Пенальти

6

Среда…

Накинув на плечи купальный халат, Карло Авола отдал свою руку в распоряжение маникюрши отеля, а сам диктовал тем временем Лие параграфы контракта с Синатрой относительно его последнего турне по Европе. Пиа работала с факсом. Хотя было еще довольно рано, не больше девяти часов утра, очаровательные, словно райские птицы, секретарши, казалось, только что сошли со страниц модного журнала.

Импресарио привык к двуличию, с одной стороны, сама любезность и радушие, а с другой — верность закону «омерты», этому безжалостному кодексу мафии, которая извратила содержание понятия «честь» и поставила его на службу своим злодеяниям. Оговаривая пункты договора, призванные защитить интересы Аволы от любой выходки знаменитого певца, он в то же время не забывал о двух слишком любопытных журналистах.

Через Вернера, своего шофера и телохранителя, он потребовал накануне от Фабио, убийцы Виктора Пере, навести справки и получил подтверждение, что фоторепортера Доминик Патти не существует и возможность какого-либо совпадения исключена. Есть только журналистка с такой фамилией — именно та, которую они пытались использовать в своих целях через телефонные звонки.

Утешительная новость состояла в том, что день назад ее уволили с телевидения за неподчинение распоряжениям руководства.

Похожий на ангелочка молодой убийца, о котором сказали бы, что он «живьем попадет в рай», и который подвизался в Вильгранде под видом продавца фирмы по сбыту автомобилей «ланчия», разузнал и о Брюньоне, постоянном спутнике спортивного журналиста на футбольных полях. Фабио встретился с ним и, щедро заплатив за труды, заказал срочно фотографии последней модели своей машины, конкурента «альфа-ромео», якобы для рекламы в «Курье дю Миди». После этого для мафиози с золотым кольцом в ухе нетрудно было затащить любителя «божоле» в ближайшую забегаловку.

Разгоряченный бутылкой вина, которую осушил почти он один, Брюньон выслушал похвалы своему профессиональному мастерству и не замедлил похвастаться техническими подвигами, на которые был способен. Например, тем, какого потребовала от него одна девица, которую притащил позавчера к нему его приятель Рошан и которую он с удовольствием уложил бы в свою постель.

Тотчас Авола (он ничего не знал о Давиде и его талантах взломщика электронных кодов) послал Вернера по адресу Франсуа, а Фабио — к Доминик. Он приказал понаблюдать за ними и, если окажется возможным, заполучить, не привлекая внимания соседей, пленку со снимками, сделанными в «Оберж де ля Рок». Прибегнув, если будет необходимо, и к насилию.

Но эти усилия оказались тщетными. Несколько ночных звонков подтвердили, что оба журналиста не возвращались домой.

Карло не мог себе ни на минуту представить, что те, кого он выслеживал, находились как раз в это время рядом с ним, этажом ниже, и, сдерживая гнев, он прикидывал последствия, которые может иметь преждевременное разглашение некоторых банковских сведений для осуществления планов «благородного общества» и для его собственного будущего. Но он еще не знал худшего: раскрытия компьютерами организационной структуры Люксембургской генеральной инвестиционной компании. И что еще более важно: обнаружения головы этой финансовой гидры на Сицилии. Если бы он это знал, то действовал бы соответствующим образом. Ему нетрудно было бы сообразить, что журналисты захотят сохранять собранные данные до тех пор, пока расследование не будет закончено, и обеспечить себе таким образом эксклюзивные права. Вполне было вероятно поэтому, что никто, кроме них, ничего не знает. Можно было также принять быстрые и решительные меры, чтобы заставить навсегда замолчать нежелательных свидетелей. В этом случае посланник мафии не колебался бы ни секунды и дал бы зеленый свет профессиональным убийцам на мотоциклах, которых нетрудно найти среди подонков больших городов.

Для Аволы это было бы вопросом жизни и смерти.

Если бы человек из Таормины узнал, что весь хитроумный механизм, предназначенный для того, чтобы придать респектабельный вид миллиардам, полученным от торговли наркотиками, азартных игр и проституции, оказался под угрозой разоблачения, Карло Авола мог бы заказывать молитву за упокой своей души.

Возможно даже, что дон Джузеппе воспользовался бы случаем показать пример и устрашить многочисленных финансистов, ставших рабами этих денег-хамелеонов: он позволил бы виновному поцеловать свою руку, перед тем как предать пытке, которую сообщники окрестили «инкапареттати» («связанная коза»). Обреченного опутывают скользящими петлями так, что он сам медленно душит себя своими собственными движениями.

По сравнению с этим по-восточному изуверским истязанием приговор «пососать ствол люпары» показался бы милосердным.

Но Франсуа и Доминик спасало то (по крайней мере сейчас), что Карло, привыкший иметь дело с крупными международными органами печати, смотрел на этих провинциальных журналистов, как на мелкую сошку. Ему и в голову не приходило, что они смогут в своем расследовании прибегнуть к столь сложным методам, как компьютерное пиратство.

«Коза ностра» не доверяет никому. Одна рука следит за другой. Один глаз стережет другой. И более чем где-либо надо всем царит закон: «Убирайся, а я сяду на твое место», применяемый с крайней жестокостью. Поэтому, опасаясь, что поднятый шум может дойти до слуха «крестного отца», импресарио решил повременить, когда Вернер и Фабио известили его по радиотелефону из своих машин, что оба журналиста наконец появились.

Молодая женщина зашла на несколько минут в свою квартиру, а потом, взяв дорожную сумку, отправилась куда-то в своем «ренджровере». Спортивный журналист также только заскочил к себе, а затем вышел и уехал на такси но направлению к вокзалу. В обоих случаях все произошло слишком быстро, и те, кто со вчерашнего дня поджидал их, не смогли попытаться изъять путем угроз фотографии, сделанные Брюньоном. Было слишком много свидетелей. Оба довольствовались тем, что устремились в погоню, и теперь ждали новых указаний.

Импресарио, расположившийся в лучшем номере городской гостиницы, продолжал исполнять свою роль организатора зрелищ, пышных праздников, танцев и музыки, призванных дать толпам возможность временно отвлечься от своих повседневных забот, и одновременно постоянно поддерживал связь с теми, кто по его приказу был готов пытать, калечить и убивать.

По одну сторону — блестящие побрякушки, по другую — кровь.

Лия снова передала ему трубку. На том конце провода был Вернер.

— Этот тип собирается отправиться скоростным поездом в Париж.

— Не отпускай его.

Авола был твердо убежден в преданности этого немца, выполнявшего обязанности шофера и телохранителя не потому, что они были связаны какими-то дружескими чувствами. А потому, что он располагал свидетельскими показаниями и отпечатками пальцев, которые изобличали этого образцового слугу как автора ряда вооруженных нападений и убийств в Берлине. Эти документы неминуемо попали бы в руки правосудия, если бы вдруг произошло несчастье с тем, кто хранил их в банковском сейфе: его вскроет следователь в случае смерти владельца. Кроме того, белокурый силач не относился к числу «людей чести». «Коза ностра» вербует в свои ряды исключительно уроженцев Сицилии, а «каморра» — неаполитанцев. А потому он был лишен той слепой преданности преступному клану, которая заставляет мафиози соглашаться с самым ужасным приговором — даже тем, который осуждает его на смерть. Чтобы не попасть на всю жизнь в беззвучную камеру образцовой германской тюрьмы, у этого уголовника не оставалось иного выхода, как стать между Карло и наемными убийцами, если бы обстоятельства изменились и «благородное общество» вынесло Аволе смертный приговор. А это всегда было возможно — из-за какой-нибудь случайной причины или войны кланов. В таком случае Авола мог надеяться получить передышку и заключить сделку с властями, выдав в обмен на их защиту своих прежних друзей.

Лучше было все предусмотреть заранее…

Позднее раздался еще один звонок. На этот раз вызывал Фабио.

— Девка только что оформила билет до Сиракузы через Рим. Она садится в самолет, который сейчас вылетает.

Импресарио размышлял недолго. Доверять мафиози с золотым кольцом в ухе так же, как берлинскому головорезу, он не мог. Мнимый продавец автомобилей был всего лишь бесчувственной машиной для убийств, послушным орудием в руках «крестного отца». Его обязательно нужно было заменить, пока тот не заподозрил, что случилась какая-то осечка. Авола прикинулся равнодушным.

— Оставь ее. — И добавил с ноткой вполне правдоподобного раздражения: — Я бы предпочел, чтобы эти фотографии появились позже. Но это не имеет большого значения. Возвращайся. Ты мне нужен.

Фабио не стал спорить.

— Чао. Я еду.

Карло повесил трубку, довольный тем, что нейтрализовал Фабио хотя бы на время. Но его охватила тревога, что этой потаскухе нужно в Сиракузе? Почему она отправилась не в Палермо, Катанию или Мессину, крупные города, где могла бы рассчитывать собрать кое-какие сведения о Карло Аволе? Почему именно Сиракуза? Холодный страх стал заползать ему в душу. Как далеко позволило зайти двум журналистам знание номера счета в «Чейз Манхэттен Бэнк»? Недооценив их, он допустил ошибку. Надо было действовать. И без промедления. Почему Сиракуза?

Он отпустил Лию и Пиа, сославшись на необходимость закончить свой туалет. Они ушли, две хрупкие и соблазнительные статуэтки на изящных каблучках. За их фривольной внешностью скрывалась потрясающая работоспособность. Впервые, с тех пор как он их нанял, Авола задумался над тем, что они представляют собой в действительности (поведение другой красивой женщины подтолкнуло его к этой мысли). У них не было никаких привязанностей, кроме как друг к другу. Всегда готовые к работе, строгие статуэтки в платьях от Диора или Кристиана Лакруа. Их внешность была обманчива. Они выдавали себя за уроженок Турина. Он не проверил, нанимая их на работу, действительно ли они из столицы Пьемонта. Авола знал, что мафия никогда не требовала клятвы от женщин, но теперь он вдруг проникся уверенностью, что его очаровательные секретарши ее принесли. Они, как отражение в зеркале, походили одна на другую. Настолько, что он различал их только по браслетам, которые им подарил. И теперь он подозревал, что зеркала отражают фальшивый образ.

Лия и Пиа могли быть Парками, приставленными Организацией к его судьбе, готовыми в любой момент перерезать ее нить, если получат приказ. И, словно Икар, чьи восковые крылья растопились, когда он слишком приблизился к солнцу, Карло, поднявшийся из жалких закоулков Сицилии, допустил ошибку, стремясь к очень яркому свету. Он вызывал зависть, злобу и ненависть людей, которые только и ждали от него какой-нибудь ошибки, чтобы сбросить в небытие. Обычная судьба в том мире, где жены и матери, несмотря на жаркое солнце, чаще всего носят темные траурные одежды, словно стремясь обмануть злую судьбу, заранее внушив ей, что они уже вдовы или страдают душой и телом.

Он сделал огромное усилие, чтобы прогнать охвативший его страх перед неизбежным роком, словно в какой-то трагедии из жизни мафии. Сицилия, этот огромный итальянский остров, расположена всего в нескольких часах плавания от Греции. А там античных героев, несмотря на их доблесть, всегда ждала мрачная участь, ибо они были обречены на нее богами или принесены им в жертву.

Обведя взглядом вокруг и увидев обстановку своего роскошного номера, он пришел в себя. «Я Карло Авола. Друг самых знаменитых в мире звезд. И тот, кто их создает… Какие-то мелкие писаки из глубин французской провинции не смогут стать мне поперек дороги». Вынужденный хитрить с «коза нострой», он решил действовать по законам Сицилии. Доверившись людям своей крови. Тем, кто обязан ему своими красивыми домами в деревнях, где с утра до вечера мужчины всех возрастов стоят у стен на площади, дожидаясь неизвестно чего. Он набрал номер Сиракузы и дал поручение собеседнику, который отзывался на имя Дино.

После Лиона скоростной поезд еще более ускорил ход. Пейзаж за окном стал размытым и неуловимым. Станций не было видно. Поезд скользил в огромной прямолинейной выемке.

Сидя во втором классе, Франсуа, весь поглощенный своими мыслями и чтением газет, едва обратил внимание на пассажира, поднявшегося в вагон вслед за ним в Вильгранде. Похожий на немца человек лет сорока с короткими светлыми волосами, подтянутый, в строгом темно-сером костюме, чуть похожим на униформу, устроился в соседнем купе и сделал вид, что интересуется только расплывчатым пейзажем за окном.

Выйдя из здания аэровокзала в Сиракузе, где температура оставалась приятной благодаря кондиционерам, Доминик сразу же почувствовала тяжелую влажность воздуха, насыщенного запахами близкой Африки.

Была половина четвертого. Самое жаркое время.

В этот час большинство итальянцев, живущих южнее Рима, еще предаются послеобеденному отдыху. Журналистка направилась к веренице такси, стоявших в прозрачной тени пальм. Водители, прикрыв лицо шляпой, надвинутой на нос, или раскрытой газетой, дремали за рулем, откинувшись на спинку кресла.

— В редакцию газеты «Коррьере», пожалуйста.

Когда она пересаживалась в Риме, то позвонила по телефону бывшему сокурснику по школе журналистики. Тот ей сообщил, что договорился для нее о встрече в редакции газеты восточного побережья. Она села на заднее сиденье машины, протертое почти до дыр. Бесцеремонно разглядывая красивую пассажирку в зеркало, шофер включил зажигание и покатил по дороге, ведущей в древний город, соперничавший в античные времена с Афинами и Карфагеном.

Вслед за такси тронулся с места стоявший неподалеку «фиат».

Его водитель, невысокий сухой человечек с тонкими черными усиками на чисто выбритом бритвой парикмахера лице, стоял за минуту до этого у выхода для пассажиров, прибывающих из столицы. He было ничего проще, чем узнать молодую женщину, которую ему описал родственник, знаменитый импресарио Карло Авола. Ему он был обязан тем, что получил договор на поддержание порядка и продажу напитков во время музыкального фестиваля, который каждую весну проводится на сцене античного греческого театра, превращенного когда-то римлянами в арену цирковых игр. Они проделали здесь два тоннеля: один для гладиаторов или христианских мучеников, другой — для хищных зверей из Африки.

Франсуа вышел из здания Лионского вокзала.

Не обращая внимания на вереницу такси, которые выстраиваются каждый раз к прибытию скоростного поезда, он спустился в метро. Рошан пользовался им во время кратких посещений берегов Сены. Ему нравился этот «котел», где перемешиваются представители всех социальных классов и наций, с мельканием станций, музыкантов, мнимых инвалидов и мелких торговцев в подземных переходах.

Стоя на платформе в сторону Нейи, он заметил, не придав сначала, как и в скоростном поезде, этому значения, атлетически сложенного немца, прибывшего также из Вильгранда. Когда подошел поезд, он сел в следующий вагон. И также вышел на станции Пале-Ройяль, а потом перешел вслед за Франсуа на платформу в сторону Шоссе-д'Антен. Выйдя на поверхность и идя но тротуару вдоль магазина «Галери Лафайетт», журналист почувствовал, что за ним следят. Чтобы удостовериться в этом, он остановился перед одной из витрин магазина. В стекле Франсуа увидел отражение белокурого субъекта. Тот остановился на другой стороне бульвара Османн и осматривался вокруг, словно хотел сориентироваться. Рошан пошел дальше, решив, что сможет затеряться в толпе, всегда многочисленной в этом квартале. Незнакомец последовал за ним и, торопясь, даже пересек улицу на красный свет, чтобы не потерять журналиста из виду.

После монотонного воздушного путешествия, прерванного лишь короткой остановкой в Риме, теперь, по дороге от аэропорта до Сиракузы, Доминик отдалась очарованию Сицилии, не замечая, что за ней следят (как и за ее союзником в Париже). Яркий, почти оранжевый свет заливал все вокруг. Небольшие дома и пыльная дорога слепили своей белизной. Обожженная солнцем равнина была окружена синевато-темными холмами. Резкость тонов лишала пейзаж перспективы, превращая в сочетание плоских изображений, напоминающее коллаж. В стороне виднелись руины древнегреческого храма, от которого остались только обрубки колонн и открытый фасад, будто нарисованный на вертикальном небе. Рассчитывая на хорошие чаевые, водитель перечислял по дороге все места, которые должен посетить турист, достойный этого звания. Названия звучали, как строфы эпической поэмы.

— Дворец Акреид… Фонтан Чиане… Некрополь Панталика.

Она обернулась, чтобы взглянуть через заднее стекло на эти исторические достопримечательности. Журналистка заметила, что зеленый «фиат», выехавший со стоянки аэропорта вслед за ними, благоразумно тянется сзади, не обгоняя и не пересекая разделительной белой линии, как это делало большинство других автомобилей. Доминик похвалила про себя шофера за его осмотрительность, столь необычную для Италии. Но сама она предпочитала «спортивную езду». Мощный мотоцикл с двумя седоками в черных монолитных касках появился позади них, обогнал, почти задев такси, и исчез за поворотом, опасно наклонившись в крутом вираже.

Они достигли предместья города, миновали дебаркадер, промчались но мосту над внутренней гаванью и въехали в старый город, построенный на острове.

«Фиат» по-прежнему следовал за ними. И мотоцикл «кавасаки» снова вдруг появился сзади, когда они миновали портовые сооружения, но Доминик больше не обращала на это внимания.

Франсуа набрал номер домашнего телефона Варуа, записанный на визитной карточке, которую тот оставил во время своего внезапного посещения после похорон Виктора Пере. Вспомнив об обещании полицейского, он решил обратиться к нему за помощью, чтобы избавиться от этого типа, который присосался словно пиявка. Рошан ни в коем случае не хотел довести его за собой до прежней страховой конторы Жан-Батиста де Лa Мариньера на улице Тэтбу. Он спрашивал себя, не приставлен ли к нему полицейский филер?

На другом конце провода раздался звонок. Рошану повезло: кто-то снял трубку.

— Варуа слушает.

— Это Франсуа Рошан. Я нахожусь в Париже, в баре, который расположен в начале улицы Лафайетт.

Кто-то спустил воду в расположенном рядом туалете. Шум льющейся воды заглушил неясный гул в зале. У Франсуа было немного монет, и он перешел прямо к делу.

— Скажите, вы приказали следить за мной?

Тот удивился.

— Зачем? Потому что вы уехали?.. Но оба дела сданы в архив — самоубийства… А проблемы футбола уголовную полицию не интересуют.

Спортивный журналист подробно описал субъекта, который следил за ним от Вильгранда и который, очевидно, прогуливался сейчас перед кафе, где укрылся Рошан. Последовала короткая пауза, и Франсуа подбросил в автомат еще монеты. Потом прозвучал ответ.

— Это описание не похоже ни на одного человека из наших служб. Слушайте, старина… Не выходите из бистро. А я позвоню сейчас коллеге с набережной Орфевр,[34] который мне обязан одной услугой. Вас освободят от этого субъекта. А пока сядьте где-нибудь за столиком, откуда вам будет видна улица.

Две юношеские команды боролись друг с другом на тренировочном поле, выкладывая все свои силы. Эти ребята в футболках и бутсах были полны решимости ни в чем не уступать взрослым в глазах иностранца, о котором говорили, что он хочет спасти футбольный клуб Вильгранда, находящийся под угрозой, вложив в него много денег. И что от них ждут спектакля, который заставит его поверить в будущее клуба. Поэтому юные таланты показывали все, на что они способны: били по мячу, делали финты, атаковали, обводили, передавали мяч, контратаковали. Утирая иногда носы и всхлипывая, чтобы не расплакаться, когда слишком болезненно сталкивались с противником.

Весь руководящий комитет клуба, за исключением Пьера Малитрана, которого не известили о матче, окружал ниспосланного провидением гостя, стоявшего у центральной линии поля. Арбитр и боковые судьи руководили встречей. Видя своих отпрысков на поле, счастливые родители (в основном матери, но многие отцы попросили, чтобы им сообщили по телефону о результатах матча сразу же после финального свистка) ободряли играющих криками и советами, представляя себе дорогого сыночка в образе будущего Платини.

Авола рассеянно смотрел, как подается угловой. Он уже начал терять терпение: от его подручных не было никаких вестей, хотя он оставил Лие и Пиа свои координаты. Лишь в середине игры какой-то негр (это был Шамба) потянул его за рукав и сообщил, что его просят к телефону.

Авола закрыл за собой дверь кабинета и схватил телефонную трубку.

— Я слушаю.

— Это Дино… Она вошла в редакцию «Коррьере».

— Ты узнал, с кем она там встретилась?

Разговор шел по-итальянски. Это помогло бы, если бы рядом оказалось чье-то нескромное ухо.

— Привратник мне сказал, что у нее назначена встреча с одним журналистом… Это миланец.

В его словах сквозило презрение человека с юга к северянам. Карло прикинул риск. Лучше было действовать решительно, пока не станет слишком поздно и эхо этого визита не достигнет ушей человека из Таормины.

— Дино…

— Я слушаю…

— Могу я рассчитывать на тебя?

— Как на себя самого, Карло.

— Тогда займись ею. Чтобы подумали о преступлении насильника. Сделай — и ты не пожалеешь.

— Хорошо. А миланец?

— Пусть это будет примером для тех, кто болтает слишком много.

— Считай, что его уже нет, Карло. Baciamu li manu a vossia.[35]

Импресарио повесил трубку и вернулся к началу второго тайма. Он считал, что сын его сестры не допустит никакой оплошности. Уже по одной той причине, что падение Карло Аволы прозвучит похоронным колоколом для всех мужчин их клана. Таков безжалостный закон «коза ностры». Кровь того, кто оступился, должна быть пролита до последней капли.

Действительность бывает похожа на вымысел. Глядя на этого массивного субъекта, наблюдавшего за входом в кафе с противоположной стороны улицы, Франсуа чувствовал себя так, словно очутился в фильме Хичкока «Смерть идет по пятам».

А потом все произошло так, словно в боевике.

Рядом с блондином, на полосе, предназначенной для движения автобусов, остановилась обычная легковушка. Из нее вышли одетые в штатское два инспектора уголовной полиции (Франсуа был уверен, что это полицейские). Один скользнул за спину подозрительному типу. Другой обратился к нему, показав свою карточку, перечеркнутую трехцветной полосой. По движению его губ Рошан догадался, что он произнес: «Полиция!»

Франсуа подумал, что надо будет поблагодарить Варуа за быстрые и эффективные действия, и воздал самому себе хвалу за то, что сумел вовремя отреагировать и поставить того в известность. «Ты становишься настоящим профессионалом».

— Проверка документов.

Вернер постарался скрыть охватившую его панику (может быть, что-то случилось с его хозяином и теперь обрушился Дамоклов меч, которым тот грозил ему с момента поступления на службу?). Он подчинился и протянул свой паспорт. Полицейский стал медленно перелистывать страницы, покрытые штемпелями виз, и отметил:

— Вы много путешествуете.

Нельзя было вести себя слишком податливо. Еще несколько часов назад Карло Авола чувствовал себя превосходно. Но даже если предположить худшее, улики, подтверждающие участие шофера-телохранителя в нескольких преступлениях, совершенных в Берлине, не могли попасть в руки правосудия так быстро. Немец возмутился.

— Разве это запрещено?

Собеседник успокоил его.

— Нет. Просто я вам завидую. Мы вот только на этом месте и топчемся.

— Ну, я могу идти?

— Одну минутку.

Полицейский, который зашел сзади, обыскал Вернера. Тот пытался успокоиться, говоря себе, что речь идет о случайном происшествии. Еще двадцать минут назад он сам не знал, что окажется в этом месте. Увы, сыщик обнаружил в его правом кармане браунинг. Лицо полицейского сразу стало суровым.

— Это меняет дело.

Белокурый атлет проклял себя за то, что взял с собой пистолет на всякий случай… Увы, ошибка уже сделана. Но все равно обвинить его не в чем.

— У меня есть разрешение на ношение оружия. Мой наниматель, господин Карло Авола, относится к числу театральных деятелей, которые подвергаются угрозам со стороны всякого рода лиц.

Достав из бумажника разрешение, он протянул его собеседнику, который рассмотрел его со всех сторон, а затем обратился к напарнику, который по-прежнему держался за спиной подозреваемого:

— Ну, что ты думаешь?.. Отпустим его с нашими извинениями?

Известный трюк: один добрый, другой злой. Бывший берлинский налетчик хорошо был с ним знаком. Этим приемом пользуются все полицейские на свете. В ответ прозвучала классическая реплика, которой и следовало ожидать:

— Если бы не этот приказ о контрольных проверках, я бы не возражал. Конечно, месье не похож на арабского террориста. Но приказ есть приказ. Месье придется поехать с нами для проверки. Это не займет много времени.

Инспектор, стоявший перед Вернером, беспомощно развел руками.

— Мне очень жаль. Но таковы правила.

Весь номер выглядел довольно фальшиво. Но что стояло за ним? Шофер-телохранитель не смог удержаться от вопроса, показав на текущий мимо них поток людей.

— Но почему же именно я?

«Злой» ответил:

— Это как опросы общественного мнения. Мы вылавливаем наших клиентов наугад.

Вернер не верил ни одному сказанному слову. Но что было делать? «Добрый» был столь любезен, что даже открыл перед ним заднюю дверцу автомобиля и сел рядом. Браунинг он оставил у себя.

Машина тронулась.

Оглянувшись, когда она отъезжала, Вернер увидел мужчину в плаще, который вышел из бара и удалился спокойным шагом. Поняв наконец, откуда был нанесен удар, он подумал, не замахнулся ли Карло Авола на слишком важную птицу? У этого типа полицейские были в кармане.

Гудящий вентилятор напрасно гонял воздух в небольшой комнатушке, которая служила кабинетом Чезаре Павеси. У пего было смуглое лицо и полноватая фигура, облаченная в бежевый полотняный костюм — безупречный, несмотря на струйки нота, от которого при малейшем движении одежда прилипала к телу… Он повесил телефонную трубку.

— Все в порядке. Вам забронирован номер в «Вилла Полити». Это лучший отель в Сиракузе. Большая патрицианская вилла, расположенная в парке.

Доминик поблагодарила и выждала несколько минут. Она видела, что итальянский коллега сделал все, чтобы потянуть время. Он сходил к автомату за прохладительными напитками. Позаботился о том, чтобы она удобно провела ночь. Теперь он вздохнул, поправил на столе ручки и бумаги. Подошел к двери и закрыл ее — несмотря на жару. Взглянул на окно, словно стремясь удостовериться, что его голос не будет услышан другими сотрудниками. И, несмотря на эти предосторожности, стал почти шептать, перейдя наконец к сюжету, который интересовал гостью.

— Вы хотите знать, кому принадлежит «Банко де Сиракуз»? В административном совете вы найдете только цвет сицилийской знати или местных именитых граждан, преуспевших в делах… Что касается клиентов… Нигде еще в Италии, за исключением Палермо или Трапани, которые также находятся на нашем острове, вы не найдете большего числа вкладов. Зачастую несколько вкладов делает одно лицо, и вкладчики здесь всех возрастов… Но странность заключается в том, что, если вы наберетесь смелости спросить одного из них, почему, несмотря на столь значительные доходы, он живет на грани нищеты, тот ответит вам, что слишком большое любопытство ведет к беде.

— Я предполагаю, что речь идет о каналах, по которым мафия впрыскивает часть своих нелегальных доходов в легальный оборот.

— Верно. Сицилия бедна. Она никогда не получала выгоды от плодов промышленного развития. Впрочем, как и весь юг нашего «сапога». Я не знаю, читали ли вы книгу Карло Леви «Христос остановился в Эболи»? Но уж в Сицилии он не останавливался никогда. Нищета. Отсутствие работы. Та небольшая часть населения, которая может сносно жить, зависит от «коза ностры». Приходится уезжать на север, но там также увольняют. Почему же тогда безработному не предоставить взаймы свое имя, если эта уловка позволяет ему прокормить детей?

Чезаре фаталистически пожал плечами.

— Чужое горе не болит, как говорят у вас во Франции. Это их не касается. И не забывайте, что здесь «Черную руку» ассоциируют со всем самым респектабельным. Более того, это целый общественный институт… Не говоря уж о том, что на мафиози смотрят так, как крестьяне Шервудского леса смотрели на Робин Гуда. Какое им дело до того, что где-то он творит зло, раз он помогает, так сказать, самым обездоленным.

— А кто этот великодушный бандит из «Банко де Сиракуз»?

— Дон Джузеппе Макалузо… «Крестный отец» семьи, которая хозяйничает на восточном побережье. Говорят даже, что он был избран на вершину пирамиды другими главарями мафии на острове… Capo di tutti сарру… Некоторые из них упрекают его в том, что он не нашел достаточно рынков, чтобы отмывать грязные деньги.

Доминик включила свой карманный магнитофон.

— Мой приезд на Сицилию связан с тем, что, как мы думаем, сейчас что-то происходит в этой области. Какая-то операция, у которой, по-моему, был когда-нибудь прецедент. — Она решила говорить откровенно. — Услуга за услугу. Вы поможете мне найти то, что я ищу, а я гарантирую вам хорошую сенсацию в конце пути.

— Если вы останетесь в живых.

Она рассмеялась.

— Случается лишь то, что записано в книге судеб.

Чезаре с беспокойством взглянул на окно. Что там происходит?

Она успокоила его.

— Ваша роль сводится лишь к тому, что вы позволите мне воспользоваться архивами вашей газеты. Это не может вас скомпрометировать.

После некоторого колебания он решился.

— О'кей… Статья, которая получила бы какой-то отклик, позволила бы мне найти работу в одной из газет Рима или Милана. Вы не можете себе представить, как я хотел бы оказаться в цивилизованном мире.

Доминик удивилась.

— Но вы ведь живете не среди дикарей.

Он вздохнул.

— Не так опасно путешествовать по джунглям с их змеями, хищными зверями и туземцами, пускающими отравленные стрелы, чем ходить по улице Сиракузы или Палермо, если «люди чести» приговорили вас к смерти. Я не трусливее других, но…

Доминик прервала его.

— Не извиняйтесь, Чезаре. Только дураки ничего не боятся. Можно продолжать?

— Прошу вас.

— Что у вас есть на Карло Аволу?

Журналист «Коррьере» пробежал пальцами по клавишам компьютера.

— Родился в Сиракузе… Получил очень хорошее образование благодаря стипендии, предоставленной анонимным покровителем… вначале секретарь-дворецкий у одного сенатора-демократа в Катании… Потом — в том же городе — партнер крупного экспортера фруктов и овощей, затем проявил интерес к шоу-бизнесу и стал импресарио международного масштаба. В этом качестве работает до сих пор… это все, что хранится в памяти нашего компьютера.

— Какие у него отношения с футболом?

Чезаре показал на светящийся квадрат.

— По всей видимости, никаких…

Доминик не успокоилась.

— Есть ли в Сиракузе футбольный клуб?

— Назовите мне итальянский город, где не кипят страсти вокруг футбола и где не играют в спортивное лото.

Доминик попросила:

— Давайте посмотрим, что у вас есть в архиве об этом клубе.

Чезаре снова забарабанил по клавишам. На экране побежали данные о футбольной команде Сиракузы. Гостья привстала, чтобы читать из-за спины своего собеседника. Она поблагодарила судьбу за то, что один из ее предков был выходцем из Флоренции и она могла обходиться без переводчика, владея итальянским, как французским… Команда в течение ряда лет добивалась весьма посредственных результатов… В 1970 году клуб обанкротился… Его восстановили несколько местных меценатов, аристократы, некоторые торговые фирмы… одна из них: «Фруктовые сады Сиракузы»… Доминик насторожилась, повинуясь какому-то шестому чувству, которым обладает хороший журналист, ведущий расследование.

— Стоп!

Сотрудник «Коррьере» послушался. Доминик представила себе бесконечные ряды апельсиновых и лимонных деревьев, протянувшиеся под горячим солнцем. Яркие краски, резкий свет. Ее интересовало, что кроется под этой привлекательной вывеской.

— Кто был генеральным директором фирмы в то время, когда футбольный клуб прекратил свои платежи?

Чезаре запросил ежегодник торговой палаты города. Со времени создания этого предприятия здесь последовательно сменились несколько управляющих. Крупными буквами на экране высветились, слабо мерцая, имена учредителей… Басси, Доменико и Авола Карло… Чезаре удивился.

— Странно, что это никогда не связывали с тем, что у нас уже есть о нем. Оказать помощь спорту было для него средством утвердиться в числе почетных граждан Сиракузы. И ничего больше.

На севере Италии, возможно, так бы и было. Но на юге ничто не бывает вполне добропорядочным. Почему крупный международный импресарио стремился взять на себя роль спасителя вильграндского клуба — так же, как он это сделал много лет назад с командой Сиракузы? Почему он, так крепко связанный с землей Сицилии, проявил вдруг интерес к иностранной команде (к тому же в городе отнюдь не первой величины)? И почему история его вмешательства в пользу местного футбольного клуба не упоминалась в архивных данных «Коррьере», посвященных его прошлой деятельности?

— А этот Доменико Басси — что с ним стало?

Ее лихорадочное состояние оказалось заразительным. Местный журналист запросил снова газетный банк данных.

— О нем ничего нет.

— Просмотрите телефонный справочник.

На букву «Б» было много Басси. Но ни одного Доменико.

— Акты гражданского состояния.

Чезаре сказал почти извиняющимся тоном:

— У нас на острове они еще не внесены в компьютерную память.

— Тогда надо просмотреть все некрологи со времени банкротства футбольного клуба.

Тот ужаснулся.

— До сегодняшнего дня? Вы представляете, какая это гигантская работа?

Она что-то предчувствовала.

— Я не думаю, что нам придется брать столь большой промежуток времени.

— У меня нет никаких оснований рассказывать вам о моем предшественнике.

Одетый в пестрый пиджак с молодежным галстуком, Вуатро-Ламбель, преемник страхового дела Жан-Батиста де Ла Мориньера, восседал среди искусственных зеленых растений в довольно просторном помещении, где все вокруг сверкало стеклом и плексигласом под лампами дневного света. Вся эта прозрачность наверняка была предназначена для того, чтобы произвести впечатление на клиентов: они должны были прийти к выводу, что страховой агент, который так демонстрирует всю свою подноготную — чуть ли не содержимое ящиков в столе, — не может быть человеком, способным спрятать какую-нибудь каверзу в статьях страхового договора. Не говоря уже о том, что визитерам-мужчинам должно было быть приятно видеть со всех сторон несколько пар красивых женских ног, принадлежащих персоналу.

— Впрочем, я надеюсь, что никогда больше не услышу о нем.

Франсуа не был уверен, что в этой реплике таился уничижительный смысл.

— Вы любите футбол, месье Вуатро-Ламбель?

— Я занимаюсь только теннисом. И интересуюсь еще гольфом и «Формулой-1».

Спортивный журналист так и подумал. Его собеседник не был похож на человека, разделяющего «плебейские» увлечения.

— Мне очень жаль, что приходится настаивать. Но, видите ли, тот, кто продал вам эту контору, — кандидат в президенты спортивной ассоциации Вильгранда, одного из крупнейших футбольных клубов Франции. В моей редакции решили, что было бы уместно рассказать о его качествах руководителя в те времена, когда он вел активный образ жизни.

Но страховой агент оказался человеком упрямым.

— И ради этого вы специально приехали в Париж? Одного телефонного звонка было бы достаточно, чтобы я вам сказал о своем нежелании распространяться по этому поводу.

Франсуа спросил в упор:

— Может быть, вы хотите что-нибудь скрыть?

Отблеск беспокойства промелькнул в глазах его собеседника.

— Я вам не позволю…

— Месье…

Рассерженный агент обернулся к симпатичной брюнетке, которая подошла к нему в этот момент. Она пристально посмотрела на гостя: тот явно ей понравился.

— Я по поводу гарантии…

Вуатро-Ламбель пролаял:

— Вы же видите, что я занят, мадемуазель! — и воспользовался этим вмешательством, чтобы прекратить разговор: — С того дня, как я взял это дело в свои руки, здесь все и всегда абсолютно ясно и безупречно, к вашему сведению. А сейчас у меня много работы. Всего доброго.

Он снова погрузился в изучение лежащей перед ним папки с бумагами. Журналист не настаивал и отошел в сторону вместе с молодой особой, получившей нагоняй.

Та легко утешилась, ободренная приветливой улыбкой Франсуа, и прошептала ему:

— Если хотите узнать побольше об этой конторе, обратитесь к мадемуазель Катрин. Она давно здесь работает.

Девица украдкой показала на красивую женщину средних лет, с безукоризненной прической и макияжем, которая, по всей видимости, была старшей среди служащих.

В Сиракузе стемнело.

На экране монитора сменяли друг друга извещения о смерти. Помещения редакции «Коррьере» постепенно пустели. Время от времени кто-то из коллег открывал дверь, чтобы бросить:

— Чао, Чезаре. До завтра.

Они с любопытством посматривали на Доминик, но та, с уставшими от траурных рамок глазами, даже не оборачивалась. Она была полна решимости провести здесь столько времени, сколько потребуется. И вот 17 апреля 1974 года, через четыре года после банкротства футбольного клуба Сиракузы, промелькнуло извещение:

Затем следовал длинный список родственников.

Это была удача, полный джек-пот!

Даже итальянский журналист очнулся от одолевавшей его усталости.

— «Несправедливой судьбой»… На Сицилии это значит, что он встретил смерть где-то на улице.

Доминик почувствовала, что они у цели.

— Надо просмотреть все номера газеты, вышедшие до похорон.

Укрывшись в подъезде напротив здания по улице Тэтбу, Франсуа поджидал, когда из бюро Вуаро-Ламбеля выйдут сотрудники. Сперва вышла красивая брюнетка со своими подругами. Они обменялись несколькими фразами, расцеловались. Потом девушки расстались и смешались с плотной толпой служащих квартала, кончивших работу и возвращавшихся домой. Наконец появилась женщина, которую он ждал.

Мадемуазель Катрин обвела вокруг глазами, словно ища кого-то, и направилась в сторону площади Оперы.

Он догнал ее. Увидев его рядом с собой, она не выразила никакого удивления.

— Я знала, что вы должны быть где-то рядом.

— Почему?

Она пожала плечами.

— Хотя эта зануда Николь говорила шепотом, я слышала, что вы расспрашивали о Жан-Батисте.

Он не стал заострять свое внимание на том, что употребление имени предполагало известную близость с предыдущим хозяином.

— Да, именно так.

Он попробовал заинтриговать ее краткостью своего ответа, и (к его удивлению) это ему удалось. Она со вздохом сказала:

— Я так и думала, что эта история когда-нибудь выйдет на свет. — Она искоса взглянула на него. — Вы полицейский?

— Нет. Журналист.

Мадемуазель Катрин усмехнулась, и от этой улыбки помолодела лет на двадцать.

— Мне это больше нравится. Я не хотела бы подвергнуться многочасовому допросу с лампой, светящей в глаза. Это было бы мне совсем не по вкусу.

Она понравилась ему.

— Я бы предпочел поговорить с вами за стаканом вина. «Кафе де ла Пэ» вам подойдет? — И он добавил торопливо, опасаясь, что она сочтет его навязчивым: — Знаете, вы совершенно не обязаны рассказывать обо всем.

Не обращая внимания на прохожих, мадемуазель Катрин повернулась к нему лицом (удивительно, что не нашлось мужчины, который согласился бы разделить с ней свою судьбу) и проговорила:

— Во всяком случае, вы поступаете честно, говоря об этом.

Франсуа признался сам себе, что, если бы не Доминик, он, возможно, попытал бы здесь счастья. Хотя бы на один вечер. Она словно прочитала его мысли и усмехнулась.

— Спасибо за комплимент.

Растерявшись, он пробормотал:

— Не за что.

— Я согласна выпить с вами стаканчик. Если бы вы оказались чересчур настойчивым, я бы дала вам от ворот поворот. Но вы такой трогательный с этим плащом, который, наверное, видал виды…

Доминик и Чезаре легко нашли заметку, посвященную Доменико Басси. Она была опубликована на первой странице «Коррьере» за два дня до извещения о похоронах. Заметку сопровождала фотография, изображавшая его на стадионе пожимающим руки игрокам футбольной команды. Рядом заголовок, набранный огромными буквами, гласил:

Чезаре увеличил изображение, чтобы можно было яснее видеть две колонки. Доминик прочитала громко текст для магнитофона, переводя на французский:

Шедевр лицемерия. Чезаре усмехнулся.

— И в довершение всего он позволил себе роскошь предупредить всех, кто вознамерился бы, как Басси, нарушить закон мафии: «Acqua in bocca».[36]

Доминик не поняла. Он перевел:

— Это значит: «Заткнись».

Она рассмеялась, довольная.

— Да, но, как сказал кто-то другой: сказанные слова улетают, а написанные остаются. Надо лишь соединить их друг с другом.

Уже несколько часов, сидя за рулем своего «фиата», Дино не сводил глаз с единственного освещенного окна редакции «Коррьере». Он проверил в кармане свой нож с откидным лезвием. Родственник, которому он был обязан своим благополучием, рекомендовал действовать таким образом, чтобы нельзя было заподозрить «Черную руку». Если той придется разыскивать исполнителя двойного убийства, которого она не заказывала, никто не должен добраться до него, Дино, а через него — путем невыносимых пыток — узнать и того, кто отдал приказ. Поэтому не могло быть и речи о том, чтобы использовать обрез, который лежал в багажнике машины. Это сразу же истолковали бы как подпись «коза ностры». А нож с деревянной ручкой был бы самым подходящим оружием. Потому что никогда «человек чести» не сможет зарезать женщину. Даже изнасиловав ее. В постоянной сицилийской трагедии слабому полу отведена одна только роль: терпеть насилие и носить траур. Поэтому публика подумает, что безумный поступок совершил какой-нибудь пастух или крестьянин из латифундии, приехавший в город и потерявший рассудок, увидев одну из этих слишком вызывающе одетых иностранок.

В соседнем переулке два седока «кавасаки», о существовании которых водитель зеленого «фиата» и не подозревал, терпеливо дожидались с полудня — так же, как и он. Они довольствовались тем, что сняли свои защитные шлемы, открыв очень молодые лица, но взгляд беспощадных глаз отбил бы у любого прохожего желание поинтересоваться причиной их долгого ожидания. У одного из них распахнулась полотняная куртка, приоткрыв рукоять «магнума-357», который тот засунул за пояс брюк, как это делают обычно профессиональные убийцы.

«Английский Бар» в Вильгранде служил местом встреч для избранного общества: господ в костюмах с жилетом и при галстуке, привыкших заглядывать сюда после работы в своих конторах. Это был своего рода клуб для светских алкоголиков и любителей игры в кости. Тихая музыка, приглушенный свет, стены, обшитые темным деревом. Эти господа приглашали сюда красивых девушек, ослепленных их высоким социальным положением, прежде чем отвезти на какой-нибудь укромный постоялый двор в окрестностях города.

Ла Мориньер выбрал это заведение для встречи игроков футбольной команды с Карлом Аволой. Никто не отказался. В конечном счете речь шла о будущем. И, если клуб исчезнет, отнюдь не все смогут легко найти работу. После того как был организован розыгрыш Кубка Африки, посредники нашли новый источник пополнения для первоклассных футбольных команд. Раньше практически только французские команды прибегали к услугам кудесников мяча с черного континента. Но затем и другие европейские клубы открыли для себя эти практически неисчерпаемые резервы игроков. Причем таких, которых можно заполучить дешево, в то время как покупка европейцев обходится в непомерные суммы. И поэтому здесь, как и в иных сферах, спрос на рабочие места скоро превысил предложение. А значит, только крупные звезды, те футболисты, которые заставляют трепетать публику, будут защищены от безработицы.

Ничего не сказав об этом, импресарио с улыбкой переходил от одного игрока к другому, расточая похвалы и обещания, не показывая терзавшей его тревоги. Почему Вернер, в отличие от Дино, не позвонил ему ни разу с тех пор, как отошел скоростной поезд в Париж?

В одном из помещений здания на набережной Орфевр в Париже отношение к Вернеру, вначале довольно любезное, вдруг резко изменилось. Один из сотрудников уголовной полиции передал по факсу в Интерпол отпечатки пальцев Вернера, сославшись на необходимость проверки его разрешения на ношение оружия. (Вызвало подозрение слишком спокойное поведение этого типа: его задержали все-таки без каких-либо оснований, и он должен был бы проявить если не возмущение, то хотя бы какую-то растерянность.) Ответ пришел быстро. Отпечаток одного из пальцев совпал с тем, который был оставлен преступником, совершившим убийство во время вооруженного нападения в Берлине и скрывшимся от правосудия.

В «Кафе де ла Пэ» с жемчужными люстрами царила тихая, старомодная атмосфера, располагавшая к известной доверительности. Мадемуазель Катрин заказала джин с тоником, а Франсуа — французское пиво. Они чокнулись, как старые знакомые, и, предваряя его вопросы, она заговорила первой.

— Даже на телевидении футбол мне всегда казался скучным. Я сразу же засыпаю. Поэтому у меня нет причин доверяться вам.

Он попытался выложить самые убедительные доводы.

— То, о чем идет речь, далеко выходит за проблемы футбола и даже спорта вообще.

Она отпила глоток из своего бокала.

— Объясните.

Он коротко изложил, не упуская ничего существенного, все, что произошло в Вильгранде со времени «самоубийства» Виктора Пере. Рассказал о другом «самоубийстве» — Паулы Стайнер, столь же подозрительном, и о странных связях между финансовым холдингом, взявшимся спасти футбольную ассоциацию Вильгранда, и банком в Сиракузе, связанном наверняка с мафией. Поведал о Доминик и своей тревоге в связи с тем, что она одна отправилась на Сицилию. Катрин не сводила с него глаз во время этого рассказа и неожиданно спросила о том, чего он не хотел затрагивать.

— Вы ее любите, не так ли?

Они молча посмотрели друг на друга. Франсуа, движимый глупым мужским самолюбием и опасением показаться смешным в глазах другой женщины, сказав «да», ограничился тем, что утвердительно кивнул. Она дружески рассмеялась.

— Если бы вы ответили иначе, чтобы оставить мне какую-то надежду, я бы вам не поверила.

Катрин словно почувствовала облегчение после молчаливого признания Франсуа (Она попросила не называть ее «мадемуазель» «Это напоминает мне, что я старая дева».). И начала свою исповедь.

— Вы должны были заметить по моей первой реакции, что я была очень близка с Жан-Батистом.

С тех пор как он уехал в провинцию, я больше не получала от него никаких вестей. Учитывая то, что я вам расскажу, вы можете подумать о женской мести. Но дело не в этом. Я бы молчала до конца, если бы не знала, что это может стать причиной других несчастий. Я сама тоже чувствую себя в каком-то смысле виновной. За то, что закрывала глаза на некоторые факты. Я считала, что Жан-Батист не совсем виноват и что его преследует рок, связанный с грехами его молодости во время оккупации.

Франсуа подумал, что она, наверное, много раз уже обращалась к самой себе с этой защитительной речью, чтобы снять с себя вину как с сообщницы. Она была прямодушна и придерживалась строгих моральных принципов. Хотя, возможно, и не тех, которые разделяет большинство. Катрин говорила, как бы отстранясь, словно все это ее не касалось:

— Я начну с самого начала. Когда я оказалась на улице Тэтбу, то была молода и свободна. И не верила в долгую любовь. В сердечных делах у меня уже был свой счет расставаний. Жан-Батист был на двадцать лет старше меня.

Она иронически заметила, говоря о самой себе:

— Возможно, у Жан-Батиста были семейные проблемы. Его супруга находила радость в объятиях другого. И я как раз оказалась под рукой, чтобы утешить его, став любовницей и продолжая работать в его конторе. Наверное, ему было со мной хорошо. Во всяком случае, так утверждали друзья Жан-Батиста, с которыми он меня знакомил, а также его жена, которая сочла нужным сказать мне спасибо за то, что благодаря моим стараниям ее супруг не впал в депрессию. Смешно, не правда ли?

На лице Катрин появилась печаль, совсем не вязавшаяся с ее словами и придававшая ей какую-то особую прелесть.

— Может быть, я все это высмеиваю потому, что жалею о прошлом. Я была счастлива, что кому-то нужна не только на работе. Внимание, которое мне уделяли в этом узком кругу мужчин, льстило мне. — Она подняла свой бокал с тоником. — Несколько таких бокалов уже делали меня счастливой. Я переживала историю любви на свой лад. В какой-то степени я смирилась с тем, что у нее нет будущего. Я привыкла не верить таким словам, как «всегда» и «никогда». Мое глубокое чувство к Жан-Батисту проявлялось непроизвольно по любому поводу.

Она отпила глоток, прежде чем рассказать об одной сцене, которая пришла ей на память.

— Чтобы отвлечься немного, я согласилась принять приглашение одного молодого человека. Мы садились в его машину, когда по странному совпадению, в котором я увидела знак судьбы, на тротуаре напротив вдруг появился Жан-Батист, выходивший от своего друга. Мой спутник сказал мне, что на моем лице появилось такое выражение нежности по отношению к этому типу… — Катрин улыбнулась. — Мой любовник отнюдь не был похож на Аполлона, которого замечают в толпе… — Она вновь стала серьезной. — …что мне лучше будет вернуться к нему. И он покинул меня.

Франсуа не прерывал, опасаясь, что эти воспоминания изменят ее настроение, а она все больше погружалась в прошлое.

— Все началось после визита одного крупного импортера итальянских товаров Эдуардо Моски. Сперва речь шла о подписанных задним числом договорах относительно автомобильных перевозок. Меня это заинтриговало, потому что Жан-Батист заявил, что он сам займется делами этого клиента.

Что противоречило его привычкам. Стали поступать заявления о кражах. Пропадали целые партии товаров: дорогая одежда, стильная мебель, кожевенные изделия, обувь, произведения искусства… И странным образом Моска тотчас же получал возмещение потерь через нашу контору, хотя он никогда не заявлял об убытках в центральный офис страховой компании. Накануне каждой такой выплаты Жан-Батист делал денежный вклад наличными на один из наших счетов, а затем выписывал ему чек на эту сумму…

Разумеется, подумал Франсуа, никаких грузовиков с товарами не существовало. Страхователь был всего лишь «таксистом», то есть лицом, через руки которого проходили деньги, предназначенные для отмывания. В наши дни подобная операция стала обычной при финансировании политических партий. Слушая Катрин, Рошан легко представил себе, как действовал весь механизм. Эдуардо Моска передавал наличные деньги Ла Мориньеру. Тот придавал им законный вид и возвращал через банк, отмыв от каких бы то ни было подозрений. Круг замыкался. Итальянскому импортеру (Франсуа подозревал, что речь идет о сицилийце) оставалось только вложить капиталы мафии в совершенно законный бизнес. Лишь налоговый контроль мог бы выявить эти махинации. Но, несомненно, нынешнему кандидату в президенты футбольного клуба везло. Если только он не пользовался покровительством в администрации финансовых органов. У каждого чиновника есть своя цена. Или свои слабости. Катрин непроизвольно затронула эту тему.

— Разумеется, бухгалтерия подвергалась проверкам. Но производивший ее субъект был удивительно близорук. Он обнаруживал всякие мелочи, не имевшие никакого отношения к махинациям, которые должны были бросаться ему в глаза. После того как Вуатро-Ламбель выкупил это дело, он сразу же обнаружил несоответствия в документах предыдущего периода. Но он не был заинтересован в скандале, который лишь повредил бы продолжению деятельности конторы. Страховая компания могла бы не разрешить больше нам выступать от ее имени. Теперь вы понимаете, почему он встретил вас так нелюбезно, когда вы захотели расспросить его относительно Жан-Батиста.

Франсуа не переставал удивляться двойственности человеческой натуры. Перед ним была женщина, несомненно, безупречно честная и правдивая, которая из чувства верности мужчине, для которого она была лишь мимолетной связью, допускала более чем сомнительные комбинации под тем предлогом, что ей надлежит его защищать. Даже если ее собственная репутация могла от этого пострадать. Единственное смягчающее обстоятельство: французы вообще склонны считать, что обман налоговых служб — невинный грех. Интересно было бы знать, как долго она смогла бы оставаться лишь свидетелем этих преступных махинаций, если бы узнала, что переводимые деньги были запятнаны кровью? Словно угадывая мысли Рошана, его собеседница заметила:

— Клянусь вам, что, если бы я только заподозрила, кем был этот Моска на самом деле, я потребовала бы от Жан-Батиста прекратить играть роль посредника для этих убийц. Каковы бы ни были последствия. И доказательство того, что я говорю правду, — тот факт, что я сейчас сижу перед вами и не намерена ничего скрывать.

Франсуа верил ей и ждал продолжения рассказа. Он чувствовал, что намек Катрин на поведение Ла Мориньера во время войны лишь усиливает его неприязнь к тому, кто домогался поста руководителя футбольного клуба Вильгранда. И его связь с мафией лишний раз подтверждала необходимость расследования, начатого вместе с Доминик.

— Он не боялся преследования в случае отказа сотрудничать с Моской?

Его собеседница вздохнула.

— Тот держал его в своих руках. Они вместе занимались спекуляциями в те времена, когда немцы хозяйничали в Париже. Я знаю… вы скажете: «Как вы могли и с этим примириться?» — Ее голос дрожал от волнения. — Я уже многое допустила… Немногим больше, немногим меньше — это уже не имело значения. Ведь все произошло тридцать пять лет назад. И, кроме того, вынужденный посвятить меня в свои махинации с Эдуардо Моской, он умолял меня не оставлять его. Он клялся, что всю жизнь испытывал угрызения совести за ошибки допущенные в сорок втором году. Их нельзя было исправить. И он пытался о них забыть. Но в один прекрасный день итальянец, которого он считал мертвым, вдруг появился и поставил Жан-Батиста перед выбором: или он согласится прикрывать некоторые финансовые операции, или его супруга, коллеги и знакомые узнают, как он вел себя во время преследования евреев, и получат тому письменные свидетельства. Конечно, ему ничто бы не грозило с юридической точки зрения. Но представьте себе, как отнеслись бы к нему окружающие после таких разоблачений! Катрин замолчала на минуту, чтобы перевести дыхание. Франсуа снова заказал напитки. Официант принес, а она продолжила.

— У Жан-Батиста был такой удрученный вид, когда он рассказывал мне об этом. И разве я могла подозревать, что представляет собой тот человек который шантажировал его? В худшем случае, могла бы вообразить, что речь идет о сомнительных финансовых операциях с каким-то аферистом. Это было некрасиво, согласна. Даже отвратительно. Но это не было преступлением в подлинном смысле этого слова. Тогда как то, что вы мне рассказали… Я никогда не прощу себе моей слепоты и моей слабости.

В какой-то момент беседы Франсуа вынул из кармана плаща магнитофон и положил на стол между ними. Она не высказала никаких возражений. Он подумал, что Доминик воспользовалась бы им с самого начала. Может быть, даже незаметно. Во имя пресловутого священного права публики на информацию. Пленка завертелась, и началась запись.

— До войны Жан-Батист, как и многие другие студенты из состоятельных семей, примкнул к крайне правому молодежному движению, носившему ярый антисемитский и антикоммунистический характер. Естественно, что после разгрома Франции в сороковом году они стали сотрудничать с оккупантами, ориентируясь больше на фашистскую Италию, чем на нацистов. Одним из мест встречи чернорубашечников, посылаемых Римом в Париж, со своими сторонниками был бар на улице Колизе, который содержал один итальянец. Там Жан-Батист познакомился с Эдуардо Моской. Тому было поручено решать в комиссариате по делам евреев, созданном правительством Виши, судьбы совместных франко-итальянских предприятий, акционерами которых были евреи. Для того, разумеется, чтобы отобрать у них эту собственность.

Призраки черных лет депортаций возникли вдруг в теплой, гостеприимной атмосфере «Кафе де ла Пэ». Впрочем, в те времена, когда по мостовой Парижа завоеватели печатали гусиный шаг, здесь, как и в большинстве других крупных парижских заведений подобного рода, чтобы поправиться новым хозяевам вывешивали у входа надпись: «Евреям вход запрещен». Теперь, казалось, Катрин хотела покончить с прошлым. Слова теснились у нее на губах.

— Узнав, что Жан-Батист работает в системе страхования, Моска сделал ему предложение. Евреев заставляли заявлять о своем имуществе в специальный орган, созданный для того, чтобы эту собственность у них отбирать. Естественно, многие не упоминали свои самые ценные вещи. Но следы их было нетрудно обнаружить: по страховым договорам, заключенным до начала войны. Проблема состояла в том, что многие страхователи (плохие французы, по мнению итальянца) отказывались предоставлять копии имевшихся у них документов. Роль Ла Мориньера состояла в том, чтобы поступать на службу к упрямцам, собирать подробные сведения об имуществе намеченных жертв и передавать их затем Моске. В виде вознаграждения оба получали и делили между собой комиссионные, предоставлявшиеся тем, кто помогал наложить лапу на состояние несчастных. Жан-Батист, ослепленный расистскими теориями и, должна признать, надеждой на барыш, согласился сотрудничать с ним…

Это объясняло частую перемену мест работы Ла Мориньером с 1941 по 1943 год (о чем свидетельствовал послужной список, добытый нелегально Давидом в памяти пенсионного фонда). Он поступал на время, необходимое для сбора нужных данных, а затем переходил к другому нанимателю. Все это длилось до тех нор, пока не стало ясно, что победа союзников неизбежна. Оба компаньона решили тогда прекратить свой промысел, боясь расплаты, когда настанет день возмездия. К тому времени Ла Мориньер уже успел сколотить кругленькую сумму, необходимую для покупки хорошего страхового дела, ссылаясь, наверное, на полученное наследство или выигрыш в национальной лотерее. Не пойман, не вор. Единственное его упущение состояло в том, что он посылал письменные доносы своему сообщнику. А тот счел нужным сохранить некоторые из них — так, на всякий случай. И они пригодились тогда, когда мафии (Франсуа не сомневался, что Эдуардо Моска был одним из ее подручных) потребовалось отмывать прибыли, добытые во Франции. Страховой деятель хотел бы забыть о своем прошлом, откуда всплыла вдруг эта беда, но даже нехотя он вынужден был все-таки подчиниться под угрозой навсегда потерять репутацию, если документы будут выставлены на всеобщее обозрение. Любой графолог без труда установил бы личность их составителя. Компрометирующие листки были переданы Карло Аволе (другому служителю «коза ностры»), чтобы он мог оказывать постоянное давление на человека, поставленного во главе футбольного клуба, и добиться от него полного послушания.

Оставался непонятным один вопрос: почему «Черная рука» была заинтересована вложить средства в спортивный клуб, находящийся на грани банкротства?

Доминик снова перечитала заметку двадцатилетней давности, касающуюся проверки «Финансовой гвардией» бухгалтерии футбольного клуба Сиракузы. Все стало ясным. Ее сердце учащенно забилось. Ей захотелось и плакать, и смеяться. Ее распирало от гордости: «Ты оказалась сильнее них, моя дорогая». Она хотела запечатлеть в своей памяти несколько сухих, как телеграмма, строчек, в которых отразилась суть грандиозной подпольной операции, связанной с европейским футболом (и ничто уже не могло бы теперь это опровергнуть). Захват Карло Аволой через Ла Мориньера руководства в спортивной ассоциации Вильгранда должен был послужить образцом и трамплином для дальнейших действий. Она перевела текст, произнося его вполголоса:

А дальше, иронически заметила про себя Доминик, расследование прекратилось в связи с кончиной главного действующего лица, столь же закономерной, сколь жестокой. Карло Авола остался за кулисами, и сегодня, два десятилетия спустя, он решил повторить в более широком масштабе тот тайный трюк, жертвой которого раньше стал сицилийский клуб, находившийся на нижней ступени итальянского чемпионата. Он, видимо, полагал, что никто не станет откапывать печальный прецедент. И наверняка принял меры предосторожности, чтобы на этот раз ничто не помешало потоку грязных денег, заражающих все, чего они коснутся. «Но вы не приняли в расчет меня, месье!» Бросив этот молчаливый вызов, Доминик поняла, насколько она стала опасной для Аволы и могущественной преступной организации, одним из рычагов которой он являлся. Она вдруг ощутила собственную уязвимость в самом логове мафии, протянувшей свои щупальца по всему острову. После прилива радости от успеха расследования ее охватила вдруг слабость. Она вздрогнула. Чезаре заметил это и удивился: в комнате было жарко и душно.

— Вам холодно?

Молодая женщина чуть улыбнулась, чтобы снять напряжение.

— Это усталость… — и добавила искренне: — Спасибо, вы мне очень помогли.

Он пошел гасить свет.

— Чтобы остаться на высоте, мне остается только пригласить вас поужинать, перед тем как вы вернетесь в отель. Нельзя допустить, чтобы вы покинули Сицилию, не попробовав спагетти alia carretiera…

Он сделал вид, что вдыхает аромат этого аппетитного мучного блюда.

— Чеснок, сыр и красный перец… Пальчики оближете. А бутылка сухого «регальони» придаст нам сил.

Увидев, что окна в помещении редакции «Коррьере» стали гаснуть одно за другим, Дино вышел из машины и сделал несколько движений руками, затекшими после долгого ожидания за рулем. Затем нащупал в кармане откидной нож, который всегда служил ему за столом, как и многим другим крестьянам, перебравшимся в город. Лезвие выскочило после легкого нажатия пальцем на кнопку.

За его спиной взревел мотоцикл.

Исполнитель приказа Карло Аволы даже не оглянулся, приготовившись броситься вперед, как только те, кого он ждал, появятся на пороге редакции. Он лишь прикинул, что мотоцикл должен будет уже миновать здание редакции, когда миланец (которому он решил одним ударом перерезать горло) и его спутница выйдут на улицу. Но вдруг ощутил позади себя какую-то угрозу и резко обернулся.

Как раз в этот момент «кавасаки» вынырнул из темноты.

Дино с ужасом узнал эти черные блестящие каски, которые он видел уже несколько раз после обеда. Сидевший сзади пассажир поднес руку к поясу и достал револьвер с глушителем.

Водитель притормозил, не выключая мотора.

— Никогда не надо действовать без приказа дона Джузеппе, старина. Пусть Господь Бог сжалится над тобой.

Наемный убийца нажал на спуск. Раздался звук не громче треска разбиваемого яйца.

Плуф!

Пораженный в живот, Дино упал, не вскрикнув. Убийца соскочил с мотоцикла и спокойно разрядил всю обойму ему в голову, вскочил почти на ходу на заднее сиденье японской машины, которая тут же набрала скорость и исчезла в темноте как раз в тот момент, когда Доминик и Чезаре вышли из редакции «Коррьере». Они услышали только рев мощного мотоциклетного мотора. Тело жертвы (того, кто должен был стать их палачом) лежало на шоссе, скрытое от них машинами, стоявшими вдоль тротуара. Не подозревая о драме, которая только что разыгралась рядом и спасла им жизнь, они направились в сторону ближайшей траттории.

Дон Джузеппе оставил гроздь винограда, опущенную в бокал с охлажденной водой, и взял телефонную трубку, которую ему подал один из телохранителей. Принятое им сообщение было коротким. Как и его ответ:

— Хорошо.

Он повесил трубку. Его мучило беспокойство — впервые с того дня, когда он стал олицетворением насилия, тем, кому все целуют руку. Ожидая, как он знал, момента, чтобы ее укусить. Такая перспектива вполне могла стать реальностью, если он, «крестный отец», не сумел бы убедить других руководителей «семьи», что Карло Авола действовал по своей собственной инициативе, попытавшись повторить в широком масштабе по всей Европе тот маневр с профессиональным футболом, который уже провалился один раз на Сицилии. Жаль. Операция позволила бы придать благопристойный вид части огромных сумм, полученных от торговли наркотиками. Отмывание денег — одна из главных забот «коза ностры».

Как добиться того, чтобы спокойно пользоваться и наслаждаться деньгами, полученными незаконными путями? Увы, тот, кто попытался достичь желаемого, потерпел неудачу. К тому же он совершил ошибку, взявшись за журналистов, которым удалось что-то пронюхать. Эта оплошность могла вызвать новую волну расследований относительно деятельности «людей чести». А это всегда наносит вред делам. Потом обязательно найдутся коллеги потерпевших, которые придут им на смену. Газеты всех мастей начнут копать все глубже и глубже. И в конце концов найдут. Поэтому нет иного выхода, как наказать своевольного неудачника. Жаль, конечно. Но голова не должна отвечать за то, что делают руки. Иначе она слетит с плеч. Любитель охлажденных фруктов набрал номер телефона во Франции. Это был телефон в Вильгранде.