Пехота

Сто шестьдесят

…

— Докуч — Докуч — Хуйокуч, — прислонившись спиной к дереву и рассматривая сепарский опорник вдалеке, задумчиво произнес Витя.

— Ясне — Ясне — Хуясне, — задумчиво откликнулся я, рассматривая в трубу пийсятку открывшуюся панораму в вечернем пейзаже.

Воркута улыбался и что-то клацал в планшете. Пулеметчик лежал рядом с пулеметом, закинув ноги на ствол дерева выше головы. Так делают футболисты, чтоб кровь ушла из ног и они не так гудели… Не привык … Как его там?

— Чув, братан, напомни свій позивний.

— Ра-гнар, — по слогам ответил тот, с вызовом смотря прямо в глаза, приготовившись отвечать на колкости.

— Гггги, хто це ще такий? — улыбаясь спросил Витя.

— Вікінг один, ярл Категата, — вместо пулеметчика и без насмешки ответил я.

Воркута попрежнему молчал и что-то делал в планшете.

— Скоро уходим? — спросил Рагнар.

— А шо, устал лежать?

— Нет, просто не понимаю…

— Я уже більше года ніхуя не понімаю, шо тут роблю, того мовчи, бо отвєтів нема ні в кого на цей вопрос.

— Гигиггиииии, — заржал Витя.

Воркута все так же молча что-то делал в планшете.

— Скільки тобі год? — спросил я.

— Двадцать шесть.

— Женатий?

— Развожусь.

— Добро пожаловать в клуб, бро, — грустно улыбнулся я.

— Гигггги, — отозвался Витя и продолжил: — У мене нєєє, мене Танюха с Сонєчкой ждуть, скоро поїду.

— Вітя.

— А, шо?

— Помовч, пожалуйста.

— А шо… а, ага, я поняв, — дошло до Витька, и он взял трубу посмотреть на абизян, стоя на коленях на краю зеленки.

— Уууууух, сука, я б їм РПГ прямо в оте вікно закинув би … Да, Сірьожка?

— Нєт, Вітя, во-первих, ти рагуль і не попадеш, а во-вторих, нам тут так настукають хуєм по лбу, шо хуй учешем отсюда, — ответил я, не переставая рассматривать пулеметчика. Обычный контрач «новой волны». Откуда-то перевелся, четвертый месяц в армии, из которых два месяца учебки и две недели у нас. Интеллигентный молодой человек с киевской области, которому ноутбук куда больше к лицу, чем стоящий рядом ПКМ. Но один наш пулеметчик поехал шлюх пороть… (даже хату с джакузи снял и такси с чеком в 400 грн. до города оплатил). Второй в отпуске. Того ты, Рагнарушка, и с нами.

А так бы хер, на шлагбауме сидел.

Пулеметчик кусал нижнюю губу, все так же лежа на земле.

— Шо, братан, про жінку думаєш? До пізди ти їй, єслі до розвода дошло. Компрендо? — спросил я и искренне улыбнулся, смотря ему прямо в глаза:

— Их бин кранк, — ответил он. — На голову.

— То ти ще Вітю харашо не узнав, — лыбился я.

Как в подтверждение моих слов, за жидкой зеленью кустов в «ленточке» донеслось блаженное «гиииигиги» Витька и журчание ручья.

— Я закінчив, — сказал Воркута, застегивая подсумок с планшетом.

— Окєєєєй. Рагнар, в тебе случайно не лайф?

— Лайф. И номер скрыт.

— Прєлєсть яка, набери мені ноль-пійсят…

Лайф брал, и брал хорошо. Больше ничего и не работало. Четыре длинных гудка и удивленное:

— Альооо.

— Це Сайгон.

— О, прівєт опять.

— Прівєт-прівєт. Ми всьо, карочє, вже петлять собираємся.

— За вами виїзжать?

— Нє, тут свої в пєхоті сказали бусіком привезуть. Каністру солярки зільєм їм і повечеряєм.

— Заєбісь.

— Чув… А можна…

— … Шоб Вітя уїбав з шайтан-труби? Нєльзя.

— Та я просто подумав…

— … Шо можна уїбать і вскрить їх огнєві точки? Нє, не нада.

— Рева, блядь, та тут до своїх — восємсот метрів, ми в'їбем і вже через пять минут будем в бліндажі кофе пить.

— Зачєм?

— Ну, він же нить не перестане.

— Хай в'їбе. Тільки верніться.

— Сер, єсть, сер, — бодро крякнул я и положил трубку.

Рагнар подтянул РПСку с подсумком на один короб с аптечкой и сухаркой и протянул руку за телефоном. Воркута вытирал руки об штаны. Витя вышел из-за кустов на «нашу» сторону зеленки:

— Ну шо, Сєрьожка, я заряжаю? — спросил он.

— Їбаш, парєнь, — зло усмехнулся я и продолжил: — Вітя хуяре і давим на лабутени. Воркута первий, потом я. Рагнар підеш із Вітьой, подивишся чи попав у вікно. Уйдеш послєднім. Можеш, якшо є бажання, отгрузить з півкороба — хуярь. Я не был и не считал себя командиром, поэтому, когда мой тон становился похожим на приказной, пользовался одной НЛП-уловкой вносящей эффект совещательности в сказанное.

— Добре? — вот теперь закончил я. Все агакнули и кивнули головой.

— Та хулі там в те вікно попадать, — бурчал Витя, подбирая с земли РПГ.

— Вітя, хуй ти попадеш в нього.

— Хехееееее. Забйом, зьома?

— На шашлик? — предложил я.

— Да. Для всіх пацанів шо тут, — ответил Витя.

— Всьо. Рішили. Тільки бистро.

Витя с пулеметчиком скрылись между веток, а мы с Воркутой начали идти в сторону своих.

— Не попáде, — скептически предположил Воркута.

— Та похуй, — ответил я.

— Ти нáщо тому дурачку дозволив стріляти?

— Йому хєрово, хай пар сбросе трохан.

Через десять секунд жахнула шайтан-труба и коротко застрекотал «покемон» Рагнара.

На часах было 19:08 и 23 секунды.

А вот теперь — на лыжи и додому. Сильно-сильно, быстро-быстро. И спасибо тому человеку, который придумал ручку на ПКМе.

Вот всегда в такие моменты я думал «нахрена я столько курю»? Воздух с шипением и мерзким привкусом выливался из легких при каждом шаге, дыхание сбилось после первых метров и не восстановится, кажись, никогда. Ветка, ветка… С треском расцепилась липучка «корсара», и броник зателепался слева, хлопая боковушкой по ноге. Ттттвою же ж мммать! Впереди Витя как-то ловко нырял под ветки, и даже труба гранатомета, кажется, вообще ему не мешала. Вот всегда в такие моменты…

Так, все, не п.зди сам себе под руку. Не было у тебя раньше «таких моментов». Это — первый. То есть, ты, братец мой Рагнарушка, первый раз в жизни стрелял во врага. Что чувствуешь, яхонтовый мой? Одышку, одышку я чувствую. И еще — злюсь, потому что минуту назад я крепко протупил.

Прям на бегу Витя обернулся и широко улыбнулся, даже помахал мне трубой. Нет, он точно на голову вдаренный… Так, я по привычке думаю во время важного — совсем на другую тему. Во-первых, я втулил двумя очередями почти полсотни. Отак, «на расплав ствола», хотя даже мне, админу, ясно, что стрелять надо короткими. Но я поторопился. А во-вторых, я вроде как ни хера не попал… Точнее так: я попал в человека, это я видел точно, но вот так, высандалив полкоробки в одну дергающуюся зеленую фигурку, — что мне мешало привстать и сделать еще несколько выстрелов? Чуть левее его, перед узкой бетонной плитой, у них стоял…

Витя вдруг рухнул прямо там, где был, и я тут же тормознул, взрыхлив ботинками подсохший грунт, и тяжко завалился на бок, звякнув пулеметом.

«Триста один, триста два, триста три, триста четыре, триста пять…» — а взрыва не было. Значит, не растяжка. Я стал на колено, схватил за ручку ПКМ и поднялся. Где Витя? Что за шелест…

Бах! Бах-бах-бах-бах-бах-бах! Сверху посыпались мелкие веточки. Мне бы тут скорчиться-распластаться на дне какой-нибудь ямки или хотя бы возле дерева, но я продолжал почему-то стоять. Больно. Не очень, но больно. Если не трогать рукой… Я тронул, конечно же. Там, где расстегнулся «корсар», бысто-быстро набухало мокрым. И ниже еще, на ноге. И на жопе, кажись, тоже.

… у них стоял АГС. И мне ничего не стоило подняться чуть повыше и — хоть бы даже и с рук — нащупать струей пуль гранатомет. Мог ведь, да? Мог?

А теперь этот АГС меня, кажись… Впереди поднялся Витя, оглянулся, увидел меня стоящим, махнул рукой и выскочил на поле. И вот тогда я упал. Задергало-закололо справа, вдруг внутри меня шевельнулись десятки острых ежиков, и стало больно. Дебил. Пострелять захотелось. Пострелял? Молодец. Помаши Вите на прощанье, пока он поймет, что я за ним не бегу, пока вернется… То я, наверное, уже и закончусь тут.

Кровь очень быстро набиралась в лужу, я лежал между двух деревьев, нелепо подогнув ноги, в узкой посадке между трассой «Донецк — Мариуполь» и Ясным, и единственное, что мешало сейчас сепарам увидеть меня, — это малюсенькие листочки на обычных донбасских акациях. Смешно, кстати — я считал мои выстрелы. Зачем? Попал-то первым, а остальные — просто всаживал. Сколько там? Сорок, вроде. Значит, в ленте осталось шестьдесят, и еще короб. И еще… аааа нет, эти ленты были у Воркуты. Воркута ушел? Ушел. А ты лежишь тут, бо тебе мозгов не хватило на то, чтобы не стрелять по дурости. Ну и в АГС попасть. Ну да, конечно, в «Колл оф Дьюти» в оружие не стреляют. Ну, так там и крови нет. Танька боится крови…

Раздался уже знакомый шелест. Я закрыл глаза и зачем-то закрыл рукой горло.

Оставалось сто шестьдесят патронов. ВОГи легли за мной.

Думай, думай.

Походу, два моих любимых слова — это «думай» и «ладно». Я нашел в аптечке четыре таблетки солпадеина и две кетанова, с трудом проглотил все и застыл в дурацкой позе, приподнявшись над прошлогодними прелыми листьями. Я постоянно щурился, хотя солнце было прямо за мной, и хрен они меня увидят в этой прекрасной, прям замечательной посадочке. Так, шо у нас?

Голова закружилась, и рука, на которую опирался, вдруг задрожала. Не держит ни хрена. Меня не удержит. А пулемет? Я почти упал на спину и зашипел. Броник давил на живот, сбившись под шею. Разлепить вторую липучку, сбросить его нахер, оставшись в рпс-ке. Каску бы надеть обратно, но это потом.

Ладно.

Смотри сюда. Сейчас ты, допустим, закуришь (хотя нельзя, поэтому хоть помечтаешь про горький вкус сигареты) и прикинешь, что делать.

Группа ушла на позиции. До них… сколько? Кило, может меньше. Наверняка меньше. То есть, дойдут за пять минут. Думаем… Витя их догнал, так? Скорее всего. Значит, сейчас они думают, как вернуться. А вот те, что от сепарской позиции налево пошли, те зайдут во фланг и покосят группу на подходе ко мне. И АГС скорректируют.

Но откуда сепары решили, что группа вернется? Потому что они знают, что я — здесь. Откуда?

Нет, ни хера они не знают, знали — расчесали бы еще раз АГСом, вот так, на все деньги.

Про меня не знают, но думают, что группа вернется. Почему?

Тю. Тупой. Да нипочему. Они просто думают, что группа не ушла. То есть, еще раз. Сепары решили, что группа не ушла. Почему? А хрен его знает. И теперь они сядут во фланг и покосят в бочину подходящих за мной пацанов. Не, они сначала удивятся, почему группа идет «к», а не «от», но то уже значения не имеет. Значит, что? Значит, звонить.

Я вытащил скользкими пальцами мой хуавей из нарукавного кармана. Набрал Сайгона. Вне зоны. Ну, логично, здесь ничего, кроме лайфа, не берет. Тогда — последний набранный, это взводный, Рева.

Рева не брал трубку. Смску? А что написать? Героическое «не возвращайтесь за мной»? Тогда есть шанс, что сепары посидят до темноты, а посадку мою пойдут проверять только завтра. То есть, ночью можно будет уйти. Если смогу. Но я смогу. В апреле рано темнеет, тут херня осталась.

А если не послушаются? Тогда получат в бочину, а я все равно ночью выйду, если крови много не потеряю.

Чего холодно так, а?

… На часах было 19:14:11. Тогда еще было неизвестно, что суперметкий пулеметчик я не попал в АГС, зато прошелся очередью по трем запасным «улиткам», и теперь сепары судорожно набивали ленту в единственно целой.

Я плюнул и написал Реве:

«Це Рагнар 300 в крайней посадке. Не идить за мной, сепары пасут. Ночью сам выйду».

Они не послушались. Да я этого и не ждал.

Ладно. Проклятое «ладно». Принимай решение, ярл Каттегата. Тихаримся, и нехай пацаны, которых я едва знаю, сами разбираются, чай, не маленькие. Или палиться, работая с «покемона» по сепарам? Если начну стрелять — все, я не жилец. Группа за мной тогда по-любому не дойдет, это не кино. Вертолет не прилетит, танк не приедет. Спасай себя, Рагнарушка, не парь себе мозги.

Покурить бы. Всё, решил?

И я понял, что, на самом деле, решил все еще раньше. Тогда, когда решил пойти в армию. Так хера я тогда ною?

Ползти на другой край посадки — это загнать в дырки побольше грязи. Треба как-то на карачках, что ли…

… Ирка ходить долго не хотела. Гасала на четвереньках, и все ее устраивало, а вот на ноги — ни в какую. Ленка тогда истерила сильно, мы мотались по врачам, платили, опять мотались, опять платили, покупали какие-то ходунки. Ну как «мы»? Ленка моталась, отпрашиваясь с работы, а я как раз нашел подработку, поднимать и настраивать сетки.

Пропадал сутками. Это была зима пятнадцатого, с работой по профилю в Белой Церкви было плохо, с деньгами у нашей семьи — тем более.

Ну кто сейчас проверяет почтовые ящики? Ну, раз в полгода, максимум. Ну, я и проверил. В замызганом синем железном чреве лежала рекламная газета, два неоплаченных счета и — повестка.

Чччерт, а я вот себя переоценил, кажись. Башка кружится, а это я только хилую посадку в четыре дерева переполз, волоча за собой пулемет.

Короче… Короче, прямо скажу — зассал я. Ленка кричала, Ирка плакала, потом наоборот… Мама побледнела… Короче, я не пошел. Не пошёл — и все. Сказал себе: «Сейчас не время, дома дел куча, потом. Я потом схожу».

И не пошел.

Миха, сосед сверху, смешливый и дурнуватый, пошел. Зассал я? Или заботился о семье?

Молодец. Хорошо позаботился.

Через год все стало как-то выправляться, и я перестал занимать деньги до зарплаты. Я их случайно спалил, пидора этого и Ленку. Ленка много смеялась и пила мохито, такой, очень белоцерковский, но ей, наверное, нравилось. Он ездил на синей камрюхе, а я — на желтом троллейбусе, и все дальнейшее было делом времени. Белка — город маленький.

И тогда я нажрался. В говно, в сопли, в слезы и отходняки. Отходняки прошли, вместе с ними позади осталась работа, деньги, смерть Михи под Дебальцево и смысл жизни.

Ирку жалко. Хотя она еще малютка, забудет. Ленка… Ленке похеру.

… Так, я с этой стороны посадки палюсь. Та ну и хер. По моим прикидкам — именно сейчас Сайгон с пацанами должны вернуться. Я расцепил сошки и взгромоздил тяжелый, заляпанный темно-красной кровью «покемон» на маленький бугорок. Развернулся вдоль посадки. Царапая пальцами, вытянул из тугого подсумка запасной короб. Быстро холодало… Или это меня так морозит?

Лег, вытянувшись за пулеметом. Ччерт, а каску я там забыл.

Вот дебил. Тебя сейчас убьют, а ты про каску думаешь.

На часах было 19:17, а секунды я опять не посмотрел. Зато смотрел на смартфон. Почти полгода прошло, а телефон Ленки до сих пор стоял на быстром наборе.

Малой трусил впереди, оскальзываясь на корнях, я шел вторым, хотя должен был быть последним. Привычка, мля. Сзади Сява постоянно толкался и пыхтел, и мне казалось, что его прокуренное дыхание, с клокотавшими бульканиями, разносится на всю темную пустую посадку.

Мы шли правее, то есть, севернее. Надо было метров триста пробежать по нашему кривому окопу, ну, или по траншее, и это было просто, невзирая на грязь и пустые склизкие банки. Небо затягивалось темным, может, дождь скоро будет, а дождь — это херово. Надо успеть выбраться на наш край, а от него рвануть быстро-быстро в посадку, там упасть в удобных голых кустиках и ждать. На перебежке нас могли спалить, но тут уж, как повезет. А могут и не спалить, и тогда все нормально пройдет. Заляжем красиво, че я, зря пулемет вместо АКС-а взял?

Ну, самому себе… Мля, Сява, та харэ толкаться! … Так вот. Не пизди самому себе, Боря, пэкээма ты взял, потому что на АКС-е нагнулся подствольник. Нехер было на Батином дне рождения дурковать и херачить полста ВОГов. За два дня — хер забил, не разобрал. Так и как его разбирать? Вот и взял пулемет, и даже Батин «СМЕРШ» надел, на нем подсумок под коробку есть. Коробка, новомодная, из ткани, хлопала по ляжке, разгрузка, сильно большая, телепалась на бронике, сзади пацаны давили «Гарсингами» рыжеватую землю.

Малой стал, и я, задумавшись, въехал в него башкой. Сзади в меня ткнулся огромный Сява, потом еще и еще — и вся наша толпа остановилась в этой долбаной траншее. Траншея закончилась, и Малой, смешно вытянув шею и зачем-то растянув беззубый рот в щербатую улыбку, рассматривал посадку.

Мимо меня протолкнулся Клим и стал рядом с Малым. Клим был за командира в этой поспехом собранной толпе, и уже одно это вселяло надежду. Клим мало бухал, был худым, высоким и каким-то нескладным, но очень толковым. Наколки, перстни, темные руки с огромными ладонями, и светлые-светлые, будто выцветшие, голубые глаза буровили посадку почище термовизора. Надеюсь, ща он махнет, и мы все повернем назад, и все будет нормально, два дня ж до ротации, хера тут геройствовать?

Не махнул. Толкнул плечом Малого, и тот, закинув автомат на плечо и изо всех сил гребя новыми ботинками, полез из траншеи на поле. За ним двинулся я, потом Клим, а потом на поле выбрались и остальные супервоенные.

Я оглянулся. Дебилы, мля. По всем правилам, полученным еще в Советской Армии и подкрепленным полугодом на Донбассе, нам нужно было двигаться ползком, ну, или хотя бы на карачках, пересекая эти триста метров с большими паузами, но… Всегда было это «но» и «впадлу». Поэтому мы, чуть не наступая друг на друга, шумяшей, топающей и звякающей толпой неслись к редким деревьям. Ох, спалят нас, ох, спалят… А может, это и неплохо, что спалят. Всех же сразу не завалят, ну, не должны, в натуре, и остальные тут же вернутся домой. Два дня до ротации. Хоть бы дождь не пошел.

Кто-то где-то когда-то сказал, что дождь — лучший друг диверсанта. Типа, если пошел дождь, то постовые нихера не видят, и ДРГ прям-таки толпами ходят по тылам. Херня это все. На Донбассе дождь — это по три кило грязюки на каждом ботинке, захэкиваешься уже через сто метров, до сортира дойти проблема, не то шо до противника. Не воюет никто по дождю, максимум — так, пострелять по черточкам чужих траншей, и опять в тепло, в сухость… в относительную сухость блиндажей и полуразбитых домов, к кошкам, собакам и мышам. Интересно, а у врага мыши есть? Та по-любому есть. И ненавидит он их точно так же, как и мы.

Малой влетел в посадку, ткнулся плечом в хилый ствол акации, заставив верхушку качнуться, и тут же заработал подзатыльник от меня. Повернули налево, первым пошел Сява, раздвигая нечастые голые ветки как-то удивительно аккуратно и проскальзывая между ними всей своей огромной тушей. Сзади зашушукались, Клим тут же обернулся и внимательно посмотрел. Шушуканье смолкло.

Вот он, клинышек кустов из посадки — на следующее поле. Мой выход, мой и Бубны, у меня пулемет, а у него СВД. Скоро стемнеет, и нахера нам СВД, непонятно, но все-таки… Пусть будет.

Бубна, маленький и толстый, тут же скинул каску, аккуратно пристроил ее под дерево, не чинясь, лег на пузо и пополз в кусты. Я вытащил из подсумка короб, сбросил СМЕРШ и остался в одном бронике и каске. Опустился на колени, положив пулемет на спину, взял в руки мягкий новомодный короб и, неудобно сóвая локтями и отставив жопу, заполз в кусты, что тут ползти, метров пять. Но земли на одежду набрал, да куда ж без этого. Стянул холодный ПКМ и на боку, стараясь не сильно ворочаться, разложил сошки. Не, надо сместиться, куст закрывает… вот, теперь норм. Отлично. Пятьсот метров поля до следующей посадки отсюда, сбоку, просматривались отлично. Ну, пока светло. По темноте будет хреново, поэтому у Бубны вместе с СВД есть и теплак. Он смотрит — я стреляю. Если придется. Ой, чую придется.

Чччерт. Курить хочется, но тут хер покуришь. Ладно, потом накурюсь, думаю, мы тут ненадолго. Я опять заворочался, раскачивая кусты. Блин… Ладно, надеюсь, они не заметили. Клим молча махал руками, распределяя людей, и через пару минут все девять человек, пыхтя и шурша ветками, толкая деревья, как-то расселись вдоль посадки. Короче! Нормально все будет, не мандражируй, Боря! Справа, лежащий в паре метров Бубна повернул ко мне круглое лицо и подмигнул. Обмотанный какой-то тряпкой ствол СВД тихонько рыскал, прощупывая белорусской оптикой незасеянное три года поле, по которому скоро должны будут идти хохлы.

В двух с половиной сотнях метров на качание кустов и деревьев смотрел, валяясь в медленно натекающей луже собственной крови, один из этих хохлов — Рагнар.

Номер Ленки до сих пор был на быстром наборе. Конечно же, я не позвонил. Привет там, как дела, че звонишь. Ирку услышать? Так она у бабушки… Ну, вот и поговорили. Нахер нужны такие разговоры?

Маме позвонить… Мама дома уже, наверное…

Бля! Да что ж за херня такая? Дохнуть собрался, сука, блядь, ярл Каттегата? Звонить маме, прощаться? Шоб мама с инфарктом, а ты тут весь в печальном образе? Ебнулся, блядь, совсем на своей печальке? В армию пошел себе доказать, а как прищемило — маме звонить? Нахер пошел. Нахер, бегом, это, блядь, душевные терзания! Открой глаза и смотри, героический герой, свичечка, блядь, крапка, гиф! Дебил!

Я выдохнул. Фуууух… отэто пробрало, аж голова закружилась, в глазах мелькают-раскачиваются какие-то… Стоооп. То не в глазах. Шо, не привиделось? Есть?

Впереди, на краю моей же посадки, метрах в трехстах мелькнула чья-то бочина. Сбочинил чувак, бгггг, засветился. Качнулись кусты раз, потом другой… Ага. Вот значит как — они вылезают в кусты на поле, а остальные… остальные по посадке растянутся, ко мне ближе. Сюда они не пойдут, думают, шо здесь группа, а не один калека с одним «покемоном»… Так что делать-то? Палить себя или нет?

И вдруг стало совсем просто. Я даже перевалился на спину, тяжело упал на скользкие прошлогодние листья, зашарил рукой в нарукавном… Слушай, а солпадеин работает, боль утихла, только дергает немного. Небо… Я сделал то, что делал уже много тысяч раз — сунул в рот сигарету «РотмансДэми», почиркал оранжевой покоцанной зажигалкой, затянулся глубоко-глубоко и с силой выдохнул дым в низкое небо Донбасса. Небо было красивым.

Короче, майн диар кулеметник. Вот теперь они, точно, на сто процентов уверены, что разведгруппа, которую изображаем мы втроем — я, сигарета и ПКМ, — все еще тут. Еще и ржут над дебилами-укропами, которые курят палевно. Иии… Так, о чем это я… Блин, чего-то херово, не надо было курить… Так вот. Теперь их глазки смотрят на меня и ждут моей инициативы. А Сайгон в это время… должен уже начинать идти за мной. Так? А хер его знает. Это я себе так думаю. По привычке. А еще — если я таки начну стрелять, то перезарядиться не успею. Значит херачим «на расплав», шестьдесят патронов есть, ну и норм.

Хотя… нет, неправильно. Глупости это все, ненужное никому геройство. Долежу до темноты, сепары по темноте сюда точно не пойдут, и уйду. А пацаны — не дураки, как за мной идти будут, увидят сепаров, и тут же…

И тут же все равно пойдут за мной. Ну, тогда хера я себе ебу мозги?

Я проглотил комок горячего сухого дыма и запустил бычок прямо вверх, в апрельское небо под Докучаевском. Выдохнул, зачем-то провел ладонью по щеке и вдруг, сам того не понимая, выплюнул в эту мою странную грязную последнюю реальность самое страшное заклинание Збройних Сил України:

«А чи нам нє похуй?» Похуй. Погнали. Три.

Крутнулись небо-земля, я привалился к пулемету, зашипела, кажется, внутри меня ставшая неожиданно горячей кровь.

Два. Пошатать взад-вперед «покемона», умащивая сохи в землю. Прицел выставить на «три» — и под цель, под крайние кусты.

Один.

Дооолгий выдох. Сцуко, хоть бы не заклинил, хоть бы не заклинил…

Пулемет загрохотал, выпуская горячие кусочки металла по кустам, посадке, вхрыхляя землю и улетая в небо. Пули секли тонкие ветки, стая каких-то мелких птиц взмыла над посадкой и заметалась. Дальше, дальше! До конца, добить короб, все, нехер ждать, перезарядиться не дадут! Йууухуууу!

Бдзинь! Пулемет заткнулся. Все, лента кончилась, и теперь… неожиданная тишина. Одна секунда, две, три…

В посадке хлопнули подстволы и пара выстрелов, гранаты упали передо мной, далеченько, метрах в сорока. Шо, по науке, да, въебать из всех стволов не хотели? Окей, сепар, в эту игру можно поиграть и дальше.

Пот стекал на глаза, и вдруг я понял, что очень шумно дышу, и вообще, какого хера я здесь делаю? Вообще, здесь, на Донбассе? Воюю. Уахахахаа. Под посааадкой вииикинг маладооооой… И башка кружится. И новая коробка все никак не хочет цепляться. А мы успеееем, траляля, а мы успеем… Кедь ми прийшла кааааарта нароковац… О, поцепилась. Крышку вверх, ленту заложил, вниз, затвор на себя — и спокойно вперед, до конца. Стал я свого нееееня дошікоовац… Хуйня это все, ваши берсерки с мечами и драккарами. Покемон — вот где сила… Неню ж ти, мій нееееню, вчинь ми таку волю…

Пуля рванула краешек плеча, обожгла и улетела дальше. Хлопнули подствольники, и гранаты медленно-медленно, както нехотя описали положенную им законами физики дугу и упали за спиной. Из деревьев вдруг рванул сноп огня, дымный след протянулся полого и вдруг крутнулся, уйдя вверх почти надо мной. Ухтышка, у вас и «муха»… была. А у нас есть пулемет, траляля, трампампам… Сука, больно… Йди за мене слуууужить на ту вооойну.

А теперь короткими. Вы мне дали перезарядиться, хер его знает, почему… И я уж не облажаюсь. Так, откуда там у нас «муха» летела?

Пулик задрожал, выпуская тяжелые пули, затолкался в плечо. Я елозил по земле, рыская стволом туда-сюда, стараясь чуть ли не угадать, где были сепары… было больно, неудобно и как-то весело. Куски дурацких мелодий прилетали в голову и тут же покидали…

Звяк! Пуля пришла в край ствола и отскочила вбок. Херррасе, пристрелялись? Опять хлопки подстволов, ну вилочку они уже нарисовали — теперь, вроде, должны попасть… Сколько у меня патронов? А черт его знает.

Блииин, закурить бы сейчас.

Я так и не узнал, что первая очередь моя, длиннющая, срезала аж троих и ранила четвертого сепара, тоже пулеметчика. Тупо повезло. Со второй коробки я сумел каким-то рикошетным чудом попасть еще в одного, и остальные сейчас пытались всеми силами понять, как меня завалить и почему стреляет только один, забыв про все остальное.

На часах была половина восьмого. В ленте оставалось двадцать восемь патронов.

В принципе — всё. Шо успел — то сделал, шо не успел — хер с ним.

Я отвалился от горячего ПКМ-а и зачем-то глянул вниз. Ох нихера ж с меня натекло… Сейчас они чутка отойдут и все сделают правильно. Чего АГС молчит? Невже я его поломал? Хотя… А мне-то какая разница?

Две… нет, три пули прошелестели рядышком. Если пулю слышишь — это не твоя, где-то читал об этом, да? Сейчас и моя будет. Или не будет? Ччччерт, а жить-то хочется.

Посадка стреляла. Реденько, жиденько, но в падающих сумерках вспышки были хорошо видны. Слушай, Рагнарчик, ну шо ты лежишь? В ленте еще патроны есть? Есть. Ну, так давай.

Зашипел от боли. Все начинало опять болеть. Дышать было больно, думать было больно, бояться тоже было больно. Я опять потянулся к пулемету, только пальцы дрожат, чччерт. Сейчас, сейчас… Направил тяжелую, неподъемную тушу «покемона» куда-то, примерно в сторону сепаров и нажал на спуск.

Пуля скользнула рыбкой, шею обожгло, и в глазах стало темно-темно. Ни хера не вижу. Льется, кажись… Льеееется… прямо на форму.

И болеть все перестало. Теперь можно и покурить, только руки долбаные не поднимаются, да и пачка валяется где-то подо мной. Тело было тяжелым, чужим и неуклюжим. Ну чисто, как аватар, ха-ха…

Я с трудом подобрал телефон. Плывет все, глаза не фокусируются. Так… Мама, папа, Ленка… Хуавэй выпал, я навалился грудью и стал пальцем тыкать в экран. Рукав совсем мокрый. Та быстрее бы уже, что тянешь, ты, долбаная война, а?

И телефон зазавонил сам. «Лена» высветилось на синей заставке. И Ленка моя, в обнимку с Ируськой, еще осень была, мы в парке были, в Александрии, я этим же телефоном фоткал.

Посреди незасеянного грязного поля, под очень слабым человеком, лежал телефон и требовательно пищал.

— Пока, — сказал я фотке на дрожащем экране. Крупная капля сорвалась с воротника и капнула рядом. — Всё, береги малую. Пока, сонечко.

— … Иииии привет! — толкнув мою ногу, рядом свалился запыхавшийся Воркута и тут же залыбился: — Че лежим, кого ждем?

— Бляааа… — Я разлепил губы и посмотрел на худого пацана. — Сцуко, я мечтал перед пиздецом, шоб доця привиделась, а привиделся ты… Ну шо за херня…

— Не ссы, ваенный, лучше смотри фокус, — буркнул Воркута и отвернулся к рации: — Знайшов. Хуйовий, но живий.

— Прийняв, — донеслось из моторолы. — Ща пєхота в’єбе, будєш корєктіровать.

И после этого я закрыл глаза.

Телефон звонил, и мне пришлось заткнуть Сайгона и взять трубку. На экране была фотка барышни с ребенком, в красных и желтых листьях. Что я ей скажу? Сейчас — что? Как объяснить?

Саня повернул между бетонными блоками, замигал фарами, и пацаны в зеленой форме отпрыгнули с пути микроавтобуса. Внутри немилосердно швыряло, я цеплялась руками за полки, Сайгон, вообще, чуть ли не уперся ногами. А тело на носилках между нами лежало, казалось, как влитое, недвижимое, тяжелое.

Сайгон говорил с начала поездки, не переставая. Про посадку, про какую-то Воркуту, про этого мальчика-пулеметчика, про то, что первый раз пошел, про то, как минометчики стреляли без приказа, как они бежали по полю, как какой-то Витя валил из эрпэгэ чуть ли не очередями, как тащили его, тяжелого и уже желтого…

Я смотрела на телефон.

— Дай сюда, — сказал Сайгон и требовательно протянул руку. Ладонь была грязной — земля, кровь, какие-то травинки… — Я поговорю.

— На, — я с удовольствием отдала ему телефон и снова нагнулась на мальчиком. Эххх…

— Пу-ле-мет, — мальчик вдруг открыл глаза и выдохнул это слово. Булькнуло где-то внутри.

— Все хорошо. Держись. Держись, родной, все хорошо. — Я потянулась к нему, стремясь поймать убегающий, теряющийся взгляд, и говорила, говорила, посматривая на пластиковую банку с физухой и повязку на его шее.

— Ле-нка, — опять выдохнул мальчик.

— Все хорошо, сейчас с ней разговаривают, ты не рвись, все нормально, все закончилось…

— Ле-нка. По-ка.

По темной улице Волновахи, с вытьем повернув возле автовокзала, мчался старый микроавтобус в иностранной раскраске, за которым не отставал не менее старый эл-двести. Город был пуст, грузен и безлик, фары выхватывали куски-картинки из окружающего мира, шипела резина, успокаивающе бубнил в трубку Сайгон, я сжимала не хотящую остывать руку и считала пульс. Пульс выравнивался. Хер тебе, сучья война. Довезем, никуда он денется. Сколько пацанов погибло… Но — не сегодня, блядь, ты поняла?

Не сегодня.

На ровном полу волонтерской скорой расплывалась лужица, и покачивался грязный, заляпанный водой этой войны ПКМ.

На часах было ровно восемь. Патронов в пулемете больше не было.