Паскуале Бруно

III

В тот же день на рассвете рыбачьи лодки, как обычно, вышли из порта и рассеялись по морю; одна из них с мужчиной и мальчиком лет двенадцати-четырнадцати на борту легла, однако, в дрейф в виду Палермо, и, так как этот маневр в месте, не особенно подходящем для рыбной ловли, мог показаться подозрительным, мальчик занялся починкой сети. Что касается мужчины, то он лежал в лодке, опершись головой о борт, и, по-видимому, был погружен в глубокое раздумье; время от времени он машинально опускал правую руку в море и, зачерпнув горсть воды, поливал ею свое левое плечо, стянутое окровавленной повязкой, после чего его губы сводила такая странная гримаса, что трудно было понять, смеется он или скрежещет зубами. Мужчина этот был Паскуале Бруно, а мальчик — тот самый страж, что дважды крикнул под окном спальни, чтобы предупредить его об опасности. Достаточно было беглого взгляда, чтобы признать в мальчике сына более жаркой страны, нежели та, где развертываются описываемые нами события. В самом деле, он родился на берегах Африки, и вот как Бруно с ним встретился.

Узнав около года назад, что князь Монкада-Патерно, один из богатейших сицилийских вельмож, возвращается на небольшой сперонаре с Пантеллерии в Катанию со свитой из двенадцати человек, алжирские корсары устроили засаду за островом Порри, примерно в двух милях от Сицилии. Корабль князя, как и предполагали пираты, свернул в пролив, отделяющий остров от побережья; заметив его, они вышли на трех лодках из бухточки, где прятались, и налегли на весла, чтобы перерезать путь князю. Тот сразу дал команду направить судно к берегу и посадить его на мель возле Фугалло. Так как в этом месте глубина едва достигала трех футов, князь и его свита прыгнули в воду, держа оружие над головой: они надеялись добраться до деревни, видневшейся примерно в полумиле от берега, так и не пустив его в ход. Но, как только они покинули корабль, другие корсары, успевшие в ожидании этого маневра зайти в устье Буфайдоне, выскочили из камышовых зарослей, среди которых течет эта река, и отрезали князю путь к отступлению. Завязалась схватка; пока княжеские кампиери отражали натиск первого отряда корсаров, подоспел второй их отряд; видя, что сопротивляться бесполезно, князь сдался, попросив, чтобы ему и его людям была сохранена жизнь, и дав обещание заплатить за себя и за них богатый выкуп. Как только пленники сложили оружие, показалась толпа крестьян, вооруженных ружьями и косами. Корсары, победившие князя и, следовательно, достигшие своей цели, не стали ждать новоприбывших — они уплыли столь поспешно, что оставили на поле боя трех своих людей, посчитав их убитыми или смертельно раненными.

Среди прибежавших крестьян был и Паскуале Бруно: по прихоти своей кочевой жизни он появлялся то тут, то там, а беспокойный характер заставлял его ввязываться в любое рискованное предприятие. Крестьяне обнаружили на песчаном берегу, где происходило сражение, двух слуг князя Патерно — один был убит, другой легко ранен в ногу — и трех корсаров, плававших в собственной крови, но еще живых. Двух ружейных выстрелов было достаточно, чтобы тут же расправиться с двумя врагами, и дуло пистолета уже было нацелено на третьего, чтобы послать и его вслед за товарищами, когда Бруно заметил, что третий корсар всего-навсего ребенок; он отвел от него оружие и заявил, что берет мальчика под свое покровительство. Послышался ропот недовольства против этой неуместной жалости, но Бруно никогда не отступал от своего слова; он зарядил карабин и заявил, что застрелит первого, кто подойдет к раненому. Бруно был известен как человек, способный осуществить свою угрозу, и крестьяне отступились, позволив ему поднять мальчика и уйти вместе с ним. Бруно тотчас же направился к морю, сел в лодку (на ее борту он совершал обычно свои походы, управляя ею так умело, что она повиновалась ему не хуже, чем лошадь — всаднику), поднял паруса и взял курс на мыс Алига Гранде.

Как только лодку подхватил ветер и она перестала нуждаться в кормчем, Бруно занялся раненым, по-прежнему лежавшим без чувств. Он распахнул белый бурнус, в который был завернут мальчик, расстегнул пояс с висящим на нем ятаганом и увидел при последних отблесках заходящего солнца, что пуля прошла между правым бедром и ребрами и вышла возле позвоночника: рана была опасна, но не смертельна.

Вечерний ветер и освежающее действие морской воды — Бруно промыл ею рану — привели ребенка в чувство: не открывая глаз, он произнес несколько слов на непонятном языке; Бруно, знавший по опыту, что огнестрельная рана вызывает сильную жажду, догадался, о чем просит мальчик, и поднес к его губам полную флягу воды; раненый жадно приник к ней, затем снова что-то жалобно пробормотал и снова впал в забытье. Паскуале уложил его как можно бережнее на дно лодки и, оставив рану открытой, каждые пять минут выжимал над нею свой платок, смоченный морской водой: ее действие моряки считают целебным для любых ран.

В час «Ave Maria» наши мореплаватели подошли к устью Рагузы: ветер дул со стороны Африки. Паскуале без труда направил лодку вверх по течению реки и три часа спустя, оставив справа от себя Модику, прошел под мостом на дороге между Ното и Кьярамонти. Он сделал еще пол-льё, но увидев, что плыть становится все труднее, вытащил лодку на берег, скрыл ее в прибрежных зарослях олеандров и папируса и, взяв мальчика на руки, продолжал путь пешком. Вскоре перед ним открылось узкое ущелье, и, пройдя еще немного, он очутился между двумя отвесными склонами с пробитыми в них отверстиями пещер — то были остатки древнего поселения троглодитов, первых жителей Сицилии, которую греческие колонисты некогда приобщили к цивилизации. Бруно вошел в одну из этих пещер и поднялся по лестнице на ее второй ярус, куда свет и воздух проникали через большое квадратное отверстие; в углу пещеры было устроено ложе из тростника; он расстелил бурнус и уложил на нем мальчика, затем вышел, чтобы раздобыть огня, вернулся с горящей еловой ветвью в руках, прикрепил ее к стене и, усевшись на камень возле раненого, стал ждать, когда тот очнется.

Бруно не впервые пришел в это убежище: во время своих бесцельных скитаний по Сицилии, помогавших ему забыть о своем одиночестве, успокоиться и прогнать дурные мысли, он заходил в эту долину и жил в этой пещере, выдолбленной в скале три тысячи лет тому назад; здесь он предавался тем смутным и бессвязным мечтам, что обуревают людей необразованных, но наделенных пылким воображением. Он знал, что пещеры были вырыты в давние времена ныне исчезнувшим племенем, и, свято чтя народные предания, полагал, как и все местные жители, что эти люди были волшебниками; это убеждение не пугало его, а, напротив, неудержимо влекло сюда. Он слышал в юности немало сказок о волшебных ружьях, о неуязвимых людях, о путниках-невидимках, и в его бесстрашной душе, жаждавшей чудес, жило лишь одно желание — встретить колдуна, волшебника или черта и в обмен на договор, скрепленный кровью, получить от них сверхъестественную власть над людьми. Но напрасно вызывал он тени древних обитателей долины Модики: их призраки так и не явились ему, и Паскуале Бруно остался, к своему великому огорчению, таким же человеком, как и все прочие люди; и все же он выделялся среди горцев, ибо мало кто из них мог сравниться с ним силой и ловкостью.

Бруно промечтал около часа у изголовья раненого мальчика, когда тот наконец вышел из забытья: открыл глаза, недоуменно огляделся и остановил взгляд на своем спасителе, еще не зная, кто перед ним — друг или враг. При этом у него, видимо, мелькнула смутная мысль о самозащите, ибо он поднес руку к поясу в поисках своего верного ятагана, но, не найдя его, тяжело вздохнул.

— Тебе больно? — спросил Бруно, прибегнув к франкскому языку: он понятен решительно всем на берегах Средиземного моря, от Марселя до Александрии, от Константинополя до Алжира, и с его помощью можно объездить весь Старый Свет.

— Кто ты? — спросил мальчик.

— Друг.

— Разве я не твой пленник?

— Нет.

— Как же я попал сюда?

Паскуале все рассказал ему; мальчик внимательно выслушал рассказ, а когда тот подошел к концу, посмотрел прямо в глаза Бруно и спросил с чувством глубокой благодарности:

— Хочешь быть моим отцом, ты, спасший мне жизнь?

— Хочу.

— Отец, — проговорил раненый, — твоего сына зовут Али. А тебя как звать?

— Паскуале Бруно.

— Да благословит тебя Аллах! — сказал мальчик.

— Не надо ли тебе чего-нибудь?

— Воды: мне хочется пить.

Паскуале взял глиняную кружку, спрятанную в углублении скалы, и спустился к ручью, протекавшему неподалеку от пещеры. Вернувшись, он бросил взгляд на ятаган мальчика и заметил, что раненый даже не попытался достать его. Али жадно схватил кружку и одним глотком опорожнил ее.

— Да ниспошлет тебе Аллах столько счастливых лет, сколько капель воды было в этом сосуде, — сказал он, возвращая кружку.

— Ты славный мальчик, — прошептал Бруно, — скорее поправляйся, а когда поправишься, сможешь вернуться к себе в Африку.

Мальчик поправился и остался на Сицилии: он так полюбил Бруно, что не захотел с ним расстаться. С тех пор они были неразлучны. Али ходил с Бруно на охоту в горы, помогал ему управлять лодкой на море и готов был отдать жизнь по первому знаку того, кого он звал своим отцом.

Это Али накануне сопровождал Бруно на виллу князя Карини, это он ждал его под окнами во время разговора с Джеммой и дважды подавал сигнал о грозящей опасности: первый раз, когда князь позвонил у калитки виллы, и второй, когда тот вошел в дом. Мальчик уже хотел было подняться в комнату Джеммы, чтобы помочь отцу, но тут Бруно выпрыгнул из окна. Али побежал за ним. Они добрались до берега, сели в ожидавшую их лодку, и, так как ночью нельзя было выйти в море, не возбудив подозрения, они смешались с рыбачьими лодками, ожидавшими рассвета в порту.

Этой ночью Али так же заботливо ухаживал за Паскуале, как и тот когда-то ухаживал за ним, ибо князь Карини не промахнулся; напрасно он искал пулю в обивке стен, она застряла в плече Бруно, и Али пришлось сделать лишь небольшой надрез своим ятаганом, чтобы вынуть ее со стороны, противоположной той, в какую она вошла. Все это произошло почти без участия Бруно, он словно и не думал о своей ране и только время от времени смачивал ее, как мы уже говорили, морской водой, пока мальчик, казалось, чинил свои сети.

— Отец, — вдруг прошептал Али, прерывая свое мнимое занятие, — взгляни-ка на берег!

— Что там такое?

— Толпа народа.

— Где?

— На дороге в церковь.

В самом деле, многочисленная толпа шла по извилистой дороге, что вела на вершину святой горы. Бруно разглядел свадебное шествие, направляющееся в церковь святой Розалии.

— Правь к берегу и греби со всех сил! — воскликнул он, вскочив на ноги.

Мальчик повиновался, схватил весла, и маленькая лодка полетела словно на крыльях по морским волнам. Чем ближе подходили они к берегу, тем угрюмее становилось лицо Паскуале; наконец, когда оставалось проплыть каких-нибудь полмили, он воскликнул в неописуемом отчаянии:

— Это Тереза! Они поторопились со свадьбой, не захотели ждать воскресенья, боятся, как бы я не похитил ее!.. Бог мне свидетель, я сделал все что мог! Хотел, чтобы все хорошо кончилось… Они этого не пожелали. Горе им!

После этих слов Бруно с помощью Али поднял парус, и лодка, обогнув гору Пеллегрино, два часа спустя скрылась за мысом Галло.