Пенальти

2

Звонит телефон.

Внезапно разбуженный Були вскакивает, ощетинившись. С горящими в темноте глазами он спрыгивает на пол и исчезает в соседней комнате в поисках более спокойного места.

На светящемся циферблате будильника — пять часов.

Франсуа на ощупь берет телефонную трубку.

— Алло…

Голос Бакеле помогает ему проснуться.

— Это ты?

Рошан хочет убедиться, что он верно узнал собеседника. Только у этого человека, убирающего раздевалки на стадионе Вильгранда, такой африканский акцент.

— Это ты, Бакеле?

Тот говорит раздраженно:

— А кто же еще?.. Ты должен приехать быстро, патрон.

— Что случилось?

— Тут есть покойник.

— Ты его знаешь?

Кто-то на том конце провода перехватывает трубку, ибо Франсуа слышит незнакомый мужской голос:

— Если ты будешь кретином, то отправишься прямым рейсом домой, в свою Африку.

Затем новый собеседник произносит в трубку:

— Полиция!.. Кто говорит?

Франсуа решил ответить, чтобы не подводить своего информатора. Уже два года как Бакеле был у него чем-то вроде наемного осведомителя. Услуга за услугу. Малиец сообщал ему всякую всячину, которую подслушивал мимоходом, орудуя тряпкой, а взамен журналист добивался через служащую префектуры (подкупленную билетами на встречи крупных команд) продления вида на жительство для многочисленных «кузин» из Бамако, которые останавливались в каморке его шпиона, устроенной в раздевалках.

— Это Франсуа Рошан из «Курье дю Миди».

Голос собеседника смягчился.

— Комиссар Варуа из уголовной полиции… Я читаю все ваши статьи.

Франсуа ответил ему в тон:

— Вам повезло. Я как раз перед сном продиктовал заметку о вчерашней встрече. Вы сможете пробежать ее утром за чаем…

Он прикинулся, что очень рад этому.

— …Но, кажется, там будет кое-чего недоставать.

— А что вам сказал этот черномазый?

— Что обнаружен труп.

В трубке помолчали, а потом полицейский произнес:

— Хорошо. Приезжайте посмотреть. Но предупреждаю: чтобы никого больше не было… Никаких коллег. Я делаю вам подарок, потому что хорошо к вам отношусь… — После небольшой паузы он добавил: —… И потому, что, возможно, вы мне понадобитесь.

Над стадионом с потушенными огнями поднимался легкий туман.

Франсуа показал свою карточку прессы полицейским, которые никого не пускали на стоянку. Один из них повторил его имя в свой «уоки-токи».

— Можете пройти.

Из полицейских машин, стоящих в стороне, летели по радио неслышные сообщения. Франсуа направился к группе людей, окруживших «мерседес», который стоял в конце площадки, зарезервированной для официальных лиц. Фотограф из службы документации делал снимки со вспышкой через переднее стекло. Освещаемая мгновенными проблесками машина казалась призрачной повозкой, уносящей мертвых в потусторонний мир. Может быть, потому, что Франсуа уже знал о покойнике в кабине. Он невольно вздрогнул под своим плащом. Темнота ночи начала рассеиваться. Мужчина лет сорока в джинсах, кожаной куртке и тяжелых ботинках подошел к нему, протянув руку.

— Варуа… Добрый день, или добрый вечер, как вам угодно.

«Скорая помощь» с мигалкой пересекла стоянку.

— Взгляните.

Полицейский отодвинулся. Человек лежал грудью на руле. Франсуа увидел его лицо в профиль.

— Черт возьми!

Он не мог скрыть своего удивления.

Варуа с удовлетворением наблюдал за произведенным эффектом.

— Раз вы здесь, опознайте его для протокола.

Журналист проглотил слюну. Он впервые так близко соприкоснулся с подобным кровавым происшествием.

— Виктор Пере… Казначей футбольного клуба Вильгранда. — Рошан быстро оправился от потрясения. — Как он погиб?

— От пули.

Франсуа только теперь заметил, что вся нижняя часть лица Пере размозжена.

— Убийство?

Комиссар полиции пожал плечами.

— На первый взгляд, скорее самоубийство. Его пальцы сжимали рукоять револьвера… Ствол был во рту. Парафиновый тест показал, что он сам нажал на спуск.

Размозженное лицо опиралось на левую руку, лежавшую на руле. Правая висела рядом с рычагом переключения передач, словно покойник собирался тронуться с места. Франсуа спросил:

— А где оружие?

— Отправили в лабораторию на экспертизу. Нам уже известно от госпожи Пере, что револьвер принадлежал покойному. Он его привез из Алжира — на память о добрых старых временах ОАС — и держал постоянно в запертом ящике письменного стола… Будет еще вскрытие. Но скорее для проформы. Это всегда делается в таких случаях.

Причина смерти вроде бы не вызывала сомнений. Но мотивы, побудившие Пере к этому отчаянному жесту, оставались неясными. И это, наверное, беспокоило Варуа.

— В общем, вас потревожили зря.

Комиссар уголовной полиции понимал юмор.

— Для Местного деятеля такого масштаба дежурные полицейские расстарались бы. Постелили бы красный ковер. Ведь он ворочал миллиардами, наш господин Пере… Вы это знаете лучше меня.

Больше спрашивай — что-нибудь да останется. Таков девиз каждого хорошего полицейского. Подошли двое санитаров с носилками. Варуа предупредительно открыл им дверцу кабины и продолжил, словно размышляя вслух:

— Вполне возможно, что он залезал в кассу… Классический случай… Вы усердно таскаете оттуда, пока ревизор не сунет нос в вашу цифирь… И тогда остается только один выход…

Прекрасно понимая, куда клонит собеседник, Рошан не мог удержаться от возражения.

— Не думаю… Конечно, Виктор Пере был казначеем спортивной ассоциации Вильгранда. Но любовь к футболу была у него в крови, и он готов был даже платить из своего кармана, когда речь шла о его главном увлечении. Я бы на вашем месте отбросил предположение о мошенничестве.

Равнодушный к этой посмертной хвале, казначей позволил людям в белых халатах извлечь себя из «мерседеса». Полицейский комиссар и Франсуа проводили его взглядами до машины «скорой». Спортивный журналист покачал головой.

— Покончить с собой как раз в тот вечер, когда его клуб вошел в число ведущих команд европейского первенства, — все это выглядит довольно странно. Даже если бы у него были самые большие неприятности на свете, все равно Пере, по-моему, дождался бы конца чемпионата… Оставалось всего каких-то две недели, чтобы узнать, сможет ли Вильгранд вытеснить марсельский «Олимпик» с первого места. И лишь тогда Пере мог бы с гордостью отправиться в рай.

Санитары засунули носилки в машину, и она тронулась, прерывисто сигналя. Варуа усмехнулся.

— Бывает, что протягивают ноги от избытка счастья. Может быть, наш добряк и молился на мяч. Но харакири человека, который ворочал ежегодным бюджетом в тридцать миллиардов сантимов, вызовет немало толков. И коли вы ручаетесь за его безупречную честность, то, может быть, у него найдут рак в последней стадии или установят, что он подцепил спид. Между нами: если причиной его смерти окажется, например, наследственная болезнь, то это, конечно, было бы наилучшим вариантом для спокойствия многих людей… Но боюсь, что я задерживаю вас и мешаю вернуться в постель.

— Вы полагаете, что я напишу обо всем этом?

Его собеседник вежливо кивнул.

— В противном случае вы бы меня разочаровали.

— Почему?

— Потому что надо найти причины этой смерти. И никто лучше специалиста не разберется в этих причинах.

Он отпустил Франсуа последний комплимент.

— Если вам повезет, то, может быть, вы сумеете объяснить, почему футбольный мяч превратился в пулю калибра 7,42, угодившую в голову этому бедняге.

Вернувшись к себе, Франсуа сразу же набрал домашний номер дежурного по редакции. Ответила его жена.

— Луи вызвали… Кажется, только что в больницу привезли труп казначея футбольного клуба.

У каждого есть свои шпионы. У Дюгона, наверное, имелись свои люди среди персонала клиники и морга, куда попадают жертвы трагических происшествий. Франсуа вдруг почувствовал, что его обошли. Он останется в стороне от всего, что касается сенсационно-событийной стороны смерти Виктора Пере. В лучшем случае его попросят написать спортивную часть некролога. И, может быть, несколько строк относительно возможных последствий этого для будущего состава руководства клуба… В памяти его всплыли насупленные лица президента клуба и мэра. Он позвонил Брюньону.

— Ты проявил пленку?

Тот прохрипел, что ранним утром нужно спать. Но все же сообщил, что фотографии уже сохнут.

— Посмотри, какие физиономии у Жомгарда и Малитрана на трибуне.

Через некоторое время фотограф снова взял трубку.

— Они похожи на двух псов, готовых сцепиться друг с другом. Не очень веселая картинка.

Франсуа положил трубку, снедаемый любопытством. Что-то не клеилось в руководящей команде. Ему показалось по меньшей мере странным то, что эти двое уделяли так мало внимания происходящему на поле, хотя исход поединка был еще неясен. Он пожалел, что Брюньон не направил на них объектив сразу после победного пенальти. Снимок мог бы многое сказать о настроениях, не связанных с матчем. Однако президент клуба и мэр-депутат всегда отлично ладили друг с другом. Сердечность их отношений выглядела до сих пор, если не считать вчерашней вечерней встречи в раздевалке, вполне искренней. Малитрану нужен решающий голос первого должностного лица Вильгранда при выделении ежегодной дотации клубу, а Жомгард не может обойтись без голосов любителей футбола, многие из которых расклеивают к тому же его плакаты во время избирательных кампаний и сдирают афиши соперников. Прекращение обмена услугами повредило бы и тому и другому. Франсуа подумал: «Интересно: была ли для них смерть Виктора Пере неожиданной?» Но тут же заключил: «Нет, речь, наверное, идет о печальном совпадении. Трения между людьми, которые постоянно общаются друг с другом, неизбежны, а казначей, разумеется, не объявлял заранее о предстоящем самоубийстве».

Он решил не копаться в грязном белье. Чтобы не пачкать рук. А может быть, сказались его беспечность и отсутствие честолюбия. К тому же он толком не представлял себе, каким образом здесь можно провести глубокое расследование. Существует большое различие между хроникером, прочувственно описывающим спортивные подвиги, и журналистом, который расследует политико-финансовые скандалы, чтобы пригвоздить виновников к позорному столбу, разоблачить их связи с уголовным миром. Два разных вида деятельности, которые находят выход на разных страницах газеты.

— Мяу!..

Були, растревоженный несколько раз во время сна, выразил свое недовольство, шмыгнув прямо в кухню и не потеревшись, как обычно, о ноги хозяина. Чтобы добиться прощения, Франсуа налил ему молока. Маленький красный язычок с наслаждением опустился в блюдечко.

«Дзинь! Дзинь!» Это было уж слишком. Кот ощетинился от возмущения и, подскочив, как ракета, скрылся в глубине квартиры. Рошан решил, что это Брюньон принес фотографии матча, и пошел открывать дверь.

Звонила она, а телеоператоры со своей аппаратурой стояли поодаль. Даже джинсы и простая белая блузка, облегающие ее стройную фигуру, казались сшитыми у хорошего портного. Она коротко представилась:

— Доминик Патти из отдела региональной информации, «Франс-3».

Ни одного слова извинения за беспокойство в столь ранний час. Только строгая вежливость человека, для которого главное — эффективность. У нее было крепкое, почти мужское, рукопожатие. Но запах тонких женских духов приятно тронул ноздри Франсуа.

— Добрый день. Мы готовим материал о самоубийстве Виктора Пере.

Должно быть, она считала излишним объяснять, почему решила побеседовать с ним. Разве он не специалист в области футбола? Его имя и адрес она, конечно, записала на всякий случай на дискету своего персонального компьютера рядом с именами эксперта по местной кухне и какого-нибудь искусствоведа. Он подумал с иронией, глядя на ее высокую грудь под легкой тканью: «Вот поколение, которому уже не нужны записные книжки. Я кажусь ей, наверное, ужасно старомодным». Она не спросила также, знает ли он о произошедшей драме. Иное говорило бы об отсутствии профессионализма. Эта девушка не допускала подобного ни для себя, ни для других. Она всегда была в состоянии полной готовности. Вдруг Доминик рассмеялась — чуть хрипловато и чувственно. Франсуа почему-то подумал о Марлен Дитрих, которая смеялась над профессором Унратом в «Голубом ангеле» (воспоминание, вынесенное из киноклуба).

— Когда вы решите, какую мне выставить отметку, укажите, пожалуйста, куда нам можно поставить камеру.

Позади нее откровенно посмеивались два телевизионщика. Они привыкли к грубоватым манерам своей предводительницы и к тому впечатлению, которое производила ее соблазнительная внешность. Будучи не в состоянии подчинить ее своим желаниям и, несомненно, уязвленные в своем мужском самолюбии, они брали реванш, радуясь смятению себе подобных и подозревая их в таких же помыслах.

— Входите.

Франсуа провел всю троицу с ее аппаратурой в гостиную. Не без удовольствия он заметил, что гостья удивлена обстановкой квартиры и незаметно провела рукой по потемневшему дереву комода. Она одернула звукооператора, который собирался поставить свой магнитофон на кабинетный рояль, под который танцевали вальсы, фокстроты и буги-вуги целые поколения Рошанов.

— Подложи что-нибудь, а то поцарапаешь.

Тот нехотя подчинился. Его напарник установил камеру и подсоединил софит. Доминик объяснила, чего она ждет от Рошана.

— Вы набросаете портрет покойного и расскажете о роли, которую он играл в клубе.

— Это все?

— Может быть, я попрошу вас прояснить поглубже тот или иной момент.

В этом можно было не сомневаться. Хотя речь шла о довольно безобидных вопросах, Франсуа заранее испытывал небольшое беспокойство. Он видел на экране телевизора, как Доминик Патти поджаривала на огне даже таких деятелей, которые были закалены в словесных схватках. И только небу было известно, что она сможет из него вытянуть против его воли. Но он, словно бросившись в воду, отважно ответил:

— Давайте начнем.

Доминик сама щелкнула хлопушкой перед объективом.

— Самоубийство Пере… Часть первая…

Она сказала, глядя в объектив:

— Никто еще не знает причин, которые заставили казначея футбольного клуба Вильгранда оборвать свою жизнь вчера вечером, во время матча против команды Сошо…

Ее пальцы с розовыми, покрытыми лаком ногтями коснулись нижней пуговицы на блузке. Это условный знак. Телеоператор наводит камеру на Франсуа.

— Мы обратились к Франсуа Рошану, чье имя известно всем любителям футбола, и попросили его рассказать нам о человеке, который так много сил отдал этому виду спорта.

Несколькими скупыми фразами хроникер «Курье дю Миди» и «Баллон д'ор» очертил путь Пере в руководящей команде клуба, подчеркнув его неизменную преданность своему делу.

— Нет незаменимых людей. Но ту пустоту, которая осталась после его смерти, трудно будет заполнить.

Пальцы дотрагиваются до второй перламутровой пуговицы. Телеоператор делает шаг назад, чтобы в кадр попала и ведущая.

— Ничто, кажется, не предвещало столь рокового события в тот самый день, когда команда Вильгранда вышла на общеевропейский уровень?

Франсуа инстинктивно попытался сузить поле расследования, обозначенное его собеседницей.

— Ничто, насколько мне известно. Но я не знаю подробностей ни личной, ни деловой жизни покойного. Единственная область, которая относится к моей компетенции, это непосредственно футбол. И события на поле интересуют меня больше, чем то, что происходит за кулисами.

Доминик показала улыбкой, что она, кажется, согласна с очерченными границами. Однако взгляд ее оставался пытливым.

— Но вы не можете намеренно закрывать глаза на то, что происходит вокруг…

— Конечно.

— В таком случае…

Франсуа слишком хорошо знал приемы ремесла, чтобы не заметить серию условных сигналов, подаваемых при помощи пуговиц. Пальцы остановились на третьей петле. Он отметил, что вышел из кадра: оператор взял крупным планом лицо журналистки.

— …Возможно ли, что акт отчаяния, совершенный Виктором Пере, связан с проверкой налоговыми органами бухгалтерских документов клуба?

Пальцы снова быстро спускаются к первой пуговице. Объектив мгновенно поворачивается, беря крупным планом лицо дающего интервью и бесстрастно фиксируя его черты. Он должен удивиться. Эксперт расписывается в своем неведении. На глазах у зрителей, ждущих скандала, разоблачается секрет. Понимая, что молодая женщина вела беседу лишь для того, чтобы нанести под конец этот вероломный удар, Франсуа внутренне негодует: «Негодяйка, добилась-таки своего».

Он стремится придать лицу спокойное выражение. Но слишком поздно.

По новому условному сигналу оператор вновь дает общий план, чтобы преуменьшить значение ответа. Но Франсуа, полный решимости парировать попытку манипулировать его именем, смягчает удар аргументами, которые лишают ситуацию драматизма.

— Эта информация требует подтверждения. Но я хотел бы отметить, что «Вильгранд» стал бы четырнадцатым по счету клубом, подвергнутым проверке налоговой службой в этом году. Таким образом, речь идет об обычной процедуре. И пока нет иных доказательств, ничто не позволяет вам утверждать, что совершались какие-то сомнительные операции. Поэтому было бы слишком опрометчиво связывать трагическую смерть Виктора Пере и обычную практику финансовых учреждений.

Довольный своей краткой речью, он заметил выражение досады в глазах Доминик. Его ответ прозвучал убедительно. Она дала сигнал завершить съемку.

— Спасибо.

Операторы стали складывать аппаратуру. Он ждал. Доминик зажгла сигарету, протянув Франсуа открытую пачку. Но он отклонил предложение, покачав головой.

— Надеюсь, вы не будете на меня сердиться?

Голубоватые кольца дыма цеплялись за каштановые локоны.

— Если вы не вырежете мои возражения при монтаже.

Ровное колечко дыма медленно поднималось к потолку.

— Вы думаете, что я способна на это?

Она действительно была очень хороша. Були осторожно просунул свои усы в приоткрытую дверь гостиной. Он рассматривал непрошенную гостью с таким видом, словно колебался, надо ли прятать когти или нет. Франсуа выложил все, что было на душе, чувствуя в то же время, что судит несколько пристрастно.

— Вы, я думаю, относитесь к числу тех, кто ради красного словца не пожалеет и отца. Мне кажется, вы вполне могли бы отправиться за интервью к премьер-министру шаха в тюремную камеру, перед тем как его расстреляют.

Он намекнул на подвиг одной журналистки в Тегеране, ставшей с тех пор знаменитой телеведущей. Некоторые из ее завистливых коллег несправедливо утверждали, что она способна побеседовать даже с мертвецом — лишь бы тот был фотогеничен. Но собеседница Франсуа не смутилась, сославшись на профессиональные требования.

— Люди, которые видят меня на экране, имеют право знать. Такова моя роль. Даже если она не всегда меня устраивает. Я готова воздать хвалу любой идиллии, если вам такая известна… Но не говорите мне, что это мир спорта. Здесь ворочают слишком большими деньгами…

Одним прыжком кот оказался между ними и изогнулся, требуя ласки. Доминик рассмеялась.

— Если бы вы были таким добрым, каким хотите казаться, то не любили бы кошек. Они жестоки, коварны, себе на уме…

Она нагнулась и потрепала животное по черной шерсти. Продолговатые кошачьи глаза блаженно зажмурились от прикосновения ее пальцев. Кот замурлыкал от удовольствия. Доминик подняла глаза на Франсуа.

— Они к тому же распутны. Поэтому я предпочитаю их собакам. Мне не нравится, когда лижут руку, которая бьет.

Она выпрямилась.

— Ну что ж… До свидания.

Доминик ушла, оставив его немного ошарашенным этой смесью обаяния, расчетливости, иронии и дерзости. Франсуа набрал номер домашнего телефона президента футбольного клуба Вильгранда, чтобы проверить слухи о приезде фининспекторов. Женский голос ответил:

— Нас нет дома. Оставьте сообщение, и мы позвоним вам по возвращении. Говорите после звукового сигнала.

Оставив свое имя и координаты, он решил попытать счастья, позвонив в клуб. Но и там ему не повезло.

Работая на бегу синхронно руками и ногами, ровно дыша, Франсуа стремился ни о чем не думать. Как обычно по утрам, он пересек старый город. Быстрое, равномерное движение превращало фасады домов в калейдоскоп архитектурных форм минувших времен. Он выбежал на новый кольцевой бульвар, позволивший машинам огибать город. Не обращая внимания на автомобильный поток, который светофоры регулярными волнами выплескивали на мостовую, Франсуа мерил пространство, легко касаясь ногами земли. Его тело, привыкшее к этим ежедневным усилиям, гармонично двигалось, и он не пытался ускорить темп. Его обогнала группа велосипедистов в ярких облегающих комбинезонах. Сам он обошел толстяка в сиреневом костюме, которому, наверное, кроме сауны рекомендовали бег, чтобы растопить лишние килограммы жира. Превозмогая себя, почти в обмороке, несчастный упорно тащил их, как Сизиф свой камень. Франсуа, забыв о ночном беспокойстве и утреннем визите, которые оставили ощущение какой-то тревоги, словно летел по воздуху, вбирая всю невидимую энергию космических излучений.

Черный капот автомобиля поравнялся с ним. Подавшись неожиданно влево, «пежо» с длинной гибкой антенной подрезал его и прижал к тротуару. На секунду Франсуа показалось, что он вдруг попал на съемки гангстерского фильма. Какое-то предчувствие овладело им. Но вместо автомата «скарфейс» в открытом заднем окошке показалось лицо комиссара Варуа. Полицейский отметил, что Рошан инстинктивно вытянул руки вперед, будто защищаясь.

— Вы что-то слишком нервничаете.

Франсуа глубоко вздохнул, чтобы успокоиться.

— После того зрелища, которое вы показали мне сегодня ночью, есть от чего. Не так ли?

Комиссар усмехнулся:

— Трупы — это мой хлеб. А труп Виктора Пере был еще в приличном состоянии. Если бы я вам рассказал, в каком виде их иногда находят…

— Спасибо. Не хочу. Вы тут проезжали случайно?

— Мы какое-то время ехали за вами. Я всегда восхищался марафонцами.

— Рад это слышать. Но сомневаюсь, что вы следовали за мной только для того, чтобы немного подбодрить.

— Действительно. Вы знаете, что ваш друг Бакеле решил вернуться в свою хижину в Бамако?

Видимо, Доминик Патти и полицейский ходили в одну и ту же школу. Обучаясь ударам ниже пояса. Никогда малиец не уехал бы из Франции без достаточных на то причин. Или, может быть, его заставили.

— Вы его выслали?

Варуа казался искренне огорченным.

— Это не мой стиль. Я стою за равные права арабов или черномазых, как и овернцев или бретонцев. К тому же если нет подписи под свидетельскими показаниями, то это беспорядок. По халатности у Бакеле забыли взять подпись, и поэтому невозможно закрыть дело.

Он правдоподобно вздохнул.

— Что вы хотите?.. Это бюрократия с большой буквы… Чистенькое, явное самоубийство… А мы не можем отправить его в архив, потому что какой-то чернокожий испугался злых духов.

— Вы думаете, что ему кто-то угрожал?

Комиссар пожал плечами.

— По правде говоря, я не вижу, кто бы это мог быть, кроме призрака бедного Виктора Пере.

Франсуа спросил себя, знает ли комиссар о возможной финансовой проверке бухгалтерии клуба Вильгранда. Он решил не намекать на это.

— Так чего вы хотите от меня?

— Если вдруг он пришлет вам почтовую открытку, дайте мне знать. Только для порядка.

Это не была угроза. Но что-то похожее на нее. Финальная реплика, продуманная заранее, ибо машина сразу же рванулась с места и исчезла за поворотом. Появилась еще одна группа разноцветных велосипедистов. Заметив остановившегося бегуна в трусах и кроссовках, один из них бросил на ходу:

— Что, папаша?.. Спекся?

— Эта стела, посвященная мученикам Сопротивления, поможет нам навсегда сохранить в памяти принесенные ими жертвы.

Стоя перед жителями поселка, Луи Жомгард, опоясанный трехцветным шарфом, аккуратно сложил листок с текстом своей речи и спрятал его во внутренний карман костюма, сшитого одним из лучших парижских портных. Возможно, мэр сохранит ее для другого подходящего случая.

Духовой оркестр, состоящий из мужчин и женщин в возрасте от пятнадцати до семидесяти семи лет, в одинаковых фуражках с изображением лиры, исполнил туш.

Две мажоретки в коротких юбочках, едва прикрывающих худые детские ноги, с опереточными киверами на голове несли венок из бессмертника, шагая впереди того, кого все называли «месье депутат». Они поднесли венок к мраморной доске, напоминающей о героизме троих партизан, расстрелянных нацистами у стен школы. На самом деле с ними расправились французы-колаборационисты. Но кто будет обращать внимание на такие мелочи через полсотни лет? Стало хорошим тоном считать, что все население Франции как один человек было полно решимости сопротивляться оккупантам. Зачем раздражать избирателей, которые совсем не желали, чтобы им напоминали об их прежних слабостях или ошибках?

Стоя в последнем ряду небольшой толпы, Франсуа говорил себе, что хотя и после полувекового забвения, но все-таки действительно стоило сделать это для тех парней, которые погибли в двадцать лет. Даже если эти запоздалые почести имели целью лишь позволить избраннику от департамента пожать побольше рук… Несомненно, именно он предложил проголосовать за выделение необходимых сумм из средств генерального совета. В поселке уже был памятник солдатам, павшим на поле брани в 1914–1918 годах. И местные жители охотнее истратили бы деньги на новую клумбу, чтобы получить на конкурсе звание «самого красивого поселка Франции». Особенно если учесть, что партизаны были «посторонними»: они приехали из Марселя.

Зазвучали барабаны.

Взяв венок руками в белых перчатках, Жомгард положил его под тремя фамилиями, выбитыми золотыми буквами, и отступил на несколько шагов.

Труба пропела «Честь павшим».

Жандармы и пожарники в блестящих касках вытянулись по стойке «смирно». В толпе обнажили головы. Волнующие, печальные ноты растаяли в воздухе.

Наступила минута молчания. Только где-то вдалеке был слышен собачий лай. Каждый стремился выразить скорбь, думая о чем-то своем. Франсуа был доволен, что, потерпев неудачу в поисках президента футбольного клуба, он пролистал последние номера «Курье дю Миди». На одной из страниц, посвященных событиям в коммунах, была опубликована заметка, приглашающая жителей на эту церемонию. К счастью, другим журналистам подобная мысль не пришла в голову. После матча большинство уехали в Париж — еще до того как стало известно о самоубийстве Виктора Пере. А Дюгон, считая, что речь идет о бытовой драме, вел расспросы среди членов семьи. Рошан удивился, что даже местные телевизионщики не прислали никого для репортажа. Оглянувшись по сторонам, он нигде не увидел Доминик Патти и ее помощников. Франсуа почувствовал одновременно облегчение и разочарование. Когда он думал об этой молодой женщине, то испытывал какое-то смутное и не столь уж неприятное беспокойство, она и притягивала, и раздражала его. Ее отсутствие было непонятно. «Она так же, как и я, обратила бы внимание на официальные заявления Жомгарда». Но потом он решил, что это не должно его волновать и что она, наверное, разыскивает Пьера Малитрана, которого как президента клуба в первую очередь должны касаться смерть казначея и налоговая проверка.

Новый сигнал трубы прервал общее молчание.

Теперь можно было расслабиться. Все оживились и, наверстывая упущенное, стали разговаривать. Франсуа подошел к группе людей, окруживших парламентария. Выражение досады, тотчас же подавленное, промелькнуло в глазах депутата, когда он увидел журналиста.

— Мой дорогой Франсуа… Вот не ждал встретить вас здесь, вдали от храмов, посвященных богу Футболу.

Один из его спутников воскликнул:

— Он, наверное, пришел нам сообщить, что Марсель получит наконец хорошего пинка!

Все громко расхохотались. Рошан пожал окружающим руки, не объясняя причины своего появления здесь. Депутату-мэру Вильгранда было трудно таким образом отказать, ссылаясь на обстановку, в интервью, которого Франсуа и не просил. Мэр объявил:

— Приглашаю всех выпить вина в честь этого события. Нас ждут в «Оберж де ла Лез».

С минуту Луи Жомгард колебался, не зная, как поступить с Рошаном. Не лучше ли выпроводить докучливого гостя? Их взгляды встретились. Парламентарий прочитал в его глазах спокойную уверенность. Но вне футбола он, наверное, не очень-то большой умник. За стаканом его нетрудно будет нейтрализовать. Депутат решился.

— Идемте чокнуться с нами, старина.

Затем, показав на плащ, вечно болтающийся на руке Франсуа, он добавил, стремясь завоевать симпатии весельчаков:

— Если только вы не боитесь перно так же, как дождя.

Слегка угодливый всеобщий смех подтвердил, что он попал в цель. Дав понять, что незваный визитер относится к числу трезвенников, он в немалой степени подорвал его репутацию в глазах тех, кто считал, что умение выпить — важное качество настоящего мужчины.

«Оберж де ла Лез» — единственное питейно-табачное заведение в городке, который за десятилетие лишился своей начальной школы, почты и бакалейной лавки, на смену коим пришли школьные автобусы, послеобеденный прием корреспонденции и кооперативные автолавки.

Толпу страждущих встретила батарея стаканов, выстроившихся, как на параде, на стойке бара. Дородная хозяйка с уложенными в прическу волосами, накрашенным ртом и обведенными голубоватой краской глазами работала за четверых. Перно разбавляют водой со льдом. Чокаясь «за здоровье», гости звякали стаканами, окликали друг друга, приятельски хлопали по плечам. Тот, от кого ждали чудес, ибо его избрали потому, что он обещал творить чудеса, выслушивал длинный список крестьянских жалоб: нехватка воды, экспортные квоты, отвод земель под скоростную железную дорогу, чрезмерный импорт английской баранины и испанских персиков.

— Скажите им там, в Париже, что наше терпение лопается.

Жомгард, думая о другом, рассеянно выслушивал эти сетования, которые он знал наизусть. Наконец, раздраженный словами одного «ультра», требовавшего закрыть границы для всего, что идет от соседей, он примирительно сказал:

— Согласен. Но когда вы захлопываете дверь у кого-то перед носом, то она оказывается закрытой с обеих сторон.

Его слова несколько успокоили собеседников, ибо, ругая английских животноводов, они в то же время были рады продавать им корма для скота. Даже если это способствует увеличению производства мяса, которое они проклинают, поскольку оно конкурирует с их собственным производством. Кроме того, многие тайно закупают партии дешевых андалузских или каталонских фруктов, а потом ловко перепродают их на оптовом рынке в Париже по высокой цене, гарантированной маркой «Продукция Прованса». Обернувшись, чтобы поставить пустой стакан на стойку, мэр-депутат оказался лицом к лицу с Франсуа, который поджидал его, потягивая из своего бокала.

— Я предполагаю, что вы приехали поговорить со мной о трагической смерти этого бедного Пере… Единственное, что могу вам сказать, я был потрясен, как и все.

— Речь идет не только об этом.

Жомгард нахмурился.

— О чем же еще может идти речь? — Он попытался уйти от разговора по существу, пошутив: — Может быть, вы хотите, чтобы я прокомментировал нашу вчерашнюю блестящую победу?

Рошан не позволил ему уклониться от ответа.

— Я предпочел бы, чтобы вы сказали несколько слов о налоговой ревизии, которая происходит сейчас в спортивном клубе Вильгранда.

Несмотря на все свое самообладание, мэр резко вздернул подбородок, словно уходя от апперкота.

— Кто вас информировал?

Франсуа, не показывая вида, торжествовал. Его предположение подтвердилось.

— Это не важно.

В глазах парламентария вспыхнул гнев, и, вопреки своим демагогическим манерам, он отмахнулся от очередной жалобы избирателей.

— Вы видите, что я разговариваю!

Услышав подобную отповедь, остальные не настаивали и отошли в сторону, чтобы выпить еще стаканчик, недоброжелательно глядя на «постороннего», который похитил у них депутата. Жомгард смотрел на Франсуа с таким видом, словно говорил: «Ну вот, теперь мы можем поговорить вдвоем».

— Мы хотели дождаться результатов, прежде чем делать заявления для прессы. С согласия, разумеется, представителей финансовых органов, которые предпочли бы работать, будучи свободными от давления средств массовой информации. В этом нет ничего скандального. Плохо только, что произошла утечка информации.

Франсуа вздохнул с деланным сочувствием.

— Это хлеб для «Канар аншене».[10]

— Мне кажется, что ядовитые анонимные заметки — это не ваш жанр.

— Вы правы. Но моя профессия состоит в том, чтобы информировать читателей.

Это был точно такой же ответ, который он сам услышал от Доминик Патти, когда упрекал ее в том, что она готова на все ради сенсации. Роли поменялись. Он кусал губы. Мэр-депутат заметил его мимолетное смущение и попытался обратить это в свою пользу.

— Вы не относитесь к числу журналистов, вынюхивающих скандалы или откапывающих всякое дерьмо для листков, которые специализируются на сенсациях. Поверьте мне, если вы захотите дать публикацию, последствия которой нельзя предугадать, то рискуете навлечь на себя много неприятностей… Например, это может вызвать враждебность игроков, с которыми вы должны по долгу службы постоянно встречаться. Представьте себе, что будет, если они объявят вам бойкот.

Рошану было нетрудно вообразить, что тогда произойдет. Если доступ в раздевалки и на тренировки ему будет закрыт, то скоро он окажется безработным. Подумав про себя: «Меня предупредили», он тем не менее продолжил:

— Раньше или позже, но об этом все равно узнают.

Зал постепенно пустел. Никто не хотел припоздняться. Хозяйка стала собирать пустые стаканы, оставшиеся на столах. Жомгард уступил.

— Хорошо. Но это будет неофициальный разговор.

Это означало, что если он сочтет необходимым, то открестится от всех слов, которые могут быть ему приписаны в газете.

— Договорились.

Шахматная партия могла начаться. Депутат сделал первый ход.

— Вы, надеюсь, не считаете, что я способен на злоупотребления?

Франсуа подумал, прежде чем ответить. Он имел право не спешить. Нет, непорядочность мэра-депутата не имеет отношения к деньгам. Он, скорее, похож на продавца дождя, получающего вознаграждение в виде почестей.

— В финансовом отношении нет… Может быть, потому, что с вашим именем вам не требуется вести такую избирательную кампанию, как другим, чтобы собрать голоса.

Ничья. Взгляд журналиста упал на орденскую ленточку депутата. Он решил разрядить обстановку и произнес высокопарным, глухим и гнусоватым голосом Сатюрнена Фабра, одного из популярных французских актеров довоенного кино, фильмы с которым он любил иногда просматривать на видеомагнитофоне.

«Я так верила ему… У него был орден Почетного легиона».

Мэр-депутат рассмеялся.

— Ну что ж, и на том спасибо. Проводите меня до машины.

Они шли рядом по опустевшей главной улице поселка. Кошки дремали на солнце. Окна были раскрыты, позволяя видеть семьи, собравшиеся за столом. Стук вилок смешивался с пулеметной стрельбой, звучавшей из телевизора. Было время дневных известий. В Хорватии шли бои. Какая-то собачонка с лаем бросилась на них и потом долго бежала следом вдоль ограды.

— Этот бедняга Пере совершил много неосторожных шагов. И его театральное исчезновение ничего не исправит.

Франсуа не скрыл своего скептицизма.

— Это не такой уж оригинальный случай, когда всю ответственность возлагают на покойника. Казначей был только винтиком в руководящем комитете. Не говоря уж о том, что президент Малитран не из тех, кого можно водить на поводке, а ревизор подтверждал годовые отчеты. И если были допущены какие-нибудь нарушения, то тут должны быть замешаны многие, причем довольно заметные люди.

Рошан не сказал ничего больше, но подтекст был ясен: и муниципалитет, то есть и сам мэр, должен был бы контролировать, как используются общественные средства, выделяемые в форме субсидий.

Жомгард хорошо понял, о чем идет речь.

— Согласен. Нам следовало проявлять больше бдительности. Но вы знаете — так же, как и я, — что футбольная команда сегодня — это прима-балерина каждого более или менее значительного города… поэтому, боясь ее потерять, смотрят сквозь пальцы на, может быть, несколько расточительный образ жизни… Так поступают все клубы.

Приступ гнева заставил его повысить голос.

— Крупные клубы таких городов, как Марсель или Монако, все время набавляют цену, стремясь собрать самую блестящую команду, чтобы привлечь спонсоров и рекламу. Из-за них мы вынуждены платить даже средним игрокам тридцать миллионов сантимов в месяц — столько же, сколько получают кинозвезды.

Они подошли к «ситроену», припаркованному на стоянке перед церковью. Венок из бессмертников, возложенный к мемориальной доске перед школьной стеной в память о трех бедных парнях, погибших за «поющее завтра», казался теперь забытым и жалким. Подумать только: всю свою политическую карьеру этот деятель построил на их спинах, размахивая, как флагом, именем своего родителя, замученного в фашистском застенке! И все для того, чтобы теперь покрывать какие-то грязные махинации, а может быть, и кое-что посерьезнее. «Тебе все-таки придется повертеться».

— А вы не могли бы сказать о сути? Остальное я знаю, и мне не хотелось бы вас долго задерживать.

Франсуа разговаривал довольно нелюбезно. Но мэр-депутат, уже сидевший за рулем, не протестовал. Он опустил стекло кабины. Его лицо вдруг показалось Рошану усталым и состарившимся. Словно раздираемый противоречивыми чувствами, тот нервно вертел в пальцах ключ зажигания. Ему, несомненно, хотелось поскорее уехать. Немного нагнувшись, Франсуа ждал с почтительным и оттого еще более раздражающим видом. Жомгард решился.

— Во-первых, игрокам, бывает, дают беспроцентную ссуду, которую они никогда не возвращают. Таким образом, с этих денег налог на доходы не уплачивается. Финансовые органы считают, что речь идет о скрытых заработках… Во-вторых, некоторым посредникам выплачивались значительные суммы, хотя они не выполняли никакой работы. Это называется «фиктивным счетом», предназначенным для того, чтобы покрывать кое-какие незаконные расходы. За вычетом комиссионных, выплаченных посредникам, деньги наличными возвращаются в кассу клуба.

Он включил стартер, давая понять, что беседа окончена. Мотор загудел.

— А кто был в курсе этих дел, кроме Пере?

Роскошный лимузин чуть вздрогнул и тронулся с места.

— Во всяком случае, не я.

Мэр не очень-то ловко дал понять, что другие могут быть не столь чистенькими, как он сам.

В пятнадцати километрах от Вильгранда, на вершине холма, опоясанного рядами кипарисов и похожего на пейзажи флорентийцев, поднимаются вековые стены старинного дома из тесаных камней. Уже издали виден его фасад, увитый сиреневыми бугенвилиями с подрезанными побегами, узкие окна, к которым тянутся огненные языки бигноний.

Оливковые деревья с изломанными ветвями и металлической листвой, словно откованной искусным кузнецом, окружают бассейн, наполненный голубой водой. Время от времени ее колышет, пуская волны, установка «джакузи» — единственная уступка соблазнам двадцатого века. Кажется, что невидимые нити поддерживают бассейн на фоне нетронутой природы.

На этой высоте воздух напоен ароматами лаванды, тимьяна и розмарина. Слышится стрекотание кузнечиков, позвякивание бубенчиков в стаде овец, доносится с церковной колокольни звон колокола, отбивающего время.

У подножия холма простираются, насколько хватает глаз, виноградники.

Во время цветения здесь разливается розово-голубая симфония красок. А когда солнце сделает бархатистыми персики и окрасит груши, висящие в зелени, словно сережки, и те начнут источать сладковатый, навязчивый аромат, вызывая почти плотское желание надкусить их сочную мякоть, среди ровных, вытянутых как по линеечке шпалер начинает колыхаться множество рук, осторожно снимающих созревшие плоды.

Пасторальная картина оглашается печальными песнями сезонных португальских рабочих, гортанными возгласами жен, дочерей и сыновей бывших французских солдат-алжирцев (этих отщепенцев «алжирского Алжира», которым Франция спустя более четверти века смогла предоставить лишь гетто из бараков старого военного лагеря, когда-то построенного неподалеку). Иногда у подножия этой поистине Вавилонской башни вспыхивают ссоры между бедняками всех цветов кожи, привлеченными сюда ненадежным заработком, но ради которого, по крайней мере, не следует сообщать ни место своего постоянного жительства, ни номер страхового свидетельства. Уже с самого раннего утра у ворот толпятся, ожидая найма, арабские женщины в накидках, длинноволосые и черноглазые португальцы с матовой кожей.

Когда сбор урожая в разгаре, пейзаж напоминает цветные иллюстрации к «Истории очень счастливой жизни герцога де Берри», пахнущие землей Прованса, острыми восточными сосисками и чуть-чуть гашишем.

Пьер Малитран — хозяин этого обширного владения, окруженного высокой стеной. Проникнуть внутрь можно через маленькую решетчатую калитку, примыкающую к большим узорным воротам с железными позолоченными завитками и столбами в палладианском стиле.[11]

Рошан поставил свою машину возле полдюжины других автомобилей, на которых приехали местные корреспонденты крупных парижских газет. Столичные редакции не сочли нужным прислать своих лучших репортеров ради события, связанного всего лишь с добровольным уходом из жизни без видимых причин второразрядного провинциального деятеля. Виктор Пере был только одним из колесиков спортивной ассоциации Вильгранда. Местное радио прислало своего корреспондента, а телевидение вообще не было представлено. Но как только Франсуа появился у калитки, его остановил коллега из «Курье дю Миди».

— Двоим здесь делать нечего.

Тут не было ничего удивительного. Франсуа и Дюгон никогда не симпатизировали друг другу. Может быть, потому, что были очень непохожи. Редактор рубрики происшествий был приземистым и полноватым, а специалист по футболу — высоким и сухощавым. Дюгон постоянно искал крупное «дело», которое наконец могло бы прославить его перо и подтвердить право на место, соответствующее его достоинствам. За двадцать лет работы у него накопился изрядный запас желчи, и его бесило то равнодушие, с которым товарищ по редакции воспринимал свою известность.

— Может быть, ты считаешь, что сумеешь добиться большего?

Он показал на двух здоровых парней в рубашках с изображением летящего супермена — они поигрывали мускулами по другую сторону узорчатой решетки.

— Вентёй попробовал залезть потихонечку. Привет, Урго.

У одного из журналистов, томившихся рядом, на скуле красовался наклеенный крест-накрест лейкопластырь.

— Насколько я понимаю, вас не пускают к Малитрану?

Гот излил свою досаду.

— Этот мерзавец передал нам через своего человека, что считает неуместным делать какие-либо заявления до похорон, которые должны состояться в понедельник… Но нам надо зарабатывать свои бабки, поэтому…

Из дома вышла служанка, неся стаканы и две бутылки розового вина на подносе, и направилась вниз по аллее. Дюгон, склонный все видеть в мрачном свете, пробормотал:

— И в довершение всего он имеет наглость предлагать нам пить его отраву.

Проникновенные, волнующие аккорды великолепной «Концертной симфонии» Моцарта наполняли гостиную. Слишком глубокая, чтобы ее можно было переложить на современный манер, она смогла избежать той участи, которая постигла произведения великого маэстро из Зальцбурга, превращая их в музыкальный фон для ресторанов, гостиничных вестибюлей или, еще хуже, общественных туалетов.

Устроившись на спинке кресла, где Франсуа пил приготовленный по-итальянски кофе (три глотка концентрированного напитка в крошечной чашечке), Були тер лапой у себя за ухом с бесстрашием канатоходца, который чувствует себя как дома, вися над пропастью.

Рошан не задержался у ограды холма Луветьер,[12] названного так потому, что последний опустошитель местных стад был убит здесь вскоре после окончания войны 1914 года. Теперь он пытался объяснить самому себе, почему же ему так не хотелось сообщать Дюгону подтвержденную мэром-депутатом новость о финансовой ревизии в клубе. Конечно, это было изменой корпоративному духу. Даже если многое их разъединяло, они все-таки работали в одной редакции. Хотя Дюгон и был ему неприятен, этот «брюзга» (так прозвали его секретарши за постоянные придирки) все-таки был профессионалом. Он быстро выжал бы все из этой информации, подчеркнув скандальные моменты, способные увеличить тираж газеты. И в случае необходимости употребил бы сослагательное наклонение, чтобы не навлечь на себя судебное преследование за клевету.

Может быть, именно это всемогущество газет, которым достаточно поместить на первой странице имя подозреваемого, чтобы общественное мнение уже считало его виновным (даже если потом где-то внутри номера появится маленькая заметка, снимающая все подозрения), внушало больше всего отвращения Рошану. Журналисты типа Дюгона похожи на линчевателей. Это отнюдь не те, кто ищет правды любой ценой. К последним Франсуа отнес бы, наверное, Доминик Патти: в конце концов, думал он, ее усилия достойны похвалы, коль скоро направлены к высокой цели.

Чтобы не углубляться больше в эти лестные для журналистки «Франс-3» размышления, не столь уж свободные от влияния ее внешности, он приготовил себе вторую чашку кофе и поискал иные оправдания своему отступлению от редакционных правил.

Найти их было нетрудно. Деятельность французских футбольных клубов все еще регулировалась законом 1901 года, который запрещал получать прибыль обществам, созданным не для извлечения дохода. Словно футбол все еще оставался только делом любителей. Французские клубы оказались в худшем положении, чем иностранные, функционирующие, как настоящие коммерческие компании. Вопреки устаревшему законодательству, это было вполне логично, ибо забивать голы стало профессией и деньги хлынули на футбольное поле.

Телевизионные трансляции матчей, рекламные щиты вдоль трибун (которые, попав в поле камеры, стоят меньше, чем рекламный ролик), звезды футбола, облепленные товарными знаками и превращенные в рекламные «сэндвичи», — все стало источником финансовой манны небесной.

Но право на нее получают только те, кто сможет привлечь широкую публику, численность которой благодаря телевизионному экрану возрастает бесконечно. Единственный путь к этому — выигрывать. Обеспечивая вместе с тем эффектное зрелище. Одна только результативность «не работает», как говорят газетчики. Нужно также уметь себя подать. Подобно оперному тенору, который не может сегодня исполнять свою арию, стоя как столб перед декорациями, футболист становится актером в костюме Арлекина, сопровождая каждый забитый гол демонстративными жестами, достойными немого кино.

Это странный рынок, где рабы разъезжают в автомобилях миллиардеров. Нападающих и защитников покупают в период так называемых «переходов», которые для футбола то же самое, чем когда-то была торговля черным товаром в портах Луизианы.

Французские клубы, живущие на основе законодательной «придумки», которая запрещает им вкладывать в дело больше денег, чем получено сборов, и распределять дивиденды среди потенциальных акционеров, вынуждены выпрашивать муниципальные субсидии, нечто вроде замаскированного подаяния, что делает их уязвимыми для всевозможного давления. Необходимы огромные суммы, чтобы сформировать команду, способную противостоять другим клубам как в национальных, так и международных встречах. Только так можно заинтересовать рекламодателей. Кроме того, клубы постоянно подвергаются шантажу со стороны игроков, которым конкуренты обещают золотые горы и налоговые послабления. Поэтому они вынуждены соглашаться выплачивать им часть астрономических заработков таким образом, чтобы не оставлять никаких следов.

Руководители клубов — скорее жертвы, чем виновники такой извращенной системы. Она заставляет их фальсифицировать бухгалтерские документы. А значит, открывает путь для многих иных махинаций, поскольку трудно удержаться на скользком склоне, на котором и оказался теперь президент клуба Вильгранда Пьер Малитран.

Все это не нравилось Рошану, который хорошо знал два увлечения этого человека. Во-первых, фруктовые культуры, селекционированные и улучшенные в парниках Луветьера. Малитран лишь сожалел, что тенденции производства ведут к обеднению качества продукции, ограничению ее разнообразия. Такое же место в его сердце занимал футбол. Ему случалось даже использовать, особенно не афишируя этого, свои собственные средства, чтобы переманить выдающегося игрока, на которого зарились крупные клубы. Не забывал он и о будущем. С той же заботой, с которой он пестовал свои груши, яблони и землянику, Малитран, как щедрый меценат, оказывал покровительство футбольной школе Вильгранда, мечтая сделать ее питомником для первоклассных игроков.

«Нет полностью невиновных, — думал Франсуа. — Но, может быть, нужно прощать некоторые грехи, совершенные ради хорошего дела?» Используя случай самоубийства для затравки, разные дюгоны, работающие в средствах массовой информации (где, как и везде, есть люди и добрые, и злые), были бы рады наброситься на человека, подорвать репутацию которого казалось особенно соблазнительным, ибо до сих пор все ему давалось слишком легко. Однако что касается его, Франсуа Рошана, то он не станет участвовать в подобной расправе, если не удостоверится, что наказание было заслуженно.

Когда он вернулся в гостиную, Були с презрительной бесцеремонностью заканчивал свой туалет, сидя в уже освободившемся кресле. Взгляд его блестящих зеленых глаз предупредил, что если его прогонят, то он немедленно сбежит на крышу.

Остаток дня Рошан провел за статьей для журнала «Баллон д'ор» о минувшем матче. Надо ли говорить, как красочно описал он пенальти, принесшее победу Вильгранду! Его стиль, украшенный гиперболами, воспринял что-то от эпического пафоса Антуана Блондена, воспевающего подвиги мучеников велосипедных гонок. Но таковы требования жанра. В сознании любителей разных видов спорта чемпион — всегда чуть-чуть безумец, сверхчеловек, способный превзойти самого себя.

Раздался звонок.

Брюньон принес фотографии. Они вместе стали отбирать снимки для журнала. Брюньон цедил прямо из горлышка холодное пиво, одну бутылку за другой, рассказывая последние новости.

— Было запрещено снимать Пере в морге. Там стояли полицейские. Нам сказали, что это было бы неприлично.

Малитран тоже ссылался на приличия, отказываясь делать заявления для печати. Похоже, это стало модной фразой. Открывая третью бутылку, фотограф показал на снимок официальной трибуны, где президент футбольного клуба и мэр-депутат глядели друг на друга довольно прохладно.

— Посмотри-ка: у них тут такой вид, будто что-то не клеится. Это как раз тот момент, когда третий отправился «гулять в одиночку». Тебе это о чем-нибудь говорит?

У Франсуа были свои догадки, но он позволил Брюньону продолжать.

— «Пари-Матч» отстегнул бы кругленькую сумму за этот снимок. Глядя на него, можно предположить, что Пере сделал себе харакири, потому что в семейке разыгралась ссора.

К счастью, во всем, что находится за пределами кадров видоискателя, Брюньон был не очень-то силен. Рошан одернул его.

— Если ты им предложишь это фото, мы больше не будем работать вместе.

Гость смотрел на Рошана, вытирая пену с верхней губы.

— Ты думаешь, что можно получить больше, немного подождав?

Возможный барыш был лучшей гарантией его молчания. Франсуа принял таинственный вид.

— Посмотрим… Я дам тебе зеленый свет. Ты ведь меня знаешь, не так ли?

Успокоившись, фотограф ушел. Было уже пятнадцать минут восьмого — время региональных новостей. Франсуа включил телевизор… В здании налоговой службы сделали специальный вход, чтобы инвалидам было удобнее входить в помещение… Театр «Звук и свет» показал пещеру, где после отмены Нантского эдикта укрывались камизары…[13] Непьющая и некурящая столетняя жительница департамента, еще полная сил, собирается отпраздновать свой юбилей. В этот день она позволит себе глоток шампанского… Благодаря антициклону небо останется ясным… Заключительные титры… Никаких следов интервью, которое взяла у него Доминик Патти.

Немного подумав, Франсуа поискал через Минитель[14] телефон молодой женщины. Номер был в открытом списке. Раздался далекий гудок. На другом конце сняли трубку.

— Это Франсуа Рошан.

Он услышал немного хрипловатый смех, который непроизвольно вызвал у него в памяти ее образ.

— Я ждала вашего звонка.

Он почти не удивился. Она была достаточно догадлива, чтобы предчувствовать его реакцию.

— Наша беседа не прошла.

— Она и не пройдет.

— Почему?

Снова короткий смешок. Но на этот раз — словно над самой собой.

— Говорят, что-то случилось в лаборатории и вся пленка оказалась засвеченной.

Он помолчал, переваривая сказанное. Она иронически заметила:

— Вы еще у телефона?

Франсуа ответил:

— Я думал, что вы будете сегодня утром на открытии Жомгардом мемориальной доски в память расстрелянных.

— Я и собиралась. Но в последний момент меня отправили снимать сюжет о новой станции очистки воды. Кажется, не нашлось ни одной другой свободной съемочной группы и эта тема не могла подождать.

Все было так, словно в потемкинской деревне начали переставлять декорации. (Фаворит Екатерины Великой хотел показать ей в благоприятном свете жизнь россиян и приказал воздвигнуть на пути царицы во время ее путешествия нарядные фасады домов, скрывающие жалкие избы. Когда последняя карета проезжала мимо, бутафорские постройки разбирали, везли вперед, срезая повороты, и сооружали на новом месте.) Во всяком случае, Рошану все меньше нравился тот спектакль, который кое-кто собирался ставить.

— Нам надо увидеться.

Доминик не возражала.

— Где?

— Зайдите выпить стаканчик ко мне, раз вы уже знаете дорогу.

Она отказалась, ответив опять насмешливо:

— Я никогда не захожу к холостякам в нерабочее время.

Они встретились на террасе пивной «Эсперанс». Вечер был теплым. Доминик надела обычные джинсы и красный блейзер с позолоченными пуговицами. Его безупречный покрой и цвет, гармонировавший с ее каштановыми волосами и карими глазами, придавали ей элегантность, которой позавидовали бы многие более изощренно одетые женщины. Франсуа повесил свой любимый плащ на спинку соседнего стула.

Их строгий стиль, слегка старомодный, если говорить о Франсуа, мало вязался с обликом других посетителей, одетых в тенниски, футболки, те же джинсы (но утратившие форму) и шорты. В глубине зала гремел голос Костарды, председателя клуба болельщиков.

— Послушайте меня… Пере был не очень-то крут…

Остальное тонет в звуках музыкального автомата, куда кто-то сунул очередную монету. «Джонни захандрил». Официант принес им по кружке пива. Они чокнулись улыбаясь.

Франсуа спросил:

— Кто вам дал информацию о ревизии?

Доминик стала торговаться.

— Услуга за услугу.

Помолчав, он ответил, надеясь, что узнает от нее больше.

— Хорошо. Жомгард мне подтвердил, что футбольный клуб попал в поле зрения налоговой инспекции.

Она глубоко вздохнула, словно почувствовав облегчение.

— А мне позвонил кто-то позавчера поздно вечером. Незнакомый мужской голос…

Он возмутился.

— И на такой ерунде вы меня провели?

Она успокоила его.

— Он назвал мне гостиницу, где два инспектора из Парижа останавливаются раз в неделю, выдавая себя за финансовых служащих… Это точно. Я даже узнала через уборщицу, в каком они номере. Кажется, они действуют очень аккуратно.

Франсуа удивился.

— Почему же тогда вы не сообщили эту новость?

Чуть поморщившись, она дружески улыбнулась.

— Мне нужно было подтверждение. Именно этому нас учат в школе журналистики, не так ли?.. Всегда проверяй те или иные сведения. И лучше два раза, чем один.

Она вновь стала серьезной.

— Заинтриговав кое-кого из нашей братии, я убедилась, что даже самые осведомленные ничего об этом не знают. Кроме того, мне нужен был человек, с которым люди, непосредственно затронутые этим делом, согласились бы разговаривать. Я навела справки. Малитран и Жомгард относятся к вам с большим уважением. И я подумала, что они скорее поделятся своими заботами со специалистом по футболу, чем с пронырливой невеждой, которую лучше выставить за дверь. Как видите, я была права.

Довольная тем, как ловко она его использовала, молодая женщина рассмеялась с откровенным цинизмом. Если бы на ее месте был кто-нибудь другой, Франсуа встал бы и распрощался. Но его волновали ласкающие низкие ноты ее грудного голоса. Чтобы оправдать свое желание остаться, он предпочел восхититься этой работой профессионала. Хотя и сделанной за его счет. Доминик почувствовала, что он уступает.

— Представители финансовых органов уже пришли к каким-нибудь выводам?

Он коротко рассказал ей о своей беседе с мэром-депутатом. Заметив, что последний, кажется, хочет, подобно Понтию Пилату, умыть руки, возложив всю ответственность на покойного Виктора Пере. Она зажгла сигарету. Колечки дыма стали медленно подниматься к неоновой вывеске. Наверное, Доминик немало потренировалась, чтобы пускать эти зыбкие завитки.

Когда он закончил, она нахмурилась.

— Здесь что-то не сходится.

Он почувствовал волнение. Если его собеседница попала в ту же точку, нужно будет рассказать ей о своих сомнениях.

— Пере был предпринимателем на стройках. Там постоянно используют неучтенных чернорабочих. Поэтому я не думаю, будто он мог застрелиться лишь потому, что налоговые инспекторы обнаружили тайные выплаты некоторым игрокам.

Именно здесь было уязвимое место всех объяснений смерти Пере. Франсуа достаточно хорошо знал этого человека: тот много повидал в жизни. Только во времена ОАС он едва унес ноги в Алжире от специальных агентов полиции, посланных Парижем, чтобы подавить волнения среди «черноногих». Вряд ли инспекция по труду не штрафовала его за использование незаконной рабочей силы на многочисленных площадках принадлежащей ему строительной компании. Казалось совершенно неправдоподобным, чтобы Виктор Пере решился пустить себе пулю в лоб из-за того, что, с его точки зрения, было лишь мелкими грешками, едва ли способными привести к суду. Тем более в качестве казначея футбольного клуба. В стране, где все мечтают, как бы уклониться от налогов, это лишь подняло бы его престиж в глазах поклонников кожаного мяча: ведь он действовал ради величия клуба Вильгранда. Даже осужденный, Пере считался бы мучеником и героем. Доминик сказала:

— В понедельник мы узнаем, имел ли он раньше такого рода неприятности.

Они рассуждали одинаково. Франсуа изложил другие гипотезы, упомянутые комиссаром Варуа.

Она ответила:

— Если причиной его рокового решения была неизлечимая болезнь, это показало бы вскрытие, и прокурор объявил бы о закрытии дела. Что касается любовных переживаний, то в его возрасте из-за этого не сводят счеты с жизнью.

Франсуа заикнулся было о том, что сердцу не прикажешь и его порывы иногда непредсказуемы. Но, с уверенностью молодости, не знающей сомнений, она отмела подобные предположения.

— Если бы у него была какая-либо постельная история, кто-нибудь уже поживился бы на этом.

Дюгон, например, с удовольствием расписал бы все это. Его проза была бы нашпигована сальными, скабрезными подробностями. Она добавила, словно догадываясь о его мыслях:

— И, кроме того, сентиментальные истории в духе «Франс Диманш» — не мой жанр.

Франсуа был рад, что она исключила поиски на этом пути. Он всегда был склонен к определенной нравственной чистоте. Даже делая вид, что не верит в ее существование. Так, бывает, относятся к Богу: отрицают его существование, но взывают к Нему. Он решил выложить все карты на стол.

— Не знаю почему, но я намерен докопаться до дна этой истории. Вы не хотите мне помочь?

Доминик раздавила окурок в пепельнице.

— Почему бы и нет?.. Но не говорите, что вам нравится моя горячность или что я вам очень симпатична.

Теперь настала очередь Рошана рассмеяться.

— Я видел, как вы отделывали одного мэра с этой историей, где речь шла о карьере, его вредном влиянии и земельных участках… Бедняга!.. А кроме того, вы должны расплатиться за то, что так ловко меня надули.

Молодая женщина оценивающе взглянула на него.

— Вы думаете, что не в состоянии расследовать это дело в одиночку?

— Нужные для этого навыки не приобретают на футбольных полях и в раздевалках. Здесь можно разузнать лишь о тайных изъянах команды в канун какого-либо матча или об обязательствах игроков, которые в руководящих сферах предпочитают держать в секрете до момента переходов. И я скромно признаю, что в таком деле, где замешаны деньги и наверняка политика, найти нить Ариадны — скорее ваша компетенция, чем моя.

Это признание ее талантов не оставило равнодушной Доминик, но она возразила:

— Не стоит меня умасливать.

— Я лишь отмечаю то, что есть.

И он добавил, чтобы быть откровенным до конца:

— То, что мы рискуем открыть, может быть, не всем придется по вкусу.

Она непроизвольным жестом отвела это предостережение.

— Что касается телевидения, то я одной ногой уже на улице… Зять этого мэра побеседовал с нашим региональным директором в ресторане. В результате я, оказывается, была необъективной… И между нами: то, что вымарали наше интервью, показывает, что мои акции не пошли вверх. На «Франс-3» намечается сокращение штатов, и я не сомневаюсь, что буду в числе первых. Немного раньше, немного позже — все равно… Я сказала себе, что буду работать на гонорарах, вольным стрелком… Поэтому мы можем начать уже сейчас.

Она с вызовом взглянула на него.

— Но предупреждаю… Я согласна вместе работать, но не спать…

В ее нарочитой вульгарности было что-то ребяческое. Словно она произносила запрещенные ругательства. В качестве ответа он удовольствовался тем, что протянул ей руку. Она с серьезным лицом пожала ее, чтобы скрепить их союз, придав этому жесту торжественность масонского обряда.

— Нужно поймать Малитрана до похорон.

Он стал было говорить о запертой решетке, крепких охранниках и команде собратьев по перу, дежурящих у входа.

Доминик поднялась.

— Я заеду за вами утром в шесть часов. У меня есть идея.