Патология лжи

1

Я просыпаюсь в девять от настойчивого трезвона будильника, размышляю, не нажать ли на кнопку, но потом понимаю, как сильно я хочу писать. Я мчусь в туалет, капли горячей мочи стекают по моим бедрам, но когда я усаживаюсь на унитаз, у меня ничего не получается. Пытаюсь пригладить всклокоченные волосы, тру опухшие глаза. Наконец все в порядке, клапан открыт, и моча выливается.

Через пять минут я умываюсь, включаю душ и чищу зубы, дожидаясь, пока вода потеплеет. Моя физиономия отражается в зеркалах, и это – весьма удручающее зрелище. Я всегда спала исключительно крепко, но теперь не могу даже вспомнить, как это бывает. Жизнь переполняет мой мозг бессмысленными заговорами и контрзаговорами, и сон обнаруживается лишь в дальнем конце лабиринта. Кратчайший путь до него я забыла, и нет возможности смошенничать. Я лезу под душ, пытаясь сбежать от созерцания собственного полумертвого тела, потому что это единственный способ выйти из ступора.

Намыливаюсь, и, пока вода стекает по спине, я выбираю статьи, которые можно выбросить из нового номера. Мои редакторы, как обычно, перестарались, к тому же они упорно пытаются протащить в журнал спортивную тематику. Кому это нужно – фильм с использованием компьютерных технологий, пародирующий чемпионат по бейсболу, вымышленные команды играют друг с другом; обзор популярных спортивных баров. Это легко зарезать. Куда проблематичнее с «Секс-сплетнями» – рассказ бездомной нелегальной иммигрантки о ее сексе в раздевалке с футболистами высшей лиги.

Я одеваюсь и звоню в офис по радиотелефону, сейчас почти десять, и даже Спивви уже на месте, но я стараюсь всегда приходить последней.

Адам собирается на утреннюю съемку. Пока я пытаюсь натянуть колготки, он жалуется, что Дон Ричард никогда не работает в команде и Брюс ничем не помогает. Я замечаю на колготках стрелку. Хватаю другую пару и чуть не падаю, поскользнувшись на первой, пытаясь дотянуться до подходящего бюстгальтера, потом швыряю на незаправленную постель пару юбок.

– Ты не можешь проводить фотосессии за спиной Дона.

– Но мои фотографы лучше, а он занимается профанацией.

– А ты нет?

– Я – художник.

– Ну тогда ты легко переживешь отказ, к тому же у тебя нет ни манекенщиц, ни моделей одежды; у тебя нет своей концепции, если уж на то пошло.

– У меня есть друзья, я сам могу быть моделью, ты ведь знаешь, у меня потрясающе красивые руки.

– Ответ «нет».

– Давай обсудим, когда ты придешь.

– К этому времени ты уже уйдешь.

– Я могу подождать.

– У меня встреча, возможно, меня не будет до двух.

– У тебя вечно какие-то встречи. Куда ты собираешься? Я мог бы встретиться с тобой.

– Ничего не выйдет.

– Куда ты идешь?

– На деловую встречу.

– И что это за дела?

– Дела, которые помогут спасти умирающий журнал, и в том числе – сохранить рабочее место амбициозного арт-директора.

Адам продолжает говорить, я кладу телефон в ящик с нижним бельем, чтобы надеть блузку, потом снова беру трубку. Адам спрашивает про фото на обложку, говорит, что хотел бы поместить туда Лидию Бек, но месяцем раньше, из-за проблем с погодой. Он предлагает снять ее голой, верхом на самоваре, с мобильным телефоном и ключами от машины в руках.

– Забудь об этом. Только двадцать четыре процента женщин интересуются такими вещами.

– А что ты предлагаешь?

– Я предлагаю – ты снимаешь то, что я тебе скажу и когда я скажу.

– Раньше так не было.

– У нас упали продажи. Этот месяц будет другим, ты теперь собственную работу не узнаешь.

– Мои обложки всегда узнаваемы, у меня свой почерк.

– В таком случае гораздо лучше заняться подделкой.

– С кем ты встречаешься сегодня утром?

– С писателем. Писатели тебя не интересуют, насколько я помню, слова для тебя – просто серые закорючки на странице.

– Но мои идеи для обложки могут помочь.

– Ты великолепный арт-директор с изящными руками, я уверена, ты справишься.

– Почему все так таинственно? Я не могу работать в таких условиях, я уволюсь.

– Ты не можешь увольняться чаще одного раза в неделю, Адам, а ты уже увольнялся в понедельник, не стоит увлекаться.

– Тогда почему мне ничего не говорят, почему все говорят, что знают не больше моего?

– Полагаю, это вопрос доверия. Я не в курсе сплетен. – Я зеваю. – Во лжи нет ничего хорошего.

Макияж не терпит спешки – это главная составляющая утренней подготовки: от того, каким он выйдет, зависит, каким будет весь день. Макияж скрывает множество грехов. Иногда я не узнаю себя в зеркале без тонального крема, помады и туши.

Я выбираю простые бриллиантовые сережки-гвоздики, подарок какого-то давно забытого бойфренда, и жемчужные бусы. Брызгаюсь своим дезодорантом «Грюн Кёрв» в надежде, что он пригодится сегодня утром, а может, даже и вечером, наношу на шею и запястья «Шанель». Десять минут одиннадцатого. Жакет, пальто и туфли. Портфель и бумажник.

В холле висит большое кривое зеркало, я смотрюсь в него, проходя мимо. Я хорошо выгляжу.

Не хуже, чем Лидия Бек.

2

Когда я вхожу в «Бездонную чашку», Джорджия Маккензи уже там. Как всегда, она выглядит, словно собралась на сафари; эффект усиливается от того, что местная публика – поголовно в черном и смотрит под ноги, когда разговаривает. Они отшатываются от меня, когда я пробираюсь через переполненную кофейню. Джорджия заняла столик у окна, несочетающиеся стулья, громоздкие доисторические сооружения. У моего отломана ручка, а в ее сиденье нет ни одной пружины.

– Славное местечко, – говорю я, усаживаясь.

– Одно из моих любимых, я всегда беру здесь интервью. Ну если только клиент не сидит в тюрьме.

Она предлагает мне чай из своего чайника, я позволяю наполнить мою чашку.

– Ну что, приступим? – Она достает из сумки свои заметки, потом диктофон. – Мы договорились, что все записывается. Кроме того, мы уже установили, что Перри Нэш невиновен из-за своего патологического отвращения к виду крови, что проверено опытным путем на прошлой неделе… Еще раз спасибо за устроенную встречу, он абсолютно искренне готов сотрудничать; еще бы – учитывая его положение… Вас исключили из числа подозреваемых, хотя мы обе считаем, что это ошибка и вы должны остаться под подозрением. Как оговорено контрактом, мне заплатят, даже если вы попадете в тюрьму.

– Возможно, нам удастся продолжить работу и в тюрьме, – улыбаюсь я. Главным образом потому, что это позволяет мне демонстрировать помаду и здоровые белые зубы. Таких, как я, не увидишь в тюрьмах, на снимках анфас и профиль. Всем известно, что вина облачена в лохмотья, а невинность сверкает нежной белой кожей. Согласно какой-то теории, преступные наклонности произрастают из ненависти к себе или становятся причиной ее, как утверждают другие. Значит, преступный мозг должен соответствовать преступному телу. Физиономистика не так уж ошибается. Убийцы должны обладать грубой наружностью, внешностью определенного типа. Но все зависит от тебя, вызовет ли твой вид подозрение; ты сам выбираешь, как выглядеть, внешность теперь еще не все, ведь ее можно изменить, скрыться под макияжем. Ученые заблуждаются, потому что копают слишком глубоко.

– Я не дам тебе выкрутиться, Глория.

– От тебя это и не требуется.

– Я вовсе не уверена в твоей невиновности.

– Я тоже. – Я смотрю на нее прямо. – Просто говори правду. – Прямо в глаза. – Правда освобождает.

«Портфолио»: Давайте начнем с вашего детства. Когда вы были маленькой, ваш отец преподавал анатомию в университете Сан-Франциско. Вы бывали на его занятиях?

Глория: Отец считал важным, чтобы я изучила основы науки, он хотел, чтобы я стала хирургом, и считал, что школьного образования не вполне достаточно. Он занимался моим дополнительным образованием.

«Портфолио»: И в том числе вы изучали анатомию на практике?

Глория: Мы работали вместе по вечерам. Анатомия – очень серьезная дисциплина, это чрезвычайно сложная работа.

«Портфолио»: Считаете ли вы себя… сильной женщиной?

Глория: Мне двадцать семь лет, я главный редактор солидного журнала.

«Портфолио»: Вы хорошо помните то, чему учил вас отец?

Глория: Я не забываю того, что важно для меня. Анатомия человека – полезная вещь, лучше понимаешь людей, если знаешь, как они устроены.

«Портфолио»: И как их можно разобрать?

Глория: Мертвое тело дает ощущение близости, невозможное между живыми: физическое взаимодействие с мускулами, костями, органами – та же разница, что и между уроками по сексуальному воспитанию и реально трахающимся парнем. Разумеется, между живым телом и трупом громадная разница.

«Портфолио»: Например?

Глория: Мускулы. Никакая практика на трупах не подготовит тебя к работе со свежей влажной плотью.

«Портфолио»: Значит, вам случалось практиковать и на живом теле?

Глория: Это просто общие знания, особенности плоти – один из основных уроков анатомии.

«Портфолио»: А как насчет токсикологии?

Глория: Вопрос жизни и смерти.

«Портфолио»: Вы хорошо в ней разбираетесь?

Глория: Не вполне понимаю вопрос. Все, что вы хотите узнать о токсикологии, вы можете почерпнуть из медицинской библиотеки. Рекомендую «Учебник по отравлениям» Драйбаха и Робертсона – прекрасное пособие, особенно что касается препаратов, блокирующих нервно-мускульную деятельность.

«Портфолио»: Чем сейчас занимается ваш отец?

Глория: У него частная практика в Сан-Франциско, он сотрудничает с больницей Св. Иосифа, считается лучшим в своей области.

«Портфолио»: А вы сотрудничаете с ним?

Глория: Мы встречаемся неофициально.

«Портфолио»: Я спрашиваю, имеете ли вы через него доступ? Доступ к медицинскому оборудованию и лекарствам?

Глория: Он работает в больнице, там есть все необходимое.

«Портфолио»: Но разве препараты не держатся под замком, разве не существует контроля?

Глория: Чтобы попасть на склад, нужен код замка. На этаже, где работает мой отец, комбинация 2-6-3. Это легко запомнить, потому что на телефонной клавиатуре это буквенное соответствие слову БОГ.

«Портфолио»: Вам случалось пользоваться этим кодом?

Глория: Иногда я прихожу, когда отец занят, а у меня от флюоресцентных ламп начинает болеть голова, и тогда мне помогает аспирин.

«Портфолио»: А ваш отец в курсе?

Глория: Он дал мне код, его там все знают, медсестры видят, как я вхожу туда.

«Портфолио»: Давайте поговорим о «Портфолио». Ваша карьера в нем была успешной?

Глория: Мне повезло, я быстро продвинулась. Смерть Пи-Джея привела к кризису, а я смогла найти выход из положения.

«Портфолио»: Но у других редакторов были преимущества, они старше, вы не были первой в очереди на это место.

Глория: Трудовой стаж не только дает опыт, но и приближает к отставке.

«Портфолио»: Какие отношения были у вас с Пи-Джеем?

Глория: Он многому меня научил, он научил меня расставлять приоритеты.

«Портфолио»: Вы ладили?

Глория: Мы были близки.

«Портфолио»: Ближе, чем с другими?

Глория: Пи-Джей сближался с теми, кто мог быть ему полезен.

«Портфолио»: Каким образом сближался?

Глория: По-разному, в моем случае – сексуально. Но нас связывало нечто большее, чем просто близость, у нас были общие цели.

«Портфолио»: Какие цели?

Глория: Преуспеть.

«Портфолио»: Любой ценой?

Глория: Неудачи обходятся дороже всего, это самое ужасное расточительство.

«Портфолио»: Успех дороже человеческой жизни?

Глория: Вот поэтому мы и вооружаемся.

«Портфолио»: На личном уровне, видимо.

Глория: Я не рассматриваю «Портфолио» на личном уровне. В конечном счете, журнал принадлежит читателям, а я ответственна перед ними. Так говорил Пи-Джей, к несчастью, сам он не применял это на практике.

«Портфолио»: И подчас вас это удручало?

Глория: Я много трудилась для «Портфолио».

«Портфолио»: Пи-Джей признавал это?

Глория: Я всегда была более ценным сотрудником, чем кто-либо еще, он это понимал, даже в конце.

«Портфолио»: Когда наступил конец?

Глория: В последнюю ночь.

«Портфолио»: Вы тогда рано ушли вместе с Рейком и Доном Ричардом играть в дартс.

Глория: Но потом я вернулась, у меня осталась незаконченная работа.

«Портфолио»: В офисе еще кто-то был?

Глория: В кабинете Пи-Джея горел свет.

«Портфолио»: Но утром свет был выключен.

Глория: Думаю, ему это уже было без разницы.

«Портфолио»: Был ли Пи-Джей жив, когда вы вернулись в офис?

Глория: У меня нет причин думать иначе.

«Портфолио»: Вы рассчитывали застать там Пи-Джея?

Глория: Он никогда не уходил раньше полуночи. Он был крайне пунктуален и добросовестен. Мне единственной он доверял, поэтому я была свободна в своих действия.

«Портфолио»: Считались ли вы его бесспорной наследницей?

Глория: Я была его преемницей. Разве это не очевидно?

«Портфолио»: Вы были преданы Пи-Джею?

Глория: Из-за него я осталась в «Портфолио» после окончания стажировки. Все было бы иначе, получи он место в «Алгонкине». Мне кажется, в этом случае он был бы жив до сих пор.

3

Покинув Рейка и Дона Ричарда с их дротиками и мишенями, я какое-то время бродила возле офиса – пальто плотно запахнуто, волосы спутаны, падают на глаза. Я пыталась отвлечься размышлениями о реактивной физике, рейтингах ресторанов, судьбах человечества. Должно быть, я выглядела, как миллионы бездомных чудаков, бродящих по ночному городу. Просто часть городского антуража.

Какой-то мужчина в куртке протянул мне мелочь, я пробормотала «спасибо», не глядя ему в лицо. Сперва оскорбилась, но потом увидела, что он протягивает мне четвертаки, которых мне всегда не хватает для автоматов в прачечной. Я бросила монетки в кошелек для мелочи и побрела дальше.

Я сделала уже шесть или семь кругов вокруг квартала, когда наш ночной сторож наконец-то покинул пост, чтобы сходить в туалет. Он стар, его мочевой пузырь тоже, он подолгу сидит в уборной. Он принадлежит другому поколению – иногда они даже моют руки с мылом.

Когда я вошла, он, должно быть, как раз их намыливал. Я всегда старалась по возможности избегать встреч с ним – из-за его улыбки. Казалось, он прекрасно осведомлен о моих отношениях с Пи-Джеем. Я поднялась по аварийной лестнице, выход с нее на нашем этаже – рядом с моим кабинетом и довольно далеко от кабинета Пи-Джея, а я не хотела привлекать его внимание.

Я снимаю пальто, причесываюсь, поправляю макияж. Не стоит выглядеть изможденной, даже если никто не знает, что будет утром. Подкрашиваю глаза. Я восхищаюсь собой, своим отражением в пудренице.

Я выгляжу победительницей.

4

Поездка по Сан-Франциско с агентом Броди за рулем и агентом Эмметом на заднем сиденье дает мне представление о преимуществах государственной службы. Мигалка на крыше их темно-синего седана вспыхивает красным светом, точно они только что выиграли «джек-пот», и расчищает путь даже на самых забитых перекрестках. Мигалку прикрепили к крыше магнитом ради меня, потому что я сказала, как много для меня значит стать выше закона.

– Вы лишили меня обеденного перерыва, так что, по крайней мере, можете устроить эту шутку с сиреной, и поехали к Койт-Тауэр.

Агент Эммет пожимает плечами. Броди качает головой, но спидометр – вот истинное мерило его удовольствия от такой езды.

– Расскажите нам, что вы знаете о крови.

– Вы имеете в виду о тромбоцитах, гемоглобине… Здесь налево… Серповидно-клеточной анемии?

– Начнем с простого. Вам нравится кровь?

Машина мягко выезжает с Норт-Бича.

– Это все равно что спрашивать, нравится ли мне воздух.

– Некоторые боятся крови, Глория, бледнеют от ее вида.

Агент Броди не смотрит на меня – он не может отвлекаться, потому что машина мигает красным светом, и ему позволено смело проезжать, где пожелает, никаких светофоров и запретительных знаков, никаких обычных ограничений.

– Должно быть, вы имеете в виду таких, как Перри Нэш.

Броди бросает на меня взгляд.

– Перри Нэш боится крови.

Снова взгляд, машина сворачивает налево и, пересекая желтые линии, выезжает на тротуар.

– Я видела, как он побледнел от вида крови.

Бампер задевает знак парковки.

– Кажется, вы едете по тротуару.

Агенты ФБР не выносят, когда их одергивают, еще больше, чем журналисты, так что я хорошо знаю, как можно отвлечь их от бесконечной череды вопросов. Честность – лучшая политика при расследовании: успех допроса зависит от того, удастся ли поймать подозреваемого на несоответствии, увертках, тогда как правда не всегда может быть простой и одномерной (например, свет – это и волны, и частицы), она многообразнее лжи.

– Так вы знаете о Перри Нэше? – произносит Броди, разворачивает машину под запрещающим знаком, снова вливается в общий поток, направляясь к Койт-Тауэр.

– Но вы ведь тоже знаете. Значит, это не такой уж большой секрет.

– Вы ввели нас в заблуждение, вы не сказали нам об этом, когда мы его заподозрили.

– Но вы не спрашивали. Я не могу проводить допросы вместо вас, у меня нет на это полномочий. Мне и своей работы хватает.

Понемногу в моем окне вырисовывается белокаменная Койт-Тауэр, мы подъезжаем к ее основанию.

– Поехали в парк Золотых ворот, загоним какого-нибудь бизона.

Броди покорно разворачивает машину. Он привык подчиняться приказам.

– Кстати, а как вы узнали? Про Перри.

– Документы из медицинской школы, – бормочет Эммет с заднего сиденья. – Его там подозревали в мошенничестве, потому что он великолепно сдавал экзамены, но никогда не появлялся на практических занятиях. Мы нашли его однокашника, и он нам все рассказал.

– Так он мошенничал?

– Был вынужден. Он физически не мог выполнять эту работу.

– И вы ничего не предприняли по этому поводу? Он ведь дипломированный врач, имеющий разрешение на медицинскую практику. Я думала, вы присягнули защищать граждан от преступных элементов. Это же серьезнее, чем бегать за грабителями.

– Скажите-ка мне, Глория, – прерывает меня Броди. – Если Перри Нэш испытывает патологическое отвращение к виду крови, как он, по-вашему, смог убить и расчленить Пи-Джея Баллока? Вы неплохо разбираетесь в медицине, Глория, лучше многих. Почему бы вам не объяснить мне… каким чудом он преодолел свое прошлое, чтобы выполнить действие, от которого получил бы удовольствие только нездоровый любитель кровавых бань?

– Нечего на меня обижаться, – пожимаю плечами я. – Почему бы вам с ним самим не поговорить?

– Я пытаюсь понять, почему вы ввели нас в заблуждение, не сказав такую важную вещь.

Мы пробираемся по Хэйт. «Странный Ковчег Муравьеда», «Красная Неделя», книжная лавка «Остин».

– Вы не можете разобраться с этими людьми? Уличная торговля без лицензии, а вы не обращаете никакого внимания на эти нарушения.

Меня игнорируют.

– Мы задали законный вопрос.

– А законно ли просить меня делать за вас вашу работу? Не могу, блин, в это поверить: вы ждете, что я буду заниматься изучением вашего подозреваемого?

– Но это вы предложили его кандидатуру.

– Мне не пришло в голову, что прежде чем дать вам подсказку, я должна была проверить студенческое прошлое Перри. Я думала, что стараюсь вам помочь, я считала себя добропорядочным гражданином.

– Вы старались помочь, Глория.

Мы проезжаем прямо по дорожкам парка Золотых ворот, велосипедисты бросаются от нас врассыпную. Одна девушка падает с велосипеда на мокрый тротуар, какой-то парень показывает нам средний палец. Агент Броди сохраняет спокойствие.

– Мы ценим все, что вы для нас сделали. Мы просто хотим знать, как вы узнали, что у Перри Нэша небольшие проблемы с кровью.

– Я порезалась.

– И когда это было?

– Пару дней назад.

– Вы виделись с Перри пару дней назад?

– Вы же знаете об этом, ваши люди там были. Перри предложил сходить в музей, я там нечасто бываю, да и в любом случае Перри мне симпатичен. Из него никудышный подозреваемый, за его спиной все это говорят.

– Вы порезались.

Мы подъезжаем к буйволам, они даже не смотрят в нашу сторону.

– Палец. – Я сую его под нос Броди. – Вам нужны доказательства?

– Это все?

– Там прекрасный Мазеруэлл, одна из его «Элегий» просто великолепна, я ее раньше не видела. Вам стоит туда сходить. Хотя Перри, увы, Мазеруэлла не оценил.

Мы доехали до Большой трассы, пляжи забиты безработными серферами, помешанными на своих приливах, Луне. Лунатики. Какая-то парочка машет нам руками. Броди набирает скорость. Я включаю радио. Короткие волны. Пробка в тоннеле Калдакотт… авария на Уолдо-Грейд… Названия привычные, как торговые марки, и столь же ничего не значащие. Бессмысленный набор звуков. Дневное бормотание понедельника. Я переключаю на джаз. Звучат «Гигантские шаги»,[35] но на середине агент Броди резко выключает радио. Тишина и еще раз тишина.

– Вы же понимаете, что это полностью снимает с него все подозрения, – бросает в итоге Броди. – Никто не поверит в его вину.

– И каков вердикт?

– Простите, Глория, но мы не можем позволить чинить препятствия правосудию. Вы ввели нас в заблуждение, а ФБР не любит ложных свидетельств.

– Будьте реалистом, вы так ничего и не нашли. Сперва обвиняете моего отца, несмотря на то, что в тот день его видел миллион человек, потом принимаетесь за Перри…

– Мы хотим, чтобы вы сказали нам правду, Глория. Мы считаем, что вы знаете, кто совершил убийство.

– Я не могу. Пока нет.

До публикации осталось четыре дня. Четыре дня, прежде чем история Джорджии станет моей.

– Мне нужна еще неделя. Чтобы выпустить еще один номер «Портфолио», чтобы обдумать.

– Обдумать что? – с интересом спрашивает Эммет с заднего сиденья.

– Детали, которые вы хотите узнать. Дайте мне эту неделю. Чтобы разобраться в ваших вопросах.

– ФБР не может ждать подозреваемых, следствие должно продолжаться.

– Тогда оно продолжится без меня.

– Если мы подождем, Глория, мы можем рассчитывать на признание?

– Даже лучше: на признание может рассчитывать публика.

– Два дня.

– Шесть.

– Три.

– Пять.

– Нет.

– Четыре?

– Четыре.

– В пятницу.

– В пятницу?

– В пятницу. Поверните здесь направо. – Я касаюсь руки Броди. – Вам стоит воспользоваться этими короткими каникулами: вы неважно выглядите, да и костюм пахнет плесенью.

– Такой торг против правил, но мы хотим быть справедливыми с вами, Глория.

– Почему?

– Признание нелегко дается.

Я открываю дверцу, потому что мы уже приехали к моему офису и говорить больше не о чем. Я машу Рейку и Кэтрин, которые вместе возвращаются с ланча.

– Признание? Да, полагаю, что так, – соглашаюсь я, и протягиваю Броди мигалку. Она все еще отбрасывает красные всполохи и крутится, как миксер, взбивающий молочный коктейль. – Признание всем нелегко дается.

5

Я сижу на стуле у себя в офисе, на мне белый пластиковый нагрудник, делающий меня толстой и неповоротливой, по столу разбросаны косметика и средства для укладки волос, и все они – не то, что я обычно использую. Парень по имени Паоло велит мне ровно держать подбородок. Пару минут назад он с презрительным вздохом смыл мой макияж быстрыми движениями пропитанного гамамелисом ватного шарика. Все мужчины почему-то думают, что они лучше разбираются в красоте. Адам бродит туда-сюда, иногда останавливаясь переброситься словом с фотографом; он говорит, что хочет свет сверху и не слишком сильный. Фотограф, маленький человечек с бронксским акцентом и головой, практически лишенной функциональных волос, кивает в ответ на все слова Адама, даже если они адресованы кому-то другому. Его движения точны и аккуратны, словно он мчится на большой скорости.

– Не верю, что мы на это решились, – говорит Адам моему лицу, находящемуся в плену у Паоло. – Мы делаем это и выпускаем журнал на день раньше срока, точно мало того, что мы поместим на обложку этого гребаного Перри Нэша. Глория, нашу аудиторию интересуют стиль жизни, а не стиль американского судопроизводства.

– Убийство и есть стиль жизни.

Дмитрий сказал «нет» нашей истории, даже не видя ее. Пригрозил уволить меня, если она будет опубликована. Мы сидели в его кабинете, и он мне сказал «нет».

– Что значит нет?

– Это значит Н-Е-Т, нет. Мы не будем копаться в этом дерьме. Убийство уже настолько выбило меня из колеи, что я с трудом выхожу на улицу. Рекламодатели спрашивают, когда все это закончится. Это плохо сказывается на журнале, и я не хочу иметь с этим ничего общего.

– Что плохо для журнала? Смерть Пи-Джея?

Дмитрий раздувается как лягушка.

– Глория, не играй со мной в свои гребаные игры. Я имел в виду все это дерьмо. – Он поднимает страницы со статьей, размахивает ими – знак капитуляции в военное время. – Почему ты хочешь уничтожить мой журнал? Я создал «Портфолио», в нем вся моя жизнь. Ты же главный редактор, Глория, пора бы тебе повзрослеть.

– Ты приказал мне повысить продажи, Дмитрий, ты сказал – никаких ограничений, ты же обещал. ФБР перебирает подозреваемых, как наряды в шкафу. Даже мой отец попал под подозрение, пока его алиби не подтвердилось. Почему все внимание должно доставаться им, почему все лучшие истории получают другие журналы? Почему не побить их в их собственной игре и не завоевать в то же время читателей?

– Это глупая затея, и поэтому я изменил свое решение.

– Позволь мне объяснить так, чтобы ты понял: эта статья не о Пи-Джее или «Портфолио», не о тебе, не обо мне. Она о беспомощности, которую провоцируют современные технологии. Огромное количество преступников избегает наказания, потому что ФБР не видит ничего дальше мониторов своих компьютеров, Дмитрий. Их ослепляют технологии, оказавшиеся в их распоряжении, они забыли, как проводится настоящее расследование. Они полдня играются с компьютерами, а оставшиеся полдня пытаются произвести впечатление на конгресс, чтобы им увеличили бюджет. Сотни дел остаются нераскрытыми. Перри Нэш физически не смог бы расчленить Пи-Джея, и ФБР это знает. Тем не менее они продолжают вести в отношении него следствие. В итоге они придут к тому же заключению, что и с моим отцом, но тем не менее они упорно изображают бурную деятельность. Ты создал «Портфолио», чтобы печатать такие вот значительные истории, так не отступай же теперь.

– Глория, мой ответ – нет.

Мои волосы потрескивают, когда я к ним прикасаюсь.

– Не трогай, – орет Паоло, чуть не перепрыгнув стол, чтобы убрать мою нечестивую руку. – Ты все испортишь.

Он залезает на свой табурет, покачивая задницей в белых узких джинсах, чтобы сохранить равновесие.

– Он прав, Глория, – говорит Адам откуда-то из-за софитов. – Мы ведь не хотим испортить эффект.

Адам еще терзается из-за съемки, хотя номер уже готов: кто же я – все еще редактор журнала или сексуальная кошечка?

– Тебе незачем выбирать, – говорит Адам.

– Вы можете быть и тем и другим, – соглашается фотограф.

– Два лучше чем один, – добавляет стилист.

– Меня это не интересует, я не фотомодель, Адам.

Какого хрена? Я отказываюсь расстегивать рубашку до пупа.

Красота служит защитой, это преимущество неоспоримо, даже когда бесчестья не избежать, но преимущество красоты непостоянно, и потому бесчестье несправедливо. Я одета для защиты. Еще в колледже я решила перекрасить волосы в легкий оттенок каштанового.

– У тебя такая плоская грудь, что никто ничего и не рассмотрит.

– Ты ведь не хочешь выглядеть некрасивой? Мэдисон говорит…

– Мэдисон не редактор этого журнала.

– Пока нет.

Пока нет.

Я вернулась в кабинет Дмитрия через пару часов после нашего первого спора – сказать ему, что решила опубликовать статью вопреки его желаниям.

– Я спасу этот журнал, – заявила я. – Даже если это приведет меня на электрический стул.

– Иди ты к черту, Глория. Ты думаешь, раз ты лихой молодой редактор и твои фотографии как подозреваемой в убийстве появились в газетах, ты можешь делать все, что хочешь? Нет, не можешь, Глория. Не будь такой дурой.

Дмитрий встает, потом придумывает кое-что получше. Закуривает сигарету.

– Я не должен курить, доктор говорит, что это может спровоцировать сердечный приступ. Но ты заставляешь меня нервничать. Следовало сперва подумать, не совершаю ли я ошибку, назначая тебя редактором. Возможно, мне нужен кто-то более зрелый, взрослый. И что это за Джорджи? Твой новый бойфренд?

Я объясняю ему, что Джорджия – женщина, один из лучших журналистов-аналитиков в стране. Я говорю ему, что она пишет для «Алгонкина».

– Так, теперь у тебя и гёрлфренды и бой-френды. Ты спишь с ней и думаешь, что таким образом получишь работу в «Алгонкине». Зачем ты здесь околачиваешься, если хочешь работать в другом журнале? Зачем ты поступаешь так со мной?

Дмитрий закуривает вторую сигарету, оставив первую, недокуренную и до половины, дымиться в пепельнице. Он проводит свободной рукой по своей лысой голове, закрывает глаза и раскачивается, пока не чувствует, что принял решение.

– Я не хочу в «Алгонкин», мне и здесь хорошо.

– Тогда ты уберешь эту статью.

– Дмитрий, если ты хочешь от меня избавиться, какого хрена этого не сделаешь? Мне нужна твоя поддержка, а ты отворачиваешься, предаешь меня. Я не могу этого выносить. Пи-Джею повезло, что он умер.

Адам начинает сердиться и говорит, что я не желаю с ним сотрудничать. Мы спорим, какой длины должна быть моя юбка. Адам считает, что выше колен. Иначе, говорит он, я выйду чопорной и холодной. Я, с другой стороны, думаю, что должна выглядеть более профессионально. Если у меня будет вид сучки с задранной юбкой, это может навести на мысль, что для меня нет иного пути выиграть.

– Глория, я руковожу съемкой. Это означает, что решения здесь принимаю я один. Я не могу работать, когда фотограф говорит одно, эта «расческа-помада» – другое, а модель – третье. В таком случае, зачем здесь нужен я? Мне требуется твое содействие, так что позволь мне самому решать.

Я напоминаю Адаму, что я – главный редактор «Портфолио», и это означает, что я его босс.

– Вот эта хренотень все и обламывает, – хнычет Адам. – Зачем нам нужна эта статья про тебя? Ты уверена, что Дмитрий дал на нее «добро» перед отъездом в Лондон? Это бросает тень на журнал. – Он стаскивает свитер. В десятый раз, с начала съемки, приглаживает волосы. – Это непрофессионально. Ты не можешь решать все сама. Я не хочу Перри Нэша на своей обложке, я не хочу тебя на страницах номера, я работаю здесь дольше тебя. Это не твой журнал, Глория.

– Журнал – не демократическое общество.

Адам вышагивает по комнате.

– Может, нам пригласить модель сыграть твою роль?

Адам ничего не понимает. Я – модель. Модель, изображающая саму себя.

6

Похищение считается серьезным преступлением в штате Калифорния, хоть из меня и хреновый заложник, а Эмили и Дейрдре – и того хуже в качестве похитителей. Но Дейрдре говорит, что это, блин, не шутка, а Эмили из своего черного кожаного рюкзака вытаскивает пару наручников. Они без стука вломились в мой кабинет.

– Тебе нужна помощь, Глория.

– Ты не обращаешь внимания на наши советы.

– Ты нас игнорируешь.

– Променяла на Перри Нэша.

– Мы говорили тебе, будь осторожнее.

– Мы предлагали тебе нанять адвоката.

– Но ты не хочешь слушать.

– Ты даже не пригласила нас на вечеринку по поводу выхода журнала.

– Нравится тебе это или нет, но ты пойдешь с нами.

Я качаю головой, я говорю «нет». Звонит телефон, я его игнорирую и объясняю им, что у нас кризис, а они мешают мне сосредоточиться. Мне нужно закончить редактуру статьи Джорджии, у нас дедлайн.

Для начала пойдет интервью с однокашником Перри, помогавшим ему жульничать в медицинской школе: Перри в итоге рассказал мне об этом. Потом интервью о допросе – оно похоже на отрывок из постмодернистского романа, чистый «поток сознания». В статье Джорджия доказывает, что ФБР, зная все о Перри, так ничего и не предприняло за эти четыре дня. Джорджия даже не осознает, насколько безупречна ее статья или каким чертовски неприятным сюрпризом станет это интервью для агента Броди и Дмитрия.

Мы припомнили ФБР и эту дурацкую историю с телефонной карточкой и отыскали телефонные счета нашего офиса, в то время как они были заняты своими повестками. В результате должно получиться хорошее чтиво, созданное твердой рукой верной Джорджии для тех, кому нравится копаться в грязи. Она выяснила, что я очень часто звонила Пи-Джею на протяжении года, особенно когда он был вне офиса, много ночных звонков, часто после полуночи, любовные звонки. Кульминация – код 212[36] за неделю до его убийства – ту самую неделю, когда он проходил собеседование в «Алгонкине». А потом – ничего, ни единого звонка за последнюю неделю. Смертельная ссора? Переключились на прямое соединение? Один вопрос способен породить множество других. О некоторых вещах не подозревает даже Джорджия. Судить тебе, дорогой читатель. И присяжным. Как-никак без конкретных доказательств все это выглядит довольно смехотворно, особенно способность ФБР провести настоящее расследование, учитывая прошлый опыт и то, как ФБР показало свою некомпетентность в тушении политических скандалов. Можете себе представить, каковы будут последствия, когда они столкнутся с такой непростой штукой, как моя жизнь.

– По-моему, вы обе должны быть на работе? – напоминаю я Эмили и Дейрдре. – И как вы прошли мимо Спивви? Сегодня у меня нет времени на похищения.

– У тебя нет времени… для нас? – Голос у Дейрдре дрожит.

– Это же моя карьера, ребята, кому как не вам это знать. Мне нужно за месяц продать триста тысяч журналов. Закон может и подождать.

– Надевай наручники, – командует Дейрдре, Эмили заводит мои руки за спину и сковывает их.

– Это нелепо. – Холодный металл врезается в мои запястья, я не сопротивляюсь, потому что боюсь испачкать манжеты блузки. Дейрдре и Эмили привязывают мои ноги к ножкам кресла. – Это все чертовски банально.

– Может, ее кляпом заткнуть?

– Вы меня перепачкаете, ну пожалуйста, не надо.

– И что ты сделаешь с нами, расчленишь?

Дейрдре набрасывает мне на голову плотное шерстяное одеяло, мы куда-то движемся.

– Вот решили поменять сломанную мебель, – объясняет Эмили Спивви. Колесики моего кресла клацают о порог лифта.

– Спускаемся, – хихикает Дейрдре. Они увозят меня в Леви-Плаза, свалив кресло, одеяло и все остальное в кузов «кролика» Эмили. Дейрдре приковывает меня к себе, начинается борьба за то, чтобы втиснуться на заднее сиденье вместе, не переломав при этом костей. Борьба на выходе усугубляется тем, что мы на темной подземной парковке, и я не заинтересована в сотрудничестве.

– Мать твою, Глория, ты меня поцарапала. – Наручник придавил ее симпатичный браслет, зацепив четырнадцатикаратную подвеску-домик, слишком крошечный даже для персонажей «Монополии». Она наклоняется, чтобы подобрать его. Я все еще на виниловом сиденье автомобиля Эмили, бедра у меня стали липкими от теплого пота, моя рука свешивается почти до маслянисто-гладкого асфальта.

– Да помогите же мне.

Эмили выручает нас, скоординировав сперва поиски четырнадцатикаратного домика Дейрдре, а затем мое извлечение из машины.

– Немного правее. Вперед. Вперед. Хорошая девочка. Теперь налево.

– Да заткнись ты наконец, – шиплю я, выбираясь из машины. – И не могла бы ты снять с меня эти гребаные… кандалы? Я, мать вашу, пока все же не на каторге.

– Пока.

– Вы что, не понимаете, что мне нужно работать? Мы завтра сдаем номер в девять вечера, а я еще не закончила редактуру, и если я ее не закончу, вот тогда мне точно понадобится адвокат.

– Тебе нужно начать думать о чем-то помимо журнала, Глория.

– Тебе нужно думать иногда и о себе.

– Я, вашу мать, думаю о себе, – кричу я. – Я всегда думаю о себе. – Но они как-то странно смотрят на меня, мимо проходят люди, я вижу, что все они – в аккуратных неброских костюмах. Мы в большом холле, отделанном мрамором – «Бикл, Финк и Йенсен». Я понижаю голос до хриплого шепота: – Что мы здесь делаем? – Бикл и Финк – легендарные адвокаты, успешно защищавшие больше серийных убийц и экономических шпионов, чем любая другая адвокатская контора.

– Здесь работает однокашница моего отца. – Эм делает круглые глаза. – А он уверяет, что она лучшая в своем деле. Ему пришлось позвонить ей, чтобы помочь мне. Помочь тебе, Глория.

– Мне не нужен лучший адвокат, – объясняю я как можно спокойнее, но Дейрдре тянет меня за руку в один из этих знаменитых лифтов из красного дерева. Звяк! Розово-золотой «Дузенберг» проваливается в шахту.

– Почему мне никто не верит?

– Двадцать восьмой? – спрашивает Дейрдре, нажимая на кнопки.

Эм что-то ищет в своей сумочке.

– Ключи от наручников у тебя?

Дейрдре качает головой, каштановые волосы рассыпаются по плечам ее дорогого шерстяного пиджака:

– У тебя.

Они смотрят друг на друга, потом на меня.

– Ты можешь сунуть руку в мой карман, Глор, – предлагает в итоге Дейрдре.

– О да, это будет выглядеть совершенно естественно. А куда ты денешь свою?

– В твой карман. – Она смотрит на мою просвечивающую юбку. Пытается засунуть руку мне за пояс, я шлепаю ее по руке, она отстает, дверь лифта открывается, мы выходим, а мужчина входит в лифт. Мы оказываемся по разные стороны от него и вытаскиваем беднягу вместе с собой, его длинные ноги запутались в цепочке, сковывающей нас. Когда мы освобождаем его, лифт уже на полпути вниз.

– Прошу прощения, – извиняется Дейрдре, пока мужчина пытается обойти меня. – Она под арестом.

Секретарь, с подозрением смотрящий на наручники, скептически оглядывает Эм, когда та говорит, что мы пришли на прием к достопочтенной Лолите Джонс.

– Скажите ей, что пришла Глория Грин.

– Но вы не…

Я поднимаю свою руку вместе с рукой Дейрдре:

– Я – Глория Грин.

Секретарь роняет очки, перегнувшись через стол:

– Вы – Глория Грин, – торжественно подтверждает он, нажимая кнопку интеркома. Нас спешно проводят в кабинет, Эмили усаживает меня и Дейрдре в кресла, наши руки лежат на мягкой коже подлокотника посередине, она усаживается сама, и, пока мы все втроем пялимся на огромный, слоноподобный дубовый стол Лолиты Джонс, ожидая ее дорогостоящего появления, я начинаю остро чувствовать всю несправедливость своего положения. Это ощущение возникает как боль в низу живота, распространяется по желудку и груди, конечности начинают гореть. Может, это и есть чувство вины? Быть несправедливо обвиненной? Лишиться всех механизмов защиты?

– Мне нужно немедленно уйти, – заявляю я.

– Это невозможно, – отвечает Эмили. Дейрдре бряцает наручниками, ключи от которых потеряны.

– Я ценю вашу заботу, но вреда от этого больше, чем пользы.

– Чего ты боишься? Лолиту Джонс? Мы обе здесь, с тобой.

– Меня не ебет Лолита Джонс. Я…

– А, правда всегда всплывает. – Откуда-то из холла доносится прокуренный баритон, он приближается и звучит уже в дюйме от моей головы. Я поднимаю взгляд и вижу перед собой перевернутого вверх тормашками Эдгара Аллана По – невероятно длинные иссиня-черные волосы собраны в гигантский пучок, руки скрещены на необъятной груди, мне в лицо тяжело дышит достопочтенная Лолита Джонс.

– Разумеется, мне не приходило в голову, что вы можете меня услышать, – объясняю я, поднимаясь и волоча за собой правую руку Дейрдре.

– А это изменило бы ваше мнение? – Лолита направляется к своему столу. Ее движения продуманны, как у актера театра Кабуки. Она собирает себя воедино в своем кресле. Похожее на кимоно платье еще колышется вокруг нее. Я тоже сажусь, резко дернув свой наручник, потому что Дейрдре пытается обращаться с моей рукой как с собственной.

– У вас что-то с запястьем? Или вы арестованы этой молодой леди за акт вандализма в нашем холле?

– Вообще-то меня похитили.

– Похитили? Неужели? – Она извлекает из складок платья блокнот и фломастер.

– Я хочу выдвинуть обвинение против моих похитителей.

– Обвинение против двух ваших похитителей? А у ваших похитителей есть имена?

– Дейрдре О'Салливан и Эмили… – Эмили машет рукой Лолите Джонс. Лолита машет в ответ. – Это, мать вашу, не шуточки, – напоминаю я всем вовлеченным сторонам.

– Мать вашу, не шуточки, – повторяет она, записывая.

– Послушайте, мисс Джонс…

– Лолита.

– У меня просто нет на это времени, мне не нужен адвокат, слишком поздно, я решила сделать признание.

Фломастер замирает. Она кладет его на стол.

– Не понимаю.

– Через два дня все планета будет знать все мыслимые и немыслимые подробности моей жизни. И тогда уж пусть решают, виновна я или нет. Но есть законные вопросы, и я намерена на них ответить, это мой долг как публичного человека и обязанность как гражданина.

– Могу ли я дать вам юридический совет, Глория? Помимо того факта, что я буду счастлива защищать вас от этих ничтожных формальных обвинений. Исповедь обычно воспринимается как признание вины, безотносительно ее содержания. Бывают дела, когда благоразумнее предать себя на милость суда в надежде на снисходительность и так далее, но это крайние меры, политика выжженной земли. Говоря официальным языком, в настоящий момент вы даже не серьезный подозреваемый. Ваше дело активно обсуждалось в прессе, но сейчас все утихло.

– Она права, Глор, – говорит Эмили, но тут же замолкает, потому что Лолита прижимает к губам указательный палец.

– Никто сейчас не ждет от вас исповеди, – продолжает Лолита. – Да никто и не поверит.

– Это верно, – улыбаюсь я.

Тишина. А затем негодующие вопли, стоны. Все попытки задать вопросы тонут в смехе Лолиты Джонс. Она встает, исполняет замысловатый танец в мягких туфлях, которые кажутся не больше ее ушек. Она аплодирует – возможно, самой себе.

– Просто очаровательно, – заявляет она, а затем слова опять тонут в приступе смеха.

– Правда может сделать тебя свободным.

– Правда… свобода… – Она заливается смехом между словами, разделяя их так, что всякая связь меж ними теряется.

Эмили недоуменно смотрит на Дейрдре, Дейрдре недоуменно смотрит на Эмили. Встреча проходит приятнее, чем запланировано.

– Это рискованно… Очень рискованно, Глория.

– В этом-то и преимущество.

– В этом преимущество. Но если вы провалитесь?

– Смертная казнь в этом штате нечасто применяется.

– Вы выберете… смертельную инъекцию? – Заготовленный смешок.

– Токсикология вообще-то не настолько эффективна, как могла быть. Как вы думаете, мне позволят воспользоваться своими фармакологическими средствами?

– Интерес к делу может означать, что процесс подачи апелляций растянется на добрый десяток лет. И что вы намерены делать? Как вы собираетесь поступить? – Ее карандаш снова нацелился фиксировать мои слова. Она сидит с блокнотом на коленях.

– Разумеется, я поборник векурониум-бромида. – Дейрдре дергает меня за наручник.

– Знаете, мне как-то довелось столкнуться с мистером Пи-Джеем Баллоком Третьим. Он всегда был такой занудливый и самоуверенный. Он не произвел на меня впечатления человека, способного достойно принять смерть.

– Когда я видела его последний раз, он был в прекрасном настроении.

– Но, конечно же, он не знал. Не знал, что будет дальше.

– Он редко предвидел последствия своих действий.

Лолита мерно покачивается в кресле. Глаза закрыты. Она молчит.

– А вы не собираетесь… – встревает Эмили, – …вы не собираетесь обсудить стратегию защиты с нами? Какие-то запасные варианты? Глория не может рисковать, как она это делала до сих пор. Навещать ее в тюрьме будет слишком унизительно – разговоры через металлическую решетку в присутствии охранников и всех этих грязных преступников, слышащих каждое твое слово, и все такое… Глория – единственный человек, с которым мы можем говорить не только о чепухе или иронизировать. Вы знаете, как это бывает? Вы понимаете?

Наверное, впервые со времен колледжа я думаю, что она может расплакаться из-за меня. Я польщена, потому что теперь знаю точно: надо мной произнесут прекрасный панегирик.

Все еще покачиваясь с закрытыми глазами, Лолита кивает нам огромным пучком на голове.

Я встаю, волоча за собой тело Дейрдре. Я иду, Дейрдре спотыкается, Эмили поднимается вслед за нами, действуя на нервы своими всхлипами; я иду, а они следуют за мной, через коридор, к лифту, сквозь стеклянный турникет, на мостовую. Я иду, мы все еще прикованы друг к другу, мы молчим, больше сказать нечего.

7

Пи-Джей обрадовался, увидев меня в своем кабинете той финальной ночью. Мы с ним не трахались уже больше недели – с тех пор, как он сказал мне об «Алгонкине». Как и следовало ожидать, это создало некоторую напряженность: мы даже не разговаривали с того момента.

– Давай поиграем в доктора. – Я притворяюсь пьяной. Привычная для нас территория. – Ты – пациент. – Я натягиваю пару резиновых перчаток, выключаю свет, комната становится цвета кофе. – Раздевайся.

Пи-Джей одевался, как старик, и так же раздевался. Сперва блейзер, который он аккуратно вешает на спинку кресла. Потом мокасины, аккуратно поставленные под кресло, левый – с левой стороны, правый – с правой. Потом рубашка на пуговицах, наручные часы, ремень и слаксы. Он складывает каждый предмет одежды с профессионализмом продавца. Потом вылезает из хлопковых боксерских трусов, одна нога, вторая, растягивая резинку спереди, точно пытаясь высвободить свою эрекцию, ни за что не задев.

Я ободряюще улыбаюсь. Следует помнить: когда тело полностью обнажено, теряется вся информация о личности, но информация о Пи-Джее уже не нужна. Его тело теперь уже просто формальность. Труп.

Раздевшись, Пи-Джей смотрит на меня, налитый кровью твердый пенис подрагивает, как гончая на поводке. Мои глаза привыкают к полумраку. Его кожа уже утратила эластичность, она не скрывает секреты мускулов и костей: «Длинная головка трицепса, спускаясь в треугольном пространстве, образованном плечевой костью и мышцами терес-минор и терес-майор, делит его на малые пространства». Я велю ему лечь.

– Куда?

– На диван. Ложись на спину.

Я становлюсь на колени рядом с ним, руками в перчатках провожу по мускулам ног, рук, шеи. Я глажу его, пока маленькая капля спермы не появляется из его пениса, чтобы разведать ситуацию – жалкая капля, умирающая прежде, чем жизнь для нее станет возможной.

– Трахни меня, – шепчет он, солипсист со своей вселенной, сведенной к девяти дюймам сморщенной плоти.

– Скоро, Пи-Джей. – Я отдергиваю руки. Капля семени стекает по стволу его пениса. Как слеза.

Скоро тебя трахнут.

8

Жирная баранья отбивная липнет к моей тарелке и ускользает, когда я пытаюсь ее сдвинуть. Я тыкаю вилкой в свои макароны, восхищаясь лубрикативными качествами маргарина.

– Ты же любишь бараньи отбивные, Глор, – напоминает мне мать. – Я приготовила их, потому что это твое любимое блюдо.

– Мы нечасто едим красное мясо, – вставляет Сидней. – Даже с таким крепким сердцем, как у меня, приходится следить за уровнем холестерина. – Он похлопывает себя по груди, промахнувшись с расстоянием на добрых пять дюймов.

– Они очень… хороши, мам.

– Откуда ты знаешь? Ты к ним даже не притронулась. Ты не хочешь чем-нибудь приправить салат, дорогая?

Я гляжу мимо них, смотрю на картины из универмага и вставленные в рамки постеры с выставок импрессионистов, поддельные иудейские реликвии, с помощью которых они методично превращают свою псевдовикторианскую столовую в какой-то пригородный ад конца тысячелетия. Именно потому что я совершенно не вписываюсь в этот мирок, дом Сиднея, возможно, – единственное место на планете, где меня никому не придет в голову искать. Не то чтобы убежище – Сидней всегда был слишком эгоистичен, чтобы укрывать беглецов, – но хотя бы небольшая пауза в рассказе. Вечер четверга. Сидней ничего не знает, даже ничего не подозревает. Я вижу свое отражение в стакане, обрамленное «Водяными лилиями» Моне. Высовываю язык, когда никто на меня не смотрит. Снова принимаюсь ковыряться в лапше, сбрасывая несколько макаронин на пластиковую подставку для тарелки, еще одну – на свежевычищенный ковер цвета старого бургундского.

Когда мои родители еще были женаты, все было по-другому. У Дебры тогда имелся вкус, она не была таким рабом практичности. Сиднея еще можно понять, хоть это его и не оправдывает – но он рос в скверных условиях, чахлое многолетнее существование в бедном квартале Бруклина, так что пусть ест свой пирог. А моя мать выросла среди лужаек и плавательных бассейнов. С папочкой она отказалась от комфорта. А теперь она стала рабой слабостей Сиднея. Я ненавижу ее.

– Дорогая… – Она все еще выжидающе протягивает мне бутылку «Тысячи островов».

– Я не люблю сливочные соусы, мой желудок их плохо переносит.

Я кладу себе немного салата. Сидней догрызает последние хрящи своей бараньей отбивной, и, как обычно, все молчат. Потом он спрашивает меня, не завязала ли я еще с «Портфолио», начав более честную карьеру.

– Глория очень много работает, – произносит моя мать в пространство. – Она не уходит с работы раньше полуночи, так ведь, милая? Ты уже закончила с этим… специальным выпуском?

У меня убыстряется пульс, я киваю.

– Ты принесла экземпляр для Сиднея? Ты знаешь, как ему нравится твой журнал.

Я вынимаю из сумочки сигнальный экземпляр и передаю им.

Сидней выплевывает жир.

– Я хорошо получилась? Обменяла на эту блузку то, что вы подарили мне на Хануку.

На обложке – я сама: мне показалось, Перри не столь привлекателен, чтобы продать пятьсот тысяч экземпляров.

– «Виновна!»

– Нет: «Виновна?» Там вопросительный знак, нужно следить за интонацией.

Моя мать стоит позади Сиднея, положив руки ему на плечи. Он сбрасывает их. Поворачивается к ней:

– Это твоя дочь, Дебра, я возлагаю всю ответственность на тебя.

– Вы не собираетесь читать статью? – спрашиваю я. – Внутри фотографии еще лучше.

Сидней осторожно открывает журнал. Моя мать озвучивает, что гордится тем, что я на обложке; Сидней смотрит на нее, потом переводит взгляд на журнал.

Он смотрит на меня, я улыбаюсь. Так же я улыбалась, глядя на Дмитрия, когда он раньше времени вернулся из Лондона, расслабившийся и отдохнувший.

– Шапку придумала я. – Показываю матери на случай, если она не знает, что такое «шапка». – Все сказали, что это очень остроумно.

Между приступами кашля Сидней требует, чтобы я немедленно покинула его дом, требует, чтобы я убиралась вон вместе с журналом.

– Это улика, – заявляет он. – Мне не нужны улики преступления в моем доме.

Разумеется, вскоре он унимается. Сидней все время беспокоится, что меня за что-нибудь арестуют, он думает, что криминальные наклонности заразны и простое соседство со мной может привести к беде. Я безуспешно пытаюсь объяснить ему, что такое прививка.

– В полиции одни гои, – возражает он, прячась за своей бородой.

Но правда в том, что он просто трус. В колледже нам пришлось пройти через подобное испытание. Несчастный случай со смертельным исходом, неподтвержденные слухи. Тогда Сидней отказывался говорить со мной даже по телефону.

– Осторожность никогда не бывает чрезмерной, – твердил ему его адвокат.

– Осторожность никогда не бывает чрезмерной, – соглашается моя мать.

Для них это было уже слишком чересчур. Но я просто честно высказала в школьной газете, что девушка это заслужила. Ее звали Марианна ДеМило. Я тогда не попала даже в список подозреваемых. Сидней не мог знать больше остальных, ведь я там была совершенно одна.

Марианна была занудой, досадной помехой, и в этом походила на Пи-Джея. Я привлекла ее к экономической части журнала колледжа, поскольку мне не хватало времени быть и главным редактором, и издателем. Она превысила свои полномочия без моего разрешения, она возражала мне на редколлегии, слишком много обо мне знала. Меня никогда не взяли бы в «Портфолио», если бы мое резюме не осталось чистым. Если бы эта история всплыла, все было бы по-другому. Марианна научила меня всему, что необходимо знать о преодолении кризисных ситуаций. Как управляться с людьми, подобными Мэдисон, и остальными.

Способ был подсказан ее привычкой спать на спине. Я разбиралась в средствах для чистки канализационных труб, потому что водопровод в нашем общежитии был не надежнее детектора лжи. Я надела резиновые перчатки, какое-то рванье и старые кеды, узнать меня было невозможно.

В те времена никто из нас не запирал двери. Когда я вошла, она спала под тонкой простыней, мирно похрапывая.

Черная жидкость для чистки труб жадно впилась в ее лицо, облепив со всех сторон, растекаясь по густым светлым волосам. Я смотрю на это, а она уже не может ничего увидеть, открывает глаза, и они тут же сгорают. Ее пальцы цепляются, ползут по лицу, как крабы-отшельники, челюсть отвисает, точно пытается избавиться от крика. Но жидкость быстро заполняет ей рот, обугливая кожу. Крови нет, только утробное раздраженное шипение кислоты, уничтожающей плоть.

Она пытается дотянуться до своего рта. Кислота прилипает к ее пальцам. Я подумала, что нужно заканчивать, все это слишком утомительно.

Следователи ничего не любят так страстно, как мотивы, особенно – с сексуальным подтекстом; это и спасло меня от лишних вопросов. Остатки очистителя я вылила между ее судорожно бьющихся ног. Излишне говорить, что для Марианны семестр закончился неожиданно. Излишне говорить, что моя жизнь продолжилась так, как было запланировано.