Пехота

Спарта

… и руки вспотели. Перчатки надо было брать, идиот. Надо-надо, хоть и жарко до черта. А ведь вечер. Уууу… раз-дватри-семь. Три по сорок пять, четыре по тридцать. Это будет… будет… чччерт, не могу сообразить. Вытереть левую ладонь о штанину. Перехватить руль и вытереть правую. И очки бы протереть, да ладно. Что-то же вижу.

Мы припхались в штаб батальона в неурочное время. Не вторник, не нарада, срочных дел нет. Жаркое лето шестнадцатого вступало в свои несносные права в Старогнатовке, непривычная зелень резала глаза, бегали по холмам какие-то овцы, ветер был знойным и пыльным, и все село лениво жарилось под ярким синим донбасским небом. Бурчал двигателем праворульный форд-рейнджер, недавно пригнанный Народным Тылом взамен разбитого бусика, я крутил руль, курил, само собой, а слева, на пассажирском месте, сидел командир и лениво выглядывал фазана.

В армии можно было курить в машине. Не знаю, почему мне это так нравилось — дома я в машине, само собой, не курил, почти никогда этого не хотел, даже в этих идиотских киевских пробках, когда ты делаешь радио погромче, включаешь кондиционер похолоднее, откидываешься на спинку и лениво подпеваешь какому-то очередному трехдневному хиту. Где-то впереди тебя кто-то закипел/заглох, полгорода стало, и ты стоишь и пытаешься понять, почему не поехал на метро. В армии было по-другому. В Старогнатовке, например, пробок не было. Вот вообще. Метро, правда, тоже.

А если кто-то из военных закипал/вставал, то мимо проезжающий військовий автотранспорт останавливался, все вылезали из машин, опять дружно закуривали и начинали давать бесценные советы. Через полчаса кто-то доставал трос (тросы обязательно были в военных тачках), брал на буксир, все опять рассаживались по машинам и разъезжались. Радио было не у всех, да и что слушать-то по радио? Новороссиярокс? Отож.

Короче, рулишь себе потихоньку, нашариваешь в левом набедренном кармане застираной мтпшки пачку сигарет, вытягиваешь ее, и дальше что? Правильно. За ней тут же выпадает зажигалка, прямо на пол машины, где на гражданке лежит резиновый коврик, а на войне — что угодно: от дохлой мыши до потерявшейся месяц назад ргдшки. Ругаешься на чем свет стоит, шаришь рукой по полу, и в тот самый момент, когда кончики грязных пальцев нащупывают теплую пластмассу, командир перестает уныло втыкать в окно, истошно вопит:

— Стой! Фазан! — и начинает выцарапывать макарова из набедренной.

Мы припхались в штаб батальона не просто так. Само собой. Вы вообще покажите мне в армии командира роты, который захочет просто так, по своей воле приехать в штаб. Потому что в штабе — что? Правильно. В штабе ротного сначала поймает майор-зампотех и ласково спросит:

— Где відомість закріплення на тяжеляк, товарищ директор роты?

Как только ротный отбрешется от зампотеха и сделает шаг в сторону выхода, неслышно появившийся из-за спины начальник секретки аккуратно возьмет его за пуговицу на понтовой горке и вкрадчиво поинтересуется, где и как хранится бесценная «карта всіх наших болотів» и на каком этапе находятся поиски пролюбленной месяц назад ротной печати? Ротный, как матерый военный, тут же скажет, что карту он не получал, а печать у него висит на цепочке на груди, прям возле сердца, рядом с крестиком, и бережет оная печать оное сердце ротного от пули вражеского снайпера. Впечатленный этим ответом, секретчик даст слабину, и наш ротный мгновенно упадет в объятия начштаба и будет срочно рожать паспорт ВОПа и карточку огня. Ротного в армии любят все начальники. Только зампотыл не любит его. Зато ротный зампотыла просто обожает, особенно фразами «где форма, мля?» и «а я в фейсбуке читал, что нас уже давно мясом должны кормить».

Всласть задолбав зампотыла, командир роты заносит ботинок над порогом и замирает, пригвожденный к бетонному полу ледяным взглядом комбата, вышедшего на шум выкурить сигарету и, возможно, попить кофе по случаю того, что уже прошло целых полдня, а в батальоне еще ничего не случилось. Усталый взгляд комбата обежит молодцеватую подтянутую фигуру директора роты, остановится на трехдневной (полумесячной) небритости, пятнах на штанах, слипшихся волосах на лбу, комбат вкусно закурит сигарету, выдохнет дым и скажет: «Ну что у вас там? Все нормально?»

Комбат стоял в коридоре и спокойно смотрел на нас. Вася был впереди, я расстегнул рюкзак, вытянул замацанный лист бумаги с принтерным текстом и сунул ротному в руку. Вася кашлянул, зачем-то встряхнул эту бумажку и протянул комбату.

— Что это? — комбат неторопливо взял листик, прищурился, пробежал глазами строчки текста, вздохнул и посмотрел на нас долгим взглядом. — Бля. Вася, — сказал комбат.

— Мы такое пропустить не можем, — твердо сказал командир роты.

Я на всякий случай кивнул.

— Идем на улицу. — Комбат развернулся и пошел в сторону бокового выхода, держа бумажку на отлете. — Сколько хоть человек?

— Девять, — быстро ответил ротный.

— Много, — буркнул комбат и толкнул дверь. В глаза щедро плеснуло солнцем июня.

— Тогда семь, — тут же ответил Вася.

Я опять молча кивнул, мы этот вариант обсуждали.

— Много, — опять сказал комбат и шагнул, пригнув голову, под полог палатки.

— Два на птур, два на спг, два на квадрики и медик. Как раз семеро. — У нас были заготовлены ответы.

— Много, — в третий раз сказал комбат и опять посмотрел в бумажку.

Бумажка лениво трепыхалась на ветерке. Появившийся изза угла военный увидел комбата и резко изменил направление движения, исчезнув туда, откуда вышел, в мгновение ока.

— Откуда узнали-то?

— Ходят слухи, — ненатурально пожал плечами Вася и достал сигарету, — це ж армия…

— Мда… Ладно, — проворчал комбат, аккуратно свернул рапорт и вернул его Васе, — я подумаю.

— Когда позвонить? — Вася был настойчив.

— Мммм… завтра набери. Ближе к двенадцати… нет. К двум. Кто у тебя на квадрике?

— Я и Президент, — ответил командир. — В смысле сержант…

— Та знаю я Президента, — махнул рукой комбат, — медиком Мартин?

— Угу, — улыбнулся Вася и кивнул в мою сторону. — От него хрен отмажешься. Плешь проест.

— Проем-проем, — закивал я, — и Васе проем, и вам, СанСаныч, проем, и вообще, хрен вы меня оставите.

— Птур и спг отказать. У Алмаза свои спецы есть. Медик, два на квадрокоптер и водителя возьми. И достаточно. Завтра позвонишь. Все, давай, не доставай, пока я не передумал, — комбат выкинул окурок и протянул руку.

— Поняв-прыйняв-запысав, — тут же оттарабанил Вася, мы попрощались с комбатом и быстро, пока он действительно не передумал, нырнули в раскаленную машину.

— Давай, заводи бегом, и валим отсюда. — Вася аж подпрыгивал на сиденье.

Я поднял с пола зажигалку, сунул ее в нагрудный карман и нажал на кнопку. Затарахтел стартер, машина рыкнула, задрожала, выпустив клуб черного дыма в пыльный донбасский воздух, и я с третьего раза поймал заднюю.

— Механ… Васюма брать? Шо думаешь? — ротный уже прикидывал «сили та засоби».

— Думаю, что мы с тобой — два дебила. — Я сдал назад, со скрипом вывернул руль и рванул к шлагбауму, привычно гадая, успеет наряд его поднять или нет? Успел.

— Почему? — Вася с интересом посмотрел на меня.

— Потому что только мы можем радоваться тому, что комбат возьмет нас на маленькую победоносную войну. Вася, подумай сам. Три дня копать позиции, ночами, под самым носом у сепаров. За пару недель до вывода батальона в тыл. И вообще — это задача не наша, а третьей роты. Тебе регалий мало? Нас могут убить, Николаич. И не только нас. А мы радуемся. Мы точно — дебилы.

— Ага. Круто, скажи? — промурчал Вася и улыбнулся. — В магазин заедешь. К Лине. Сигарет пацанам треба взять.

— Усе, Николаич. Трындец тебе. Спекся, курчавенький, ща тебя разорвут на запчасти. — Я лыбился со страшной силой и перехватывал из руки в руку горячую чашку.

В чашке плескалось две ложки заварного кофе из красной пачки «Львівська», кубиков пять сахара и едва закипевший кипяток. Чашка была норм — она была со мной с первого дня в армии, здоровая, грамм на шестьсот, с раскладными ручками. Я в ней кофе заваривал, поэтому стенки ее были покрыты явно видимым налетом тысяч и тысяч выпитых филижанок за тысячу лет в атэо, то есть, примерно за восемь месяцев.

— Че это? С какого… эээ… почему? — тут же вскинулся Вася и чуть свою чашку не расплескал от возмущения. — Алё, военный, ты мне это брось. Скорее нам пиццу из Докуча привезут, чем я не поеду на войнушку.

Мы сидели на пороге кунга и, скажем честно, — мы любовались. Раннее лето на Донбассе, да еще и вечер… Оооо. Красиво-то как. Зеленые склоны террикона, покрывающиеся медными горящими листьями, тихий ветер, обнимающий тебя за плечи и тут же улетающий дальше. Высокие облака медленно превращались в сказочные фигуры, двигаясь с запада на восток. Вон слон, а вот — вроде как нос корабля медленно вдвигается в борт вражеской галеры. Вот лепесток розы заворачивается на округлое женское бедро…

— Мартин, гля, — ротный махнул рукой на далекое облако, — комбат вставляет звиздюлину начпроду за бутылированную воду. Похоже, да?

Я вздохнул и отставил чашку. Перед кунгом лежал камень, дальше начинался один из склонов террикона, а рядом, рукой махнуть, наш первый блиндаж, двухместное «бунгало» в два наката. В бунгало жили Гала и Васюм, наш золоторукий механ. В данный момент Гала резал овощи на окрошку и ругался на Васюма, а Васюм чистил сваренный картофан и ругался на Галу. Мы с командиром сидели, ждали окрошку и тоже вяло переругивались. Окурки падали в пустой цинк, было пронзительно хорошо и абсолютно спокойно.

К кунгу потихоньку подгребали остальные — могучий молчаливый Федя, худой и острый на язык Президент, неразлучные Прапор с Козачком, Джонни, чернявый, вечно бурчащий и недовольный, и Кэш, сержант, ставший младлеем пару недель назад и получивший ужасно выгодную и безумно карьерную посаду «командир першого взводу другої мотопіхотної роти». Пока рассаживались, пока курили и болтали, сверху на взводный опорный пункт неодолимо, медленно и прекрасно опускались сумерки.

— Товарищі військовослужбовці, призвані за мобілізацією, — начал командир и отхлебнул кофе, — планы поменялись. Ой, а також наши мощные контрактники, — тут командир поклонился в сторону Козачка. Козачок обернулся, никого за собой не увидел, потом приосанился и сделал гордое лицо.

— Удивительно, шо так долго протрималися ці наші плани. Ми ж в армії, — тут же съязвил Президент, — все понятно. Война відміняється, можно расходитись. Все, я у.бую, мені через час в наряд.

— Не, война не отменяется. Но нас мощно почикали. Поедут четверо, — сказал ротный.

Пацаны зашевелились, Козачок вытащил из кармана камень, шмыгнул носом и подозрительно посмотрел на Прапора. Прапор был спокоен, улыбчив и неподвижен.

— Даю расклад. Два на квадрики, летать будем по очереди.

Один водилой, и один — медик.

— Хто на квадриках? — тут же спросил Президент.

— Я и ты.

— Остальные? — вклинился Федя.

— Мимо кассы. Медиком — Мартин, на колесах — Васюм. Остальные остаются на позиции и воюют тут. Командует Кэш, когда его убьют — Федя, после Феди — Прапор. Пытання?

Команда зашевелилась и забурчала. Именно эти недоліки, ну и плюс еще несколько, составляли ядро «второй эльфийской» и, собственно говоря, и были теми самыми дебилами, которые любили повоевать и не любили все остальное. Пехота за месяцы на позициях настолько вживалась в этот стиль существования, одновременно медленный и быстрый, опасный и банальный, что иногда мне казалось, что мы никогда уже не сможем жить без этого свиста, клацанья, лязга и грохота. Как странно это было: мы ненавидели войну и одновременно любили ее. Я так и не понял, почему так получалось?

— Ну, мы пошли? — прапор встал и начал отряхивать свои флектарновые штаны.

Особо чище они от этого не стали, хотя пылюка поднялась знатная. Кэш потянулся и оперся о мое плечо.

— Погоди, — сказал ротный, — советы ваши треба. Нам.

Тем, кто пойдет.

— О, так я иду! — сообразил Президент. — Ура!

— Сцуко, нема в мене більше друга, — промурчал ему Прапор прямо в ухо и улыбнулся.

— Не накручуй себе, — тут же ответил Президент одной из любимых фраз второй роты. — Тре було на квадрику учиться летать. Сиди тепер, сопєрєживай.

— Молимось за тебе, — сказал Джонни и потер переносицу. — Янгола-охоронця. Повертайтесь живими. Хлопці з АТО прийдуть — порядок наведуть…

— Хай син лейтенанта воює! — тут же вклинился я. Лейтенант, гордый отец двух дочерей, подозрительно посмотрел на меня.

— Ліпецька фабріка, — тут же продолжил Прапор, и понеслось.

Президенту желали «нарожати діточок», мне — «загинути смертю хоробрих та отримати ордєна», ротному — карьеру в Збройних Силах України, посаду начштаба и майорский погон. Президент кричал на всех, я ржал, ротный представлял себя майором и бледнел. Козачок смотрел в небо и мысленно подсчитывал, сколько месяцев он уже на контракте. Выходило что-то около двадцати.

— Охрененно помогли. Вот прям неоценимо, — ротный вернулся к теме нарады. — Давайте теперь серьезно.

— Васюуууум! Васюуууум! — заорал я в сторону блиндажа.

— Ще не готово! — откликнулся механ и в доказательство показал на Галу: — Це Марджаджа тормозить, бо дуже мєдлєнний!

— Вася! Мля! Ты бы поменьше п.здів і побольше работал! — тут же ответил Гала и хлопнул комара на руке.

— Васюуууум! Бросай свою окрошку та йди сюди!

— Зара! — механ бросил нож, вытер руки какой-то безумной мехводовской тряпкой и потопал к кунгу, шлепая тапками.

— Мартин, по медицине все на тебе. Шо по срокам? — ротный начал нарезать задачи.

— Берем рейнджера, он пикап жеж. На дугу смастрячу подвес под физуху, плюс расходников в кузов накидаю. Бак под пробку зальем, хотя… ща, уточню.

— Вася, шо по пальному? — уточнил ротный у подошедшего Васи.

— Тогой… є у бульках літрів сорок… Чи ти про соляру?

— Про все доповідай.

— Зара… — задумался Вася. Из кармана ношеных треников появилась пачка «Прилук» и зажигалка. — Так, по бєнзіну щє літрів сорок, плюс гєнік повний. І баки на зілах повні, як ти казав. Волинька — півбака.

— Волынянку долить. А на нычке сколько?

— Якої нички? — сделал удивленное лицо Васюм.

— Вааася… Не п.зди мені у вічі. Тільки правду. Добровольное признание смягчает наказание.

— Тридцятка є. На крайняк.

— Норм. Шо по соляре?

— Так, баки на уралах повні. По бехам не знаю, вони ж не наші. Твій, білий — під пробку, в зеленого тре три відра залити. На остачі зара бочка точно, і щє трохи є.

Пального у нас было много, потому что мы его не продавали. И еще с зимы мы выполняли приказ комбата «баки всех машин всегда должны быть полными. Готовность к маршу мотопехоты — два часа». Не, понятно, что за два часа все майно роты мы бы не свернули, но машины были заправлены, в этом можно было не сомневаться. Под словом «білий» Васюм имел ввиду Лендровер Дискавери, праворульный, на котором, в основном, ездил ротный, а под словом «зелений» — Форд Рейнджер, тоже праворульный, здоровенный лифтованый камуфлированный трехлитровый злой корч, на котором ездил я. Плюс — у нас имелся запас в бочках и банках из-под бутилированной воды. Соляра на волонтерские машины привычно и традиционно списывалась на один из Уралов, что совершенно логично, так как два джипа, все равно, «кушали» меньше, чем один Урал, мой ровесник. Это было абсолютно незаконно, абсолютно правильно и никогда и ни у кого не вызывало вопросов.

— Васюм, слушай бойовий наказ. Едешь с нами на войну. Дня на три. Форма одежды военная, автык не забудь. Спальник, каремат, че-то пожрать. Там обещали олл инклюзив, но ты понял. По машине. Едем толпой на рейнджере. Покрути передние колеса, они опять в разные стороны смотрят. Бак залей и тосола долей, отого, волонтерского, нормального, шо в банках. Масло, ну и так далее.

— А без мене ніяк? — подофигевший механ уныло посмотрел на ротного.

— Не сцы, военный. Мы за тебя отомстим, — хлопнул маленького Васюма по плечу Джонни. — Идем, я помогу.

— Ща, погоди, — вклинился я, — в кузов геник рабочий и пару булек бенза кинь. Бк не надо — по-любому нам его нахлобучат в батальоне.

— Геник зачем? — спросил ротный и нахмурился.

— За квадриком. Мы на три дня. Как ты батарейки к коптеру заряжать будешь? Уверен, что там геник будет и он не сломается? А боевую задачу никто не отменит из-за отсутствия электричества.

— Логично. Так, Васюм. В наряд сегодня не выходишь. Делаешь все по плану, як Мартин сказал. В помощь тебе Джонни и… и Федя. Срок — до семи утра, нехер тянуть. Пытання?

— А… эээ… — начал было Васюм.

— Бэз пытань. Отлично. Едем дальше. Президент?

— А. Я. Так точно.

— Шо у тебя с пилотированием нашей мощной авиации?

Где первый сбитый?

— Мартин ото вчив.

— Мартин?

— Вести сможет, корректировать — не знаю, не пробовали.

Взлетит и сядет.

— Та бачили ми, як він літає, — перебил Прапор, — нормально. В дерево не воткнет.

— Вот и хорошо. Форма одежды тактикульная, планшет АрмииСОС тоже ты берешь и ты же за него отвечаешь. Мартин, выдай ему планшет. Шо самое главное в планшете АрмииСОС?

— Зарядить и не про.бать, — ответил опытный сержант Збройних Сил.

— Красава. ПКМ не бери, там их будет достаточно. Пытання?

— Нема, — спокойно ответил Президент и опять защелкал зажигалкой.

— Ладно. Мчимся дальше. Мартин?

— Медицину закрою, ничего ни у кого брать не надо. На бате дежурит таблетка с медроты бригады, я с ними войду в зацепление и расшарю по порядку забора раненых. И по маршрутам. Я прикинул — нормально будет, мы там левее «Ромашки» возьмем, а они нас на «Горе» будут перехватывать.

— Комбат обещал МТЛБ намутить на эвакуацию раненых.

Или бэтэр разведчицкий на крайняк.

— Мэталэба — то херова тема. Она не наша, мы ее не знаем, вдруг она станет? — опять Прапор.

— А бэтэр?

— Бэтэр разведкин. Они на нем свои задачи будут выполнять, поэтому можем не увидеть его тогда, когда он будет нужен. Реально, оно так и есть, — это уже я прикидывал варианты, — поэтому рассчитываем на рейнджера. Васюм его в посадке спрячет, норм будет. Да и его уже миной по.бало, второй раз должно повезти. Сколько там до сепаров?

— Меньше километра, по идее.

— Хм… агсом достанут. Ладно… не. Все равно, на рейнджере поедем. Чуйка у меня — именно он нужен.

— Так и порешали.

— Комбат не зарубит?

— Не до нас сейчас комбату, своих задач куча. Норм все будет, не вибрируй.

— Кстати, — вдруг спросил молчавший до этого Кэш, — раз вы меня тут бросаете, то скажите хоть, на какое число запланирована эта маленькая победоносная война?

Все переглянулись. Не, понятно, секретность, все дела, да и рулить группой всей и операцией по отжиму серой зоны будет Алмаз, командир третьей роты… но реально — когда? Все уставились на Танцора.

Сумерки окончательно рухнули на лінію бойового зіткнення, за холмом залаял щенок.

— Завтра, — произнес Танцор и тяжело поднялся на ноги, — это будет завтра.

Утро началось прекрасно, весело, с юмором и про войну. То есть — с наряда. Наряд мой на «Чарли» начинался в восемь, а заведенная в атэо барская привычка начинать ранок з кави заставляла вставать не за тридцать минут до наряда, як усі, а за час. Зато зубы можно почистить. Я ногами спихнул спальник куда-то в ноги, сел на койке и посмотрел на дрыхнущего Танцора. Почесал щеку, встал, взлохматил волосы и поплелся ставить кофе. Выйти из кунга, со скрипом распахнув крашеную дверку, вдохнуть ранний воздух, помахать рукой с откуда-то взявшейся сигаретой и ступить резиновым тапком на подсохшую глину террикона. Из-за борта вывернулся не менее сонный Президент, и начался классический утренний ритуал. Долгие недели на «новом» терриконе он повторялся изо дня в день, уже успел надоесть, но все равно исполнялся с завидным мобилизованным прилежанием.

— Привіт, недолік, — буркнул я и покосился на вырезанный из бутылки рукомойник. Воды, само собой, не было.

— Здоров, — буркнул Президент и взгромоздился на еще холодный с ночи камень, поставив рядом АКМС, — ти каву поставив?

— Х.й тобі, а не каву, — я нашел шестилитровую бульку с остатками воды, вылил ее в рот, прополоскал пащу и эту же воду струйкой выплюнул на зубную щетку. — Ты шо, не читал останній керівний документ штабу АТО?

— Шо ти вже придумуєш, — насторожился Серега, достал из-под кунга красный газовый баллон и поставил его в дверях. От стука командир пошевелился.

— Там украинским по белому написано, шо через такого недоліка, як замдиректора першого взводу другої мотопіхотної роти сорок першого оемпебе некоего Сирожи з погонялом «Зе Мистер Президент», имиджу Збройних Сил нанесен непоправимый ущерб. Люди смотрят на тебя и понимают… — я задумался на секунду, потом решительно взял зубную пасту Танцора. А чо. Может у меня своя закончилась. Месяца три назад. — … И понимают, что ты либо хворий, либо сержант.

— Чего это я хворий? — Сережа полез в кунг за чайником, пытаясь переступить через баллон.

— Потому что нормальна людина в армию не пойдет. Шо тебе подфале не шиделошь, военкомму попавшя, — я начал чистить зубы.

Больно, мля. Да, подрастерял зубки в ато, хрен его знает, сколько потрачу на гражданке на ремонт. Если вернусь, конечно.

— Я доброволець, — Серега мерзко улыбнулся и уронил чайник.

Жестяной грохот даже меня заставил вздрогнуть, а Танцор вскинулся на койке и схватился зачем-то за лежавший под подушкой пистолет.

— Все, кончай его, кофемана хренова, — я махнул в воздухе зубной щеткой и повернулся к Президенту: — Капец тебе, недоліку, ща тебя Николаич грохнет из своей карманной гаубицы, а Шматко на тачке отвезет вниз и сбросит в карьер. Отак злочинна влада знищує добровольців. Валар моргулис, сонечко.

— Це як переводиться? — Сережа поставил чайник на газовый баллон.

— Це переводиться «Вам усім п.зда», — хрипло проворчал ротный и почти свалился с койки. — Каждое утро — одно и тоже. Шоб вас усіх сєпари забодали. Кофе и на меня роби. И в наряд вы вже опаздываете, воины, мля, невероятные. Мартииииин! Давай уже сигарету…

— Красиво оделись, — ротный осмотрел наше воинство, в силах тяжких приползшее к «форду» и закидывающее шмотки в кузов, — наче на війну.

В означенном кузове здоровенной машины стоял красный генератор, отчаянно воняющий бензином, несколько булек с запасом топлива, рюкзаки, коробки с квадрокоптерами, спальники, пыльная запаска и масксетка, которой мы наивно решили маскировать машину уже там, в новой посадке.

Жаркий день разгорался, я поглядывал на любимые белые кроссовки и лениво размышлял, не слишком ли палевно будет их обуть. Нервничающий Николаич имел мозги Механу Васюму, надевшему вместо пиксельной куртки любимый вусмерть угвазданный свитер родом из девяностых, тот, который был у каждого, с ужасающими геометрическими рисунками. Президент курил, опершись о грязный борт, имел вид скучающе-утомленный. Рядом с ним стоял Прапор и рассказывал ему прямо в ухо, какой Сережа плохой друг, как он бросил боевого товарища погибать от скуки на терриконе и как сам Прапор ему за это коварно отомстит. Скука на терриконе характеризовалась стуком дашки со стороны Кандагара, неожиданно хорошо слышимой в донбасском воздухе, изредка разбавляемом хлопками вогов. Было… Было, как обычно. Только мандражило что-то. Я ткнул кулаком медрюкзак, опять в уме посчитал объем физухи, количество турникетов, тампонады и ножницы. Разделил на предполагаемое количество человек, которые удостоились великой чести участвовать в захвате посадки под Новоласпой, и опечалился.

Ротный отстал от Васюма, придал ему направление на блиндаж для переодевания в камуфляжку и подошел ко мне.

— Ты за рулем, — сказал Танцор и вытащил у меня из кармана свою пачку Мальборо, — є цікава новина.

— Жги, военный, не томи. Как и подобает укроповскому воину, я с честью приму все удары судьбы, кроме отмены отпуска.

— Комбат звонил. Второй бат дает МТЛБ.

— С механом? — тут же спросил я.

Президент развернул к нам правое, не занятое Прапором ухо, и вовсю начал прислушиваться.

— Конечно, с механом. Вот ты умеешь маталыгу водить?

— Я и машину с трудом вожу. Мне-то нахрена? Васюм умеет, — я мотнул головой в сторону блиндажа, откуда вылетали вперемешку шмотки и ключи — механ искал пиксельную куртку. Ща не найдет и сопрет у Галы, к бабке не ходи.

— С механом, — повторил Николаич, — будет у нас бронированный медэвак. Классно?

— Не классно. Я с Юлькой Евдокимовой общался и в курсе про эту металебу. Небэгэ..

— Совсем? — прищурился Танцор.

— Совсем, — опять мотнул головой я и повторил: — Небэгэ.

БГ — это такой специальный военный термин, касающийся всей номенклатуры военной бронетехники. Я его впервые услышал в декабре пятнадцатого, когда ударили первые заморозки и не завелась наша единственная бэха-копейка. Услышал я его ровно за шесть секунд до того, как комбат развесил мощных военных звиздюлин на батальонной нараде за то, что вверенная техника — неБоеГотова. То, что отхватили все командиры рот, ни капли не утешало, бо эта бэха была нашим единственным призрачным шансом оказать не только внятное сопротивление, «ежели попрут», но еще и осуществить эвакуацию раненых, которые неизбежно появятся в результате виконання бойового наказу про утримання позицій. Или убитых — мы старательно о них не говорили, но предполагали, само собой.

Трубка лопнула, тосол вытек, прицел не работал, аккум сел — все случаи, когда боевая машина не могла самостоятельно заводиться, ехать, более-менее прицельно стрелять, все назывались емким и иногда страшным выражением «техніка небоєготова». Или — небэгэ. Ты можешь быть любым командиром — пьяницей, затянутым уставником, рубахой-парнем, демократичным менеджером или зверским сатрапом, но твоя техника всегда должна быть боеготова.

— Побачим, все равно сейчас заедем за ней, — сказал ротный и выкинул наполовину скуренную сигарету на смесь глины и крупной щебенки, составлявшей основное дорожное покрытие нашей дороги-на-террикон, спускавшейся с позиции четко на восток и простреливаемой сепарами на протяжении всех пятисот метров. Проволочки их птуров иногда путались под ногами, и мы старательно скручивали их, пытаясь не намотать на колеса машин.

— Та не выкидывай ты. У меня в машине можно курить, — мстительно сказал я и закинул свой РПК на гору вещей. — Президент, ты планшет взял?

— Узяв, узяв, не зайобуй, — отозвался Серега. — Он обошел машину сзади и неожиданно ловко вскарабкался на гору шмоток в кузове. Уселся, нацепил на нос понтовые тактические очки и требовательно постучал рукой в перчатке по кабине: — Погнали вже, харе тупити.

— В бошку себе постучи, пассажир, — тут же отозвался я. — Кєпочку свою тримай, гроза «жигулей».

— Не треба заздрити. От був би ти реально воєнний, а не діловод хєров, тоді би їб@в мені мозги. Поїхали.

— Васюууууум! — дружно заорали мы с командиром.

По узкой глиняной тропинке бежал Механ в новеньком кителе с болтающейся биркой, за ним гнался Гала, размахивая руками, и громко обещал всяческие кары подлому похитителю речового майна. Лицо Васюма было бесстрастным, воздух мощно надувал его прокуренные легкие, руки двигались свободно, нульцевые рыжие таланы легко касались неровной земли Донбасса. Ах, как он бежал… Гала остановился, махнул рукой и выругался. Мы заржали и полезли в кабину. Прапор помахал рукой и отошел от «форда». Сверху опять раздался требовательный стук.

— В бошку себе стучи! — крикнул я и подключил телефон к колонкам, приклеенным на торпеду. — Что слушаем?

— Диси. Ща, жди, — ротный поднял радейку и запросил эспешки.

Ответ пришел ожидаемый, типа «все спокойно, движа на их позициях нет, слетайте». Спуск на машине занимал около сорока секунд — и мы свято верили, что этого времени сепарам не хватит, чтобы увидеть нас и пустить ракету птура в лоб нашей машине, точнее, что мы успеем свернуть в крутой поворот внизу террикона и уйти из видимости. Пока получалось. Поэтому на спуске мы всегда вслух отсчитывали секунды, да и на подъеме тоже. Я сдал назад, развернул тяжелый джип, воткнул первую и тыцнул по экрану смартфона. Все равно, мы не сможем услышать за дребезжанием машины и ревом мотора пуска птура, зато хоть музыку послушаем. Из маленьких колонок врубился саундтрек из «Железного человека».

— Кто считает? — перекрикивая первые аккорды AC/DC, спросил я.

— Я! — прокричал Танцор, и я увидел, как зажглись его глаза. — Погнали!

Задние колеса с хрустом провернулись по щебенке, машина рванула с места и вывернула на дорогу.

— Раз! — крикнул Вася и улыбнулся.

Ах, как он стоял. Так искренне, так смело, так отчаянно красиво и невероятно по-военному. Я аж залюбовался, даже схватил смартфон, валявшийся на пыльной приборке, чтобы включить что-нить эдакое… соответствующее моменту. Придерживая левой рукой руль, перемотанный желтым скотчем, я правой клацал в телефоне. Так, алё, военный, аккуратней. В лужи не заезжать… Стоп. Какие лужи, плюс тридцать в Новотроицком… Мля.

Не, с виду МТЛБ была аки новая. Ну как, новая… по атошным меркам. Равномерно покрашенная, равномерно грязная и равномерно стоявшая, притулившись к забору, окружавшему хату, в которой жил штаб второго бата. Мы подъехали… Ладно — мы подлетели, громыхая подвеской, генератором и Сережей в кузове, я оттормозился, в очередной раз заставив слегка понервничать варту на воротах, ротный выпорхнул из машины, не зацепившись ничем, и исчез в недрах штабной хаты. Я закурил и откинулся на серую спинку сидушки, на крыше послышалось шебуршание, в оконном проеме показалась рука и требовательно щелкнула пальцами. Я вытащил сигарету и сунул в ладонь этому нахабе. Рука исчезла, сверху глухо послышалось «бля…», потом рука с сигаретой появилось снова. Я злобно улыбнулся, вытащил сигарету, прикурил, глубоко вдохнув горький и тягучий дым, и снова отдал. Рука с грязными каемками под ногтями исчезла и больше не появлялась.

Странный опыт все-таки получаем. И как-то незаметно, потихоньку, не замечая, мы осваивали автомобильные привычки войны. Не пристегиваться. Быстро выскакивать из машины, как только она останавливалась. Даже если остановилась она у ларька с шаурмой в Волновахе — все равно пальцы автоматом цепляют ручку, локоть толкает грязную дверку, и через секунду ты уже стоишь в паре метров от машины. На тебе плейт и рпска, в руках — рпк, иногда еще и папка с бесконечными военными бумагами… Мы как-то научились ни за что не цепляться и ничем не звенеть, и совершенно этого не заметили. Ротный на каком-то потустороннем автоматизме втыкал свой акс возле ручника. Мда… Прибавлять газу на открытых участках. Автоматически смотреть по сторонам. Не становиться на заросшей обочине, если хочешь стать на дороге — стань, мля, на дороге. Ничего, кому мешаем, тот объедет.

Да. И еще — не закрывать машину. После армии я раз двадцать не просто забывал закрывать свою, а еще и ключи в замке оставлял. Парадокс — в мирном тыловом городе, который собственно и оберегает, за который воюет армия, нельзя оставить машину открытой, обнесут. А на войне — не вопрос, хоть бумажник в ней оставляй или, что ещё важнее, командирский «акт передачі посади».

Слишком быстро он вернулся. Та ну. Не может быть. Пять минут? Не смешите меня. Все не так. Ротный должен был зайти в штаб и сказать:

— Я за маталыгой, где мехвод?

Ему должны были ответить, что без понятия, про аренду маталыги первый раз слышат, мехвода ее в глаза не видели, и вообще, он уехал в медроту лечить зуб и будет хер знает когда, бо склонен к вживанню, а тут — Волновегас, город соблазнов, зуб, опять же, обмыть надо… Тогда ротный позвонил бы комбату, комбат бы сказал, что он не на месте и пусть Вася звонит НШ. НШ бы сказал, что ему задачу никто не ставил и что он перезвонит комбату и уточнит, и вообще, он в Волновахе, воспользовался оказией, что кого-то повезли зуб лечить, и покупает билеты домой, в отпуск. И пусть Вася найдет ЗНШ, он где-то тут, на месте, и вот тот уже… Короче — разберетесь. И вот уже ЗНШ, сержант, мобилизованный в шестую волну, почесал бы черную густую бороду, задумчиво посмотрел бы на ротного и начал бы процесс выдачи маталыги «во временное пользование на три дня, с возвратом». Короче, всей забавы — часа на полтора минимум.

Но этого не произошло. И мехвод был на месте, и комбат, и НШ, и мтлб завелась почти сразу и, чихнув теплым выхлопом, двинулась в сторону трассы «Донецк — Мариуполь». Мехвод, правда, пытался объяснить, что он по маталыге не шарит, но выбора у него особо не было. Вася тут же вскочил на броню, сделал картинно-грозное выражение лица «Усім ворогам — п.зда» и вот так, верхом на бронированном тягаче, умчался в жаркий полдень начала лета шестнадцатого года.

«Форд», за рулем которого оставался я, на заднем сиденье — Васюм, а в кузове — невероятно тактический Президент, пристроился в кильватер маталыги, и так мы летели долго. Метров пятьсот.

Я вильнул, чуть не выронив телефон, и объехал лужу. То есть, не лужу… Мля.

— Танцор — Мартину! — крикнул я в радейку.

Ну-ну, покричи еще, он же на броне, не слышит ни хрена. Я бы посигналил — да сигнал не работает. Фарами мигать бесполезно — они основательно замазаны грязью. Бля.

Я прибавил, свернул левее, поравнялся с броневичком и начал махать рукой. О, заметил. Знаками показал Танцору, шо треба пит-стоп, шота сильно резво взял, того и смотри — гонку выиграет, Молния МакКвин наш мотопехотный…

Маталыга стала, как останавливается вся гусеничная техника с неопытным механом внутри — замерла как вкопанная, сильно клюнув носом. Ротный чуть не улетел вперед, влекомый инерцией постоянства законов физики, столь же неизменных, как закат солнца или текущий краник на цевешке.

— Николаич, ты это… Кино американское видел, боевик чи шо? — я высунулся в окно и прикурил сигарету. Опять.

— Ну. А шо? Че стоим? — Вася был слегка недоволен, но не рычал, знал, что просто так я их бы не тормознул.

— Бо ща мы это кино еще раз можем посмотреть. А ля натюрель, так сказать. Из крейсера твоего соляра п.здует шо дурна, — я кивнул на ручей, лившийся откуда-то из дна маталыги и заливающий пыльную дорогу, и метко кинул в него сигарету. Сигарета пролетела положенные ей три метра, шлепнулась прямо в лужу и с шипением потухла.

— Хороший у нас соляр. Военный. — Вася задумчиво посмотрел на сигарету, на ручеек, на неумолимо приближающийся полдень и вздохнул. — Все. Ща нехай домой п.здует. Нема у нас брони.

— Словами «я же говорил» всего не передать, — я сказал это максимально мерзким тоном и улыбнулся. — И снова наш добрый паровозик к вашим услугам. Николаич, да садись ты, потом позвонишь и доложишь, с дороги, давай, а то войну без нас начнут.

— Не должны, — Вася запрыгнул в машину, снова ничем не зацепившись, и посмотрел на меня: — Ну, чего сидишь? Давай уже сигарету…

— Чуєш… Так ми шо, вже в Старогнатівку не поїдемо? — подал голос доселе молчавший Васюм.

— Ах, Васюм, друг мой… Если бы в нашей прекрасной роте был бы еще кто-то, хоть вполовину столь же рукастый, толковый и мастеровой… — ласково промурлыкал ротный и обернулся к Васюму, — то я бы обязательно, во что бы то ни стало, без промедленья та довго не вагаючись, взял бы… Конечно, тебя! Те Бя! Воин, мля! Не сцать! Все будет заебись!

— Та мені похєру, тіко ж футбол сьогодні… — пробормотал Вася и замолк.

Мы уставились друг на друга.

— Футбол, — сказал Вася.

— А-хре-неть, — ответил я.

— Коварен, как Локи.

— Клаузевиц! Маннергейм!

В окне показалась рука и снова требовательно защелкала пальцами.

— Від’їбіться від нас! — крикнул я в окно.

— Чого вы там трындите? Че не едем? — Президент попытался перевеситься через кабину и заглянуть в салон через лобовуху.

— Серега, — проникновенно сказал я, — сегодня футбол.

— И шо? Я його не люблю.

— Это фигня, шо ты не любишь. Главное, его любят сепары.

— И шо? — спросил Президент.

— Сережа. Не тупи. Мы заходим на захват новой посадки, отжимаем «серую» зону ровно в тот вечер, когда все в этой армии, ну и в той, в соседней, будут смотреть футбол.

— Бля. Охрененно. — Серега расцвел, и на перевернутом лице это смотрелось еще страшнее.

— Васяаааа… А мы ведь дебилы. Натуральные. Мобилизованные, — протянул я и тронулся с места.

Машина резко стартанула, оставив позади мотолыгу, ругающегося мехвода и расползающуюся лужу соляра.

— Сх.яли, мон колонель, — ротный попытался поудобнее устроиться на пыльном сиденье. — Мля, броник забыл снять.

— Потому что мы рассуждаем про броню для эвакуации. Маталыгу вон чуть не уграли… А на нашем терриконе остались две бэхи.

— Всего две.

— Целых две. На ходу. С прицелами. С двойным бэка.

— С тройным, — командир иронично на меня посмотрел, — шо я тебя, не знаю, ты наверняка от жадности нагреб неучтенки.

— Инсинуация это, Николаич! — я даже головой мотнул от возмущения. — И вообще! Если бы не моя некоторая эээ… запасливость, где бы мы были? Недостачу броников бы считали и за голову бы хватались? Не нужно голословных обвинений. Есть двойной бэка, как положено, и небольшая нычка на день Жо.

— Ясно. Исходя из витиеватых выражений — у нас не тройной, а четверной бэка. Не готов осуждать, всячески приветствую. Я… то есть, ты за меня про него расписывался?

— Пффф, — я всеми силами изобразил презрение к этой возможности, — все ровненько, лежат себе ящики и лежат. Я у шестой роты взял, они с бэх работают и бэка на них списывают. Поменялись мы.

— На что это, интересно? — подозрительно спросил ротный.

— На хорошее отношение. От шо ты выпытываешь? Нихто тебе не расскажет тонкостей армейских горизонтальных взаимовыгодных связей. Ты у нас кто? Командир, — я по привычке перешел на комбатскую манеру изъяснятся. — Твоё дело что? Правильно, командовать. Вот и командуй. И бэху тре с собой цеплять. С бэхой вообще ветер будет.

— Не будет ветра. Ты шо думаешь, я не прикинул этого варианта? Прикинул. Не выйдет.

— Разверни, а то я не понял. Туповат-с.

— Три причины. Номер раз, — ротный увидел валяющуюся в бардачке початую и мятую пачку «Прилук», тут же выдернул из нее сигарету, осмотрел ее на предмет следов грызунов и сунул в рот. Зачем-то начал хлопать себя по «Корсару» в поисках зажигалки. Я протянул красную дешевую запальничку и начал слушать дальше: — Бэхи по докам стоят на нашем ВОПе. О них знаю, рассчитывают, взять одну — это залет. Во-вторых, а если она заглохнет по пути?

— Дернем.

— Чем?

— Второй бэхой.

— То есть снять с позиции уже обе бэхи? Не, идея супер, в бригаде нас расстрелять не расстреляют, но того здоровья уже не будет. И ладно, первую бэху мы могли ночью с террикона спустить. А вот вторую пришлось бы уже днем. И за тридцать секунд она не съедет. Мы их прогревы даже слышим, значит и они — наши. Да только она из капонира дернется — у них уже расчет на птуре сидеть будет. Мы у них две бэхи прибили и жигуля, не считая всего остального. Они у нас — бусик заптурили. Мы ведем три-один, они злые как черти, и просто так нам спуск бэхи не подарят.

— Ладно. А шо — три?

— А три — это, друже мій Мартіне, возможность эту бэху потерять. Там. И этим очень круто подставить комбата. И всю операцию, которая планировалась две недели и план которой утверждался везде, где только можно. И там четко расписаны «сили та засоби». И если количество людей эээ… вариативно, то вся броня — четко и по пунктам. И никаких двух арендованных в семьдесятдвойке бэх-двоечек в этом плане ни хера нет.

— Хммм… А ведь можно ж было…

— И вот это и есть «в-четвертых» — прищурился Вася. — Да, именно так. По тебе ж видно. Две бэхи, вытянутые с позиций — это дикий соблазн поехать на них дальше в село.

— А чем плохо? Плюс километр — и «Белокаменка наша».

— Птур в борту «наш» и минометка из Новоласпы. Тоже наша. Никто этого не планировал. Не считал. Не думал. Мы, такие красивые, с ходу операцию менять собираемся? Так нельзя.

— Чего это так нельзя? — протянул я уже из чистого упрямства.

— Того это. Все это весело, конечно — мы, все такие невероятные, на двух бэхах, влетаем в Белокаменку… и мощно выгребаем звиздюлей. Не, взять-то мы ее возьмем, нахрапом… Но сколько мы людей потеряем?

— Мля. Ты такой благоразумный — аж противно. Через Бугас ехать или по дальней дороге?

— Через Бугас. Раньше приедем — раньше пожрем, — сказал Николаич старую военную мудрость. — Через низ погнали, кстати, в магазин заглянем.

— Пиво? Под футбол? — из меня опять попер очень-очень, вот прям невероятно смешной юмор. При слове «пиво» с заднего сиденья послышалось невнятное кряхтение.

— Очень смешно… Не, ты понял? Гигиии… Мотолыга теперь — это ты. Она ж в БРку вписана и закреплена за медицинской складовой нашого хаотичного воєнізованного движа.

— Мобилизированного, — поправил я. — Правильно говорить — «мобилизированного».

Я ржал и все никак не мог остановиться. Броник валялся в кузове пикапа, убакс я уже где-то и в чем-то выпачкал, а пистолет и пара магазинов плюс аптечка и еще один турникет — все это висело на поясе… Мммм… Я называл его «warbelt», по сути, это была рпс-ка, только без лямок. И этот самый «warbelt» сейчас трясся от смеха вместе со мной, я так скоро икать начну, оооох, аж слезы выступили… Вдох-выдох… Уууух.

Судьба-злодейка заглянула в добрые глаза ротного, когда мы пафосно заехали во двор штаба в Старогнатовке. Все было абсолютно спокойно, ничем не отличалось от предыдущих восьми месяцев, хотя… Вон на раздолбанном асфальте приткнулись две «таблетки» из медроты семьдесятдвойки, возле них с неподражаемым врачебным цинизмом курили медики. Наряд на шлагбауме посмотрел на нас осоловевшими от скуки глазами, поднял раскрашенное бревно и равнодушно отвернулся. Пикап приткнулся к хлебному фургончику, прямо под шикарную акацию, сверху заматерился Серега, въехавший в листву этой самой акации, мы выскочили из машины и завернули за угол. За углом под навесом, натянутым из брезента, обычно стояла военно-полевая кухня КП-130, на которой никто не готовил, рядом — сложенный из кирпича кривоватый квадрат, на котором бесконечно закипал безнадежно закопченный казан. На лавке, шатающейся возле КПшки, сидел комбат и лениво курил.

— Бажаю здоров’я, — сказал ротный.

— Здрасте, Сан Саныч, — сказал я, — а где кипиш?

— А какой тебе кипиш нужен? — сказал комбат вместо приветствия и покосился на мою обувь. — Ну надо же. Не в своих белых кроссовках.

— Не хотел вас бесить заранее, — абсолютно серьёзно ответил я и повернулся к ротному. — Если я не тре, то я до медиков, познакомлюсь, нашу тему перетру. Войду, так сказать, в зацепление. Угу?

— Давай, будь на телефоне, — ответил Вася и поправил кобуру на бедре.

А я — умница, я кобуру дома оставил, а пестик на многострадальный «warbelt» перевесил, воткнув в магазинный подсумок. Умница я? Реальность показала, что нет.

Я завернул обратно за угол штаба, сложенного из серого силикатного кирпича, сунул в рот сигарету и уставился на наш пикап. У открытой задней двери стоял Васюм, ежащийся в необмятом пиксельном кителе, на кузове сидел Президент и пытался отодрать от моего старого рюкзака привязанную за разложенные ручки кружку. Васюм сочувствующе вздыхал, Президент зверел, сверху тихо шелестела листьями акация. Идиллия, епт.

— Сереженька, а ну прибери грабки от моего рюкзака и слезай с моей машины, — ласково сказал я и начал шарить по карманам в поисках зажигалки. Блин, я ж ее командиру отдал, в машине еще.

— Як ти її прив’язав? — Серёжа не оставил попыток отодрать кружку от рюкзака. Рюкзак сопротивлялся.

— Васюм, навіщо цьому недоліку моя кружка? — обратился я к Механу.

Механ вздохнул и развел руками. Колыхнулась в прозрачном воздухе неоторванная бирка.

— Кохве хочу, — пропыхтел Президент и наконец-то отстал от кружки, — в штабе ж чайник, небось, есть.

— Сережа, не выпендривайся. Сп.зди кружку в штабе, будь, как все. А это что? — Я углядел высовывающийся из-за борта знакомый пламегас. — Президент. Ну, бля.

— Это не я. Это Механ, — попытался съехать Президент. Механ на него возмущенно уставился.

— Не рубай мне окуня, сонечко. — Я запустил обе руки в кузов и из-под вороха спальников, карематов и баклажек с бензином вытянул ПКМ. — Вот нахера ты его взял?

— Один покемон всегда лучше, чем ни одного покемона, — родил мудрость Сережа и наконец-то спрыгнул с машины. — Нехай лежит. Лишним не будет.

— Ротный сказал — не брать. Прямо сказал. Нарушаем, гражданин? — Я не видел проблемы в покемоне, но не выполнить прямую вказівку — это неправильно. Хотя… ПКМ это вам не автык. ПКМом можно и войну воевать. А воевать из ПКМа Президент умелый. — Чей хоть тиснул? Варвы?

— Варвы, — кивнул Серега, — норм аппарат, почищенный, приведенный к точному бою. Три коробочки имеется к нему. Не сцыте, военный, я сам потащу.

— Короче. Перед Васей отмажу. Иди в штаб, мути кофе.

И мне намути. И Васюму, он вон тоже пить хочет.

— А ми тут як, надовго? — как бы равнодушно поинтересовался Механ.

— Ни хера, Васюм, ни в какие магазины никто не идет. Сигарет и хавки мы купили, воды щас наворуем у начпрода, больше нам ничего не надо. Тепленьким на войну никто не поедет. Все, я погнал до медицины, Сережа — кофе, Механ — не проеб.ться. Контроль за виконанням наказу залишаю за собою. — И я потопал мимо банной палатки в сторону «таблеток».

Через полчаса карма-злодейка довела меня до истерики, а ротного и Президента — до вусмерть испорченного настроения.

— Танцор, смотри сюда, — комбат развернул карту на столе первого этажа штаба. Ротный наклонился вперед, одновременно протягивая руку куда-то вбок, в которую Президент сразу же вложил планшет АрмииСОС, — отмечай себе. Цель семнадцать, бээмпэ противника. Отут капонир, видишь? Нашел?

— Нашел, — ответил Вася и тыцнул по экрану потрепанного «Asus»’а.

— Карту надо иметь. Кар-ту. А не только планшет, — веско сказал начштаба.

— Карта есть, но наша, окрестности Докуча. И на планшете удобнее.

— А сядет планшет?

— Заряжу. Два пауэрбанка с собой.

— А сломается?

— На телефоне открою.

— А телефон сядет или сломается? Как тогда задачу выполнять будешь?

— А карта порвется, проеб.тся или сгорит? Викторыч, я не понял, вы чей друг, мой или медведя? — Вася посмотрел на начштаба.

Роман Викторович покачал головой.

— Так, если двадцать первый век закончил выяснять отношения с девятнадцатым, вернемся к ориентирам. Смотри. Цель восемнадцать, укрепленная позиция. Ориентиры прикинул? Понял? Точно? Дальше, цель девятнадцать, минометная позиция… — комбат быстро нарезал задачи, хотя торопиться вроде некуда.

Я оглянулся. А Механ-таки проеб.лся, вот блин. Ну, ничего, не дай Боже придет с запахом — он у меня обратно на террикон пешком пойдет.

— Минометная позиция, — начал смаковать Вася. — Это хорошо. Эх. Накрыть бы…

— Накроем, если надо будет. Дальше. Цель нумер двадцать. Отдельно стоящее здание. Там живут лентяи, не хотят в блиндажах жить. Ничего, это ненадолго.

— Принял, нанес.

— Я говорю куда — и ты туда летишь. Если надо, будешь корректировать СПГ или семьдесятдвоечные минометы.

— Все понял.

— Вы на хрена генератор приперли?

— Батарейки заряжать.

— Там есть геник, свой выбросьте тут. Мне машина ваша нужна.

— Это не машина, это медэвак, — вклинился я, — я уже все точки забора раненых с медиками согласовал.

— Медэвак у нас — бэтэр разведки, — комбат злился, но все-таки объяснял.

— Доповидаю. Бэтэры разведки у вас и огневое прикрытие, и медэвак. Так не пойдет. Бэтэра не окажется тогда, когда он мне понадобится. Медэвак — это всегда отдельная машина, нигде и никак больше не участвующая. Я медиком иду и отвечаю за эвакуацию до «Пятого клапана», и чтоб живым довезти. — Я наклонил голову и смотрел на комбата исподлобья.

— Так, военный. Во-первых, ты не понял. Во-вторых, рановато ты начал комбату перечить, — комбат вдруг стал необычайно вежливым, и это обозначало — оно взбешено. — На машине своей ты повезешь сапера и кучу бэка и вооружения. Так что геник свой выбрасывай к херам, и остальное тоже, стой ровно и жди команды.

— Я повезу все, что надо и куда надо. Но потом пикап останется медэваком со мной.

— Мартин. Иди, покури, остынь и не п.зди мне тут, — махнул рукой комбат.

Я остался на месте, мы оба были упрямцами, только он отвечал за весь батальон и за всю операцию, а я — нет. А с другой стороны, медэвакуация — это моя зона ответственности, и если я посчитаю нужным, позвоню сейчас на террикон, и через два часа сюда приедет бэха-двойка. Ммм… То я перегибаю, пожалуй, вызывака грозный нашелся. Я аж зубами скрипнул, ну как же ж не понимать, что медэвак — это самое важное. Хотя… Каждый, буквально каждый, кто за что-то отвечает в армии, считает именно свое направление самым важным и «выносит мозг» комбату именно по своим задачам. Эх… Пойти покурить? Кофе наконец-то намутить?

— А… Насчет зарядки…Так, а геник откуда на новой позиции? Неужели с собой понесут? Или разведка заволокла? — вклинился ротный, пытаясь спасти меня от комбатского гнева.

— А кто тебе сказал, что ты идешь на новую позицию? — посмотрел на Васю все еще раздраженный комбат.

— А куда? — недоумевающе спросил Вася.

— Ты летаешь вон от него, — кивнул комбат на «Малыша», командира РВП. — С «Кукушки». А Прези… тьфу, Сергей будет работать с СПГ с «Кондора», который становится тылом.

— С «Кукушки«? На захват я не иду? — ужаснулся Вася.

— С чужого СПГ? С непонятно пристрелянным прицелом? — в унисон ужаснулся Президент.

И вот тогда я заржал. Взахлеб, до истерики. И все, кто увидел Васино лицо, это выражение «меня не взяли на войну», засмеялись. Дурное напряжение, царящее в большой комнате на первом этаже здания, лежавшее тяжелой холодной тушей на взгорбленном паркете и давившее на души каждого, кто участвовал в подготовке операции, вдруг куда-то делось. Все смеялись, в двери заглянул зампотыл, увидел ржущую толпу, на всякий случай улыбнулся и быстро исчез.

А мы ржали. Даже Вася улыбался, и я вдруг представил, что сказала бы его жена, Оксана, если бы узнала, что ее муж страшенно расстроен тем, что его не взяли в группу на захват новой безымянной посадки, затерявшейся среди тысяч таких же по всей длинной и нагретой щедрым солнцем линии разграничения.

— Тыловые крысы. Покы я на передку воював, вы в тилу баб портылы! — я изгалялся как мог, выдумывая все новые и новые мерзкие выражения, адресованные Васе и Президенту, стоящим за машиной. Вася копался в планшете, Президент отбрехивался и скрипел зубами.

— Повертайся живим. Янгола-охоронця, — буркнул Вася, выключил планшет и сунул его в нагрудный карман горки.

— Так, не п.зди мені отут, воєн ніхуясебе! — рявкнул Серега.

— Обидеть героя может каждый! — тут же ответил я. Стоявший у меня за спиной начштаба засмеялся.

Расклад был простым, и в этом раскладе каждому нашлось место. Комбат все задумал, защитил перед старшими начальниками и теперь рулил подготовкой. Начштаба все рассчитал, нарисовал на карте «Задум командира батальону» и теперь отвечал за координацию с підрозділами, которые должны нас прикрывать, если начнется халепа.

Прикрывала нас минометная батарея и два танка из танкового батальона. Наверное, еще кто-то, но меня как-то забыли поставить в известность. Насчет прикрытия я бы не обольщался, честно говоря, по-правильному было бы рассчитывать только на свой батальон. То есть, два бэтэра разведки, которые ездят и стреляют. В одном из них мехводом — Серега «Зубастик», и это вселяет надежду, да и начраз, он же командир разведвзвода, был нормальным. На этом бронетехника батальона начиналась и заканчивалась.

СПГ наши должны были работать с «Кукушки» и «Кондора», и на эти микропушки я крепко надеялся, мы все же были пехотой, «земляными червями» и «окопным быдлом», а пехота обожает СПГ. С «Кукушки» должен был работать Ваня, он же «Малыш», и я не знал никого в батальоне, кто мог бы управиться с тройкой гранатометов так же изящно-непринужденно. Плюс там наш ротный, тоже далеко не дурак с СПГ, плюс в дневное время — корректировка с квадриков, в которой он наблатыкался на терриконе.

С «Кондора», с той позиции, через которую пойдет группа захвата и которая становится тылом, должен был работать из одного граника Президент, и эта ироничная падлюка, младший из трех братьев — притом что оба старших тоже повоевали на этой войне — своего бы не упустил ни за что. Остальные… Мой бат, но вот так — стопроцентно, я был уверен в своей роте. Это уже ни хрена не мало, на самом деле. Еще, конечно, Васюм — несмотря на все наши приколы и трепетную любовь Механа к спиртосодержащим жидкостям, когда нужно, Васюм превращался в совершенно отбитого пехотинца с лозунгом «Ни ума, ни мозгов, ни жалости», такого же, как и большинство остальных, не боявшегося ни черта и выполнявшего свою задачу в любой ситуации и с любыми вводными.

Резервом командовал замкомбата. Резерв я обожал, так как старшим расчёта АГСа был наш бесценный начальник финслужбы батальона Андрей с позывным «Вуди», молодой, умный и абсолютно адекватный. Еще в резерве был Толик «Банкир», начальник строевой… Короче — резерв у нас был, и этот резерв теперь выдвигался на «Кондор» как на основную позицию, на которой они могли встретить возможную контратаку сепаров. А вез их кто? Правильно, я. И еще я вез своих, кучу бэка, воды и зброи.

Был вечер… Замечательный. Тихий, ласковый, удивительный вечер, мне было откровенно страшно, я старался не подавать вида, быть «как все», натужно шутил, подкалывал Васю, Президента и Механа и постоянно нащупывал в кармане телефон.

Звонить? Не звонить? Эххх… Черт его знает… Нет, не буду звонить. Телефон-то выключить придется. Хотя бы на день… И тут телефон зазвонил.

Жену не обманешь, тут как ни придумывай. Чувствует. Вроде днем уже разговаривали, вроде и повода для звонка никакого… Но звонит. А что сказать? Что вообще принято говорить? Что все будет хорошо. Что какое-то время буду на сержантских курсах в Волновахе и не смогу говорить. Что люблю… И что целовать ребенка надо очень много и часто. Ну и все, в принципе. Ничего не сказал… но как-то полегчало. Так, ну что, погнали, не?

Тяжело нагруженный и просевший пикап, в кузове которого болталась невероятная куча бэка, зброи и мобилизованных пехотинцев, зарулил на «Кукушку». Вася выскочил из машины, вдохнул, посмотрел на позицию, на улыбавшегося Малыша, вылезшего из блиндажа, и принял подаваемые Президентом из кузова коробки с квадриками. И третий «Фантом», и четвертый были без рюкзаков, просто в картонных упаковках, к каждому был отдельный волонтерский планшет, и они были какими-то… бессмертными, что ли. Заколдованными непонятно кем и когда, квадриками-несбивайками, мы пролетали на высотах в сто пятьдесят — двести над активно стреляющими сепарами, падали на серую зону — и квадрики упорно выживали. Тройка вообще влетела в кузов шишиги на полной скорости и отделалась только сломанными лопастями. Зачарованные, точно.

Я передал Васе его потертый АКС, спальник и рюкзак сбросили из кузова.

— Малыш, принимай гастарбайтера! — крикнул сверху Президент.

Малыш засмеялся, ротный погрозил Сереге кулаком.

— Я этого Гаранта на «Кондоре» подарю в третью роту. Навсегда. С тебя магарыч, — пообещал я Васе. — Все взял?

— Та, вроде, все.

— Ага. Что забыли, назад привезем, — кивнул я.

— Себя назад привезите, — буркнул Вася.

— Рано хоронишь, начальник, — засмеялся я.

— Тьфу на тебя, дурко. Все, давай. Скучной ночи.

— Скучной ночи, Николаич. Все будет заеб.сь. — Я обнял командира и залез обратно в машину.

Вася помахал рукой населению кузова и поднял рюкзак. Машина заскользила задними колесами по траве, немножко буксанула, дернулась и вывалилась на грунтовку. Мне было… странно. Неуютно, что ли. Непривычно. Без ротного… В нем я был уверен на тысячу процентов, я настолько привык, что он присматривает за мной, а я — за ним, что оказаться отдельно было… хм… Ладно, не отвлекайся, мобилизованный сержант, сегодня у нас будет интересная ночь.

Серега и остальные сползли на «Кондоре», там же сгрузили часть бэка и Серегин ПКМ, нехай сам с ним еб.тся. Мы с Васюмом покурили с населением «Кондора», попили водички и поехали на РОП, позицию еще западнее «Кондора», нужно было догрузиться, и там в машину должен был подсесть Иисус — наш сапер, он же начальник инженерки. Кроме Иисуса в машину очень хотел АГС, и мы с Васюмом стали перед дилеммой — взять с собой сапера, единственного из нас, кто знает путь, по которому может пройти машина, ну и расположение мин на этом тернистом пути, или единственный АГС. Было около половины десятого вечера, во рту горчило от бесчисленных сигарет, вокруг нас собирался вечер и сводный взвод тех, кто должен был идти вперед.

Навьюченная по самое «не зайобуй», привязавшая к разномастным рюкзакам лопаты, цинки, короба к пкмам, какието скатки, свертки и ленты — возле машины собиралась пехота. Пехота была дурная, резкая, вечно недовольная и совершенно родная, мимо протопало двое связюков, пытавшихся друг другу втулить четвертую катушку кабеля. По пыльной асфальтовой дороге подкатил бэтэр разведки, сидящий за мехвода Зубастик высунулся и помахал нам рукой. Сзади к нам неслышно подвалили два метра и сто килограмм, обвешанных оружием, я обернулся и увидел единственного из моих знакомых военного, кто мог носить в набедренном кармане горки саперную лопатку, и ни у кого это даже не вызывало желания пошутить. Дима, «Алмаз», командир третьей мотопехотной роты и сегодня — командир сводной группы. Дима выглядел так, как и должен был выглядеть и чувствовать себя командир перед таким интересным мероприятием — он был за.бан, зол и в меру ядовит.

— Чего стоим, кого ждем-на? — вместо приветствия буркнул Дима и хлопнул комара на тыльной стороне ладони.

— Тебя ждем, точнее, твоего мудрого командирского решения. Вот у нас дано — пикап, один Механ, один я, один Иисус и один АГС. Выбери три из четырех.

— Если ты хочешь мудрое решение-на, то это к комбату.

А я по-простому скажу. Ты медик-на?

— Угу. — Я тоже хлопнул комара.

Вот задолбали, сепары летающие, хуже мышей. А хотя нет, ничего нет хуже мышей.

— Тогда ты в теме. Ну и машина твоя-на. Механ тоже надо — он и машину водит-на, если ты ээээ… — Алмаз покрутил сигаретой в воздухе, — закончишься-на. И копать сможет.

— Угу.

— АГС мне во как нужен, у меня ж только три ПКМа-на, СВД у разведосов и остальное — пукалки. А сапер-на мне нахер не впал. Иисус, без обид-на. — Алмаз посмотрел сверху вниз на Иисуса. Иисус был ростом метр шестьдесят пять, чистого весу без погон имел килограмм пятьдесят, и при этом проглотить без соли этого жилистого, хитрого и упертого дядьку не получалось еще ни у кого.

— Нема сапера — машина не доедет. Они пути не знают. И ТМ-ки там стоят. Я туда на машине ездил, на «Волыньке» своей. Ну, не совсем туда, но близко, — Иисус без боя не сдавался. — А, и еще есть приказ комбата.

— Мля. Мартин-на. Делай шо хочешь, хоть приматывай Иисуса-на скотчем на капот, но АГС мне обеспечь. И улиток штук десять-на. Эй, мля, ты шо это скинул? — вдруг заорал Алмаз в сторону. — Я тебе, бля, щас скину-на! Спальник щас оставишь, а коробку понесешь! Охерел-на, воин?

— Эх… — Я облокотился о теплый борт машины, пощелкал грязными ногтями по кружке, все так же привязанной к моему рюкзаку, и улыбнулся. — Что-то придумаем. Мы же в армии.

На дороге показался комбатский паджеро, подрулил к нам, качнувшись на горбах грунтовки, и из него вылез комбат. Воинство, до этого громко возмущавшееся своей нелегкой пехотной судьбой, тут же примолкло, солнце бросило свои последние… нет, крайние лучи на двадцать пять человек, две машины и жидкую зеленку под Старогнатовкой.

— Речь, — сказал комбат и замолчал.

Пехота тихо внимала. Кто-то чихнул, кто-то выронил лопатку и, звеня майном, наклонился ее подобрать, пытаясь не упасть. Связюки пытались тихонько подложить катушку с проводом на гору бэка в кузов пикапа, зоркий Васюм, сидящий сверху, безмолвно пресекал этот произвол угрожающими жестами.

— Речь, — повторил комбат. — Она будет краткой. Нет лучше войск, чем пехота, нет лучше пехоты, чем сорок первый батальон. Копайте тихо и быстро, не палитесь, и все будет заеб.сь. А если спалитесь, мы их танками в пять секунд расх.ярим. С Богом.

Толпа заухмылялась. Я вспомнил, что танков у нас аж два, и те неизвестно где и когда подскочат. С другой стороны — они из танкового бата семьдесятдвойки, а командира танкистов я знал, он был абсолютно чокнутый в хорошем, военном смысле этого слова. Если их… если нас начнут сильно ху.рить, он и роту выкатит, наплевав на всякие «заборони на відкриття вогню» и ОБСЕ, и отровняет ландшафт по полной. Надеюсь. Крепко надеюсь. И комбат, наверное, достиг некоторых эээ… договоренностей на их, комбатском, уровне. Никогда нельзя недооценивать силу армейских горизонтальных связей.

— Перекур и выдвигаемся, — зычно крикнул Алмаз. Комбат подошел к пикапу, поднял голову и начал с интересом рассматривать Васюма, сидящего сверху на горе ящиков. Васюм занервничал.

— Это что? — комбат махнул рукой вверх.

— Это не «что», это матрос Васюм, готовящийся войти в историю, как первый механик-водитель, на.бнувшийся с волонтерского пикапа при захвате серой зоны в секторе «Мэ», — быстро ответил я.

— Та я понял, что Механ. Я спрашиваю, почему без бронежилета и каски? — комбат даже не усмехнулся. — Эй, на крейсере! Где бронежилет и каска?

— Виноват, тарщ полковник! — гаркнул я во всю мощь прокуренных легких. — Разрешите устранить?

— Устраняй, — комбат отвернулся к Алмазу.

— Я в бронике-на, — на всякий случай сказал Алмаз.

— Но без каски, — тут же парировал комбат.

— Она у него в кармане, — вклинился я, — под саперной лопаткой.

— Юмористы. Петросяны херовы. А кто за все отвечает?

— Вы, — хором сказали мы с Алмазом.

— Отож, — вздохнул комбат. — Так, выдвигаешься через полчаса, а то и через сорок минут. Ближе чем на восемьсот не подъезжай! Карту запомнил? Все. Жди моего звонка. Иисуса нашел?

— Нашел.

— И где он?

— Ээээ, — я обернулся к машине.

За кабиной раздалось невнятное шебуршание, сдавленные маты, и тут же показался Иисус в надетой набекрень незастегнутой каске.

— Я тут.

— Что решил? Затягивать будешь?

— Сбоку в посадке, справа — да, поставлю. На поле — нет.

Палевно, срисуют в момент.

— Я же говорил… — комбат опять обернулся к Алмазу: — Ладно, давай уже сигарету, и выдвигайтесь.

Алмаз протянул открытую пачку, потом зажигалку. Понемногу начинало холодать, полетели на дорогу яркие светлячки окурков, и маленькая группка уставших людей, вытягиваясь в колонну, неторопливо потопала на поле. Последними шли два связиста, один разматывал кабель, второй пытался пристроить, ну хоть куда-то, четвертую катушку.

Я поставил локти на капот, положил подбородок на сплетенные пальцы и постарался запомнить навсегда, вбить, впечатать в память этот кадр — куцая зеленка, поле, две машины, набитые боекомплектом, и два с половиной десятка людей, о которых никто и никогда не вспомнит, не оценит, не наградит, и которые уходят туда, в сторону Белокаменки, ни черта не зная и упрямо переставляя ноги, шаг за шагом, стукая берцами в донбасскую пыль. На восток, откусывая по километруполтора-два, нечасто, потихоньку, теряя людей, сжигая топливо и вгрызаясь в грунт, двигалась украинская пехота.

— Нооочь… И тишинаааа… Данная навеееек… — я распевал песню, втискивая тяжелый пикап вдоль посадки где-то между Гранитным и Старогнатовкой, пытаясь приехать куда надо, а не хрен знает куда. В «хрен-знает-куда» было плохо, мне туда не хотелось, да и никому, честно говоря, не хотелось. Слева от меня, на переднем сиденье машины, в немыслимой для гражданского человека позе ехали обнявшиеся Иисус и АГС.

— Слушай, я не понял, тут левее, нет? — Я придвинулся к лобовому стеклу, но виднее не стало. Попытался высунуть голову в окно, но так тоже ни черта не было видно.

— Я так не скажу, — просипел Иисус, — я ж не вижу ничего из-за этого твоего АГСа.

— Это не мой. Это алмазовский. Ты мне чужой АГС не приплетай. И ногами там не шуруди, прицел сломаешь.

В ногах у сапера лежал завернутый в какое-то рядно ПАГ, булька с водой и еще какая-то минно-взрывная фигня, постукивающая друг о друга твердыми боками в банальном советском замызганном вещмешке. Мне совсем не хотелось знать, что там. В кузове, на башне из ящиков с бэка, горделиво возвышался Васюм, обозревая окрестности, то есть, серую зону, полосу безвластной и ничейной земли. За нами тащился комбатовский паджеро с Мадьяром за рулем. Дороги Мадьяр тоже не знал. Мы тулили вдоль посадки, инет стоически отказывался работать, навигатор помещал нас то в Кальмиус, то к «нижнему» магазину в Старогнатовке, то почему-то к волноваховскому автовокзалу. Хотелось есть.

— Да. Тут налево, вдоль посадки до угла, и там разгружаемся. До наших будет примерно метров восемьсот-девятьсот.

— О. То шо комбат прописал. Погнали.

— Потихоньку давай. Я тут не проверял ни черта.

— Вот умеешь ты обнадежить. Поползли. Васюууум, — я опять высунул голову в окно.

— А? — раздалось уставное выражение второй роты откуда-то сверху.

— Посилити пильність, людей в укриття, спостерігати і доповідь мені! — пробормотал я и с третьего раза поймал вторую передачу.

— Шо? — прилетело с башни-из-сплошного-бэка.

— Ничо. Забей. Высматривай угол, скоро приедем.

— Ага, — равнодушно ответил Вася.

Но тихо было, да. Урчание двух машин, идущих без света, только и вплетало в эту ночь солярный выхлоп и треск травы под горячими шинами. Тихо… И это было прекрасно. Люди дошли, сбросили бэка, выползли на поле и взялись за лопаты. Нам бы три ночи… Ээээх, не перегибай, Мартин. Хотя бы две, и мы хоть немного закопаемся. А ежели мы хоть немного закопаемся, то выковырять нас можно или тяжелой артой, или ножками, ножками к нам пришлепать. Мечты, мечты. Интересно, как футбол закончился? Кто хоть играл-то?

— Не понял, — сказал Иисус и опять засовался на сиденье.

— Отэто ты сейчас плохо сказал. Неуютно. А учитывая, что ты еще и сапер, это вдвойне херово.

Я нажал на тормоз, тяжелая машина стала, сзади тут же остановился паджеро.

— По моим расчётам мы уже проехали угол. Но угла-то нет!

— Мда… — я вылез из машины и посмотрел вверх.

Махнул Мадьяру, он подхватил свой АКМС и тоже вылез наружу.

— Шо такое?

— Иисус нас завел, хер знает куда. Еще полчаса — и Россия.

— Эй, ты того, не перегибай! — возмутился Иисус. — Просто с посадкой этой долбаной не совсем ясно. Там надо было на восток сначала…

— Я карту не смотрел, — тут же открестился Мадьяр. — Я занят был. Саныч сказал, шо Иисус все знает.

— Ни хера я не знаю, отвяньте от меня.

— Так, военные. Давайте рассуждать логически. Мы должны были ехать вдоль посадки с запада на восток. Доехать до тупого угла. Разгрузить машины, нашу замаскировать, тебя отпустить с Богом, — я кивнул на паджеро, Мадьяр согласительно поворчал. — А потом пройти примерно восемьсот метров на юго-восток, вдоль этой стороны посадки, и пешком выйти к нашим. Так?

Ответом мне было гордое молчание. Я еще раз покрутил в голове карту. Вроде, похоже. Звезды… Вон Полярная. Вроде бы. От нее… Блин. Мы едем на юго-восток. Хм. Насколько мы уехали? Мы могли не доехать до нужной нам лесополосы, свернуть раньше… Тогда Белокаменка от нас четко на севере, так? И мы приехали к сепарам. Но тогда мы бы пересекли асфальтовую дорогу, раньше соединявшую Белокаменку с Гранитным… А мы ее не пересекали. Здоровый топографический кретинизм пехоты боролся во мне с пониманием, что площадь-то тут небольшая, ограниченная асфальтовыми дорогами, и потеряться толково, со вкусом, с форсированием Кальмиуса и выходом на Красный Октябрь мы просто не сможем. Значит, мы возле одной из аж двух посадок…

— Эээ… Мартин, чуеш… — прокашлялся с высоты Васюм. — Якщо ви вже закінчили блукати, то я тоді злізаю та йду далі пішки. Бо, по-перше, наши тут йшли, ось польовка на кущах, — Механ махнул рукой вбок, на кусты. — А по-друге, вон впереді наші біля посадки шорхаються, шо дурні. Метрів двісті, чи шо. Так я піду?

— Бля, — сказал я.

— Ливингстон, — сказал Иисус из кабины. — Заберите АГС, пожалуйста.

— Контакт сзади, — сказал Мадьяр и исчез.

Я дернул РПК из кабины, упал на колено и аккуратно, тихо-тихо, опустил предохранитель. Чччерт, очки замацанные, не вижу ни черта толком. В кабине шоркается Иисус, пытаясь выбраться из-под гранатомета, Васюм наверху привстал и всматривается в темноту.

Из этой самой темноты, ровно оттуда, откуда мы приехали, появились две смутно знакомые фигуры. Связисты, ругающиеся друг на друга, тащили четвертую катушку, видно брошенную на полдороге. Они молча обошли обе машины и потопали вперед, с неуклюже болтающимися автоматами, в брониках и нелепо сидящих касках. Я поднялся, выдохнул и сунул в рот сигарету. Из кустов неслышно появился Мадьяр, а из кабины с каким-то непонятным хрустом выпал Иисус.

— Давайте вже розгружатись, бо їсти охота, — проворчал Васюм и ловко соскочил на землю.

— Ох.енно, бл.дь, — подвел я краткий итог первого этапа захвата серой зоны силами одного отдельно сводного взвода одного невероятного мотопехотного батальона.

… чи ее руками просто затолкать в кусты? Ну да, сильно мы две тонны затолкаем. Не, треба заводить этот трактор с турбиной, по неясной для меня причине именовавшийся пикапом, и сдавать задом в посадку. Посадка была настолько хилой, что казалось, газани я чуть сильнее, и проскочу ее насквозь, вывалившись прямо на поле перед Белокаменкой. Задние фонари были давно и надежно залеплены вот этим американским серым скотчем, таким, что легко рвался руками, но как прилепишь — фиг отдерешь потом. Чуть назад… Васям, не молчи, много еще?

— Давай, не сцы, давай… Стооой. Отутой нормально буде, все, глуши. — Васюм махнул рукой и буцнул какую-то ветку. Ветка не шелохнулась, а Васюм захромал вдоль машины. — Ключи на сідушку брось, повний привід не вимикай. І дверку сильно не зачиняй.

— Фуууух. Упарился. Ладно. Тре пацанам сказать, чтоб богатство до утра забрали, а то палевно будет. — Я вытащил откуда-то из-под сиденья бутылку теплой воды и надолго присосался к горлышку.

Перед нами справа от машины лежало аккуратно то, что мы привезли двумя машинами. Иисус уже умчался куда-то в чахлые деревья, забыв свой рюкзак со шмотками, зато прихватив вещмешок с саперными своими приблудами.

АГС с прицелом, девять улиток набитых и еще цинков семь вогов. Стрелкового бэка до чёрта, мух двадцать шестых десять… не, одиннадцать, десяток булек с водой, четыре коробки-сотки к ПКМ-у и жемчужина нашей коллекции, вишенка на тортике советского военпрома — 9П135М и пять стотринадцатых ракет. Нет, гоню, три стотринадцатых и две стоодиннадцатых. О как. Я накинул на плечи медрюкзак, сгреб второй, с хавкой, шмотом и магазинами, отцепил спальник, каремат, третьей рукой подхватил РПК и побрел, пошатываясь, вперед, вдоль посадки.

Алмаза я нашел на поле. На том самом поле, где все копали позиции — по факту просто лунки в земле типа «яма пехотная, стрелковой ячейкой обзываемая», которые потом, достигнув нужной глубины, должны будут соединиться траншеей и образовывать что-то типа полукруга, из любой точки которого будет открываться прекрасный вид на Белокаменку. Алмаз, скинув броню, ожесточенно вталкивал лопату в сухую землю сектора М, второй человек, рядом с ним, смотрел на поле в теплик.

— Бог в помощь, — я присел рядом с ямой.

— Пригнись ниже, не маячь-на, — буркнул Алмаз, не отвлекаясь. — АГС привез?

— Все привез, как заказывали, ровно по накладной. Доставочка до подъезда, на этаж не поднимаем. Рассчитаться бы. Товарные чеки в коробочках, на гарантии распишитесь — и я поехал дальше по заказикам.

— О, юмор, — выдохнул Алмаз, разогнулся и аккуратно положил лопату на будущий бруствер. — Юмор я люблю. Давай так — я сейчас нашего агсника кликну, ты ему всю фигню отдашь, и он пойдет размещаться.

— Позицию по АГС тоже будешь копать?

— Потом. Хер знает когда. Нам тут бы успеть… Светает рано. Сейчас почти двенадцать… Копаем до трех, до четырех маскируем позиции и съебываем в посадку, а тут весь день разведка дежурит.

— Успеешь?

— Выбора нема… Но это п.здец засада-на, Мартин. Тут курган, явно. Пацаны-на уже черепок какой-то выкопали. Сантиметров пятьдесят-на земля, а дальше все, звизда. Кирками сейчас будем ху.рить-на.

— Это херово.

— Шо у тебя по медицине? Я с вечера не зае.бывал, сам за.баный был, ну и ты говорил, шо все ах.енно будет.

— Я тебе и сейчас мозг мусорить не буду. Все нормально будет, по максимуму. Отработаем, но лучше бы не пришлось.

— Та отож. Все, давай, размещайся там, зброю выдай только моим. А то мы тут и копаем, и смотрим, — и Алмаз кивнул на аккуратно лежащий на автомате «Пульсар».

— Там на краю мой Механ сидит. Передай своим, чтоб нашли его, он скажет, где зброю забрать. И остальное до рассвета сгрести бы надо, бо спалимся.

— Далеко?

— Метров до двухсот. Проеб.ли чутка с маршрутом. Но то такое, приныкали нормально машину, и если что — нести ближе.

— Лучше бы не пришлось-на.

— Да, лучше бы не пришлось.

Молчим, курим в яме. Слева и справа раздается хэканье и стук лопат, странные звуки для обычной летней ночи. Кто бы сказал еще два с половиной года назад…

— Короче. Хватай свою тяпку, я сейчас за пуликом сгоняю и сяду у тебя тут за СП. Все равно делать нечего.

— Копай себе дневку, ховаться по светлому надо будет, увидят — п.зда нам-на.

— Лопату именную серебряную дома забыл. Да нормально все, под утро выкопаю. Сколько теплаков?

— Один.

— Бля.

— Еще два ночника, но такие-на, хероватые.

— Ладно. Механа я тебе на правый край поставлю, ночник возьмет.

— На левый-на его загоняй, справа Иисус в посадке шарится, ядреную-на бомбу мастерит.

— Понял-принял. Ща вернусь, три минуты.

Я поднялся и, пригибаясь, потопал в посадку. Обернулся, сузил глаза под мутными очками. Старлей, командир мотопехотной роты, тяжело взмахивал лопатой, всаживал ее в твердую землю и шумно выдыхал при каждом ударе. В нескольких сотнях метрах восточнее, за полем, невидимая сейчас нами, стояла брошенная жителями Белокаменка.

… Включить, подождать полминуты. Подняться, стать на болящие колени и потихоньку, слева направо, за минуту ощупать черно-белый мир, пытаясь сквозь тепловизор понять, дотянуться, потрогать — это точно не человек там, на поле? Движется? Может, лежит, точно так же всматриваясь в меня через свой такой же теплак?

Через минуту картинка в теплаке замыливается, нужно выключить и подождать. Лежу на земле, пытаюсь проморгаться, рассматриваю огромное небо, раскинувшееся сверкающими каплями над двумя восточными областями. Мерцают, собаки такие. Боже, красиво-то как, даже на мой невпечатлительный взгляд айтишника, никогда не поднимавшего взгляд выше монитора. Красиво. Прохладный ночной ветер подлетает к грязному лицу, гладит прозрачными пальцами кожу, проводит по переносице какой-то легкой сухой травинкой и улетает дальше, прочь от маленькой горстки уставших теплых людей, копающих землю, которой миллиарды лет.

…Еще удар, еще. Плохо наточенное лезвие лопатки вбиваю в землю, стоя на коленях, отбрасываю аккуратно, нельзя расшвыривать, палевно будет, поэтому вот так вот, холмиком. Капля пота скатывается по носу, повисает на кончике и падает в пыль. Бух. Бух. Надо было свою лопату с террикона везти. Именную, мля. Серебряную. С инкрустацией. Бух. Что ж тебе дома не сиделось, воин, мля, ох.евший. Бух. Не, главное «куда вы без меня, я такмед, я в учебке инструктором был!». Инструктор хренов. Бух. Маленькие дети, ни за что на… Бух… свете не ходите, дети, в «warbelt’e» копать. По штабу рассекать — оно да. Воевать, мабуть, тоже. В Волновегасе бередить сердца юных и свирепых вспшников… Бух… Но копать… Лучше бы я лопату взял. Уууух. Перерыв. Что ж колени так болят, а? Нема наколенников, не подобрал удобные, а неудобные раздал. Надо было себе штаны такие понтовые, со встроенными «коленями», купить. Ага. Но — дорого. Нам еще машины перед маршем доворачивать, бабла уйдет, ооой, сколько. Нахер мне те штаны, лучше еще один аккум на моторолу прикупить. И маленькие — на теплак. На теплак даже нужнее. Все, отдохнул? Потом покуришь, айтишник мотопехотный, инструктор, мля, невероятный. Бух. Ччерт, светает уже, быстрее надо…

… Включить теплак. Осмотреть поле. Выключить, экономя батарею. Лечь спиной на землю, почувствовать все ее неровности, бугорки, впадинки…

… Бух. Еще раз. Еще. Покури, братан, я тебя подменю. Молодой хлопец, три недели как из учебки, сворачивается на дне ячейки и с наслаждением хлебает теплую воду. Бух. Отдохни, я покопаю, я же медик, мля…

… Включить теплак…

Они спалили нас только под вечер второго дня. Черт его знает как, но эти хлопки ни с чем не спутаешь, звук ввинчивающихся в воздух вогов продрал по спине и ушел куда-то в ноги. Краем глаза я увидел, как наш агсник рвет взвод и накручивает наш единственный гранатомет куда-то в сторону выходов.

Ячейки были готовы едва наполовину. Сантиметров шестьдесят от силы, а про траншею никто ещё и не мечтал. Шестьдесят сантиметров — много или мало? Мы с Васюмом… Ну ладно, в основном, Васюм… Мы отрыли полблиндажа в зеленке, назвали это медпунктом и готовились к ночи. Ночь наступила чуть раньше. Васюм соскользнул в четырехугольную яму, я схватил РПК и спрыгнул вслед за ним. Мимо пронеслись два хлопца, первый тащил установку птура, а второй нежно прижимал к груди эм-стоодиннадцатую. Пшикнула рация, тут же вышла еще одна серия вогов. Эти легли в посадку, ближе к нам, примерно между машиной и нашей позицией. Нащупывают. Наши почти все, кроме разведки и расчетов тяжеляка, были на поле. Шестьдесят сантиметров… Мда.

Куда я пулемет схватил, идиот? Я отбросил РПК, застегнул на себе многострадальный, измазанный землей «warbelt» и выдернул из-за поваленного ствола медрюкзак. Каску нахер, неудобная эта темповская хрень, подвес явно дебил делал с квадратной головой. Плейт на себя, магазины нахер, на поясе есть два и один сорокпятый в пулемете, этого хватит.

Вот долбаная липучка… Еще два турникета в набедренные карманы… Как, как еще подготовиться? Носилки, точно, мягкие носилки развернуть и засунуть под лямку. Все. Ждем.

Выходы. По нам. Всё, нащупали. Сейчас они АГСом перестанут играться, и по нам отработает миномет. Ну что, майн диар командир мотопехотного взвода, вы в первых рядах, поздравляю. Поле замерло совсем. Шестьдесят сантиметров. В маленьких ямках посреди Донбасса на никому не известной операции приготовилась воевать пехота. Три ПКМа, один АГС, птур, почти бесполезный из-за падающих сумерек, и двадцать пять украинских военных. Херрасе. Целых двадцать пять… Я сплюнул и закинул рюкзак на плечо. Хлоп, хлоп, хлоп… Приходы… Сейчас въ.бут из миномета.

Выходы. Грохот, свист — и три железных болванки разлетаются среди Белокаменки. Осколки хлещут по стенам домов, секут низкую траву. Еще. Еще. Три СПГ с «Кукушки», беглым, я не знал, что Малыш может стрелять с такой скоростью. Сепарский АГС заткнулся, и тонкие свисты ОГ-9 тянули свои ноты в этом прекрасном, замечательном, самом вкусном воздухе, раскидывая металл над сепарскими позициями. Васюм присел на краешек, вытащил из мятой пачки синих «Прилук» сигарету и протянул мне. Я взял.

— Ще поживемо, — сказал Васюм и улыбнулся.

— Спасибо, Малыш, — неожиданно охрипшим голосом произнес я в пространство и закурил.

…

— Спасибо, Ваня, за приют, за ласку, — ротный закинул коробки с квадриками в кузов и обнялся с Малышом. Я помахал Ване из машины. Сзади сидел Васюм и грустно смотрел на китель Галы. Китель был весь уделан землей, а из полуоторванного рукава торчали яркие зеленые травинки. Васюм печалился, я улыбался, ротный захлопнул дверку и повернулся.

— Ну, шо там. Доповідай.

— Все за.бісь, товарищ генерал-лейтенант. За вашим наказом — без подій, — я развернулся и покатил на выезд с «Кукушки».

— Ну, норм. По дороге расскажешь. Погнали в штаб, отметимся — и домой.

— Ау, погоди, за Президентом заехать надо.

— А может, мы его на «Кондоре» забудем? Типа в подарок, — глаза ротного загорелись от этой прекрасной идеи. — Я хоть одно утро нормально посплю.

— Не прокатит. Я тут прикидывал — хорошо, но не получится.

— Чего это? Все получится, мы же в армии.

— Ну, во-первых, он шо тот кошак, по-любому домой дорогу найдет. Хоть к сепарам его завози, ну, я не знаю.

— Это точно.

— Во-вторых, у его жены есть мой номер телефона.

— Ой, бля.

— Отож. Хера мы отмажемся, любящее сердце х.й на.бешь.

— Зная его характер, может, она сама не против, чтобы он потерялся где-то в донбасских степях.

— Женщин нам не понять. Да и ребенок у него. Кстати, может его лучше хлопнуть? Шестьсот тысяч, все дела. Оформим, как надо, геройская смерть, грудью закрыл командира от вражеского снаряда калибром сто пятьдесят два миллиметра…

— А это мысль. Спишем на боевые, мол, так и так…

— Ээээ… Граждане вєлікіє начальнікі… — подал голос Механ. — На штабу тре гєніка нашого забрати, бо сп.здять, до бабки не ходи. І ета… В магазін треба заїхати.

— Заедем, Васюм, заедем. Пиво свое ты точно заслужил. Попей перед смертушкой лютой, пока Гала свой дембельский китель не увидел. — Ротный обернулся к Васюму и сделал строгое лицо: — Тока это… Без перебільшень. А мы кофейку треснем. Или, может, уже на терриконе?

— Николаич, ты будешь смеяться… — Я свернул на грунтовку к «Кондору», аккуратно объехал яму от градины и продолжил: — Помнишь кружку мою ох.нную, с раскладными ручками, шо я кофе в ней варил?

— Помню, конечно. Хорошая мензурка, почти новая, с пробегом по АТО. Еще бы ты мыл ее хоть иногда, цены бы ей не было.

— Если не мыть, кава вкусней получается… Так вот. Нема больше кружки. Там осталась, на «Спарте».

— От халепа какая. Так что, «Спартой» нарекли позицию?

— Ага. Мы же пехота, обожаем всякие древние эпосы.

— Ну, нехай «Спарта».

— Так и я о чем. Но кружку жалко. Кстати, о Президенте, Николаич. А знаешь, что в-третьих? — я притормозил, увидев, как от блиндажей к нам шагает улыбающийся Серега.

— Шо?

— В-третьих, нам без цього недоліка будет просто и банально скучно.

— Мы будем по всему этому скучать, Мартин, — командир посмотрел на грязный камуфлированный капот волонтерского джипа.

— Да, Николаич. Мы будем по всему этому скучать.