнул мокроту в скомканный платок, который выудил откуда-то из кресла. — Не понимаю, почему бы тебе не переехать сюда? Все равно твоя работа — не бей лежачего!

Я покачал головой:

— Не могу, папа. Мне надо выплатить остаток за учебу.

Не хотелось упоминать о том, что кто-то также должен платить вечно меняющимся сиделкам.

— Да уж, много хорошего дал тебе колледж! Выброшенные деньги! Ты только и знал, что кутил с дружками. За что я платил по двадцать тысяч в год? Чтобы ты трахался со всеми напропалую? Мог с таким же успехом делать это и здесь!

Я улыбнулся, давая ему понять, что не обижаюсь. Не знаю, то ли стероиды и преднизолон, который он принимал против закупорки дыхательных путей, сделали его сволочью, то ли отец был таким «нежным» по натуре.

— Твоя мать, упокой Господь ее душу, избаловала тебя вконец. Превратила в ленивого котяру. — Он с шумом всосал воздух. — Зря прожигаешь жизнь. Когда ты наконец найдешь нормальную работу, черт побери?

Умеет мой папаша нажимать на слабые места! Я подождал, пока схлынула волна раздражения. Нельзя принимать его всерьез, не то и рехнуться недолго. Мне всегда казалось, что его ярость сродни собачьему бешенству — явление совершенно неуправляемое. В детстве, когда я не мог за себя постоять, он вытаскивал ремень и порол меня до посинения. А закончив экзекуцию, бормотал: «Видишь, до чего ты меня довел?»

— Я пытаюсь.

— Ты неудачник! Они это за милю видят!

— Кто?

— Да эти компании! Неудачники никому не нужны. Все хотят победителей. Принеси-ка мне кока-колы!

Вечная мантра отца, еще со времен тренировок, — что я неудачник, что важна только победа, а прийти вторым — значит проиграть. Бывало, подобные разговоры выводили меня из себя. Но теперь я привык и пропускал все мимо ушей.

Я пошел на кухню, думая о том, что же нам теперь делать. Отцу необходим круглосуточный уход, тут и говорить не о чем. Однако из агентств к нам больше никого не пришлют. Сначала к нему ходили настоящие больничные сиделки, подрабатывавшие во вторую смену. Когда он их разогнал, мы стали приглашать малоквалифицированных людей, прошедших двухнедельный курс и получивших сертификат. Теперь приходилось искать кого угодно, по объявлениям в газетах.

Морин навела в золотистом холодильнике «Кекмор» образцовый порядок, прямо как в государственной лаборатории. Ряды кока-колы стояли один за другим на проволочной полке, которую Морин зафиксировала ровно на нужной высоте. Даже стаканы в шкафчике, обычно пыльные и грязные, сияли чистотой. Я положил лед в два стакана и налил колу из банок. Нужно умаслить Морин, извиниться за поведение отца, умолять и просить, даже подкупить, если надо. Пусть останется хотя бы до тех пор, пока я найду ей замену! Может, воззвать к ее чувству ответственности? Хотя желчность папеньки наверняка порядком разъела сие чувство. Если честно, я был в отчаянии. Если завалю завтра собеседование, свободного времени у меня будет навалом, да только я окажусь за решеткой где-нибудь в Иллинойсе. Нет, так не пойдет!

Я принес в комнату стаканы. Льдинки позвякивали на ходу. Информационно-рекламная программа все еще продолжалась. Сколько ж они идут, эти ролики? И кто их смотрит? Кроме отца, естественно.

— Ни о чем не беспокойся, папа, — сказал я.

Но он уже уснул. Я постоял над ним пару секунд, пытаясь понять, дышит старик или нет. Дышит! Подбородок упал на грудь, голова завалилась под странным и смешным углом. Кислород, тихо шипя, тек по трубкам. Где-то в подвале Морин двигала вещи, очевидно, репетируя в уме прощальную речь. Я поставил кока-колу на стол, заваленный лекарствами и пультами управления.

Потом склонился и поцеловал старика в красный лоб, испещренный пятнами.

— Мы кого-нибудь найдем, — тихо сказал я.

9

Главное здание «Трион системс» походило на Пентагон, только блестящий от хрома. Каждая из пяти сторон представляла собой семиэтажное крыло. Проектировал его какой-то знаменитый архитектор. Внизу находился гараж, забитый «БМВ», «рейнджроверами», «вольво» — короче, всеми марками мира. И ни единого свободного местечка.

Я сказал свое имя «администратору приемной» (так у них именовалась секретарша) в крыле "В". Она напечатала на липком ярлычке — «Посетитель». Я приклеил его на нагрудный карман своего серого костюма от Армани, а чуть погодя за мной пришла женщина по имени Стефани.

Она была помощницей Тома Лундгрена, человека, который хотел взять меня на работу. Я попытался расслабиться и заняться медитацией.

«Трион» подыскивала менеджера по маркетингу — он неожиданно уволился, а я был натаскан, генетически модифицирован и переведен в цифровой формат как раз для этой должности. В последние недели «охотникам за головами» то и дело намекали об удивительном молодом гении из «Уайатт телеком», который созрел для перемены места работы. Лакомый кусочек. Слухи распространялись как бы случайно среди сотрудников разных компаний. Мне стали приходить по голосовой почте сообщения от вербовщиков.

А кроме того, я выполнил домашнее задание по «Трион системс». Этот гигант по производству бытовой электроники был основан в начале семидесятых легендарным Огастином Годдардом, которого звали не Гас, а Джок. Фигура почти культовая! Окончил Калифорнийский технологический институт, служил на флоте, пошел работать в компанию полупроводников «Фэрчайлд», потом переметнулся в «Локкид», где изобрел совершенно новую технологию производства трубок для цветных телевизоров. Его считали гением, однако в отличие от гениев-тиранов, какими обычно становятся основатели гигантских корпораций, Джок не был сволочью. Люди любили его и были ему искренне преданы. Он правил своей империей по-отечески, хотя и издалека. Редкие встречи Годдарда с общественностью назывались «явлениями», словно он был НЛО.

Хотя корпорация «Трион» больше не выпускала трубки для цветных телевизоров, трубка Годдарда по лицензии была передана «Сони», «Мицубиси» и другим японским компаниям, производящим телевизоры для Америки. Сам Годдард занялся электронными коммуникациями, где знаменитый модем Годдарда стал очередным прорывом в технологии. Теперь в «Трионе» производили сотовые телефоны, пейджеры, компьютерное железо, цветные лазерники, микрокомпьютеры и прочие штучки.

В дверях приемной появилась сухощавая женщина с курчавыми каштановыми волосами.

— Вы, должно быть, Адам?

Я крепко пожал ей руку.

— Рад познакомиться.

— Меня зовут Стефани, — сказала она. — Я ассистент Тома Лундгрена.

Стефани повела меня к лифту, и мы поехали на шестой этаж. Немножко поболтали. Я старался говорить с энтузиазмом, но не перебарщивая; Стефани рассеянно слушала. Шестой этаж был весь разгорожен перегородками, и люди сидели в отдельных кубиках. Я шагал вслед за Стефани по лабиринту, думая о том, что не нашел бы обратного пути к лифту, даже если бы сыпал хлебные крошки. Все здесь было стандартным до безликости, за исключением монитора, мимо которого я прошел, с трехмерным изображением головы Джока Годдарда — усмехающейся и вертящейся, как у Линды Блэр в «Изгоняющем дьявола». Попробуйте сделать нечто подобное в компании «Уайатт» — я имею в виду с головой Ника Уайатта, — его гориллы ноги бы вам переломали!

Мы подошли к конференц-залу с табличкой «Студебекер».

— "Студебекер"? — удивился я.

— Да, все конференц-залы носят названия классических американских машин. «Мустанг», «Тандерберд», «Корветт», «Камаро». Джок любит американские автомобили.

Она произнесла слово «Джок» так, словно заключила его в кавычки, давая понять, что не общается с шефом на ты, просто все его так называют.

— Хотите что-нибудь выпить?

Джудит Болтон велела мне всегда отвечать «да», поскольку люди любят оказывать услуги, и все, включая секретарш, будут потом обсуждать мое поведение.

— Колу или пепси, все равно, — сказал я. — Спасибо.

Я сел за стол лицом к двери — однако не во главе стола, а сбоку. Через пару минут в помещение вошел плотный человек в костюме цвета хаки и темно-синей рубашке с логотипом корпорации. Том Лундгрен: я сразу узнал его благодаря досье, подготовленному для меня Джудит Болтон. Глава отдела персональных устройств связи. Сорок три года, пятеро детей, заядлый игрок в гольф. За ним появилась Стефани с баночкой колы и бутылкой минералки.

Лундгрен сжал мою руку, чуть не раздавив ее.

— Адам? Я Том Лундгрен.

— Рад познакомиться.

— Взаимно. Я много о вас слышал.

Я улыбнулся и скромно пожал плечами. Лундгрен был без галстука; рядом с ним я выглядел как представитель похоронного бюро. Джудит Болтон предупреждала, что такое может случиться, но посоветовала все же одеться для собеседования как можно более формально — в знак уважения, так сказать.

Лундгрен сел рядом, повернувшись ко мне лицом. Стефани тихо испарилась, так же бесшумно закрыв за собой двери.

— Полагаю, работать в компании «Уайатт» приходится напряженно?

Его тонкие губы то и дело раздвигались в быстрой улыбке, столь же быстро исчезавшей без следа. Кожа на лице выглядела покрасневшей — то ли от частой игры в гольф, то ли от какого-то воспаления. Он быстро дергал правой ногой вверх-вниз. Настоящий сгусток нервной энергии! Казалось, Том перебрал с кофеином. Я тоже невольно занервничал, потом вспомнил, что он мормон и не пьет кофе. Не хотел бы я с ним встретиться после того, как он выпьет пару чашек! Его бы наверняка вынесло на межгалактическую орбиту.

— Я работы не боюсь, — ответил я.

— Рад слышать. Мы тоже. — Улыбка вспыхнула на губах и погасла. — По-моему, в нашей компании подобрались блестящие специалисты. Все работают как часы. — Лундгрен открутил крышку и отхлебнул минералки. — Я всегда говорил, что «Трион» — отличное место для работы, когда ты в отпуске. Ты можешь отвечать на электронные послания, получать голосовые сообщения, делать все, что угодно, — и тем не менее за отдых приходится расплачиваться. Ведь когда возвращаешься, твой почтовый ящик полон доверху, и все равно к концу дня чувствуешь себя выжатым, будто лимон.

Я кивнул и понимающе улыбнулся:

— Мне это знакомо. Крутишься как белка в колесе, причем не в одном. Главное — правильно выбрать колесо.

Я зеркально отображал все жесты Лундгрена; он, похоже, этого не замечал.

— Верно. Вообще-то мы не собирались никого нанимать, но одного из наших менеджеров внезапно перевели в другое место.

Я снова кивнул.

— "Люсид" — гениальная штука, она действительно помогла Уайатту остаться на плаву. Ваше детище, да?

— Скорее моей команды.

Кажется, ему это понравилось.

— Вы, должно быть, классный специалист, раз сумели такое придумать.

— Не знаю. Я много работаю, мне нравится мое дело — и я попросту оказался в нужном месте в нужное время.

— Вы слишком скромничаете.

— Возможно.

Я улыбнулся. Он действительно поверил в мою напускную скромность и прямоту!

— Как вы это сделали? В чем секрет?

Я выдохнул, сложив губы колечком, словно вспоминая о прошедшем марафоне. Потом покачал головой:

— Да нет никакого секрета. Командная работа. Обсуждения, мотивация сотрудников.

— А поточнее?

— Если честно, мы хотели похоронить «Палм». — Я говорил о наладоннике Уайатта, обошедшем на рынке «Пилота». — На ранних стадиях выработки концепции мы собрали целую команду — инженеров, специалистов по маркетингу, наших дизайнеров, привлекли дизайнеров из других фирм. — Я выпалил всю эту тираду без запинки, поскольку выучил ответ наизусть. — Просмотрели исследования по маркетингу, пытаясь учесть все недостатки в продукции «Триона», «Палма», «Хэндспринга», «Блэкберри».

— И какие же недостатки у наших аппаратов?

— Скорость. Беспроводная передача ни к черту. Да вы и сами знаете.

Это был тщательно продуманный ответ: Джудит проинструктировала меня насчет откровенных высказываний Лундгрена на совещаниях. Он всегда критиковал слабые места «Триона». Поэтому Джудит пошла на риск, решив, что Лундгрен презирает подхалимаж и любит рубить правду-матку в лицо.

— Верно! — сказал он, просияв миллисекундной улыбкой.

— Вообще-то мы проиграли целый ряд сценариев. Чего действительно хотят мама футболиста, директор компании, прораб на стройке. Обговорили набор функций, форм-фактор и так далее. Обсуждения были совершенно свободными. Мне хотелось добиться, чтобы элегантность дизайна сочеталась с простотой.

— Быть может, вы слишком увлеклись дизайном, пожертвовав функциональностью? — заметил Лундгрен.

— Что вы имеете в виду?

— Отсутствие слота для флэш-памяти. Единственный серьезный недостаток вашего продукта, насколько я могу судить.

Он кинул мне мяч, и я с энтузиазмом отбил подачу:

— Совершенно с вами согласен!

Меня и правда напичкали историями о «моем» успехе и якобы допущенных ошибках — я мог рассказывать о них часами, словно о сражениях на поле битвы.

— Большой недочет. Кстати, изначально в проекте слот был предусмотрен, но в процессе работы мы от него отказались из экономии объема.

Ну? Как тебе это понравится, Лундгрен?

— Работаете над новым поколением?

Я покачал головой:

— Извините, не могу об этом говорить. Интеллектуальная собственность «Уайатт телеком». Я не пытаюсь быть корректным, для меня это вопрос морали. Когда даешь слово, надо его держать. Если вы недовольны...

Лундгрен улыбнулся, на сей раз совершенно искренне и одобряюще. Мастерский бросок.

— Ничего подобного. Напротив, это вызывает уважение. Тот, кто выдает секреты предыдущего работодателя, выдаст и наши.

«Предыдущего работодателя»? Отлично! Похоже, Лундгрен уже подписался и все решил.

Вытащив пейджер, он быстро глянул на экран. Там беззвучно мигали несколько сообщений, полученных за время нашей беседы.

— Не буду больше отнимать у вас время, Адам. Я представлю вас Норе.

10

Нора Соммерс оказалась блондинкой лет пятидесяти с широко расставленными блестящими глазами. Вид у нее был до крайности хищный, хотя, возможно, я находился в плену предубеждения после прочитанного досье, где ее характеризовали как безжалостного тирана. Она возглавляла проект «Маэстро», нечто вроде «Блэкберри» в уменьшенном масштабе, который в последнее время начал проваливаться в тартарары, и славилась тем, что любила созывать сотрудников на совещания в семь утра. Никто не хотел к ней в команду, поэтому она с трудом находила сотрудников внутри компании.

— Значит, работать на Ника Уайатта — не сахар, да? — начала она.

Я и без Джудит Болтон знал, что жаловаться на предыдущего работодателя — последнее дело.

— Вообще-то он требовательный, да только это и к лучшему. Он стремится к совершенству. Я им искренне восхищаюсь.

Нора понимающе кивнула и улыбнулась, словно я выбрал правильный ответ из нескольких вариантов.

— Держит вас в форме, да?

Что она хотела от меня услышать — правду о Нике Уайатте? Что он зануда и сволочь? Не думаю. Я продолжал гнуть свою линию:

— Один год работы в компании «Уайатт» дает больше опыта, чем десятилетний стаж в другой конторе.

— Хороший ответ, — заметила Нора. — Люблю, когда мои сотрудники по маркетингу пытаются меня поразить. В нашей профессии это главное. Если вы способны поразить меня, значит, сумеете удивить и журналистов «Уолл-стрит джорнал»

Так, надо быть поосторожнее! И держать ухо востро! Она уже открыла зубастую пасть, того и гляди попадешь в стальные челюсти. Я уставился на нее невинным взглядом.

— Мы наслышаны о вас. Вам наверняка пришлось выдержать немало сражений по поводу проекта «Люсид». Какое из них было самым жестоким?

Я повторил историю, которую только что рассказал Тому Лундгрену, однако на Нору она не произвела особого впечатления.

— Какое же это сражение? Обыкновенный компромисс.

— Вам надо было это видеть! — сказал я. Нет, глупо! Я быстренько просмотрел свой мысленный компакт-диск с историями о разработке «Люсид». — Кроме того, мы довольно ожесточенно спорили по поводу дизайна панельного джойстика. Это пятикнопочный манипулятор со встроенным динамиком.

— Знаю, знаю. Так о чем шел спор?

— Наши дизайнеры настаивали, что это глазная фишка, — и она действительно привлекала взгляд. А вот инженеры встали на дыбы: мол, это практически невозможно или, во всяком случае, слишком сложно. Они хотели отделить динамик от панели. Дизайнеры, в свою очередь, утверждали, что, если их разделить, пострадает дизайн, станет слишком бестолковым. Свара поднялась нешуточная, мне пришлось вмешаться. Я принял решение сам. Это ведь не только новое слово в дизайне, а еще и демонстрация технологических возможностей, а значит, и наших преимуществ перед конкурентами.

Нора сверлила меня широко расставленными глазами так, словно я был покалеченным цыпленком.

— Инженеры! — сказала она, передернув плечами. — Они любого достанут! Деловой хватки ни на грош.

Металлические зубья ловушки покраснели от крови.

— В принципе у меня никогда не было проблем с инженерами, — сказал я. — По-моему, они — сердце компании. Я никогда не противоречу им; я их вдохновляю — по крайней мере пытаюсь. Вдумчивое руководство и обмен идеями — вот ключ к успеху. Именно это меня привлекает в «Трионе». У вас инженеры стоят во главе угла, как и должно быть. Настоящая культура инноваций.

Я без зазрения совести повторял, как попугай, высказывания Джока Годдарда в интервью для «Фаст компани», но, по-моему, это возымело успех. Не секрет, что инженеры в «Трионе» любили Годдарда, поскольку он был одним из них. Они считали компанию лучшим в мире местом работы, тем более что «Трион» тратила большие средства на конструкторские разработки.

Нора на секунду потеряла дар речи. А потом проговорила:

— По большому счету любая инновация необходима как воздух.

Боже, а я-то боялся, что говорю трюизмами! Похоже, клише из деловой речи стали для этой женщины вторым языком. Будто она учила английский по учебнику для бизнесменов-иностранцев.

— Совершенно верно, — согласился я.

— Итак, Адам, скажите мне: какая у вас самая большая слабость?

Я мысленно вознес благодарственную молитву Джудит Болтон.

Гол!

Все оказалось даже слишком просто.

11

Новости я услышал от самого Ника Уайатта. Когда Иветт провела меня в его кабинет, он сидел в углу на эллиптическом тренажере. На нем были мокрая от пота безрукавка и красные спортивные шорты. Выглядел он как буйвол.

Стероиды, что ли, глотает? Босс рявкал что-то, отдавая распоряжения по беспроводной гарнитуре мобильника.

После собеседования в «Трионе» прошло уже больше недели — и ничего, сплошная тишина. Я был уверен, что сумел показать себя с лучшей стороны и произвести хорошее впечатление, но кто его знает? Все может быть.

Я надеялся, что после собеседования меня отпустят отдохнуть из школы КГБ, да не тут-то было. Инструктаж продолжался, в том числе и чисто «профессиональный» — как красть, чтобы тебя не поймали, как копировать документы и компьютерные файлы, как секретно просматривать базы данных — и связываться с моими наставниками в случае непредвиденных обстоятельств, не дожидаясь запланированных встреч. Мичем вместе с другим ветераном из службы безопасности, который двадцать лет прослужил в ФБР, научил меня посылать электронную почту через анонимизатор — почтовый сервер-переадресатор в Финляндии, который скрывает ваше настоящее имя и адрес; шифровать мои послания с помощью программы объемом всего в мегабайт, разработанной вопреки законам США. Они научили меня традиционным шпионским сигналам, а также способам проинформировать их о документах, которые я хочу передать. Они научили меня подделывать удостоверяющие личность бейджи, используемые в наши дни большинством корпораций, которые открывают двери, когда ты помашешь ими перед сенсорным устройством. Кое-что из этого мне и вправду понравилось. Я даже начал чувствовать себя настоящим шпионом. Да по сути дела, я и должен был им стать — другого-то выбора нет!

Но время шло, а от «Триона» не было ни слуху ни духу, и я не на шутку сдрейфил. Мичем и Уайатт очень доходчиво объяснили, что будет, если меня не наймут на работу.

Итак, Ник Уайатт не удостоил меня и взглядом.

— Поздравляю! — буркнул он. — Я поговорил с «охотником за головами». Ты только что получил условное освобождение.

— Мне сделали предложение?

— Сто семьдесят пять тысяч для начала. Плюс опционы. Будешь работать как независимый эксперт на уровне менеджера, без непосредственного начальства.

Я почувствовал облегчение — и изумление из-за суммы. В три раза больше, чем я получаю сейчас! Если прибавить мою зарплату в «Уайатт телеком», получится двести тридцать пять тысяч. Боже правый!

— Очень славно, — сказал я. — И что мы будем делать теперь? Набивать цену?

— Что ты мелешь? Они провели собеседование еще с восемью кандидатами. Кто знает, кого они предпочтут? А вдруг какого-нибудь блатного родственничка? Сейчас ты не имеешь права рисковать. Ты должен показать им товар лицом!

— Товар?

— Продемонстрируй км, какой ты гений! Ты возбудил в них аппетит парочкой закусок. А теперь ты должен их поразить! Если не сможешь этого сделать после окончания наших «курсов», учитывая, что мы с Джудит все время будем нашептывать тебе на ушко, значит, ты еще более дерьмовый неудачник, чем я думал! Понятно?

— Понятно.

До меня вдруг дошло, что я мысленно репетирую, как пошлю Уайатта подальше и уйду работать в «Трион». Как бы не так! Он по-прежнему мой босс и крепко держит меня за яйца!

Уайатт выключил тренажер, схватил белое полотенце и вытер мокрые лицо, руки и подмышки. Он стоял так близко, что я почувствовал едкий запах пота и кислое дыхание изо рта.

— А теперь слушай меня внимательно! — заявил он угрожающим тоном. — Примерно полгода назад совет директоров «Триона» выделил огромную сумму — почти пятьсот миллионов долларов — на какую-то хреновину.

— В смысле?

Уайатт фыркнул:

— Крайне засекреченный проект компании. В любом случае весьма необычно, что совет директоров одобрил такую сумму, почти не имея информации о проекте. Они, так сказать, вынесли постановление вслепую, основываясь на утверждениях основателя и президента корпорации Годдарда, поскольку доверяют ему. Кроме того, он убедил их, что разрабатываемая технология будет поистине фундаментальным прорывом. То есть настоящим скачком в будущее, который перевернет все нынешние представления. В общем, тотальная резолюция в науке и технике! Он заявил, что это величайшее изобретение со времен транзисторов и оно поможет далеко опередить конкурентов.

— А что это за изобретение?

— Если в я знал, тебя бы тут не было, идиот! Из достоверных источников мне известно только то, что Годдард собирается полностью изменить индустрию телекоммуникаций, перевернуть все с ног на голову. А я не намерен плестись в хвосте, ясно?

Мне было не очень ясно, и же же я кивнул.

— Я слишком много вложил в эту фирму и не позволю, чтобы она исчезла с лица земли, как мамонты и птица дронт! Так что твоя задача, дружок, узнать все возможное о секретном проекте: что они там затевают и как далеко продвинулись. Даже если их изобретение — это детские электронные ходули, я не могу рисковать. Понял?

— А как я это сделаю?

— Твои проблемы.

Он отвернулся и зашагал по просторному кабинету к еще одной двери, которую я раньше не заметил. Открыл се — и я мельком увидел сияющую белизной мраморную ванну с душем. Я неловко переминался с ноги на ногу, не понимая, то ли мне остаться и ждать его, то ли уйти.

— Чуть позже тебе позвонят, — бросил Уайатт, даже не обернувшись. — Сделай вид, что ты удивлен.