Перчатка для смуглой леди

1

Аллейн не впервые сталкивался с миром театра. Ранее он участвовал в четырех расследованиях, где актеры «играли» главные роли. В результате коллеги стали иронически величать Аллейна экспертом по лицедеям.

Однако вовсе не его репутация стала причиной командировки в «Дельфин». Лет пять назад дом мистера Кондукиса был ограблен. Дело поручили Аллейну, и тот проявил себя блестяще: в течение двадцати четырех часов преступники были пойманы, а награбленное возвращено владельцу. Мистера Кондукиса тогда не было в Лондоне. Вернувшись, он пригласил суперинтенданта к себе, возможно, с намерением познакомиться поближе. Видимо, манеры Аллейна заставили его передумать и ограничиться исключительно кислыми поздравлениями, прозвучавшими так, словно мистер Кондукис с трудом их из себя выдавливал. Аллейн остался далеко не в восторге от такого приема.

Следующая встреча произошла в результате письма, направленного непосредственному начальнику Аллейна и подписанного Кондукисом с просьбой о совете и помощи по обеспечению безопасности шекспировских реликвий.

— Он требует тебя, Рори, — сказал начальник. — Разумеется, на такие мелочи, как твое звание и положение, ему наплевать. Во всех остальных отношениях ты самый подходящий человек для такой работы, если учесть твое театральное прошлое и увлечение Шекспиром. Эти чертовы реликвии — лакомый кусочек, навару с них может быть больше, чем с Большого ограбления поезда. Посоветуй-ка ему обратиться в приличную частную фирму и оставить нас ради всего святого в покое.

— Я бы с удовольствием так и сделал.

— Врешь. Тебе до смерти хочется взглянуть на эти штучки.

— Но мне до смерти не хочется снова встречаться с Кондукисом.

— Почему? Чем он плох, кроме того, что от него за милю несет деньгами?

— Ничем.

— Ладно, выясни-ка лучше, когда реликвии привезут в театр, и проследи, чтобы все было сделано как надо. Ни к чему нам еще один украденный Гойя или что-нибудь похуже.

Так Аллейн появился в «Дельфине» в девять часов утра в день премьеры.

Для перчаток и документов была сделана выемка в стене зала, расположенная довольно высоко над балконом, который в свою очередь находился на три ступеньки ниже фойе бельэтажа. В выемку поместили большой стальной сейф, наружная стенка которого была заменена выпуклым стеклом. Противоположная стенка с дверцей выходила в бельэтаж и была скрыта под панелью. Между окошком и наружной поверхностью стены балкона находились раздвижные стальные дверцы, управляемые электрическим переключателем, расположенным в задней части выемки. Когда дверцы раздвигались, внутри сейфа загоралась замаскированная лампочка. Таким образом, реликвии были хорошо видны с лестницы, с балкона и даже с более дальнего расстояния, из фойе.

Конструкция сейфа была хорошо знакома Аллейну. Цифровой замок с пятизначным кодом. Заказчик сам выбирал код, который основывался на ключевом слове и его цифровой записи. Например, все буквы в алфавите последовательно помечались цифрами от 1 до 0, от А до Й первая десятка, от К до У — вторая и так далее. Получалось, что каждой цифре соответствовало несколько букв. Таким образом, если ключевым словом был «крест», то на замке набиралась комбинация из цифр 17689.

По указанию Джереми стальной сейф был выложен плотным желтым шелком, на дне установили нечто вроде наклонной доски на шарнирах, которую можно было приподнимать и опускать. На ней и расположили перчатку и письма. Джереми сделал красивую надпись, излагавшую историю реликвий, и вставил ее в рамку. Надпись поместили под выемкой. Во время представлений стальные дверцы должны были раздвигаться, дабы публика могла любоваться сокровищами.

Аллейн тщательно осмотрел сейф и место его расположения и обнаружил сверх ожидания, что все было сделано достаточно разумно. На свете существовало не слишком много преступников-виртуозов, способных справиться с цифровым замком такого качества. Тут понадобился бы крупный умелец. При попытке проникнуть в театр включалась сигнализация. Для управления светом внутри сейфа и раздвижными дверцами не требовалось открывать сейф, выключатель находился в стене. Аллейн обратил внимание администрации на то, что, встав на чьи-либо плечи, можно дотянуться до стекла, разбить его и вынуть содержимое сейфа; следовательно, нужна охрана. Ему сказали, что, пока реликвии находятся в театре, на площадке будет постоянно находиться охранник. Аллейну представили Джоббинса, бывшего служащего братьев Фипс, в новой с иголочки униформе. Он должен был стоять на посту с четырех до полуночи, когда его сменит специально обученный охранник. Джоббинс будет ночевать в театре в пустующей театральной гримерной, дабы оказать помощь в случае необходимости. В восемь утра на пост заступает второй охранник и остается в фойе до прихода Джоббинса. В обязанности последнего также входило запирание дверей и подключение сигнализации после окончания спектакля.

К тому времени как Перегрин вошел в кабинет, Аллейн успел выяснить все, что касалось цели его визита. Они пожали друг другу руки, и суперинтендант отметил смертельную бледность молодого человека и круги под глазами. «Бедняга, — подумал он. — Предпремьерная лихорадка».

— Мистер Аллейн ознакомился с предпринятыми нами мерами предосторожности и полагает, что мы отлично справились, — сказал Морис. — Он хочет дождаться, пока сокровища благополучно не поместят в сейф. — Зазвонил телефон. — Извините.

— У вас, наверное, дел по горло, — обратился Аллейн к Перегрину. — Не обращайте на меня внимания. Если можно, я хотел бы осмотреть ваш прелестный театр. Какую огромную работу вы проделали.

Перегрин совсем иначе представлял себе полицейских в штатском. Аллейн был уже у двери, когда Перегрин сказал: «Я провожу вас, сэр».

— Вы чересчур любезны. Я просто хотел побродить по театру. У вас и без меня забот хватает.

— Напротив. Все заботы взял на себя Морис, а моя проблема в том, что мне, в сущности, нечего делать, — возразил Перегрин. — Я с удовольствием проведу вас по «Дельфину».

— Что ж, в таком случае…

Экскурсия получилась весьма увлекательной. Аллейн проявлял искреннее любопытство и столь удивительную осведомленность, что Перегрин прямо-таки наслаждался беседой с ним. Он заговорил о пьесе, о том, как он осуществлял ее постановку и что послужило толчком к ее написанию — перчатка Гамнета Шекспира, впервые увиденная Перегрином в доме мистера Кондукиса.

Аллейн знал об условиях завещания поэта и о том, что Джоан Харт наследовала носильные вещи. Складывалось впечатление, что Аллейн знаком с пьесами Шекспира и обстоятельствами его жизни не хуже самого Перегрина.

Аллейн, в свою очередь, проникся симпатией к нервному, умному и скромному молодому человеку. Он от всей души надеялся, что Перегрин написал и поставил хорошую пьесу. Аллейн задал несколько вопросов, в которых ощущалось понимание сути дела и пристрастность поклонника великого поэта, и уже через десять минут Перегрин беседовал с суперинтендантом полиции с невероятной для столь краткого знакомства легкостью и откровенностью. Перегрин говорил быстро и взволнованно, слова лились сплошным потоком и звучали признанием в любви к «Дельфину».

— Может быть, пройдем за кулисы? — предложил Перегрин. — Или… подождите секунду. Я подниму железный занавес, чтобы вы взглянули на декорации Джереми Джонса для первого акта.

Оставив Аллейна в партере, он прошел через боковую дверь и нажатием кнопки поднял затейливо украшенный противопожарный занавес. Затем он поднялся на сцену и стал лицом к зрительному залу. Он часто пользовался боковой дверью и лестницей за ней, но сейчас у него кровь стучала в висках. Нервное истощение — кажется, так это называется? Даже голова немного кружилась.

Рабочие, убиравшие наверху, открыли окно, и на сцену обрушился, поток солнечного света, в котором плясали сонмы пылинок.

— Что-нибудь не так? — совсем рядом раздался низкий звучный голос. Аллейн стоял у оркестровой ямы, опершись на перегородку.

— Нет… все в порядке, не беспокойтесь. Просто я вдруг вспомнил о своем первом визите в «Дельфин».

То ли потому, что напоминание было слишком неожиданным, то ли потому, что в последние дни Перегрин мало ел и почти не спал, но он внезапно ощутил страшную слабость. Аллейн и не предполагал, что и без того бледный молодой человек может побледнеть еще сильнее, однако именно это и случилось с Перегрином. Он опустился на сундук елизаветинских времен, сделанный Джереми, и провел рукой по губам. Когда он поднял голову, Аллейн стоял уже на сцене. «Точно на том месте, где была дыра», — подумал Перегрин.

— Знаете, — сказал он, — под вашими ногами находится небольшой каменный колодец, в нем есть дверь. Раньше он использовался как люк, из которого появлялся Арлекин или призрак отца Гамлета и прочие невероятные существа по одному и скопом. О боже.

— Посидите отдохните. Вы перенапряглись.

— Вы так думаете? Не знаю. Но вот что я вам скажу: все эти долгие годы после бомбежки колодец постепенно наполнялся грязной и вонючей водой, и однажды утром я чуть не утонул в нем.

Аллейн слушал рассказ Перегрина, а Перегрин слушал себя, и ему казалось, что его голос исходит откуда-то со стороны. Абсолютное спокойствие и отрешенность овладели им, и он ясно осознал, что за прошедшие год и три месяца в тайных глубинах его души сформировался зловещий образ мистера Кондукиса. Он пребывал в потемках подсознания, неузнанный и неназванный, но переутомление и страх, мучившие Перегрина, заставили его выйти на свет. Молодой человек испытывал огромное облегчение, рассказывая этому странному полицейскому о том, что случилось с ним в то утро. Он завершил свой рассказ, не упустив ни одной детали, а потом, чуть помолчав, добавил:

— И все это я должен был держать в секрете. Только Джереми Джонс знал, и вот я нарушил клятву, но мне наплевать. Теперь я чувствую себя лучше.

— Должен заметить, что и цвет лица у вас стал не таким зеленым. Вы, верно, совсем вымотались на этой постановке?

— Ну, так всегда бывает.

— Не надо было мне таскать вас по всем этим лестницам. Где переключатель железного занавеса? Сбоку? Да, вижу. Не двигайтесь, я сам. Конечно, профсоюз может на меня ополчиться, ну да ладно.

Железный занавес медленно опустился. Аллейн посмотрел на часы. Вот-вот должны были приехать из музея.

— Несомненно, ваше знакомство произошло при очень странных обстоятельствах, но если бы не оно, не было бы всего этого: театра, вашей пьесы и сегодняшней премьеры.

— И сегодняшней премьеры. О господи!

— А не пойти ли вам домой и соснуть часок-другой?

— Нет, спасибо. Я в полном порядке. Извините мое странное поведение, — сказал Перегрин, потирая лоб. — Ума не приложу, зачем я надоедал вам своими байками. Надеюсь, вы не выдадите меня мистеру Кондукису?

— Тайна сойдет со мной в могилу, — шутливым тоном пообещал Аллейн.

— Я уж не стану объяснять, какой он странный человек.

— Я встречался с мистером Кондукисом.

— Как вы думаете, он чокнутый? Или негодяй? Или просто могущественный богач?

— Я не смог классифицировать его.

— Когда я спросил его, где он нашел сокровища, он ответил: в море. Так и сказал: в море. Разве не странно?

— Не на яхте ли «Каллиопа» он тогда плыл?

— Яхта «Каллиопа»? Секундочку, что я о ней слышал? — Перегрин задумался. Он чувствовал себя совершенно отрешенным от окружающей обстановки, он расслабился, ему хотелось поболтать, но он не был уверен, что если встанет, то у него не закружится голова. — Яхта «Каллиопа», — повторил он.

— Это его собственная яхта, она потерпела кораблекрушение и разломилась надвое в тумане у мыса св. Винсента.

— Теперь я вспомнил. Неужели?..

На улице, у входа в театр, послышались голоса.

— Думаю, сокровища прибыли, — сказал Аллейн. — Вы останетесь здесь отдохнуть или пойдете со мной их встречать?

— Пойду с вами.

В нижнем фойе они увидели Эмили, Джереми Джонса и ассистента из музея. Ассистент держал в руках металлический ящик. Уинтер Морис прибежал сверху встретить их. Все поднялись в кабинет, ситуация вдруг обрела оттенок официальности и торжественности. Ассистента представили собравшимся. Он поставил металлический ящик на стол Перегрина, открыл замок, откинул крышку и отступил в сторону.

— Думаю, — сказал он, оглядывая присутствующих и останавливая взгляд на Перегрине, — следует осуществить формальную передачу ценностей. Будьте любезны, осмотрите содержимое ящика и удостоверьтесь в том, что вещи не повреждены.

— У нас Джереми специалист по этой части, — сказал Перегрин. — Думаю, он знает каждый стежок, каждое пятнышко на перчатке.

— Вы правы, — с чувством подтвердил ассистент. — Мистер Джонс, тогда, может быть, вы?

— С удовольствием, — отозвался Джереми.

Он вынул из ящика портативный письменный прибор и положил его на стол.

Перегрин поймал взгляд Аллейна.

— Видите пятна? — пробормотал он. — Они от воды. Говорят, от морской.

Джереми открыл тайник, и его тонкие, пожелтевшие от никотина пальцы развернули шелк, в который были упакованы перчатка и два обрывка бумаги.

— Вот они, — сказал он. — Можно их вынуть?

— Пожалуйста.

С огромной осторожностью Джереми извлек из тайника реликвии и выложил их на стол.

— А теперь, — с улыбкой сказал ассистент, — моя миссия может считаться исполненной. Вот официальная расписка, мистер Морис, будьте любезны, распишитесь.

Пока Морис расписывался, Перегрин сказал Аллейну: «Подойдите и посмотрите».

Аллейн подошел к столу, отметив про себя, что Перегрин встал рядом с мисс Эмили Данн, что в пристальном взгляде Джереми Джонса, устремленном на перчатку, мелькнула страсть фанатика, что Уинтер Морис надулся от важности, словно обладал какими-то правами собственности на реликвии, а Эмили Данн явно обрадовалась, увидев рядом Перегрина. Аллейн склонился над записками и перчаткой и пожалел, что он не один в комнате. Он опасался, что от него ждут выражения бурных восторгов и прочих подходящих случаю банальностей. Но чувства, вызываемые подобными реликвиями, слишком трепетны, неопределенны и деликатны, чтобы объявлять о них вслух. Что толку в высказываниях типа: «Рука великого мастера водила по этой бумаге, сохранившей до нашего времени ее тепло» или «Четыреста лет назад пальцы больного мальчика заполнили собой эту перчатку, а два столетия спустя некая дама с инициалами М. И. написала маленький меморандум для потомков». Аллейн от всей души желал, чтобы пьеса Перегрина совершила чудо и развеяла ощущение смерти, исходившее от записки Шекспира и перчатки юного Гамнета. Он взглянул на Перегрина.

— Спасибо, что позволили поглядеть на них поближе.

— Вы должны проследить за их помещением в сейф.

— Я к вашим услугам.

Уинтер Морис пыжился и суетился. Джереми, поколебавшись, положил реликвии на папку для бумаг. Обсудив с музейным работником температурные условия хранения и риск пожара, все торжественной процессией двинулись в бельэтаж, Джереми нес папку с перчаткой и документами.

— Направо, — скомандовал Морис, хотя всем было прекрасно известно, куда идти.

Панель в стене бельэтажа была отодвинута, дверца сейфа открыта. Джереми вытащил из сейфа подставку в виде мольберта, обитую черным бархатом, и в центре ее наклонной поверхности аккуратно расположил перчатку, а по обеим сторонам от нее документы.

— Надеюсь, ворс бархата будет удерживать их, — сказал он. — Я сделал наклонную поверхность, чтобы было лучше видно. Поехали.

Мягким движением он вдвинул подставку в сейф.

— Как управляться с наружными дверцами? — спросил он.

— Там, слева, есть кнопка, — засуетился Морис. — На внутренней поверхности стены. Дай мне.

— Пожалуйста, Уинти.

Морис просунул пальцы между сейфом и стеной. Зажглась невидимая лампочка, и стальные дверцы с легким шипением раздвинулись.

— Отлично! — воскликнул Морис. — Ну разве это не здорово?

— Отсюда нам ничего не видно, Уинти, — сказал Перегрин. — Мы выйдем и посмотрим снаружи.

— Ты прав, — согласился Джереми. — Выйдите все и скажите мне, не нужно ли увеличить наклон. Рассыпьтесь по фойе.

— Главное, чтобы все были при деле, — мягко заметил Аллейн.

Джереми, вздрогнув, оглянулся на него и затем усмехнулся.

— Старший инспектор потешается над нами. Эмили, останься в дверях, дорогая, будешь связной между мной и остальными в фойе.

— Хорошо.

Все разошлись по разным местам. Морис отправился в дальний угол фойе бельэтажа. Перегрин стоял на балконе, а музейный работник спустился ниже по лестнице. Аллейн прохаживался по бельэтажу до двери и обратно. Он отлично понимал, что все эти люди, за исключением музейного работника, заняты весьма необычным для них делом и потому чрезвычайно внутренне напряжены, но суровая самодисциплина заставляет их держать себя в руках. «И такие ситуации для них не редкость, — подумал он. — Своего рода профессиональный риск. Но они закаленные бойцы и всегда готовы вступить в бой».

— Наклон должен быть больше, Джер, — послышался голос Перегрина. — И положи вещи повыше на подставке.

Музейный работник, стоявший на нижней ступени лестницы, произнес нечто невнятное.

— Что он говорит? — спросил Джереми.

— Он говорит, что снизу почти ничего не видно, но, вероятно, с этим ничего не поделаешь, — сказала Эмили.

— Секундочку. — Джереми полез в сейф. — Увеличить наклон… О черт, они упали.

— Помочь тебе? — спросила Эмили.

— Не надо. Скажи им, чтобы оставались на местах.

Аллейн приблизился к сейфу. Джереми Джонс, держа на коленях подставку, деликатными движениями расправлял перчатку и документы на бархатистой поверхности.

— Я надеялся обойтись без этого чертова полиэтилена, но, похоже, не выйдет, — сердито проговорил он.

Джереми накрыл реликвии пленкой и укрепил ее кнопками с бархатными головками. Затем он вернул подставку в сейф, угол наклона был почти прямым. Из фойе послышался одобрительный гул.

— Они говорят, получилось здорово, — передала Эмили.

— Закрыть сейф?

— Да.

— Запереть на замок?

— Уинти говорит «да».

Джереми захлопнул стальную дверцу и повернул замок.

— Теперь давай пойдем и посмотрим. — И они с Эмили направились в фойе.

Аллейн вышел из тени, отодвинул панель в стене и осмотрел сейф. Он был действительно крепко заперт. Аллейн вернул панель на место, повернулся и увидел на расстоянии полутора десятков шагов в проходе, ведущем к ложам, мальчика. Тот стоял, сунув руки в карманы и наблюдая за Аллейном. На вид мальчику было лет двенадцать, и одежда на нем была весьма недешевая.

— Привет, — сказал Аллейн. — Откуда ты взялся?

— Неважно, — ответил мальчик. — А вам что за дело?

Аллейн подошел к нему. Хорошенькое личико, большие глаза и нахальная, довольно злая улыбка.

— Вам что за дело? — повторил мальчишка. — И на что вы уставились? Разумеется, я не хотел быть невежливым.

Дикция у него была отличная.

— На тебя, — ответил Аллейн.

С лестничной площадки раздался голос Перегрина: «Где суперинтендант Аллейн?»

— Здесь! — откликнулся Аллейн и повернулся к выходу.

— О-о-о, прошу прощения, — удивленно протянул Тревор Вир. — Вы, наверное, сыщик из Скотленд-ярда. И как я мог так забыться! Пора уж мне научиться вести себя повежливее!

Аллейн вышел в фойе. К компании присоединились вновь прибывшие Маркус Найт и Дестини Мед.

Над балконом, между двумя лестницами, светился экран, с которого присутствовавшие не сводили жадных глаз. Картинка оставалась неизменной: черно-желтый фон, символизирующий геральдические цвета господина из Стратфорда, а на нем два обрывка бумаги, покрытые поблекшими чернилами, и маленькая детская перчатка.

Джереми притащил из кабинета пояснительную надпись, вставленную в рамку, и укрепил ее под экраном.

— Замечательно, — сказал музейный работник. — Поздравляю вас, мистер Джонс, лучшей экспозиции не придумать.

Он сунул квитанцию в нагрудный карман и попрощался.

— Великолепно, Джер, — сказал Перегрин.

По балкону медленно прошелся Тревор Вир и грациозно облокотился о балюстраду.

— Сдается мне, — произнес он, ни к кому конкретно не обращаясь, — любой ловкий жулик вскроет этот ящик с закрытыми глазами. Детские игрушки.

— Что ты здесь делаешь, Тревор? — нахмурился Перегрин. — Тебя не вызывали.

— Я только зашел посмотреть, нет ли мне писем, мистер Джей.

— Почему ты не в школе?

— Вчера вечером я себя неважно чувствовал. В школе ко мне относятся с пониманием.

— Тебе здесь не место. Лучше иди домой и отдохни.

— Хорошо, мистер Джей. — Неотразимая улыбка осветила фотогеничное лицо Тревора. — Я хотел пожелать вам, и актерам, и всем самой большой удачи. Мама желает вам того же.

— Спасибо. С пожеланиями можно было и не торопиться. Иди домой.

Тревор, по-прежнему улыбаясь, поплелся вниз.

— Милый маленький кукленок, — ехидно произнес Джереми.

— Уинти, на улице люди с фотоаппаратами, — сказала Эмили.

— Пресса, дорогая, — отозвался Морис. — Надо же сделать снимки. Позировать будут Маркус и Дестини.

— Как же мы будем позировать, когда экран так высоко? — заметил Найт.

— Снова все вынуть?

— Надеюсь, — вдруг сказал Джереми, — кто-нибудь знает, как открыть сейф. Я запер его, как вы помните.

— Не беспокойся, — сказал Морис, по мере приближения торжественной минуты напускавший на себя все больше важности. — Я знаю. Все было продумано в верхах, и Гринслейд, разумеется, ввел меня в курс дела. На самом деле тип кода был предложен самим Великим и Ужасным. Все построено на ключевом слове. Придумываешь слово из пяти букв…

Парадная дверь открылась, и в фойе ввалилось несколько репортеров и два фотографа.

— …каждой букве соответствует цифра. Мистер Кондукис сказал, что наиболее подходящим и символичным словом будет, конечно…

— Мистер Морис.

Уинтер Морис осекся и резко обернулся на голос. К нему медленно направлялся Аллейн.

— Скажите, когда была установлена цифровая комбинация на замке? — спросил он.

— Несколько дней назад. Три или четыре. Почему вы спрашиваете?

— Вы обсуждали механизм замка с вашими коллегами?

— Ну… так, в общих чертах, только в общих чертах.

— Не кажется ли вам, что будет весьма разумно, если об этом слове из пяти букв будете знать только вы?

— Но я… мы все здесь…

— Видите ли, это обычная практика.

— Да, но мы — другое дело. Я хочу сказать, мы все здесь…

— Попробую убедить вас. — Аллейн сделал надпись на обратной стороне конверта. — Такую комбинацию вы придумали?

Морис взглянул на конверт.

— Черт!

— Будь я на вашем месте, я бы придумал другое, менее очевидное слово, переменил шифр и держал бы рот на замке. — Аллейн зачеркнул надпись на конверте и положил его в нагрудный карман. — У вас посетители, — дружелюбным тоном заметил он.

Он подождал, пока сделают снимки, и вовсе не удивился тому, что на площадке вновь появился Тревор Вир. Мальчишка с очаровательной застенчивостью побеседовал с репортером, в котором он инстинктивно определил человека, принимающего решения, и все кончилось тем, что Дестини Мед и Тревор в обнимку с серьезным видом разглядывали перчатку, пока сверкали фотовспышки и щелкали камеры.

Лучший снимок, сделанный в то утро, вышел под заголовком: «Исполнитель детской роли, Тревор Вир с Дестини Мед и перчаткой Шекспира. «Когда я гляжу на нее, мне прямо-таки хочется плакать», — говорит юный Тревор».

2

Перегрин ответил на десяток чрезвычайно умных вопросов и так никогда не смог припомнить, что же он говорил. Поклонившись, он сделал шаг назад и увидел себя в зеркале бара: высокий, долговязый и насмерть перепуганный молодой человек во фраке. Все двери были широко распахнуты, театр наполнялся невнятным приглушенным гулом.

Мистер Кондукис, с орденскими ленточками в петлице, обратился к Перегрину со словами:

— Мне следует пожелать вам успеха.

— Сэр, я вам так благодарен…

— Не за что. Я должен идти.

Для мистера Кондукиса была приготовлена королевская ложа.

Перегрин направился к левой двери бельэтажа.

— Ни пуха вам, ни пера, — произнес низкий голос.

Перегрин поднял голову и увидел импозантного мужчину в смокинге, при ближайшем рассмотрении оказавшегося суперинтендантом Аллейном. Его сопровождала очаровательная дама.

Аллейн со спутницей вошел в зал.

Перегрин слушал национальный гимн через закрытые двери. Он чувствовал себя самым одиноким человеком на свете.

Когда зрители уселись, он проскользнул в бельэтаж, а потом вниз к директорской ложе. Джереми был уже там.

— Начинается, — сказал он.

— Начинается.

3

«Мистер Перегрин Джей успешно балансирует между слащавой стилизацией под старину и вульгарной модернизацией. Диалоги звучат безыскусно и сильно, нередко поражая глубоким психологизмом. Сентиментальности нет и следа. С тех пор как был написан сонет CXXIX, тема мести оскорбленного сластолюбца не раскрывалась столь ярко».

«После дешевых поделок и сомнительных исторических постановок, которые лепят бравые ребята от шоу-бизнеса, я с ужасом думал о грядущей премьере в заново отделанном «Дельфине». Однако спектакль не раздражает. Он приносит удовольствие. Он даже волнует. Кто бы мог подумать…»

«Маркус Найт делает на сцене невозможное. Он создает весьма убедительный образ великого поэта».

«В порядке исключения громкая реклама не обманула и не подсунула нам недоброкачественный продукт. Пьеса может постоять сама за себя».

«Чего? Ни одного матерного слова? И никаких наркотиков? И голубых тоже нет? Ну ладно. Но гляди, приятель, если ты меня надул…»

«Перегрин Джей представил на суд зрителей тонкое, стройное и почти клиническое исследование страсти, потрясающее своей драматической напряженностью. Волнующий и восхитительный спектакль».

«Избегая открытой декларативности, пьеса вносит свой вклад в острую критику нравов британского среднего класса».

«…B фойе ее встретил мистер Василий Кондукис и препроводил в ложу, убранную, ко всеобщему изумлению, белоснежными ландышами, Она была одета в…»

«Успех пьесе обеспечен».

4

Шесть месяцев спустя Перегрин, прочитав за завтраком письмо, полученное с утренней почтой, положил его на стол и взглянул на Джереми.

— Все.

— Что «все»?

— Решение принято. Кондукис продает реликвии. Американскому коллекционеру.

— Бог мой!

— Гринслейд, как обычно, сообщает новости. Переговоры зашли так далеко, что он полагает необходимым уведомить меня о возможном результате.

Краска медленно приливала к лицу Джереми. Он краснел так, как краснеют рыжеволосые веснушчатые люди, становясь розовато-лиловым.

— Вот что я тебе скажу, — произнес он. — Это не должно произойти. Такое нельзя позволить. Этот человек — чудовище.

— Похоже, Британский музей и музей Виктории и Альберта сделали все, что могли. Национальный профсоюз тоже вмешался, но все впустую.

Джереми разразился страстной речью преданного искусству художника, которому противостоит весь остальной мир.

— Но почему! У него денег куры не клюют. У него их столько, что миллионом больше, миллионом меньше, разницы никакой. Зачем ему еще? Слушай, допустим, он не хочет держать у себя записку, написанную рукой Шекспира, и перчатку Гамнета Шекспира. Отлично! Пусть отдаст их в Стратфорд или в музей Виктории и Альберта. Как было бы чудесно. За это его произведут в пэры, и ради бога!

— Пусть он сделает то, пусть сделает это. Он поступит так, как сочтет нужным, совета ни у кого спрашивать не будет.

— Ты должен пойти к нему, Перри. В конце концов, ты и «Дельфин» принесли ему прибыль. Полные сборы в течение полугода, а зрителей не убывает. Маленькая труппа. Огромный успех и все прочее.

— И актеры, готовые перегрызть друг другу глотку.

— Что ты имеешь в виду?

— Ты отлично знаешь, что я имею в виду. Дестини, вальсируя, меняет партнера, Найта на Гарри Гроува, Гертруда и Марко ведут себя как разъяренные фурии… — Перегрин умолк на секунду. — Ну и всякое другое.

— Среди всякого другого мои напрасные ухаживания за Дестини? Зря ты не сказал об этом вслух. Мне не смутить покой гигантов, уверяю тебя.

— Прости, Джер.

— Ладно, прощаю, но ты отправишься к Кондукису.

— Я не могу.

— Почему, черт возьми?!

— Джер, я говорил тебе, у меня от него мурашки по коже. Я ничем ему не обязан и не хочу стать обязанным. А еще меньше я хотел бы прийти к нему с протянутой рукой.

— Но почему бы не попросить?

— Потому что он может не отказать.

— Ладно, если он не старый педик, а ты уверяешь, что он в этом смысле чист, то какого черта? Ты совершенно согласен со мной в отношении перчатки и документов, по крайней мере, ты так говоришь. Они должны остаться среди соотечественников Шекспира, в его родном городе или столице страны, короче, здесь. Так надо же что-то делать!

— Сколько можно упрашивать его? Я уже пытался, помнишь, когда он приходил в «Дельфин». Уж как я рассыпался, какие доводы приводил, а он смотрел на меня как на пустое место. Больше не хочу.

Джереми вышел из себя.

— Тогда, черт возьми, я пойду к нему! — закричал он.

— Он тебя не примет.

— Я устрою сидячую забастовку на его крыльце.

— И возьмешь в руки знамя?

— Если понадобится, я возьму в руки кувалду.

Поведение Джереми столь удивительно соответствовало полушутливому предсказанию Эмили, что Перегрин решил принять меры и унять друга.

— Ради бога, не кипятись, — твердо произнес он. — Ты говоришь глупости, и тебе это отлично известно.

Они оба вышли из себя и теперь кричали друг на друга. Им пришлось замолчать, когда в комнату вошла новая домработница, весьма чинная дама, приходившая на целый день. Они расхаживали по отремонтированной и заново обставленной квартире, курили трубки и старались не смотреть друг на друга. Перегрин первым почувствовал раскаяние. Он сам был по уши влюблен в Эмили Данн, но до сих пор его поощряли более чем сдержанно, посему он от всей души сочувствовал Джереми, хотя и сокрушался о друге, попавшем в сети Дестини. Оба приятеля, в соответствии с возрастом, не обладали особой ловкостью в сердечных делах и были намного менее опытны, чем можно было судить по их разговорам.

Наконец Джереми остановился и произнес:

— Эй!

— Эй.

— Я, кажется, перегнул палку.

— Все нормально, Джер.

— Про сидячую забастовку я говорил не всерьез.

— Неужели?

Джереми пристально смотрел на друга.

— В общем, я думаю, — со странной интонацией произнес он, — что забастовка была бы излишней.

— Ты так думаешь? Но… тогда я не понимаю тебя.

— Ладно, забудь.

— Хорошо, — сказал ошарашенный Перегрин. — В таком случае довожу до твоего сведения, что перчатку и документы заберут из сейфа на этой неделе и заменят увеличенной фотографией. Гринслейд пришлет двух своих людей за ними.

— Куда их денут?

— Он говорит, что сначала их поместят в сейф в его конторе. Они, вероятно, будут проданы по личной договоренности, но если и появятся на Сотби, то результат окажется тем же самым. Покупатель хочет заполучить их во что бы то ни стало.

Джереми расхохотался.

— Похоже, ты рехнулся, — сказал Перегрин.

5

Вечер накануне того дня, когда шекспировские реликвии должны были покинуть театр «Дельфин», выдался теплым и очень тихим. В воздухе чувствовалось приближение грозы, и к ночи она разразилась. Во время третьего акта в удивительном соответствии происходящему на сцене прямо над крышей театра раздались гулкие раскаты грома.

— Перестарались они там, наверху, со звуковыми эффектами, — сказал Морис Перегрину. Они выпивали, сидя в кабинете.

Последовала серия великолепных ударов, а затем послышался шум ливня. Перегрин вышел в фойе бельэтажа. Джоббинс стоял на посту на площадке под застекленной стенкой сейфа.

Перегрин приложил ухо к двойным дверям бельэтажа. До него донеслись странные безликие голоса, произносившие диалог, написанный им самим. Он посмотрел на часы. Половина одиннадцатого. Пора.

— Спокойной ночи, Джоббинс, — сказал Перегрин и направился вниз.

Машины, ожидавшие у подъезда, блестели под дождем. Он слышал звук, с которым вода падала в воду, в иссиня-черный поток реки. Билетер из партера приготовился открыть двери. Перегрин проскользнул в задние ряды зрительного зала. На сцене у окна с эркером сидел человек из Стратфорда, склонившись над столом. Он писал сонет, и скрип пера по пергаменту был отчетливо слышен, когда опускался занавес.

Актеров вызывали семь раз, выходить на поклоны они могли бы до бесконечности. Несколько женщин в заднем ряду плакали. Высморкавшись и спрятав носовые платки, они принялись громко аплодировать.

Перегрин поспешно вышел из зала. Дождь перестал, когда он бежал по переулку к служебному входу. Незначительная реплика была пропущена, и он хотел переговорить с помощником режиссера.

После разговора с помощником Перегрин остался за кулисами, рассеянно прислушиваясь к привычным звукам, доносившимся из гримерных и фойе. Из-за реликвий каждый вечер по окончании спектакля театр тщательно обыскивался, и Перегрин лично следил за тем, чтобы обыск проводился добросовестно. Он слышал, как переговаривались служители, идя вдоль рядов в зале и накрывая кресла чехлами. За кулисами процедурой руководил помощник директора сцены. Покончив с осмотром, рабочие сцены ушли. Небольшая вереница закулисных посетителей пробиралась по коридору, отыскивая выход. Как нелепо они всегда выглядели среди декораций и реквизитов.

В гримерной Дестини собралась веселая компания. Перегрин слышал легкий язвительный смех Гарри Гроува и восклицания гостей. Появилась Гертруда Брейси и, немного позже, Маркус Найт, оба выглядели свирепо. Перегрин посоветовал им идти через главный вход. В переулке, куда выходила служебная дверь, стояли лужи и текли ручьи.

Они прошли через боковую дверь на сцене и спустились в партер. Между ними, похоже, сложился некий странный союз, когда стороны не слишком доверяют друг другу. Перегрин подозревал, что время от времени они позволяют себе с возмущением обсуждать поведение Дестини и Гарри Гроува.

Чарльз Рэндом, как обычно сдержанный и невозмутимый, воспользовался служебным выходом, а затем появилась Эмили.

— Привет, — сказала она. — Ты заблудился в потемках?

— Я жду тебя. Хочу пригласить на ужин в новое бистро в самом конце улицы Речников. У него милое название «Братишка дельфина». Они получили разрешение работать до двенадцати, и сегодня у них маленький праздник в честь открытия. Они меня пригласили. Соглашайся, Эмили.

— Спасибо, я польщена и тронута.

— Замечательно! — воскликнул Перегрин. — И дождь, кажется, прекратился. Погоди минутку, я посмотрю.

Он побежал к служебному входу. Вода все еще струилась по тротуару, но на небе ярко светили звезды. Появилась Дестини в сопровождении своих шикарных приятелей, и сразу поднялась ужасная суматоха. Заметив Перегрина, она остановилась и представила его всей компании. Перегрин услышал «Абсолютно потрясающе» и «Мне так понравилось», «Божественно». Они удалились, напоминая друг другу о лужах. Гарри Гроув произнес: «Тогда я съезжу за ней, если ты, конечно, настаиваешь. До скорого, прелесть моя». — «Не задерживайся», — крикнула ему вслед Дестини. Перегрин услышал, как тронулась с места спортивная машина Гарри.

Сказав вахтеру на служебном входе, что он может закрывать лавочку и уходить, Перегрин вернулся к Эмили. Подходя к погруженным в темноту декорациям, он уловил легкий шум — кажется, хлопнула дверь сбоку от сцены. Словно кто-то прошел через нее и тихонько прикрыл. Наверняка сквозняк.

Эмили стояла на сцене среди декораций. Противопожарный занавес был опущен, в глубине сцены светилась лишь одна тусклая лампочка, кругом было темно и тихо.

— Я всегда подозревала, что декорации выглядят совсем иначе, когда мы уходим и предоставляем их самим себе, — сказала Эмили. — Словно они живут своей жизнью и ждут нас.

— Другая реальность?

— Да, и более впечатляющая реальность. Кажется, что они дышат.

Легкое движение воздуха у самого верха решетки подтвердило фантастическое предположение Эмили.

— Пойдем, — сказал Перегрин. — На дворе прекрасная звездная ночь, и до бистро два шага.

Он взял ее за руку и повел к боковой двери на сцене, и вдруг оба услышали хлопок.

Они замерли, спрашивая друг друга: «Что это?»

— Где-то в зале? — предположила Эмили.

— Да. Наверное, там Уинти или кто-нибудь еще.

— Разве они все не ушли?

— Значит, не ушли.

— А что это был за звук?

— Похоже, сиденьем хлопнули, — сказал Перегрин.

— Да, мне тоже так показалось.

— Подожди минутку.

— Ты куда? — с тревогой спросила Эмили.

— Недалеко. Хочу взглянуть.

— Ладно.

Перегрин открыл боковую дверь при сцене. Мерцающий свет от маленькой лампочки в глубине сцены почти не доходил сюда, но у Перегрина был с собой фонарик. По ступенькам можно было спуститься в партер или подняться к ложам бельэтажа. Перегрин двинулся вниз, в партер. Ряды кресел стояли в полной темноте. Он опустил сиденье, а потом отдернул руку, и сиденье с хлопком вернулось в первоначальное положение. Именно такой звук они слышали.

— Эй, кто здесь? — позвал Перегрин, но его слова потонули в вязкой тишине.

Он включил фонарик и повел лучом по стенам и зачехленным креслам. Пройдя по центральному проходу, он вышел в фойе. Там было пусто, горело всего несколько ламп, парадные двери были заперты.

— Джоббинс! — позвал Перегрин.

— А? — раздался голос Джоббинса с лестничной площадки. — Это вы, начальник? Что-нибудь не так?

— Я слышал, как сиденье хлопнуло. В зале.

— Неужто, начальник?

На лестнице появился Джоббинс. На нем было нестерпимо яркое в коричневую, черную и белую клетку пальто, вязаная шапочка и войлочные шлепанцы.

— Боже! — вырвалось у Перегрина. — Куда это вы собрались, на прогулку или поразвлечься? Тогда где же ваш котелок и бабочка?

— Да ладно вам, начальник, — просипел Джоббинс. — Знал бы, что вы здесь, быстренько переоделся бы. Уж простите мой прикид. Подарочек от кореша и очень кстати. Холодновато становится, — продолжал он, спускаясь. — К полуночи, когда мой сменщик приходит, совсем замерзаю. Так что вы там говорили насчет сиденья?

Перегрин объяснил. К его изумлению, Джоббинс толкнул дверь зала, вошел и громко прохрипел: «Эй, там, выходи! Давай. Ты меня слышал!»

Ответом ему была тишина. Затем раздался встревоженный и растерянный голос Эмили: «Что происходит?» Она на ощупь пробиралась по проходу.

— Все в порядке, — крикнул Перегрин. — Сейчас разберемся. — И, повернувшись к Джоббинсу, спросил: — А что, собственно, происходит? Похоже, вы знаете.

— Еще б не знать, — хмуро отозвался Джоббинс. — Это помирающий вундеркинд чудит, вот что. Он и раньше так делал, никакого сладу с ним нет.

— Что делал?

— Болтался здесь. Его мамаша бренчит на электрогитаре в забегаловке на том берегу, заканчивает в одиннадцать, и ненаглядный сыночек отправляется ее встречать. А пока ему делать нечего, он тут ползает по театру, изображая из себя то грабителя, то призрака. Он отлично знает, что я не могу покинуть пост, вот и прячется в разных темных местах. Руки вверх, вопит, не двигаться. И воет, и ползает под сиденьями, и притворяется, будто его душат. Попадись он мне, я его точно придушу, этого паршивца.

Где-то в глубине сцены раздался жалобный вой, затем взрыв сатанинского хохота и мяуканье, а потом они услышали, как громко хлопнула дверь.

— Смылся. — Джоббинс разразился жуткими ругательствами.

— Я поймаю этого маленького мерзавца, — разозлился Перегрин и, не подумав, кинулся к парадной двери, запертой на три замка.

— Вам за ним не угнаться, начальник, — сказал Джоббинс. Голос у него почти сел от крика. — Он уж полквартала пробежал, несется на всех парах. Мамочка ждет его в конце улицы, когда трезвая.

— Завтра я ему задам, — сказал Перегрин. — Ладно, Джоббинс. Я позабочусь о том, чтоб вам больше не докучали. Впрочем, это ваш последний вечер на посту.

— Верно, сэр. Последний выход в эпохальной роли.

— Еще раз до свидания.

— До свидания. Будьте здоровы.

Перегрин вошел в партер.

— Эмили! — позвал он. — Где ты, моя девочка?

— Здесь, — сказала Эмили, идя по проходу.

— Ты видела этого стервеца?

— Нет. Я была внизу, а он спустился из бельэтажа. Я слышала его шаги.

Перегрин взглянул на часы. Пять минут двенадцатого. Он взял девушку за руку.

— Черт с ним, — сказал он, — нам надо бежать. Мы потеряли уйму времени. Они закрывают в полночь. Пойдем.

Они захлопнули за собой дверь служебного входа. Ночь была по-прежнему прекрасной и довольно теплой. Поднявшись по улице Речников, они зашли в бистро с новенькой освещенной вывеской «Братишка дельфина».

В бистро было людно, шумно и очень темно. Два официанта, одетые как рыбаки, в узкие джинсы, полосатые тельняшки и колпаки, сновали между столиками. Барельеф дельфина в университетской шапочке подсвечивался снизу.

Когда глаза привыкли к темноте, молодые люди увидели Дестини и троих поклонников ее таланта. Они расположились за столиком под изображением дельфина, и вид у них был такой, словно своим присутствием они осчастливили заведение. Дестини помахала коллегам рукой, гримаса на ее лице должна была означать, что она сама не понимает, как сюда попала.

Перегрин и Эмили ели запеченного палтуса, пили светлое пиво, танцевали на пятачке и от души веселились. Вскоре Дестини и ее друзья ушли. Проходя мимо молодой пары, Дестини сказала: «Милые мои! Мы так надеялись, что… но молчу, молчу». Они удалились, громко рассуждая о том, что будут есть, когда доберутся до дома Дестини в Челси. Без десяти двенадцать Перегрин обратился к Эмили:

— Послушай, почему ты такая суровая при старшем дельфине и такая игривая при младшем?

— Частично из-за твоего положения, да и здесь я себе не слишком много позволяю.

— Позволяешь. По крайней мере, когда мы танцевали. Не в первый же танец, правда, но десять минут назад позволила.

— Я развлекаюсь и очень благодарна тебе за это.

— Я тебе хоть чуть-чуть нравлюсь?

— Очень нравишься.

— Только не надо говорить таким тоном, словно ты хочешь, чтобы я поскорее от тебя отвязался.

— Извини.

— А при чем тут мое положение? Ты что, боишься, что такие люди, как Герти, например, станут обвинять тебя в использовании режиссера в корыстных целях?

— Да, боюсь.

— Какая глупость. «Говорят? Что говорят? Пусть говорят».

— Неудачный пример. Такие реплики обычно произносят хамы и убийцы.

— Ну и что? Послушай, Эмили, я думаю, что ты самая привлекательная девушка на свете. Не надо краснеть и хмуриться. Я знаю, что не имею на тебя никаких прав. Эмили, — Перегрин повысил голос, стараясь перекричать крещендо саксофониста, — послушай, я люблю тебя.

Маленький оркестр лихо отыграл последние такты и умолк. Признание Перегрина прозвучало сольным выступлением.

— Полагаю, что теперь нам лучше попросить счет, — сказала Эмили.

Перегрин был так смущен, что не стал возражать. Они покинули «Братишку дельфина», заверив обеспокоенного владельца, что обязательно заглянут еще раз.

Они намеревались пройтись до моста Черных братьев, взять машину Перегрина и Джереми и поехать в Хэмстед.

Однако, выйдя из бистро, угодили в потоп. Ни плаща, ни зонта у них при себе не было. Молодые люди жались к стене и рассуждали о том, можно ли сейчас найти такси. Перегрин вернулся в бистро и попытался вызвать такси по телефону, но ему сказали, что в ближайшие двадцать минут машины не будет. Когда он вернулся к Эмили, дождь немного стих.

— Знаешь что, — предложил Перегрин, — у меня в кабинете есть зонт и дождевая накидка. Давай пробежимся до театра, разбудим Джоббинса и заберем их. Смотри, дождь почти перестал.

— Тогда вперед.

— Осторожней, не поскользнись.

Взявшись за руки, они бросились бежать, громко шлепая каблуками по воде, вниз по улице Речников. Добежав до поворота, они завернули за угол и остановились у «Дельфина». Они смеялись, приключение развеселило их.

— Послушай! — воскликнула Эмили. — Перегрин, прислушайся. Кто-то еще бежит под дождем.

— По переулку, что ведет от служебного входа.

— Верно.

Шаги бегущего по мокрой мостовой становились все громче и громче. Из переулка на дорогу выскочил человек, рот его был широко открыт в беззвучном крике.

Увидев молодых людей, он бросился к Перегрину и схватил его за лацканы пальто, тяжело дыша ему прямо в лицо. Это был ночной сторож, сменявший Джоббинса.

— О господи! — забормотал он. — Да что же это, мистер Джей, боже правый!

— Что с вами, черт возьми? В чем дело? Что случилось?

— Убийство, — произнес сторож, и его губы задрожали. — Вот что случилось, мистер Джей. Убийство.