Парни Э. Война богов: Поэма в десяти песнях с эпилогом

Любовники, попавшие в фавор,

Младые и седые волокиты!

Привыкли вы злословить с давних пор,

И непочтительны, и ядовиты,

О дамах, благосклонных к вам, о всех,

Кто угодил, к несчастью, в ваши сети,

О тех, кто не попался, и о тех,

С кем никогда не приключится грех.

Не стыдно ль? Даже праведницы эти

Для пересудов вам дают предлог...

О род мужчин, о род неблагодарный

И ветреный! Ужели столь коварно

Свои права использовать ты мог?

Красавицам расставил ты ловушки

Соблазнов всевозможных; в ход пустил

Заботливость, и лесть, и побрякушки,

Чувствительные вздохи не забыл.

Должны бороться женщины и с вами,

И со своими нежными сердцами;

И в слабости еще их упрекать

Вы смеете, черня их без опаски...

Вы подлы, злы! На сладостные ласки

Кладете Вы бесчестия печать.

Неблагодарно это и трусливо!

Когда бы наделила слабый пол

Природа силой Геркулеса — живо

Язык ваш стал бы вежлив, а не зол.

Презрение да будет вам уделом

Заслуженным! Уверены, что месть

За дерзости (их все не перечесть)

Не поразит вас — походя, меж делом

Вы нежный пол язвите все смелей,

Хоть лести подливаете елей.

Немилость женщин — вот вам наказанье.

К ним проявлять умейте состраданье!

Терпимее быть надо и скромней.

Глаза на их ошибки закрывайте,

Любовников секреты уважайте,

И зависти не следует питать.

Примеру тех святых не подражайте,

Что вздумали (мне стыдно и писать)

Насчет Марии языки чесать.

В то время как часть ангелов из рая

На все лады твердила «Отче наш»,

Отправилась в разведку часть другая,

И с ней такой произошел пассаж:

В стене открылась дверца потайная...

Схватились за оружье, и глядят:

Идет дитя, и женщин с ним отряд.

То был Амур, и с ним — толпа прекрасных

Вакханок... Ждет героев западня:

Ведь прелести жриц этих сладострастных

Всех соблазнят, не одного меня

Святые все ж немного ободрились,

Сомкнув ряды, пошли навстречу им.

Противницам пленительным своим.

Которые бежать не торопились.

«Они совсем не ждут от нас обид»,

Рек Исраил. — «Мне нравятся богини».

Заметил Иоанн. — «Их внешний вид

Дает понять, что это — не княгини».

«А что это в руках они несут?»

«Какой-то жезл и гроздья винограда».

«Должно быть, за припасами идут

Красоточки; бояться их не надо».

«Обвиты станы шкурами пантер».

«А как мила игривость их манер».

«Плутовочки увенчаны цветами».

«Увидев их, забудешь голод, боль!»

«Какие кудри! Черные как смоль,

И ветерок их треплет за плечами».

«А вот бежит ребенок... Белокур,

Смазлив, пригож он; то, кажись, Амур».

«Нет, это не сыночек Кифереи,

Походит на сатира он скорее,

Хоть с крылышками этот мальчуган».

«А где повязка, лук его, колчан?

Копытца-то, глядите! Сей ребенок,

Чей взор нескромен, просто сатиренок».

«Мне нравится он, впрочем, и такой

Амуру он, наверно, брат родной».

Возможно, что педантам недовольным

Сей разговор покажется фривольным.

Известно: скромность воинам чужда...

Должно быть, в полной праздности беда,

Что к вольностям умы располагает.

Не верят скромной доблести бойцы,

Чье ухо быстро к брани привыкает

И к грубостям. Ведь даже мудрецы,

В их общество попав, довольно скоро

Приобретут манеры мушкетера...

Но речи воинов небесных сил

Критиковать нам, людям, не пристало.

Вакханкам громко крикнул Исраил:

«Остановитесь!» — «Ладно!» — отвечала

Одна из них. — «Хотим мы знать, куда

Спешите вы? Зачем пришли сюда?»

«Мудрец сказал, что счастия основа

Лишь на земле... На небе нам давно

Наскучило; хотим на землю снова».

«Однако здесь ходить запрещено.

Мне огорчать вас, право, неприятно».

«Хоть ваша речь, воитель, и строга,

Но, видно, вы нисколько не брюзга.

Ваш взгляд нежней, чем речи... Вероятно,

За знатных дам вы приняли всех нас?

Ошиблись вы, могу заверить вас.

Ужель к гризеткам вы не снизойдете?»

«Своим богам припасы вы несете,

В ущерб нам, христианам». — «Нет, клянусь,

Они — для нас! Ведь у бессмертных вкус

Совсем иной, мы не таим секрета».

«Действительно.. . Но разве кисть вот эта

Владык спесивых ваших не прельстит?»

«О, даже Ной такую не взрастит,

Неправда ли?» — «Возможно». — «Не хотите ль

Попробовать?» — «Спасибо, не хочу».

«Отведайте, прошу вас, небожитель!

Уже собратья ваши по мечу

С подругами моими завтрак скромный

Охотно делят». — «Ладно, я молчу,

Давай! А виноград твой — не скоромный?»

«О нет!» — «Моя признательность огромна

Да, вкус отменный, что и говорить!

Ты знаешь: путешествовал давно я

По Сирии; в гостях бывал у Ноя,

В его шалаш случалось заходить.

Был чествуем я старым Авраамом,

А также Лотом, в городе том самом,

Чье имя оскорбляет красоту;

Везде меня радушно принимали,

Отборными плодами угощали...

Когда-то гроздь я пробовал и ту,

Которую посланцы Моисея

Из ханаанских кущей принесли.

Она была вкусна; твоя — вкуснее!»

Святые нахвалиться не могли.

Они не ощущали беспокойства,

Забыв гроздей магические свойства.

Был Исраил немало удивлен:

Покинуло его благоразумье,

Шальное овладело им безумье...

Как весел стал, словоохотлив он!

Такой же грех с другими приключился:

Все охмелели... Своего добился

Не силою, а хитростью Амур;

Успех велик был, даже чересчур.

Блаженным он без всякого стесненья

Коварные вопросы задавал,

И про исход ночного приключенья

Приапа и сатиров разузнал.

Он отомстит: хоть мал он, да удал.

Как много их, жриц Бахуса задорных!

Как томен взор очей их страстных, черных!

Они ласкают взапуски святых,

Их лысины венками украшают,

И прямо в рот им гроздья выжимают;

Нескромны все прикосновенья их.

Остатки смысла здравого девались

Неведомо куда у бедняков.

Какие речи без обиняков,

Какие тут «амини» расточались!

Пьянеет быстро всяк слуга Христов...

Но кое-кто из старых ворчунов,

Шалить и бедокурить неспособных

(Амур к ним подступиться не дерзнул)

Не может, видя с завистью разгул,

От замечаний удержаться злобных.

В обители священной как грешат!

Нечестие господь наш покарает:

Возмездья бог, он все на свете знает.

Прямехонько вы попадете в ад!

Бесстыдники прикинулись глухими.

Забыли вы, что ваш создатель, бог,

За этот грех вас уничтожить мог?

Врешь, мы богами созданы другими.

Ты еретик!

Ужель не знает он,

Что всюду, с незапамятных времен,

В бесплодных духов верили народы

Евреи, христиане-сумасброды

И прочие? Найдя на небе нас,

Просили жить не ссорясь, с их богами.

Им Гавриил ответил: «В добрый час!»

Вот с этих пор мы и знакомы с вами.

Молчи и в школу ворочайся, Влас!

Вы крали у браминов, у халдеев,

У персов и у греков их богов,

Невежество заботливо взлелеяв

От Нила вплоть до Ганга берегов,

Вы шарили повсюду, подбирали

Обрывки и лохмотья всяких вер

И в Сирии их наскоро сшивали

Безвкусица на собственный манер!

Напялив эту ветошь из химер

Ее творцами слыть решили смело.

Твой змий — из Финикии, знамо дело

В другой Эдем пробраться он успел,

Но быстро неудачу потерпел.

Мой — с яблоком. Оно красиво было.

Однако любопытство соблазнило

До Евы и Пандору. Сей рассказ

Своим пером испортил ты, приятель.

Какая чушь!

Скажи без дальних фраз:

Ты и потопа первый описатель?

А разве нет?

Мой друг, ты — шарлатан!

Девкалион, Огигий...

Правый боже!

Гвенолий наш учен!

Он просто пьян.

Карп держит речь!

Он пьян, на то похоже.

Наверное, в гроздях был скрыт дурман.

Верни же Вакху жезл его волшебный

И рог двойной, для пиршества потребный!

Ей-богу, я нечаянно их взял.

Он признает вину! Какой скандал!

А ваш Самсон, смешной и неуклюжий?

Он хуже Геркулеса, много хуже,

Хоть оба женщиной побеждены.

А Иеффая глупая затея

Напоминает нам Идоменея.

Вы замолчите ль, горе-болтуны?

Вы хвалите Навина, впав в гордыню

Он Амфиону плохо подражал:

Один построил пением твердыню,

Другой, фальшивя, стены разрушал.

Несправедливо это замечанье!

Глумятся над евреями они,

Хотя давно б пропали без родни:

Коль уберут подпоры — рухнет зданье.

Христос-еврей; еврейка зачала

От Духа...

Троица! Ха-ха! Не знают,

В чем превосходство этого числа,

И все ж его другим предпочитают.

Давным-давно на Инда берегах

Наводит Брама-Вишну-Шива страх.

Так Троицу индусы тоже знали?

Свою и египтяне почитали:

Изида, Гор, Озирис-Бог-отец

Мы Троицу увидим, наконец,

И в странах отдаленнейших. Сраженье

Мы с Троицей языческой ведем.

Ты убедишься, мой любезный, в том,

Что все это не ново, сочиненье

Философа Платона прочитав.

In vino veritas.[1] Он пьян, но прав.

По-гречески?

Должно быть, по-латыни.

Вот пьянства вред! Он невменяем ныне.

Скажи, в Христа ты веришь, пустослов?

Так спрашивать, мой друг, неделикатно.

Distinguo.[2] Хоть я верую, понятно,

Что мудр Христос, но мало ль мудрецов?

Я чту и Зороастра, и Сократа,

И Лао-Цзы, седого азиата;

Им подражал Христос, и он не нов.

А для чего, скажи без пререканий,

Для пьяниц воду превращать в вино?

Есть Филемон с Бавкидою давно,

И скверных нам не нужно подражаний.

Что вижу я? Вдруг улыбаться стал

Ты, Иоанн?

Смешно мне.

О создатель!

Выходит, что я просто подражатель?

Но ты же сам о чуде рассказал.

Я сам?

Ну да.

Узнайте, о тупицы:

Написаны евангелья страницы

Спустя сто лет не Марком, не Лукой,

И не Матфеем также, и не мной!

Мы неучены; где нам до писанья?

Сложили и «Апостолов деянья»

Монахи, но разумными никак

«Деянья» не назвать. Не приплетайте

Апостолов сюда, и не мешайте:

Как видите, мы заняты... Итак,

Оставьте нас, пожалуйста, в покое!

Приди в себя! Да что это такое?

Не прикасайся к полным сим грудям,

Что прокляты...

А, будь ты проклят сам!

Довольно споров! Толку в них немного.

Придется в рай идти, нужна подмога.

Идем, друг Влас!

Идите, добрый путь!

Мы об уходе вашем не жалеем!

Отделавшись от Власа с Моисеем,

Задумали святители чуть-чуть

Испробовать яд неги непривычной,

И было их блаженство безгранично.

С Теоной Карп любезничал. Чудак

Проговорил, заискивая так:

«Желал бы я, прелестная Теона,

Чтоб трапезу делила ты со мной».

Вакханка улыбнулась благосклонно

И съела ломтик просфоры сухой.

«Еще кусок?» Она не захотела:

«Хлеб пресноват». — «Да нет, то — божье тело!

У нас, святых, все — тайна. А теперь

Вот, выпей-ка! Глазам своим не верь:

Сие вино...» — «Вкусней вино Фалерна».

«Ты божью кровь вкушаешь!» — «Шутишь, верно!»

«Нет, не шучу. То — кровь, а не вино

Не бойся же! Пользительно оно:

Я тем вином болящих исцеляю.

Теперь и ты — святая, поздравляю!»

Гвенолия подход замысловат:

Ведь грешники по-разному грешат.

С Аглорою до неприличья пылок,

Он таинства высмеивает зло:

Кропит пьянящим соком он затылок

Хорошенькой вакханки, и чело,

И знаменье креста изображает.

«Во имя Купидона, — возглашает,

И Вакха, и Венеры пресвятой

Я совершаю таинство крещенья».

Сложив щепоть как для благословенья,

Касается щеки ее тугой.

«А это что такое?» — «Конфирмую

Тебя, дружок; напомнит голос мой

Тебе про долг приятный и простой.

Его тремя словами обрисую,

На них твой культ основан целиком

Сии слова: лоза, и мирт, и роза...

Ты поняла? Ну, к браку перейдем

Священником, супругом, женихом

Я стану сам. Скромней пусть будет поза!

Взор потупи, дабы изобразить,

Что девственна (чего не может быть)».

«Вот так?» — «Ну да. Теперь дай руку снова!

Ты в брак со мной вступить, скажи, готова?

Conjungo nos.[3] Соединят сейчас

Нас узы, что невидимы для глаз.

Пусть наш союз во всем преуспевает,

Желаний пыл пусть вечно возрастает,

Плодиться бог благословляет нас.

Теперь клянись, о милая супруга,

Что будешь мужу верною подругой».

«Но клятве я, конечно, изменю».

«Ну, ладно, ладно! К таинству другому

Я перейду, не менее святому.

То — исповедь. Секрет я сохраню;

Не лги, ответь: ты много ли грешила?

Что за грехи, признайся, совершила?»

«Мои грехи — особые грехи,

Их угадать нетрудно вам, хи-хи!»

«Так, понял я: Венерины забавы

А сколько раз?» — «Да не считала я».

«Ну, круглым счетом?» — «Десять тысяч». — «Право?

Не хвастайся! Как добрый судия,

Absolvo te[4] — грехи тебе прощаю,

Эпитимью за них я налагаю:

Со мною точно так же согреши!»

Но чу — набат! Гвенолий, поспеши!

Напрасный зов! Набата не услыша,

Он говорит: «К тебе я послан свыше,

Дабы во жрицы Вакха посвятить,

Амура тож. Для этого служенья

Дай, совершу я рукоположенье,

Подам пример, как их обоих чтить!»

О Дух святой! Напрасно я пытаюсь

Правдивым быть — писать я не решаюсь:

Ведь целомудрия я дал обет.

Гвенолий мой, ты не стоял, о нет!

Вот, покорен Амура сладкой властью,

Вздыхая томно, молвит наш святой:

«О душенька! О милый ангел мой!»

Аглора, вся охваченная страстью,

Шепнула: «Очень рада я причастью».

И таинство он совершает вновь,

Лобзаньями, волнующими кровь,

Он покрывает грудь ее и руки,

И ноги, нечестивец, без стыда...

«А это что? Соборованье, да?»

«На случай путешествия, разлуки

На землю ты идешь, чтоб меж людьми,

Под сенью виноградников Цитеры

Распространять культ Вакха и Венеры;

Напутствие последнее прими!»

Все под руку с вакханками, все пьяны.

Тут прочие святые к ним идут.

Себя предосудительно ведут

Отступники, весельем обуянны:

Шатаются и чепуху плетут,

Красоток хороводом обступают,

Танцуют, взявшись за руки, орут,

Хохочут, и бранятся, и толкают

Друг друга, обнимаются, поют:

«Где троица? Да вот же, недалечко:

Уста, и грудь, и некое местечко!

На небе любят, любят на земле.

Ту троицу мы видим, осязаем,

Ласкаем, беспрепятственно лобзаем...

Амуру и Венере — эвоэ!

Волшебная была у Вакха палка,

Ее сменил жезл Моисея... Жалко!

К какой же мы приложимся струе?

Прочь палку ту, что воду исторгала!

Ведь нам вино другая даровала.

Лозе и Вакху — слава, эвоэ!»

Внезапно глас Нептуна раздается:

«Покончить вам с утехами придется!

Из рая многочисленный отряд

К нам движется. Девицы, берегитесь!

Вы также, преподобные, вернитесь

Иначе угодите прямо в ад».

«Ни шагу мы не сделаем назад!»

Так Исраил ответил громогласно

За ним Гвенолий: «Мы им зададим!»

Рек Иоанн: «Уж мы им всыплем, ясно!

Добавил Карп: «И тошно станет им!»

Освободиться хочет он напрасно

Из рук своей любовницы прекрасной

(Они в него вцепились как клещи)

Смеясь, героев тянут за плащи.

Сперва они готовились сразиться,

И кулаки сжимали, чтобы биться;

Грозясь и хорохорясь без конца,

Икотою слова перемежая,

Нетвердою походкою ступая,

Они дошли до самого дворца

И на Олимп в конце концов попали.

Устав от непривычных вакханалий,

Все четверо уснули крепким сном,

Ни «Отче наш», ни «Деву» не читая

Сон, маками их щедро осыпая,

Приосенил пьянчуг своим крылом.