Пастырь

22

Был престольный день цверского ангела – хранителя войск – праздник, и поныне благоговейно чтимый в горах. Он привлекает много гостей-молельщиков, так как в эти дни два села – Сно и Степанцминда – соревнуются между собой в щедрых пирах в честь паломников.

Молельня, посвященная этой святыне, находится на южной стороне горы Хуро, на скалистой, труднодоступной высоте.

В старину там сберегалось народное богатство, всевозможные ценности, пожертвования, а также медные котлы для варки пива, араки и убоины в дни престольных праздников. Неколебимо чтил народ эти священные места, ибо там же хранились общинные знамена, свидетели прошлой славы, омытые кровью народной в боях за отчизну и веру.

Раненый тур, укрывшийся в этих местах, был неприкосновенен, и охотник переставал гнаться за ним, так как нельзя было переступить священные угодья; преследуемый избавлялся от преследования, ибо верховный архангел прикрывал его своим крылом. Это была крепость Хеви и кладохранилище его, ибо там сберегались неисчислимые пожертвования народа.

Не удивительно, что эти места привлекали множество паломников, здесь без счету закалывался скот, приносились бесчисленные жертвы.

Церкви не было в этих местах, ее заменяла четырехугольная беломраморная, сверкающая на солнце часовня, которая увенчивалась большим резным железным крестом.

Ограда вокруг ниши была сложена из камня с примесью медной породы; она поблескивала на солнце золотом. На ограде развевалось множество знамен.

К этой нише шел народ в пестрых праздничных одеждах. Люди несли снятые с рук кольца, снятые с шеи кресты и серебряные ярма, целый год носимые по обету; несли также чаши, азарпеши, подсвечники и другие драгоценности, унизанные благородными камнями. Каждый преклонял колени и благоговейно подвешивал свое пожертвование к кресту. Звенели колокольчики на знаменах, и деканозы благословляли жертвователей, обогащавших своими дарами общинное хранилище.

– Да будет благословен! – восклицал старейший над всеми – хевисбери, и в ответ гремел единодушный возглас, повторяя слова старейшего, и горный ветер подхватывал этот возглас и разносил его по скалам и ущельям, оповещая мир о добрых делах людских.

Неписаный закон всеобщего равенства был здесь так силен, что все приношения складывались вместе, вся убоина, кем бы ни была она пожертвована, варилась в одном котле, и потом ею оделялись все без исключения, даже и те, кто по бедности своей ничего не мог принести в жертву. И общая трапеза в честь праздника сливала всех в единую братскую семью.

Деканозы благословили народ, кровью убоины начертали крест на лбу у каждого, кто приносил жертву, и народ расположился на поляне неподалеку от святилища. Обед еще не сварился и, пропев «Джварули» и «Славу», все принялись играть и плясать. Зазвенела пылкая плясовая «Гогона», и у девушек и юношей засияли глаза. Стали перекидываться частушками, стараясь перещеголять друг друга в жарких любовных словах. Лица у юношей запылали, каждая девушка, мерцая глазами из-под опущенных ресниц, украдкой следила за своим избранником, нежно подстерегала его, чтобы легкой улыбкой, мгновенным взглядом вскружить ему голову, взять его в плен.

Пожилые люди собирались в кружки, переходили со стоянки в стоянку, вели беседы, радостно обнимались, весело вскрикивали, после долгой разлуки встречаясь с родственниками и друзьями.

Всюду было изобилие снеди, пива, водки, и роги переходили из рук в руки с тостами и приветствиями в стихах.

Все шло по исстари заведенному порядку. Вдруг у подножья горы показались три пешехода, торопливо взбиравшиеся наверх. Они, видимо, спешили, им было жарко от скорой ходьбы, они сдвинули шапки набок, чтобы защититься от жгучего горного солнца, подогнули полы одежды, чтобы легче было итти. Собравшиеся видели их как на ладони и следили за их приближением.

– Кто бы могли быть?… Что-то больно торопятся… Не без дела, должно быть!.. – с любопытством переговаривались вокруг.

Когда путники приблизились, все узнали трех крестьян из села Сиони.

Крестьяне быстро прошли сквозь толпу, призвали на собравшихся благословение святого и, получив ответное приветствие, прямо направились к часовне, там они отложили в сторону шапки и палки и, крестясь, опустились на колени. Деканозы подняли знамена и благословили их. Помолившись и оставив в часовне пожертвованные свечи, крестьяне вернулись к толпе.

– Что случилось, отчего так торопились? – спросил у них один из деканозов.

– Плохие вести, совсем плохие! – ответил старший из крестьян.

– Что такое, какие вести? – заговорили кругом.

– А такие, что потеряли мы Онуфрия, пастыря бурсачирского.

– Как так? – заволновались собравшиеся.

– Онуфрия сослали в Сибирь! – ответил крестьянин.

– Не может этого быть! Ведь он божий человек!

– Сам видел, собственными своими глазами, – печально вздохнул крестьянин.

Горестно ахнули все, как один человек; всех потрясло это невероятное известие.

– Расскажи, как, где?

– Садитесь, братья, сейчас все расскажу по порядку. Стало тихо, все обратились в слух.

– Я спустился в Степанцминду свечей купить для нынешнего праздника, – начал крестьянин свой печальный рассказ. – Только вышел из лавки, слышу кандалы звенят, словно стадо бубенчиками звякает. «Что это, – думаю, – где их столько набрали, гонят, как овец». Вдруг кто-то окликает меня: «Сын мой. Мамука!» Обернулся я на зов, вижу – пастырь! В арестантской одежде, на ногах кандалы… Еле ноги передвигает… Я кинулся к нему, хотел к его руке приложиться, но конвойный меня отогнал, ударил по спине ружейным прикладом… Эх, кто не знает Онуфрия, кто не помнит его доброты?… Вот хоть бы и я… Ведь он спас мне жизнь, когда я раненый лежал… Ну, я на этом не успокоился, пошел к начальнику конвоя, у меня три рубля было, отдал ему два, попросил допустить к нему, да еще рубль конвойному дал, и мне позволили поговорить с пастырем.

– И что?

– Рассказал, что в смерти Маквалы его обвиняют, что Гела на него донес, потерял совесть, попрал бога… Впал, говорит, в заблуждение, да простит ему бог!

– Ах несчастный Онуфрий! – воскликнул старейший. – Не грех ли тебе погибнуть, а мне ходить под солнцем!.. Ты так был нужен своему народу!..

– Стыд и позор нашей общине, если мы не вмешаемся это дело, – продолжал он, – ведь и мы виновны в том, что его осудили. Совершилось преступление, а мы убийцу женщины не нашли…

Он подошел к знамени, с силой потряс им, и звон колокольчиков возвестил, что народу хотят сообщить что-то очень важное. Наступила тишина. Все старейшие заняли места под своими знаменами.

– Люди! – обратился старейший к собравшимся. – Солнце меркнет от стыда, небо готово обрушиться с гневом на наши головы! Не выполнили мы долга своего. Был у вас пастырь, который пекся о вас больше, чем вы сами, был отец, который освещал ваш путь, был брат, обучавший вас правде и справедливости… Он был вашей гордостью, славой, он вырос среди вас. Вспомните, кто утешал вас, когда у вас болело сердце, кто исцелял вас, когда вы были ранены, кто вселял в вас бодрость, когда вы падали духом?…

– Онуфрий, Онуфрий! – послышалось отовсюду.

– Сердце мое возрадовалось оттого, что вы помните, не забыли вашего друга и благодетеля. И вот его постигла беда. Его обвинили в убийстве и сослали в Сибирь.

Ошеломленный народ слушал, затаив дыхание.

– Все вы повинны в его гибели, – продолжал старейший, – вы не приложили должных усилий, чтобы разыскать убийцу. Ведь вы же не верите, что Онуфрий мог стать убийцей?

– Нет, конечно, нет! – с возмущением закричали в толпе.

– Мы должны найти убийцу и спасти нашего любимого пастыря, отца нашего и брата!

– Найдем! Будем искать и найдем! – дружно отозвалась толпа.

– Проклянем того, кто не отдаст всех своих сил этому делу!

– Нашлем на него гнев наш! – крикнул весь народ. Старейший высоко поднял знамя и произнес:

– Слушайте, слушайте! Господи, цверский ангел – хранитель войск, дарский святой Георгий, Иоанн креститель, зеданишский святой Георгий, ломисский пресвятой златовенчанный апостол, хархский святой Георгий, святая Нина, Пиримзе, вифлеемская богоматерь, нагваревский святой Гиваргий, дугская пресвятая дева, святая троица… молю вас и взываю к вам от лица всего народа; милости своей и всяческого преуспеяния лишите того человека, который не будет стремиться найти убийцу Маквалы, не будет бороться за освобождение нашего пастыря, жизни не щадившего ради нас!

– Аминь, да снизойдет на нас твоя благодать! – возгласила толпа, и горы содрогнулись в ответ.

– Кто нарушит эту клятву, – да пошлет ему бог всевышний вместо услады и утешения горькую жизнь в собственной семье.

– Аминь! – подхватил народ.

– Пусть он будет обманут теми, кого любит, и бессилен отплатить за этот обман!

– Аминь!

– Пусть в рукопашной с врагом меч его надломится в рукоятке!

– Аминь!

– Пусть порвется стремя, когда он верхом вступит в воду!

– Аминь!

– Пусть не станет он достоянием могилы, но станет пищей волкам!

– Аминь! – отозвался народ.

– Да свершится! – возгласил старейший и тронул знамя, и на нем зазвенели колокольчики.

– Да свершится, да свершится! – сурово повторил народ, и обряд был закончен. Только тогда все приступили к священному пиршеству, и колокольчики на знаменах непрестанно звенели, возвещая о принятии торжественного обета.