Перед прочтением — сжечь!

Глава 16 УЖАС В ГОРОДЕ

Запыхавшись уже метров через двести (я хотя и не курю, но спортом последние годы тоже не занимаюсь, так что бегун из меня, прямо скажем, стал никудышный), я снова перешёл на шаг и, с опаской поглядывая на кувыркающиеся над головой НЛО, двинулся дальше. Слава Богу, огненные круги всё-таки продолжали своё движение по небосводу и, словно бы нехотя пересекая Красногвардейск по диаметру, постепенно смещались куда-то мне за спину, удаляясь в сторону его южной окраины.

Сокращая себе путь к подвалу, я повернул за угол ближайшего дома и попал на улицу каких-то разбитых напрочь фонарей, единственным светом на которой было льющееся с высоты сияние пролетающих дисков. Но вскоре утянулись вслед за своим ведущим и они, и я оказался один на один с окружающей меня темнотой да похрустывающими под ногами стекляшками. Всё-таки здесь и правда отчего-то разлетелось вдребезги всё уличное освещение. Единственным источником света можно было считать чью-то одинокую машину, включённые передние фары которой глядяли на меня далеко впереди, точно глаза дракона. Не могу объяснить, в чём тут причина, но мне почему-то не захотелось подходить к ним близко. Наверное, мне показалось странным то обстоятельство, что хотя они и горят вполне ярким зеленоватым сиянием, из них совершенно не вырываются вперед привычные для включённых фар лучи света, которые должны хотя бы метров на несколько освещать впереди себя мостовую.

Движимый единственно каким-то внутренним инстинктом, я опять повернул в первый из встретившихся мне переулков и уже минут через пятнадцать оказался на улице Коммунистической, ведущей меня прямиком к пересечению с Рыночной, где как раз и находился наш приспособленный под типографию подвал. Это было очень кстати, так как я почувствовал, что ни с того, ни с сего начинает вдруг накрапывать неприятный прохладный дождик, и надо бы поскорее упрятаться под крышу. А то, если одежда успеет намокнуть, мне потом придется всю ночь лежать на поддонах в мокром…

«Блин! Так это же там стоит машина Дружбайло!» — неожиданно догадался я, поняв, что несколько минут назад опять был неподалеку от Торгового техникума, только на этот раз выходил к нему не с той стороны, что утром, а с противоположной, поэтому и брошенный дружбайловский «форд» оказался стоящим ко мне не багажником, а мотором. Но разве он оставил его там с включенными фарами?

Этого я не помнил.

А между тем, в эту самую минуту перед оставленной полковником машиной остановился ещё один ночной пешеход, двигавшийся к ней как раз со стороны багажника. Точнее сказать, он не то чтобы остановился перед ней, а налетел на неё и чуть было не упал от этого, так как очень больно ударился голенью о бампер. Это был весьма основательно загрузивший себя за день вином, пивом и водкой временно не работающий житель Красногвардейска майор Вадим Закусилкин, заведовавший во времена существования райкомов партии связью народа и армии, а ныне превратившийся в нашего местного бомжа, кормящего себя (а точнее сказать — поящего) за счёт случайных разгрузочных работ в многочисленных продуктовых магазинах, а также на двух наших городских рынках (Привокзальном и Колхозном). Он бы наверняка огласил окрестности трёхэтажной грубой матерщиной, если бы от острейшей внезапной боли у него не перехватило дыхание. Шепча про себя ругательства, бывший политрук сделал несколько мучительных шагов вдоль «форда» и, наткнувшись на распахнутую левую дверцу, сам не ведая, что он делает, повалился внутрь салона. Будучи довольно-таки выпившим, он не то чтобы сёл на водительское кресло, а просто плюхнулся на оба передних сидения сразу, как будто сверзившийся со скалы в море двухтонный морж — так, что от этого его броска аж вся машина покачнулась, а получившая двигательный импульс дверка вздрогнула и, плавно пойдя вперёд, сама собой захлопнулась с лёгким металлическим клацаньем.

Совершая это своё безрассудное ныряние в салон милицейского «форда», Закусилкин ударился коленом ушибленной ноги о рулевое колесо и, дернувшись от пронзившей его острой боли, чуть было не свалился на пол, но всё-таки успел выставить впереди себя левую руку и в этой позе на мгновение задержаться. Благодаря этой случайности, метнувшийся вслед за ним из-за спинки водительского кресла ремень безопасности успел перехватить не его грудь, как это происходит при нормальной посадке (и как это было в случае с Ариной Взбрыкухиной и двумя милиционерами), а только лежащие на левом сидении ноги, а бросившийся на помощь ремень правого переднего кресла вообще захватил в свои объятия одну только пустоту, так как мощный торс Вадима Закусилкина свисал в это мгновение над полом, опираясь на руку. Всё это привело к тому, что грудь бывшего пропагандиста армейской славы осталась не перетянутой и свободной для крика, и когда он, в конце концов, почувствовал своим пьяным сознанием, что машина всасывает в себя его плоть, точно гурман клубничную мякоть, то попытался отчаянно закричать, призывая кого-нибудь себе на помощь, и надо сказать, это ему удалось намного лучше, чем Взбрыкухиной. Однако мощный агитаторский бас уткнулся в мягкую внутреннюю обивку «форда» да так и увяз в ней, не выйдя за пределы машины и не коснувшись ничьих ушей, кроме самого кричавшего. В панике вытянув перед собой руку, майор кинулся искать вращающуюся рукоятку, с помощью которой в отечественных автомобилях опускают и поднимают боковые стекла, но в «форде» такого допотопного устройства давно уже не было, и стеклами здесь управляла автоматика. Когда же рука Закусилкина наконец-то случайно нажала на нужную кнопку и стекло пошло вниз, он уже напоминал собой тонущего в болоте человека, наполовину поглощенного трясиной. Практически вся его правая половина туловища и правая половина лица, словно в ржавой воде, скрывались в коричневой коже сидения, над которой металась, хватаясь в жажде спасения за эбеново поблескивающее кольцо руля, его левая рука.

— На помощь! — хотел выкрикнуть он затягиваемыми в кожаную пучину губами, но из окна машины вырвался на улицу только некий полусдавленный утробный стон.

— Опять кого-то менты в машине трахают, — сообщил через плечо в комнату супруге курящий на балконе четвёртого этажа мужик и вслед за этим поинтересовался у нее: — Ну, что там, свет так и не дали? — и, услышав, по-видимому, отрицательный ответ, швырнул вниз малиново светящийся окурок и резюмировал: — Значит, будем ложиться спать…

…Тем временем я дошагал до нашего подвала и, вынув из кармана ключи, открыл дверь. Потом нашарил на стенке выключатель и попробовал зажечь свет. Но света не было.

(Тогда я, конечно, ещё не мог этого знать, но не было его почти по всей линии пролёта светящихся дисков, словно бы те, покидая наш город, высасывали по ходу своего движения какую-то особо понравившуюся им электроэнергию, из-за чего лопались уличные фонари, а на подстанциях выбивала защита фидерных выключателей.)

Оглянувшись на раздавшийся за спиной шумок автомобильного мотора, я увидел, как мимо меня проехал по улице тёмно-вишневый «жигуленок», в котором я заметил прижавшуюся к водителю женскую фигурку, обвивающую руками его шею. «Надо же! — мелькнула тогда у меня мысль. — Жизнь-то вокруг не закончилась. Кто-то продолжает кого-то любить, как будто ничего необычного вокруг них и не случилось…»

Я закрыл за собой дверь, наощупь пробрался к сложенным возле стены пустым поддонам и, свернувшись бочком, улегся на них в надежде поскорее уснуть и освободиться от всей этой жужжащей в мозгу пчелиным роем софистики. Но мысли продолжали крутиться в голове, словно запущенная компьютерная программа, которую нельзя отменить, пока она не выполнит все предписанные ей программистом операции.

«…А что, собственно говоря, случилось такого, чтобы перестать из-за этого любить, верить и радоваться красоте окружающего нас Божьего мира? — словно бы независимо от моей собственной воли, продолжала раскручиваться в моей голове логическая цепочка. — И что такое вообще человеческая жизнь, как не созданная Богом галерея, в которой Им расставлены для нас через определенные промежутки времени всевозможные житейские ситуации — радости, горести, праздники, похороны, успехи, трагедии и так далее. Судя по тому, что ясновидцы и астрологи могут говорить обо всех ожидающих нас впереди событиях за много лет до их реального осуществления, они действительно давным давно вписаны Господом в Книгу Жизни, и ни отменить, ни как-нибудь обойти эти события и обстоятельства никто из нас уже не в состоянии. Они ждут нас в анфиладе судьбы, как расставленные вдоль длинного коридора вещи. Нет никакого другого пути, кроме как пройти через то, что уготовано Богом. Но вот то, как именно мы через это пройдём, может варьироваться в самом широком диапазоне. Думаю, нам для того и даётся наша земная жизнь, что Богу очень важно посмотреть на то, как Его создания будут реагировать на различные житейские ситуации. Отречёмся ли мы от Него при первых же выпавших на нашу судьбу трудностях, возгордимся ли при малейших карьерных успехах, предадим ли и проклянём при замаячивших на жизненном пути соблазнах, или же — будем воздавать Ему хвалу за всё, что ни выпадет?..»

Я наткнулся взглядом на скачущие в обратную сторону цифры часов и ради эксперимента нажал пальцем на кнопочки калькулятора. Два плюс два, вывел я и надавил на значок равенства. В окошечке весело выскочил ответ: «66».

«Мистика какая-то, — подумал я. — Ещё бы одна шестёрка, и это бы уже было настоящей банальностью…»

Я всё-таки заставил себя усилием воли закрыть глаза и к своему удивлению почувствовал, как душу начало тут же увлекать в море покачивающего сладкого сна, в котором не было ни огненных кругов, ни тигров, ни тянущихся из умывальника фантастических пальцев — ничего, кроме тишины и покоя.

Однако за стенами подвала всё развивалось как раз наоборот, и одними из первых, кто убедился в том, что мир если и похож на сны, то скорее не на радужные, а на кошмарные, была та самая промелькнувшая в вишнёвых «жигулях» парочка, которую я заметил, стоя на пороге своего подвала. Выехав за окраину города, они остановили машину в тени придорожных деревьев и принялись неистово целоваться. Потом парень расстегнул на груди своей спутницы кофточку и стащил с неё маленький кружевной лифчик. Девушка не сопротивлялась и, осмелев, он дернул за рычаг внизу сиденья и откинул спинку, превращая его в спальное ложе. Потом сбросил с себя рубаху и брюки, и они занялись любовью.

Как это ни странно, но переполненная обычно ревущим транспортом трасса была сегодня абсолютно пустынна, так что никто не мог помешать им в их деле. Молодые люди вволю позанимались сексом, а потом, опустив стекло, выкурили по сигарете «Мальборо». Перевалившее за свою золотую середину лето смотрело на них без малейшего укора, и жизнь казалась долгой и сладкой, как только что испытанное удовольствие.

Но надо было возвращаться домой, и парень, в конце концов, нехотя оделся и, пересев на своё место, вставил в замок ключ зажигания. Они развернулись посреди пустого шоссе и поехали обратно в город. Слов больше не оставалось, оба были переполнены затопившей их нежностью, и потому не сразу заметили стоявшую посередине дороги странную (если не сказать — страшную) девушку. Девушка стояла впереди, метрах, наверное, в сорока от них. В лучах фар словно возникла вдруг контрастная чёрно-белая сцена из фильмов ужасов: окровавленная человеческая фигура на фоне ночной тьмы. Рукоять ножа торчала у неё из плеча. Платье было в грязи и пятнах от молодой травы… Она стояла, еле держась на ногах, затем, вытянув вперёд руки, словно гипнотизер на сцене, двинулась в их сторону.

— Смотри, это Кэрри! — выкрикнули одновременно водитель «жигулей» и его спутница, хотя и не смогли бы, наверное, объяснить, откуда к ним пришло это внезапное знание.

Да уже и не успели бы.

Подчиняясь неведомой гипнотической силе, машина неожиданно изменила направление своего движения и, свернув (вопреки воле чуть ли не выкручиваемого водителем руля) в сторону, на всей скорости врезалась в железобетонную опору электропередач. Сверху на нее посыпались весёлые, точно от карнавальных шутих, искры, показывающие, что в город вернулось электричество, но только влюблённые их уже не увидели.

А Кэрри постояла, глядя на дело своих рук, затем повернулась спиной к разбившимся «жигулям» и, пошатываясь, побрела к городу. Глядя сейчас на неё, невозможно было поверить в ту истину, что в каждом живущем на Земле человеке, словно скрытая в постмодернистском тексте цитата, таится образ Божий. Cгорбленная, съёжившаяся и поникшая, она была похожа скорее на старуху, чем на семнадцатилетнюю девушку. Бальное её платье превратилось в лохмотья. Вылитая на неё свиная кровь давно засохла и начала трескаться. На лбу темнела грязная полоса, расцарапанные коленки покраснели.

Часто останавливаясь и всхлипывая, она вошла в предместье и остановилась. Она не знала, что это за город — только видела, что это была не Америка. Тот городок, в котором её когда-то смертельно обидели, она сожгла дотла ещё в своей прежней жизни, а как оказалась здесь, на этой далекой и незнакомой земле, не помнила. Но здесь наверняка живут такие же жестокие и злобные люди, как и там, и они будут снова травить её, превращая жизнь в нестерпимую душевную муку, лишённую радостей любви, дружбы, нормального человеческого общения… За что, Господи?

Кэрри подавила подступающие к горлу рыдания и огляделась вокруг. Сильно болело плечо, в которое мать воткнула столовый ножик, но Кэрри не вынимала его, ей казалось, что физическая боль хотя бы немного заглушает в ней её душевные страдания. А они были просто нестерпимы, казалось, не существует такого огня, который бы когда-нибудь смог их выжечь.

Она повела вокруг себя глазами и неожиданно наткнулась взглядом на расположенную чуть в стороне от дороги небольшую заправочную станцию, над которой сияла знакомая ей по прежней жизни надпись «Shell».

— Ага-а-а! — протянула она, как будто узнала вдруг своего закоренелого давнего врага, и вдруг представила, как под колонками с висящими по их бокам шлангами, вспухают и затем лопаются тугие огненные пузыри пламени, и вся бензозаправка превращается в огромный и гудящий факел.

И стоило ей только нарисовать всё это перед своим мысленным взором, как колонки начали и в самом деле взрываться, разбрызгивая вокруг себя полыхающие огненные плевки, и уже через каких-нибудь две-три минуты вся АЗС была объята гудящим оранжевым пламенем, так что даже в той сотне метров, где находилась Кэрри, стало невыносимо терпеть доходящие сюда волны жара, а потому она повернулась и пошла от этого зрелища дальше в город. И там, где она проходила, вдруг вспыхивали бензобаки припаркованных прямо на тротуарах машин, падали, обрывая нити электропроводов, столбы, срывались пожарные гидранты, превращая улицы в лужи непроходимой грязи. Иногда, правда, она проходила какое-то расстояние, ничего не уничтожая и не трогая, но потом вдруг опять вспоминала тот далекий выпускной вечер, на котором ей вылили на голову ведро отвратительно пахнущей свиной крови, и вокруг снова начинало всё гореть, взрываться и рушиться.

Ночь за её спиной наполнялась криками, звоном лопающегося стекла и грохотом обрушивающихся перекрытий. Люди пытались сбивать пламя имеющимися под рукой средствами пожаротушения, но в ящиках для песка оказывался порох, в трубах для воды — бензин, у приезжающих по вызову пожарных машин отказывали тормоза и они с разгона влетали в полыхающие здания, так что пожарные команды еле успевали выскочить из огня невредимыми. А иногда и не успевали, потому что у машин внезапно заклинивали все дверцы. Случалось, что и двери в загоревшихся домах вдруг переставали открываться, и люди были вынуждены метаться по наполненным дымом квартирам, пока не догадывались выбивать рамы и прыгать вниз из окон. Если это было выше четвёртого этажа, то многие так и сгорали заживо, не сумев заставить себя шагнуть в зияющую за подоконником чёрную бездну.

Однако в происходивших этой ночью кошмарных событиях была виновата не одна только Кэрри. Неизвестно откуда, на улицах Красногвардейска появились вдруг целые стаи койотов, которые нападали на одиноко спешащих домой сквозь ночной город прохожих и загрызали их до смерти. В одной из частей города была замечена также охотящаяся на людей чёрная пума, которая впоследствии была застрелена членом солнцевской группировки по кличке Харон, приехавшим навестить свою престарелую мать и среди ночи вдруг увидевшим, как в открытое окно её дома лезет большущая чёрная зверюга.

Как это ни печально, но моя квартира тоже сгорела в этом жутко гудящем пламени. А вместе с квартиой сгорели и все мои небогатые пожитки (самыми ценными среди которых были три почти полные банки кофе «Black consul»). Но зато, правда, сгорел и этот дурацкий палец в раковине, из-за которого я вынужден был ночевать в нашем рабочем подвале. Хотя… Кто знает, что происходит к добру, а что к худу? Если бы этот палец не вылез в то утро из сливного отверстия, то я бы, наверное, вернулся, как всегда, вечером к себе домой, лёг спать в своей удобной мягкой постели, и Бог его знает, удалось ли бы ещё мне вовремя проснуться, чтобы, схватив в руки штаны (а то и без них), выбежать на улицу до того, пока квартиру охватит гудящее жадное пламя?

Да и выскочить из горящего дома тоже ещё не означает — спастись. Мне потом рассказывали, что когда мои соседи повыбегали кто в чём на улицу и стояли напротив подъезда, глядя, как жёлтый голодный огонь поедает всё то, что представляло собой материализацию их предыдущей жизни, из-за угла соседнего здания, отвратительно стуча пожелтевшими от времени костями, вывалила вдруг команда воняющих могильной землей и роняющих изо рта червей скелетов и, схватив нескольких подвернувшихся им под руки жильцов, поволокла их в неизвестном направлении. И как те ни орали, взывая к стоящим во дворе людям о помощи, как ни надрывались в отчаянном хрипе, а никто к ним на подмогу и защиту всё равно не бросился — то ли за треском огня их крики остались никем не услышанными, то ли народ уже просто махнул в непонимании происходящего на всё рукой и не стал ни во что вмешиваться. Я склонен думать, что тут имела место именно вторая причина — ведь за последние полтора десятилетия россияне не подали своего голоса даже в куда более серьёзных ситуациях! Отмолчавшись во время расстрела Ельциным здания их Верховного Совета, не проронив ни слова, когда НАТО разбомбило их сербских братьев, проглотив без всякого ропота неподъёмное для их кармана повышение цен на жильё, не заступившись за свою унижаемую и уничтожаемую Армию, бессловесно отдав олигархам принадлежащие всему народу природные богатства, мои соотечественники практически разучились сопротивляться смертельным обстоятельствам и могли теперь только молча смотреть на то, как команды налоговиков, торгашей, коммунальщиков, энергетиков, банкиров, газовиков, транспортников и прочих государственных и не государственных структур растаскивают по своим личным карманам те неисчислимые богатства, которые десятилетиями создавались и накапливались силами всей нации в надежде, что это станет впоследствии основой счастливой жизни будущих поколений. Так в честь чего бы это они вдруг стали реагировать на появление команды каких-то дурацких скелетов? Командой больше, командой меньше — это уже почти ни для кого из рядовых жителей России начала XXI века никакого существенного значения не имело…

…Но все эти мысли придут ко мне несколько позже, а в те ночные часы, когда по Красногвардейску шла обезумевшая от горя и унижения девочка в облитом засыхающей свиной кровью платье и одним только мысленным усилием поджигала дома, автомибили, бензоколонки и рушила линии электропередач, я спал, свернувшись калачиком на груде пустых поддонов, положив голову на пачку до сих пор не вывезенных нами на склад книжек Кинга «Цикл оборотня» и подтянув почти к подбородку свои обутые в чёрно-красные кроссовки с надписью «adidas» ноги. Я спал, и мне снился мой друг Лёха.

Сначала я увидел посёлок. Причём, он открылся мне как бы с высоты птичьего полёта, потому что я увидел только крыши домов, кроны деревьев и жёлтые дороги, которые располагались метрах, наверное, в ста подо мною, так что время от времени я даже видел свою скользящую по земле крестообразную тень. Иногда моя тень была не одна, а в окружении каких-то огромных круглых пятен, которые плавно переползали через дома и заборы, двигаясь в одном направлении. А потом я увидел наш «РАФик» — Лёха с Шуриком, видно, уже разгрузились и теперь возвращались назад, потому что автобус двигался в сторону города. Какое-то время он спокойно ехал подо мной по одной из пустынных улиц, а потом я вдруг увидел, как, выскользнув откуда-то сбоку от меня, к земле устремилось серебристое непрозрачное сияние, похожее на поток воды, которое окутало собой Шуриков микроавтобус неким мерцающим вязким облаком. Не знаю, откуда поступала в меня эта информация, но я буквально почувствовал, как автобус словно бы завис в этом облаке, увязнув в нём словно в комке какого-то гигантского студня.

— Что за чёрт! — услышал я голос, который бы безошибочно отличил из тысячи других. — Ты когда-нибудь видел подобное блядство? Шурик, что это за херня, ты что-нибудь понимаешь? — кричал в автобусе Лёха.

— Смотри, смотри, тут полно людей! — услышал я следом за этим панический голос Шурика. — Они лезут прямо под колеса!

— Да какие это, на хер, люди, ты что? Ты посмотри, они же бесполые! А эти глазищи, головы, ступни без пальцев! Это же серые человечки, пилоты с НЛО, не узнаёшь разве?

— Бля-я!..

— Смотри, они начинают лопаться, как пузыри! Закрой скорее окно, окно закрой!..

— Сука, прям на лицо брызнуло…

— Я же говорил, блин, окно закрой… И мне на ухо попало. Что-розовое. Это у них кровь такая, что ли? Какой-то химией пахнет.

— Ракетным топливом. Я этого дерьма в армии столько нанюхался, что теперь никогда не забуду…

Голоса начали уплывать куда-то в сторону, словно кто-то принялся вращать ручку настройки радиоприемника, и вскоре совсем исчезли; в то же время окутывавшее автобус облако стало разбухать и увеличиваться в размерах, и вскоре меня поглотили вязкий серебристый мрак и тишина. Я опять спал, не видя, что происходит с Лёхой и Шуриком, и только вздрагивая от какого-то нехорошего предчувствия. Даже и во сне я чувствовал, что они попали в страшную и непоправимую беду.

Не знаю, сколько миновало времени, но когда мой внутренний «телевизор» снова заработал, Лёха находился уже не в автобусе. Я опять увидел его в тот момент, когда, шатаясь и падая, он брёл по одной из улиц дачного посёлка в направлении к нашему складу. Штаны его были тёмными от влаги, и мне сначала подумалось, что Лёха от всего пережитого обоссался, но когда он, поправляя сползающие брюки, дотронулся своей ладонью до мокрого пятна на заднице, а потом, пошатнувшись, схватился этой же рукой за чей-то белый штакетник, я понял, что по ногам его течёт не моча, а кровь. Несколько раз упав, Лёха все-таки вырулил на знакомую улицу и, дотащившись до калитки Мишаниной дачи, ввалился во двор. Захлопнув за собой калитку, он упал на неё спиной и достаточно долгое время стоял так, отдыхая от своего путешествия. Затем не без усилия отлепился и двинулся по направлению к дому, но заходить внутрь не стал, а, увидев стоявшую в стороне под деревьями металлическую ёмкость, в которой строители когда-то разводили раствор для фундамента, а теперь в ней собиралась дождевая вода, повернул прямиком к ней. С трудом удерживаясь руками за сваренные из грубых металлических листов стенки, он свесил задницу внутрь бака и погрузил её в воду. В первое мгновение, когда, по-видимому, вода коснулась его тела и остудила кровоточащую и страдающую плоть, на лице его отобразилось невыразимое облегчение, он блаженно прикрыл ресницы, и мне даже показалось, что я увидел, как его губы тронула слабая улыбка, но уже минуту спустя его выражение исказила чудовищная гримаса. Глаза резко раскрылись и начали стремительно вылезать из орбит, из закушенной губы потекла на подбородок струйка поблескивающей крови, жилы на шее натянулись, как парашютные стропы, и тело его начало медленно клониться в сторону. Минуты две или немного дольше он удерживался в положении Пизанской башни, но потом испустил невероятно мучительный стон, его побелевшие пальцы разжались и он с громким всплеском повалился в наполненную водой ёмкость. Но за мгновение до его падения я успел услышать ещё один всплеск — как будто некий предмет, намного меньших размеров, чем Лёха, плюхнулся за минуту до него в ту же воду, куда потом упал и он. Вот только откуда он мог туда выпасть, если не из самого Лёхи?

Я беспокойно перевернулся на своём неудобном ложе и, словно бы от этой перемены позы, ракурс изображения в моём сне немного переменился, и я увидел Лёху, уже как бы склоняясь над краем ёмкости и заглядывая на него сверху.

Высота бортов бака была примерно сантиметров шестьдесят, да ещё вода не доходила до их краёв сантиметров на десять, так что упавшее боком тело всё ещё разворачивалось, всплывая, и я видел только его левый бок и левую руку. Я видел, как Лёхино лицо исчезает в воде, и он постепенно переворачивается спиной к небу. И когда он окончательно перевернулся, душа моя чуть не завопила от ужаса, ибо то, что я увидел, было непосильно для нервов рядового человека. Штанов на Лёхиной заднице практически не было да и сама она походила на скособоченную луну с гигантским кровавым кратером в центре, где только что произошло неистовое извержение. Дыра была не меньше тридцати сантиметров в диаметре. В мозгу со скоростью света пролетели кадры из сотен ужастиков: «Паразит», «Пришельцы», «Они пришли изнутри» и многих других, показываемых последние годы на нашем телевидении в бесконечных телесериалах типа «Секретных материалов». Но кто мог прогрызть в Лёхином теле такую страшную дыру? Чей зародыш он успел за это время выносить в себе, напитав его своими соками?

И в эту минуту я увидел его. Всколыхнув безжизненное Лёхино тело и подняв высокую волну, из-под него с шумом и брызгами выскользнуло отвратительного вида существо, напоминающее огромного хорька-уродца: без ног, но с толстым красновато-золотым хвостом, обвившись которым вокруг Лёхиной талии, оно высоко поднялось над краем емкости. Вместо головы — что-то вроде покрытого слизью бесформенного кома, с которого пучились налитые злобой чёрные глазки. Нижняя половина этого нароста распадалась, обнажая частокол острейших иглоподобных зубов. Тварь трещала, чирикала и, время от времени наклоняясь вниз, впивалась зубами в Лёхину спину, а хвост сгибался и стискивал его талию, вытаскивая рубашку из брюк и присасываясь к голой коже. Но Лёха, слава Богу, ничего этого уже не ощущал. Он был — мёртв…

Ещё раз тревожно вскинувшись во сне, я снова потерял на мгновение изображение, а когда видимость восстановилась, увидел уже совсем другую картину. Это был чей-то сад — на земле валялись жёлто-красные упавшие яблоки, у одного из деревьев стояла высокая лестница-стремянка, а рядом с ней стоял невысокий серый человек. Это создание было точно таким же, какими их показывали в фильмах типа «Близкие контакты третьего рода» — огромные чёрные глаза на несоразмерной туловищу грушеподобной голове, узкая рудиментарная щель вместо рта, свисающая пустыми складками серая кожа. Из морщин сочились жёлто-белые струйки гнойной субстанции, такая же жидкость текла из углов его бесстрастных светящихся глаз. А прямо у ног лежал мертвый Шурик. Да и как он мог быть не мёртвым, если серый человечек держал в своих руках его оторванную голову и, медленно вращая её перед собой, разглядывал, точно любознательный ученик школьный глобус?..

Я болезненно застонал и проснулся.

На улице было ещё темно, в окна сочился призрачный серый свет приближающегося утра, который время от время озаряли какие-то отдалённые жёлтые всполохи. «Это догорает моя школа, — пришла откуда-то не вызывающая сомнений мысль. — Моя родная средняя школа № 35». Не знаю, почему, но я был абсолютно убеждён, что именно так всё и есть. Как и то, что случившееся во сне с Лёхой и Шуриком — тоже правда. Почему? А Бог его знает. Просто откуда-то знал, и всё.

Встав со своего импровизированного ложа, я осторожно прошёл между штабелями книг ко входу в подвал и щёлкнул для пробы выключателем. Помещение наполнилось светом. Я немного повеселел и, найдя под столом слегка помятый электрический чайник, воткнул его вилку в розетку. Минут через десять вода в нем зашумела, из-под крышки начали вырываться нервные струи пара и, выдернув провод, я присел к столу. Засыпав в небольшой фаянсовый заварник хорошую горсть чая, я дал ему несколько минут настояться, потом два раза «переженил», переливая из заварника в чашку и обратно, и, наконец, приступил к чаепитию.

По подвалу поплыл душистый аромат, вдыхая который, почти невозможно было думать о чём-то выходящем за рамки картины Перова «Чаепитие в Мытищах». Любимый напиток приятно согрел мои внутренности, успокоил нервы и наполнил душу если не покоем, то хотя бы относительным успокоением. Спать больше не хотелось и, будто под каким-то гипнозом, я протянул руку к стопке отбракованных из-за каких-то мелких дефектов и потому оставшихся не упакованными в пачки книжек и взял первую подвернувшуюся из лежащих. Это оказался один из самых первых и самых, на мой взгляд, психологически достоверных романов Кинга — «Кэрри», в котором шла речь о том, как у американской школьницы в результате острейшей психологической драмы открылись парапсихические способности и, мстя в шоковом состоянии за причиненную ей боль, она уничтожает практически весь свой город.

Машинально открыв книгу, я прочёл первую строчку, потом вторую, и даже не заметил, как погрузился в чтение. Зачем? Ведь я уже читал эту вещь, и притом сравнительно недавно… Однако взгляд всё скользил и скользил по строчкам, словно лыжник по накатанной лыжне, и я бы, наверное, так и дочитал роман до самого конца ещё раз, если бы не запнулся об одно второстепенное, как может сперва показаться, место. Я имею в виду одно из «свидетельских показаний», которые некая миссис Кора Симард якобы давала Комиссии штата Мэн в ходе расследования всего совершённого Кэрри. Кинг любит вводить в ткань своих произведений страницы различных псевдодокументов, придающих правдоподобие самым невероятнейшим из его выдумок. И вот, закончив отвечать на задаваемые ей вопросы, женщина в конце собеседования не выдерживает и сама обращается к Комиссии с вопросом:

— Что будет, если Кэрри такая не одна? — с откровенным испугом спрашивает она почтенных специалистов. — Что будет с нашим миром?..

Читая роман в первый раз, я как-то не особенно задержался на этом эпизоде, а точнее, я зафиксировал его в своем сознании, но только как предупреждение о том, что персонажи типа Кэрри скоро могут стать массовыми и принести с собой угрозу миру. А перечитывая это место теперь, я вдруг подумал, что в результате всё большего воздействия радиации и геноизмененных продуктов на человечество появление людей со способностями Кэрри действительно перестаёт быть фантастикой, но спасение мира заключается не в том, чтобы найти от них защиту, а в том, чтобы научиться жить, не причиняя им боли. Потому что, если реакция обычных людей на окружающую их жестокость была ему практически не опасна, то ответные действия на причиненную им обиду людей, подобных Кэррри, могут грозить миру полным разрушением…

Отложив книгу в сторону, я встал со стула и потянулся. Затёкшие от сидения мышцы слегка побаливали, зато в желудке раздавалось здоровое голодное урчание, и я подумал, что было бы неплохо чем-нибудь подкрепиться. Я посмотрел на наши окна-амбразуры и увидел, что на улице уже давным давно рассвело. Часы мои опять шли в правильную сторону, но который сейчас был на самом деле час, я не знал, так как Бог знает, какую бездну времени они успели отмотать в обратном направлении до того момента, пока «остепенились». Но, впрочем, это и не имело значения. Я уже понял, что наши рабочие не придут ни сегодня, ни завтра, а потому спокойно запер подвал, забрал с собой ключ и отправился завтракать.

Выйдя на улицу, я потянул в себя носом воздух и поморщился. Обоняние уловило ощутимый запах недавней гари, в котором смешивались оттенки горелого дерева, резины и чего-то бензинового. В подсознании мелькнула какая-то нечеткая мысль про мою школу и мою квартиру, но я даже не успел её толком зафиксировать, а потому и не понял, о чём она мне сигнализировала.

Памятуя о своих бесплодных вчерашних поисках столовой, я сразу же пошёл в ближайший гастроном и купил там себе мягкий белый батон, пакет кефира и плитку белого пористого шоколада. Этот шоколад был единственным импортным продуктом, который я себе разрешал — причём вовсе не потому, что я не мог себе позволить этого по соображениям экономии, а потому, что я решительно не хотел становиться таким, как американские мужчины. Я ведь помню, как 11 сентября 2001 года, когда на весь мир шла прямая трансляция самолётных таранов манхэттенского Торгового центра, я был поражён не столько фактом всего того, что тогда происходило на моих глазах, сколько самим внешним видом мечущихся на экране американцев. По-видимому, обычно нам показывают лишь тщательно отфильтрованные материалы, в результате чего мы видим на улицах штатовских городов сплошь подтянутых, по-ковбойски сложенных сухощавых мужчин, не имеющих ни единой складочки лишнего жира, а тут я увидел кадры, в которых на фоне рушащихся небоскребов бегали не просто толстые, но страшно расплывшиеся к талии, и оттого напоминающие собой громадные ромбообразные поплавки, мужики со свисающими на плечи щеками, каких мне у нас в России и встречать-то сроду не доводилось. Именно после этого я начал обращать внимание на попадающиеся мне в газетах статьи, рассказывающие о том, что на Западе практически нет безопасных для человека продуктов, и что угроза нашему здоровью исходит вовсе не от одних только «ножек Буша». Оказывается, во всех этих гамбургерах, чизбургерах и прочей подаваемой в «Макдоналдсах» разогретой фигне нет практически ничего, кроме геноизменённой сои, потребление которой ведёт человека в лучшем случае к большому избыточному весу, а в худшем (и это, к сожалению, происходит намного чаще, чем этого хотелось бы) — ко всякого рода заболеваниям, включая сюда и раковые опухоли. По правде говоря, я и раньше подозревал, что, посылая товары на российский рынок, Америка руководствовалась прежде всего принципом «На тебе, Боже, что нам не гоже», но я не думал, что они травят этой же гадостью и самих себя. И вот — хроника крушения башен торгового центра помогла мне увидеть, каким я могу стать, если буду лопать их гамбургеры и хот-доги, запивая все это «Пепси-колой» и «Спрайтом». А потому я сидел теперь во внутреннем дворике одного из домов на вкопанной возле его подъезда деревянной скамейке, пил своё молоко с батоном да читал выползающие из-под моей задницы надписи, врезанные ножом в поверхность доски представителями различных поколений молодёжи. Прямо подо мной (я прочитал это, когда ещё только садился) было вырезано традиционное для семидесятых годов уравнение «Ленка + Серега = любовь», рядом с которым кто-то красиво выцарапал контуры электрогитары и английское слово «Beatles», далее следовала высеченная чуть ли не топором эмблема «ДМБ-84», под которой летел раскрытый парашют с буквами «ВДВ», потом одна примерно над другой шли три строки, сообщавшие, что «Тут пили Аршак и Миха», что «Нет жизни без зоны» и что «Цой — жив», следом за которыми красовалось объявление: «Кто хочет трахаться — приходи сюда каждый четверг в полночь». Над этим объявлением можно было разобрать слово «кумар» и какие-то начатые, но недописанные знаки, а на самом краю скамейки, словно приговор, стояло чёткое: «Ельцин — сука».

Я запивал батон глотками молока и старался понять, что это за странные звуки долетают ко мне со стороны нашей районной Администрации — казалось, там шла сейчас праздничная демонстрация трудящихся с провозглашаемыми в микрофон с трибуны призывами Партии и ответными криками «Ура!», но только вот какие могли быть демонстрации в это время года? Июль у нас — время тихое, это даже не август, который больше, чем тремя своими Спасами, стал последние годы знаменит различными дефолтами да путчами…

— Что это там за шум на площади? — спросил я, не удержавшись, у проходившего мимо меня паренька лет пятнадцати.

— Митинг, — нехотя пояснил он. — Ищут, кого объявить виноватым в поджогах.

— В поджогах? — переспросил я. — Каких поджогах? — но парень не стал вдаваться в объяснения и исчез в подъезде.

Быстренько покончив с едой, я бросил пустой пакет из-под молока в стоявший неподалеку мусорный бак и, завернув оставшуюся половину батона в целлофан, направился на раздающиеся раскаты голосов. Надо же мне было узнать, о каких это поджогах говорил парнишка.

Миновав полтора или два квартала, я повернул за угол и оказался перед той самой площадью, на которую вчера опустился белый с красной полосой по борту самолёт «Сессна-Скаймайстер-337», пилотируемый похожим на иллюзиониста человеком в чёрном плаще с красным подбоем. Хотя… Вчера ли? Неужели это и в самом деле было всего только ночь назад?..

Я остановился на краю площади и окинул взглядом происходящее.

Никакого самолёта на ней уже не было, вместо него перед зданием районной Администрации колыхалась огромная толпа с самодельными транспарантами над головами, на одном из которых мне удалось разглядеть надпись: «Страна горит? Так нам и надо! Нам не спастись, не влившись в НАТО», а на другом: «Сгниёт Россия, точно груша, не пригласив на помощь Буша!»

«Они что тут, совсем ошизели?» — подумал я, не веря своим глазам. Но, словно убеждая меня, что все это никакая не шиза, а реальное состояние дел, на невидимую мне за спинами толпы трибуну взобрался оратор с мегафоном и, продолжая какой-то начатый еще до моего прихода диалог, начал выкрикивать через него хриплые лозунги:

— …Вот мы и дождались! Вот мы и досиделись до того, что коммуняки опять поднимают голову! Вчерашние погромы в городе — это не просто ЧП районного масштаба, но начало смертельной схватки старого строя с новым, прошлого с будущим. Или — возвращение в тюрьму народов, в ГУЛАГ и тоталитарную диктатуру, или — дальнейший путь к демократическим свободам и процветанию общества! Пора сделать окончательный и решительный выбор! События последних дней показали, что своими собственными силами нам Горгону коммуно-фашизма не одолеть, а потому Союз Бравых Сил требует от районной Администрации выступить с инициативой о срочном вхождении России в НАТО. Если у московской власти кишка для такого шага ещё тонка, мы требуем от нашей Администрации объявить Красногвардейский район суверенной Республикой и обратиться к руководству НАТО с просьбой о немедленном вводе на её территорию контингента международных сил!

Толпа закричала «Браво!», стоявшие на площади засвистели и захлопали в ладоши, и одновременно с этим я услышал, как, перекрывая шум голосов и аплодисменты, в воздухе разрастается ревущее гудение мощного автомобильного клаксона и, повернув голову на этот сигнал, увидел, как, раздвигая толпу, к зданию Администрации движется огромный зелёный бензовоз, вслед за которым, словно мелкие суда за ледоколом «Арктика», врываются на площадь колонны сторонников Блока «Трудящиеся России» (в просторечии — БТР) во главе со своим лидером Виктором Бомбиловым и высоко поднятыми над головой транспарантами: «Страшнее, чем иго монголо-татар — раздутый в России буржуйский пожар», «НАТО — это смерть стране! С НАТО мы сгорим в огне!», а также: «Интересно, чьи же интересы защищают по России бесы?». Подъехав к парадному входу Администрации, бензовоз остановился, и на его капот взлетел невысокий кругленький человечек с мальчишеской чёлкой на лбу и вывернутыми губами.

— Соратники! Братья! Красногвардейцы! — истерично закричал он в мегафон, жестикулируя свободной рукой. — Опомнитесь и прозрейте! Посмотрите вокруг себя! Неужели вы не видите, что смертельная западная зараза добралась уже и до нашего города? Сначала рок и наркотики, потом проституция, гомосексуализм и СПИД, а теперь секты, сатанисты и иная нечисть, устраивающая на наших улицах свои ритуальные сожжения! Долой демократов! Даёшь власть трудовому народу! Россия — не для буржуев!..

— Ур-р-ра-а-а!.. — взмыло над площадью, так что с окрестных деревьев сорвались в небо все воробьи и вороны.

Поддавшись массовому порыву, я тоже начал аплодировать выступающему и, завертев головой в поисках поддержки своих чувств, увидел, как из примыкающих к площади улиц появляются уже знакомые мне чёрный, красный, синий, розовый, серебристый и жёлтый фургоны, над люками которых виднеются фигуры стрелков с огромными ружьями в руках. Ближе всех ко мне находится смолянисто чёрный фургон, украшенный по бортам сверкающими зигзагообразными молниями из нержавейки — Лёха говорил, что он называется «Мясовозка», и над вращающейся турелью на его крыше возвышается парализовавшая меня когда-то фигура одетого в чёрный китель человека без лица. Я и сейчас вижу, что на месте лица у него находится какое-то чёрное пятно, хотя это и не мешает ему приложиться этим пятном к прикладу и, поймав на мушку цистерну бензовоза, нажать на курок. Мне хорошо видно, как из чёрного ружейного дула вылетает несоразмерно большая пуля, как она пересекает заполненную народом площадь и ударяет в зелёный бок ёмкости с горючим. Мне не раз доводилось видеть в американских боевиках, как взрываются автомобили, но это не идёт ни в какое сравнение с тем, что произошло на моих глазах перед зданием нашей районной Администрации. Сказать, что посреди людского моря вдруг распустился золотой цветок или вздулся огненный пузырь — это значит, не передать и сотой доли того, что произошло на самом деле, потому что такого я не видел ни в одном фильме. В считанные доли секунды бензовоз вспух, как настоящее огненное солнце, перекрывшее собой все шесть этажей административного здания, при этом кипящие струи бензина, как тонкие огненные иглы, выстрелили во все концы площади, в одночасье превратив несколько тысяч участников митинга в живые мечущиеся факелы. (До меня эти горящие брызги не долетели всего лишь на какой-нибудь десяток метров, а то бы я сейчас вам эту историю уже не ли рассказывал…)

Окаченное, как из ведра, несколькими тоннами горящего бензина, моментально лопнуло всеми своими стеклами и тут же заполыхало практически всё здание Администрации. Визг и вопли наполнили площадь, взлетев аж до самого неба, но даже они не смогли заглушить собой отчаянного нечеловеческого воя, вылетающего из окна расположенного на самом верхнем этаже кабинета Марселя Наумовича Шлакоблочко. Воя, от которого у всех собак города сразу же встала дыбом шерсть на загривках, потому что они даже на расстоянии узнали в нём голос своего заклятого врага — волка. Видимо, в последнюю минуту жизни звериная сущность таившегося в главе Администрации оборотня всё-таки взяла окончательный верх над его человеческой оболочкой.

Я и сам почувствовал, как у меня от этого воя похолодело сердце — почему-то именно ему, а не предсмертным воплям сгорающих заживо участников стихийного митинга было дано проникнуть в сокровенные глубины моего подсознания и пробудить там чувство парализующего ужаса. Стоя столбом на краю площади, я медленно повёл взглядом по сторонам и вдруг с изумлением увидел, как, стремительно водя стволами ружей за сбивающими с себя огонь горожанами, пассажиры цветных фургонов хладнокровно расстреливают тех, кто пытается вырваться за пределы этого огненного карнавала и спастись от смерти. Шесть улиц выходило на площадь и в устье каждой стояло по фургону-убийце, перекрывая несчастным дорогу к спасению. Ближе всех от меня, как я уже говорил, была чёрная «Мясовозка», на остальных пяти углах стояли розовый «Парус мечты», синяя «Свобода», ярко-красная «Стрела следопыта», серебристый космофургон «Рути-Тути» и ярко-жёлтая «Рука справедливости». И над крышей каждого была видна фигура человека с ружьём, безостановочно палящего в людей на площади.

Я в ужасе осенил себя крестом. И тотчас, словно его начертание молнией полосонуло их по глазам, все шестеро на мгновение прекратили стрельбу и повернули головы в мою сторону. И я понял, что должно произойти в следующие секунды…

Резко развернувшись, я бросился бежать за угол ближайшего дома. И не услышал, а каким-то пятым, шестым, седьмым или, Бог его знает, каким чувством почувствовал, что все шесть стрелков повернули ружья в мою сторону. Кажется, я даже пару-тройку раз видел, как, выбивая серые столбики пыли, прямо под моими ногами прожужжали эти странные бочонкообразные пули с остро заточенными носами, а одна из них — уж это-то я точно помню! — просвистев над моею головой, даже разбила чью-то открытую форточку в огибаемой мною «хрущёвке». Я не думал, куда я бегу — я не помнил в эти минуты ни о нашем подвале, ни о своей то ли сгоревшей, то ли нет квартире, — ноги сами уносили меня куда-то прочь от площади, сделавшейся вдруг похожей на огромную кастрюлю, с кипящей в ней смертью. Я не знаю, сколько продолжался этот бег. В какой-то момент я вдруг просто почувствовал, что сейчас у меня остановится сердце, и, с трудом переводя дыхание, сделал несколько неверных подламывающихся шагов в сторону увиденных невдалеке высоких кустов шиповника и рухнул на поросшую густой зелёной травой лужайку. Последнее, о чем я успел подумать перед тем, как вырубиться, было осознание того, что я всё ещё сжимаю в руке остаток недоеденного мною завернутого в целлофан батона…