Парижское приключение

Глава 8

Еще не прошло и месяца с тех пор, когда Рене была в этой комнате с окнами на Сену, где ее встретила мать Леона. Но теперь ей показалось, что это было давным-давно, потому что тогда она еще не знала, что Антуанетт жива, и ее перспективы на будущее сильно отличались от нынешних. Да и сама комната выглядела совсем по-другому при солнечном свете, чем в полутьме прошлого ее посещения. Теперь она еще больше походила на рабочий кабинет Леона.

Он сразу же прошел к огромному столу, заваленному набросками и выкройками, сел в крутящееся кресло, пошарил в куче бумаг на столе и начал что-то быстро писать. Рене стояла и смотрела на его склоненную темноволосую голову. Она часто видела его в такой позе. Сердце ее преисполнилось любви и горячего желания. Не поднимая головы от бумаг, Леон пригласил ее присесть. Она побрела к стульям, стоявшим у высокого распахнутого окна. С портрета над камином на нее смотрела Антуанетт в подвенечном платье и триумфально улыбалась. Рене подумала, что, наверное, у ее соперницы скоро будет настоящая фата и настоящее свадебное платье от Леона. Она пошарила в сумочке в поисках кольца, которое принесла с собой.

Леон встал, подошел к ней, держа в руках конверт.

— Я выписал вам чек на лондонский банк, в котором есть корреспондентский счет моего салона, — сказал он.

Рене механически взяла конверт из его рук:

— Спасибо, месье, — и протянула ему кольцо. — Я должна вернуть вам его. Давно уже надо было это сделать.

— Это? — Он, не понимая, уставился на ее. — А, да, вспомнил! Может быть, оставишь его себе, Рене? Носи, ты его заслужила.

— Нет, не могу, оно слишком дорогое. — Она положила кольцо на стол. Ей никогда не объяснить Барри, откуда оно у нее взялось. Камни ярко сверкнули в солнечном свете.

— Хотите, я напишу вам рекомендации? — предложил Леон.

— Нет, спасибо, думаю, в этом нет необходимости, месье. Я уже говорила вам, что намерена совершенно оставить модельный бизнес.

— Жаль.

Такие безличные официальные слова, а у нее разрывается сердце. Рене приподнялась со стула.

— Можно мне идти, месье, если это все?

— Сначала вы должны выпить со мной. — Он позвонил в звонок.

— Колетт может проснуться и спросить меня. — Нет смысла продолжать эту агонию, хотя ей так не хотелось уходить, потому что она вряд ли когда-нибудь еще его увидит.

— Она будет спать еще несколько часов.

В комнату тяжело ввалилась жена консьержа. Она была старая, дородная и что-то ворчала себе под нос. Леон о чем-то ее попросил, и ее морщинистое лицо тут же расцвело улыбкой, когда он положил ей в руку несколько банкнотов.

— Да, месье, я мигом.

— Ах, всегда можно быстро получить услугу, если только хорошо за это заплатишь, — сухо заметил Леон, когда старуха вышла из комнаты. Он стоял, облокотившись на раму окна, глядя вниз, на черную глянцевую поверхность реки.

Рене украдкой наблюдала за ним, пытаясь запечатлеть в памяти каждую черточку его ненаглядного лица на всю оставшуюся жизнь. В старой, обшитой деревом комнате было тихо, и, когда раздался внезапный гудок парохода, оба вздрогнули. Леон повернулся к ней с тем вопросительным взглядом, который она часто подмечала у него.

— У вас очень красивые глаза, — сказал он ей. — Такие выразительные, однако они скрывают ваши искренние чувства, так что могут легко обмануть.

— Может быть, это и к лучшему, — отозвалась она с облегчением. Обычно Рене боялась, что они выдают ее истинные чувства.

Леон вздохнул и снова повернулся к окну, и так они молчали, пока не вошла старуха с подносом, на котором стояли два высоких тонких бокала с янтарной жидкостью.

Все еще стоя, он поднял свой бокал в ее честь:

— В добрый путь, Рене, и удачи.

— Спасибо, месье.

Снова наступило молчание. Чтобы нарушить его, Рене сказала как только могла оживленно и легко:

— А вы собираетесь куда-нибудь в отпуск, месье?

Он пожал плечами:

— Поеду на несколько дней в Шатовье, потом опять буду работать. Работа — это все, что у меня теперь осталось.

Он еще не знает, что Антуанетт скоро вернется к нему! Однако тут ей пришло в голову: как-то странно, что все это время он не очень-то настойчиво наводил о ней справки. Вроде должен был понимать, что она уже могла выздороветь, как-то это совершенно не в его характере — вот так легко опускать руки. Правда, Антуанетт заявила, что не желает его больше видеть, но он ведь должен был понять, что она сказала это тогда в состоянии аффекта. Просто не мог не понять.

Остановив поток своих размышлений, потому что это была уже не ее забота, Рене осушила бокал и встала:

— Мне на самом деле уже пора возвращаться в пансион.

— Да, хорошо, я вас отвезу, — отозвался он, но не двинулся с места. — Рене, мне так тяжело отпускать вас.

— Месье, мне тоже нелегко уезжать, — сказала она почти шепотом, и ее глаза наполнились слезами. Сквозь слезы она увидела, как он сжал кулаки.

— Господи, детка! — сказал он хриплым голосом. — Ну не гляди на меня так! Я ведь сделан не изо льда!

Рене подняла голову, посмотрела прямо ему в глаза и увидела в их темной глубине такую муку, что искра истины вдруг мелькнула для нее сквозь всю путаницу взаимонепонимания и ошибочных выводов. Она невольно сделала к нему шаг, протянула руку и прошептала:

— Леон… — Голос у нее сорвался.

Он тоже бросился к ней, и на этот раз она не отпрянула от него. Леон заключил ее в объятия, а она прильнула к нему, и их губы слились в долгом страстном поцелуе.

— Наверное, никогда я не пойму этих англичан, — заявил Леон некоторое время спустя.

Они сидели в одном кресле, он держал ее так крепко, словно не собирался отпускать всю жизнь.

— Ты же сам наполовину англичанин, — напомнила ему Рене, все еще не веря тому, что с ней происходит. Может, она скоро проснется на своей узкой кровати в пансионе и поймет, что это был только эротический сон?

— Нет, я не англичанин. Я же говорил тебе, что моя мать стала француженкой, когда вышла замуж за отца, так же как и ты станешь француженкой, моя Рене, и я верю, что ты больше никогда не будешь скрывать от меня своих сердечных чувств. Все эти недели, что мы были вместе, ты казалась мне такой холодной и недоступной, что даже в Фонтенбло я не посмел тебя поцеловать. Я боялся, что ты дашь мне пощечину или спрыгнешь вниз со скалы.

— А ты тогда заявил, что никогда не побеспокоишь меня в этом смысле. Но ты не сдержал своего слова, месье Себастьен!

— Провокация была слишком сильной. Ах, Рене, я тогда сказал это с огромной горечью. Я так долго, так терпеливо ждал, но тогда показалось, что мне никогда не растопить твое маленькое ледяное сердце.

— Оно уже давно принадлежало тебе, — прошептала она, — и ты ведь уже предложил мне стать твоей женой.

— Я должен был как-то удержать тебя во Франции. Все еще надеялся. Видишь, у меня был как раз случай традиционного coup de foudre[7]. Он настиг меня в том зале в отеле «Эрмитаж». Помнишь?

— Еще бы, разве такое можно забыть!

— Правда? Ты меня удивляешь, дорогая. Ты даже представить себе не можешь, как мне было неприятно разыгрывать из себя жестокое чудовище с маленьким Пьером, но я очень хотел как-то заманить тебя в Париж. Не знал, как жить дальше, не видя тебя.

— Но все равно я сюда не приехала бы, если бы Барри не поступил со мной так дурно.

— Ах, какой чудесный этот месье Барри! Он, верно, большой дурак и, по-моему, никогда тебя не любил.

— Он не может любить так, как ты.

Леон понял это за предложение продемонстрировать, как он ее любит, что и сделал. Их воспоминания на некоторое время прервались. Зардевшись и хохоча, Рене отпихнула его от себя.

— Если бы ты был посмелее, — сказала она, — я бы обо всем догадалась гораздо раньше. Я так удивлена, что ты, именно ты, оказался таким застенчивым в любви, Леон.

— В любви все застенчивы, — мрачно заметил он. — И потом, я ведь получил образование в Англии. Я знаю, что английские девушки обожают мальчиков спортивного типа — крутых парней, по-моему, их так называют, да? Я так боялся, что ты примешь меня за изнеженного слащавого полумужчину, кутюрье.

— О, Леон! — Рене приложила пальцы к его губам. — Вот уж ерунда! Значит, ты переплыл залив в то утро, только чтобы показать мне, какой ты крутой?

Он пристыженно засмеялся:

— Ну, это вполне простительная бравада! Но почему, дорогая, ты играла в такую недотрогу? Неужели не догадывалась, что я надеюсь и жду от тебя только знака?

Она отодвинулась от него. Ей не хотелось портить этот волшебный момент упоминанием Антуанетт, но так как эта француженка была центральным моментом во всей истории, ее нельзя было обойти молчанием.

— Понимаешь, Леон, — неохотно начала она, — с самого начала я была уверена, что ты любишь Антуанетт Морель.

Как она и боялась, при упоминании этого имени его лицо помрачнело, рука, обнимавшая ее, обмякла. Рене выскользнула из его объятий и даже немного отошла, при этом чувствуя, как сжалось ее сердце.

— По-моему, ты и до сих пор сохранил это чувство, — грустно сказала она. — А Туанетт возвращается. Я… я видела ее, она хочет снова поступить к тебе в манекенщицы и выглядит просто потрясающе. Между прочим, сказала, что мне и мечтать нечего соперничать с ней…

Леон вскочил на ноги:

— Она дитя дьявола! — Он странно посмотрел на Рене. — А когда и как тебе удалось встретиться с ней, дорогая? Мне казалось, что она скрывается от всего мира.

Запинаясь и останавливаясь, Рене рассказала о том, что узнала от мадам Арно, и про визит на улицу Жарден. Она не смотрела на Леона, пока говорила, и он выслушал ее в полном молчании. А когда Рене закончила и украдкой взглянула на него, то увидела, что он сидит бледный, нахмурившись.

— Значит, вот что происходило все это время, а я ничего не знал! — воскликнул Леон. — Бедная моя малышка, как же эти две… — он употребил английское слово, каким Жанин охарактеризовала Антуанетт, — заставили тебя страдать! — Он подошел к Рене, положил обе руки ей на плечи и, страстно глядя в ее глаза, сказал: — Рене, моя малышка, ангел мой, прошу тебя, верь мне. Я никогда не любил эту женщину. Ее невозможно любить — она тщеславна, эгоистична, мелка и мстительна.

— Но очень красива, — возразила Рене.

— О да! Внешне привлекательна, с этим нельзя не согласиться. Я восхищался ею, как восхищаются прекрасной картиной. В каком-то смысле я создал ее; она была как дитя улицы, когда мы впервые встретились. Мне нравилось учить ее позировать, ходить по подиуму, потому что у нее были врожденная грация и вкус. Это я готов признать, но никогда, никогда она не привлекала меня как женщина. Но все равно я чувствовал ответственность за ее судьбу. А после того случая из-за моего безбожного легкомыслия сделал все, что было в моих силах, чтобы исправить положение. — Он криво усмехнулся. — Она мне немало стоила, сама видела, хотя врач сказал мне с самого начала, что ожоги у нее поверхностные. Она не желала меня видеть и через свою мать передавала мне самые неприятные послания. Наконец я устал делать бесконечные попытки к примирению и, когда мне сообщили, что она не желает меня больше видеть, сказал мадам Морель, что испытываю те же чувства. Но теперь, мадемуазель, похоже, передумала? — Рене все еще не могла избавиться от своего убеждения, что Леон неравнодушен к Антуанетт. А он между тем продолжал: — Поздно. Я больше не желаю мириться с ее оскорблениями и шантажом. И никогда не возьму ее к себе в салон. — Затем, заметив сочувствие на лице Рене, добавил: — Не стоит жалеть ее. Многие другие дома моделей с радостью ее примут к себе.

Все еще не в силах до конца поверить Леону, Рене отвела взгляд от его лица и посмотрела на фотографию над камином:

— Но у тебя все еще висит ее фотография.

Он тоже посмотрел на Антуанетт в свадебном наряде.

— Господи, я и внимание перестал обращать, что это она. Эту фотографию я повесил только из-за платья. Это произведение искусства было одним из моих лучших достижений. За него я получил первый приз на Венецианском конкурсе высокой моды. Но сейчас мы это исправим.

Он снял фотографию Антуанетт и поставил ее на пол лицом к стене. Потом исчез в комнате, которая, как полагала Рене, была его спальней, и вернулся с какой-то другой картиной в руках.

— А вот эта мне дорога не из-за платья, а за то, кто в нем, — сказал он и повесил ее на то же место.

Рене вскрикнула от неожиданности — это была она сама в янтарном вечернем платье, которое показывала в «Эрмитаже».

— Наш милый Билл Симмонс прислал мне несколько твоих снимков, — пояснил Леон. — Этот я попросил увеличить. Знаешь, сколько бессонных ночей я разговаривал с твоим портретом и поверял ему мои чувства — все, что не смел сказать тебе лично.

— Ах, жалко, что я всего этого не слышала! — лукаво поддразнила его Рене.

— Это очень прискорбно, — согласился он, — но больше мне не нужны слова, чтобы выразить мои чувства.

Однако, когда он подошел к ней, она слегка отодвинулась.

— Я буду продолжать работать в твоем салоне? — спросила Рене.

— Нет, ни за что!

— Тогда, без меня и без Антуанетт, кто же будет демонстрировать твои модели?

Он неопределенно взмахнул рукой:

— Какая разница, chérie? У меня будет то, что для меня дороже всего на свете — обожаемая жена.

Он обнял ее, и в тихой комнате, под негромкий плеск Сены за окном, Рене познала весь восторг счастливой, взаимной любви.