Парижское приключение

Глава 5

Весь салон корчился в родовых муках — рождалась новая коллекция, и великий кутюрье должен был представить на суд зрителей плоды своего гения, которые создавались столько недель.

У Рене совсем не оставалось времени размышлять над собственными проблемами, а Леон снова стал далеким, поглощенным своей работой, он то репетировал показ, то лихорадочно кидался на поиски новых фасонов. Постоянно возникали какие-то трудности, путаницы, новые проблемы. Рене выстаивала бесконечные примерки, потом ходила по салону в готовых или полуготовых изделиях, потому что все время выяснялось, что надо еще что-то дошить, ушить, подшить… Швеи в мастерской работали далеко за полночь, чтобы успеть все доделать вовремя. Рене уже утратила свою первоначальную нервозность, потому что нервничать просто не было времени. Предложение Леона ни на минуту не выходило у нее из головы, и от этого она начинала выглядеть отстраненно и надменно, что вкупе с ее легкой, рассеянной улыбкой очень подходило к одежде, которую она демонстрировала. И довольно громкие злобные возмущения Селесты и ее подружек совсем ее не трогали. Даже такие эпитеты, как «доморощенная» и «любимица босса», вернее, их французские эквиваленты, не жалили ее, потому что теперь она знала, что ее работа так важна Леону, что он готов даже пойти на фиктивный брак с ней, только бы удержать ее в Париже. Эта мысль придавала ей уверенность, хотя обращался он с ней так, что в салоне никто не мог бы и заподозрить, что произошло между ними в Фонтенбло. Только иногда, когда взгляды их случайно встречались, она видела в его глазах вопрос, на который пока не знала, как ответить. В таких случаях Рене всегда отворачивалась, смущаясь, а он резко, громко вздыхал и снова сосредоточивал внимание на том, чем занимался в данный момент. Однако, видимо, Леон мало сомневался в том, каким будет ее решение, потому что через несколько дней рано утром она по почте получила заказную посылку, на которой стояло клеймо знаменитого ювелирного магазина с улицы Риволи. Колетт как раз оказалась возле ее стола, только что закончив завтрак, и круглыми от удивления глазами наблюдала, как бонна поставила перед тарелкой Рене маленькую коробочку.

— Мадам расписалась за посылку, — сообщила она.

— Откройте! Откройте скорее, мадемуазель! — в нетерпении закричала девочка, узнав имя хозяина ювелирного магазина, и запрыгала на одной ноге от возбуждения.

Рене подняла взгляд от тарелки, встретилась не с одной парой любопытных глаз и всем сердцем огорчилась, что Колетт привлекла такое внимание к посылке. Был только один человек, который мог прислать ей подарок из дорогого парижского магазина, так что она, естественно, не собиралась открывать коробочку при всех.

— Идем, — сказала она Колетт, поднимаясь из-за стола, — откроем ее в моей комнате.

— Не опоздай в школу, Колетт! — крикнула им вслед мадам Рено, очень разочарованная такой скрытностью Рене.

В коробочке лежало кольцо с сапфирами, гораздо более дорогое, чем то, что подарил ей Барри. К нему была приложена карточка со словами: «Взамен того, что вы потеряли в Фонтенбло. Л. С.».

Рене вспыхнула от гнева. Как он смеет быть таким уверенным, когда она сама еще ничего не решила? И вспомнила слова Жанин о том, что Леон заранее знает, что все девушки влюблены в него. Видимо, решил, что и она не исключение.

Колетт смотрела на кольцо молча, как зачарованная. Ее восторгу не было границ.

— Какое красивое! — сказала она. — Наденьте его, мадемуазель.

Чтобы порадовать ее, Рене надела кольцо на третий палец правой руки. Оно подошло, но это было неудивительно: в салоне Леона ей сшили немало перчаток, так что ему не трудно было узнать ее размер. Вдруг в голове у нее промелькнуло, что вообще он слишком много знает обо всех ее физических параметрах.

— Нет, на другую руку, — стала просить Колетт. — Это ведь обручальное кольцо, да? А на правой руке во Франции носят кольцо только после женитьбы. А кто он, ваш любовник?

Рене торопливо сняла кольцо. Посмотрела на левую руку, но не смогла надеть его на тот палец, на котором носила кольцо Барри.

— У меня нет никакого любовника, — объяснила она Колетт. — Это от друга, взамен того кольца, которое я потеряла.

Черные глазки Колетт смотрели на нее с проницательной житейской мудростью. Она явно не поверила ей.

— Вы просто не хотите мне сказать, потому что я еще маленькая.

Рене вздохнула и положила кольцо обратно в коробочку. Она знала, что оно означало, но это не имело никакого отношения к любви. Это был залог серьезных намерений мужчины, которому была дорога память об умершей женщине.

В положенное время в Париж прибыли родители Жанин, и Леон выдал им специальные пропуска на премьеру показа. Жанин очень хотелось, чтобы Рене познакомилась с ними, но она была слишком измучена и вечерами ей хотелось одного — поднять ноги повыше и дать им отдохнуть, но понимала, что ее подруга в конце концов обидится, если она будет по-прежнему отклонять ее приглашения. Поэтому неохотно согласилась поужинать с семейством Синклер, хотя было уже довольно поздно. Они выбрали самый дорогой ресторан «Тур д’Аржан» — «Серебряная Башня» на Левом берегу. Как только Рене отпустили, она переоделась в белое вечернее платье и пошла искать Жанин, которая закончила работу раньше нее. Вышла в коридор и сразу же наткнулась на Леона, преградившего ей путь. Он выглядел очень усталым, бледным, его обычно безупречно аккуратные волосы стояли дыбом, на оливковом лице появились морщины, которых она раньше не замечала. Леон чуть не падал с ног от усталости. Он окинул взглядом ее платье и явно остался недоволен.

— Ты куда-то идешь так поздно?

— Да, месье.

— А мне-то казалось, у тебя и так достаточно длинный день, чтобы еще развлекаться после работы. Я не хочу, чтобы ты была похожа на привидение на нашем первом показе, дорогая, и к тому же у тебя будет еще много времени для развлечений потом. — И, не дав ей ничего объяснить, резко добавил: — А с кем ты встречаешься? С поклонником?

Женское кокетство подсказывало ей ответить, что это его не касается, но она подавила этот импульс, сознавая, что он коренится в желании заставить его ревновать, на что она рассчитывать не могла. Или могла? Он рассматривал ее, сведя брови в одну линию, и совсем не трудно было представить себе, что и на самом деле ревнует. Хоть Леон и не любил ее, он смотрел на нее как на свою собственность. Однако она ему не принадлежала — пока, во всяком случае. Рене рассказала про Синклеров, и Леон сразу успокоился.

— Постарайся не слишком задерживаться, — посоветовал он и, повернувшись к ней спиной, зашагал к себе в кабинет.

Заметив, как устало опущены у него плечи, ей захотелось броситься к нему, убедить его собрать вещи и поехать куда-нибудь отдохнуть, что было ему так необходимо, но она не осмелилась, боясь показаться навязчивой. С легким вздохом пошла дальше.

Родители Жанин ждали их у входа в ресторан, они оказались совсем не похожими на свою дочь. Рене представляла себе богатых нефтяных магнатов, высоких, импозантных, поскольку Жанин была как раз такой, а оказалось, что ее отец низенький, жилистый человек в очках, с большой лысиной, в плохо сидящем белом пиджаке, который он явно вытащил откуда-то из сундука по случаю поездки в Европу, и с ним его низенькая, пухлая, некрасивая жена.

— Привет! — Жанин помахала рукой, как только они вылезли из такси. Она была стройная и элегантная в изумрудно-зеленом платье без рукавов, которое облегало ее прекрасное тело, как вторая кожа.

Взгляд обоих родителей сделался одинаковым — исполненным обожания и гордости. Эдвин Синклер заторопился к такси, чтобы расплатиться с шофером, а Жанин тем временем познакомила Рене с матерью. Рене сразу прониклась симпатией к Мари Синклер, очень простой и естественной женщине, абсолютно неизбалованной внезапно свалившимся богатством, единственным свидетельством которого было ее ожерелье из жемчуга удивительно правильной формы. Она была в платье из немодной тафты с выбитыми на нем цветами и черном бархатном пиджаке. Услужливый официант проводил их к столику, который они заранее заказали; столик находился у огромного окна, за которым были видны освещенные башни собора Нотр-Дам. Официантов не обманула простая наружность их клиентов; по беспроволочному телеграфу кто-то успел передать волшебное слово «нефть», что дороже золота и драгоценностей, а Париж давно привык к эксцентрично одетым людям.

Из изобилия холодных закусок Рене выбрала кусочек свежей семги с гарниром, но позже поняла: она настолько устала, что способна лишь поковырять в ней вилкой. Эдвин Синклер, несмотря на поздний час, легко проглотил мангуста и салат с острым соусом.

Вскоре Рене узнала, что родители Жанин считают дочь самым главным своим достижением, гораздо более поразительным, чем обнаруженная нефть на их ранчо. Они походили на пару серых воробушков, которые каким-то чудом вывели райскую птицу. Непостижимая алхимия генов сотворила это чудо, потому что ее старший брат Эдди был скроен по образцу родителей. Он так и остался жить со своей семьей в родовом гнезде — на маленьком ранчо. Но нефть, неожиданно хлынувшая из скважины на нем, позволила Синклерам пойти навстречу огромным амбициям дочери. То, что ее взяли на работу в салон Себастьена, они восприняли со смесью гордости и боли, гордости — потому что она работала в одном из самых престижных домов моды Парижа, и боли — из-за разделяющего их теперь расстояния. Однако ее маму на самом деле больше всего огорчало отречение дочери от крестильного имени Джоанна.

— Ее назвали в честь моей матери, — пояснила Мари Рене. — Такое простое, хорошее имя, гораздо лучше этого глупого Жанин.

— Джоан — не очень подходящее имя для манекенщицы, — принялась убеждать ее Рене, стараясь не рассмеяться. — Хотя она могла бы назваться Жанной.

— Но я не француженка и не хочу ею быть, — возразила Жанин. — Мама, не огорчайся. Когда я брошу карьеру, снова стану старой доброй Джоан.

— И чем скорее это сделаешь, тем сильнее нас с отцом порадуешь, — строго прибавила ее мать. — Ты и так уже давно в отъезде, а бедный Родди Спенс все надеется, ждет, когда ты вернешься, и мы уже хотим внуков, а то я состарюсь и не успею с ними понянчиться.

— У тебя же есть два внука от Эдди, — напомнила Жанин, но, видимо, двое Эддиных детей принадлежали к низшей породе в глазах их бабушки.

Синклеры уже видели Жанин на подиуме, когда зимой ненадолго заезжали в Париж.

— Но на этот раз мы решили осмотреть Европу по-настоящему, — с удовлетворением рассказывала Мари. — Мы уже объездили Испанию и Италию, прежде чем приехать сюда. — Этот тур по Европе был исполнением их заветной, когда-то казавшейся нереальной мечты. Они хотели посмотреть долину Луары, а когда Жанин освободится, отправиться вместе с ней в Женеву.

— Мы были бы очень польщены, если бы вы согласились поехать вместе с нами, — сказал Эдвин. — Джоан нужна подруга ее возраста, чтобы ей не было скучно. Мы вас приглашаем, значит, все будет за наш счет, разумеется.

Рене поблагодарила их и объяснила, почему она не может поехать, но загрустила, представив себе швейцарские озера, которые казались ей такими манящими среди этой невыносимой городской жары.

— После первой недели показа работы почти не будет, — заверила ее Жанин, — а у Леона и без тебя куча девочек. Не знаю, почему он не может тебя отпустить с нами, может, ты все-таки его попросишь?

— Если вы употребите ваше обаяние, уверен, он вам не откажет, — галантно добавил Эдвин. — Я, например, не смог бы.

— Правда, попытайтесь его уговорить, — вступила и Мари. — Нам так хочется, чтобы вы поехали с нами.

Так как будущее Рене зависело от ее дебюта на подиуме, она еще не думала об отдыхе. У Леона наверняка свои планы, не включающие ее, поскольку, даже если их помолвка состоится, это ведь будет только деловое предприятие. Она подумала, что надо бы съездить домой, навестить семью, но внутренне сжалась от одной мысли о расспросах, которыми ее осыпят домашние. Конечно, в конце концов они все равно узнают, что она намерена предпринять, но Рене предпочла бы сообщить им об этом издалека. Может быть, Леон сможет ее освободить после того, как коллекция будет показана, какое-то время он ведь не будет создавать новые модели и, возможно, пойдет ей навстречу, позволив уехать сразу после выступления на пару недель. Поразмыслив таким образом, Рене пообещала этим славным людям, что поговорит с ним, хотя и сомневается в благоприятном исходе.

Когда же дошло до дела, Рене понадобилось все ее мужество, чтобы попросить его побеседовать наедине. Его лицо немедленно воодушевилось, загорелось от радостного предвкушения, и он тут же выгнал всех своих помощников из кабинета.

— Ты пришла сказать мне, что согласна принять мое предложение? — спросил он ее, когда они остались одни.

Она покачала головой, но, увидев, как вся радость сразу же исчезла с его лица, быстро прибавила:

— Думаю, мне придется это сделать, месье, вы правильно сказали, было бы непростительной глупостью с моей стороны отказаться от такой головокружительной карьеры, но я вам уже говорила, сначала я хочу быть уверена, что меня на самом деле ждет успех.

— В этом нет никаких сомнений, — заверил он, глядя на ее руку без кольца. — Я надеялся, что ты хотя бы станешь носить мое кольцо. Оно тебе не понравилось?

Рене положила драгоценность в боковой карманчик своего огромного чемодана, который всегда держала на замке.

— Нет, оно очень милое, — ответила она, — но я пока не имею права его носить… по крайней мере до той поры, пока мы окончательно всё не решим.

Он нахмурился. Он явно был раздражен; все нарастающее напряжение последних недель начало сказываться на нем.

— Тогда не понимаю, зачем ты отнимаешь у меня время. Я, как ты сама должна знать, очень занят.

— Да, я знаю. Простите, но это срочно. — И она торопливо объяснила ситуацию с Синклерами. — Мне кажется, для меня это было бы так удачно, — заключила она. — Я всегда мечтала попутешествовать.

— А тебе никогда не приходило в голову, что ты могла бы попутешествовать… со мной?

— Но это невозможно! — воскликнула Рене. — То есть я хочу сказать, ведь мы не женаты, и нам нельзя было бы… ну, то есть, знаете, мне не хотелось бы… — Тут она замолчала, покраснев от смущения.

— Я тебя понял, — согласился Леон. — Наверное, действительно могут возникнуть проблемы.

Он поигрывал ножом для разрезания бумаг, и ее взгляд упал на его длинные красивые пальцы. Она не смела взглянуть ему в лицо, коли на первый план в разговоре опять вылезла тема замужества.

— Ну хорошо! — Леон словно бы очнулся. — Сожалею, но не могу тебя отпустить.

— Ах, почему же? — Она была разочарована.

— Не очень удобно отпускать тебя в отпуск до закрытия салона. Мадемуазель Синклер отпросилась у меня заранее, и у нее действительно особые обстоятельства; потом, разве тебе не следует во время отпуска съездить домой, чтобы ознакомить семью с твоими новыми планами?

Это было как раз то, чего ей совсем не хотелось бы делать.

Он поднялся, показывая этим, что аудиенция закончена.

— Мы можем поговорить об этом позже, теперь у меня по горло важных дел, и я больше не могу терять время на пустяки.

— Конечно, мои дела пустяки по сравнению с вашей коллекцией! — сердито бросила Рене ему в лицо.

— Да, — подтвердил он. — Коллекция важней.

Кто-то уже стучался в дверь, а на столе звонил телефон, как бы подтверждая его слова. Леон снял трубку и, положив ее на стол, пошел открыть ей дверь, но, еще не дойдя до нее, вдруг обернулся.

— Мы обсудим твой отпуск, когда у меня будет больше времени и когда ты решишь, что намерена делать, — сказал он.

Рене вышла в узкий коридор, все еще кипя от возмущения. Она знала, тут всем одновременно предоставляют отпуск, когда салон в августе закрывается, но считала, что к ней Леон мог бы отнестись не так, как к другим. Он только что напомнил ей, что предполагаемая помолвка нужна лишь для того, чтобы оставить ее работать во Франции, и для нее он не больше чем работодатель. Ей пришлось сказать Жанин, что в ее просьбе ей отказали, чем вызвала град упреков со стороны ее родителей в адрес Леона, которого они назвали «подлым» и «бессердечным», что дало ей некоторое злорадное удовлетворение, хотя она и знала, что они не правы. Рене и представить себе не могла, что Леон отказался ее отпустить, потому что опасался больше ее не увидеть.

Они работали в воскресенье весь день — в понедельник начинался показ. Это был последний день июля, и завтра тщательно охраняемые секреты салона Себастьена станут достоянием всех. Даже после наступления темноты высокое узкое здание все еще утопало в море огней, и все руки в нем были заняты последними приготовлениями. Рене стояла в платье, которое без конца перешивалось, изменялось и, кажется, уже в сотый раз критически осматривалось Леоном.

Вновь бросив на него взгляд, он сказал:

— Снимай и выброси.

Рене, которая провела множество часов на его примерках, готова была разрыдаться. Все ее усилия оказались напрасными.

— Ну почему ты расстроилась? — спросил он ее по-английски, он всегда говорил с ней по-английски, когда рядом был кто-нибудь из персонала. — Иди переоденься, и я отвезу тебя куда-нибудь поужинать.

— Спасибо, в этом нет необходимости, — сказала она, не желая оказаться с ним тет-а-тет, когда оба они взвинчены и измучены. — Со мной все в порядке.

— Напротив, тебе это как раз необходимо, — заявил он. — А меня там, кстати, ждет очень важная особа, которая желает на тебя посмотреть.

«Деловой клиент», — подумала Рене устало, а вслух произнесла:

— Хорошо, месье, я пойду переоденусь.

Она надела платье с застежкой впереди и легкое пальто, удивившись, что Леон не велел ей надеть платье собственного дизайна, как он всегда делал, когда вел переговоры с клиентами. Пришел Пьер, чтобы проводить ее к главному входу, возле которого ее уже ждало такси — Леон редко сам водил машину в городе, — и Рене увидела его у выхода. Она ожидала, что он пошлет ее переодеться во что-нибудь более изысканное, но Леон просто бросил на нее быстрый взгляд и ничего не сказал. Сам он был одет очень официально — в тонкий пиджак и белую рубашку. Ей даже стало интересно, что это за клиент. Наверняка не покупатель, коли они не захватили с собой коробок с одеждой.

— А с кем мы едем встретиться? — спросила Рене нервно. — Это женщина или мужчина?

Хотя Леон и был очень усталым, сейчас с его лица сошло то напряженное, измученное выражение, которое было у него в последние три недели. Он казался более спокойным, а в его темных глазах сверкал задорный огонек.

— Это дама, — объявил он. — Очень дорогой мне человек, так что постарайся произвести на нее хорошее впечатление.

Любопытство Рене достигло пика, но он отказался отвечать на ее вопросы. Что увидит, то и увидит. Такси с трудом прокладывало себе путь через поток вечернего движения. Наконец они подъехали к мосту, который вел через реку к Сен-Луи, маленькому островку, который идет следом за островом Сите, как бычок за своей мамой. Рене уже была на острове Сите, который называют сердцем старого Парижа, где находятся Нотр-Дам и Дворец Правосудия, но до маленького острова пока не добралась. Но знала, что в последнее время он стал очень модным и элитным. Старые дома там переоборудовались в современные квартиры, создавая иллюзию тихого уголка в центре огромного шумного города.

Такси въехало в мощеный двор, окруженный высокими старинными зданиями, которые совершенно не давали шуму городских магистралей проникать сюда; казалось, что Париж далеко отсюда. Консьерж кивнул Леону, когда они вошли в облицованный камнем холл; оттуда они поднялись по затейливо украшенной резьбой дубовой лестнице на второй этаж. Леон остановился перед внушительной дверью, вставил ключ в замок и сказал:

— Я здесь живу, когда нахожусь в Париже.

Рене была потрясена. Помимо всего прочего, квартиры на острове Сен-Луи были фантастически дороги. Видимо, семейство Себастьен действительно, как и говорила ей Ава, не страдало от нехватки денег.

Дверь распахнулась, за ней оказался отделанный деревом коридор, в конце которого была видна открытая дверь в ярко освещенную комнату. Рене с интересом огляделась. Наконец они вошли в эту комнату с высокими окнами, выходящими на Сену, которая могла бы быть красивой, если бы Леон явно не превратил ее в продолжение своего офиса. Центральное место здесь занимал большой стол, заваленный кусками тканей и набросками. На стенах висели фотографии манекенщиц в одежде его дизайна, среди которых она узнала Селесту, Луизу и других своих недругов. Над камином — большая фотография Туанетт в свадебном платье. Ее дерзкий взгляд, казалось, был виден отовсюду. Возле открытого окна стояли три стула вокруг небольшого круглого столика, на котором были расставлены холодные закуски. Но не сама комната и не убранство ее поглотили все внимание Рене, а женщина, которая поднялась им навстречу. Она была немолода, ее волосы с седыми прядями были тщательно уложены, но женщина была еще хороша собой, и ее темные глаза казались знакомыми. Дама была в черном вечернем платье, с бриллиантовым ожерельем на шее. Накидка с бриллиантовой брошью висела на спинке ее стула. Рука, которую она протянула Рене, была смуглой, что составляло странный контраст с ее в остальном безупречно элегантной внешностью.

— Маман, это Рене, — сказал Леон. — Рене, это моя мама.

Рене чуть не вскрикнула от удивления, когда мадам Себастьен крепко пожала ей руку. Конечно, у Леона должна быть мать, но, помимо того, что его отец умер, она больше ничего не знала о его семье и никогда о ней не думала. И теперь, под оценивающим взглядом этой женщины, неловко зарделась. Надо же, Леон даже не удосужился ее предупредить!

Мадам сказала на безупречном английском:

— Дорогая моя, я так давно хотела с вами познакомиться. Леон столько мне про вас рассказывал. Проходите, садитесь, вы, наверное, устали, бедняжка. Я знаю, вы сейчас сдаете коллекцию, и прекрасно понимаю, что это такое. Я столько видела этих коллекций! Сначала их создавал мой муж, теперь — сын.

Она подвела девушку к стулу, а Рене тем временем воскликнула:

— Вы англичанка, мадам?

— Нет, — тут же вмешался Леон, — она стала француженкой, когда вышла замуж за моего отца, и никогда об этом не пожалела, правда, маман?

Мать и сын обменялись взглядами, и Рене вспомнила, как она засомневалась, когда возник вопрос о смене гражданства. Может быть, вся эта встреча нацелена на то, чтобы переубедить ее?

Она повернулась к Леону.

— Значит, вы наполовину англичанин? — Это объясняло множество несоответствий, которые она замечала в нем.

— Стопроцентный француз, могу вас заверить. — Глаза его сияли. — Что будете пить?

Он смахнул несколько выкроек с маленького шкафчика у стены, откуда были извлечены бокалы и поставлены на место выкроек. Его мать указала пальцем на бутылку, которая стояла в миске со льдом рядом со столом.

— Я заказала шампанское, оно холодное и освежит вас.

— Превосходно. — Он открыл его, а мадам тем временем недовольно смотрела на выкройки, валяющиеся на полу.

— Ах, эти художники! — воскликнула она. — Леон, милый, надеюсь, ты все это подберешь? Рене подумает, что тебя не научили элементарному порядку.

— Рене уже знает обо мне все самое худшее, — усмехнулся он. — А что касается выкроек, то мне их некуда положить; с ними разберется жена консьержа. Я плачу ей за это. — И он хитро скосил глаза на Рене.

— Ты неисправим! — вздохнула его мать и повернулась к блюдам. — Рене, попробуйте вот это, заливные куриные грудки. Ах, вам нужно как-то восстановить силы.

— Сначала вот это. — Леон протянул ей стакан пузырящейся жидкости и поднял свой бокал. — За успех моей новой манекенщицы Рене, я надеюсь, что это не последний тост, который будет поднят в ее честь.

— И за твое вечное счастье, мой милый, — добавила его мать, тоже поднимая бокал.

Две пары темных глаз смотрели на Рене с нежностью, и она раскраснелась.

— Я же говорил тебе, это единственная девушка на свете, которая еще не разучилась краснеть! — радостно закричал Леон, а Рене подумала: «Интересно, что еще он рассказал матери?»

В такой дружелюбной атмосфере невозможно было оставаться скованной. И хотя не говорилось ничего определенного, но мадам Себастьен разговаривала с ней так, словно они с Леоном уже были помолвлены, так что Рене почти убедила себя, что их помолвка будет настоящей, а не отчаянным средством сохранить ей работу.

Закончив ужин, Леон со вздохом поднялся.

— Все хорошее когда-нибудь кончается, — с сожалением произнес он. — Мне надо вернуться в салон, там у меня еще много дел. Я заказал такси, оно отвезет тебя домой, Рене. А маман ты довезешь до «Крийона», где она живет.

«Крийон», один из самых роскошных и дорогих отелей Парижа!

Рене тоже поднялась.

— А разве мне не следует вернуться с вами в салон? — спросила она. — Может быть, я пригожусь.

— Нет, не надо, хочу, чтобы завтра ты была у меня свежей и красивой, — сказал Леон. Он подошел к матери, поцеловал ее, затем поймал ее удивленный взгляд, повернулся к Рене, положил ей руки на плечи и слегка коснулся губами ее щеки. — Au revoir, chérie! — И ушел.

Каждая клеточка ее тела откликнулась на это нежное прикосновение. Положение становилось все более и более запутанным. Если бы только она могла любить Леона чуть меньше, или бы он полюбил ее хоть чуточку.

— Идите сюда, садитесь, — предложила ей добродушно мадам Себастьен. — Теперь мы можем поговорить по душам. Я так рада, что Леон нашел себе англичанку, а Леон все время твердит, что он истинный француз.

Рене села, чувствуя подвох, потому что мадам Себастьен явно не знала, на каких условиях они намерены совершить помолвку; она также явно была не в курсе, что он все еще любит Туанетт.

Их беседа по душам превратилась в монолог, в котором маман истово хвалила своего сына. Впрочем, Рене слушала ее с живым интересом. Она узнала, что Леон был единственным ребенком в семье, которого все обожали, и он с самого юного возраста обнаружил талант к рисованию. Образование получил в Англии, потому что его родители решили, что в английских школах учеников не так мучают занятиями, отдавая предпочтение играм и спорту на свежем воздухе.

— Я считаю, что очень полезно бывать на воздухе, — продолжала мадам Себастьен. — Я так жалею, что Леон не может себе этого часто позволить. Сама я редко приезжаю в Париж, предпочитаю наше загородное поместье Шатовье и почти всё время провожу у себя в саду. — Она вытянула сильно загорелые пальцы. — Леон считает, что у дамы не должны быть такие руки, однако розы у меня этом году просто чудесные! Он, наверное, приедет ко мне в отпуск. Надеюсь, вы тоже к нему присоединитесь, моя милая?

Ах, вот как Леон собирается уладить вопрос с ее отпуском после показа коллекции? Рене уклонилась от прямого ответа.

— Ну, я пока не знаю. Леон считает, что мне нужно съездить домой.

— Ах да, вы, наверное, давно не виделись со своей семьей, но, может быть, сможете успеть и то и другое?

— Возможно. — Интересно, как она сможет выдержать отпуск в обществе этих двоих, когда Леон будет изображать перед матерью жениха с помощью легких, ничего не значащих поцелуев, типа того, который только что ей подарил? Одно дело работать у него, и совсем другое — разыгрывать комедию, чтобы обмануть его маму. Рене вздохнула. Но с этой проблемой придется подождать.

Мадам Себастьен истолковала ее вздох по-своему.

— Ах, уже так поздно, вы, должно быть, устали. Интересно, такси уже подали? Знаете, я не пойду на показ коллекции — толпа утомляет меня, и потом, я столько уже их видела, и у Леона, и у Жака.

— Но разве он не будет против?

— Ничуть. Леон говорит, что у меня совершенно нет чутья на моду, кроме того, он не любит смешивать дом и семью с работой. — Он взяла трубку внутреннего телефона, чтобы спросить, приехало ли такси. — Нет, пока не приехало? Надеюсь, о нас не забыли? — Она положила трубку. — Разумеется, вы должны знать, дитя мое, что Леон в финансовом положении не зависит от своего салона. У нас много недвижимости и там, и здесь, в том числе ряд домов на улице Жарден. Это было приданое его бабушки, и с тех пор растет в цене с каждым годом. Леон вполне мог бы бросить свой бизнес в любой момент и жить безбедно.

— Но он не желает этого, — сказала Рене. — Мне кажется, что салон для него значит все. — Едва заметная горечь окрасила ее голос, и мадам положила ей руку на плечо.

— Ну-ну, не надо ревновать его к работе, — произнесла она серьезно. — Леон просто четко распределяет приоритеты.

Рене решила, что, пожалуй, это так, и она явно не на первом месте, а тащится где-то в конце после салона и памяти об Антуанетт. Ее глаза невольно остановились на фотографии над камином, заснятая на ней девушка, казалось, посмотрела на нее насмешливо, как бы говоря: «Эта шарада весьма забавна, только тебе никогда не переиграть меня, дорогая!»

В это время зазвонил телефон, и им сказали, что такси прибыло.

На следующее утро в салон набилось множество людей, в основном привилегированные представители прессы, которым было разрешено фотографировать в очень ограниченном объеме. Где-то в задних рядах расположилась семья Синклеров, а в самом первом ряду Рене увидела Аву Брент. Рене спускалась по ступеням в своем наряде «Весна» и на минуту замерла на месте. Увидеть свою бывшую работодательницу было все равно что почувствовать руку, которая протянулась к ней из далекого прошлого, но она быстро пришла в себя, поворачиваясь направо и налево, останавливаясь в определенных позах. А потом была слишком занята, чтобы вспоминать про Аву Брент.

По мере того как шоу шло дальше, ей стало казаться, что ее появления сопровождаются более громкими и более продолжительными аплодисментами, чем других девушек. Аудитория уже узнавала ее в новых нарядах, и стоило ей только появиться на первой ступеньке, как начиналась овация. Конечно, ей достались почти самые эффектные наряды маэстро, но все-таки…

— О небо! — воскликнула одна из костюмерш. — Кажется, что Туанетт ожила и снова с нами!

— У тебя все получилось, дорогая, — шепнула ей Жанин, которая потела в прелестном коричневом наряде, отделанном серым мехом, когда Рене проходила мимо нее. — Полный успех.

«Это потому, что я похожа на Туанетт», — грустно думала Рене. Она слышала слова костюмерши.

Когда показ закончился, Леон, как было принято в салоне, зашел похвалить девочек.

— Vous êtes bonnes jeunes filles, très, très bonnes[2]. — Он повернулся к Рене: — A ты, моя малышка, была как раз такой, как я и рассчитывал, — ravissante[3]!

Рене сразу воспряла духом.

После двухчасового перерыва шоу должно было быть показано во второй раз, и все должны были быть к этому моменту свежими, будто еще не выступали. Синклеры каким-то образом проникли в комнату для переодеваний, чтобы поздравить обеих девушек, прежде чем отправиться в турне по замкам Луары. Они еще раз выразили свое огорчение по поводу того, что Рене не сможет поехать с ними, и обещали непременно повидаться с ней, когда вернутся в Париж. Потом мадам Ламартен выгнала их, сказав, что посторонним вход сюда запрещен, девушкам надо отдохнуть перед следующим показом. Рене была так возбуждена и преисполнена эмоций, что смогла пообщаться с ними только совсем поверхностно. Пока Жанин договаривалась с Пьером, чтобы он пошел и купил им чего-нибудь поесть (кофе они могли сварить на месте), она решила немного подышать свежим воздухом.

Как только Рене тихонько прокралась к заднему выходу, она сразу же столкнулась с Авой Брент, которая нетерпеливо смотрела на дверь.

— Я повсюду ищу тебя, — заговорила редактор. — К сожалению, не могу пригласить тебя на обед, потому что у меня назначена встреча. Поздравляю, блестящий дебют в качестве манекенщицы! Нет сомнений, высокая мода — это твое дело, Рене, ты была просто превосходна.

В самом деле это была очень высокая оценка в устах Авы, и Рене поблагодарила ее, немного покраснев.

— Мне так не хватает тебя, Рене, — продолжала Ава. — Ты была одной из лучших моих моделей, а теперь, как я понимаю, мы не скоро увидим тебя в Лондоне?

— Не скоро, — подтвердила Рене, — теперь неизвестно когда.

Ава распрощалась ней, и Рене вышла на улицу с чувством бурного ликования. Ава была опытная, закаленная дама и не бросала на ветер пустых комплиментов, и раз она сказала, что Рене выступила превосходно, значит, так оно и есть. Она не провалилась. Добилась успеха сама по себе, доказав тем самым, что «Рене» ничуть не хуже «Туанетт». Пусть Леон не любит ее, но он ею гордится. Он сказал, что она оправдала все его надежды. Если нет другого выхода, что ж, она согласится на эту несерьезную женитьбу, и со временем ей, возможно, удастся заставить его забыть Антуанетт. Тут она вспомнила с больно сжавшимся сердцем его слова, что он никогда не будет приставать к ней «в этом смысле». Но мужчины славятся переменчивостью, и, в конце концов, не может же он скорбеть об Антуанетт вечно? Девушка умерла, но Рене-то жива. Она шла по улице, не замечая толпы вокруг, и строила воздушные замки. Как было глупо сомневаться и колебаться хоть минуту, когда Леон сделал ей предложение, или пугаться возможных неловкостей, которые Леон может легко преодолеть. Это был ее шанс завоевать то, что дороже всего ее сердцу, а если у нее не получится завоевать его любовь, она найдет свое счастье хотя бы в том, что будет работать у него, делить с ним успех, вдохновлять его на новые творения, которые столько для него значат. Как только пройдут первые показы коллекции, она объявит ему о своем решении. С ним ничего не случится, если он немного подождет и побеспокоится. Рене понимала, Леон не сомневается в том, какое решение она примет, но ведь он также не сомневался и в том, что ее ждет успех.

Рене пошла обратно в салон не чувствуя земли под ногами.

В течение следующих нескольких дней коллекция была показана коллегам-профессионалам, потом заграничным покупателям, частным клиентам, а после этого в салоне должны были проходить ежедневные небольшие парад-алле до тех пор, пока он не закроется до следующего сезона.

Рене почти не видела Леона. Между показами и вечерами он был занят тем, что развлекал представителей промышленности, главных редакторов журналов мод и глав других салонов моды. Жанин должна была уехать с родителями в воскресенье и не переставала выражать сожаление, что Рене не едет с ними. Селеста, для которой успех Рене был мучителен, постоянно отпускала замечания насчет иностранок, которые понаехали и отбирают хлеб у честных французских тружениц. Жанин, которая могла быть спокойна, потому что с ней заключили контракт на много месяцев вперед, предупредила Рене, что Селеста устроит ей какую-нибудь пакость, если представится такая возможность. Успокаивая себя мыслью о сделке, которую предложил ей Леон, Рене только улыбнулась на это, хотя порой задавала себе вопрос, а не имеет ли Селеста какого-нибудь отношения к тому, что ей не продлили рабочую визу? Возможно, она нажаловалась в Бюро иностранных рабочих. В какую ярость она придет, думала Рене, когда узнает, чем закончился отказ оставить ее работать во Франции. С таким определенным, обеспеченным будущим, вся в мечтах, она, казалось, лучилась внутренним счастьем, когда демонстрировала в салоне новые произведения Леона. Ее так и подмывало надеть колечко, которое подарил ей Леон, но она не решалась, представив себе неизбежные расспросы Жанин. Рене инстинктивно понимала, что подруга не одобрит их помолвку и выскажет многочисленные сомнения не в пользу этой затеи, которые она сама постоянно от себя отгоняла. Когда Жанин вернется из отпуска, дело уже будет сделано. Впрочем, и сейчас уже все практически решено. Как-то Леон позвал ее в примерочную в конце показа, когда она еще не успела снять свадебного платья, которое демонстрировала.

— Теперь уже нет сомнений в твоем успехе, — сказал он ей многозначительно. — Так что ты не можешь все это игнорировать.

— Я и не собираюсь, — ответила она покорно.

Послышался голос Пьера, который звал месье Себастьена.

— Ну вот! — простонал Леон. — Ни минуты покоя. Ну хорошо, на следующей неделе, chérie, мы с тобой снова поедем в Фонтенбло и… э-э-э… и окончательно закрепим нашу сделку.

Сердце у Рене забилось очень быстро. В его глазах и голосе была такая нежность, каких она никогда у него не видела раньше. Неужели, неужели он уже начал забывать Антуанетт? Неотвратимый голос Пьера слышался уже где-то совсем близко.

Леон вздохнул:

— Ладно, мне пора идти. — Он откинул в сторону занавеску, которая скрывала их. — А ты будешь очень красивой невестой, — сказал он, повернувшись к ней, и ей послышалось, что он прошептал: — Моей невестой, — и сразу же ушел.

Она пошла переодеваться, ее душа парила в небе на волнах надежды и восторга.