Парень из Варцихе

1

Яна Панчика, однорукого отставного капитана, я встретил у развалин древнего рыцарского замка Девина, где сливаются Дунай и Морава. Тогда я собирал материал для киносценария о боевой дружбе чехословацких и советских воинов в минувшей войне, и мне довелось встретиться и беседовать со многими ветеранами Чехословацкого корпуса, с рядовыми солдатами, с офицерами, с партизанскими вожаками.

Я сам немало повидал на войне, знаю много примеров святой солдатской дружбы, но то, что рассказал мне тогда мой угрюмый, не очень общительный капитан, не требует каких-то особенных словесных узоров и завитушек. Его повесть проста и светла, как песня, которую пели в тот вечер молодые рыбаки:

Вот этот рассказ.

Темной сентябрьской ночью в самый разгар гитлеровского наступления на Кавказ два солдата из словацкой дивизии — бывший сельский учитель Мишо Звара и его земляк кузнец Франтишек Совияр — перешли на сторону советских войск.

Друзья не сразу решились на такой шаг.

Фашисты не доверяли словакам, и поэтому дивизия генерала Туранеца прошла от Высоких Татр до предгорий Кавказа, так и не приняв участия ни в одном значительном сражении. Словацкие полки несли караульную службу: охраняли мосты, дороги, конвоировали пленных.

Но когда гитлеровцы вышли к Черноморскому побережью Кавказа, словацкие дивизии были немедленно брошены в бой — братские славянские земли уже остались позади, а за этими горами, как писал хромой Геббельс, жили дикие кавказские племена, чужие словакам и по крови, и по культуре... Но фашисты и здесь прогадали — словаки не хотели воевать с советскими народами.

Еще в середине августа дивизии Туранеца было приказано сменить в районе Туапсе изрядно потрепанные в боях альпийские отряды оккупантов. В пешем строю словаки прошли через степные кубанские станицы. Ослепленные густой горячей пылью заброшенных проселков, они днем и ночью шли на юг; в редких колодцах-копанках почти не было воды, и на привалах негде было укрыться от беспощадного кубанского солнца.

Пахло конским потом, горькой полынью, надсадно скрипели несмазанные колеса походных кухонь, и то и дело слышались хриплые окрики:

— Лос! Лос!

Иногда встречались невысокие придорожные деревья с покрытыми пылью, серыми, словно железными, листьями, и солдаты старались хоть на мгновение задержаться в их скудной тени.

На четвертые сутки изнурительного марша дорога втянулась в узкое скалистое ущелье, и людям казалось, словно загнали их в каменную духовку.

Но на этом мучения не кончились. Смертельно усталые, не привыкшие к горным переходам, солдаты с трудом карабкались по крутой каменистой тропе. Солнечные удары валили людей, но хриплые окрики «Лос! Лос!» не прекращались ни на мгновение. Не было сейчас для солдата более ненавистных вещей, чем противогаз, саперная лопатка и каска. И первый, кто бросил их в кусты, был кузнец деревни Брезница Франтишек Совияр — высокий, плечистый человек, с черными, словно просмоленными, ногтями на пальцах левой руки.

Почти все отделение последовало его примеру. Только бывший учитель Мишо Звара, обливаясь седьмым потом, по-прежнему шагал с полной выкладкой.

— Казенное имущество бережешь? — насмешливо спросил Франтишек.

Звара не ответил. Лишь едва заметная улыбка мелькнула под его густыми, мокрыми от пота усами. Он устал, пожалуй, не меньше других, но крепко зажал в зубах погасшую трубку и, вытянув длинную худую шею, упрямо карабкался в гору, цепляясь за кусты, за выступы скал. И как он ни старался дышать ровно и спокойно, Франтишек видел, что земляк его держится на самой тонкой нитке. Храбрится бог знает почему.

— Бросай. Чего ждешь? Гитлер не обеднеет, — сердито сказал Франтишек.

— Нет, друг, не брошу, — тихо ответил Звара, — может, еще понадобится. Иной раз и лопата смерть отведет. А я хочу дождаться конца войны. У меня в деревне школа, ученики.

— Дождаться конца войны? — Кузнец даже присвистнул. — А, по-моему, Гитлер вовсе не собирается ее кончать.

— Похоже, не собирается. Видишь, куда нас загнали, — угрюмо подтвердил Звара.

— Говорят, гитлеровцы еще дальше хотят идти — в Индию.

— Далеко. Мне с ними не по пути. Но что поделаешь: сила железо гнет.

Кузнец внимательно посмотрел на Звару, снял с пояса флягу, зубами вытащил пробку и, сделав несколько глотков, неожиданно спросил:

— А ты хочешь кончить войну?

— Кто же этого не хочет?

— Тогда послушай. — Франтишек заговорил быстро, не глядя на товарища: — Вчера из роты связи четыре солдата перебежали на сторону русских. Решились. А ты учитель... на лопату свою уповаешь. Ну? Чего молчишь?

Звара остановился и, повернув к товарищу измученное лицо, коротко ответил:

— Надо подумать.

— Эх! Пока ты будешь раздумывать, эти горы нам могилой станут. Решай...

— Не так легко это решить, Франтишек.

— Боишься?

— Не за себя боюсь. Родных жаль. Жандармы Тиссо жестоко расправляются с семьями перебежчиков, загоняют всех в концлагерь.

— Всю Словакию не загонят, — возразил кузнец. — Можешь мне довериться, учитель. Будет случай — уйдем, у немцев спрашивать не будем.

2

Они убежали ровно через неделю после этого разговора. Франтишек Совияр считался в полку лучшим минером. И когда его послали минировать старинный каменный мост на реке Псекупс, он попросил себе в помощники бывшего учителя. Оба они не вернулись с задания. В условиях горной войны, где не существует непрерывной линии фронта, друзьям сравнительно легко удалось выполнить задуманное.

На рассвете, измученные и усталые, они уже сидели в блиндаже генерала Леселидзе и, обжигаясь горячим чаем, подробно рассказывали ему о настроениях словацких солдат, о том, что не хотят они воевать с русскими братьями.

— Не хотят воевать? — переспросил Леселидзе. — Что ж, добро! Делить нам нечего, мы вместе должны бить фашистов. А когда победим, вы вернетесь домой и будете строить новую Словакию. Но чайная ложка в таких делах не мера. Сами понимаете. Переходят одиночки, вот как вы...

— Людей запугали, пан генерал, — шумно вздохнул кузнец. — Фашисты на это мастера. Недавно они фильм показывали, как русские пленных расстреливают. Страшно было смотреть. И в газетах об этом пишут, и в листовках. А человек есть человек.

— Ясно, — сказал генерал. — Значит, надо убедить ваших земляков, что все это фашистские враки. А кто лучше вас это сделает, пан учитель? — в упор спросил он Мишо Звара. — В моей деревне учителю верили больше, чем священнику.

— И у нас учителю верят, — горячо возразил Франтишек Совияр, еще не совсем понимая, куда клонит генерал.

Леселидзе одобрительно кивнул ему головой и снова посмотрел на учителя. Тот молчал, потирая небритую щеку.

— Вам отдохнуть нужно, — сказал Леселидзе. — Можете идти. Завтра, если пожелаете, поговорим.

Обросшего, оборванного Мишо Звара немецкий патруль нашел в каштановом урочище на Старом кордоне. Он сказал, что еще на прошлой неделе бежал с двумя солдатами — немцем Фогелем и словаком Совияром — из русского плена. Они наткнулись на казачий разъезд. Товарищей его убили, сам он чудом уцелел, но заблудился в лесу. Все эти дни он питался только сырыми каштанами.

Его допрашивали и полевые жандармы, и в штабе словацкого полка, но рассказ учителя не вызвал подозрений. Его вскоре вернули в роту и выдали оружие. А через несколько дней в сводке Советского информбюро было напечатано следующее сообщение: «В горах Кавказа днем и ночью не стихают кровопролитные бои. Части Н-ского соединения переправились через реку Псекупс и выбили противника из нескольких населенных пунктов. В ходе этих боев перешла на сторону Красной Армии большая группа словацких солдат во главе с подпоручиком Петером Транчиком».

Это была первая большая удача бывшего учителя Мишо Звара. Он проявил немалую смелость и находчивость, почти в каждой роте у него были теперь надежные помощники, и Звара уже начал готовить крупную операцию — переход отдельного саперного батальона словацкой дивизии.

Но однажды, когда Звара разговаривал с саперами второго отделения, неожиданно поднялся сидевший на ступеньке траншеи чатар Млинек, подошел вплотную к бывшему учителю и сказал:

— А ну, парень, следуй за мной!

— Куда? — спросил Звара.

Не думал бывший учитель, что неразговорчивый, тихий и как будто незлой чатар Млинек способен на подлость.

— Иди! Там ты расскажешь, почему бежал из русского плена.

В траншее стало тихо.

— Плохо шутишь, Млинек, — бледнея, сказал Звара.

— Какие шутки, предатель! Сдай оружие, — гаркнул чатар. Он протянул руку, чтобы забрать у Мишо винтовку, но тот отпрянул назад...

Раздался выстрел. Чатар был убит наповал.

Прибежал дежурный офицер.

— Кто стрелял? — спросил он, оглядев всех двенадцать солдат отделения. Ему никто не ответил.

— Господин поручик, — доложил запыхавшийся взводный. — Оружие сегодня чистили, все стволы в масле, кроме...

— Понятно, — оборвал его поручик. — Проверить винтовки!

Но тут произошло то, чего никак не ожидали офицеры. Перед ними стояли двенадцать солдат: самый старший по возрасту — рабочий пивоваренного завода из города Кошице, и самый младший — совсем еще юный пастух из горной Словакии, и кельнер из ночного бара, и скромный конторский служащий, и органист сельского костела — словом, люди самых разных профессий, самых разных характеров... Были среди них и смелые, были и робкие, запуганные, никогда не посмевшие ослушаться начальства, но Мишо Звара, своего товарища, они ни за что не отдадут гестаповцам на расправу.

Щелкнули затворы и все двенадцать солдат вскинули винтовки к небу. Грянул удивительно дружный залп. Найди теперь, кто убил чатара!

Военно-полевой суд приговорил двенадцать солдат, бывших в это время в траншее, к десяти годам каторги, но суд просчитался в сроках — через три года их освободила Советская Армия.

Капитан давно закончил рассказ. Над рекой плыла все так же песня:

Вдруг в большом волнении я посмотрел на капитана:

— Капитан, скажите... А вы не один из тех двенадцати?

— Это не имеет значения, — ответил капитан, надевая фуражку. — Спите, а я схожу, узнаю, когда наконец будет катер.

1960