Пасхальные яйца

РАЙ

Старика Вострухина младший сын Алешка определил умирать в областную больницу. Конечно, по-хорошему полагалось бы распроститься с жизнью в родной деревне, там, где и на свет Божий появился. Но Алешка решил заботу проявить, да и не хотел, видно, лишних пересудов: вот, мол, детки пошли, бросают родителей подыхать, как собак бездомных. И то, в последнее время старик обиходить себя уже не мог, ноги совсем отказали. Здешний врач вчера объяснил, что так бывает по причине злоупотребительного многолетнего курения, но сам он считает, что настоящая причина, конечно, другая, которую от него скрывают, а это сказано было просто для успокоения. Если б от курения смерть приходила, то врач бы, небось, сам не курил, а то вон все время с сигареткой во рту.

Правильно Алешка его сюда приволок. Дома он бобылем живет, без всякого догляду. Соседей фактически нет. Их Синцово только называется деревней, а жительствуют здесь теперь одни дачники. Да и они исключительно летом наезжают, а сейчас две избы справа от него — покойного Федота Шубина да переехавшей к дочке в Москву Маруси Селивановой стоят под замками, а слева вообще пустырь — землю откупили какие-то городские ушлые ребята, четыре избы уже снесли и по весне начнут возводить тут себе хоромы. Захаживал его проведывать, конечно, Иван Егорыч, но не так, чтобы часто. Старый приятель на другом конце деревни живет и корову еще держит и двух поросят откармливает, так что напрасные лясы точить времени у него нету. В общем, помер бы и никто б не хватился. И лежал бы, тухнул, что хорошего? А то б еще кот Васька нос отгрыз. Слышал, такие случаи бывают, когда у одиноких покойников домашние животные лицо объедают.

Алешка, добрая душа, не бросил кота бродяжничать, взял к себе. Мыши, говорит, обнаружились. Тоже недоразумение времени. Дом кирпичный, третий этаж, откуда там мышам взяться, а вот поди ж ты! Теперь-то у Васьки почнется райская жизнь. Мыши мышами, а и колбаски ему, небось, перепадать будет и молочка с творожком. Нынче в городе с продуктами хорошо, не то, что в прежние годы, когда он сынкам то картошечки приволокет по рюкзачку, а если кабанчика зарежет, то и мясца с салом по полпудика каждому. А заработки у Алешки, хвалился, на зависть другим. В сравнение не идут с теми, когда в обкомовском гараже работал. Сейчас, ишь, личный шофер-телохранитель директора банка! Это по теперешним временам почище любого прежнего партийного начальника.

Вот когда о Васькиной райской жизни подумал старик Вострухин, тут и повернулись его мысли на собственное посмертное существование. Утром приходили к ним в палату две бабенки, все в черном, наверно, монашки. Обличьем вроде бы корейской нации, но не нашей, а иностранной, по-русски больно плохо говорили. Больных четверо в палате, так они положили каждому на тумбочку по книжечке, в которых рассказывается о заповедях Божьих, советы даются, как правильную жизнь вести. А аккурат напротив его кровати, где однорукий Григорий Степанович лежит, прикнопили в изголовье ему икону. Только не такую, как наши, а без всякого оклада, просто, можно сказать, красивую цветную картинку, но божественного смысла. На картинке такое изображение. Идут три старика в длинных красных одеждах, над головами золотые обручи, значит, святые. Идут по саду, потому как нарисованы на картинке яблони и еще вроде слива. За спиной у святых крутая горка, а на ней дворец из белого камня. Еще сидит на сливе птица с яркими перьями — похоже фазан. А по верхним углам летают в голубом небе два ангелочка с маленькими, как у воробышка, крылышками, только сплошь беленькими. Когда эту иностранную икону монашки вешали, то все лопотали про рай. В раю, значит, эти старики обитают. Сподобились за праведную жизнь.

Все в палате давно уже спят, а старик Вострухин глаза в потолок пялит и прикидывает, куда его после смерти определят. По раскладу получается, что тоже в рай должен попасть. Для этого у него такие имеются резоны.

Во-первых, заповедано Богом человеку добывать хлеб насущный в поте лица своего. Тут у него полный порядок. Поту за жизнь немало пролил. Считай, с двенадцати лет в колхозе ишачил. Перед войной на шофера выучился. По фронтовым дорогам четыре года рулил, а после победы по той же специальности еще сорок три года отбухал. Окончательный расчет получил, шутка сказать, в 68 лет. Медаль «За трудовую доблесть» задарма не давали, а в добавок в районной газетке пропечатали про него пять похвальных заметок, и на колхозной Доске Почета висел, пока не выцвел весь.

Другая главная заповедь — «не убий». Тут тоже не должно быть замечаний. Он и дрался-то только ребятенком, да раз по пьянке с тем же Иваном Егорычем, но помирились на другой же день, без всяких претензий друг к дружке. А на войне, хоть и прошел ее от первого дня до победного салюта, не то, что убить, даже ни одного выстрела не сделал — все баранку крутил. Два года на полуторке снаряды доставлял к передовой, потом командира дивизии возил. Сначала на «эмке», а уж в Польшу вошли — на «виллисе».

Что в войне участвовал, это ему большой плюс. «Защита Отечества — святое дело» — поучал их, новобранцев, в июне сорок первого политрук. А лет десять назад, когда у сыновей гостил, зашел в церковь, с тамошним попом разговорился и тот подтвердил, что правильная была у политрука формулировка. А еще давным-давно, добавил батюшка, князь Александр Невский сказал, что, если кто на Русь с мечом сунется, тот от меча и погибнет. И за то, что врагов Земли Русской истреблял нещадно был причислен князь к лику святых. Словом, как ни поверни, а с этой заповедью старику подфартило. Самолично ни одного немца не убил, а с другой стороны посмотреть — сколько их, поганцев, отправили на тот свет снаряды, которые перевозил ефрейтор Вострухин!

Теперь, что касаемо заповеди «не укради». Ну, мальчишеское озорство, когда по чужим садам лазили, знамо дело, в расчет приниматься не будет. А вот, что в сорок восьмом соблазнил его комбайнер Серега Колупаев мешок колхозной пшенички упереть, а потом они его поровну разделили, тут он, конечно, грешен. Но, может, на Божьем суде скидку сделают, что зачинщиком-то Серега был. И другое есть смягчающее обстоятельство: Пашка, старшой его сын, болел тогда сильно и нуждался в подкормке, да и Лизавета только народилась, боялись они с женой, что с голодухи материнское молоко пропадет. Серега-то вскорости помер, сгорел от самогонки, так что про ту кражу никому до сих пор неизвестно, вроде ее и не было. А уж страху он тогда натерпелся, не приведи Господи! Если б кто стукнул, считай, лет десять Колымы было бы обеспечено. Этот страх тоже можно зачесть в искупление вины. Тем более он тогда самому себе зарок дал, на чужое никогда не зариться, даже если оно плохо лежит. И этого самовольного обещания ни разу потом не нарушил.

Следующая заповедь о почитании родителей. Отец помер, когда ему только пять лет было. Тут вопрос отпадает. Ну, а к матери он всегда относился с заботой и почтением. У любого в деревне спроси, подтвердят. Жене строго наказывал, чтобы она мать ослобоняла от тяжелой домашней работы, на себя ее брала. А могилки родительские, теперь там рядышком и жена, и брат Николай лежат, содержал в порядке, не допускал, чтобы бурьян там вырос. Оградку железную по смерти матери в шестидесятом году поставил и подкрашивал ее регулярно, чтоб ржавчина не поела. Сначала в серебристый цвет, хоть и был тот много лет в дефиците, на лапу приходилось давать продавщице хозмага, а последние годы — в черный. Алешка-сын убедил, что для кладбища он более подходящий.

Конечно, посложней будет разобраться насчет супружеских обязанностей. Кобелем он никогда не был и верность своей Валентине Кузьминичне, царствие ей небесное, в принципе блюл. Но некоторые обстоятельства в этом плане все же имеются. Что с Фроськой Парамоновой сношался — это еще до женитьбы, значит, и греха особого тут нет. А вот в сорок седьмом сошелся с Ларисой Куркиной, она в райцентре на почте работала, за это, наверно, будет спрос. Как в райцентр доводилось ехать, к ней непременно заглядывал. С год, не меньше, такое их сожительство продолжалось. Как тут оправдываться? Лариса вдовая была, бездетная, мужа на войне убило. Баба она была душевная, добрая, но обличьем малость не удалась, мужики на нее не больно-то зарились. Так что, он, можно сказать, просто пожалел женщину. Потом, конечно, совесть перед женой заела, тем более, уже совместно троих нарожали. Когда с Ларисой окончательно прощевались, она ему спасибочки даже сказала за то, что обогревал ее одиночество.

Был еще единичный случай с Веркой Коноплевой. На дальние покосы они ездили стога метать. До захода солнца не управились, заночевали там. А ночь холодная, росная выдалась. Верка и притулилась к нему согреться. Грелись, грелись да и разогрелись. Ну, а последний случай с Марусей Селивановой, так рассудить, тут его вины фактически нет. Это уж ему шестьдесят стукнуло. Сыновья давно уже в городе жили, дочку после института вообще в Красноярск занесло. Валентина поехала ее проведать, он один остался. В субботу, как положено, истопил баньку, после нее принял граммов триста и спать уже собрался ложиться, как тут соседка пожаловала. Тоже уж не девушка была, к пятидесяти подбиралась. Видела, говорит, ты баньку наладил, после нее по обычаю стопочку опрокинуть надо, а вдруг, думаю, у тебя нет ничего, в сельпо водку давно не завозили, а у меня бутылочка припасена, чего не порадовать соседа? Ну, естественно, он отказать не мог, выпили ее бутылочку, а потом на кровать она его повалила, и побезобразничали они немножко. Словом, можно сказать, она силком его взяла. Вот и все прегрешения по женской линии. Получается всего ничего.

Чтобы считать жизнь правильно прожитой, полагается еще человеку дом построить, посадить дерево и детей воспитать. По всем этим позициям у него полный ажур. Избу сам складывал в пятьдесят четвертом. Как Маленков дал послабку крестьянам, он и затеял строительство. Брат Николай, правда, подсоблял и Иван Егорыч присоединился, так и они, когда строились, он тоже первейшее участие принимал. Сложить, получится, как раз целый дом единолично поставил. А сколько деревьев он за жизнь пересажал! Одних яблонь десятка три, не меньше. А еще груш, слив, плодовых кустарников разных. Теперь взять детей. Всех троих они с матерью в люди вывели.

Павел на инженера выучился, всегда в почете был, награждался за свои изобретения. Правда, сейчас его завод закрыть собираются, зарплату уже три месяца не выдают. Но Алешка, пока старшой новую работу не подыщет, помогает материально. А сам Алешка по отцовской линии пошел — шоферит. У него все путем. Живет в достатке, любви и спокойствии. Невестка Любаша свекру всегда исключительное уважение оказывает. К семидесятилетию сыновья ему костюм подарили, знает — по ее настоянию. В нем и в гробу не стыдно будет лежать — практически не надеванный, только на День Победы два раза в него облачался. Детишки Алешкины, следовательно, его внучата Максимка и Андрюшка, разумные ребятишки, не балованные. Когда на лето в деревню к деду с бабкой их отправляли, в огороде — первые помощники, воды для полива натаскать — без отказу, а дровишек поколоть — им даже в удовольствие. Дочь Лизавета далеко забралась, но письма шлет отцу аккуратно. У нее детишек не получилось, но с мужем, пишет, живет в согласии, а может, успокаивает.

А вот в чем грешен, в том грешен — церковь редко посещал и Великого поста совсем не соблюдал. Насчет церкви такое объяснение. Их деревенскую еще в Гражданскую спалили, а в городе, когда у сыновей гостевал, поначалу сомневался в церковь захаживать, потому как на молящихся посматривали тогда косо, тот же Иван Егорыч первым бы его и осудил. А как стало к религии правильное отношение, он при каждом приезде к детям обязательно церковь посещал и свечку ставил Богородице, заступнице всех русских людей. Ну, а вместо Великого поста может можно ему зачесть голодные тридцать второй, да тридцать третий, да сорок шестой с сорок седьмым. Вот и выйдет так на так. А еще покойница мать говорила: не тот грех, сынок, что в рот, а тот, что изо рта. Понимай, мол, что нельзя обижать людей злым словом, сплетничать и пересудничать. В этом плане, кто знал его, не дадут соврать, к нему трудно будет придраться…

Старик Вострухин стал припоминать, не упустил ли он из вида каких других важных заповедей, но получалось, вроде бы все учел. Поинтересоваться бы у Григория Степановича, тот, хоть и однорукий, а на вид грамотный, может, чего подсказал бы еще, да больно крепко он спит, еще осерчает, если разбудишь. Соседний с ним Рустем Алиевич — явно мусульманской веры, у них понятия другие. А рядышком парнишка посапывает, Костиком назвался, так у этого шелапута и спрашивать о чем-нибудь серьезном бестолку, по всему видать, кроме озорства, ничего путного у него в голове нет.

Решив, что место в раю ему полагается, если, конечно, подойдут к нему на Божьем суде без придирок по пустякам, старик Вострухин стал прикидывать, как ему следует устроить гам свою дальнейшую загробную жизнь. Тот же Иван Егорыч, даром что коммунистом был, а религией интересовался. Жизнь в раю, по его понятию, и в церковных книгах фактически так отписано, это когда исполняются все желания вознесшейся души. Конечно, не какие-нибудь пакостные, вроде блуда или пьянства, а исключительно чистые, добрые, одним словом, положительные.

Прежде всего, надо будет определиться с жильем. Такой дворец, как на иностранной иконке, ему ни к чему, но желательно, чтоб дом был получше своего деревенского, и чтоб крыша была покрыта не оцинкованным железом, а черепицей — очень ему нравится этот материал. Скотины много не надо — корову удойную, поросенка да с десяток курочек. Когда Васька помрет, хорошо бы и кота к нему определить. Хоть сил у него в раю, наверно, прибудет, но для огорода достаточно шести соток, а то и четырех, чтоб не очень горбатиться. Само собой, чтоб удобрений всегда было в достатке, особливо навоза.

В общем и целом хозяйство так должно быть устроено, чтоб работать в охотку и чтоб оставалось время и для исполнения добрых желаний. По субботам, как у него было заведено, — банька. Обязательно с веничками — дубовым, березовым и хорошо бы еще можжевеловым — на земле-то это деревце почти совсем извели. После баньки, если ничего крепкого в раю категорически не положено, чтоб был квасок. Покойница жена умела его приготовить — ядреный, на хренку, в погребе остуженный. Вот уж истинное ублажение души. Конечно, если в раю семьи, которые счастливо жили, соединяются снова, то с кваском никаких проблем не будет.

Пожалуй, второе душевное желание — рыбалка. Хорошо, чтоб рядом и речка и озеро были. В речке щуку, сома половить, окуньков, ну, а в озере — карасей. И чтоб без улова никогда не уходить. Пусть хоть пять плотвичек да пять пескариков попадутся на крючок обязательно. А, скажем, на каждой десятой рыбалке — если чаще, интерес быстро пропадет — вытаскивать полупудового сома или щуку ростом от земли до брючного ремня.

Третье желание — походить за грибами. Чтоб в один день набрать, к примеру, корзину белых, в другой — подосиновиков с подберезовиками, в третий — найти пару нетронутых пеньков с опятами. Ну, и чтоб попадались засолочные грибы — рыжики, грузди, волнушки. Кое-кто брезгует, не берет валуев, а он не поленится и за ними нагнуться. Если этот гриб хорошенько вымочить, да не пожалеть укропчику, чесночку, смородинового листа, да дубовую веточку в кадушку положить — он за милую душу пойдет и под стопочку и просто с картошечкой отварной.

Старик Вострухин даже крякнул тихонечко и перешел к последнему желанию, о котором ему будет даже неловко просить. В раю вроде песни красивые любят петь, а он еще мальчишкой пуще всего мечтал на гармошке научиться играть. Гармонист — в любой компании первый человек. Однако жизнь так сложилась, что все не до гармошки было. Так вот, хорошо бы, чтобы сбылась эта его детская мечта. А больше никаких других желаний у него нету…

Окно в палате было плохо зашторено, и в просвет между полотнищами заглянула луна и осветила божественную картинку, что висела напротив старика. И ему показалось, что правый ангелочек, похожий на внучонка Андрюшку, когда тому было три года, улыбнулся и подмигнул: мол, спи, дедуля, спокойно, место в раю тебе уже приготовлено, и все твои желания будут непременно исполнены.

Старик Вострухин улыбнулся в ответ, повернулся на правый бок и сразу заснул. И больше не проснулся.