Печать тернового венца

Падре Фелиппе Ортега

Заголовок в «Corriera della Serra» гласил: «Папу Адриана убили? Ватикан скрывает правду! «Перст Божий» устраняет свидетелей! Убийца примет участие в конклаве?»

Отбросив свежую прессу, я с тихим стоном откинулся на подушку и уставился в окно.

Я помнил, как некто в облачении монаха скинул меня с лестницы. Меня обнаружили вернувшиеся с полуденной прогулки священники.

Как сказал лечащий врач, мне очень повезло. Я отделался сломанным ребром, вывихнутым запястьем, несколькими ссадинами и ушибами, не считая сильного сотрясения мозга. Из моей разбитой губы, которой я ударился о ступеньку, вытекло море крови, поэтому тот, кто пытался убить меня, решил, что я умер. Еще бы, я преодолел в полете не меньше семи метров: для любого другого подобное падение завершилось бы проломленным черепом и свернутой шеей. Похоже, мой несостоявшийся убийца решил претворить в жизнь очередное ватиканское правило: никогда не оставляй в живых опасных свидетелей.

Господь в очередной раз проявил ко мне неслыханную милость и не дал свершиться коварным планам убийцы, похитившего у меня доказательство того, что папа Адриан был отравлен. Меня доставили в клинику Гемелли, где я и провел последующие дни, изнывая от безделья.

По телевизору я наблюдал, как и сотни миллионов телезрителей, за церемонией погребения папы Адриана. На шестой день после кончины святого отца, в присутствии двухсот семидесяти тысяч паломников, допущенных на площадь Святого Петра, кардинал-декан отслужил заупокойную мессу. Тело понтифика положили в три гроба – сначала в бронзовый, тот – в оловянный и, наконец, в кипарисовый (туда же вложили красный сафьяновый мешочек с монетами, отчеканенными в период понтификата Адриана); последний разместили на паперти собора. На гроб положили раскрытое Священное Писание, страницами которого играл ветер, навеваемый Святым Духом. На церемонию погребения Адриана прибыли без малого двести глав государств и правительств, в том числе с две дюжины королей, королев и принцев. Я не сумел сдержать слезы, слушая проникновенную речь, произнесенную кардиналом– деканом, в чьих руках и находилась номинальная власть в период между смертью старого папы и выборами нового. Месса подошла к концу через три часа, и затем в присутствии узкого круга лиц (Антонио, конечно же, принадлежал к числу избранных!) гроб с останками Адриана опустили в одну из крипт под собором Святого Петра.

Внимание всего мира сфокусировалось на Ватикане, и не только потому, что отдавали последние почести замечательному человеку и изумительному папе. Журналисты, которым кто-то подкинул информацию о попытке убить меня, а также сведения о гибели братьев Формицетти, Яна Мансхольта и самого Адриана, не ведали удержу. Не только итальянские газеты, но и желтая пресса всего мира изгалялась над памятью святого отца, открыто заявляя, что его убили. Доказательств репортеры не приводили, но этого и не требовалось – им хотелось создать сенсацию. Увы, я-то знал, что статьи в газетах не выдумки бессовестных папарацци, а чистая правда.

Хуже всего, что около моего тела нашли медальон с изображением кометы и девизом «Да будет воля Твоя»! Обитатели Латиноамериканского колледжа не сумели держать язык за зубами, и на следующий же день обо мне сообщили как о жертве таинственного ордена «Digitus Dei». Журналисты вытащили на свет Божий давние истории и приписали ордену ответственность за смерть папы и его секретаря.

Ватикан в лице говорливого пресс-секретаря Майкла Дюклера все отрицал, но это только подливало масла в огонь. И газеты, и телеканалы, и Интернет старались перещеголять друг друга, выдвигая все новые и новые, одна нелепее другой, версии. О существовании «Перста Божьего» сообщалось как о доказанном факте, меня называли жертвой этой ужасной организации, совершающей по указанию Ватикана убийства, открыто упоминались имена тех, кто, по мнению репортеров, стоял за преступлениями. Больше всего доставалось кардиналу Плёгеру, которому даже дали прозвище «крестный отец» Ватикана.

Одним словом, в Риме творилась подлинная вакханалия, однако я никак не мог отделаться от мысли, что она кем-то заранее спланирована и очень тонко управляется. Те несколько дней, что протекли между погребением Адриана и началом конклава, стали самыми ужасными.

В Италии царило тропическое пекло, и даже я, выросший в Южной Америке, изнемогал от августовской жары. Казалось, что Господь, прогневавшись на пустые разговоры и бездоказательные наветы, ниспослал на Рим одну из казней, которые пали когда-то на египетского фараона и его подданных. Немилосердное солнце палило с утра до вечера, дождей не было, воздух раскалялся, не помогали кондиционеры и прохладительные напитки. Я, прикованный к кровати, не мог покинуть клинику и беспомощно наблюдал за тем, как церковь, охранять спокойствие коей было моим призванием, погрязает все глубже и глубже в пучине небывалого скандала. Все мы находились будто на вулкане – с учетом как диких температур, так и не менее диких слухов. И я со страхом ждал того момента, когда же произойдет небывалое по своей силе и последствиям извержение.

Антонио посетил меня всего один раз, да и то только для того, чтобы излить на мою грешную голову свое недовольство тем, что я оказался в больнице.

– Фелиппе, ты нужен мне бодрым и здоровым! – заявил он с порога. – А ты прохлаждаешься в клинике!

Я заметил, что о прохлаждении в клинике, с учетом наступившей беспощадной жары, не может быть и речи.

– Ты знаешь, что я имею в виду! – пресек мои возражения Антонио, пребывавший в весьма скверном расположении духа. – Весь мир только и говорит, что об убийстве Адриана. И за всем этим стоит «Перст Божий»! Фелиппе, скажи, ты узнал что-то новое о смерти папы?

Я совладал с искушением и решил, что Антонио не нужно знать о том, что мне стало известно. Сообщение о том, что Адриана в самом деле отравили и что у меня было на руках докоазательство преступления, все только усугубит.

– Конклав назначили на двадцать второе, – сообщил мне Антонио. – Решили не затягивать и открыть его в первый же возможный день, предусмотренный правилами.

Я быстро сосчитал в уме: оставалось трое суток.

– И ты будешь сопровождать меня! – продолжил Антонио. Я на мгновение потерял дар речи, а Антонио, неверно интерпретировав молчание, милостиво уронил: – Ну, можешь не благодарить меня, брат! Ты же знаешь, что Адриан четыре года назад изменил порядок избрания римского понтифика, и теперь каждый из кардиналов имеет право взять с собой до двух доверенных лиц, которые также присутствуют в Сикстинской капелле во время проведения туров голосования. Таковыми являются секретари и врачи. И ты, Филиппе, с сегодняшнего утра являешься мои личным секретарем.

– Недостоин такой чести, – пробормотал я.

Антонио понизил голос:

– А если меня изберут папой, Фелиппе, то ты станешь личным секретарем святого отца!

Мой брат говорил о себе в третьем лице, видимо, привыкая к Majestaetis Pluralis, форме обращения папы римского к миру, которая была в ходу еще недавно: понтифик, как и светские государи, не заявлял: «Я принял решение», а оповещал во множественном числе: «Мы приняли решение». Еще Иоанн Павел I, папа тридцати трех дней, а затем и Иоанн Павел II, папа двадцати семи лет, отменили этот изживший себя обычай, однако Антонио, как я смотрю, не отказался бы возродить его. Но такая возможность появится у него в одном-единственном случае: если он станет папой.

– Они уже грызутся между собой, соблюдая на людях рамки приличия, – промолвил с пренебрежением Антонио, имея в виду своих собратьев-кардиналов. – Никто, конечно же, не заявляет во всеуслышание: «Хочу стать папой, голосуйте за меня!» Хотя не понимаю, почему бы нам не модернизировать выборы и не предоставить каждому возможность провести небольшую предвыборную кампанию.

Однако у Антонио далеко идущие планы... Как-то он обмолвился, что если станет папой, то подвергнет систему католической церкви небывалым изменениям. Но сейчас Антонио презентовал себя в качестве блюстителя традиций, не перебарщивая тем не менее с консервативными воззрениями. Кардинал, желающий стать папой, должен соблюдать «золотую середину», не быть ни либералом, ни ретроградом, а еще лучше вообще молчать по важным вопросам, как это делал на первой сессии Второго Ватиканского собора монсеньор Джованни Батиста Монтини. О том, что папа Иоанн XXIII смертельно болен и долго не протянет, было хорошо известно (он отказался пойти на операцию по удалению опухоли желудка, предпочтя готовиться к Вселенскому собору и не желая, чтобы его преждевременная смерть на операционном столе положила конец этим планам), и кардинал Монтини решил не высказываться по насущным вопросам, блюдя молчание, за что был наречен папой «Гамлетом». А спустя всего несколько месяцев, после кончины добрейшего Иоанна, «Гамлет» стал его преемником – Павлом Шестым. Игра в молчанку принесла плоды.

– Я говорил с твоим лечащим врачом, – продолжил брат. – Он, упрямец, не желает выписывать тебя, но ты должен проявить силу воли, Фелиппе! За три дня, что имеются в твоем распоряжении, можно многое узнать. Плёгер все еще обладает большой группой сторонников, но ему почти восемьдесят, а церкви в эти дни невзгод требуется более молодой и энергичный пастырь. Да и газеты пишут, что именно Плёгер возглавляет «Перст Божий», что тоже не прибавляет ему шансов на избрание.

– Ты же знаешь, что «Перста Божьего» не существует, – сказал я.

Антонио отмахнулся от моего замечания:

– Существует или нет, какая разница? По крайней мере, Плёгер выбывает из игры, и одним конкурентом становится меньше. Но остается еще несколько других папабилей...

Я понял: Антонио желает, чтобы я приложил все усилия для избрания его папой. Но какой прок от меня, обыкновенного священника из далекой страны, который даже не имеет кардинальского сана и, соответственно, может присутствовать (и то благодаря приглашению Антонио) на конклаве в качестве наблюдателя, не обладая правом голоса?

– Фелиппе, они бы не попытались убить тебя, если бы не чувствовали опасность, – заявил мой брат. – Значит, ты приблизился к разгадке убийства Адриана. Прошу тебя, приложи все усилия и найди преступника до начала конклава! Ты же знаешь, что я умею быть благодарным, брат мой!

Я про себя усмехнулся. Да неужто? Насколько мне было известно, благодарность была для Антонио одним из смертных грехов.

– Ты не только станешь личным секретарем нового папы, но я возведу тебя в епископы, – пообещал Антонио. – А со временем и в кардиналы. Подумай хорошенько, Фелиппе!

Излишним было объяснять Антонио, что я не стремился получить епископский перстень или кардинальский берет: он все равно этого не поймет. А между тем меня вполне устраивал сан обыкновенного священника и мой провинциальный приход в Коста-Бьянке.

– Вижу, что ты принимаешь предложение, – произнес Антонио, по своему разумению истолковывая мое молчание, и нетерпеливо взглянул на часы. – Мне пора, через полчаса начнется генеральная конгрегация, а после я встречаюсь с несколькими зарубежными кардиналами: им требуется объяснить сложившуюся ситуацию и дать наставления.

То есть заручиться их поддержкой и склонить к тому, чтобы на конклаве они голосовали за Антонио, перевел я для себя. Мой брат был хитрецом! Мне не хотелось его разочаровывать, поэтому я не сказал ему, что пока не имею ни малейшего понятия, кто стоит за всеми преступлениями.

Подчиняясь воле Антонио, я заявил лечащему врачу, что не намерен более оставаться в клинике. Тот выразил опасения, что преждевременная выписка может негативно сказаться на моем здоровье, но я настоял на своем. Антонио – какой бы он ни был – все же мой брат, хотя бы и наполовину, а раз он рассчитывает на мою помощь, я не могу разочаровать его.

Меня навестил старший комиссар Марио Барнелли, который потребовал дать показания. Я заявил ему, что произошел несчастный случай.

– Вы хотите уверить меня, что, оступившись, просто свалились с лестницы? – вытаращился на меня он. – Не морочьте мне голову, падре! Весь Ватикан говорит о том, что вас пытались убить.

– Братья ошибаются, – произнес я смиренно. Конечно, мои уста произносили ложь, но Господь, я знал, простит мне и это прегрешение. – Никто не пытался меня убить, так что, комиссар, вы можете закрыть дело.

Антонио, узнав о том, что я покидаю клинику Гемелли, любезно прислал мне в подмогу кардинала Джеймса Кеннеди. Про австралийца он пренебрежительно заметил по телефону:

– Он один из моих сторонников, рассчитывает, что после восшествия на Святой престол я назначу его статс-секретарем. Пускай пребывает в этой уверенности. Он – недалекий, хотя и добрый малый, но в хитросплетениях мировой политики ничего не понимает.

Мой брат, как я убедился, умел манипулировать людьми и использовать их в своих целях.

Кардинальский лимузин доставил меня обратно в Латиноамериканский колледж. Ректор радушно встретил меня, но в его взгляде я уловил страх. Чего он так опасается?

Я быстро поднялся по лестнице, с которой меня сбросил незнакомец, и прошел в свою комнату. Вроде бы все вещи находились на своих местах, однако я мог поклясться, что их переворошили руки любопытных.

Кардинал Кеннеди, переминаясь на пороге, наконец-то спросил:

– Падре, вас ведь тоже пытался убить «Перст Божий»?

– Все улики указывают на это, – ответил я лаконично.

Австралиец, сверкнув голубыми глазами, прошептал:

– Я говорил кое с кем из кардинальской коллегии, и они уверены: за всем стоит Плёгер!

– Неужели? – холодно произнес я.

Джеймс Кеннеди смутился.

– Конечно, негоже обвинять старика в таких злодеяниях, но я сам слышал несколько раз, как он с восторгом отзывался о «Персте Божьем».

Избавившись от любопытного кардинала (думаю, он действовал по поручению Антонио, приказавшего выведать у меня информацию), я, почувствовав резкую головную боль, прилег. Лекарства я спрятал под стопкой белья – мне не хотелось, чтобы кто-то, пользуясь моей отлучкой, опять заменил безобидные таблетки ядом. Заснуть у меня никак не получалось, я и размышлял над сложившейся ситуацией. Так ни до чего и не додумавшись, я заработал еще более сильную головную боль и, услышав звук гонга, спустился в трапезную на обед.

Во второй половине дня я отправился в Ватикан, дабы повидать епископа Эрвина Латти, любезно согласившегося принять меня. Глава института религиозных дел, а проще – ватиканского банка, был одним из тех, кто встречался с папой Адрианом одиннадцатого декабря и, при желании, мог попытаться убить его, ударив по затылку чем-то тяжелым.

Площадь Святого Петра была заполнена паломниками и журналистами – все с нетерпением ожидали начала конклава через два дня. Я подошел к Бронзовым вратам, которые охраняли два швейцарских гвардейца с алебардами. Я объяснил им, что у меня назначена встреча с епископом, и меня пропустили. Полукруглое здание, в котором размещался «институт религиозных дел», примыкал к левому крылу Апостолического дворца. Я заметил вывеску IOR – Instituto per le Opere di Religione. Миновав пост охраны, я оказался в приемной, где секретарша сообщила мне, что епископ пока занят и мне придется немного подождать.

Опустившись в потрепанное кожаное кресло, я уставился на картины с библейскими мотивами, украшавшие стены.

Эрвин Латти был одиозной фигурой. Он уже в течение без малого двадцати лет ворочал ватиканскими финансами, несколько раз оказывался замешан в сомнительных спекуляциях, его даже подозревали в отмывании денег мафии. По всей видимости, из-за этого он так и не был возведен в кардинальское достоинство, но, оставаясь епископом, являлся одним из самых могущественных персон в Ватикане. Он начал свою карьеру еще при Иоанне Павле, и ни один из последующих пап не решился уволить епископа с поста главы «института религиозных дел». А вот Адриан, говорят, всерьез подумывал об этом.

Предмет моих размышлений, епископ Эрвин Латти, появился в приемной – необычайно высокий, под два метра, сутулый и на удивление крепкий мужчина лет шестидесяти с небольшим. У него были костистое лицо, которое обрамляли чахлые седые волосы, и узко посаженные водянистые глаза. Тонкие губы, горбатый нос и густые брови придавали ему зловещий вид.

– Ваше преосвященство, благодарю за то, что нашли для меня минутку, – произнес я.

Латти исподлобья взглянул на меня и произнес глухим низким голосом:

– Падре, прошу вас!

Я прошел в его кабинет, оказавшийся, к моему удивлению, небольшим. На столе, заваленном бумагами, возвышался монитор компьютера, в углу стояли принтер, факс и несколько телефонных аппаратов. Стену украшали распятие и портрет Адриана.

Указав мне на кресло, Эрвин Латти подошел к столу, склонил набок голову и, ощупывая меня взглядом, произнес:

– Падре, чем обязан вашему визиту?

Что-то в его тоне мне не понравилось. Епископ, как мне показалось, был очень обеспокоен. Неужели мой визит вывел его из равновесия?

– Ваше преосвященство, – заговорил я, – вам известно, с какой миссией я прибыл в Рим...

– Об этом все знают, падре, – свистящим голосом с легким акцентом (мы вели беседу по-итальянски) ответил он. – Вы ведете расследование смерти Адриана, ведь так?

Я почувствовал себя неуютно. Не зря епископа Латти называли «анакондой» – взгляд его выпуклых глаз, казалось, гипнотизировал. Трудно было поверить, что этот епископ из Эстонии (или из Латвии?) был желанным гостем у председателей правления транснациональных концернов и частных банков.

– Мне известно, ваше преосвященство, что вы в тот день, когда святой отец впал в кому, посещали его. О чем вы говорили?

Епископ Латти хранил молчание в течение пары секунд, а затем выдохнул:

– О вещах, разглашать которые я не могу, падре. Да, в тот день я был у папы Адриана, мы... – епископ запнулся, подбирая слово, – беседовали примерно в течение сорока минут, после чего аудиенция закончилась.

Беседовали! Согласно надежной информации, понтифик кричал на епископа, причем так громко, что это было слышно сквозь плотно закрытые двери.

– И затем вы сразу же покинули Кастель Гандольфо? – продолжил я.

Епископ ухмыльнулся, показывая прокуренные зубы, и ответил:

– Сейчас я уже точно и не помню, падре. Кажется, аудиенция завершилась около семи вечера. Да, да, я наверняка уехал обратно в Рим, потому что мне требовалось уладить кое-что!

Я ему не поверил. Если предположить, что слухи небеспочвенны и папа Адриан действительно хотел уволить епископа, а возможно и предать огласке некие махинации, в которых был замешан Латти, то становится ясно: его преосвященство мог пойти на убийство.

– Правда ли, что папа Адриан предложил вам покинуть пост главы института религиозных дел по собственному желанию, пригрозив, что в ином случае вы будете уволены? – спросил я напрямую.

Эрвин Латти моргнул и прошипел:

– Измышления моих врагов, падре. У меня их, к сожалению, гораздо больше, чем друзей. Ваш брат Антонио входит в их число – врагов, а не друзей. Папа Адриан был признателен мне за мою службу и, конечно же, не помышлял о моей отставке, добровольной или вынужденной.

Я не сомневался, что Латти лжет. Зазвонил один из телефонов, епископ, извинившись, взял трубку. Произнеся несколько ничего не значащих фраз, он завершил разговор и сказал, вновь повернувшись ко мне:

– Вынужден констатировать, что наша беседа завершена, падре. Мне требуется вернуться к делам.

Снова оказавшись на площади Святого Петра, я достал записную книжечку и поставил против имени епископа жирный крест. Он был наиболее подходящим кандидатом в убийцы.

Вторым в моем списке шел префект Ватиканской библиотеки, шведский кардинал Густав-Адольф фон Тротт. Антонио организовал мне встречу и с ним – кардинал обитал в огромной квартире неподалеку от Ватикана. Швед тоже навещал папу в тот декабрьский день.

Увидев кардинала, я сразу понял, отчего его прозвали «наш Адольф». Фон Тротту было лет семьдесят, и он обликом чем-то неуловимо напомнил немецкого фюрера – та же челка (только не черная, а седая), усики, злобный взгляд. Швед отличался строптивым неуживчивым характером, понимал, что стать папой у него нет ни малейшего шанса, и принадлежал к стану противников Антонио.

Едва я оказался в квартире кардинала, как меня окружили несколько необычайно толстых кошек и котов. Одна из тварей зашипела на меня, и я услышал скрипучий голос «нашего Адольфа»:

– Ах, вы боитесь кошечек, падре?

Кардинал топнул ногой, и кошки бросились врассыпную.

– Я давно заметил: если мои красавицы шипят на гостя, то мне стоит ждать от него подвоха, – с гадкой улыбкой продолжил префект Ватиканской библиотеки. – Проходите, падре!

Я уселся на софу, кардинал предложил мне чая с пирожными, но я воздержался от угощения. Квартира фон Тротта была обставлена с потрясающим безвкусием, однако он затратил на ее обстановку немало денег. На свою кардинальскую зарплату такой интерьер он позволить себе явно не мог. Впрочем, фон Тротт был отпрыском одной из богатейших семей Скандинавии.

Кошки окружили кресло, на котором восседал, как на троне, кардинал фон Тротт.

– Ваш брат обмолвился, что вы хотели бы поговорить со мной, и я не смог отказать будущему папе, – ехидно заметил библиотекарь. – Предчувствую, что, если ваш брат станет понтификом, мне придется уйти на пенсию. А я провел в Риме последние сорок восемь лет и привык к этому городу! Возвращаться в Швецию, где меня никто не ждет, очень не хочется!

Для чего он потчует меня столь сентиментальными фразами? Хочет уверить, что не в его интересах было избавляться от папы Адриана?

– Ваше высокопреосвященство, расскажите мне, зачем вы посетили святого отца в Кастель Гандольфо, – попросил я.

«Наш Адольф» хихикнул:

– Покойный папа мог бы разъяснить вам это гораздо лучше, чем я, падре. За день до того святой отец позвонил мне и попросил на следующий день прибыть к нему на загородную виллу. Он был чем-то встревожен...

– Он намекнул, что от вас требовалось? – поинтересовался я.

– Спросил только, имеются ли в библиотеке какие-либо документы, относящиеся к процессу тамплиеров, – спокойно ответил кардинал фон Тротт. Я заверил его, что таких у нас предостаточно – в конце концов, еретики были сожжены по решению священной инквизиции! Той самой, что заправляет сейчас мой достопочтенный коллега Ганс-Петер Плёгер.

– Папа не объяснил вам, отчего ему понадобились документы касательно процесса рыцарей-храмовников?

– Нет! – ответил кардинал, и я понял, что он обманывает. – Я составил список документов и доставил его папе, однако он не смог принять меня, поэтому я оставил для него бумаги, так и не повидав святого отца. Мне не оставалось ничего другого, как отправиться назад в Рим. И только приехав обратно и включив телевизор, я узнал о том, что его святейшество... ну, вы сами знаете...

Он ухмыльнулся, и я окончательно уверился в том, что «наш Адольф» многого не договаривает.

– Но вы наверняка имеете свои предположения относительно того, зачем папа решил ознакомиться с документами семисотлетней давности? – продолжил расспрашивать я.

– Тамплиеры были хоть и грешниками, но у них имелась масса секретов, – уклончиво ответил фон Тротт. – По телефону святой отец упомянул что-то о профессоре Сикорском.

– Что именно? – встрепенулся я.

– Папа получил от него послание, и оно заинтересовало Адриана, – проронил фон Тротт. – Я потом навел справки о Сикорском – он был археологом, а в свободное время – исследователем Туринской плащаницы. И профессор по специальному приглашению Адриана прилетел в Рим, где получил приватную аудиенцию у святого отца – небывалый случай! И вроде бы передал папе какие-то важные бумаги. Профессор вскоре после... несчастья с Адрианом погиб – его сбил автомобиль...

Покинув «нашего Адольфа», я нарисовал около его имени в записной книжке вопросительный знак. Швед – один из тех, кто может выступать в роли шантажиста, но не убийцы. Он явно знает гораздо больше о том, что пробудило интерес папы Адриана к документам о суде над тамплиерами, но не хочет говорить об этом.

Последствия сотрясения мозга давали знать о себе: голова раскалывалась, в ушах звенело. Дотащившись до колледжа, я решительно отказался от ужина и улегся спать. Пробудившись посреди ночи, принялся анализировать информацию, которая у меня имелась.

После окончания заупокойной мессы во второй половине следующего дня я зашел в бюро к Антонио. Он готовился переселиться в Domus Sanctae Marthae, «дом Святой Марты», расположенный рядом с Сикстинской капеллой и переоборудованный под отель, призванный служить кардиналам пристанищем на период конклава. Антонио бурчал по поводу того, что комнаты среди кардиналов были распределены в соответствии с жеребьевкой, и ему досталась угловая, в самом конце коридора.

Я излагал Антонио результаты своих изысканий, когда на столе у него зазвенел телефон. Взяв трубку, мой брат выслушал сообщение, и на его лице заиграла странная улыбка.

– Только что обнаружили тело кардинала Леопольдо Энрикеса, – заявил Антонио, завершив разговор.

Я перекрестился и испуганно спросил:

– Его высокопреосвященство умер?

– Ну конечно же умер! – раздраженно буркнул Антонио. – Его обнаружили на съемной квартире. Энрикеса убили – кто-то перерезал ему глотку. А на столе нашли медальон с эмблемой и девизом «Перста Божьего».

Антонио поцеловал крест, висевший у него на груди, и мечтательно произнес:

– Господь явно на моей стороне!

Леопольдо Энрикес, архиепископ Буэнос-Айреса, был самым опасным конкурентом Антонио. Так как почти все наблюдатели были уверены, что следующий папа будет родом из Южной Америки, то в числе возможных претендентов назывались имена как Антонио, так и кардинала Энрикеса.

– Если бы Господь хотел, чтобы папой стал Энрикес, то он бы защитил его, – цинично заявил мой брат.

Я отправился к квартире убитого кардинала, но, конечно же, опоздал: полиция уже взяла все в свои руки. Я снова столкнулся с комиссаром Марио Барнелли. Завидев меня, он рявкнул:

– Что, падре, играете в сыщика? Наслышан о том, что вы лезете в чужие дела. Мой вам совет – держитесь от происходящего подальше! Вы отказались помочь мне, с чего я должен помогать вам?

Стоит ли говорить, что комиссар не позволил мне и взглянуть на убитого кардинала. Комиссар не забыл, что я не стал давать ему показания, настаивая на версии о несчастном случае.

После этого трагического события Антонио переселился в «дом Святой Марты», который надежно охранялся. Конклав начался двадцатого августа. С вечера предыдущего дня туристам было воспрещено посещать ватиканские сады и подниматься на купол собора Святого Петра. Все сто шестнадцать кардиналов, возраст которых был меньше восьмидесяти лет, находились в Риме. Кому-то из них и надлежало стать новым понтификом.

Торжественная процессия – облаченные в пурпур князья церкви, молитвенно сложившие руки и сопровождаемые песнопениями, – прошествовала в Сикстинскую капеллу. Я, личный секретарь моего брата Антонио, находился в арьергарде. Внимание было приковано к кардиналам, и я мог поклясться, что сотни журналистов, освещавших это событие, задавались не только вопросом, кто из них станет папой, но и какое отношение они имеют к убийствам в Ватикане. Намекалось, что убийца папы Адриана находится в числе потенциальных претендентов на тиару. Величественная церемония превратилась в фарс.

Переступив порог Сикстинской капеллы, я обозрел фрески, созданные гениальным Микеланджело – «Сотворение мира» на потолке, сюжеты из жизни пророков и апостолов и «Страшный суд» над алтарем. Капелла, выстроенная по приказанию папы Сикста IV, уже на протяжении многих столетий служила местом проведения выборов римского понтифика.

Я заметил несколько рядов кресел, обтянутых красным бархатом, перед каждым из которых находился стол с фиолетовым покрывалом. Над креслами были укреплены балдахины – они опускаются после избрания нового папы, и только балдахин над креслом новоизбранного остается неспущенным.

Пред алтарем я разглядел большой стол с зеленой скатертью и золотым кубком – он служил урной для бюллетеней. Затем мой взгляд переместился на железную пузатую печку. В ней после каждого тура голосования сжигаются бюллетени, и, в зависимости от результата, к бумаге подмешивали черные (папа не избран) или белые (папа избран) шарики-химикалии, которые придавали дыму соответствующий цвет. Раньше в этих целях использовали либо сырую солому и паклю – и тогда из трубы валил черный дым, извещая мир, что папа еще не избран, либо сухую солому – белый дым разносил благую весть: церковь обрела нового понтифика.

Правда, на последних конклавах не помогли новомодные химические средства: после избрания Иоанна Павла Первого и Бенедикта Шестнадцатого из трубы несколько минут валил дым непонятного сизого оттенка, так что никто из наблюдателей не мог с уверенностью сказать, избран папа или нет. Дабы избежать подобных досадных недоразумений, было постановлено звонить в колокола, чтобы все знали: у нас есть новый папа.

Процедурой и торжественной мессой Pro Eligendo Romano Pontifice руководил кардинал-камерленго Жан-Морис Уризоба, темнокожий статный прелат с совершенно белыми кудрявыми волосами. Уризобе было шестьдесят семь, и он считался одним из папабилей.

Кардиналы заняли свои места, я (как и прочие доверенные лица) остался стоять. Камерленго, обведя капеллу взглядом, провозгласил:

– Extra omnes![7]

Все, сопровождавшие процессию, подчиняясь его приказу, удалились. Камерленго подошел к дверям и затворил их. Послышался слабый скрежет – с обратной стороны двери заперли, закрыли на засов и опечатали. До начала двадцатого века вход в капеллу во время проведения конклава замуровывался кирпичной кладкой, но в последние десятилетия правила претерпели изменения. Но, как и раньше, все участники конклава под страхом отлучения были обязаны хранить в тайне все, чему они стали свидетелями, а общаться с внешним миром было категорически запрещено – кардиналам и их помощникам запрещалось читать газеты, смотреть телевизор, пользоваться радиоприемниками, выходить в Интернет и разговаривать по мобильным телефонам.

Конклав начался. Все сходились во мнении, что выборы предстоят тяжелые, но также все были уверены, что новый папа должен быть избран как можно быстрее. С учетом сложившейся ситуации долгий конклав лишний раз дискредитирует церковь.

Раньше, чтобы угадать имя нового папы, средства массовой информации обращались к «Предсказаниям св. Малахии» – книге ирландского архиепископа, жившего в XII веке, который оставил записи, в коих якобы изложил краткие характеристики ста одиннадцати будущих понтификов. Очень многие из занесенных в книгу крылатых фраз мистическим образом подходили к тому или иному папе римскому. Впрочем, кое-кто из историков уверен, что в действительности эти «пророчества» – творения одного прелата шестнадцатого века, который желал угодить своему патрону-кардиналу и, распространяя «откровения», стремился повысить его шансы получить тиару (чего в итоге так и не произошло!). Как бы там ни было, но большая часть предсказаний сбылась: так, папа Пий VI получил характеристику «апостолический скиталец», а как известно, этот понтифик, спасаясь от Наполеона, был вынужден покинуть Рим и странствовать по Европе. О папе Льве XIII говорилось, что он – «Lumen in coelo» – «Свет в небесах», а в фамильном гербе графского рода Печчи, к коему принадлежал понтифик, издревле имелась горящая на небосводе звезда. Папа Иоанн XXIII назывался «Pastor et nauta» – «Пастырь и мореход», а ведь до того, как стать понтификом, кардинал Ронкалли был патриархом Венеции, города мореплавателей, и герб папы украшал кораблик. Папа Павел VI стал «Flos florum» – «Цветком всех цветов»: герб кардинала Монтини, некогда архиепископа Милана, венчали три цветка лилии, коя на языке поэтов именуется не иначе, как «flos florum». Папа Иоанн Павел I получил странное предсказание – «De medietate lunae» – «От половины луны», суть которого стала ясна после необъяснимой кончины святого отца спустя тридцать три дня после избрания: понтификат начался и завершился, когда на небе сиял полумесяц. Иоанн Павел II назывался «De labore solis» – «Закат солнца»: в день рождения Кароля Войтылы наблюдалось солнечное затмение в Европе, а в день его похорон – в Африке.

Последним папой, для которого святой Малахия уготовил предсказание, назывался Бенедикт XVI, а после него (так пророчил ирландец) новый папа примет запретное для всех понтификов имя «Петр», а «град на семи холмах», Рим, будет разрушен, и несчастия падут на головы христиан. Но, как известно, на смену Бенедикту пришел Адриан, и его правление, судя по всему, действительно принесло церкви неслыханные беды. Для всех оставалась тайною за семью печатями личность того, кто придет на смену Адриану, хотя предположения на сей счет все же строились, и никакой св. Малахия со своими расплывчатыми предсказаниями в стиле Нострадамуса не требовался.

Я знал, что после убийства кардинала Энрикеса из Аргентины имелось шесть наиболее вероятных кандидатов. Первым был мой брат Антонио – погибни и он, скажем, от взрыва бомбы, это существенно изменило бы расклад сил. Однако Господь отвел от моего брата-кардинала угрозу. Антонио поддерживали южноамериканские кардиналы и кое-кто из европейцев.

Вторым был кардинал-камерленго Уризоба: многие средства массовой информации заявляли, что настало время избрать папой темнокожего прелата. Уризоба занял свой пост около шести лет назад, являлся протеже покойного Адриана и мог рассчитывать на голоса сторонников его курса. Уризоба слыл либералом.

Третьим в негласном списке шел кардинал Ганс-Петер Плёгер, которому молва приписывала причастность к убийствам и которого называла генералом ордена «Перст Божий». Он был кандидатом консерваторов и вряд ли мог реально рассчитывать на избрание – бульварная пресса время от времени припоминала ему членство в «гитлерюгенд» и тот, по сути, безобидный факт, что баварский городок, в котором на свет появился Плёгер, находится в десяти минутах езды от австрийской деревни, где родился коричневый «фюрер».

Помимо этого имелся еще архиепископ Сан-Франциско Герберт О’Доннован, ничем себя не проявивший, однако ничем и не запятнавший. Его рьяно поддерживали американцы и англосаксы.

Список замыкал южнокорейский кардинал Су Чжань, архиепископ Сеула, но ему было всего пятьдесят шесть лет, и он считался слишком молодым для папы. К тому же среди иностранных кардиналов он был мало известен.

Единственным итальянцем, который мог реально претендовать на папский престол, был статс-секретарь Умберто Мальдини. Итальянцы, как я знал, никак не могли смириться с тем, что их пятисотлетняя монополия была прервана с избранием на папский трон поляка Кароля Войтылы, и они поклялись, что новым понтификом станет один из них. Я отлично помнил о роли Мальдини в утаивании истинных причин смерти папы Адриана и задавался вопросом – действовал ли он в интересах церкви или своих собственных. Итальянцев на конклаве было двадцать семь, и, чтобы сделать папой Мальдини, им требовались голоса других группировок. Против Умберто говорило то, что статс-секретари, считавшиеся одиозными фигурами, крайне редко избирались папами: за всю историю папства такое удалось всего лишь трем премьер-министрам Ватикана – в 1655 году Александру VII, затем в 1667 году его преемнику на престоле св. Петра Клименту IX и, спустя почти триста лет, в 1939 году Пию XII.

Победителю требовалось набрать две трети голосов в том случае, если число кардиналов без остатка делилось на три или, как в нашем случае, две трети плюс один голос: всего 78. И никто не мог предсказать, чем же закончится конклав, который вошел в историю церкви под названием «убийственного» и «кровавого». Но не буду забегать вперед, а изложу все по порядку.

Камерленго, который и сам являлся одним из папабилей, после того как весь присутствующий персонал, к которому относился и я, поклялся хранить молчание и принес присягу, обратился к кардиналам с традиционным вопросом:

– Братья, желаете ли вы, чтобы мы приступили к выборам?

Сразу несколько кардиналов одновременно заявили:

– Немедленно, немедленно!

Регламент предусматривал, что в первый день конклава, если кардиналы этого возжелают (что имело место), могут быть проведены несколько туров. В случае если папа избран не будет, следовало прервать выборы на ночь и приступить к ним на следующий день: с половины десятого до половины первого (два тура), затем обеденный перерыв, а с половины пятого до половины восьмого снова два тура.

После этих слов в Сикстинской капелле возникла секундная пауза. Кардиналы бросали друг на друга вопросительные взгляды, но никто не подал голоса. Все ждали имени, но его не последовало. А ведь у кардиналов имелась еще одна возможность избрать понтифика, причем не прибегая к тайному голосованию, – посредством спонтанного выкрикивания имени одного из собратьев, к которому присоединяются в экстазе все собравшиеся. Эта древняя традиция, с помощью которой за историю церкви было избрано всего лишь несколько церковных властителей, да и те – в глубокой древности, именуется аккламацией, была упразднена еще при Иоанне Павле, однако вновь возрождена Адрианом.

Кардиналы предпочли промолчать, ибо даже назови кто-либо из них имя одного из претендентов, вряд ли Святой Дух, снизошедший на всех участников конклава, заставил бы их поддержать кандидатуру. Все настроились на трудные и, возможно, долгие выборы.

– Ну что же, братья, – выждав минуту, произнес кардинал Уризоба, – нам следует составить счетную комиссию!

С этого конклав и начал свою деятельность. В чашу, что стояла на столе пред алтарем, были положены бюллетени с именами всех присутствующих, и один из кардиналов, перемешав их, вытащил три бумажки. Кардиналы из Венесуэлы, Испании и патриарх Венеции на период конклава стали церберами, следящими за подсчетом голосов. В их обязанности входило тщательно следить за процедурой голосования и подводить итог после каждого тура. Вслед за этим тем же образом были избраны контролеры, держащие под надзором членов счетной комиссии: доверять, конечно, нужно, но лучше всего проверять, как говаривал русский революционер и безбожник Ленин, на какое-то время заменивший у себя на родине (да и в других странах) Христа. Два итальянца (из Пизы и Милана), а также престарелый кардинал с Филиппин волей судеб получили эти должности. Наконец, еще трем (поляку, американцу и мексиканцу) было вверено после оглашения результатов голосования сжигать в печи бюллетени, оповещая тем самым мир о том, избран ли новый Pontifex Maximus или все еще нет.

После того как все формальности были улажены, объявили о начале первого тура голосования. Я наблюдал за Антонио, сидевшим в противоположной части капеллы. Мой брат выглядел сосредоточенным и величественным, готовым в любую секунду стать папой. Но, думаю, таковыми в тот момент были почти все (ах, да что лукавить – абсолютно все!) кардиналы, собравшиеся под сводами, украшенными фресками Микеланджело. Вообще-то стать папой может любой человек, который обладает двумя неотъемлемыми критериями: мужской пол и католическая вера. И ему вовсе не требуется быть прелатом и, более того, кардиналом и присутствовать на конклаве. В стародавние времена нередки были случаи, когда папой избирали человека, находившегося далеко от Рима, – последним папой таким образом, совершенно неожиданно для себя, стал епископ испанского города Тортосы, тезка последнего, ныне покойного папы, Адриан Шестой, уроженец Утрехта, занимавший Святой престол в течение всего неполных двух лет в первой трети шестнадцатого века перед пятивековым засильем итальянцев. Теоретически кардиналы могут избрать папой любого холостого католика мужского пола, проживающего в любой точке планеты (и даже меня, ничтожного, мелькнуло в моей грешной голове), однако уже в течение столетий прерогатива стать папой сохраняется только за кардиналами, находящимися «под ключом».

Кардиналы получили несколько минут, чтобы собраться с мыслями и принять сообщение от Святого Духа, что, видимо, реял сейчас над ними (хотя с учетом последующих событий следует говорить о присутствии в Сикстинской капелле не менее трех десятков легионов бесов и демонов во главе со своим пропахшим серой хозяином). Затем каждый из них взял ручку, лежавшую на столике, и начал вписывать в бюллетень – узкую полоску бумаги с загнутым верхним краем, увенчанную надписью Eligo in summum pontificem – имя того, кто, по его мнению, более всего достоин стать папой.

Мне было интересно узнать, кого же указал в бюллетене Антонио. Неужели самого себя? Мысль о том, что кто-либо из кардиналов может проголосовать за самого себя, считается недостойной, однако, думается, кое-кто воспользовался подобным шансом и на этом конклаве, как и на двух с лишним сотнях до него. Недаром же имя в бюллетень надлежало вносить манером, который бы отличался от обычного почерка голосующего – для того чтобы никто не узнал, кто за кого проголосовал, и позднее не отомстил. Да, ну и нравы в родной моей святой апостольской римской церкви! Но ведь кардиналы – тоже люди.

После того как имена были внесены, в соответствии со строгой очередностью, определявшейся рангом и датой возведения в кардиналы, князья церкви по одному покидали свои места и, держа в руках сложенный вдвое бюллетень так, чтобы все могли его хорошо видеть, шествовали к алтарю, где возвышался стол с чашей.

Преклонив колени и произнеся клятву, в которой он обязывался голосовать только за того, кто, по его мнению, должен быть избран по Божьей воле, каждый из пурпуроносцев опускал бюллетень в чашу и уступал место своему собрату.

Антонио подошел к алтарю шестьдесят вторым. Через час и пять минут голосование было завершено. Пожилой испанский кардинал (кажется, из Толедо) перенес чашу с алтаря на стол, за которым заседала счетная комиссия, наитщательнейшим образом перемешал ее содержимое и стал вынимать бюллетени.

Развернув первую полоску пергамента, он близоруко прищурился, один из кардиналов быстро подал ему очки, лежавшие на столе, испанец водрузил их на нос и провозгласил:

– Vittorio Taradini!

Витторио Тарадини, архиепископ Перуджи, стал первым, чье имя было провозглашено на конклаве. Впрочем, первым и последним – больше никто из кардиналов не подал голоса за этого ничем не выдающегося и мало кому известного прелата, перенесшего к тому же всего несколько месяцев до начала конклава мини-инсульт (не лучший кандидат в папы!). Рискну предположить, что архиепископ, скоропостижно скончавшийся всего через четыре недели после завершения приснопамятного заседания, проголосовал сам за себя.

Имя Антонио было названо девятнадцать раз: совсем неплохо для первого тура, который обычно служит выяснением расстановки сил и реверансами в адрес друзей или «черными метками» в адрес врагов.

В относительные лидеры неожиданно выбился статс-секретарь Умберто Мальдини – он получил двадцать шесть голосов, наверняка отданные за него почти всеми итальянскими коллегами. За ним следовал кардинал Жан-Морис Уризоба, получивший двадцать один голос. Третьим был Антонио. Список лидеров замыкали Ганс-Петер Плёгер с одиннадцатью голосами, а также южнокореец Чжань и американец Герберт О’Доннован, заработавшие по девять голосов. Оставшийся двадцать один голос получили еще с полтора десятка прочих кардиналов.

Бюллетени, число которых совпало с числом кардиналов – ровно сто шестнадцать (в противном случае результаты были бы признаны недействительными – в отличие от светских выборов, при избрании папы не предусмотрено возможности воздержаться или исчеркать бюллетень, выражая гражданское неповиновение или отсутствие интереса), сожгли в печи с добавлением черных шариков-химикалий: первый тур не принес церкви нового папу и не выявил однозначного лидера.

Второй тур озадачил еще больше: итальянец Мальдини незначительно укрепил позиции, получив четыре дополнительных голоса (всего тридцать), вторым оставался камерленго из Камеруна (двадцать восемь), плотно дышавший в затылок статс-секретарю, мой брат получил двадцать (он приобрел всего одного сторонника: видимо, Антонио, несмотря на свою предвыборную кампанию, большой популярностью не пользовался), четвертым стал немец Плёгер, который заработал четырнадцать голосов, в то время как Чжань опирался теперь на дюжину сторонников, а О’Доннован остался при прежнем результате – девять голосов.

Правила избрания римского понтифика, дополненные и видоизмененные Адрианом, предусматривали возможность третьего и даже четвертого тура подряд, если того пожелала бы большая часть собравшихся. Однако все были утомлены, и никто не сомневался, что даже два дополнительных тура тем душным августовским вечером не подарят церкви нового папу. Было решено отложить голосование до следующего утра, и после прочтения молитвы камерленго завершил первый день конклава.

Кардиналы, конечно же, не остались ночевать в Сикстинской капелле и чинно прошествовали в «дом Святой Марты», где я в числе прочих помощников получил крошечную каморку, в которой мне надлежало провести ночь.

В трапезной мы поужинали (овощное рагу, яичница, спагетти по-болонски), и я направился к себе в комнату. Антонио удержал меня и шепнул:

– Поднимись ко мне!

Мой брат был вне себя – он не рассчитывал, что путь к тиаре окажется столь тернистым. Я был вынужден в течение битого часа слушать его тирады в адрес фаворита Мальдини, которого мой брат называл «макаронником», «косноязычным болваном» и «ватиканским пугалом».

– Итальянцы сговорились и решили возвести на престол святого Петра своего соплеменника! – рявкнул Антонио. – Но это у них не пройдет!

– Брат мой, не стоит переживать так бурно, – сказал я, – вспомни слова мудрейшего Пия Девятого, который говаривал, что каждый конклав состоит из трех фаз: первой – когда дьявол пытается спутать карты, второй – когда человек еще более усиливает путаницу, и третьей – когда Святой Дух вносит ясность.

– Голосование скоро зайдет в тупик – никто из кандидатов не сможет набрать заветных семидесяти восьми голосов. Придется идти на компромиссы и заключать союзы. Больше всего я боюсь, что в случае патовой ситуации будет предложен вариант-компромисс, – вздохнул Антонио. – Ты же знаешь, что так часто бывало на конклавах, и папой избирался не тот, кто этого заслуживал, или тот, кто был наиболее подготовленным, а посредственность, которую предлагали взамен экс-лидеров, устраивающую подавляющее число кардиналов. И чтобы побыстрее разрешить кризис, все голосуют за этот компромиссный вариант! Вспомни только, как преемником святого Петра стали Иннокентий Двенадцатый и Пий Одиннадцатый, а также Иоанн Павел Первый и Адриан – именно в качестве компромисса!

Я, как мог, успокаивал брата, заявив, что мы не должны роптать на Бога, а следует воспринимать все его деяния со свойственной христианам радостью и смирением. Но Антонио был категорически не согласен и даже в сердцах заявил, что не позволит какому-нибудь прощелыге с пасторальной внешностью забрать у него тиару. От этих разговоров у меня невыносимо разболелась голова.

Пробыв у Антонио полночи, я вернулся в каморку, где моментально забылся глубоким сном. Мне привиделся кошмар – черная фигура с лицом, закрытым капюшоном, толкает меня с лестницы, и я падаю на железные штыри, которые с кошмарным треском прошивают мое бренное тело, и я понимаю: настал мой последний час!

Проснувшись в холодном поту, мучимый изжогой и ощущая во рту металлический привкус, я поклялся, что никогда более не буду переедать за ужином (в особенности спагетти по-болонски!) и выслушивать нытье моего брата.

За дверью я услышал осторожные шаги, и меня это удивило: мои часы показывали без двадцати три. Кто может бродить в такой глухой час, когда все добрые католики крепко спят?

Я прокрался к двери и приоткрыл ее, однако в коридоре, освещенном тусклым бра, никого не было. Мне не оставалось ничего иного, как улечься обратно в постель и, прочитав трижды «Отче наш», заснуть.

Во второй раз меня разбудил звук будильника; я подскочил и пребольно ударился локтем о спинку кровати. Голода я не ощущал, однако все равно отправился в трапезную. Кардиналы образовали группки за столами, тихо переговаривались, окидывая подозрительным взором всех тех, кто входил в трапезную.

В четверть десятого ко мне, отделившись от одной из таких групп, подошел Антонио и, отведя в сторону, сообщил:

– Его нет!

– Кого? – спросил я.

Мой брат пояснил:

– Мальдини! Заседание конклава возобновится через пятнадцать минут, а он все еще не спустился в трапезную. Мнит из себя папу, заставляет всех ждать! Думает, что победа у него в кармане, а своим поведением только отвращает от себя потенциальных сторонников.

В словах брата я уловил нотки злорадства. Когда за несколько минут до половины десятого (почти все кардиналы уже отправились в Сикстинскую капеллу) статс-секретарь Мальдини так и не появился, я решительно заявил:

– Он наверняка проспал. Мы должны предупредить его, что конклав начинается!

– Проспал? – саркастически усмехнулся Антонио. – Мне дважды стучали в дверь!

Я поднялся на этаж, где располагались апартаменты статс-секретаря кардинала Умберто Мальдини, и постучал в дверь. Никто не ответил. Я толкнул ее, но дверь, конечно же, была запрета. Судя по всему – изнутри.

– У вас имеются запасные ключи от комнаты? – спросил я у подоспевшего прелата-служителя, и тот принес большую связку. Но ни один из них не подходил.

– Уверяю вас, ключ должен быть в связке, – лепетал священник, обильно потея под строгим взглядом моего брата-кардинала.

– Мальдини сам себе вредит! – повторил Антонио. – Он заставляет конклав ждать, а это неслыханная дерзость. Таким манером ему папой не стать!

Меня же интересовали слова священника. Не сомневаюсь, что «дом Святой Марты» был наилучшим образом подготовлен к размещению членов конклава. И наверняка запасные ключи от комнаты статс-секретаря имелись. Но теперь их нет! Вывод мог быть один: кто-то изъял их для своих целей, и наверняка эти цели далеко не самые мирные.

Прервав Антонио, распекавшего нерадивого Умберто Мальдини, на полуслове, я заявил:

– Нам нужно немедленно вскрыть дверь!

– Но как... – начал мой брат, я же отдал распоряжение священнику:

– Нам потребуется таран. У вас имеется что-либо подходящее?

Вместе с ним и двумя другими братьями мы принесли массивную скамью. Она как нельзя лучше подходила для того, чтобы вышибить большую деревянную дверь. С третьей попытки нам это удалось, и я первым вошел в комнату, которую занимал кардинал Мальдини.

Мои опасения подтвердились – кардинал лежал на кровати, облаченный в пижаму, а на лице у него покоилась подушка. Я подбежал к нему и сорвал подушку, думая, что статс-секретарю можно оказать помощь, но его раздутое лиловое лицо и окоченевшие руки доказывали: Умберто Мальдини скончался несколько часов назад.

Заслышав ахи и охи священников, я велел им немедленно покинуть комнату и оповестить камерленго и декана кардинальской коллегии. Антонио, как зачарованный, смотрел на безжизненное тело своего соперника, чьей смерти он желал прошлой ночью.

– Это... что... – выдавил наконец из себя мой брат, – сердечный приступ?

Я поднял подушку, испачканную кровью и слюнями, и сказал:

– Нет, Антонио, это убийство. Некто приложил большие усилия, чтобы задушить кардинала Мальдини.

– Убийство? – вздрогнул Антонио. – Но... как же...

Я тряхнул брата за плечи и спросил:

– Антонио, ты имеешь к этому отношение?

– Ты что, подозреваешь меня, своего брата, в убийстве? – взвился он. – Да как ты можешь, Фелиппе, даже думать о том, что я...

– Ради папской тиары многие пойдут и не на такое, – заявил я грубо. – Антонио, отвечай на мой вопрос: это ты сделал?

– Конечно же, нет! – ответил испуганно мой брат, и я ему поверил.

Тогда я спросил:

– Если не ты, то, может, по твоему приказанию? С твоего ведома? При твоем участии?

– Нет! – завопил Антонио. – Я к этому не причастен, Фелиппе, ты должен мне верить! Да, я был очень зол на Умберто и никогда бы не смирился с тем, что он стал бы папой, но... но я бы никогда не пошел на крайние меры...

Никогда? Времени подумать над правдивостью высказывания Антонио у меня не было, потому что в комнату вошли камерленго Жан-Морис Уризоба и декан кардинальской коллегии, бельгийский кардинал Альберт Казарини.

– Вы позволяете себе, падре, вмешиваться в работу конклава и вызывать нас к себе, словно мальчишек на побегушках... – изрек Казарини, но тут его взгляд упал на мертвого статс-секретаря.

– Это вы сделали? – спросил он, уставившись на меня.

Настал мой черед оправдываться. Мне понадобилось не менее десяти минут, чтобы втолковать непонятливому бельгийцу, что Мальдини придушили и что я к этому не причастен. Уризоба, надо отдать ему должное, был гораздо более смекалист, и ему не требовалось повторять по сорок раз одно и то же.

– О произошедшем никто не должен узнать, – заявил он. – Точнее, мы не сможем утаить смерть Мальдини, но сообщать о ней следует только после завершения конклава и избрания нового папы. Я не могу представить себе, что нашу работу в Сикстинской капелле нарушат приезд полиции и допрос подозреваемых!

Еще бы, ведь подозреваемыми являлись кардиналы апостольской церкви! Очень многие из них (включая Антонио) были заинтересованы в смерти Мальдини; очень многие из помощников кардиналов (включая меня) могли это осуществить. Проникнуть в «дом Святой Марты», расположенный на территории Ватикана, охраняемый швейцарской гвардией и по ночам герметически запирающийся, невозможно. Вывод: убийца – один из тех, кто пребывал в здании. Один из кардиналов. Или один из их помощников.

– Что это? – спросил Антонио, беря с ночного столика лист бумаги. Вскрикнув, мой брат выпустил его из рук. Я подхватил спланировавший на пол лист и увидел отпечатанное на лазерном принтере изображение кометы и девиз: «Да свершится воля Твоя».

– «Перст Божий»! – вскричал мой брат. – Как же я не понял с самого начала, что за всем стоит эта дьявольская организация! Они пытались меня убить, а теперь добрались и до бедного Умберто!

– Конклав не может быть прерван, – отчеканил Альберт Казарини. – И о причастности «Перста Божьего» тоже не следует распространяться. Но мы должны объяснить братьям, что же случилось с кардиналом Мальдини...

– Он умер от приступа астмы, – тихо заговорил Уризоба, – который спровоцировал у него геморрагический инсульт. Это произошло прошлой ночью. Ватикан – суверенное государство, и на его территории принимаются решения, оспорить или отменить которые Италия не в состоянии. Никакого расследования не будет. Я – камерленго и несу ответственность за ход конклава.

– Не слишком ли вы много берете на себя, брат? – ласково спросил Антонио, но в его словах ощущался привкус желчи. – Окончательные решения принимает святой отец, но он, как известно, еще не избран. А вы ведете себя, как будто уже восседаете на престоле святого Петра.

Камерленго ровным тоном ответил:

– Уверен, что новый папа не будет возражать против этого решения, тем более что мы приняли его коллегиально. Или вы, брат, предлагаете впервые в истории церкви прервать конклав и вызвать полицию, дабы та перевернула вверх дном весь Ватикан и взяла отпечатки пальцев и пробы ДНК у ста шестнадцати кардиналов и Бог знает скольких помощников, секретарей, врачей и прелатов? Сейчас весь мир только и говорит, что об убийствах и смерти папы Адриана, которая, по всей вероятности, была насильственной. Да еще причастность ко всему тайного ордена «Перст Божий»... Вы хотите все усугубить?

Антонио, конечно же, ничего подобного не хотел, и мы, оставив мертвеца в опечатанной комнате, поспешили на утреннее заседание конклава. Антонио по пути в Сикстинскую капеллу, намеренно чуть поотстав от камерленго и декана кардинальской коллегии, шепнул мне:

– Этот негр уже видит себя новым папой. А что, если он убил Мальдини, а теперь корчит из себя святого? Ведь он – не только мой, но и его конкурент!

А я думал о шагах, которые слышал ночью в коридоре. Случайность или, быть может, галлюцинация? Или я слышал, как убийца отправляется на черное дело?

– Смерть Мальдини трагична, но без него дела пойдут намного быстрее, – сказал Антонио, когда мы вошли в капеллу.

Стоит ли говорить, что в своих предсказаниях мой брат, мягко говоря, ошибся?

Весть о том, что статс-секретарь «скончался от приступа астмы, вызвавшего геморрагический инсульт», породила бурю эмоций. Несколько человек возжелали осмотреть тело, но Уризоба и Казарини воспротивились, сославшись на то, что пора приступать к более важным делам – третьему туру голосования.

Почти с часовым опозданием кардиналы начали выборы понтифика. С учетом того, что Мальдини выбыл, итальянцы попытались заменить его на архиепископа Флоренции, кардинала Альфонсо Пальмери, но за него проголосовало всего лишь шесть человек. Зато Уризоба в самом деле выгадал от смерти статс-секретаря, и количество его сторонников возросло до сорока двух. Антонио заручился поддержкой двадцати восьми кардиналов, а третьим неожиданно стал Су Чжань из Южной Кореи, набравший всего на один голос меньше. Плёгер и О’Доннован незначительно увеличили количество сторонников. То, что Мальдини выбыл из игры, существенно не повлияло на расклад сил: несмотря на перевес, ни кардинал Уризоба, ни мой брат, ни кто-либо еще не приблизился к заветному минимуму в семьдесят восемь голосов.

Результаты четвертого тура мало чем отличались от результатов третьего. После него последовал перерыв на обед. Когда я, припозднившись (узнавал о том, что сделали с телом Мальдини), вошел в трапезную, там бушевала нешуточная словесная баталия. Несколько кардиналов упрекали Антонио и Уризобу в том, что они не сообщили правду о кончине статс-секретаря. Весть, что его придушили, уже достигла ушей всех участников конклава: наглядно подтвердилось известное правило, что в Ватикане секретов не существует.

Уризоба, по натуре своей дипломат (его отец был министром иностранных дел Камеруна), воспитанник элитного французского лицея и выпускник юридического факультета Сорбонны, сумел повернуть дискуссию так, чтобы все шишки посыпались на Антонио. Камерленго стоял в стороне и скупо улыбался, а мой вошедший в раж брат был вынужден отражать нападки кардиналов, упрекавших его в обмане.

Мне пришлось вмешаться. Кардиналы свысока смотрели на простого священника, который пытался поучать их, однако мне удалось донести до них, что решение распространить версию о смерти Мальдини от естественных причин принял камерленго.

– Ведь так, ваше высокопреосвященство? – спросил я невинным тоном. – Вы сами упирали на то, что вы – камерленго и несете ответственность за конклав...

Все, казалось, успокоились, как вдруг голос подал кардинал Чжань, которому, как я думаю, ударили в голову его успех на конклаве и реальная возможность стать папой. Азиат прервал меня и грубо заявил:

– Пускай нам даст объяснения брат Плёгер. Мальдини убил «Перст Божий», а брат Плёгер руководит этим орденом!

Его слова потонули в диких криках: кардиналы вели себя, как средневековые теологи, спорившие о вопросах веры (сколькими гвоздями был прикреплен к кресту Иисус? из какого дерева был сделан крест? было ли у Христа и апостолов имущество?), то есть уповая на голос и темперамент. Манеры величавых князей церкви уступили место повадкам торговцев с римского рынка.

– Братья! – взывал к порядку Уризоба, но безуспешно.

Кардиналы продолжали галдеть. Если возникнет драка, то я окажусь в эпицентре гигантской потасовки, мелькнула у меня неприятная мысль.

Тишина возникла только после того, как вошедший кардинал Плёгер тихим голосом произнес:

– Имею ли я право сделать заявление, о братья?

Кардиналы тотчас замолчали и уставились на него. Плёгер был одним из самых пожилых, заслуженных, уважаемых и внушающих трепет кардиналов. Что же он хотел сказать? Неужели признаться в убийстве Мальдини?

Старик-немец, который никогда не повышал голоса, произнес:

– О братья, я должен ответить на чудовищное обвинение, брошенное мне в лицо братом Чжаном. Я не имею ни малейшего отношения к трагической смерти брата Мальдини и (тут он поднял правую руку, увенчанную кардинальским перстнем) торжественно клянусь, что ничего не ведаю о так называемом ордене «Перст Божий», на счету коего якобы многочисленные убийства.

– Да уж, будь я главой этой шайки головорезов, тоже бы поклялся, что ни о чем не знаю, – процедил кто-то отчетливо.

Плёгер продолжил:

– Мне чрезвычайно жаль, что я дал вам повод подозревать себя в причастности к столь ужасным деяниям. Не буду пытаться обелить себя, а только заявлю: моя совесть чиста, и я готов понести ответ за все свои прегрешения перед Всевышним. Вы думаете, что я или кто-то из моих помощников убил брата Мальдини, дабы в его лице... ликвидировать... (последнее слово он произнес, поморщившись) конкурента в борьбе за тиару? О, как вы плохо меня знаете, братья! Человеческая жизнь – бесценна, и я бы никогда не принес ее в жертву ради возможности стать папой.

– Умеет читать проникновенные проповеди, он же главный ватиканский идеолог, – сказал еще кто-то.

Немецкий кардинал, скорбно улыбаясь, добавил:

– И чтобы доказать вам, что я непричастен к смерти брата Мальдини, что я не имею отношения к ордену «Перст Божий», которого и в природе-то не существует, что я не стремлюсь извлечь выгоды из смерти конкурента... – Он смолк на мгновение, а затем закончил фразу: – Чтобы доказать вам это, я оглашаю свое решение: взываю к вам не голосовать за меня!

По трапезной пронесся вздох. Слова кардинала Плёгера сразили всех наповал.

– А я все равно не верю! – упрямо заявил Су Чжань. – Это хитрый маневр, призванный...

На что был призван этот хитрый маневр, мы так и не узнали, потому что южнокорейский кардинал сделал глоток из своего бокала. Он явно хотел закончить свою мысль, но не смог. Лицо его налилось кровью и побагровело, глаза вылезли из орбит. Он выпустил из скрюченных пальцев бокал, тот полетел на каменный пол. Кардинал Чжань, издавая страшные звуки, повалился вслед за бокалом. Его окружили кардиналы. Я, растолкав зевак, согнулся над азиатом. Несколько мгновений его тело изгибалось в судорогах, на посиневших губах пузырилась пена. Затем Чжань обмяк.

– Вызывайте врачей! – раздался чей-то крик. Я сказал:

– Не потребуются. Кардинал Чжань умер.

– Умер? – протолкнулся ко мне Антонио. – Боже, он подавился фруктами, плавающими в компоте...

Я еще раз склонился над мертвым кардиналом Чжанем, затем понюхал лужицу, образовавшуюся после падения бокала, и произнес:

– Дабы пресечь дальнейшие распри, сразу же сообщу вам: мы имеем дело с еще одним убийством.

– Что? – завопило несколько голосов. Лицо Антонио окаменело.

– Запах горького миндаля, – констатировал я. – Весьма интенсивный. Исходит изо рта покойника и от разбитого бокала с компотом. Судя по тому, что он скончался в течение неполных двух минут, а также ярко выраженному цианозу, кардинала Су Чжаня убили. С большой долей уверенности могу предположить, что отравили. При помощи цианистого калия.

Кардиналы зашушукались. За прошедшие несколько часов произошло второе убийство, и еще один возможный кандидат в папы был мертв.

– Боже! – раздался чей-то голос. – Что это?

Я увидел в руке у одного из князей церкви салфетку с изображением кометы и известным мне девизом «Да свершится воля Твоя».

– Она... она лежала здесь, – произнес кардинал, передавая мне салфетку. Он имел в виду стол, за которым всего пару минут назад восседал отравленный кардинал Су Чжань.

– «Перст Божий»! – раздались истеричные голоса.

Итак, убийца нанес еще один удар, и это означало одно: он находился среди членов конклава!

Декан кардинальской коллегии дрожащим голосом провозгласил:

– Братья, мы должны отправиться в Сикстинскую капеллу, дабы приступить к выборам папы.

Вперед выступил шведский кардинал фон Тротт, префект Ватиканской библиотеки, и важно произнес:

– Крепитесь, братья! Мы больше не имеем права терять время на распри и должны избрать самого достойного из нас. Ни один из кандидатов не набрал нужного количества голосов, и мы оказались в затруднительном положении. Нам нужен компромиссный вариант – кардинал, который обладает всеми мыслимыми добродетелями и чистыми помыслами. Следующий тур должен непременно принести нам благую весть – нового папу! Поэтому я предлагаю вам дружно отдать свои голоса...

Его слова потонули в стенаниях: несколько кардиналов, до которых наконец-то дошло, что случилось, заголосили. Я уставился на кардинала фон Тротта. Что затеял старый швед? И кого он желает предложить в компромиссные кандидаты? Неужели самого себя? Да нет же, он никогда бы не рискнул самостоятельно выдвигать себя в папы.

Камерленго Жан-Морис Уризоба энергично воскликнул:

– Братья, пора возвращаться в капеллу, дабы продолжить выборы! Брат фон Тротт совершенно прав, говоря, что мы должны избрать самого достойного из нас. И я уверен, что каждый из вас знает, кто таковым является. Однако, прошу вас, воздержитесь от публичных советов и высказываний. Иначе вас можно будет заподозрить в предвзятости. – И он обратился к шведу: – Вы хотите что-то добавить, брат?

Тот с кислым выражением лица пробормотал:

– Нет, брат, все, что хотел, я уже сказал.

Мне стало страшно интересно: если швед намеревался назвать не свое имя, но чье же? Возможности выяснить это у меня не было, потому что в трапезной появились врачи, которые подтвердили мой неутешительный вывод: смерть от отравления цианистым калием.

– Мы все стали свидетелями этой ужасной смерти! – воскликнул кардинал Казарини. – И мы, согласно конституции по избранию римского понтифика, обязаны хранить молчание по поводу того, что произошло на конклаве. Иначе светская власть непременно вмешается в наши дела, что совершенно недопустимо. За стенами капеллы ждут нашего решения. Брат Мальдини и брат Чжань мертвы, брат Плёгер снял свою кандидатуру, поэтому остается всего лишь один кардинал, за которого каждый из вас должен отдать голос в следующем туре...

Я заметил, как зашевелился кардинал фон Тротт. Уризоба вовремя заткнул ему рот, а теперь его собственный глашатай, кардинал деканской коллегии, промывает мозги голосующим. Я не сомневался, чье имя назовет бельгиец.

– Брат Жан-Морис! – заявил он и указал дланью на скромно потупившего глаза в пол камерленго. – Он более всего достоин стать нашим новым властителем! Чтобы отвести от церкви позор и беды, голосуйте за него, братья!

Кардинал деканской коллегии уже не скрывал, на чьей стороне он находился. Он принадлежал к группировке, поддерживающей избрание африканца Уризобы, который удачно приструнил фон Тротта, желавшего, по всей видимости, внести иную кандидатуру (швед уж точно не был сторонником камерунца), и теперь открыто агитировал всех голосовать за камерленго.

Уризоба не возражал, а только слегка улыбнулся. Я подумал – а уж не он ли убийца? Или кто-то из поддерживающих его кардиналов? Понимая, что ситуация на конклаве грозит обернуться патом, а затем избранием компромиссного кандидата, они придушили Мальдини и отравили Чжаня, чтобы, воспользовавшись сумятицей, призвать всех к единению и потребовать дружно отдать голоса камерленго...

Размышляя над этим, я отправился в Сикстинскую капеллу. Антонио, скрежеща зубами, достаточно громко заявил:

– Интересно, что пообещал черномазый придурку Казарини? Наверняка сделать его взамен покойного Мальдини статс-секретарем! И почему только ни один из моих сторонников не решился подать голос?

Пятый тур голосования прошел быстрее предыдущих и завершился всего лишь за сорок пять минут. Когда последний кардинал (какой-то молодой кардинал из Словении) бросил бюллетень в чашу, началось оглашение результатов. То, что большая часть кардиналов последовала совету (нет, требованию!) Альберта Казарини, стало мне ясно, когда были прочитаны первые семнадцать бюллетеней, содержавшие одно и то же имя – Жан-Морис Уризоба.

Пять или шесть раз был назван и Антонио, и это было хуже пощечины. Мой брат, играя ручкой, сидел за столиком с отрешенным и чрезвычайно злым видом. Еще бы, он бессильно наблюдал за тем, как папой становился его заклятый враг – камерленго!

Раздались аплодисменты, когда, по моим подсчетам, в семьдесят восьмой раз было названо имя африканца!

Воздев руки к потолку, Уризоба призвал всех к тишине. За него проголосовало девяносто девять кардиналов. Оставшиеся голоса распределились между Антонио и несколькими иными кардиналами, чьи имена до этого вообще-то не назывались: наверняка некоторые из пурпуроносцев, понимая, что будет избран Уризоба, решили в последнем туре отдать голоса за самих себя и войти в церковную историю: еще бы, ведь камерленго был полон сил, относительно молод и мог занимать престол святого Петра в течение многих лет, что исключало для большинства кардиналов возможность участия в еще одном конклаве в обозримом будущем.

Снова грянули аплодисменты, на сей раз они не смолкали в течение нескольких минут. Вяло сводил ладони и Антонио, на чьем лице явно читались разочарование и гнев. Наверняка сегодня вечером он устроит головомойку своим сторонникам.

Уризоба не призывал кардиналов к спокойствию. Он стоял, гордо подняв голову и с широкой улыбкой взирая куда-то вперед. Так выглядел новый папа. Так выглядел победитель. Так выглядел человек, чья давнишняя мечта наконец сбылась.

Камерленго (вернее, новый понтифик) купался в аплодисментах, и его улыбка становилась все шире и шире. После папы Геласия I, который, согласно преданию, был кабилом и восседал на кафедре святого Петра с 492 по 496 год, Жан-Морис Уризоба стал четвертым понтификом-африканцем.

Аплодисменты и крики восторга и восхищения (можно подумать, мы находились не на конклаве, а на концерте поп-звезды!) постепенно смолкли. Все взоры были обращены на нового папу. Декан кардинальской коллегии – никто не сомневался, что Уризоба назначит его статс-секретарем, – прошествовал к алтарю. Вообще-то эту роль надлежало исполнить самому камерленго, но ведь он стал папой!

Кардинал Казарини, который лучился улыбками не меньше камерунца, призвал всех к молитве. Кардиналы, сложив руки и закрыв глаза, обратились к Богу. Признаюсь, я тоже сделал вид, что молюсь, однако мысли мои были заняты совершенно иным. Если убийца – Уризоба или один из его окружения, то я могу считать свою миссию завершенной. Новый папа не потерпит того, чтобы я вел расследование, и мне придется убраться обратно в Коста-Бьянку. Наверное, мою судьбу разделит и Антонио, которого Уризоба вряд ли оставит на высокой должности в курии. Бедный мой брат!

В тот момент все были уверены, что конклав, на котором были лишены жизни два кардинала, удачно завершился и кардиналам ничего более не грозит. Однако все, в том числе и я, жестоко ошибались: затаившийся в Сикстинской капелле дьявол нанес новый удар!

Декан кардинальской коллегии, выступив вперед, обратился к Уризобе с традиционным вопросом:

– Acceptanse electionem de te canonice factum in Sum– mum Pontificem?

Как бы хотел бедняга Антонио, чтобы эти слова были обращены не к камерунцу, а к нему самому!

– Согласен ли ты с избранием тебя верховным понтификом?

– Что может быть слаще для ушей любого кардинала, чем эта фраза!

В былые времена следовало проявить скромность и несколько раз отказываться от высочайшей чести. Тогда вопрос следовал еще раз, и еще, и еще – до тех пор, пока новоизбранный не соглашался. В некоторых случаях кардиналы, получившие большинство голосов, проявляли ненужную скромность и настойчиво говорили «Нет!», и тогда прочие князья церкви уже кричали им, чтобы те не ломали комедию. Но не было ни единого случая, чтобы избранный папой кардинал оказался тверд в своем решении и отказался от тиары, разве что Иоанн Павел I в 1978 году попытался отвергнуть тиару, однако был повторно избран тайным голосованием и принял жребий. Да еще Бенедикт XIII в 1724 году «долго и безуспешно» пытался убедить конклав, что «не достоин», но в итоге все же взошел на престол. Вот оно, людское тщеславие! Впрочем, воздержусь от обвинений, ибо задай кто-либо подобный вопрос мне, я бы, разумеется, тоже не ответил отрицательно.

– Да! – произнес Уризоба, выждав пару секунд для приличия. Его голос разнесся под сводами Сикстинской капеллы, и с той секунды он стал новым папой.

– Quo nomine vis vocari? – продолжил бельгийский кардинал. Каким именем желаешь назваться?

Ответ Уризобы последовал стремительно, как будто камерунeц уже давно принял решение (да, наверное, так оно и было):

– Иоанном, братья. В честь великого Иоанна Двадцать Третьего!

Ну что же, новый папа стал Иоанном Двадцать Четвертым. Уризоба подтвердил свою репутацию либерала и реформатора. Последовали поздравления кардиналов, а бюллетени сожгли в печке вместе с белыми шариками. До собравшихся в капелле донеслись восторженные крики, раздававшиеся на площади Святого Петра, и звон колоколов.

Папа Иоанн XXIV последовал в капеллу слез – небольшое помещение, примыкающее к Сикстинской капелле. Там его ждало три комплекта одежды, изготовленной папскими портными: большого, среднего и маленького размера. Папа Иоанн, облачившись в тот наряд, который ему подходит, примет официальные клятвы кардиналов и отправится на балкон собора, чтобы показаться народу.

Уризоба, остановившись на пороге, обернулся и жестом остановил нескольких кардиналов, спешивших за ним:

– Братья, я оденусь самостоятельно!

Он скрылся в капелле слез без сопровождения. Кардиналы, ожидая папу, тихо переговаривались. Я подошел к Антонио, который с недовольным видом восседал за столиком.

– Уризоба, надо признать, отличный актер! – заявил мой брат. – Имя себе выбрал уже загодя! Нет, я завтра же уеду в Коста-Бьянку. Служить под началом папы Иоанна я не собираюсь. При нем будут править бал такие ничтожества, как Казарини и шоколадные дружки самого святого отца. Уж лучше пасторская деятельность в Южной Америке, чем служба в этом лупанарии! Одно утешает – папы с именем Иоанн долго не живут!

Что верно, то верно, последний папа с таким именем, причисленный к лику блаженных Иоанн XXIII, более известный как «папа времен Карибского кризиса» (он приложил немало усилий, чтобы президент Кеннеди, католик по вероисповеданию, не проявил чрезмерную поспешность в противостоянии Советам и не нажал «красную кнопку»), правил четыре с половиной года. Его предшественник, тоже, кстати, Иоанн XXIII, признанный антипапой, – до церковной карьеры флибустьер и разбойник Балтазар Косса, был принужден Констанцким собором к отречению, а затем вроде бы отравлен. Иоанн XXI погиб под обломками рухнувшего потолка; Иоанна VIII сначала пытался отравить разъяренный муж, которому папа наставил рога, но яд не подействовал, и святого отца прибили обухом.

Крики на площади усиливались – все с великим нетерпением ждали оглашения имени нового папы и его явления собравшимся. Дверь капеллы слез распахнулась, но оттуда вышел не папа Иоанн в белых одеждах, а выскочил растерянный и плачущий папский портной, который находился наедине с Иоанном и подгонял ему по росту облачение.

– Святой отец... Святой отец... – запричитал он, указывая дрожащим пальцем на капеллу слез. К нему подлетел декан кардинальской коллегии и строго спросил:

– Что произошло?

Портной зашептал Казарини что-то на ухо, брови того взлетели, и бельгиец в сопровождении нескольких верных ему кардиналов устремился в капеллу.

Пурпуроносцы немедленно заволновались, Антонио с удивлением спросил:

– Разве это предусмотрено ритуалом?

К нему подошел какой-то кардинал и произнес:

– Случилось что-то непредвиденное! Я стоял около Казарини и слышал, как портной произнес слова «смерть» и «убийство».

– Убийство! – неосмотрительно воскликнул Антонио, и все кардиналы уставились на него. Не исключаю, впрочем, что мой брат намеренно произнес это слово громко, дабы все узнали кошмарную весть.

– Но кто убит? – посыпались вопросы. – Неужели папа Иоанн XXIV? Как такое могло случиться?

Двери капеллы слез распахнулись, на пороге возник бледный, как полотно, кардинал Казарини. Отыскав глазами Антонио, он заявил:

– Брат делла Кьянца, вы нужны нам!

– Что с папой? – раздались недовольные крики. – Где святой отец?

Антонио скрылся в капелле слез, а через пару минут вышел и позвал:

– Фелиппе, ты нужен нам!

Он проигнорировал вопросы кардиналов, а когда несколько из них попытались ворваться в капеллу, остановил, вытянув вперед руку:

– Братья, имейте терпение! Вы обо всем узнаете!

Я прошел в капеллу. Это было небольшое помещение с белыми стенами. В глаза бросилось кресло, в котором восседал папа Иоанн XXIV, одетый в белый наряд, с белой шапочкой на голове. Папа, казалось, спал. Присмотревшись, я понял, что ошибаюсь. Глаза святого отца были приоткрыты, а изо рта капала слюна.

Бросившись к папе, я попытался нащупать пульс. Безрезультатно. Папа Иоанн Двадцать Четвертый был мертв!

– Какое несчастье! – твердил кардинал Казарини. – Наверняка сердечный приступ или инсульт в результате волнения...

Я же не был уверен в правильности его скороспелого вывода. Два кардинала убиты, и третья смерть в такой ситуации выглядит более чем подозрительно.

– Фелиппе, – обратился ко мне Антонио, – ты – единственный из нас, кто обладает навыками следователя. Кардинал Уризоба... я хотел сказать, его святейшество папа Иоанн был в отличном здравии. Я не верю в то, что он умер от чрезвычайного перенапряжения. Хотя я же говорил, что Иоанны – не жильцы!

Выслушали мы и портного. Тот, заикаясь и плача, постоянно оглядываясь на мертвого понтифика, застывшего в кресле, поведал нам следующее:

– Святой отец был в отличном расположении духа. Он выбрал одеяние самого большого размера, я подогнал его по фигуре. Затем понтифик уселся в кресло, чтобы надеть башмаки, и... Святой отец как-то захрипел, странно дернулся. Когда я спросил его, все ли с ним в порядке, он ничего не ответил!

Я приблизился к креслу, в котором находился папа Иоанн. За два тысячелетия в истории римской церкви имелось несколько пап, которые занимали трон святого Петра очень недолго. Папа Иоанн Павел Первый правил всего тридцать три дня и, по убеждению многих, был отравлен теми, кто не желал допустить, чтобы он провел намеченные им кардинальные реформы. Впрочем, меньше всего правил папа Стефан Второй – три дня. Урбан Седьмой восседал на престоле тринадцать дней, Бонифаций Шестой – четырнадцать, Целестин Четвертый – семнадцать, Марцелл Второй – двадцать три дня, Роман Первый – четыре месяца.

Но папа Иоанн Двадцать Четвертый пробыл в качестве наместника Иисуса Христа неполных полчаса! Такое рекордно короткое правление наверняка войдет не только в анналы церковной истории, но и в Книгу рекордов Гиннесса. Боже, прости мне дурные мысли, одернул я себя тут же и опустился перед мертвым папой на колени.

– Что же нам делать? – вопрошал кардинал Казарини. – Весь мир оповещен об избрании святого отца, белый дым поднялся над Сикстинской капеллой, звонят колокола! Все ждут появления понтифика, а что мы заявим? Что папа Иоанн скончался?

Правая стопа папы была обута в туфлю из красной замши. На левой стопе был черный ботинок. Я сделал вывод: смерть застигла Иоанна XXIV в тот момент, когда он переобувался.

– Что ты делаешь, брат? – воскликнул декан кардинальской коллегии, когда я осторожно снял со стопы мертвеца красный сапожок.

На стельке я заметил несколько пятнышек – это была кровь. Схватив ногу папы за щиколотку, я повернул ее и обнаружил в чулке дырочку, края которой были в крови.

– Мне нужен пинцет! – воскликнул я, но такового под рукой, конечно же, не оказалось. Тогда с величайшей предосторожностью, обмотав пальцы тряпкой, я извлек из крошечной ранки на стопе папы нечто похожее на маленькую иглу.

– И это убило святого отца? – спросил недоверчиво кардинал Казарини.

Я поднялся и внимательно рассмотрел иглу. Она была не металлическая, а больше напоминала тонкий шип. Антонио протянул руку, я закричал:

– Не смей к ней прикасаться!

Антонио отдернул пальцы и боязливо спросил:

– Фелиппе, что здесь случилось?

– Я могу только выдвинуть предположение, – сказал я, – я читал о подобных вещицах. В Коста-Бьянке древние индейцы дольмеки использовали такие иглы для охоты на диких животных.

– И какой-то шип принес смерть? – с недоверием спросил кардинал Казарини. – Он же не больше занозы! В худшем случае можно заработать небольшую ранку, и все!

– Индейцы смазывали его токсином, составленным из кураре и секрета ядовитой лягушки, – сказал я. – А живущие в Амазонии племена используют такие шипы, которые они выдувают из трубок, до сих пор. Яд, чтобы причинить вред, должен попасть в кровоток, и тогда смерть наступает в течение нескольких секунд.

– Кто-то убил папу Иоанна при помощи смазанного ядом шипа! – затрясся декан кардинальской коллегии.

– Кто имел доступ в капеллу слез? – спросил я.

Выяснилось, что теоретически любой кардинал или один из их помощников мог незамеченным войти в капеллу слез и спрятать шип в туфле. У меня мелькнула странная идея, и я схватил другой сапожок, на несколько размеров меньше, идеально подходящий к другому комплекту папского одеяния. Перевернув, я потряс его, и на мраморный пол выпал крошечный шип. Точно такой же оказался и в третьей туфле.

– Не думаю, что кто-то хотел убить именно папу Иоанна, – делился я своми мыслями, – ибо никто не мог знать, что понтификом изберут кардинала Уризобу. Поэтому убийца положил по ядовитому шипу в каждую туфлю. Так, вне зависимости от того, какого телосложения будет папа и какой у него будет размер стопы, злодей мог быть уверен: святой отец непременно умрет!

В двери капеллы слез постучали. Мы вышли к кардиналам и донесли до их сведения печальную весть. Антонио, который взял слово, не скрывал, что произошло еще одно убийство.

– И тот, кто это сделал, находится среди нас! – заявил он.

За стенами Сикстинской капеллы слышался рев веселых голосов и песнопения. Паства ждала появления нового папы, но вместо этого надлежало сообщить о кончине Иоанна.

– Такой случай не предусмотрен конституцией по избранию римского понтифика! – стенал кардинал Казарини. – Папа умер, поэтому требуется похоронить его и снова созвать конклав...

Вперед выступил кардинал фон Тротт. Швед, выглядевший на редкость безмятежным, заявил:

– Папа Иоанн не был посвящен в сан и коронован. Следовательно, мы имеем право продолжить конклав и избрать нового папу. За пределами капеллы все знают, что понтифик избран, и мы не должны разочаровывать их чаяния и надежды. Братья, мы должны немедленно провести еще один тур голосования и избрать нового папу! И я предлагаю, чтобы таковым стал...

– Антонио делла Кьянца! – раздался властный голос.

Префект Ватиканской библиотеки так и остался стоять с раскрытым ртом. Вперед выступил кардинал Ганс-Петер Плёгер.

– Он – самый достойный из нас! – произнес немецкий кардинал. Он вещал тихо, но каждый почувствовал, что его слова – единственно верные. – Дьявол заставил одного из нас совершить три убийства, и мы должны немедленно положить этому конец.

– Но я хотел предложить кандидатуру... – заикнулся «наш Адольф», однако Плёгер, смерив шведа ласковым взглядом, от которого бросало в дрожь, не дал ему договорить.

– Брат, ценю вашу заботу о репутации Святого престола. Вы правы – мы должны как можно скорее избрать нового папу. У нас нет времени на проведение еще одного тура, народ и так заждался. Посему я предлагаю избрание посредством аккламации. Нам нужен новый папа. И им должен стать Антонио делла Кьянца.

– Антонио делла Кьянца! – донесся с задних рядов голос. К нему присоединились прочие: – Антонио делла Кьянца! Антонио делла Кьянца! Антонио делла Кьянца!

Мой брат, раскрасневшись, стоял посередине Сикстинской капеллы, окруженный кардиналами. Они – один за другим – выкрикивали его имя, пользуясь древним правом аккламации. И вскоре почти все кардиналы произносили только одно имя – Антонио делла Кьянца.

Я обратил внимание на то, что швед фон Тротт поджал узкие губы: он не присоединился к сонму прочих голосов. Ганс-Петер Плёгер поднял руку, и все немедленно стихли.

– Имеются ли у кого-либо возражения? – спросил он. – Пускай тот, кто не желает, чтобы брат делла Кьянца стал новым папой, вслух заявит об этом!

Возражений не последовало. Тогда немец провозгласил:

– Все мы стали свидетелями чуда – Святой Дух снизошел на участников конклава, и они единогласно избрали папой кардинала Антонио делла Кьянца! Да здравствует святой отец!

Капелла потонула в радостных криках. Антонио, чья физиономия из багровой превратилась в мраморно-белую, был на грани обморока. Вот таким совершенно небывалым образом и осуществилась его мечта – он стал папой! Последним понтификом, избранным на престол святого Петра посредством аккламации, был Григорий XV в 1621 году. Воистину пути Господни неисповедимы!

Во второй раз кардинал Казарини задал сакраментальный вопрос – согласен ли мой брат с избранием его на должность верховного понтифика? И получил ответ. Антонио к тому времени уже совладал с чувствами и четко произнес:

– О да, братья! Я согласен! Ибо невозможно мне, грешному, сопротивляться знаку свыше и противостоять Святому Духу, что снизошел на вас!

Несколько выспренно, подумалось мне, но Антонио наверняка заботился о том, что напишут о нем в энциклопедиях и учебниках истории.

Когда кардинал Казарини поинтересовался, каким именем Антонио желает назваться, повисла короткая пауза. Мой брат, закатив глаза, сообщил:

– Лев Четырнадцатый.

Антонио всегда восхищался папами, носившими это славное имя. Первый из пап получил (один из двух за всю историю католичества!) прозвище «Великий» и титул «доктор Церкви». Лев X, сын Лоренцо Великолепного, был из славного рода Медичи и до сих пор считается воплощением понтифика эпохи Ренессанса par excellence[8] (как, впрочем, и олицетворением непотизма), а Лев XIII импонировал Антонио тем, что просидел на престоле ровнехонько 9280 дней, или двадцать пять лет и пять месяцев (четвертый по продолжительности понтификат за всю историю папства!), и умер в мафусаиловом возрасте – девяноста двух лет от роду. Кроме того, выбрав имя, Антонио желал дать всем понять (в том числе и убийце, что находился сейчас в Сикстинской капелле): он, Leo, царь зверей, не даст в себя в обиду и, если нужно, покажет свои когти и зубы, дабы защитить Святой престол.

Вот и свершилось! Церковь обрела нового понтифика. И им стал мой единокровный брат Антонио. Из обычного кардинала он превратился в епископа Рима, наместника Иисуса Христа, преемника князя апостолов, верховного понтифика вселенской церкви, патриарха Запада, примаса Италии, архиепископа и митрополита Римской провинции, монарха государства-града Ватикан, раба рабов Божьих.

Антонио делла Кьянца, santissimo padre[9] Лев XIV!

Он всю жизнь стремился к этому и всего полчаса назад, с избранием Иоанна Двадцать Четвертого, распрощался со своими дерзновенными планами. Но все изменилось за несколько минут, и папой из конклава вышел он!

Новый понтифик обратился ко мне:

– Фелиппе, сопроводи меня в капеллу слез!

Я опустился перед братом на колени, он же заявил:

– О Фелиппе, оставь эти церемонии для других!

Он облобызал меня, и мы прошли в капеллу слез. Папский портной приветствовал нового понтифика. Антонио показал пальцем на мертвого Иоанна XXIV и сказал:

– Мой несчастный предшественник облачен в наряд моего размера. Но тревожить его мы не будем!

Антонио (вернее, святейшему папе Льву XIV) пришлось довольствоваться одеянием, немного ему коротковатым. Но Антонио такая мелочь не смутила.

– Все равно я не буду долго носить эту робу. После того как я покажусь народу, вы, господин портной, изготовите мне более подходящее одеяние!

– Всенепременно, святой отец, – прошептал тот, и папа Лев величаво благословил его.

Сменить свою обувь на папские красные сапожки Антонио категорически отказался даже после того, как я перетряс их и запустил внутрь руку.

Я с поклоном протянул Антонио белую шапочку, и он водрузил ее себе на голову. В папском наряде мой брат выглядел чрезвычайно импозантно, и на глаза у меня навернулись слезы. Заметив их, папа Лев, отпустив мановением руки портного, сказал:

– Фелиппе, я сдержу свое обещание: с этой секунды ты – мой личный секретарь! Не пройдет и полугода, как ты станешь епископом. Ты требуешься мне в Ватикане, брат, вместе мы перетрясем ватиканский курятник. И в первую очередь ты займешься расследованием трех убийств на конклаве. Я хочу, чтобы безумец, который их совершил, был обезврежен, и как можно скорее!

– Твоя воля, святой отец, для меня закон, – смиренно произнес я.

Когда Антонио показался в облачении верховного пастыря, по Сикстинской капелле прокатился вздох облегчения. Папа Лев подошел к алтарю, где стоял трон, внимательно осмотрел сиденье, но опуститься на него так и не решился. К моему брату по очереди подходили кардиналы, поздравляли его с избранием и клялись в вечной верности. Я не мог отделаться от ощущения, что один из тех, кого обнимает мой брат, предатель похуже Иуды.

И вот настало время покинуть Сикстинскую капеллу. Конклав, названный позднее «смертоносным» и «кровавым», наконец-то, к всеобщей радости, завершился. В двадцать часов семнадцать минут на балконе собора Святого Петра, выходящем на площадь, возник протодьякон кардинальской коллегии, чилийский кардинал Хуан-Теренцио Чурро Дуартес. Узрев его, те двести пятьдесят тысяч, что заполняли площадь, взревели от радости.

Кардинал произнес в микрофон:

– Annuntio vobis gaudium magnum – habemus Papam! Eminentissimum ac Reverendissimum Dominum, Dominum Antonio...[10]

Заслышав имя, народ заволновался – кардиналов по имени Антонио имелось четыре.

– Sanctae Romanae Ecclesiae Cardinalem...[11] – Выдержал драматическую паузу и добавил: – Della Cianza![12]

Толпа загудела пуще прежнего: Антонио был популярен среди римлян, достаточно часто появлялся в ток-шоу на телевидении и давал интервью газетам.

– Qui sibi imposuit Nomen Leo XIV![13]

Крики (Leo! Leo! Leo!) усилились, когда на балконе возник мой брат. Он приветливо помахал собравшимся, произнес короткую речь, в которой поблагодарил кардиналов, избравших его папой, и вознес хвалы Святому Духу.

Я находился среди прочих кардиналов на подступах к балкону и наблюдал за происходящим по небольшому телевизору с выключенным звуком. Антонио с каждой секундой все больше вживался в новую роль, которую ему придется исполнять до последнего вздоха, – роль папы римского. И, надо признать, играл он ее как по наитию.

Папа Лев покинул балкон, сопровождаемый свитой. Все искали близости нового понтифика. Антонио, завидев меня, окликнул:

– Фелиппе, я желаю переговорить с тобой. С глазу на глаз! Сопровождай меня в папские покои! – И добавил для многочисленных свидетелей, как предупреждение: – Речь пойдет о расследовании убийств. Я верю, что ты найдешь виновного!