Париж 1914 (темпы операций)

Глава восьмая Заключение

(Схема 1)

Схема 1. Театр военных действий Западной Европы. 1914 г.

Роль темпов в маневренном периоде Мировой войны

Понятие «темпа» операции, или маневра, намеченное еще во вводной главе, приобретает теперь более конкретные очертания: в сущности, речь идет о динамике, живой силе маневра, без которой не может быть победы. В чем же заключается эта динамика маневра?

Во-первых, в получении того преимущества, которое связано с внезапностью, оригинальностью замысла, сохранением тайны, искусной маскировкой, введением в заблуждение противника. Только при этих условиях можно получить опережение в развертывании и сосредоточении сил на одном каком — либо направлении (иногда нескольких), выиграть темп, т. е. получить известный запас времени, в течение которого после начала маневра появится возможность использовать достигнутый перевес сил. Такой выигрыш темпа имелся первоначально в германском наступлении (гл. II), в некоторой степени он получился у союзников в начале Марнской битвы (гл. I, III и след.). Наконец, этот элемент маневра почти вовсе отсутствовал в период «бега к морю». (Гл. VII).

Во-вторых, в твердом руководстве операцией, организации разведки, учете изменчивой обстановки и быстром принятии решений. Быстрота маневра не должна быть отождествлена с поспешностью (погоня Клюка за ускользающей 5–й французской армией — гл. И). Отсутствие твердого руководства приводит к слепому «огульному наступлению» (Мольтке перед Марнской битвой и во время нее). Промедление в принятии решений, путаница, раздвоение воли командования играют крупнейшую роль в потере темпа маневра (Клюк на Марне — гл. IV и VI, Бюлов в Марнской битве — гл V). Жоффр и Фош дали, несомненно, образцы твердого руководства армиями в сложной обстановке, однако, в Марнской битве их задача была облегчена бездействием германского главнокомандования[385].

В-третьих, в подвижности сил, совершающих маневр. Как отмечалось уже не раз, скорость движения войск и быстрота маневра — отнюдь не совпадающие понятия (Клюк и англичане в Марнской битве — гл. IV). Понятие подвижности войск в свою очередь оказывается весьма сложным. Происходит ли движение вне или на поле сражения, встречает ли оно противодействие противника и какое именно, в каком направлении оно происходит — все это радикально меняет постановку вопроса.

В 1914 г., в начале кампании, внезапность достигалась, и маневр был еще возможен. Ошибки командования с обеих сторон — поучительный урок на будущее. Но решающую роль в исходе кампании, в отвердении маневра сыграл третий фактор — подвижность войск. Уяснение этого вывода составляет содержание настоящей заключительной главы.

1. От шлиффеновского маневра к неподвижному фронту

Несмотря на огромное число исследований, посвященных 1914 году, мы не имеем удовлетворительного истолкования маневренного периода мировой войны. На западно — европейском фронте немцы получили подавляющий стратегический перевес. Дело кончается тем не менее Марной и установлением позиционного фронта от моря до швейцарской границы, после чего собственно война началась сызнова.

Шлиффен в основу своего плана положил прежде всего рассмотрение рельефа местности и расположения укрепленных полос на границе Франции.

«Франция должна быть рассматриваема, — писал он в своем меморандуме в 1905 году, — в своей совокупности как гигантская крепость. Во внешнем поясе сектор Бельфор — Верден почти неприступен. Напротив, фронт Мезьер — Мобеж — Лилль — Дюнкерк, несмотря на отдельные укрепления, открыт и в данный момент почти не занят. Именно здесь мы должны сделать попытку прорваться внутрь крепости. Если это нам удастся, мы очутимся перед вторым поясом или, по крайней мере, частью его. Это — позиция, которая, упираясь в Верден, проходит по южному берегу реки Эн, через Реймс и Ля — Фер; но она может быть окружена с севера».

Эта установка оказалась объективно верной, иначе план Шлиффена и не мог бы расцениваться как выдающийся продукт буржуазной стратегии. Тем не менее она гораздо больше походит на геометрическую схему, чем на конкретный анализ местности и укреплений с оперативно-стратегической точки зрения. В отношении неприступности восточного сектора Шлиффен, был абсолютно прав, что и показала Марнская битва. Но, например, такой крупный рубеж, как река Маас, не получил должной оценки. Интересно сопоставить с этим мнение Фоша. Он также высоко расценивал роль восточной крепостной зоны как преграды, почти непреодолимой для германского нашествия. Отсюда напрашивается вывод о возможности движения германских сил через Бельгию. Фош считал — и в этом смысле его мнение было положено в основу французского плана войны, — что во всяком случае французское войско должно развернуться под прикрытием крепостной зоны и реки Маас. Чтобы выйти на этот фронт, немцам понадобится, после стратегического развертывания, около трех дней. Этот промежуток времени Фош рассчитывал использовать для передвижки влево, если потребуется, всего французского расположения: на Маасе между Мезьером и Намюром должно быть сосредоточено прикрытие, которое дало бы время сделать нужные передвижения. В том случае, если германское наступление остановить все же не удалось бы, Фош предусматривал отход французских сил в юго-западном направлении, к верховьям и среднему течению Сены и дальше на Ионну и Луару.

В стратегическом смысле концепция Фоша, хотя она и предусматривала как главную задачу марш на Берлин, была, по существу, оборонительной. Но заслуживает внимания прозорливость выдающегося полководца французских армий, который очень метко охватил важнейшие конкретные особенности будущей стратегической ситуации.

Этой реалистичной зоркости Фоша противостоял абстрактный схематизм Шлиффена. География приобретала у него значение некоего абсолютного, самодовлеющего фактора.

«Положение, в которое поставит их (французов) маневр охвата через Бельгию, — писал Шлиффен, — побудит их к поспешным (выделено нами — МГ.) движениям…». Выйдя за полосу бельгийских и французских крепостей северной границы и за неблагоприятную местность Арденн, немцы, в случае атаки со стороны французов, будут находиться в более выгодном положении.

Итак, обойти с фланга естественные и искусственные преграды северной и восточной границ Франции — такова идея, которая господствовала над планом Шлиффена. Она сочеталась со второй идеей, которую легенда увековечила в фразе, сказанной Шлиффеном перед смертью, о том, что охватывающее крыло должно быть «максимально сильным. Этот момент в связи с ошибками Мольтке особо резко подчеркивается историками Шлиффена, действительно, рассчитывал достигнуть подавляющего численного перевеса на правом крыле.

Известно, что Шлиффен считал недостаточными те силы, которые имелись налицо в 1905 г. для осуществления задуманного им маневра.

В своей записке 1912 г. он требовал еще большего увеличения сил германского войска. Мольтке в еще большей мере ослабил и без того недостаточную мощность правого германского крыла.

Идея Шлиффена — о численном перевесе на правом крыле — в основе своей глубоко верна, хотя его указания полностью и не были выполнены, немцам все же удалось достигнуть численного перевеса. Роковые последствия этого для союзников уже достаточно известны. Но вместе с тем показано, что ошибки Мольтке вовсе не были такого порядка, чтобы коренным образом изменить расчеты Шлиффена.

Если бы ограничиться двумя этими моментами, которые сам Шлиффен считал главнейшими для судьбы плана в целом, мы останемся по-прежнему перед лицом загадки. Необходимо встать на другой путь, дать иную, более конкретную и четкую характеристику. Преимущества, полученные немцами в начале войны, были уже определены как выигрыш темпа. Противоречит ли такое определение двум главным моментам, указанным Шлиффеном? Конечно, нет. Выигрыш темпа и получился в силу использования географических особенностей театра войны; он реализовался в численном превосходстве, полученном на правом германском крыле. Но почему же в таком случае потребовалось это новое определение? Потому что без него нельзя понять всего, происшедшего в действительности. Оно более конкретно и более соответствует реальному положению, сложившемуся в результате шлиффеновского маневра.

Можно пойти еще дальше. Шлиффен превосходно учитывал, что немцы опередят своего противника в быстроте сосредоточения сил в решающем пункте (районе) стратегического фронта. Когда французы начнут реагировать на этот факт, они будут вынуждены к импровизации, которая станет рке запоздалой и немцы смогут достигнуть решительной победы раньше, чем французы успеют сделать необходимые перегруппировки. Фош также учитывал роль времени и делал свои расчеты, которые, однако, не были подтверждены историей. Можно было бы указать также и на то, что Шлиффен завлекал врага в эльзас — лотарингскую ловушку именно с целью выиграть время для главного маневра[387]. Словом, важность подчеркнутого нами момента о выигрыше темпа вовсе не была тайной для руководства с той и другой стороны.

Но в таком случае, почему этот важнейший момент не получил отчетливой и ясной формулировки у Шлиффена и до сих пор не понят и не уяснен со всей полнотой? Поскольку дело касается Шлиффена, были определенные исторические основания для такого умолчания. Никто не станет обвинять его в забвении динамики маневра, роли его стремительности, внезапности и молниеносной мощи. Разгадка в том, что все эти моменты Шлиффен рассматривал как нечто само собой разумеющееся. Шлиффен все время стремился к тому, чтобы придать маневру именно такой высоко динамичный разворот.

Кто станет особо упирать на динамику как сущность наполеоновского маневра? Это представляется всем таким бесспорным и ясным, что к этому вопросу не возвращаются. „Бог войны“ мчался, как метеор, по Европе, все сокрушая на своем пути. Когда Наполеон III предложил престарелому Жомини набросать план кампании в Италии 1859 г., последний представил путаную схему из 25 линий. Значит ли это, что Жомини не понимал живой души наполеоновского маневра — его высшей динамичности? Конечно, нет. Наряду со своими схемами он дал замечательную по конкретности и силе изображения историю войн Великой французской революции. Живая динамика маневра мыслилась как что-то безусловно очевидное. Так мыслил себе маневр и Мольтке — старший, очень мало говоривший о подвижности, но зато давший замечательные образцы практического осуществления такого маневра.

О динамике маневра вспомнили и заговорили тогда, когда он атрофировался под влиянием позиционной войны. Обращаясь теперь назад к шлиффеновскому маневру, мы не можем о сущности его говорить в тех выражениях, которые применялись до войны. На первое место следует поставить качество высокой подвижности, которое было столь очевидным тогда, что о нем не считали нужным особо говорить.

Центр анализа должен быть с разбора бумажных планов передвинут на гигантское поле сражения, которое началось германской атакой через Бельгию и кончилось кровавой схваткой у Ипра, ибо мы вправе рассматривать эти сражения и эти маневры начала войны как единую грандиозную четырехмесячную битву. На протяжении этого периода решающее стратегическое преимущество, полученное немцами в результате осуществления шлиффеновского маневра, было развеяно в прах. И лишь кровавая неудача у Ипра может считаться завершением этого процесса — растраты полученного стратегического преимущества.

В свете истории важно не только, как было достигнуто это преимущество, но и как оно было утеряно. Последнее должно быть изучено не по истории планов войны, а на основе фактов и результатов боевой действительности. Вот почему наше исследование имеет в центре важнейший кризис данного периода — Марнскую битву.

Только таким путем могут быть изучены и поняты во всей широте и конкретности причины неудачи шлиффеновского маневра, осознана роковая потеря темпа в развитии этого маневра, в которой состоит суть всей проблемы.

В свете данной нами характеристики шлиффеновский маневр (это относится, конечно, ко всякому маневру) имел три стадии.

Первая стадия — когда маневр еще в „чистом“ виде сохранял качество внезапности, когда сущность его еще была тайной для противника. На этой стадии главное состояло в быстроте стратегического развертывания по плану и еще большей быстроте движения войск к намеченным объектам.

Вторая стадия — когда маневр уже разгадан противником, когда на первый план выдвигается его реакция. Это наиболее важная и ответственная стадия, когда маневр проверяется в огне сражения, когда противник в свою очередь может развернуть контрманевр.

Третья стадия — результат маневра, в данном случае позиционный фронт, символизировавший его крах.

В первой стадии немцы имели выдающийся успех, в конечной стадии — поражение. Центр исследования должен быть сосредоточен на промежуточной стадии, когда решалась судьба маневра. Грани ее весьма относительны. Можно сказать, например, что она началась в приграничном сражении и кончилась Марной, а можно расширить ее вплоть до битвы у Ипра.

И в том и в другом случае исследование сталкивается с чрезвычайно сложным и запутанным сплетением различных факторов, в чем читатель имел уже возможность убедиться. Мы поступим правильно, если руководящую нить будем искать в сопоставлении первой и третьей стадии маневра. Маневр — неподвижный фронт — такова главная противоположность.

Было бы ошибкой думать, что эта противоположность резко обозначена лишь в сопоставлении первой и третьей стадий. Напротив, она проникает всю вторую, промежуточную, стадию. Уже в начале манёвра можно усмотреть признаки, предвещавшие конец. И дальше, шаг за шагом, эти признаки все возрастают, чтобы завершиться полным омертвлением маневра.

По мере развития войны сила маневра ослабевала, а процессы, вызвавшие к жизни „позиционный фронт“, оказывали все более мощное давление.

Необходимо рассмотреть теперь две стороны проблемы: во-первых, динамическую силу маневра, или вопрос об оперативной подвижности армий; во-вторых, препятствия, которые он встретил в сфере тактики, т. е. вопрос о тактической подвижности.

2. Оперативная подвижность армии в 1914 г.

а) Оперативная эффективность

До сих пор еще в расчетах соотношения сил обычно фигурирует численность войск обеих сторон, которая, с дополнением данных о вооружении, обученности и политико-моральном состоянии войск, считается надежным критерием для определения шансов в предстоящем столкновении. Подвижность, как важнейший фактор, обычно упускается из виду. Это было закономерно для эпохи, когда подавляющую массу войск составляла пехота, подвижность которой была более или менее одинаковой для европейских стран. Наполеон, так же как и его противники, измерял по карте циркулем расстояния, какие должны были пройти его корпуса в течение дня. И все же он одержал свои победы, главным образом, благодаря более высокой подвижности своей армии. Для наполеоновской эпохи соотношение между численностью войск и их подвижностью выступало с классической простотой. При той и той же боевой силе получался тем больший оперативный эффект, чем выше была подвижность. Плацдармом войн была вся Европа. От быстроты передвижения армии прямо и непосредственно зависела возможность нанести врагу внезапный и стремительный удар. Занять при этом более выгодное оперативное положение или выйти на сообщения противника. Сила армии умножалась подвижностью.

б) Оперативная и тактическая подвижность. „Маневр“ ограничен „фронтом“

В 1914 г. дело представилось несравненно сложнее. Французский генерал Фожерон[388] указывает, что все предшествовавшие войны армии начинали маршем и контрмаршем, которые и составляли стратегический маневр.

В 1914 г. ничего подобного. С той и другой стороны железные дороги выбрасывают в нескольких километрах друг от друга на всем протяжении границы вооруженные массы, которые фронтально противостоят одна другой. Им не нужен марш, чтобы идти навстречу друг другу: они сразу в боевом контакте, на всем поле сражения, все движения, которые они должны свершить, происходят на поле боя. Их вдохновляет уже не стратегия, а просто тактика»…

В этой формулировке есть преувеличение. В действительности в 1914 г. армии после сосредоточения и стратегического развертывания еще имели пространство для маневра. Но это пространство было ограничено, во-первых, сравнительной узостью театра войны, особенно на западе, во-вторых, наличием крепостной зоны, в-третьих, развертыванием массовых армий, которые занимали значительную часть граничной зоны.

Разрабатывая свой план, Шлиффен стремился в максимальной степени использовать имеющиеся возможности маневра.

«Битва на сокрушение, — писал Шлиффен, — может быть и ныне сделана по плану, составленному Ганнибалом в прошлые времена. Указанная атака должна быть направлена не против фронта противника, не сюда надо сосредоточивать силы и резервы: самое главное охватить фланги. Не следует эти фланги искать на линии фронта, но, напротив, во всей глубине расположения противника. Уничтожение сил противника должно быть завершено атакой против его тылов».

В своем плане войны Шлиффен оставляет минимальный заслон на юго-востоке с целью сковать силы противника на этом направлении, главную же маневренную массу развертывает в северо-западной части театра военных действий. Но из этой маневренной массы фактически только часть ее, а именно крайняя правофланговая группа, могла рассчитывать на движение, действительно, в свободном пространстве. Прочие же войска неизбежно должны были вскоре наткнуться на развернувшиеся силы противника. Впрочем, даже армиям крайнего правого фланга германского фронта предстояло с первых же дней опрокинуть сопротивление бельгийской армии. Таким образом, с самого начала марш сочетался с боями. Подвижность наступавшей армии в связи с этим приобретала особый характер. С одной стороны, сохранилась еще в известной степени подвижность в «чистом» виде, в свободном пространстве, без воздействия противника, или оперативная подвижность. С другой стороны, все большее значение стала приобретать тактическая подвижность на поле боя. Чем ближе к центру, вокруг которого совершалось захождение правым плечом (Тионвиль), тем в большей мере сказывалось значение тактического фактора, так как здесь было сосредоточено больше сил противника, и сопротивление его, опиравшееся на крепости и естественные преграды, сильно возрастало.

Если правофланговая группа все же получила свободу маневра и стала двигаться вперед с нормальной оперативной скоростью, то прочие армии скоро пришли к фронтальному столкновению с противником. В целом возникшие трения замедлили движение, темп развития всего маневра захождения.

Таким образом, в отличие от прежних эпох, фланговый маневр, совершенный массой, оказался ограниченным наличием сразу же возникшего «фронта», решающим образом повлиявшего на все обходящее крыло.

в) Темп маневра и «сила трения»

Из этой ограниченности вытекает крайне важное следствие: темп развития флангового маневра по сравнению с прежней эпохой должен быть значительно повышен.

В самом деле, чем выше сила сопротивления, которую встретят наступающие с фронта части, тем энергичней и стремительней должен быть развернут маневр с фланга.

Шлиффен, бесспорно, учитывал этот момент: «Мы сделаем хорошо, — писал он, — если заранее подготовимся к переходу Сены выше слияния ее с Уазой и к окружению Парижа, нападая сначала на западные и южные форты его. Надо стремиться во что бы то ни стало прижать французов к фортам Мозеля, Юры и Швейцарии, атакуя их левый фланг, фронтом на восток. Французская армия должна быть уничтожена. Главное — это образовать мощное правое крыло и использовать его для того, чтобы выигрывать сражения; основное — это, пользуясь силой этого крыла, в непрестанном преследовании вынуждать врага все время прерывать бой»[389].

Идея мощного и сокрушительного флангового маневра выражена достаточно ясно. Но как же все-таки действовать силам, наступающим с фронта. Шлиффен совершенно определенно высказывается, что «каковы бы ни были обстоятельства, нужно все время атаковать фронт противника». И здесь-то начинает выступать другая концепция, о которой уже говорилось во второй главе.

Шлиффен, очевидно, не представлял себе движение германских корпусов как сомкнутую линию, с равномерным распределением вдоль нее всех сил. Но все же зародыш этой идеи уже существовал в известном распределении охватывающей массы на три группы: северную (9 арм. и 7 рез. корпусов), центральную (6 корпусов) и южную (5 корпусов); все эти силы должны были выйти, западнее Вердена. Идея маневра здесь, конечно, сохранена: ясна подавляющая сила Правофланговой группы; но и весь фронт движения всей наступающей массы также намечен с полной ясностью.

«Глаза направо, налево чувствовать локоть» — этой формулой, по свидетельству Ферстера, Шлиффен пользовался для того, чтобы показать, как должно было происходить выравнивание фронта наступающего крыла.

В мощности правофлангового маневра Шлиффен видел основное условие успеха. Однако, к этому условию необходимо было также добавить и быстроту движения, высокий темп в развитии маневра.

В прежних войнах эта быстрота требовалась потому, что нужно было опередить противника в развитии своего маневра. Этот момент сохраняется и в рассматриваемых условиях, но в осложненной форме.

Немецкий автор Шак говорит о «скорости в проведении… операции, которая должна была не дать противнику времени к организованной переброске достаточно мощных сил со своего правого, неатакованного фланга на левое крыло».

Это совершенно верно, конечно, и мы знаем, уже, что Шлиффен в своем плане учитывал этот момент. Но в чем же тогда состояло характерное и специфическое отличие от прежних войн, которого Шлиффен недоучел?

Оно состояли в зависимости флангового маневра от фронта прочей наступающей массы. Фланговый маневр был этим, в известной мере, скован и ограничен. Масса, осуществляющая обход, должна была преодолевать не только внутренние трения, которые она встречала на своем пути, но и трения всей наступающей массы. Для флангового маневра осталось гораздо меньше времени, чем это допускалось по масштабам прежних войн, именно потому, что, во-первых, реакция для противника облегчалась и, во-вторых, требовалось действовать гораздо быстрее, чтобы содействовать продвижению своих сил, наступающих с фронта.

Мы можем проследить эту закономерность на примере приграничного сражения, где от флангового маневра 1–й армии требовались гораздо более высокие темпы, чем она показала в действительности.

То же подтвердилось и на примере контрманевра Клюка в Марнской битве. Именно скованность прочих германских армий с фронта, ограниченность поля маневра, близость противника требовали иных, высоких темпов маневра.

Наконец, в «беге к морю» оказалось, что наличие фронта, уже установившегося в восточной половине театра войны, требовало повышенных темпов флангового маневра.

г) Стратегическая внезапность и разведка

Как неоднократно было показано в предыдущих главах, разведка отказала с обеих сторон, что имело крайне существенное значение для хода операций. Французское главное командование вплоть до приграничного сражения не смогло распознать с достаточной точностью распределение наступающих германских сил (см. главу вторую). Кав. корпус Сорде, посланный в первых числах августа для разведки района, севернее Нефшато, доносил в главную квартиру 13 августа, что немцы заняли линию реки Урт, сильно ее укрепив; в действительности, 3–я германская армия находилась восточнее этой реки в движении прямо на запад; кав. корпус не смог дать никакой сколько-нибудь точной картины движения германских армий через Бельгию и Люксембург[390]. 3–я и 4–я французские армии не сумели использовать имевшиеся возможности и организовать разведку, чтобы установить состав 3–й германской армии и направление движения ее корпусов[391]. В результате приграничное сражение происходило в условиях почти полной неизвестности о противнике. Однако, после приграничного сражения информация Жоффра о движении германских армий становится более точной. Особенно важное значение получили своевременные сообщения о повороте Клюка на юго-восток, о движении его корпусов, восточнее Парижа и т. д.

С германской стороны дело обстояло еще хуже. В шлиффеновском плане имелась тенденция осуществить маневр, не считаясь с тем, что станет делать противник. Сколько-нибудь точная и обстоятельная информация о передвижении союзных сил левого крыла отсутствовала. Положение, в котором находилось германское главное командование во время Марнской битвы, было крайне незавидным.

Главное средство стратегической разведки той эпохи — кавалерия — было использовано совершенно неудовлетворительно. Авиация уже, правда, давала весьма ценные сведения, но это были еще первые робкие шаги.

С обеих сторон отсутствовала четкая работа штабов по изучению полученных данных и быстрому использованию их для оперативных целей[392].

Все эти факты с достаточной отчетливостью установлены в имеющейся литературе. Но выводы из них все же неясны. Отсутствует мера того, как именно дефекты разведывательной работы отразились на ходе операций. Картина станет иной, если их связать с тем, что только что изложено.

Правильно организованная и удачная разведка снижала бы роль стратегической внезапности, сокращала бы активное время, которым, благодаря этой внезапности, располагал противник. Пример Клюка на Марне достаточно показателен. В плане же всего маневра очевидно — чем скорей Жоффр узнал бы точное распределение германских сил по фронту наступления, тем раньше смог бы он предпринять контрманевр[393].

В действительности же немцы имели в своем распоряжении полный выигрыш стратегической внезапности так, как он предусматривался Шлиффеном. Однако, Шлиффен и в данном случае не занимался точными расчетами. Он только в общей форме считал, что полученного преимущества будет достаточно для успешного завершения всего маневра. Факты показали, однако, обратное.

В новых условиях развертывания массовых армий возможностей скрыть и замаскировать маневр оказалось гораздо меньше, чем в прошлых войнах. Это вытекало не только из наличия новых средств разведки и связи (не забудем, что в эпоху Наполеона не было, например, телеграфа[394], но, главным образом, в силу указанной ограниченности поля маневра. Как маневр через Бельгию, так и фланговый маневр со стороны Парижа стали быстро известны противнику, и лишь масштаб их был в обоих случаях неизвестен. Активное время, которое получается в результате выигрыша темпа оказывается поэтому малым, и реакция противника следует быстрее. Необходимо как можно быстрее и энергичнее использовать его.

Чем выше подвижность маневренной массы, тем больше эффект стратегической внезапности.

д) Оперативная подвижность 1–й германской армии

1–я германская армия по охватывающей дуге от Маастрихта до Парижа должна была пройти около 400 км. 4–я же германская армия от Трира на запад до Мааса должна была пройти около 100 км, склоняясь к югу до Марны, еще около 100 км. Следовательно, 1–й армии предстоял вдвое более длинный путь. Фактически разница была еще более значительна.

Радиус гигантской дуги, по которой наступала 1–я армия, может быть приближенно определен расстоянием от Вердена (центра круга) до Брюсселя — около 200 км; в дальнейшем он возрастал (расстояние Париж — Верден свыше 200 км). Это пространство (от окружности до центра) должно быть заполнено другими армиями наступающей массы (2–я, 3–я, 4–я, 5–я).

Если мы примем теперь как безусловную предпосылку, которую не раз подчеркивал Шлиффен, что охватывающее крыло (1–я–5–я армии) должно было равняться направо, т. е. по 1–й армии, то могут быть все же два варианта: или равнение должно было вестись то быстро и свободно, легко, так сказать, наступающей вперед 1–й армии, либо равняться пришлось бы по отстающей, запаздывающей, медленно (относительно) продвигающейся вперед 1–й армии, разница громадная и даже решающая для судьбы всего маневра захождения. В первом случае маневр действительно диктует волю противнику, как этого и хотел Шлиффен. Неприятельский фронт разрушается под мощным фланговым давлением; «граблям» остается лишь подбирать разгромленные части и не допускать им проскочить между зубьев, а также вцепиться в них и этим по мере возможности сковать противника. Тогда и отступление последнего станет не таким простым делом, как показала первая стадия борьбы, под тяжкой угрозой с запада союзные армии не могли сохранить равновесия и хладнокровия. Задержка грозила бы им катастрофой; 1–я армия действительно стала бы ведущей силой фронта захождения правым плечом.

Второй случай не требует никакой силы воображения, так как именно он произошел в действительности. В этом случае решающая роль перешла к фронту охватывающего крыла, который своей мощью опрокидывал встречающееся сопротивление. Но это фронтальное столкновение приводило к тому, что шаг за шагом терялся эффект маневра, который становился второстепенным фактором для достижения частных успехов над противником. Достигнутые успехи в фронтальных битвах, не имея решающего характера, принесли в конечном счете вред, раздергивая фронт наступления. Часть армий выскочила вперед, а обходящий фланг сильно отстал.

Роль 1–й германской армии была вдвойне сложна. Прежде всего, трудна сама по себе была эта задача покрыть в кратчайший срок 400 км до Парижа. Но еще более сложна была задача в этом движении — вести вперед все охватывающее крыло, ибо здесь нужно было не только идти вперед, но и быть впереди прочих армий.

Зададим себе вопрос: как быстро должна была 1–я армия для успеха маневра покрыть расстояние в 400 км до Парижа? Этого вопроса не ставил со всей ясностью Шлиффен. Он рассчитывал на быстрый, но близкий к нормальному, марш пехоты. Беря кругло скорость движения в 20 км в сутки, получаем 20 дней. Почти в такой именно срок и дошла 1–я армия до Парижа (с 18 августа по 4 сентября). В этом смысле план Шлиффена имел, следовательно, реальную базу. Расчет Шлиффена основывался на том, что французы, развернувшись на северной границе, примут бой, окажутся скованными с фронта, и этим будет завоевано время для обходного маневра 1–й армии. Даже после того, как французы разгадают маневр, для перегруппировки им также потребуется много времени, которое использует наступающий.

Но Шлиффен упустил из виду, что положение 1–й армии на крайнем правом фланге охватывающей массы неизбежно требовало от нее значительно более высокой скорости движения, чем для прочих армий. Начнем с самого элементарного расчета.

Допустим, что 5 армий с фронта Маастрихт — Верден, длиной около 200 км, должны одновременно выйти на линию Париж — Верден той же длины. Допустим, что все они двигаются на отрезках равной ширины, т. е. около 40 км. Длина пути, который следовало бы пройти каждой армии, составила бы, для 1–й армии — 400 км, для 2–й — 320, для 3–й — 240 и т. д. Значит, правофланговая армия, чтобы успеть, должна была двигаться гораздо быстрее[395].

Скорость ее движения в таком маневре захождения прямо пропорциональна длине фронта наступления: чем больше этот фронт, тем быстрее должна была двигаться 1–я армия. Удивительно, однако, как это простое соображение не было доучтено Шлиффеном и его последователями. Допустим, например, что центральная — 3–я — армия с учетом задержек шла также со скоростью 20 км в сутки. Стало быть, она покрыла бы свое расстояние всего лишь в 12 дней. Уже в этом случае 1–я армия должна была двигаться вдвое быстрей, что для пехоты уже недоступно (на больших расстояниях)[396].

Шлиффен, очевидно, рассчитывал, что центральная группа армий будет задержана в своем продвижении, а правофланговая за это время успеет продвинуться вперед. Фактически силы сопротивления французов были переоценены, и они не сумели оказать должного сопротивления 3–й и 4–й германским армиям. Отступая, они увлекли немцев за собой, и левый фланг обходящего крыла начал быстро выпирать вперед. В этих условиях 1–я армия неизбежно должна была отставать, что и получилось в действительности. В дни 13–17 августа армия вышла, западнее линии Гассель — Сен — Трон. 20 августа, вынудив к отступлению бельгийскую армию, она достигла линии Брюссель — Намюр, 22 августа — линии Нинов — Сильи — Миноль — юго — восточнее Суаньи. Положение, которое сложилось накануне приграничного сражения, рке рассмотрено раньше (глава вторая); оно характеризовалось двумя моментами: выигрышем стратегического темпа выдающегося значения и одновременно отставанием 1–й армии по отношению к расположению прочих армий.

До приграничного сражения 1–я армия прошла несколько меньше половины своего пути до Парижа. Это сражение явилось кризисом: стратегическая внезапность достигла своей высшей точки, и начинался уже период контрдействий со стороны противника. Выигрыш темпа заключался в нескольких днях, в течение которых 1–я армия могла еще располагать преимуществом свободного маневра во фланг и тыл противника. А между тем до Парижа оставалось еще около 200 км. Борьба за темпы принимала крайне напряженный характер. Армия прошла свыше 100 км через Бельгию до выхода на канал Конде — Монс) за 5 дней[397], что дает в среднем нормальный марш пехоты — около 25 км в сутки[398]. И все же эта скорость предопределила отставание. Исследователи обвиняют Бюлова, которому 1–я армия в этот период подчинялась, в том, что он сковывал оперативную свободу 1–й армии, и это, бесспорно, верно. Тем не менее, решающее звено следует искать все же в недостаточной оперативной подвижности 1–й армии; все равно большей скорости движения она дать не могла, а Бюлову оставалось лишь осаживать свою 2–ю армию назад. Но разве такой прием соответствовал стремительному духу шлиффеновского маневра?

Еще осторожнее, медленнее должны были двигаться остальные германские армии (3–я, 4–я, 5–я) обходящего крыла. Но они рвались в бой, одерживали победы, гнали противника, и естественным ходом вещей получалось, что 2–я и, еще в большей мере 1–я германские армии отставали. Но требовать от войск в интересах маневра двигаться медленно, не атаковать там, где надо, германское главное командование не могло. Раз так, то во всем маневре был какой-то порок: схематизм ставился выше жизненной действительности. «Разыграть по нотам» такой грандиозный маневр не удалось.

После приграничного сражения темпы движения 1–й армии становятся вопросом жизни и смерти для всего маневра в целом. Пока что 1–й армии приходится догонять англичан вместо захождения им в тыл и нагонять вырвавшиеся вперед соседние армии. 25 августа вечером она достигла линии Бушэн — Солем — Ландреси, а 26–го опрокинула англичан у Ле-Като и французов (территориальные части и кавалерия) у Камбре. 28–го она достигла Соммы, а 29–го — линии Вильер Бретоне — Пруайар — Шольн — Нель.

Пройдено еще 100 км с несколько меньшей средней скоростью — около 15 км в сутки[399]. Чтобы выйти к Нижней Сене, западнее Парижа, осталось еще 100 км. Но теперь французы вполне разгадали маневр противника. Стратегической внезапности уже нет, но действие ее в виде выигрыша темпа еще продолжается; на пути 1–й армии к западу от Парижа неприятельские силы отсутствуют: у Жоффра нет времени сосредоточить здесь крупные силы. Шлиффеновский маневр может быть осуществлен.

Но в действительности исход событий был предрешен тем, что 1–я армия уже не была ведущей силой всей наступающей массы германского войска. Напротив, она сама тащилась за стратегической инициативой, которую осуществляли — плохо, хорошо ли — соседние армии: каждая из них действовала на свой страх и риск. Под силой инерции наступательного фронта 1–я армия подалась к востоку, гонясь за тенью отступающего противника. Об этом достаточно сказано во второй главе.

Поскольку маневр 1–й армии вследствие ее отставания не играл непосредственно решающей роли в ходе событий, начиная с приграничного сражения, постольку центр тяжести маневра все более сдвигался к другим армиям, фронтальные столкновения которых с противником определяли стратегическую ситуацию всего германского расположения. Это привело в конечном итоге к Марне[400].

Маневр огромными массами, которые вышли на театр военных действий в 1914 г., был возможен. Но никто, включая сюда и самого Шлиффена, не продумал всерьез вопроса о том, как привести в движение эту массу, отягощенную несравненно более богатым вооружением, чем в прежних войнах. Ведь речь шла не о маршах прежних эпох, когда армии преодолевали большое пространство, идя навстречу друг другу. Речь шла об едином маневре, где связанность и согласованность действий, темпы движения играли решающую роль. Изменилась резко численность армий, изменились масштабы пространства, на котором разыгрывался маневр, изменилась насыщенность техникой, а подвижность войск осталась том же самой. Bсю эту возросшую тяжесть маневра должна была принять на себя пехота[401].

При таких условиях маневр неизбежно должен был замедлиться, а при наличии активности со стороны противника и вовсе остановиться.

Вывод отсюда вполне ясен: шлиффеновский маневр был обречен на неудачу в силу недостаточной подвижности наступающей массы[402].

е) Маневр не может преодолеть силы трения

Надо представить себе со всей ясностью, какую гигантскую силу сопротивления должна была преодолеть крайняя правофланговая армия — армия маневра по преимуществу. Речь идет вовсе не только о силе сопротивления противника, которая на отрезке 1–й армии была, в конце концов, незначительной. Во всех исследованиях не уделяется достаточного внимания тому, что главным образом эта сила сопротивления выражалась в тяжеловесности фронта наступления германских армий, растянувшихся вплоть до Вердена. Надо понять, что сила этой тяжести оказывала чрезвычайное давление на армию, игравшую главную роль в маневре охвата.

Во второй главе мы стремились показать, как эта сила инертности заставила Клюка повернуть на юго-восток. Небесполезно будет теперь еще раз вернуться к создавшейся тогда ситуации. Возьмем день 29 августа, день битвы при Гизе — Сен — Кантене.

В этот день 1–я германская армия, перейдя Сомму и продолжая преследование небольших сил противника, появлявшихся перед ее фронтом, вышла на линию Вильер — Бретоне (2–й корпус), Пруайар, Шольн, Нель (9–й корпус); 4–й рез. корпус в тылу достиг Альбера. Хотя 1–я армия обогнала приблизительно на один переход 2–ю, находившуюся в районе Сен-Кантена и восточнее на Уазе, это опережение было слишком незначительно. Напротив, в отношении трех прочих армий опережения вовсе не было: 1–я армия находилась на одной высоте с ними. 4–я армия форсировала Маас. 3–я склонилась к ней, образовав разрыв в 60 км со 2–й; 5–я армия все еще не могла преодолеть водной преграды Мааса.

События 29 августа дают яркое представление о том, какое, влияние оказывал на 1–ю армию весь остальной фронт наступления. Три левофланговых армии в результате битвы на Маасе сгрудились к востоку[403]. 2–я армия осталась изолированной. Ее положение и действия получили решающее значение для дальнейшего течения маневра. 27 августа Бюлов получил указание германского главного командования преследовать противника в направлении Ля-Фер — Париж. Но можно ли двигаться вперед при условии такого отрыва 3–й армии? В 17 ч. 30 м. Бюлов принимает первое решение: 2–я армия останется 28–го на месте, чтобы подождать подхода соседа слева. Но, узнав о дальнейшем продвижении 1–й армии вперед, в 20 ч. 30 м. Бюлов меняет это решение и принимает второе: два правофланговых корпуса (7–й и 10–й рез.) должны несколько выдвинуться. к юго-западу. В 20 ч. 50 м. Бюлов получает сообщение от 3–й армии, что она движется на юго-восток; следовательно, ждать ее нечего; в 23 часа Бюлов отдает приказ (третье решение) левофланговым корпусом (10–й и гвардия) сосредоточиться, севернее ручья Ирон, готовясь к форсированию Уазы. Утром 28–го поступает донесение авиаразведки о том, что Уазу прикрывают лишь слабые арьергарды противника. Бюлов решает, что бояться ему больше нечего, и отдает в 9 час. утра приказ (четвертое решение): правофланговые корпуса выходят на линию Флюкьер — Грансерокур — Урвиллер, выдвинув авангарды к Гам и Сен-Симон (на Сене); левофланговые форсируют Уазу с выходом на линию Рибемон — Сен -Ришмон[404].

Отдав эти распоряжения, Бюлов сам направляется в Сен-Кантен. Каково же было его удивление, когда, прибыв в Гомбльер, он находит там дорогу прегражденной цепью… французских стрелков. «Я расположил, — пишет Бюлов, — тотчас против этой линии те роты, которые как раз проходили мимо в этот момент, и остановил противника». Но одновременно он слышит гром орудий с юга и востока. Что произошло? Оказывается, 5–я французская армия, столь преждевременно снятая со счетов, атаковала 2–ю германскую армию как раз в промежутке между южной (правофланговой) и северной (левофланговой) группами. Бюлов бросает в этот разрыв 13–ю дивизию, только что прибывшую после осады Мобежа. Между тем бой разгорается. Самое худшее — нет точных сведений о положении на участке 10–го германского корпуса и гвардии. Опасаясь охвата их открытого левого фланга, Бюлов обращается с просьбой о помощи к 3–й армии, но получает отказ. Тогда он обращается в 17 ч. 30 м. к своему соседу справа: «2–я армия вступила в серьезный бой на линии Эсиньи-ле-Гран — Ормньи — Вульпе — Госьон. Кажется, что противник превосходит численностью. Просим, настоятельно 30–го оказать поддержку частям 1–й армии, в направлении на Эсиньн-ле-Гран». Но еще до того Бюлов приказывает непосредственно командиру 9–го корпуса (из 1–й армии) направиться к востоку, 17–я дивизия немедленно движется севернее Сен-Кантена в направлении к Гиз, 18–ю Клюк успевает задержать. Командующий 1–й армией на просьбу Бюлова пока что отвечает отрицательно, отправив следующее радио германскому главкому командованию: «1–я армия, выходя с линии Брей — Нель, атакует части противника, прибывшие из района Амьен — Марейль. Когда ему будет нанесено поражение, только тогда 1–я армия сможет поддержать 2–ю, если это еще необходимо».

30 августа утром, узнав, что 2–я армия все еще продолжает вести бой с противником, Клюк приказывает своей армии склониться на юг восток, левым флангом в направлении на Гюйс-кар.

«Это решение создало ситуацию сражения на Марне»[405].

Совершенно очевидно, что именно инертность фронта наступления, его тяжелое давление на волю командования 1–й армии сковали маневр.

«На наступающем крыле германских армий 1–я армия составляла маневренную массу, которая должна была реализовать охват французских сил»[406].

Что же могла 1–я армия противопоставить этой сковывающей движение инертности огромных масс корпусов, наступающих на пространстве около 200 км?

Первый показатель — масса, численность, ударная сила 1–й армии были недостаточны с точки зрения описанного нами наиболее критического момента маневра. Могли ли пять корпусов выполнить такую задачу, как окружение французских армий, западнее Парижа, и удар им в глубокий тыл? Уже этим оперативная эффективность 1–й армии была чрезвычайно ослаблена. Уже поэтому она была бессильна, по сути дела, бороться с процессами торможения, которые стихийно развивались на фронте остальной наступающей массы. В этом нельзя не согласиться с критиками Мольтке, справедливо указывающими на его отступления от первоначального замысла Шлиффена. Но эти критики не видят другой стороны дела. Помимо своей слабости, 1–я армия в этот момент уже безнадежно отстала. Правда, ее корпуса были чуть-чуть впереди соседней 2–й армии, практически же они были на одной линии фронта с ней. Попытаемся теперь определить, каково же должно было быть опережение 1–й армии против остальных 29 августа. Конечно, наши расчеты совершенно условны, так как судьба маневра была уже предрешена событиями предшествовавших дней (см. вторую главу).

Ясно прежде всего, что 1–я армия, как и намечал Шлиффен, должна была двигаться несколькими эшелонами, а не в одну линию. Шлиффен считал, что она должна была выйти в район Руана т. е. далеко на запад от Парижа. Но, ввиду очевидной непосильности этой задачи, Мольтке в директиве от 27 августа давал ее направление на Мант, непосредственно западнее Парижа, Учитывая рубежи, достигнутые фактически 1–й и 2–й армиями 29 августа, необходимо считать, что передний эшелон 1–й армии должен был выдвинуться, по крайней мере, на участок Бове — Клермон. Задача этого эшелона должна была состоять в возможно быстрейшем продвижении вперед к намеченной цели (Мант).

Допустим, что третий эшелон находился бы на линии, фактически достигнутой 29 августа, поддерживая контакт со всей наступающей массой германского войска. Между двумя этими эшелонами находился бы еще один, второй — приблизительно в районе Мондидье. Роль этого второго эшелона была бы чрезвычайно велика. В описанной ситуации посылка сравнительно небольшого отряда подвижных сил для овладения Компьеном вынудила бы к отходу всю британскую армию, расположенную на Уазе, и составила бы сильную и непосредственную угрозу для 5–й французской армии. Между тем, основная масса продолжала бы свое движение, западнее Парижа, осуществляя главное стратегическое задание.

Очевидно, указанные три эшелона должны были различаться по своей подвижности. Шлиффен разумно полагал, что впереди 1–й армии должна была двигаться мощная конница. Указанный выше вывод о том, что подвижность 1–й армии должна была значительно превышать подвижность всей наступающей массы, имеет под собой, как мы уяснили, серьезные основания, 1–я армия должна была иметь возможность, без излишнего перенапряжения, достигнуть такого опережения в темпе развития своего маневра, чтобы действительно активно помочь всей наступающей массе германского войска преодолеть гигантскую силу трения, которую встречала на пути своего движения эта масса.

Но ведь все это нереально, возразят нам. Откуда мог Шлиффен взять средства, которые имели бы такую огромную подвижность? Совершенно верно. Это доказывает, однако, лишь одно: Шлиффен, как и его последователи, не понял соотношения между численно гигантски возросшей наступающей массой и темпом развития решающего маневра. Это соотношение при имевшихся тогда средствах предрешало неуспех маневра.

ж) Скорость движения и темп маневра

Роль скорости в осуществлении маневра германских армий в 1914 г. отмечается многими исследователями. Мнения высказываются, однако, противоположные.

Так, например, Лиддел Гарт пишет: «Немцы наступали слишком быстро, опережая свое расписание, и снабжение не поспевало за ними. Усталость войск увеличивалась голодом… В германскую машину попало столько песчинок, что достаточно было небольшого разлада, чтобы она сломалась. Это и сделало Марнское сражение»[407].

Формулировка абстрактна и потому неверна. С точки зрения успеха маневра, задуманного Шлиффеном, германские армии центра наступали чересчур поспешно, а правофланговые, в особенности 1–я, слишком медленно. Мысль Лиддел-Гарта может быть понята и так, что весь германский маневр в начале войны шел на пределе, с крайней напряженностью. Встретив толчок на Марне, эта напряженность разрядилась с отрицательным знаком для немцев. В маневре не было наполеоновской легкости. Совершенно верно. Но почему это произошло? Потому что оперативная подвижность войск не соответствовала требованиям маневра. Значит, все-таки правый фланг наступал не «слишком быстро», а слишком медленно. В этом и состоял главный порок предпринятого маневра[408].

В своей выдающейся статье о флаговом маневре[409] генерал Луазо высказывает следующее суждение о причинах оперативной немощи 1–й германской армии в наиболее критический момент (27–30 августа): «Из двух факторов — мощности и быстроты, которые были базой плана Шлиффена, — фактор мощности становится второстепенным, быстрота подавляет мощность[410], фланговый маневр превращается в преследование, и 1–я армия, задача которой заключалась в охвате, оказывается перед множественными задачами: эксплуатация успеха (быстрое продвижение к Нижней Сене), поддержка (вмешательство в бой 2–й армии), прикрытие (обеспечение фланга всех армий); недостаточность сил должна обречь ее на роль оборонительного эшелона».

Итак, главное в «недостаточности сил[411] охватывающей массы». Что же касается быстроты движения, то она лишь ухудшала и без того слабую оперативную мощь 1–й армии.

В то же время Луазо требует «тесной связи движения и силы так как успех в большей части связан с фактором времени», — пишет он в той же статье.

Как будто получается расхождение между общим выводом и оценкой маневра 1–й армии. Со своей стороны, мы считаем, что все же в этой оценке следует дать первенствующее место скорости, и вот почему.

Во-первых, ударная мощность 1–й армии была вовсе уж не так слаба, в особенности в части оснащения артиллерийскими средствами, как показывают события Марнской битвы.

Во-вторых, перед 1–й армией лежал почти совершенно открытый путь к поставленной ей цели. Правда, по достижении этой пели предстояли новые задачи, требующие крупных сил и средств.

Допустим, однако, что 1–я армия сохранила бы свои 4 дивизии, оторванные от нее для выполнения частных задач; допустим даже, что дополнительно она имела 1–2 корпуса. Изменилось бы от этого положение дела? По нашему мнению, нет. В этом и состоит суть вопроса.

Все равно — при тех темпах движения 1–я армия оставалась бы в оперативном смысле позади, она не смогла бы стать ведущей силой маневра.

Как уже указано, в современной немецкой военной прессе также отмечается роль скорости как «важной предпосылки для успешного проведения охвата»[412]. «При Намюре и Сен-Кантене, чтобы дать необходимое время для охватывающего движения, требовалось сначала задержать позади германский центр. В обеих битвах генерал Бюлов поступил наоборот, он напал сильным центром на врага с фронта и этим лишь ускорил его отступление»[413].

Таким образом, фактор времени, скорости движения учитывается исследователями, и было бы странно, если бы дело обстояло иначе, когда речь идет о маневре различие выводов объясняется тем, что нет ясного понятия о данном факторе. Велика или мала была скорость движения 1–й армии? Достаточна ли была она? На эти вопросы получаются противоположные ответы, которые имеют свои основания. В известном смысле 1–я армия показала рекордные скорости марша до конца сражения на Марне. Все же в общем плане маневра эти скорости оказались недостаточными. Но если бы вместо скорости пехоты взять даже скорость современных высокоподвижных средств, возможно было бы, что эти скорости также оказались бы недостаточными. Все дело в том, что мера скорости наступающей массы не может быть одинаковой, раз навсегда установленной для всех случаев.

Все зависит от средств, которыми располагает противник, от обстановки маневра и т. д. Следует говорить поэтому не о скорости вообще, а о темпе маневра, в котором скорость движения, конечно, играет первостепенную роль. Вот почему в нашем исследовании фигурирует не просто скорость, а главным образом и прежде всего понятие «выигрыша темпа», опережения противника в темпе развития маневра, В статье Луазо имеется ряд моментов, подводящих к этому понятию. Например, внезапность, без которой нет выигрыша темпа, — это «прежде всего быстрота соединения и развертывания маневра».

з) Стратегическая конница

Если верно, что скорость движения крайней правофланговой армии следовало увеличить, по крайней мере, вдвое, то не достаточно ли было составить эту армию из кавалерийских корпусов, чтобы получить такую скорость? Говорят, что у Шлиффена была мысль собрать все 10 германских кав. дивизий, которые имелись на западном фронте, на правом фланге[414]. Но этих кавалерийских дивизий было мало для того, чтобы всю 1–ю армию составить из кавалерийских масс. Мы считаем, что эту последнюю идею Шлиффен сразу отверг бы, если бы она ему была предложена, и он был бы прав. Могла ли бы 1–я армия, если ее рассматривать как единое целое соединение, способное выполнять самостоятельные оперативные задачи, обойтись без пехоты? Очевидно, это было невозможно. Достаточно вспомнить условия, в которых велось сражение у Монса. Обходя Париж с запада, 1–я армия должна была быть готова к боевому столкновению с крупными нерасстроенными вооруженными силами противника; она должна была быть готова выставить в тылу неприятельского расположения кордон, заграждающий отход к югу. Следовательно, в шлиффеновском маневре именно пехоту нужно было перебросить возможно быстрее вперед. Шлиффен и утверждал, что, «как и прежде, необходимо возлагать упование на превосходящее правое крыло с глубоким эшелонированием вправо и мощной кавалерией на флангах…»[415].

В действиях кавалерии начального периода обнаруживается органическое противоречие между оперативными целями, которые ей ставились, и оперативно-тактическими возможностями, которыми она обладала. Теоретически она рассматривалась как очень подвижный род войск, способный осуществлять самостоятельно задачи стратегического порядка (глубокий удар в тыл и во фланг противнику, стратегическая разведка, преследование). Довоенные уставы считали, что эти задачи могут быть разрешены с использованием коня не только как средства передвижения, но и на поле сражения. Пункт 12 германского кавалерийского устава гласил: «Кавалерия должна всегда разрешать свои задачи наступательно. Только когда невозможно применить пику, она прибегает к карабину». Пеший бой рассматривался, следовательно, лишь как исключение.

Четыре германских кавалерийских корпуса на западном фронте с начала войны были разбросаны по всему фронту, 2–й кав. корпус на крайнем правом фланге вместо выполнения основной задачи — разведки — выбрасывается вперед сначала на Тирлемон и затем на Гэлен. «Бой при Гэлене — черный день 2–го кав. корпуса»[416]. 4–я кав. дивизия, атаковавшая в конном строю, потерпела кровавое поражение, 2–я кав. дивизия, получив задачу отрезать бельгийцев от Антверпена, после 20–км перехода 18 августа натыкается на противника у Эршота и останавливается. В дальнейшем корпус, подчиненный сначала 2–й армии, направляется на Шарлеруа, затем, перейдя в подчинение 1–й армии, — на Лилль. Это вызывает потерю времени, корпус не выполняет задачи стратегической разведки, и 1–я армия натыкается на англичан у Монса. Двинувшись немедленно же на юг, 2–й кав. корпус мог бы 26 августа достичь Перонна с глубоким охватом противника. Но 25–го он направляется командованием 1–й армии на юго-восток. В битве у Ле-Като вместо движения в тыл 2–му английскому корпусу кавалерия, спешившись, ведет фронтальный бой с англичанами. До 29 августа кав. корпус следует позади пехоты.

30 августа два кав. корпуса, 2–й и 1–й, при едином командовании могли бы через Виллер — Котре — Суассон отрезать отступление 5–й французской армии[417]. Вместо этого оба корпуса действуют разрозненно. 1–й кав. корпус 31 августа повертывает прямо на восток. 1 сентября гвард. кав. дивизия достигла Суассона, но, так как противник атакует арьергард, она уходит на север. 2 сентября, сделав марш в 20 км на юг, она уже запаздывает перехватить противника. 9–й германский корпус опережает, и кавалерия вновь движется позади пехоты. В это время 2–й кав. корпус получает направление через Виллер — Котре, но натыкается на англичан в фронтальном сражении. Противник безнаказанно уходит.

3–й и 4–й кав. корпуса используются для затыкания дыр в наступающем фронте пехотных корпусов. По словам генерала Бернарди: «Тактика атаки в массе стоила нашей кавалерии в начале войны тяжелых, кровавых и, к сожалению, совершенно бесполезных жертв».

Эти примеры показывают, что оперативная подвижность кавалерии была низка прежде всего вследствие слабой ударной мощности в конном строю. Спешившись, кавалерия теряла свое преимущество в подвижности, так как коней приходилось отводить далеко в тыл. В результате получалось, что пехота даже опережала кавалерию в наступлении. Сверх того оперативное использование было неудовлетворительным. Важнейшая задача кавалерии — стратегическая разведка — была не выполнена.

По данным Позека, 8–я кав. дивизия на правом германском фланге прошла за 21 день 1150 км, что дает 52 км в сутки. Однако, эту цифру нельзя считать за среднюю скорость движения этой кавалерийской дивизии в плане всего маневра в целом[418]. Кавалерийская дивизия выполняла многочисленные задания, отклонявшие ее от основного направления. Крупные затруднения возникали в отношении снабжение кавалерийских дивизий. Примером может служить оригинальная система в наступления французских кавалерийских корпусов в Марнском сражении: они на ночь возвращались назад с достигнутого рубежа, чтобы накормить и напоить коней. Вооружение кавалерии оказалось совершенно недостаточным. Бой кавалерийские части вели спешившись.

Таким образом, создание армии целиком из кавалерийских корпусов в 1914 г. на западно — европейском фронте не имело под собой реальной базы. Другой вопрос, что имевшиеся кавалерийские части не были использованы с полной целесообразностью.

и) Железные дороги

Стратегическое развертывание современных массовых армий стало возможным лишь благодаря наличию обильной железнодорожной сети. В какой мере железные дороги повлияли на повышение оперативной подвижности войск в течение маневренного периода войны?

Разрушения, сделанные на железных дорогах Бельгии и Франции отступающими союзниками, осуществлялись, главным образом, взрывом железнодорожных мостов и повреждением тоннелей. Однако, эти разрушения были произведены далеко не всюду.

В особенности было важно для германского наступления, что линии Льеж — Ландан — Брюссель — Монс — Валансьен — Шольн-Руа и Шонв, обеспечивающие питание правого германского крыла резервами и продовольствием, попали почти нетронутыми в руки немцев и очень быстро были использованы для движения. Уже 29 августа было налажено сквозное движение до Монса, 30 августа — на участке Валансьен — Камбре, 3 сентября — до Персии, 4–го — до Сен-Кантена, 1 — до Руа.

Разрушения в центре были гораздо более основательными. 14 железнодорожных мостов через Маас были разрушены; мы уже знаем, какие трудности возникли у немцев при форсировании этой реки. К Марнской битве движение существовало лишь до Анора, Фюмея и Седана.

2–я армия в Марнской битве была отделена от конечной железнодорожной станции на 150 км[419]. Переброски с левого германского фланга на правый могли производиться лишь кружным путем, через Бельгию.

Таким образом, состояние железнодорожной сети в тылу германскою войска в дни наступления наиболее благоприятствовало продолжению маневра крайнего правого крыла. Но, само собой разумеется, ускорение движения этого крыла отсюда не получилось, так как наступающая вперед пехота двигалась на своих ногах.

Казалось бы, что при средней скорости движения пехоты около 20 км в сутки железные дороги, способные перебрасывать войска на 400 км в сутки, должны служить средством гигантского ускорения маневра. И это, конечно, верно, но лишь в том смысле, что железные дороги стали «стратегическим орудием высшего командования»[420], орудием выдающегося значения. Ж. — д. транспорт в громадной степени повысил стратегическую подвижность войск. Но по самой природе своей (прикованность к рельсовому пути, который разрушается отходящим противником) он не мог повысить оперативной подвижности их[421].

Эта роль железных дорог, по сообщению немецких источников[422], явилась одним из решающих моментов переработки Мольтке шлиффеновского плана. По словам тогдашнего начальника полевых железных дорог, «шлиффеновский план имел успех или терпел неудачу в зависимости от владения всего лишь одной линией».

Мольтке чрезвычайно опасался за свои тыловые сообщения, которые французы могли перерезать раньше, чем будет достигнут успех охватывающего крыла. Мольтке тщательно изучал железнодорожную сеть Франции, расстояние Аахен — Париж и «время, которого требовало движение с востока на запад». Очевидно, он пришел к малообнадеживающим выводам, если решился на усиление своего центра и левого крыла.

Уже в эту эпоху считалось доказанным, что армии могут наступать не дальше как на 100 км от конечных пунктов железнодорожных путей. Быстрое восстановление железнодорожных путей являлось поэтому непременным условием для движения армии вперед.

В рассматриваемом периоде относительная роль железнодорожного транспорта сказалась в том, что для германской стороны даже самые незначительные разрушения все же послужили известной задержкой в переброске войск вдоль фронта, в то время как союзники пользовались вполне исправной железнодорожной сетью. Эта задержка являлась одной из причин потери темпа в германском наступлении.

к) Связь

Крупнейшим фактором, повлиявшим на быстроту развития германского наступления в 1914 г., явилась связь. Как мы уже знаем, связь отказала в Марнском сражении, и это явилось одной из главных причин неудачного хода сражения[423]. Проволочная связь существовала только между главной квартирой и 3–й и 7–й армиями. В 1–й и 2–й она отсутствовала. Как же создалось такое нелепое положение? Связь с главной квартирой должна была обеспечить каждая из армий, которая располагала 82 км. кабеля и 64 км. проволоки. Корпус имел 106–160 км кабеля; дивизия не имела его вовсе. При таких запасах было трудно обеспечить линии, длина которых доходила до 600 км[424]. Однако, осуществить такую задачу было возможно при использовании государственных проводов. Как ни странно, эти последние уничтожались кавалерией, и лишь 29 августа 1–й армии был дан приказ, запрещавший уничтожать их[425]. Самым же главным препятствием для создания прямой телефонной связи между германским главным командованием и армиями правого крыла были непрерывные их передвижения. Только к ночи устанавливалось место пребывания штаба армии, и войска связи могли приступить к постройке новой линии. «Короче говоря, телефонная связь на этих проводах установлена не была». Телеграфными полевыми аппаратами штабы армий не располагали вовсе.

Оставалась радиосвязь. Каждая армия располагала двумя радиостанциями, но главная квартира имела всего лишь одну. В результате когда, например, 1–я армия сообщила 30 августа в 10 ч. 30 м. вечера о своем повороте к Уазе, в главной квартире сообщение было получено лишь 31–го утром. Были и еще более длительные задержки.

3. Тактическая подвижность армий в 1914 г.

Противоречие между маневром, который оказался недостаточно быстрым и подвижным, и «фронтом», который стихийно возникал и закреплялся, явилось коренной причиной неудачи шлиффеновского плана. Характерную особенность «фронта» в германском наступлении мы видели в его инертности, в силе трения, которая мешала свободному развитию маневра. Инертность возникала уже в силу громоздкости наступающей массы. Но только ли в этом было дело? Существовала целая цепь причин, которая сначала замедляла движение наступающих масс, а затем приводила к полной стабилизации.

а) Колючая проволока

Нарушая все установленные традиции, мы начинаем разбор с этого прозаического объекта. Но разве не связываются именно С ним обильные представления о позиционной войне? Конец маневренного периода ознаменовался установлением сплошной линии полевых укреплений, протянувшейся от моря до швейцарской границы. Отныне все попытки маневра разбивались об эту стену. Не следует ли искать именно в колючей проволоке, в полевых укреплениях конечную причину, приведшую к окостенению маневра? Небольшая фактическая справка поможет несколько прояснить суть вопроса.

Как и во многом другом, германское военное руководство не озаботилось созданием специального запаса колючей проволоки. Повышенного требования на нее со стороны войск не предвиделось. «Ив самом деле, в первые месяцы войны оно оказалось очень малым и могло быть легко покрыто немецкой проволочной индустрией»[426]. В августе и сентябре 1914 г. поставки колючей проволоки составили 365 т, в декабре они повысились до 5330 т. Промышленность же без всякого напряжения могла изготовить 3000–7000 т. Но в 1915 г. картина начинает резко меняться. В июле 1915 г. было произведено в Германии 8020 т колючей проволоки, и это лишь на 59 % удовлетворило потребности армии; в октябре поставки составили 18750 т–86 % потребности фронта.

Таким образом, лишь в течение 1915 г. происходило то оборудование полевых укреплений, которое придало позиционному фронту его характерный облик. В 1914 г., как нами неоднократно указывалось, полевые укрепления были еще относительно слабы: они не могли служить сколько-нибудь серьезной преградой против ударной массы, располагающей достаточными средствами подавления. Система окопов с проволочными заграждениями — характерный внешний признак позиционной войны — появлялась вслед за постепенным затуханием маневра и, конечно, не могла служить причиной его.

Очень важно уяснить себе это с самого начала. Позиционную войну нельзя понять, оставаясь в рамках чисто статического рассмотрения: она так же, как и маневренный период, требует динамического анализа. Нелепо думать в самом деле, что протянутая тонкая стальная преграда по всему протяжению театра военных действий могла свершить «чудо» перехода от маневра к стабилизации. Позиционный фронт держался не этой зыбкой преградой, которая всегда могла быть разрушена в том или ином пункте, а своеобразным равновесием сил воюющих сторон.

б) Лопата

Непредусмотрительность германского генерального штаба относительно колючей проволоки была не случайна; она в такой же мере распространялась и на вопрос оснащения пехоты шанцевым инструментом. Статья 339 германского «Наставления по обучению пехоты» упоминала о самоокапывании, как об исключении. «Пехота должна культивировать присущее ей стремление к наступательному продвижению; ее действия должны быть руководимы одной мыслью: вперед на врага во что бы то ни стало» (ст. 265). Пехотному батальону в составе 1054 человек полагалось иметь 20 топоров, 96 кирок, 16 ножниц для резания проволоки и 400 лопат. Приблизительно на каждого из двух бойцов приходилась одна лопата, которая была мало пригодна для рытья окопов (ручка была слишком мала). После первых боев каждый солдат стремился обзавестись своей лопатой, которую, брал у убитых и раненых. Вскоре и офицеры шли в бой, имея при себе лопату.

Роль лопаты уже была показана на ряде примеров. Оказалось, что для наступления она столь же важна, как и при обороне. Это вытекало из того факта, что сравнительно элементарное прикрытие давало уже почти полную гарантию от поражения настильным пехотным огнем. Но даже и артиллерия из-за отсутствия у союзников орудий с крутой траекторией не могла вести точного прицельного огня по пехоте, укрывшейся в окопах. Временно окопавшись, пехота могла возобновить атаку в подходящий момент. По германским же довоенным уставам она должна была идти вперед с поднятой головой, что привело к кровавым гекатомбам, без достижения успеха.

Один из участников войны[427] говорит, что при наступлении на Мюльгаузен бойцы, еще не бывавшие в бою, бросали прочь лопаты, чтобы облегчить свою ношу. Через несколько часов они уже руками подкапывали под собой землю, чтобы спастись от убийственного огня (аналогичные факты наблюдались и в Марнской битве). Когда после боя стали рыть окопы, то делали это как попало, без всякого плана, не думая о правильном размещении групп и резервов, о расчленении в глубину, о поле обстрела и т. д.

Тот же автор дает резкую, но, видимо, более близкую к действительности картину того, что представляли собой первоначальные полевые укрепления при переходе к позиционной войне. «Позиционная война поставила войска перед лицом чего-то совершенно нового. Переход к ней оказал деморализующее действие. Упадок духа и бесперспективность охватили всех». Уже в битвах на Шмен-де-Дам и у Ипра самовольный уход с фронта принял опасные масштабы. Беспорядочные приказы сверху об атаках вели к новым бессмысленным потерям, и, в конце концов, части стали отказываться их исполнять. Новые пополнения приводили в темноте прямо на фронт. Части блуждали, попадали под огонь и разбегались. Окопы рыли стихийно, в виде сплошного рва, в котором части скучивались в тесноте: из-за узости окопов и переполнения людьми было невозможно проходить по ним; здесь же бойцы спали без смены. Не было предусмотрено необходимого для отправления естественных надобностей. Защиты против огня и непогоды не было, не было искусственных препятствий. Первые убежища представляли яму, покрытую нарой досок с насыпанной сверху землей; понятно, что они предохраняли только от осколков. Окопов 2–й и 3–й линии и ходов сообщения не было. Атаки носили по-прежнему беспорядочный и неорганизованный характер: прямо выпрыгивали из окопов и устремлялись к окопам противника, который, впрочем, применял такую же «тактику». Соседям не доверяли, и на флангах ставили искусственные препятствия, которые затрудняли взаимодействие частей в случае атаки. Окопы считали временной позицией и не заботились об их совершенствовании. Пулеметы и даже орудия прямо ставили в передовой линии на случай отражения атаки противника. Маскировка отсутствовала. Разноцветные мешки (с песком) давали противнику ясно очерченную линию для точной пристрелки.

Конечно, не везде картина была именно такой, но во всяком случае верно одно, что полевые укрепления позиционной войны возникли не в один день. Верно и то, что они сами по себе явились следствием целого ряда причин, а не возникли внезапно сами собой, предрешив фактом своего появления переход к позиционной войне. Одна из причин заключалась, в частности, в неподготовленности войск к оборонительным формам войны. Оказалось, что такая подготовка была необходима как раз для успеха маневра: без лопаты наступать в новых условиях было так же невозможно, как и без оружия.

в) Пулемет

«He массовые армии явились причиной позиционной войны, а неправильная оценка действия пехотного огня. Если бы в мирное время имели совершенно ясное представление об этом действии, иначе организовали бы пехоту и дали бы ей вооружение, в котором она нуждалась, чтобы быстро и действительно преодолеть окопавшегося противника. Тогда обороняющийся не имел бы времени возвести сильно укрепленные позиции. Предпосылок для позиционной войны (время и возможность постройки позиций) не было бы налицо. Позиционная война в том масштабе, как это случилось в мировой войне, не возникла бы»[428].

В очень дельной, хотя и краткой статье немецкий автор довольно конкретно сформулировал причины возникновения позиционной войны. Фактор времени, которое требуется для возведения укрепленных позиций, не оставлен без внимания. Надо расчленить два понятия: во-первых, реальное действие огня в первых сражениях мировой войны, во-вторых, умение наступать в условиях, когда это действие оказывается налицо. В приведенной цитате в качестве причины позиционной войны указывается именно второй («неправильная оценка действия пехотного огня»), а не первый фактор. Такое расчленение совершенно необходимо, иначе возникает путаница.

Фуллеровская школа, бесспорно, имела крупную заслугу в том, что ею была показана и разъяснена роль пулемета в возникновении позиционной войны.

«Застой окопной войны был вызван в первую очередь изобретением американца Хирама Максима. Имя его резче запечатлелось в истории мировой войны, чем имя любого другого человека. Императоры, государственные мужи и генералы могли привести к войне, но закончить ее они были не в силах. Завязав войну, они оказались беспомощными марионетками в руках Хирама Максима. Своими пулеметами он парализовал мощь наступления»[429].

Говоря далее о специальной болезни, выразившейся в утверждении позиционных форм ведения войны, Лиддел Гарт пишет: «Этой болезнью был полный паралич наступательного порыва, сломленного оборонительной мощью многочисленных пулеметов, и болезнь эта обострялась наличием проволочных заграждений»[430].

В приграничном сражении 22 августа, вокруг Вирмон — Нефшато французские «войска слепо ринулись в штыковой бой, а их косили пулеметы»[431].

Все это кажется совершенно бесспорным, тем более, что свидетельства участников подтверждают, казалось, эту картину. Вот, например, свидетельство об атаке 1–й роты 94–го полка (42–я дивизия, 6–й французский корпус, 3–я армия) 22 августа:

«Внезапно, продвинувшись несколько сот метров от Виль — о — Монтуа (южнее Лонгви), командир 1–й роты приказывает снять ранцы и устремляется со своей ротой в штыковую атаку. Результат был ужасающим: в несколько секунд капитан, два лейтенанта, адъютант, три четверти состава роты были скошены пулеметами, скрытыми позади снопов. Оставшиеся в живых бежали в беспорядке, увлекая за собой 2–й батальон»[432].

Как ни красочен этот пример, все же ударение в цитате из книге Лиддел. Гарта следует поставить на слове «слепо». Не только эта 1–я рота, а весь 6–й корпус в приграничном сражении слепо шел вперед, игнорируя самые элементарные правила разведки, мер охранения при подходе к противнику и т. д. В результате дивизии корпуса оказались внезапно вовлеченными в бой с тремя корпусами противника, разбросанными на фронте в 20 км, без связи между дивизиями и отдельными частями. Своя артиллерия не успела вступить в бой, не зная, где противник, и боясь бить по своим. Как ни стараются французские авторы показать высокие качества генерала Саррайля (командовавшего 6–м корпусом в приграничном сражении) — его самообладание, спокойствие и мужество в тяжелой обстановке, — данное сражение, где были нарушены элементарные тактические правила, не служит к увеличению славы генерала. Сваливать неудачу на пулеметы поэтому неправильно. Разгром в такой обстановке был бы неизбежен, скажем, и в условиях 1870–1871 гг. Но в данном случае мы не собираемся сосредоточить внимание на общих тактических вопросах, а хотим прийти к определенному выводу в отношении пулеметов.

В начале войны пулеметы не имели того решающею значения, которое они приобрели в более поздние годы войны[433].

Этот факт уже был установлен при рассмотрении Марнской битвы. Дело в том, что пулеметов было еще слишком мало, и во многих случаях они просто не вводились в бои. И в германской, и во французской армиях их имелось по шесть на полк. В германской армии они были сведены в пулеметную роту, которую стремились использовать как единое целое для ведения сосредоточенного огня, преимущественно фланкирующею. Кроме того, существовало 11 единиц или «отрядов сопровождения» в которых имелось по шесть пулеметов, монтированных на повозках, подобных артиллерийским зарядным ящикам. В этой организации было нечто, сходное с артиллерией: пулемет являлся не столько органическим оружием пехоты, сопровождающим ее во всех перипетиях боя, сколько специальным оружием для ведения внезапного массированного огня в особых случаях. Пехота должна была уметь наступать и обороняться и без пулеметов. Практически пулеметная рота часто удерживалась в резерве, выжидая удобного момента, и часто наступающая пехота была предоставлена своим собственным силам. Между тем, по германскому уставу наступление заключалось в «переносе огня вперед к противнику». По развертывании пехота, не стреляя, должна была подойти возможно ближе к противнику и открыть огонь по нему. Под прикрытием огня необходимо было подойти на дистанцию штыковой атаки, которая одна могла окончательно подавить противника. Германские уставы требовали «огневого превосходства», но оно, очевидно, достигалось лишь пехотным огнем без обязательного ввода в действие артиллерии и пулеметов.

6 сентября 15–й рез. пех. полк (2–я гвард. рез. дивизия, 10–й рез. корпус), перейдя М. Морен, атаковал французов, занимавших позиции у деревень Шарлевиль и Ля-Вильнев. Бой характеризовался хорошо уже известными нам явлениями. Германская пехота атаковала без артиллерийской поддержки, неся большие потери. Французская артиллерия, заняв заранее подготовленные позиции, вела столь «подавляющий огонь, что трудно представить себе» (сообщение лейтенанта Нетца, командира 8–й роты)[434]. Пулеметная рота находилась в резерве и в первоначальной атаке не участвовала. Только когда передовые линии вплотную придвинулись к указанным деревням, пулеметная рота вышла из своего укрытия и стала продвигаться вперед, но попала под артиллерийский огонь и снова отошла назад. Понадобилась посылка лейтенанта Бока (1 батальон), чтобы повести ее вперед на подмогу пехоте. Один пулеметный взвод был направлен к группе, атакующей Шарлевиль, два других — против Ля-Вильнева.

Пулеметная рота занимает случайные позиции, не зная, где собственно находится противник, которого она должна обстрелять. В данном случае действие пулеметного огня могло дать мизерные результаты, и вся тяжесть боя легла на плечи пехоты, не имеющей сильной огневой поддержки и терпящей огромные потери. К утру 7 сентября под огнем французской артиллерии она вынуждена была отступить. Совершенно очевидно, что шесть пулеметов на полк не могли явиться серьезной силой в боях, разбросанных на большом пространстве.

С французской стороны дело обстояло еще хуже. Официальный пехотный французский журнал[435] прямо утверждает «преимущество, которое имела в начале немецкая пехота, благодаря своему вооружению, отчасти потому, что это вооружение было более полным и разнообразным, отчасти потому, что оно иногда лучше использовалось, чем у французской пехоты». Во французской армии в начале войны существовало одно отделение из двух пулеметов на каждый батальон. Подразделения были недавно созданы и различны по типу (пулеметные повозки, вьюки). Почти все пулеметы были модели Сен-Этьена (у немцев — Максима), конструкция была слишком сложной и требовала искусных стрелков. Гочкисов было еще очень мало[436]. Тактическое использование было в еще большей степени, чем у немцев, несоответствующим природе оружия: отделение пулеметов должно было «следовать» за пехотой; никакой определенной маневренной задачи ему не ставилось.

Между прочим, у немцев до войны имелись уже разработанные модели минометов; наставления упоминали о ручных гранатах. Но ни те, ни другие на оснащение армии введены еще не были. Это также один из самых тяжелых просчетов германского генеральною штаба и военного министерства!

Эта справка заставляет с чрезвычайной осторожностью подойти к суждениям о том, что пулемет явился причиной позиционной войны. Формулировка Лиддел Гарта о «полном параличе наступательного порыва, сломленного оборонительной мощью многочисленных пулеметов», как будто бы повисает в воздухе, так как этих многочисленных пулеметов еще не было в то время, когда наступательный порыв был уже подорван.

г) Артиллерия

Армии 1914 г. не имели еще пулеметов в тех количествах, которых требует природа этого оружия, предназначенного для массового оснащения пехоты; не имели 0В, противогазов, танков, авиации, бывшей в ту эпоху еще в младенческом состоянии, не имели минометов, ручных гранат и т. д… Но зато они имели первоклассную, прекрасно организованную и крепко натренированную артиллерию. Конечно, легко поразить воображение сопоставлением двух столбцов цифр, относящихся к артиллерии начала и конца войны. Но за этим сравнением нельзя забыть о бесспорных фактах. И с немецкой, и с французской стороны артиллерия показала себя как зрелый род оружия, достойный тех трудных задач, перед лицом которых встали армии с началом военных действий. Именно потому, что артиллерия оказалась наиболее подготовленной к боевым действиям в условиях маневренной войны, наиболее развитой организационно и технически, она наложила неизгладимый отпечаток на первоначальные операции мировой войны.

Бесконечно длится спор, какая из двух — французская или германская артиллерия — показала свое превосходство в 1914 г. Спор затемнен часто ошибочными суждениями, приводимыми даже людьми, которых трудно подозревать в военной безграмотности. Некритическое восприятие некоторых фактов и эпизодов начальной стадии войны, поверхностный прием на веру цифр, отсутствие анализа — приводят к весьма упорным предрассудкам, с которыми, конечно, нельзя изучить природу первых сражений войны.

Один немецкий автор[437] приводит характерный пример такого предвзятого подхода со стороны французского генерала де — Кастелли, командовавшего 8–м французским арм. корпусом, в его книге «Le 8–е Corps en Lorraine 1914». В бою 16 августа 15–я дивизия, по сообщению генерала, в районе Фолькрипгера (Саарская область, Рейн — Марнский канал) была обстреляна тяжелыми орудиями, стрелявшими будто бы на дистанцию 10–12 км. В действительности огонь велся полевыми пушками 77 калибра и легкими гаубицами с максимальной дистанции 7800 м для первых и 7400 м для вторых. Французская артиллерия оказалась неспособной бороться в этом бою с немецкой. Однако, как указывается в этой же статье, французская полевая пушка могла стрелять на 3000 м дальше немецкой, в то время как немецкая легкая гаубица на 1000 м по дальности превосходила французскую гаубицу Римайло; немецкая мортира превосходила ее же на 3500 м (максимальная дальность мортиры 9,7 км). Не могло быть и речи о стрельбе немецкой артиллерии на 10–12 км.

Генерал-лейтенант Маркс уточняет и эти цифры[438]: французская полевая пушка шрапнелью стреляла до 8450 м, гранатой — только до 7500 м, немецкая — шрапнелью и гранатой до 7825 м. Французский генерал Эрр[439] указывает, что ствол 75–мм пушки мог дать при соответствующем угле возвышения дальность свыше 8000 м, но лафет и прицельные приспособления были рассчитаны для дальности не свыше 6500 м. Эрр видит основное преимущество германской артиллерии в наличии легких и тяжелых полевых гаубиц (дальность гаубицы 6410 м[440]).

Приведем, наконец, данные, сообщенные в самое последнее время немецкой печатью[441]. Для полевой немецкой пушки F. К. 96 n. А. (полевая пушка 1896 г. нового типа) таблица стрельбы была составлена только до дистанции в 7000 м. На основании расчетов предельная дальность была определена в 8400 м, фактически она составляла 7800 м при начальной скорости в 465 м/с. Для французской полевой пушки 1897 г. при начальной скорости в 550 м/ с могла быть достигнута в дальность 9000 м. Но лафет допускал угол возвышения до 15 (немецкая) и 18 (французская), что соответствовало дальности полета в 5500 м и 7500 м; на это же расстояние были рассчитаны и прицельные приспособления. Для стрельбы на большие дистанции необходимо было зарывать хобот лафета, и возвышение придавать при помощи дополнительных приспособлений. Наилучшее действие шрапнели в глубину для французской пушки приходилось на 3000–4000 м — главные боевые дистанции той эпохи. Шрапнельная дистанционная трубка была рассчитана до 5000 м (Германия) и 5500 м (Франция) (указанная выше дальность для стрельбы шрапнелью — 8450 м, с применением взрывателя). Дальность немецкой гаубицы I.F.H 98/09 (легкая полевая гаубица 98/09) составляла 6 300 м.

Германская тяжелая артиллерия имела зато бесспорное преимущество в дальности и могуществе огня. Для 15–см s.F.H. 02 (тяжелая полевая гаубица 1902 г.) дальность составляла 7500 м и для 21–см мортиры — 9200 м.

д) Артиллерия — наступательное или оборонительное оружие?

Известный немецкий военный писатель Дэникер в одной из статей недавно высказал мнение[442], что с начала войны 1914 г. резко обозначилось намечавшееся уже раньше разграничение оборонительного и наступательного вооружения. Оказалось именно, что пулемет является оружием чисто оборонительного свойства, а артиллерия — наступательного. Метафизичность определения и в данном случае приводит к искажению подлинных соотношений. Пулемет в мировой войне служил, главным образом (не всецело), оборонительным целям, но когда его покрыли броней и привели в движение мотором (танк)[443], когда его, с другой стороны, поставили на самолет, когда появились, наконец, новые типы легких пулеметов, пулемет стал также оружием и наступательного типа. Что касается артиллерии 1914 г., то она воспитывалась до войны в духе ярко наступательной, маневренной доктрины. Но оказалось, что первоначально именно артиллерия (не пулемет, который еще не господствовал на поле сражения) послужила одним из важнейших факторов, приведших к позиционной войне. Как и почему это вышло? Необходимо здесь сформулировать следующее основное положение, касающееся действий артиллерии в первоначальный период войны.

1. Артиллерия в начале мировой войны показала огромную мощь в обороне, в стрельбе по атакующей пехоте с подготовленных и в особенности закрытых позиций. Он сделала почти невозможным продвижение пехоты по открытому полю и крайне затруднила атаку даже по пересеченной местности. Здесь артиллерия действительно показала значение возросших количеств орудий, могущества огня и пр.

2. Артиллерия почти полностью отказала как оружие поддержки своей пехоты в наступлении и в атаке. Этим мы вовсе не хотим сказать, что артиллерия превратилась из наступательного оружия в оборонительное. Подобные схематические разграничения должны быть отвергнуты. В данном случае лишь констатируется факт, относящийся к определенной эпохе. Хотя приведенный тезис имеет достаточное обоснование в описании Марнской битвы, полезно привести еще несколько примеров.

е) 61–й пех. полк (французский) в Лотарингской битве (август 1914 г.)[444]

61–й пех. полк (15–й корпус, 30–я див., 60–я бригада) участвовал в битве, которую 2–я французская армия вела между 15–20 августа в Лотарингии с 6–й германской армией, 2–я армия наступала с 14 августа в общем направлении на Саарбрюкен. Немцы отступали на восток. 18 августа 61–й полк вышел в район Дьеза, который был эвакуирован противником. На следующий день при продолжении движения на северо-восток полк наткнулся на сопротивление противника, который со своих оборонительных позиций ведет хороший пристрелянный артиллерийский и пулеметный огонь. Пехота залегла среди открытого поля. «Нельзя составить себе точного представления о подавляющем действии, которое оказывали бомбардировки первых дней кампании на еще не обстрелянные войска. Вообразите себе тысячу человек, которые лежат в открытом поле, в густых соединениях получая ежеминутно залпы снарядов и имея единственное прикрытие в своем шанцевом инструменте и в нескольких хлебных снопах». Пулеметы не вводятся в действие: «Это новое оружие, мощности и способов употребления которого многие офицеры не подозревали и которое находилось часто в руках командиров, недостаточно обученных его использованию, сплошь и рядом в начале войны оставлялось позади с обозами». Никакой связи с артиллерией не было. Было неизвестно, где могла находиться дивизионная артиллерия, которая молчала в течение всего дня. На ночь 61–й полк располагается в местечке Вергавиль (юго-восточнее Дьез); никаких мер к укреплению его на случай внезапной атаки противника не принимается: «наступательная идея исключала задачу укрепления местности».

Утром 20 августа полк вновь выступает из Вергавиль навстречу противнику. Несмотря на урок, полученный накануне, — движение происходит в маршевой колонне. Снова густые и хорошо нацеленные артиллерийские залпы обрушиваются на нее. 77–мм снаряды перемешаны со снарядами более крупных калибров, разрывы которых устрашающи. Подразделения, застигнутые огнем врасплох, колеблются, потом все ложатся, вновь пытаются подняться и снова прикованы к земле. Когда наступает пауза, вскакивает полковник, с ним командиры батальонов и другие офицеры с криком «вперед, вперед», части бросаются вслед за ними. Это движение немедленно же было взято под сильный обстрел артиллерии и пулеметов противника и остановлено.

Неудачная попытка только ухудшает положение. Части понесли очень серьезные потери. В 3–м батальоне командир батальона и командир роты ранены, командир 2–й роты убит, значительное число унтер-офицеров также выбито. Некоторые роты пытаются найти укрытие, поблизости, кроме небольших складок местности, ничего подходящего нет. Залпы следуют один за другим. Трубы играют снова атаку. Залегшие линии поднимаются и идут вперед.

Встреченный огнем противника 61–й полк вновь пригвожден к земле, а затем вынужден отступить. В 9–й роте при попытке продвинуться вперед все 4–е отделение выбыло из строя. Остановившиеся группы также жестоко пострадали, и офицеры с револьверами в руках удерживают бегущих назад.

С крупными потерями, под непрерывным обстрелом со стороны противника, полк отходит под защиту небольшой возвышенности, восточнее Вергавиля. Пулеметов и артиллерии по прежнему нет.

«Оказывается, что с утра французская артиллерия начисто подавлена германской: она не может открыть огонь без того, чтобы не быть сбитой орудиями большего калибра, чем 75–мм. Где находится она? Никакой эффективной связи с ней не существует, но если бы и было приказано такую связь наладить, ни один офицер не имеет понятия о ней».

Под напором противника французские части откатываются к границе и дальше — под прикрытие крепостей.

Очень характерный для той эпохи пример. Можно ли из него сделать вывод, что французская артиллерия была плоха? Нельзя, так как вскоре же в Марнской битве сказалась ее огромная сила, и именно ее превосходной работе французское войско обязано во многом победе. Артиллерия в данном случае попросту отсутствовала. Как и почему это случилось? Надо учесть обстановку этих первых сражений. Войска всецело были пропитаны навыками мирных маневренных учений, где все внимание сосредоточивалось на движениях и где другой фактор маневра — огонь — имел чисто условное обозначение. Из всего своего теоретического багажа командиры в пылу боя удержали прочно в головах лишь одну идею: наступление во что бы то ни стало.

«Это было непризнание могущества огня и специальной роли и могущества артиллерии, огневого оружия, по преимуществу»[445].

Такое непризнание могущества артиллерийского огня наблюдалось с обеих сторон. Французский генерал Гаскуэн в своей книге[446] раскрывает эту «грубую и упрощенную тактику» начального периода войны, приведшую французские армии к поражению в приграничном сражении. Полностью недооценивалось значение борьбы с артиллерией противника, важность стрельбы с крутой траектории и с больших дистанций. Зачем беспокоиться об артиллерии противника, если пехота, которую ничто не сможет удержать, будет продвигаться вперед? Неприятельские орудия вынуждены будут поспешно уходить. Задача артиллерии — обеспечить атаку пехоты, а для этого не требуется дальности огня выше некоторого предела. Если противник укрепится в окопах, то стрельба дистанционными снарядами 75–мм пушки достаточна, чтобы не дать возможности неприятельской пехоте вести огонь по наступающим. В результате французская артиллерия вышла на войну, по сути дела, с единственным, правда, превосходным образцом — 75–мм полевой пушкой.

Генерал Гаскуэн приводит ряд примеров удачного применения французской артиллерии даже и в приграничном сражении. Например, 25 августа артиллерия 56–й дивизии в сражении у Эгена обратила вспять пехоту 33–й германской дивизии, отступавшей к Мецу. 75–мм французская батарея из четырех орудий была более гибкой и маневренной, чем 77–мм германская из шести орудий. Гаскуэн стремится доказать, что шрапнельный и фугасный снаряд 75–мм пушки далеко превосходили таковые 77–мм. Стрельба гранатой рикошетом, с максимальным использованием разрывного действия, производила потрясающий эффект, останавливая наступление германской пехоты.

Все это правильно, но вывод можно сделать лишь тот, что с обеих сторон использование артиллерии оставляло желать много лучшего.

24 августа французское главное командование обратилось ко всем армиям со следующим указанием:

«Из данных, полученных в боях, которые велись до сего времени, следует, что атаки не велись на основе тесной связи пехоты с артиллерией. Для овладения опорным пунктом необходимо подготовлять атаку артиллерийским огнем, удерживать пехоту, которая должна бросаться в атаку лишь с дистанции, с которой возможно достичь цели. Всякий раз, когда пехоту направляли в атаку слишком издалека, раньше чем противник почувствовал действие артиллерии, пехота попадала под огонь пулеметов и несла потери, которых можно было бы избежать. Как только опорный пункт захвачен, необходимо его немедленно укрепить, окопаться, привести туда артиллерию».

Таков урок приграничного сражения. Мы уже знаем, что в Марнском сражении он был усвоен французами.

ж) Причины перехода преимущества в использовании артиллерии на сторону французов (приграничное сражение и Марнская битва)

Несмотря на колебания в отдельных случаях, в целом преимущество в приграничном сражении осталось на стороне германской артиллерии, а в Марнской битве — на стороне французской.

Чем это объяснить?

В приграничном сражении сказалось прежде всего количественное превосходство германской артиллерии. По данным Эрра, в августе 1914 г. немцы имели всего 5500 полевых орудий, из них около 3400–105–мм гаубиц и 2000 тяжелых орудий; французы — 3840 75–мм орудий и 308 полевых тяжелых орудий. Германский корпус имел 144 орудия див. артиллерии и 16 тяжелых орудий — корпусной; французский — 72 орудия див. артиллерии и 48 орудий корпусной — все 75–мм калибра. Как уже было сказано, германская див. артиллерия имела в своем составе легкие гаубицы. Всего германский корпус располагал 24 легкими и 12–16 тяжелыми гаубицами[447].

Разумеется, это преимущество германской артиллерии было известно французам, которые, однако, считали, что «меньшее число орудий можно выравнять большей скорострельностью»[448]. Приграничное сражение показало всю беспочвенность такого взгляда и выявило значение численного превосходства и подавляющего могущества огня германской артиллерии.

Но тем более непонятным является крутой поворот, происшедший в Марнской битве. Куда же девалось это превосходство германской артиллерии в численности и мощности?

Разгадку этого факта лучше всего формулирует немецкий автор[449].

«До войны в обучении придавалось решающее значение из тактических оснований тому, чтобы научить артиллериста стрельбой быстро и уверенно подавлять всякую цель, которая попадает в круг наблюдения. Поскольку в начале войны можно было еще видеть цели с какого-либо наблюдательного пункта, стрельба велась с наилучшим успехом. Когда же французская артиллерия после первых боев познакомилась с сокрушительным действием нашей превосходящей в численности и скорострельности тяжелой артиллерии, она исчезла из поля зрения нашего наблюдателя. Тем самым подавление неприятельских батарей, от которых как раз исходила наибольшая угроза нашей пехоте, оказалось под вопросом. Поэтому пространства, на которых предполагалось присутствие неприятельской артиллерии, наши батареи были вынуждены систематически обстреливать по карте с израсходованнием больших количеств боеприпасов. Уже через 2 месяца войны эта стрельба по карте была ограничена случаями крайней необходимости, так как боеприпасов не было больше налицо»[450].

Генерал Гаскуэн в уже цитированной нами работе пишет: «В Германии господствовала тогда (до войны) ложная идея слабого закрытия батарей, — идея, дорогая кайзеру и мотивированная боязнью создать вредное впечатление у пехоты, что артиллерия страшится огня пушек противника. Это преувеличенное опасение стало роковым для тех батарей, которые становились впереди возвышенности и закрытия, следовательно, в виду нашей артиллерии; они были быстро уничтожены».

Гаскуэн утверждает, что французская артиллерия в большей степени была обучена стрельбе из-за закрытий, что квалификация французского артиллериста была выше. Это подтверждается в некоторой степени и немецкими источниками. Известный немецкий артиллерист, генерал-лейтенант (ныне в отставке) Маркс, сообщает[451], что уже до войны у французов существовало разделение между группами «контрбатарейной стрельбы» и «поддержки пехоты». У немцев, напротив, считался необходимым массовый ввод всех наличных артиллерийских средств в бой для достижения скорейшего эффекта. Борьбе с артиллерией противника не придавалось должного значения. В начале войны эти различия в тактике артиллерии обеих сторон, если они и существовали, не получили серьезного значения: «Подавление или даже только ослабление, действительно укрыто стоящей артиллерии (противника) не удалось ни той, ни другой сторон». Французская артиллерия в приграничном сражении часто стреляла с открытых позиций. С другой стороны, неправильно считать, что германская артиллерия пренебрегала вовсе стрельбой с закрытых позиций и их маскировкой в самом начале войны.

Тот же Маркс приводит в своих «Артиллерийских воспоминаниях»[452] очень характерный пример того, как велась стрельба германской артиллерией в приграничном сражении, в сражении у Нульон — Пон (на реке Отен). Батарея, которой командовал Маркс, произвела в день сражения, 24 августа 1914 г., около 800 выстрелов прямой наводкой, без всякого применения уровня. Маркс откровенно указывает, что германские артиллерийские офицеры в начале войны почти всецело применяли этот наиболее простой способ стрельбы путем непосредственного наблюдения цели. Однако, позиция была выбрана с большим искусством — в лесу, с маскировкой дула орудий таким образом, чтобы французская артиллерия ни по блеску, ни по дыму не могла определить местонахождения батареи, результаты стрельбы этой и рядом расположенных батарей были весьма успешны. По свидетельству Маркса, наступающая французская пехота была сокрушена и выбита из упомянутого местечка, а французские батареи, выдвинутые на открытые позиции, были вынуждены отступить.

В приграничном сражении французская пехота слепо, без всякой разведки, очертя голову ринулась вперед. Артиллерия оказалась неспособной поддержать ее в наступлении, хотя в некоторых пунктах сражения она даже преобладала в численном отношении над германской артиллерией. Пять корпусов 4–й французской армии, вступивших в бой 22 августа, располагали всего 600 орудиями. Из них приняли участие около 400. Большая часть полков корпусной артиллерии не смогла развернуться из-за отсутствия подходящих позиций и наблюдательных пунктов (бой происходил в лесном районе). Так. например, 28–й арт. полк 11–го корпуса и 52–й арт. полк 12–го корпуса не сделали ни одного выстрела. Немцы, участвовавшие в бою против 4–й армии, имели 400 орудий, но зато полностью пустили их в ход. У Россиньоля 57–й арт. полк 12–й дивизий сделал 5353 выстрела[453].

Вот еще характерный пример, как достигалось преимущество германской артиллерии над французской в приграничном сражении:

«Атака. 5–го корпуса (3–я армия) должна была начаться в 5 час. 22 августа. По причине тумана не было произведено никакой арт. подготовки против позиции, на которой 13–й германский корпус, поднятый по тревоге еще с 18 час вчерашнего дня, имел возможность обосноваться; разведки произведено не было. Пехота неожиданно натыкается на эту позицию; встреченная огнем в упор, который причиняет ей значительные потери, она начинает отступать с 7 ч. 30 м. Когда туман рассеивается, дивизионная артиллерия, застигнутая врасплох на открытой местности, быстро подавляется тяжелой артиллерией 13–го корпуса. В 11 час. весь 5–й корпус отходит на плато Теланкур»[454].

В Марнской битве до некоторой степени повторилась та же картина, но в обратном порядке. Как мы уже знаем, французское командовании трезво учло суровые уроки и избегало бросать пехоту против артиллерии противника, предпочитая в таких случаях выжидать и предоставлять слово огню своей артиллерии. Эта последняя также быстро учла свои ошибки в начале кампании и быстро перестроилась, причем отмеченное выше преимущество в обученности французских артиллеристов, очевидно, сказалось.

В описании Марнской битвы[455] была уже отмечена искусная работа артиллерии 6–го французского корпуса, находившегося на правом фланге 3–й армии; этому корпусу противостоял 16–й германский корпус, а также 13–й корпус. Действиями артиллерии руководил крупнейший французский артиллерист генерал Эрр[456]. 8 сентября 6 дивизионов 75–мм пушек и 2 Дивизиона 120–мм вели разрушительный обстрел неприятельских батарей в районе Семен, местоположение которых было определено при помощи двух самолетов, корректировавших стрельбу, 9–го к вечеру артиллерия корпуса покинула свои позиции на линии Рамберкур-о-По — Эриз-ла-Птит и отошла на ночлег в тыл. Ночью разразилась германская атака; немцы захватили Ля-Во-Мари и окрестные высоты. Генерал Эрр при свете фонаря диктует приказ. Артиллерия должна занять позиции, западнее Эриз-ля-Гранд и установить огневую завесу вдоль дороги Рамберкур — Эриз-ля-Птит, чтобы преградить путь германской пехоте. Ночью артиллерия занимает свои позиции, и с рассветом 18 батарей открывают огонь. Германская пехота скована и не может подняться. Германская артиллерия вначале молчит, но затем открывает огонь, который причиняет потери французским батареям. Однако, «в 10 час. утра генерал, начальник артиллерии корпуса, получает в свое распоряжение самолет, и часть корпусной артиллерии становится на контрбатарейный огонь. Германские батареи засечены и взяты на прицел». Однако, лощины, северо-восточнее Ля — Во — Мари, не могли быть обстреляны действительным огнем, ввиду отсутствия гаубиц.

Маркс со своей батареей находился в районе Во-Сен-Мари и пишет следующее о стрельбе французской артиллерии[457]: «Огонь технически велся превосходно. Вполне ясно сказалось, какое преимущество получили французы благодаря тому, что еще в начале века они перешли к применению непрямой наводки, лимба с делениями и т. д.». Тактически, однако, в стрельбе имелись крупные пробелы. Сплошь и рядом обстреливались незанятые отрезки местности. Германская артиллерия жестоко страдала в тех случаях, когда огонь велся с открытых позиций. «Наш дивизион гаубиц, который был придан 13–му корпусу, вел без потерь действенный огонь с закрытой позиции».

Несколько опередив противника в использовании уроков войны, французская артиллерия смогла блестяще выполнить свою задачу в Марнской битве. Но не забудем, что эта задача была оборонительного порядка, французская артиллерия смогла остановить наступление германской пехоты, но не больше. Сверх того, нельзя преувеличивать размера полученного ею преимущества. Часть французских батарей вела огонь с открытых позиций, а с другой стороны, и противник усваивал новый опыт. На Марне обе стороны нейтрализовали друг друга.

Приведем в заключение оценку артиллерии в Марнской битве, которая дается в официальном французским труде[458].

«75–мм пушка — одна из победителей в битве. Обслуживаемая отборным и хорошо укомплектованным составом, она полностью превзошла полевую артиллерию противника, благодаря точности и быстроте своей стрельбы, действенности ее снарядов против людского состава, благодаря своей силе и подвижности. Дивизионы и батареи смело вводились в дело, выставлялись вперед, иногда чересчур. Поддержка, оказываемая пехоте, была почти постоянной и действенной; не раз огонь артиллерии подавлял германские атаки и порождал доверие в измученных пехотинцах».

В части поддержки пехоты артиллерией изложение приукрашено. Союзники продвигались вперед лишь там, где не было германской артиллерии. Там, где последняя преграждала дорогу своим огнем (на реке Урк, например), атака останавливалась. Со своей стороны, французская артиллерия остановила наступление германской пехоты, ведя огонь с заранее подготовленных укрытых позиций, которые остались недоступными обстрелу германских тяжелых орудий.

з) На пороге позиционной войны

20 сентября 1914 г. 27–й рез. пех. полк (германский) принял участие в общей атаке французских позиций на реке Эн в составе 1–й германской армии[459]. Правее наступал 71–й, левее 72–й рез. пех. полки. Полк получил задание со своих позиций, юго-западнее Нуврон, атаковать французские окопы и выйти на реку Эн между Ле-Пор и Футенуа; фронт атаки около 1200 м. Первоначально атака протекала успешно, частям 27–го рез. полка удалось перейти окопы противника и выйти к окраине указанных объектов.

Вслед за тем французы перешли в контратаку, отбросив немцев назад, на исходные позиции. Нас интересуют действия артиллерии и пулеметов в этом бою. Повторяется старая картина.

Атаке предшествовал артиллерийский обстрел позиций противника, после чего пехота пошла в наступление; штыковым ударом французы были выбиты из окопов. Но дальше все зависело от поддержки артиллерии. Для сопровождения атаки была, назначена 4–я батарея 74–го арт. полка. (4–й корпус). Один арт. взвод промчался вперед и обстрелял Ле-Пор, вызвав пожары. Другие орудия также пытались обстрелять важные цели, экономя снаряды. Большая часть орудий была вынуждена к молчанию, так как недостаток боеприпасов требовал крайней бережливости.

Участники боя сообщают следующее о моменте остановки наступления:

«Пулеметы противника так пристрелялись, что люди падают один за другим. Прикрытие снесено, подкрепления возвращаются под шрапнельным огнем назад, наша артиллерия молчит».

Пулеметные роты с германской стороны употреблялись в этом бою, как и раньше, следуя позади пехоты. Далеко не всегда они находили подходящие позиции и объекты для стрельбы, тогда как артиллерийский огонь противника вырывал жертвы так же беспощадно, как и у наступающей пехоты. Потери были велики. Полк потерял в один день 4 убитых офицеров. 8 раненых, 3 без вести пропавших; из остального состава — 35 убитых, раненых 186, без вести пропавших 440. Часть попала в плен при отступлении. Рейхсархив[460], указав на «невосстановимые потери в офицерах и в людях», так констатирует общий итог сражения на реке Эн: «Фронтальное наступление на подготовившегося к обороне противника с имевшимися в то время средствами оказалось невозможным. Это признание должно было привести к глубоким последствиям».

и) Могла ли пехота наступать в 1914 г.?

Казалось бы, слишком много примеров приведено нами, чтобы сразу же ответить отрицательно на этот вопрос. Тем не менее, такой вывод неверен и противоречит фактам. Пехота могла не только наступать, но и одерживать победы. Когда поэтому из уроков 1914 г. делают слишком схематичные и общие выводы, этим явно искажают историческую перспективу.

«Еще при Сен-Прива гвардия могла наступать без артиллерийской поддержки; хотя потери были и очень тяжелы, атака все же удавалась. Повторение такой попытки в начале мировой войны приводило к неудачам, или к ужасающим кровавым жертвам. Вскоре пришли к необходимости помогать пехоте артиллерией и тяжелым пехотным оружием»[461].

Пехота и артиллерия — во взаимоотношении этих двух важнейших родов оружия 1914 г. — ищут разгадки всех тайн начального периода войны. «Здоровая тактика основана на правильном использовании действия оружия пехоты и артиллерии»[462]. Такой тактики в 1914 г. не было, — в этом видят основную причину неудачи пехотных атак в 1914 г.

Германская пехота 1914 г. шла в атаку с промежутками в два шага от человека к человеку, не ожидая артиллерийской поддержки и во многих случаях без достаточной боевой разведки. Ее стрелковые линии сосредоточивались в 300–400 м. от противника и начинали вести пехотный огневой бой.

Тактика германской пехоты в 1914 г. мало чем отличалась от тактики 1870–1871 гг., хотя устав и указывал, что задача наступления — «перенос огня вперед к противнику, в случае необходимости, на ближайшее расстояние», и считал предпосылкой успеха атаки огневое преимущество над противником; однако, под «огнем» явным образом понимался пехотный огонь, притом не пулеметный, как было уже сказано. Наступали плотными колоннами, боясь, что в решительный момент впереди не окажется достаточных сил. Подготовка атаки, поддержка пехоты со стороны артиллерии, как правило, отсутствовали. При всей доброй воле артиллерия не могла помочь атакующей пехоте, так как не знала расположения передовых линий. Установленные уставом условные обозначения последних были не видны, телефонная связь или отсутствовала или действовала плохо. Батарее оставалось лишь смело выдвигаться вперед, на открытые позиции, что и практиковалось часто, но этим она обрекала себя сплошь и рядом на гибель.

Пехотные командиры не умели даже в более поздние периоды правильно использовать приданную им артиллерию. Характерные примеры дает немецкий автор[463] в отношении периода октября 1914 г. 25 октября 1–му баварскому пех. полку был придан 1–й дивизион 9–го баварского арт. полка. Наступая западнее Домпьер (западнее Перонн), полк наткнулся на противника у местечка Шюинь. Командир 1–го батальона пех. полка приказал пулеметной роте и одной батарее выдвинуться вперед на открытую позицию; здесь батарея подверглась разгрому со стороны неприятельской артиллерии. Между тем для двух других батарей командир дивизиона выбрал закрытые позиции, откуда они вели огонь, будучи невидимыми противнику.

В этом и многих других случаях пех. командиры считали, что артиллерия должна нести жертвы, так же как и пехота, безоглядно выдвигаясь вперед. Резонно автор замечает, что при этом забывалась невозможность для артиллерии, подобно пехоте, зарыться в землю или использовать самое незначительное препятствие; на открытой позиции батарея — слишком хорошо видимая цель, чтобы избежать наблюдения артиллерии противника. «Пехота — оружие ближнего боя, артиллерия же — дальнобойное оружие». Вместо того, чтобы лишь поставить задачу приданной артиллерии, предоставив артилерийским начальникам изыскание способов ее выполнения, пехотные командиры отдавали непосредственно приказы батареям.

Это лишь один из многочисленных примеров несогласованности действий, отсутствия связи между пехотой и артиллерией в 1914 г. Из них никак не следует, что сама по себе артиллерия была плоха. Напротив, во многих случаях она действовала превосходно, примеров чего приведено уже достаточно. Точно так же неверно давать отрицательную оценку и пехоты 1914 г., в чем можно убедиться на примере Марнской битвы. Но гармонии между двумя этими мощными боевыми факторами начальной стадии войны не было. Было ли это решающим моментом в сложной цепи событий 1914 г.? Нет, это был лишь один, правда, чрезвычайно важный, момент. Правильный вывод состоит в том, что, лишенная огневой поддержки в атаке, наступающая пехота в 1914 г. не имела успеха там, где ей противостоял заранее организованный и достаточно мощный огонь артиллерии противника, ведущей стрельбу с закрытой позиции. Но такие укрепленные позиции встречались пехотой далеко не всюду; для их подготовки требовались время и средства; средств же в эту эпоху было еще недостаточно, чтобы сорганизовать более или менее мощную оборону на всем пространстве, где наступали германские армии. Вот почему в 1914 г. наступление пехотных масс еще имело шансы на успех. Правда, эти шансы были ограничены, и требовалось огромное напряжение как оперативного, так и тактического порядка, чтобы вовремя использовать их.

к) Вела ли артиллерия в 1914 г. неизбежно к позиционной войне?

Такой вывод напрашивается из всего предыдущего изложения, и он делается многими исследователями[464]. Артиллерия не была способна в 1914 г. поддержать и обеспечить непрерывным участием наступление пехоты. Предположение Юстрова[465], что собранная в массе артиллерия в самом начале войны могла бы проложить германской армии путь через Верден в тыл французам, именно в силу этого не имеет под собой почвы, не говоря уже, что оно переносит на 1914 г. опыт последующей эпохи. Напротив, оборонительная мощь артиллерийского огня оказалась превосходящей всякое предвидение. Пехотные атаки разбивались действием массированного огня артиллерийских орудий, стреляющих с укрытых позиций, где при состоянии артиллерии той эпохи они были недоступны для артиллерии противника.

Однако, как нельзя из наличия массового войска делать вывод о неизбежности позиционной войны, так нельзя его делать, исходя из факта увеличения численности и действительности огня артиллерии 1914 г. Как можно в таком случае объяснить результат приграничного сражения?

Все дело в том, что с началом войны еще не было сплошного распределения артиллерийских средств по всему пространству театра военных действий. Для маневрирования оставалось свободное пространство, и на этом именно и был построен шлиффеновский план. В Марнской битве еще оставалось свободное пространство для маневра, но в ограниченной мере. Впоследствии борьба за это пространство выразилась в «беге к морю». Артиллерия, как мы уже знаем, из-за недостатка боеприпасов истощала свое действие, и именно в этот период ослабления могущества артиллерии родилась позиционная война. Далеко не сразу удалось создать непрерывный позиционный фронт: для этого не хватало ни артиллерийских орудий, ни пулеметов. Это указывает, что причину перехода к позиционной войне следует усматривать не в абсолютном, а в относительном действии артиллерии, которая явилась лишь одним из факторов, приведших к господству позиционной войны.

л) Плотность фронтов в 1914 г.

Понятие о «полосах наступления», об определенных боевых участках, которые даются каждой части в бою, существовало и в довоенное время. Один немецкий автор[466] утверждает, что генерал Бюлов, в бытность свою командиром 3–го арм. корпуса, проводил такую систему разграничения боевых участков между отдельными частями в обучении войск своего корпуса. Механическая нарезка таких участков приводила, по мнению автора, в начале войны к нежелательной потере времени в наступлении, так как части, следуя в установленных для них границах, упускали возможности маневрирования. По другим данным[467], боевой участок германской дивизии определялся в 2,5–3 км, что давало плотность насыщения около 30 орудий легких и около пяти тяжелых на 1 км. Здесь мы уже попадаем в сферу арифметики эпохи позиционной войны; эта арифметика, своими механистичными и упрощенческими приемами породила множество заблуждений. В начале войны у союзников на фронт, протяжением около 500 км, приходилось 80 дивизий, в конце 1914 г. фронт разросся до 700 км, число дивизий не превышало 90[468]. Что следует отсюда? Можно вычислить плотность насыщения фронта, которая определится в 1 дивизию на 6–7 км, 60 орудий на 6 км (число орудий в дивизии с придачей половины корпусной артиллерии), или 10 орудий на 1 км. Эта цифра очень мала по сравнению с «нормами» позиционной эпохи и явно недостаточна для создания сплошного позиционного фронта. Но она мало показательна потому, что в действительности распределение сил и артиллерийских средств было неравномерно. В Марнской битве на фронте в 200 км у союзников имелось 3000 орудий, или 15 орудий на 1 км, на участке же наступления против 1–й германской армии (на реках Урк и Марна) 852 орудия на 40 км, или 22 орудия на 1 км[469].

По данным Черчилля («Мировой кризис 1916–1918 гг.», т. I), в 1914 г. на каждую 1000 бойцов приходилось у немцев 2,9 орудия, у французов 2,1, у англичан 3,7. Эти цифры, с одной стороны, свидетельствуют о равенстве противников в этом отношении, с другой — о слабой насыщенности артиллерийскими средствами.

м) Боеприпасы

Избыток или недостаток снарядов привел к позиционной войне? Несмотря на внешнюю парадоксальность — вопрос не праздный. Ведь именно артиллерия остановила наступление на Марне, и та же артиллерия дала возможность немцам организовать оборону на реке Эн. Для этого было истрачено громадное (по тем временам) количество снарядов. И в то же время нам говорят, что именно недостаток снарядов привел к позиционной войне. Зерно истины имеется в обоих утверждениях, но читатель согласится с нами, что, по крайней мере, внешне, они противоречивы.

На одну 75–мм французскую пушку в начале войны имелось 1250 выстрелов, на одну 77–мм германскую пушку и того меньше — около 900. Один французский автор[470] указывает, что при стрельбе 8 выстрелов в минуту (максимальная скорострельность 30 выстрелов в минуту) одна 75–мм пушка могла бы истратить весь запасе в течение одного дня. Фактическая трата снарядов по сообщению Жоффра[471] составляла в августе — сентябре 1914 г по 20 выстрелов на одно орудие в день. Понятно, что уже в Марнской битве создалось довольно напряженное положение с боеприпасами[472]. После этого сражения оно становилось с каждым днем все более опасным. Французское главное командование настаивало на ежедневном производстве 50000 снарядов, 12 снарядов на каждое орудие. Между тем, до конца декабря удалось повысить это производство лишь до 13000, по 3 выстрела на орудие.

24 сентября Жоффр отправил следующую телеграмму командующим армиями:

«Тыловые запасы в данный момент исчерпаны. Если расход снарядов будет вестись так, как до сих пор, невозможно будет через 15 дней продолжать войну из-за недостатка боеприпасов. Я должен обратить все ваше внимание на исключительную важность этого предписания, от которого зависит спасение отечества. О получении сообщите Жоффр».

26 сентября Жоффр предложил командующим 3–й, 4–й, 5–й, 6–й и 9–й армиями «отказаться от наступления против укрепленных позиций, которые требуют затраты боеприпасов при результате малой значимости. Необходимо беречь снаряды для отражения атак».

В телеграмме 2–й армии 26 сентября французское главное командование рекомендует против укрепленных позиций не 75–мм пушку, а маневр.

Битва во Фландрии сопровождалась громадной затратой снарядов. 4 ноября Жоффр приказал перейти к обороне. Важнейшим мотивом было катастрофическое положение со снарядами.

«Перед нашими армиями мощность укрепленных позиций продолжала увеличиваться. Это первоначальное опоздание никогда уже нельзя было возместить»[473].

Нельзя с этим не согласиться

н) Потери

О громадном значении потерь, которые несли войска в начале войны, говорилось много раз на протяжении этого труда. Как велики были эти потери в целом?[474] Потери германских армий в 1914 г. на западном фронте составили 757000 чел., французских 955000. Что касается германских армий, то в следующие годы здесь потери дали снижение (принимая во внимание, что в 1914 г. потери относятся лишь к пяти месяцам); только в 1918 г. количество потерь превышает потери 1914 г. — 1497000 человек[475]. Для французских армий потери достигли максимума в следующем 1915 г. — 1430000; относительно они выше в 1914 г. Однако, наибольшие потери за всю войну падают на август 1914 г. — 216000 и сентябрь 1914 г. — 238000. Максимальная цифра потерь за месяц в 1915 г. составляла 180000. Эти цифры показывают, что качественное значение потерь в 1914 г. было особо высоко (моральный эффект, истребление лучших кадров мирного времени, огромные потери в офицерском составе). Однако, в 1914 г. не могло быть еще речи об истощении резервов, годных к военной службе, и обученных контингентов. К июню 1914 г. во Франции численность армии составляла всего 947000 чел., из них в колониях–112000. 15 августа — после мобилизации — численность вооруженных сил возросла до 3781000 чел., а к концу года (после призыва класса 1914 и 1915 гг.) — 5820000. Численность армий на фронте составила на 15 августа — 2700000. Пополнения 1914 г. составили 1323000; потери — 969000; общая численность, следовательно, возросла на 354000 чел. Качественный уровень, разумеется, резко снизился.

о) Боевой путь 87–го пех. полка (германского)

Выше нами рассмотрена только часть факторов, влиявших на боеспособность войск в 1914 г. В сумме взаимодействия каждому из них отводится свое место, но ни одному не принадлежит решающего или исключительного значения. Прежде чем перейти к разбору важнейшего фактора — тактической подвижности, — рассмотрим еще один конкретный пример[476].

87–й пех. полк (1–й Баварский, г. Майнц) принадлежал к составу 21–й пех. дивизии (4–я германская армия). После отмобилизования он был направлен в район южнее Трира, откуда через Люксембург наступал на Арлон. 19 августа после 25–км ночного марша Арлон был взят без боя. До 20–го полк простоял в этом городе. 20 августа — 6-часовой бой в районе Невильера. Пройдя в течение 20–21 августа 50 км, полк участвовал в атаке на Ошамп, окончившейся победой, 23–го — марш, 18–часовой бой у Гербемона. 24–27 августа — подход с боем к Маасу — марш 20 км. Перейдя Маас, 28–го полк наткнулся на превосходящие силы противника у Отрекура. В тяжелом артиллерийском бою полк потерял 5 офицеров, 116 унтер-офицеров и бойцов убитыми, 9 офицеров, 387 унтер-офицеров и бойцов ранеными. 29–го полк укрепился на позиции у Рокура.

30–го днем — отдых и затем ночной 20–км марш в новом направлении. 30 августа–5 сентября — преследование противника; небольшой бой у Сен-Жан 3 сентября; за эта дни пройдено 120 км. 6 сентября — наступление из Гейльтц-ле -Морюп на Парньи. После перехода реки Орн, Марнско — Рейнского канала, реки Ля — Соль 7–го вечером взята деревня Парньи. До 10–го шли бои за овладение высотами вокруг этой деревни. Рано утром 11 сентября получен приказ об отступлении — бой длился 6 суток. С 11 до 16 сентября полк совершил переход к Реймсу–135 км. С 16–го по 20–е — бой за овладение замком Луавр, 21–24 сентября — новый переход через Лаон-Ля-Фер — Гюискар к Соленту — 120 км 25–30–го — 5–дневный бой в районе Солента. 30 сентября взят Руа. С 1 по 3 октября полк вел безуспешные атаки против Вильер-ле-Руа, которая была взята ночью с 4–го на 5–е. Затем полк укрепил свои позиции на линии Дамери — Андеши, южнее Амьена. Началась позиционная война.

Из 56 дней 31 были походными днями, 29 — днями боя и 8 днями отдыха. Пройдено было всего около 500 км, в среднем на 1 день падает около 10 км. Обычный переход 20–25 км; в дни, когда не было боев, до 30 км. Таким образом, хотя в 1914 г были случаи переходов по 50–60 км в сутки, действительная скорость движения была около 20 км и даже ниже. Причину такого слабого результата следует искать в низкой тактической подвижности войск. Именно этот момент оказал наиболее сильное воздействие на исход операций в 1914 г.

п) Выводы. Тактическая подвижность падает[477]

Война явилась суровым и непререкаемым учителем. Некоторые истины, — достаточно очевидные и даже шаблонные, она облекла в плоть и кровь, напомнив их тем, кто за частым повторением фраз отвык улавливать их смысл. Великие мастера военного искусства на бесчисленных примерах показали, что лучший маневр тот, посредством которого удается разбить врага в бою. Истина, столь очевидная на войне, слишком легко забывается в мирное время, когда самая суть военных действий — бой — представляется лишь условностями во время упражнения войск.

Главный урок из рассмотренных фактов может быть сформулирован, так, что оборонительная мощь средств вооружения той эпохи оказалась гораздо выше, чем наступательная. Эта обычная формулировка требует, однако, уточнения, которое, дается ниже. В 1914 г. весьма часто можно было наблюдать, что пехотные атаки разбивались огнем орудий и пулеметов. Войска оказались неподготовленными к бою в этих новых условиях и несли с первых дней огромные потери.

На западноевропейском театре войны эти жестокие уроки были усвоены попеременно — сначала одной, потом другой стороной. Первой жертвой оказались французы и англичане; неудачи их в приграничном сражении объясняются, главным образом, недоучетом действия современного огня. В особенности потрясающее впечатление произвело использование германской тяжелой артиллерии.

В Марнской битое роли переменились. Французы кое-чему научились, были даны строжайшие директивы о поддержке артиллерией пехотных атак. Напротив, теперь немцы проходили кровавый курс наглядной тактики новой эпохи.

Нетрудно, казалось бы, понять еще до войны, что введение пулемета и современных усовершенствованных орудий революционизирует тактику. Но когда разыгрались первые битвы мировой войны, этот факт оказался целым откровением. Быть может правильно сказать, что всю глубину его не поняли до конца войны. Что в этом удивительного, если эта глубина не вполне осознана и по сей день.

Артиллерия и пулемет остановили наступление пехоты, — отсюда возникла позиционная война. Вообще говоря, вывод правилен, как верно то, что пасмурный день объясняется тучами и облаками, застилающими небо. Что, сказали бы, однако о мудреце, который на этом основании сказал бы, что солнце, исчезло навсегда? Fie так просто уступает солнце тучам, и нужна весьма сложная совокупность причин, чтобы сплошной пеленой скрыть его. Подобно этому действие артиллерии и пулемета — лишь звено в сложной совокупности факторов, приведших к позиционной войне.

Мы рассматриваем маневренный период мировой войны, и для этого периода указанный вывод о всесилии артиллерии еще относителен. Но даже и в самые мрачные времена безраздельного господства позиционных форм, пехота ходила в атаку и очень часто с успехом. С другой стороны, истина, что против пули не попрешь, была хорошо известна и в минувших войнах (прусско-французская война, англо-бурская, русско-японская). А разве не демонстрировалась она с давних времен на примере крепостной и горной войн (вспомним так называемую «Кавказскую войну» — завоевание Кавказа — длившуюся свыше 60 лет)? Разве Шлиффен не исходил в построении своего плана из того, что крепостная зона на восточной границе Франции почти непреодолима?

Окопы начали возникать с первых дней войны, но в течение всего описываемого периода еще шли бои в открытом поле. Еще не сформировались окончательно и повсеместно сплошная линия окопов и проволочных заграждений. Но и там, где эти носители новой позиционной эпохи уже возникли, они не приняли еще затвердевшей, непроницаемой формы. Наиболее наглядное представление об этом переходном периоде дает именно Марнское сражение, которое находится в центре его. На Урке тянутся окопы, но еще слишком свежа земля, вырытая здесь. Линия фронта — это дорога, где пехота имеет минимальное прикрытие и где самую главную преграду создает огонь артиллерии. Но противники имеют на флангах открытое поле маневра. На других участках битвы линия движется взад и вперед, пехотные атаки сменяют одна другую, войска маневрируют, но как жалок и худосочен этот маневр!

Когда мы говорим об остановке германского наступления на Марне, например, и указываем на роль артиллерии, этим вовсе не имеется в виду механическое действие одной артиллерии, которое мгновенно приводило к остановке пехоты. Ведь германские войска с боем дошли до Марны; во время Марнской битвы они показали поразительные примеры тактического успеха пехотной атаки (Сен-Гондские болота, 5–я германская армия у Вердена и т. д.). В этих случаях прорыв фактически уже был осуществлен, но остался неразвитым, запоздал. Статика опять нам ничего объяснить не может. И научное исследование должно углубиться в динамику явлений, происходивших на полях сражения.

Пехота могла еще наступать против артиллерии и пулеметов того периода, но наступление шло слишком медленно[478].

Необходимо помнить, что артиллерию тогда использовать еще не научились. Пулеметов было еще слишком мало, и в Марнской битве войска жалуются именно на артиллерийский, а не пулеметный огонь. Позиционная война связана с огромными количествами орудий, снарядов, пулеметов; это еще музыка будущего. Только там, где достигли массирования (по понятиям того периода) артиллерийских средств (фронт на реке Урк с германской стороны) или добились их искусного применения на заранее подготовленных позициях (французская артиллерия в Марнской битве, восточный сектор и т. д.), только там добивались результатов, которые заставляли раскрывать будущее.

Объяснение надо искать в тактической подвижности войск. Она тесно связана с понятием оперативной подвижности. И в том, и в другом случае речь идет об одной и той же войсковой массе, которая движется, имея ту или иную оперативную или тактическую задачу. Отличие совершенно относительное: оперативная подвижность имеет в виду тот случай, когда войско движется в свободном пространстве (на фланге, в тылу своем или противника и т. д.); тактическая подвижность связана с движением войска на поле сражения, т. е. с боем[479].

Легко видеть, что во время войны в «чистом» виде ни та, ни другая подвижность не встречается. Мы исследовали, например, оперативную подвижность 1–й армии; но ведь она почти непрерывно вела бои, и, следовательно, ее оперативная подвижность не может быть рассматриваема вне тактической; вспомним кстати, что эта последняя была очень малой (глава вторая, приграничное сражение). Попытаемся теперь более четко представить себе, какова же была тактическая подвижность войск в 1914 г.

1. Сразу же обнаружилось, что она меньше, чем было принято считать по опыту минувших войн. Чем это объясняется? Весьма многочисленными и разнообразными причинами:

а) Во-первых, неумением пехоты правильно наступать в новых условиях, когда огневые средства возросли количественно и качественно. Во всех армиях твердили о наступлении во что бы то ни стало и всюду, где войска натыкаются на противника. Как наступать — об этом заботились мало. Наступали в густых колоннах, наступали в стрелковых линиях. Лишь путем кровавого опыта на поле боя пехота приучалась быстро расчленяться, наступать редкими волнами и небольшими группами, используя малейшие прикрытия на местности.

б) Эффект огня обороны оказался полной неожиданностью. Вспомним кровавые уроки атак прусской гвардии в первые дни Марнской битвы. Необходимо помнить, что далеко не всегда речь шла о действительной непроницаемости огня обороны: «огневой завесы» ведь в ту эпоху еще не было. Однако, моральный эффект артиллерийского огня был огромным. Цепи стихийно залегали и беспомощно пребывали под убийственным градом снарядов.

в) Поддержка артиллерией наступающей пехоты, а тем более артиллерийская подготовка, хотя о них и говорилось кое-где в довоенных уставах, как правило, отсутствовали. Значение артиллерийской поддержки пехота изучала эмпирически, попав под губительный огонь артиллерии противника.

г) Так же стихийно пехота училась и обороняться. Довоенный уставы считали рытье окопов чем-то случайным, что, во всяком случае, препятствует наступательному порыву. Лопата не состояла на вооружении каждого бойца. Что из этого вышло, показывают эпизоды Марнской битвы.

д) Со всем этим связаны огромные потери, в особенности в командном составе. Потери эти не только обескровливали и обезглавливали части, но и производили чрезвычайно гнетущее моральное впечатление.

е) Сказывался в ряде случаев недостаток боеприпасов, так как орудийный боезапас оказался слишком малым.

2. Тактическая подвижность, которая была недостаточна уже с самого начала, становилась все меньше.

а) Хотя войска и учились на кровавом опыте полей сражения новой тактике, но учились слишком медленно. Кроме того, уроки и сводились как раз к тому, что безоглядная атака ведет к истреблению. Сверху отдаются прежние бравурные приказы, но части под всяческими предлогами отказываются от их выполнения.

б) Все с большей силой сказывалась оборонительная мощь артиллерийского огня, который велся все более искусно и планомерно. Однако, в наступлении артиллерия оставалась по-прежнему беспомощной и оторванной от пехоты.

в) Все более возрастает роль пулеметов, численность которых увеличивается и которые во много раз повышают мощь обороны.

г) Окопы — в первых сражениях еще более или менее случайное явление — возникают теперь повсеместно. С одной стороны, они укрепляют оборонительную мощь своих войск, но с другой — снижают их наступательный порыв: вылезать из окопов и идти навстречу гибельному огню становилось все труднее.

д) Факторы истощения действуют со все большей остротой: выбиты лучшие кадры, которые сразу заменить нечем; возрастает физическая и моральная усталость войск; потребности фронтов гигантски возрастают, и начинаются перебои на разных участках боеснабжения.

е) Недостаток боеприпасов — наиболее яркий внешний признак истощения, казалось бы, прежде всего должен был бить по обороне (на восточно-европейском фронте так и получилось в 1915 г.); однако, на западно — европейском фронте он проявился с обеих сторон более или менее равномерно и потому усиливал тенденцию к равновесию; имеющимися запасами фронт кое-как держать было можно. Поэтому недостаток боеприпасов, в первую очередь привел к остановке наступательных операций.

3. Недостаточная оперативная подвижность снижала тактическую, а эта последняя в свою очередь снижала оперативную. Без понимания этой взаимозависимости ничего нельзя понять в процессах этой эпохи.

Блестящие тактические успехи ничего не давали, ибо маневр запаздывал (ср. роль запоздания контрманевра Клюка). Но из маневра ничего не выходило, так как наступление войск совершалось слишком медленно (наступление гвардии в Марнской битве).

Именно этот факт оказался решающим для угасания маневра в первом периоде войны. Вспомним еще раз динамику главных факторов в германском марш — маневре к Парижу. Обладая недостаточной оперативной подвижностью, 1–я армия наступала недостаточно быстро, что оказало роковое влияние на наступление прочих германских армий. Эти последние завязли в отдельных боях, и выявившаяся здесь недостаточная тактическая подвижность привела к ослаблению всего маневра в целом.

Только так может быть понята динамика образования стабильного фронта[480].

В приграничном сражении слабая тактическая подвижность германских войск была преодолена силой маневра. Но она все же подкосила эту силу. Кроме того, у немцев тактическая подвижность оказалась все же выше, чем у французов и англичан.

В Маасском сражении немцы сохраняли превосходство в тактической подвижности, но ее слабость в абсолютном выражении сказалась еще резче, чем раньше. То же самое следует сказать о битве при Сен-Кантене — Гизе. Инертность наступающего фронта повисла еще более тяжкой гирей на маневре, вызвав известные уже нам последствия. Оперативная подвижность, и без того недостаточная, оказалась подкошенной слабой тактической подвижностью.

В Марнской битве немцы все еще превосходили противника в тактической подвижности. Но этот противник научился кое-чему и искусным применением артиллерии еще более снизил тактическую подвижность германского войска. Наступление было остановлено.

На реке Эн все более снижающаяся тактическая подвижность становится уже главным фактором, что сказывается на непрерывном снижении оперативной подвижности во время «бега к морю».

4. Снижение оперативной и тактической подвижности подрывало наступательную мощь германского войска и, напротив, давало некоторый шанс обороне (конечно, лишь некоторый, так как и для обороны нужна подвижность). Так выглядит в конкретной форме традиционная формула, приведенная выше. Соотношение менялось, таким образом, не в пользу немцев, ибо для союзников на первых порах достаточно было остановить их наступление. Марнская битва — победа обороны. К моменту ее оперативная и тактическая подвижность германского войска настолько снизились, что маневр стал невозможен, что предрешило неудачу.

Основной факт начальной стадии мировой войны в сфере тактики состоял, таким образом, в том, что тактическая подвижность войск, непрерывно снижаясь, все в большей степени подрывала маневр, наступательную способность войск[481].

4. Процесс образования стабильного фронта

Переход от маневренной войны к позиционной послужил основой для многочисленных теорий, которые обычно выражают одну какую-либо сторону процесса, упуская из виду прочие моменты

а) Основные причины образования сплошного фронта

К началу военных действий на западно — европейском фронте силы обеих сторон численно были приблизительно равны. Расчет Шлиффена строился на том, чтобы путем маневра достигнуть решающего численного перевеса на правом крыле и, быстро используя это преимущество, достигнуть победы раньше, чем враждебная коалиция сможет развернуть все свои силы, в совокупности бесспорно превышающие силы австро-германского союза. В начале войны этот расчет казался верным. На самом деле уже с приграничного сражения начинается гибельный для германского войска процесс, который позволил союзникам уравновесить соотношение сил на всем протяжении театра военных действий.

В течение всего маневренного периода войны 1914 г. происходит такое перераспределение сил воюющих сторон, что каждой массе войска одной стороны противостоит равная или почти равная масса войска другой, иначе говоря, устанавливается оперативное равновесие. Необходимо иметь в виду, что в первоначальном периоде позиционной войны еще не везде фронт представлял узкую линию окопов, занятую более или менее равномерно бойцами. В этом периоде часто одна войсковая масса противостояла другой, шли сражения, происходили легкие сдвиги, но в основном фронт уже стабилизовался. Объяснения требует именно эта определенная тенденция к уравновешиванию сил, которая сказалась с самого начала войны и завершилась в достижении почти полного относительно равновесия, что и было рке позиционной формой войны.

Конкретный анализ того, как именно устанавливалось в постепенном развитии операций это оперативное равновесие, дан выше. Но из многочисленных примеров, приведенных нами, можно сделать и некоторые общие выводы. Были какие-то определенные причины, которые всякую операцию начального периода войны приводили к тому же результату. Главной причиной являлась потеря темпа. Она в свою очередь проистекала:

а) из нового стратегического факта — тенденции к фронтальному развертыванию современных массовых армий; отсюда вытекала ограниченность маневра в пространстве и, что самое важное, во времени;

6) из недостаточной оперативной подвижности маневренной массы, недостаточной в новых условиях ведения маневра, указанных в п. «а»

в) из низкой тактической подвижности армий 1914 г. Именно комбинация этих трех моментов и приводила к потере темпа.

Рассмотрим сначала случай фронтального столкновения сил. Здесь сразу же резко сказалась низкая тактическая подвижность, которая вызывала задержку наступления и давала, таким образом, выигрыш времени обороняющемуся. Этот выигрыш времени последний мог использовать или для отвода своих сил под прикрытием сильных арьергардов с целью перегруппирования и контрманевра, или для подброса подкреплений. В этом последнем случае обороняющийся успевал сосредоточить к угрожаемому участку, где у противника обнаружился перевес, равные силы, т. е. достигнуть оперативного равновесия.

Оставался, таким образом, маневр, который должен был этот заколдованный круг разрушить. Но именно наличие фронта, где уже сказывалась в сильной мера задерживающая сила тактического фактора (не забудем о существовании крепостной зоны, где фронтальное столкновение во всяком случае было неизбежно), ограничивало маневр в пространстве. Нами показана уже эта сила, сковывающая подвижность маневра: эту силу проявлял фронт как во время марш — маневра к Парижу, так и в период «бега к морю». Но что означала эта ограниченность пространства маневра? Она означала облегчение реакции противника; вспомним положение на западном крыле Марнской битвы и в особенности уроки «бега к морю»: чем меньше было свободного пространства, тем неизбежнее была своевременная реакция со стороны противника, который уже заранее нацеливал сюда свои силы. Только высокая оперативная подвижность в сочетании с внезапностью могла дать выигрыш темпа, достаточный для того, чтобы реакция противника. запоздала. Но этого условия не было налицо, и потому противник; успевал сосредоточить против маневренной массы свои силы. Происходило фронтальное столкновение[482].

Тот факт, что оперативный маневр встречает те или иные силы' противника, еще не предрешает неуспеха его. Никогда и нигде не было оперативного маневра в «чистой форме», который происходил бы на абсолютно свободном пространстве, 1–я германская армия столкнулась с силами бельгийцев, а затем англичан. Отсюда вовсе не следовало, что шлиффеновский маневр терпел тем самым неудачу (разумеется, столкновение с бельгийской армией неизбежно входило в систему шлиффеновского плана). Точно так же столкновение 6–й французской армии с германским 4 рез. корпусом 5 сентября вовсе не означало неудачи флангового маневра. Во всех таких случаях предполагается, что мощная маневренная масса быстро уничтожает слабые силы противника, встреченные ею на пути, и стремительно выходит в тыл главным силам противника. Новый факт, обнаружившийся в начале мировой войны, состоял, следовательно, вовсе не в том, что на пути маневренной массы встречались силы противника. Новое состояло в том, что при общей недостаточности оперативной подвижности задерживающая сила встречающихся на пути маневра преград оказалась гораздо выше, чем в прежние войны. Всего один лишь резервный корпус задержал достаточно долго (до подхода подкреплений) наступление 6–й французской армии. Именно этот факт — возможность задержки наступательного маневра сравнительно слабыми силами — давал обороняющемуся решающий выигрыш времени. Обороняющийся успевал подбросить новые резервы, и дело переходило в простое фронтальное столкновение с переходом к равновесию сил в данном районе.

Позиционный фронт сформировался в результате многочисленных столкновений противников и попыток маневра со стороны каждого из них. Был испробован каждый свободный клочок территории, все возможности для достижения успеха. Но во всех случаях результат получался один и тот же: происходила задержка в наступлении, что давало возможность обороняющемуся уравновесить силы. В конце концов, такое равновесие было достигнуто на всем пространстве от Швейцарии до моря. Но оно никогда не было абсолютным. Нет вовсе непроходимой грани между маневренным периодом 1914 г. и последовавшей эпохой позиционной войны. Указанная «игра» продолжалась и дальше: новые попытки атаки для прорыва фронта, новые перегруппировки сил. Однако, эта тенденция уравновешивания сохраняла свою силу: задержка — потеря темпа — выигрыш времени обороняющимся для перегруппировки сил. Равновесие восстанавливалось.

Не окопы, не проволока, не пулеметы, не артиллерия, не местность, не массовые армии являются характерным признаком позиционной войны, ее главной основой и причиной, а именно это равновесие сил, которое возникло из совокупности действия масс артиллерии, пулеметов, проволоки и пр.[483]. На западноевропейском фронте уже с самого начала силы обеих сторон были почти равны, и только маневр мог изменить это соотношение на одном из участков в пользу той или иной стороны. Но каждый раз, как такой маневр предпринимался в 1914 г., оказывалось, что противник успевает сосредоточить сюда новые силы и отразить удар. Вот почему в особых условиях, какие были на западноевропейском театре войны в 1914 г., равновесие зависело от темпа развития наступательной операции. Только маневренная масса, обладающая высшей оперативной подвижностью, сочетающейся с высокой тактической подвижностью, способна была разрубить гордиев узел. Но такой массы в 1914 г. не было.

Но в таком случае надо оставить в стороне взгляд на позиционную войну как эпоху мертвого затишья, пришедшую на смену бурному 1914 г. Различие оставалось, по сути дела, внешним. Маневр 1914 г. рке был скован стабилизирующей силой фронта, а позиционный фронт последующих лет имел свой — ублюдочный, выморочный — маневр. В обоих случаях маневр был, однако, бесперспективен.

Говорят, что позицонная война возникла в силу истощения обеих сторон или даже в силу отказа их от новых операций. Допустим, что это так; но разве маневр в дни «расцвета», в начале войны, не страдал уже тем же органическим пороком, что и впоследствии?

б) Роль крепостей и естественных преградой

Восточная крепостная зона обычно фигурирует в анализе шлиффеновского плана, но фактическая роль ее в 1914 г. часто остается вне поля исследований, которые ограничиваются изложением событий, не делая отсюда важнейших выводов. Между тем, если верно, что Шлиффен в основу своего плана положил задачу — обойти крепостную зону с фланга и тем предотвратить возникновение войны осадного, позиционного типа, то не менее правильно, что эту задачу разрешить не удалось. И вот тогда — то восточный крепостной район выступил в качестве крупнейшего стабилизирующего фактора. Уже 27 августа в штабе 4–й германской армии в Дьезе были получены данные, что французы «окапываются повсюду, как в Манчжурии»[484].

К началу Марнской битвы здесь уже установилась позиционная война.

Между юго-востоком, где с самого начала война принимала волей-неволей формы осадной войны, и северо-западом, где разворачивался маневр, шла упорная борьба в течение всего 1914 г., борьба двух начал — маневренной и позиционной войны. Судьба кампании решалась у Парижа, но позиционная война зародилась именно в юго-восточном секторе.

Роль крепостей не была понята правильно в начале войны. После падения бельгийских крепостей под огнем тяжелых германских орудий стали считать, что крепости потеряли боевое значение. Это неправильно даже в отношении бельгийских крепостей, роль которых была очень велика[485]. Тем более такая оценка неверна в отношении главных французских крепостей. Необходимо лишь правильно выразить, в чем именно их роль состояла.

Между тем, еще Вобан утверждал, что «смысл роли крепостей состоит в том, что они останавливают преследование армий и дают средства затягивать продолжительность войны»[486]. Фридрих II в «Анти-Макиавелли» уже указывал на то, что «французы умеют оценивать значение крепостей». Наполеон писал[487], что крепости — «единственное средство для того, чтобы задержать, мешать, ослаблять, беспокоить противника — победителя».

Именно в задержке и затягивании и состояла роль, сыгранная крепостями в 1914 г. Фактор первостепенного значения.

Отсюда крайняя наивность доказательств, которыми занимаются немецкие авторы, в пользу того, что Верден мог быть взят в 1914 г.[488]. Еще 2 сентября 5–я германская армия получила приказ приступить к осаде крепости. Были созданы две артиллерийские группы: первая, западнее Мааса, из двух полков 21–см мортир, двух батарей 10–см пушек; вторая, восточнее Мааса, из австрийского мортирного дивизиона и батальона тяжелых гаубиц. Возможно, что этих средств было достаточно, чтобы взять Верден. Однако, 6 сентября первая важнейшая группа была переброшена на Марну, где решалась судьба кампании. Оставшихся средств оказалось недостаточно, и в ходе Марнского сражения, как мы уже знаем, Верден взять не удалось 1–2 сентября силы и средства, принимавшие участие в операции против крепости, были переброшены на запад.

Париж и Верден в 1914 г. сыграли роль центров сопротивления, задерживающих наступление противника. Этот выигрыш времени послужил основой для выигрыша оперативного темпа. В целом восточная зона крепостей явилась опорой оборонительного фронта союзников, и именно здесь начал формироваться и крепнуть сплошной позиционный фронт.

Но этот вывод относится не только к крепостям, а также и к естественным преградам всякого рода. Ардены и Маас задержали движение германского центра. Роль водных преград и Сен-Гондских болот показана в описании Марнской битвы. Естественные преграды по берегу реки Эн дали немцам возможность выиграть время для организации обороны. Затопление местности у Ньюпора остановило последнюю попытку германского маневра и т. д. Ни одна из этих преград, как и ни одна из крепостей, не являлись сами по себе непреодолимой преградой, но они задерживали германское наступление (а также, обратно, наступление союзников) и этим вместе с падающей тактической подвижностью подрывали самую основу маневра, суть которой заключается в выигрыше темпа.

Вокруг крепостей и естественных преград формировались первые звенья сплошной цепи позиционного фронта. Именно здесь с наибольшей силой сказывалась низкая тактическая подвижность войск. Именно здесь впервые затвердевал маневр, и это окостенение постепенно распространялось на весь театр войны.

в) Необходимость мотомеханизации, как вывод из опыта 1914 г.

В наши дни, когда германский фашизм с лихорадочной по-, спешностью готовит повторение в еще более ужасающей форме кровавой катастрофы 1914 г., оценка итогов маневренного периода минувшей войны имеет сугубо злободневное значение. Было бы целесообразно, с точки зрения изученного материала и сделанных выводов, обрисовать перспективу начального этапа будущей войны. От этой задачи в полном ее объеме мы вынуждены здесь отказаться. В самом деле, дают ли рассмотренные выше факты основу для того, чтобы от них перекинуть мост к будущему? Если дают, то только частично. Приняв, что предпосылка о маневренном характере начальной стадии будущей войны доказана, мы должны сразу же сказать, что маневр и сражение будут происходить в условиях, отличных от тех, что были в 1914 г. Нечего и говорить о коренных отличиях политического порядка: наличие нового мощного фактора — СССР; новая расстановка, сил в капиталистическом мире, который резко ослаблен минувшей войной и кризисом; фашизм (в первую голову германский) как главный застрельщик, организатор и вдохновитель новой, еще более истребительной войны, чем прошлая. Но и в сфере оперативно-тактической будущая война неизбежно выявит в той или иной мере действие факторов, которые возникли в последующем ходе мировой войны в 1915–1918 гг. Пройти мимо этих факторов, сказать, что в начале будущей войны будет простое повторение 1914 г., значило бы совершить слишком очевидную и грубую ошибку.

Оставаясь на почве исследования фактов, мы в заключение лишь подчеркнем вывод, сделанный уже в некоторых местах нашей работы, а именно, что операции 1914 г. стихийно толкали к применению мотора, как средства повысить подвижность войск. В 1914 г. мы видим первые шаги к применению автотранспорта для военных целей.

В 1914 г. авиация уже принимала участие в боевых действиях, но почти исключительно для разведывательных целей. Применение ее для бомбардировок и для корректирования артогня было еще в самом зачатке.

г) «Воздушные Канны»

Выше было указано, что для осуществления маневра охвата в масштабах шлиффеновского плана требовалась оперативная подвижность, в несколько раз превышающая скорость движения пехотных масс. Теперь этот вывод ничего фантастического в себе не заключает. Авиация может дать несравнимо более высокие темпы.

Вместо целого месяца трудного и мучительного пути воздушная армия смогла бы появиться над Парижем чуть ли не через 1 час.

Таков гигантский скачок, проделанной техникой за эти годы, скачок, кардинально меняющий все установки в способах ведения войны.

Современная буржуазная печать наполнена статьями и трудами, которые пропагандируют идею «воздушных Канн». Согласно этим теориям, авиация одними своими силами способна победоносно закончить войну, нанеся противнику сокрушительное поражение.

Стремление рассматривать действия отдельных родов войск изолированно и схематично коренится в самой природе буржуазного исследования. Но в действительности самолет и танк возникли не на пустом месте: они являются дальнейшим развитием и совершенствованием «старых» средств ведения боя, хотя и представляют собой новый качественный тип.

Шмитхеннер, автор капитального труда по истории войны, в котором господствует в основном типичная гелертерская схема, характеризует современную эпоху как век оружия дальнего действия[489]. Артиллерия, бронированный самолет и танк — главные его разновидности. «Огромное преобладание огневого действия на дальние расстояния, которое новые роды оружия — самолет и танк — еще более увеличили, выступило с подавляющей силой». При всей односторонности этой формулировки в ней есть зерно истины. Самолет и танк призваны в самом деле как бы продолжить на большое расстояние действие артиллерии. Самолет несет взрывчатые и отравляющие вещества по воздуху, танк быстро везет по местности артиллерийские средства. Что не отмечено в формуле германского автора (кстати, поющего осанну войне в духе новейшей «культуры» фашизма) — это то, что танк, в отличие от артиллерии, приближается к объекту атаки, и, следовательно, в этом смысле он — оружие ближнего боя.

Современные военно-технические средства, следовательно, гигантски умножают могущество и действительность огня, и потому все они являются модификациями одной и той же тенденции.

Если мы рассмотрим теперь действия авиации против вооруженных сил противника, то мы вправе сравнить их с действием сверхдальнобойной артиллерии. Эффект будет приблизительно таков, как если бы могущественная артиллерия обстреливала расположение войск. Об огромной силе такого эффекта говорить не приходится. Однако, результаты его едва ли придется расценить выше, чем действие артиллерийской бомбардировки. Жертвы будут громадные, потрясение исключительной силы, но по опыту артиллерийской подготовки эпохи мировой войны надо признать эти результаты недостаточными, чтобы понудить противника к капитуляции. Сверх того именно в районе расположения армий следует предвидеть наибольшую мощность средств ПВО как активных, так и пассивных[490].

Воздушная бомбардировка имеет два основных качества: это, во-первых, огромная быстрота и внезапность, с которой она может быть развернута, во-вторых, ее глубина, способность поражать районы, недоступные для других средств военной техники. Очевидно, что нецелесообразно применять авиацию для поражения ближайших целей (речь идет, конечно, об основной массе бомбардировочной авиации). Наиболее мощным способом использования авиации является удар по базам противника, подразумевая под этим его политические и экономические центры и тыловые армейские базы[491].

В рассматриваемом случае авиация могла бы обрушиться на Париж и прилегающую область глубокого тыла союзных армий. Результаты такой воздушной атаки были бы потрясающими. Другой вопрос, можно ли считать их также и решающими. Противник может ликвидировать панику в своем тылу. Если ему это удастся, он может бросить в ход оставшиеся у него средства борьбы и, в первую очередь, свои вооруженные силы, которые при воздушной атаке, направленной против баз, остались в целости. Но в будущей войне, как и в прошлых, нельзя достигнуть победы, не уничтожив вооруженной силы врага[492].

Что даст воздушная атака для достижения этой основной цели? Она произведет гигантские разрушения в глубоком тылу. Этим в громадной степени сковывается активность войск. Пока не восстановлены тыловые базы и пути сообщения, армии были бы бессильны совершить маневр отходя. Таким образом, намечается разрешение проблемы сковывания, которое при помощи авиации совершается не с фронта, а с тыла. Однако, достигнутый эффект необходимо использовать чрезвычайно быстро, ибо при современных средствах восстановление тылов может быть произведено гораздо быстрее, чем раньше.

Арманго пишет по этому поводу: «Молено признать, что воздушные атаки в начале войны произведут эффект разрушения и деморализации длительного порядка, способный сильно повлиять на течение военных операций. Конечно, было бы лучше сблизить во времени первые воздушные атаки с первым наступлением сухопутных сил, но задерживать атаку воздушной армии — значило бы лишить себя огромного преимущества внезапности. Именно сухопутным силам надлежит максимально ускорить свое вступление в действие посредством нового способа мобилизации и концентрации…»[493].

Применение авиации как мощного средства оперативного маневра с сугубой силой ставит вопрос об усилении темпов его развертывания. Результаты воздушной атаки нужно использовать возможно скорее, а это предъявляет гигантские требования к повышению подвижности армий, действующих на земле. И здесь мотор должен сыграть решающую роль.

д) Мото-мехсилы в маневре окружения

Охватывающее крыло германского наступления 1914 г. в нашу эпоху должно быть моторизовано и механизировано. Выше мы уже подвели читателя вплотную к этому моменту, показав, как должна бы выглядеть, организация маневренной массы на правом крыле, т. е. в первую голову 1–й армии. Она должна была бы состоять из трех эшелонов.

Первый эшелон должен обладать максимальной оперативной подвижностью и ударной мощностью. В наибольшей степени это условие может быть осуществлено путем сформирования его из мехбригад быстроходных танков.

Это была бы своего рода «механическая конница». Требуемые скорости движения легко могут быть перекрыты современными типами быстроходных танков. Большие трудности возникли бы в отношении «оперативной выносливости», т. е. способности перекрыть громадное протяжение, не менее 1000 км пути (принимая во внимание, что, кроме движения к цели, понадобилось бы маневрирование). Лучшим решением было бы поэтому оснащение колесно-гусеничными машинами типа Кристи, способными, развивать на колесах предельные скорости, легко переводимыми на гусеницы. Наиболее удачное сочетание оперативной и тактической подвижности дало бы громадное преимущество соединениям таких машин.

Второй эшелон составили бы мехбригады из легких и средних гусеничных танков, предназначенные, главным образом, для ведения боя против укрепившегося противника, на которого мог бы наткнуться передовой эшелон. Здесь же должны быть предусмотрены отряды боевых машин для движения во фланг противнику, стремительных атак в тыл его (см. выше, пример 1–й армии 29 августа 1914 г.). Третий эшелон состоял бы из моторизованной пехоты. Все три эшелона действуют в тесной связи друг с другом. При такой организации были бы возможны максимально быстрое выбрасывание вперед наиболее быстроходных танков, своевременная поддержка их гусеничными танками, наиболее приспособленными к атаке закрепившегося противника, и, наконец, занятие местности пехотой, следующей на автомашинах.

Какие скорости могли бы быть получены для всей этой маневренной массы? Один немецкий автор[494] дает следующий расчет скоростей:

пех. дивизия — в час 4 км, в день 25–40 км.

кав. дивизия — 7–8 км/ч, 40–60 в день

мехсоединения (танки) — 20 км/ч, 150–200 км/день

пехота на автомашинах — 30 км/ч, 250–300 км/день.

Согласно французскому кавалерийскому уставу, кавалерия (современная) может дать среднюю скорость марша в сутки 53–100 км; бронемашины — 80–150, мотопехоты — 99–150.

Для мотомехчастей теоретически можно говорить о скорости в 180–200 км в сутки; учитывая неизбежные задержки, получаем, около 120 км в сутки, т. е. скорость их движения превысит скорость кавалерии вдвое, а пехоты — в шесть раз.

Минусом этой маневренной массы была бы ее громоздкость; мехбригады при движении по дорогам вытягиваются на расстояние от 20 до 50 км. Движение потребовало бы величайшей планомерности и организованности.

Моторизованная пехота весьма уязвима при воздушной атаке и потребовала бы мощных средств охранения.

Местность сыграла бы чрезвычайно большую роль. В рассматриваемом случае наличие многочисленных и хороших дорог благоприятствовало бы движению автомашин и танков; гусеничные машины было бы желательно, где возможно, перевозить по железной дороге и на грузовиках, используя их, главным образом, для боя. По словам известного немецкого автора[495], «несмотря на крайне благоприятные условия французской сети дорог для моторизованных войск, надо полностью уяснить себе, что танковая дивизия не смогла бы развернуть максимальную скорость движения». Имеется в виду крайняя загруженность дорог. Местность имеет свои специфические трудности — пересеченность водными преградами, а также густая застроенность. Это могло бы привести к значительным задержкам.

Снабжение представило бы исключительно трудную проблему в отношении мотомехсил, которые требуют громадных количеств горючего. При движении крупной мото-мехмассы с обеспеченными тыловыми дорогами требовалась бы громадная организованность и четкость в организации подвоза, но непреодолимых трудностей не возникло бы. Гораздо острее стоял бы вопрос при самостоятельных действиях мото-мехсил с отрывом от своих баз.

Мы ограничиваемся этими несколькими соображениями, оставляя в стороне вопрос, как выглядел бы маневр на базе применения мотомехсил в нашу эпоху, что потребовало бы специального исследования. Анализ уроков 1914 г. неизбежно приводит к выводу, что без применения мотомехсредств такой маневр стал уже невозможен[496].

е) Наступление пехотной массы с фронта

Можно ли в маневре подобного размаха обойтись без пехоты? Читатель, затративший труд для знакомства с предыдущими главами, ясно представит себе нелепость постановки такого вопроса. Вся сложность грандиозного маневра, который проводился миллионным войском на громадном пространстве, все многообразие задач, которые возлагались на отдельные части и группы этой наступающей массы, слишком очевидно выступают в ходе событий 1914 г. Авиация и мотомехсилы — оружие наступательного порядка. Но разве о шлиффеновском маневре не переплетались элементы наступления и обороны, удара и сковывания? Без пехоты маневр окружения такого стиля не может быть выполнен.

Продолжая анализ той конкретной формы, которая была в 1914 г., необходимо рассмотреть теперь состав наступающей с фронта пехотной массы. Особенность ее состояла в том, что она сразу же вступила в непосредственное соприкосновение с противником, и, как мы уже знаем, элементы тактической подвижности получили здесь особо важное значение. Само собой разумеется, что задачи отдельных армий несколько отличны друг от друга. Для 2–й армии, например, требовалась более высокая оперативная подвижность, чем для находившихся левее нее. Она должна была быть в состоянии поспевать за движением 1–й армии вперед. Эти соображения о разности скоростей движения изложены выше. Несмотря на это различие, основная масса 2–й, 3–й, 4–й и 5–й армий должна была состоять из пехоты. Очевидно, ее следовало бы обеспечить автотранспортом для быстрых передвижений там, где этого потребовала бы обстановка. В этом смысле и эта масса войска была бы моторизована.

Не забудем, однако, что на автомашинах бой вести нельзя, а нам уже известно, как часто приходилось вступать в непосредственное соприкосновение с противником армиям, наступавшим с фронта. Применение автосредств должно быть в данном случае, следовательно, чрезвычайно гибким и целиком соответствовать задачам момента. Для повышения тактической подвижности необходимо самое широкое применение танков, без которых, как правило, современная пехота не будет вести наступление широкого масштаба. Само собой разумеется, что авиация также должна принять участие в обеспечении наступления пехотных масс. Артиллерия не только сохранит, а во много раз умножит свою роль и значение.

Оснащенная этими и всеми другими средствами современного вооружения, пехота, ведущая наступление с фронта, имела бы все шансы выполнить свои многообразные задачи. Она обладала бы мощными возможностями преодолеть сопротивление задержавшихся сил противника; быстро следовать вперед там, где маневр правого крыла уже сказал свое действие; преследовать противника, с другой стороны, сковывать его там, где требовалось по общестратегическим соображениям, и обороняться в случае контратак.

Мотомехсилы, конечно, должны быть использованы в соответствующих пунктах фронта наступления. В частности 2–я армия должна была располагать ими, чтобы своевременно поддержать успех продвижения 1–й[497].

Управление этой гигантской массой было бы обеспечено современными средствами связи.

ж) Об уроках Марны

Пожалуй, излишне оговаривать после всего сказанного выше, что все эти новейшие средства дают возможность победы, по отнюдь не являются гарантией ее. Искусство использования этих средств в будущем сыграет несравненно большую роль, чем в 1914 г. Координация скоростей движения различных сил и средств, посредством которых совершается маневр, предъявила бы несравненно более высокие требования к главнокомандованию. Самые лучшие средства не обеспечат внезапности, если маневр лишен оригинальности замысла и того зерна «хитрости», которое должно ввести в заблуждение противника. Уже поэтому простое повторение шлиффеновского маневра едва ли может обеспечить победу. Несомненно, руководители германского фашизма это понимают и постараются придумать нечто новое[498].

Но проблема особенно осложняется тем, что применение новых средств коренным образом изменяет постановку вопроса о контрманевре противника, для которого теперь имеются гораздо более богатые возможности.

Лишь очень бегло можно здесь наметить возможность контрманевра союзников в рассматриваемом конкретном случае, учитывая наличие современных военно-технических средств. Надо прежде всего признать, что и с этой точки зрения планы Жоффра заслуживали бы осуждения. Контрнаступление в горной местности Эльзас — Лотарингии или в лесном массиве Арденн было бы нецелесообразно при применении мотомехсредств, которые могли бы попасть в тяжелые условия на дорогах, в горах и в лесах. Эти препятствия, а также цепь германских крепостей могли бы быть гораздо проще форсированы воздушным путем. Авиация союзников могла бы в свою очередь обрушиться на глубокие тылы наступающей армии. По мнению Арманго, воздушная атака (кроме чрезвычайно важной функции — стратегической разводки) могла бы «замедлить» германское наступление: это, несомненно, верно, но результаты ее могли бы быть и несравненно шире. Состязание двух воздушных армий, обрушивающихся взаимно на тылы, оценить крайне трудно, но в данном случае более благоприятная обстановка была бы скорей для германских армий, которые находились ближе к жизненным центрам противника.

Основное преимущество, какое могли бы мотомехсилы дать союзникам, состояло бы в применении их на левом фланге, т. е. противопоставляя контрудар обходному движению правого германского крыла. Кроме того, громадное значение имел бы удар в тыл немцев со стороны высадившейся в Бельгии английской механизированной армии. Здесь, однако, как и в воздушной войне, не следует увлекаться фантастическими картинами, сражений одной танковой армии с другой, как это рисуют нам Фуллер и его последователи. Неправильно считать, что масса атакующих танков может быть задержана танками противника[499].

Гораздо более основательную преграду могла бы представить правильно организованная система ПТО, прежде всего глубоко эшелонированная сеть орудий ПТО, обладающих большой подвижностью. Главный удар танков был бы направлен против пехотных масс и в частности против моторизованных колонн. Мы считаем, что союзникам едва ли удалось бы в указанной обстановке предотвратить прорыв в глубокий тыл механизированных сил. Но зато они могли бы внести громадное замешательство в развитие маневра, атакуя германскую пехоту, без которой, как мы видели, окружение состояться не могло. Больше чем когда-либо успех маневра зависел бы от быстроты действий. Конечный результат определялся бы тем, какой из сторон удалось бы разгромить главную массу вооруженных сил, т. е. пехоту. Этот вывод находится в полном противоречии со взглядами сторонников Фуллера и Дуэ.

Шансы внезапности маневра большого стратегического размаха сильно снижаются благодаря, главным образом, наличию глубокой воздушной разведки, но это может быть компенсировано возросшей стремительностью маневра. Быть может, в будущих сражениях выигрыш темпа будет измеряться не днями, а часами, но этих часов будет достаточно для реализации успеха; так было бы, например, в случае применения мотомехсредств на реке Урк или в Марнской бреши. Само собой разумеется, что и реакция противника будет происходить гораздо более ускоренным темпом, однако, к ней, в свою очередь, будут предъявлены более высокие требования в смысле ее быстроты.

Потеря темпа в операциях 1914 г. возникала, как мы уже знаем, из противоречия между маневром и «фронтом», или, иначе говоря, между оперативной и тактической подвижностью. Преодоление этого противоречия требует применения новой высокоподвижной техники. В 1914 г. были сделаны еще только первые робкие шаги на этом пути.

Намеченные здесь проблемы могут быть более конкретно рассмотрены лишь после учета выводов из эпохи позиционной войны.

В центре первой части нашего труда мы поставили разбор величайшего в истории войны сражения — Марнской битвы. Со всей силой нужно подчеркнуть еще раз, что именно в ней содержится капитальное звено, определяющее основные выводы. Как бы ни сложилась обстановка будущей войны, какие бы формы ни принял первоначальный маневр, совершенно неизбежно — это гигантское столкновение масс, в котором обе стороны бросят все свои силы и средства для достижения победы. Уроки Марны выходят за рамки отдельного вывода или нескольких выводов, сделанных нами. Только конкретное изучение этого величайшего урока мировой войны способно дать понятие о том кризисе, каким является общее сражение развернувшихся по тому или иному стратегическому плану войсковых масс. Как бы ни был превосходен маневр, решает все же бой, сражение, в котором войско, имеющее на своей стороне оперативно-стратегические плюсы, должно с оружием в руках доказать свое превосходство[500]. В каком резком противоречии оказались планы сторон и боевая действительность на полях Марнской битвы! Этот потрясающий урок не должен быть забыт. [533]