Перевёрнутый полумесяц

Оно велико и прозрачно, как море. Оно так велико, что по нему даже можно узнать, что наша Земля — шар. С севера на юг оно протянулось на тридцать километров, с востока на запад — на пятнадцать. Тюремной стеной окружили его горы, горы скрыты и под гладью его. Это озеро, которое принадлежит двум странам, двум городам, и у него два имени.

Югославы называют его Охридским озером и приглашают туристов на свои пляжи у города Охрида. Для албанцев это озеро Поградецкое, и их туристы обитают в городе Поградце. Два города через выпуклую поверхность озера видят лишь верхние этажи друг друга днем, а ночью пускают друг другу по воде отблески уличных огней. Жизнь идет только по берегам, не отваживаясь забираться на середину озера, ибо где-то там проходит государственная граница.

«Живы, спокойной ночи!»

— Эй, подождите, друзья, остановитесь!..

Голос нам очень знаком, и здесь, на главной улице Корчи, он может принадлежать только одному Томи Мато. Мы тормозим.

— Я рад, что не проворонил вас, — говорит, запыхавшись, Томи, с которым мы познакомились в Дурресе две недели назад. Он учился в Праге, в Академии музыкальных искусств, и теперь работает режиссером театра в Корче.

— Сколько времени вы пробудете здесь?

— Только пообедаем и немного отдохнем. Хочется засветло доехать до Поградецкого озера.

Томи родом из города Поградца, и еще в Дурресе обещал быть нашим проводником в своих родных краях. И теперь он сидит в «газике» вместо Наси, у которого родители живут в Корче — он с радостью повидается с ними и послезавтра догонит нас.

В полной темноте мы спускаемся по последним серпантинам в долину. На водной глади отражается гроздь огней — Поградец. Туристский сезон в самом разгаре, поэтому в отеле «Албтурист» нет ни одного свободного номера. Не помогли даже знакомства Томи, и Ярославу Новотному и секретарю нашего посольства в Тиране Ольдржиху Шигуту, сопровождавшему нас в поездке по южному участку, не остается ничего иного, как вернуться в Корчу.

— А зачем вам возвращаться? Для чего же мы везем с собой раскладушки и непромокаемые спальные мешки? — удивляется Иржи. — Мы с Робертом будем спать на дворе в мешках — по крайней мере проверим, насколько они непромокаемы!

Над горами сверкают молнии, небосклон черен как сажа, ни единой звездочки не видно.

Томи везет нас за город; мы трясемся, то и дело проваливаемся в глубокие лужи, делая какой-то крюк, едем почти шагом; одному богу известно, какой это будет ночлег. Мы устали за целый день пути, подъем был в пять утра, а сейчас почти полночь.

Пронзив тьму, рефлектор ощупывает песчаные бугры; давайте немножко отъедем от дороги, завтра так или иначе придется искать место для лагеря при дневном свете, а сейчас быстрее спать! Уже накрапывает дождь.

— Ребята, набросьте поверх мешков палаточный брезент, а то вас зальет!

— Нет, не набросим! Экзамен есть экзамен!

Они забрались в мешки, натянули «крышу» через голову, застегнули все «молнии». Даже носа не видать. Просто лежат рядышком два мешка-великана — и все.

— Вы еще не задохнулись там? Подайте хоть голос!

Изнутри послышалось двухголосое бормотание. Оно, вне всяких сомнений, означает: «Живы, спокойной ночи!»

Едва лишь Томи с водителем уехали, как начался ливень. Ни в красной, ни в синей машине никто не спит, все строят предположения, когда сдадутся наши «подопытные кролики».

Они продержались ровно четыре часа и вылезли, когда уже светало. Материя на самом деле была непромокаемой: внутрь текло через застежки-«молнии».

— Вы были правы, достаточно было палаточного брезента. Или следовало перевернуть мешки застежкой вниз.

До утра досыпаем по трое в машине; такой давки в «татрах-805» еще не бывало!

Питьевая вода или романтика?

Искать место для разбивки лагеря — это большое дело! Романтическое многообещающее приключение. Чувствуешь себя основателем великих и славных городов. Правда, довольствуешься меньшей территорией, но предъявляешь к ней определенные требования: место должно быть возле воды, питьевая вода, разумеется, тоже обязана быть поблизости; совершенно необходима тень для обеих машин; в окрестностях хорошо бы иметь какой-нибудь романтический уголок (из соображений чисто фотографических); желательно, чтобы лагерь располагался не очень далеко от Поградца — и это тоже из соображений чисто практических, связанных с обеспечением продуктами, — но при этом был бы скрыт от любопытных. От тех самых, кто уже с утра собрался вокруг машин!

Мы не на пляже, как предполагали вечером. Правда, здесь есть и песок и озеро, но напротив находятся крестьянские хозяйства, прямо на нас мычат коровы, мимо по раскисшей дороге проходят люди, с интересом поглядывая на нас. Через час после подъема тут уже был и Томи Мато.

— Нелегкое это будет дело — найти такой лагерь. Вы только посмотрите на карту. Скала с одной стороны, узкое шоссе и сразу же озеро. Я знаю здесь каждый камень, можно проехать от одного конца до другого, но я сомневаюсь…

Мы расстроились, и даже солнышко, проглядывающее сквозь просветы в тучах, не сумело вернуть нам хорошего настроения. Мы так мечтали попасть на озеро, в голове у нас уже готов сценарий, стоит лишь разбить лагерь — и за работу. А время уходит…

Осмотр южной части озера прошел быстро. Место здесь не отвечает ни одному из предъявляемых требований, больше того — тут начинается пограничная зона, и склон над озером принадлежит уже Югославии.

В северной части ненамного лучше. Правда, озеро с виду весьма живописно, сейчас над ним покачиваются пухлые облачка, вдали сквозь низкий туман проглядывает даже кусочек югославского берега, но на нашем берегу нет ни клочка земли, где можно было бы обосноваться с двумя машинами и всем имуществом. Слева настоящие скалы, под самой дорогой озеро. Немного дальше появляется небольшая площадка с развилкой дорог, уходящих куда-то в горы. Еще через четыре-пять километров снова маленький каменистый пляж, но на нем ни кустика, а тени нет и в помине. А что вон там? Несколько деревьев, правда не очень густых, но каким же образом спускаться вниз с такого крутого берега?..

Так продолжалось километр за километром.

— Вон та группка платанов — единственное место на всем озере, — решили мы на обратном пути, осмотрев двадцать пять километров берега. — Дорога туда будет не из самых плохих, но по крайней мере испытаем езду по сильно пересеченной местности.

Небо опять затянуло тучами, то и дело накрапывает дождь.

Однако на этот раз мы не поддаемся настроению и работаем вовсю: ведь строится родной дом! Иржи с большой пилой забрался на платан, чтобы подпилить нижние ветви, которые мешают поставить машины прямо под деревья. Впрочем, такая подрезка платанам только на пользу. Остальные разбирают большой штабель строительного камня, который загораживает дорогу. Осторожно съезжаем с шоссе, отцепляем прицеп. Его мы поставим у самого озера, откидная задняя- стенка будет служить нам кухней. А вот и красная машина. Ей надо развернуться, задним ходом подъехать к синей. Так, хорошо… А теперь следует натянуть между обеими машинами палаточный брезент.

И, наконец, нужно окопать «палатку», как положено в любом лагере.

— Можно подумать, что мы собираемся тут зимовать, — заметил Мирек, направляясь к прицепу, чтобы убрать туда лопату.

«У короля Матиаса»

Погода изменчива: сегодня с утра на небе ни облачка, дожди минувших дней основательно прополоскали воздух, и он хрустально чист. В бинокль отчетливо видны южные берега, удаленные от нас на двадцать километров. Северную часть мешает видеть уходящая в озеро коса с селением Лини. Зато до противоположного, югославского берега рукой подать, кажется, можно прыгнуть в воду и доплыть туда. Но это оказалось бы нелегким предприятием: до Охрида, согласно карте, ровно пятнадцать километров.

Впрочем, сегодня мы заняты другими делами. Нам предстоит разобрать почту, составить план фотографических и фильмовых сюжетов, вычистить снаряжение, дописать путевые заметки за последние дни…

Вдруг откуда ни возьмись в лагере появился посторонний человек. Он возник как дух; стоит, улыбается и держит перед собой корзину с рыбой.

— Не тинт лек, — говорит он, вынимая из корзины пять превосходных карпов.

Мы уже и без Наси понимаем, что он просит за них сто леков. Это около двенадцати крон. Рыба свежая, видимо, утреннего улова: рыбачий домик расположен от нас километрах в двух.

— Роберт, поставщик пришел, как считаешь — покупать?

— Покупай, в таком случае я примусь за рыбу, а то думал приготовить сегодня картофельный суп и макароны на шпике. Оставим это до завтра. И если хотите знать, я, ребята, сделаю венгерское halászlé.

Такое слово действует подобно красной мулете матадора на арене. За последние четыре дня мы убедились, что Роберт нисколько не преувеличивал, публично заявляя при прощальных беседах, что, кроме иных задач, он принимает на себя также роль «повара и диетолога» экспедиции. Как раз только вчера он был удостоен большой «медали» из сургуча, который оказался на дне коробки с принадлежностями для макрофотографических съемок. В торжественной речи было выражено единодушное мнение всей экспедиции, что «с момента пражского старта у нас еще не было столь сенсационного бульона с копченым мясом и картофеля фри».

А сейчас все дела в сторону, корреспонденция и путевой дневник могут подождать. Скорее камеру, аккумулятор — не упустить момента!

— А когда закончишь, почисть картошку, я тем временем долью бензина в плитку. Хорошо еще, что Наси привез вчера из Поградца перец, без него halászlé было бы совсем не то.

В полдень мы сидим за столом, вспоминая будапештский обед «у короля Матиаса», где Роберт с подозрительной тщательностью выпытывал что-то у шеф-повара. И похваливаем блюдо: оно ничуть не хуже, чем в Будапеште, только стоило бы еще полить его сметаной.

— Что вы, ребята, сказать по правде, не совсем то! — уныло возражает Роберт, такой же строгий к самому себе, как и к пациенту. — Если бы приготовить его этак через месяц, вот бы полакомились…

— А почему через месяц?

— Тогда уже кончится нерест. Разве вы не чувствуете по мясу, что рыба сейчас мечет икру?

Хирургическая операция на дорожном столбике

Кроме Ольдржиха, который занят проверкой машин и прицепов, сегодня вся группа отправилась в скалы над лагерем. Мы достали кожаные полусапоги, так как среди камней — множество змей. Нам нужно опробовать аппаратуру для макрофотографических съемок. На склонах цветет чернуха. Название ничуть не соответствует ее прелестным светло-голубым лепесткам и зеленоватым тоненьким листьям. На нее с удовольствием садятся спокойные и упрямые бабочки, просто вынуждая фотографировать их. На огромных круглых шапках чертополоха удобнее всего опробовать глубину резкости, особенно если на его пурпурный цветок сядет пчела или шмель.

Обвешанные сумками с фотооборудованием и штативами, возвращаемся кружным путем к шоссе над озером. На прибрежной скале четыре рыбака сушат сети и, коротая время, ловят среди теплых камней мелководья змей. Вот как раз в прозрачной воде промелькнула одна. Змея огибает полуостровок, над поверхностью движется ее заостренная голова, оставляя за собой рябой след на воде.

Не шевелясь, рыбаки следят за ней, и, как только змея оказывается поблизости, один из них с молниеносной быстротой хватает ее за хвост, вытаскивает из воды и, раскрутив над головой, сильно ударяет о камень. Не успевает змея опомниться, как все уже кончено.

Окрестные жители предупреждали нас, чтобы мы не купались в озере — в нем, мол, полно ядовитых гадов. Пожалуйста, вот вам и доказательство.

Доказательство?

Первым засомневался Ярослав Новотный.

— Не верится мне, что это водяная гадюка. Роберт, ты разбираешься в анатомии…

Операция прошла успешно — прямо на дорожном столбике. Скальпелем послужил перочинный нож.

— Это обыкновенный уж, откуда здесь взяться гадюке? Вы только посмотрите его пасть!

С сегодняшнего дня мы купаемся в озере.

Господин Штрог нападает

Единственно, почему мы неохотно возвращаемся в лагерь, это мухи. Мухи — страшная дрянь. Мухи назойливо лезут не только в тарелки, но и в уши, в рот. Порою они доводят нас до бессильного отчаяния. В послеобеденное время брезент, натянутый между машинами, становится изнутри буквально черным от мух; их тысячи под потолком.

Два или три раза мы плотно закупоривали машины и зажигали на полу линдафум. Через час после такой операции выметаем щетками кучи подохших мух, сами чихаем, словно соревнуясь друг с другом; до полудня нужно все проветрить. Однако к вечеру мух там опять полным-полно вопреки всем заверениям в безотказности этого средства.

Волею случая в Вене мы заправлялись бензином у колонки, принадлежащей известному в свое время полузащитнику сборной команды Австрии, Господин Штрог предался воспоминаниям о добрых старых временах и на прощание преподнес нам рекламные подушечки для того, мол, чтобы нам лучше спалось и чтобы мы не забывали о Вене.

Теперь подушечки господина Штрога служат нам мухобойками, ежедневно на их счету прибавляются сотни мух.

Каждый вечер из красной машины доносятся тупые удары, сражение заканчивается лишь после того, как уничтожен последний из мучителей. Все утверждают, что за эти несколько дней Мирек набил руку и достиг подлинной виртуозности: одним ударом он играючи накрывает сразу трех мух, нападая с любой позиции: и с колена, и лежа, и стоя.

— Зато утром можно будет спокойно поспать.

Сейчас тупые удары раздаются и в синей машине. Господин Штрог из полузащитника превратился в нападающего.

— Нужно будет послать ему открытку, чтобы он знал, что мы не забыли о Вене!

Забота о потомстве

Бывают у нас в лагере и более приятные гости, чем мухи и змеи. Как зеницу ока бережем мы большую жестянку с черепахами, которых постепенно наловили в окрестностях. Каждое утро они выходят к озеру на прогулку, получают свежую траву и воду и ползут обратно в свою тюрьму под красной машиной. Через неделю они отправятся в Чехословакию. Их повезет с собой Ярослав в подарок детям, чтобы они знали, что их папы в Албании вспоминали о них.

Шумный лагерный день обычно завершается вечерней прогулкой по берегу озера. В такие минуты хорошо привести мысли в порядок, вспомнить о родине, о жене и детях, продумать план на завтрашний день. А сегодня вдобавок ко всему светлая лунная ночь без единого облачка. До второго полнолуния в нашем путевом календаре остается ровно два дня.

Вдруг за спиной у нас раздался слабый шорох.

— Слышал?

— Слышал, тс-с-с!

Змея? Откуда ей взяться здесь сейчас, среди ночи? На лягушку тоже не похоже… Вот опять послышался шорох.

— Я сбегаю в машину за фонариком, а ты не сходи с места.

Потом мы добрых полчаса наблюдали интересное зрелище.

Нарушителем вечерней тишины был крупный навозный жук. Он добросовестно трудился на очень сильно пересеченной для него местности, пробираясь среди камней и гальки, отполированной озерным прибоем, и толкая перед собой огромный плотный комок. Бедняга не видел, что ждет его за очередным камнем, хотя дорогу ему освещала луна. Намучившись со своей непосильной ношей, он изо всех сил вкатил комок на камень, но, забыв в пылу работы выпустить его из лапок, тут же перелетел через голову, отброшенный им. Не растерявшись, однако, жук моментально поднялся, поднатужился — и снова в путь, между камешками-голышами и через них.

Мы стараемся посветить ему на дорогу, чтобы он, работяга, лучше видел, что и как. Но — гляди-ка! — он остановился, постоял в нерешительности, затем обежал комок с другой стороны и потащил его туда, откуда только что приволок… Зачем? Ты подумал? Или просто заблудился?

— Юрко, посвети сюда, здесь не видно…

Жук снова остановился, опять обежал свою ношу и толкает ее в сторону, в канавку, откуда перед этим с таким трудом вытащил.

— Ребята, ведь это же фототаксис [6], дайте-ка, — говорит Роберт и берет у Иржи фонарик. — Жук всегда будет идти на свет, посмотрите…

И действительно! Откуда исходит свет, туда и направляется жук. Нале-во, кругом, напра-во — как приказывает фонарик. Но при этом не выпускает ноши.

— Братцы, оставим его в покое, ведь мы его вконец замотаем, так что он и своих не узнает. Пусть ему луна светит. Или давайте спрячем его вместе с этим комком под консервную банку, а завтра снимем на пленку…

Мы нашли местечко среди камней, где не было щелей, и хорошенько запрятали жука, чтобы ему не мешал даже лунный свет.

Утром, до умывания, спешим к месту ночного происшествия.

Жука как не бывало.

Исчез не только он — из-под консервной банки исчезла и его ноша. Сколько же пришлось ему потрудиться, чтобы сделать подкоп под камнями во сто раз тяжелее его самого и спасти не только себя, но и свой комок!

Вот и говорите после этого, что живые твари — эгоисты!

Нет, они думают о потомстве.

Филология, геология, кнедлики

Наси удалось найти блестящий пример, чтобы объяснить нам. как произносится слогообразующее албанское «ё».

Дело в том, что мы отправляемся на близлежащие хромовые и железные рудники в Пишкаши. Неподалеку от них группа чехословацких геологоразведчиков проводит изыскательские работы. Это место называется Përënjëz.

— Попробуйте произнести это как четыре отдельные согласные, но не так, как читается в алфавите — пэ-рэ-энь-зе, — предлагает Наси. — Надо произнести их раздельно, П-Р-НЬ-3. Отлично! А теперь можно ехать, вы всегда сумеете спросить о дороге.

Итак, мы едем в П-р-нь-з, в те места, которые поставили Албанию на пятое место в мире по добыче хромовой руды! «Газик» карабкается по головокружительным склонам, но вскоре начинается такая круча, что даже машине высокой проходимости, обремененной к тому же кинокамерами и пятью пассажирами, не преодолеть подъема, и мы продолжаем путь пешком. Около буровых вышек сейчас тишина, люди ушли на обеденный перерыв. В деревянном ящике на земле тут лежат извлеченные из скважины керны. Результаты многообещающие, и в скором времени эти места тоже начнут сотрясаться от взрывов и рева грузовиков, как в недалеком Пишкаши.

Гора похожа издали на Столовую гору над Кейптауном, такой ровный у нее гребень. Но снизу она вся изрыта, в ее краснорудном нутре роются экскаваторы, добывая из недр тонны драгоценной руды, содержащей свыше пятидесяти процентов металла. Рудный пласт отходит в долину; на глубине восьмидесяти метров толща залежи составляет уже двадцать метров, а еще ниже, в долине, к сожалению, именно там, куда албанцы сваливают пустую породу, рудные пласты гораздо мощнее. В длинную очередь выстроились тут грузовики с прицепами. Погрузка идет без передышки, ведь руда приносит Албании значительный валютный доход.

Мы торопимся, чтобы успеть закончить съемки до сумерек. Больше двух часов потеряно из-за того, что производились взрывные работы. Сейчас на основную территорию разработок уже надвинулась тень от Столовой горы. Все, конец, отснят последний метр.

Уже в сумерках мы возвращаемся в Поградец вместе с ведущим геологом инженером Папоушеком и буровым мастером Грушкой.

— А знаете что, — говорят они, прощаясь с нами в лагере — приезжайте к нам в воскресенье обедать — за все наши сегодняшние мучения. У нас будет ростбиф с кнедликами.

И вот в воскресенье мы сидим за столом у Папоушеков, пополняем наши знания о добыче руды, расспрашиваем, каким образом возникло карстовое Поградецкое озеро, как из бесчисленного множества микроскопических организмов, в чьих телах содержался кремний, образовались красивые, своеобразной формы камни, на которые мы натолкнулись в долине реки Ксерии, — и наслаждаемся сочным ростбифом с отличными кнедликами.

— А теперь я открою вам секрет: их делала не моя жена, — смеется Папоушек. — Автора я представлю вам после обеда. Он сейчас на кухне и очень вас стесняется…

После обеда мы сами пошли к автору. У плиты стоял высокий молодой человек, настоящий красавец. Он как раз снимал с себя белый халат. Словами искренней похвалы мы привели его в еще большее смущение.

— Вы научились готовить кнедлики в Чехословакии?

— В Чехословакии? — удивленно повторил он. — Что вы! Здесь, у чехов, вот по этой книжке.

И он протянул нам «Поваренную книгу» Сандтнер, прибавив, чтобы мы оставили в ней свои подписи, раз уж нам так понравился обед.

— Меня зовут Хасим.

Следующим утром у нас в лагере остановился инженер Папоушек.

— Вчера я забыл вам сказать, что единственная мечта Хасима — попасть в Пражскую школу кулинарного искусства. Он уже строит планы, как поедет в Чехословакию, причем виза ему не понадобится. Она, как он говорит, у него в «Поваренной книге»…

Мудрое озеро

Озеро — это сама жизнь. Каждый день оно другое.

Просыпается озеро с зарей, до завтрака обычно любезничает с кудрявыми облачками, которые выглядывают из-за противоположного югославского берега, а потом ведет себя в зависимости от настроения. То закутается в туман, то празднично нарядится, открыв свое зеркало папоротнику и ситнику и позволив им любоваться живым волнистым отражением своих стройных тел. Бывает, что озеро упрямо хнычет, словно капризное дитя, сердится на свет белый и грозится, что не перестанет, пока не добьется своего.

Ярослав вовсе не обращает внимания на эти капризы.

Мы уезжаем в Поградец за покупками, а озеро все плачет и плачет. Однако Ярослав, не говоря ни слова, сует за сиденье свою «лейку» — мол, посмотрим! Вечером возвращаемся домой и — вот вам, пожалуйста! Озеро выплакалось и теперь игриво кокетничает с надменными слоистокучевыми облаками, поднявшимися на головокружительную высоту над двухкилометровой горой — великаном за Пештани — и ждет лишь того мгновения, когда солнце спрячется за албанские горы, чтобы можно было полюбезничать с закатом. Ну вот и настал подходящий момент. Сначала взять в кадр общий вид, потом быстро спуститься по скале к самой воде и снять так, чтобы в левый верхний угол попало дерево, которое оттуда, с шоссе, нарушало вид. Затем отбежать метров на двадцать и сделать кадр в высоту, с ситником на переднем плане. И на всякий случай тот же кадр с меньшей и большей диафрагмой. В кинокамере у нас цветная пленка.

Озеро, а не Ярослав — нет, он не сказал ни слова! — озеро учит нас быть всегда в боевой репортерской готовности. Оно заставляет репортера всегда брать с собой не только блокнот и карандаш, но и фотоаппарат. Не стоит обращать внимания на его капризы.

Гости

Подобно озеру, каждый день меняются и наши гости.

Первыми приходят овцы со своими колокольчиками. Этот мелодичный перезвон катится сначала по дороге, потом удаляется, уходя наверх, на склоны, и становится чуть приметным, таким, что можно еще подремать с четверть часа, но знать, что не проспал. Овцы и пастушок, который гонит их каждый день, точны, как часы с боем. Они сверяют время по солнцу.

Иногда приплывают к нам рыбаки, если видят, что мы не лазаем по скалам в поисках цветов и жуков. Порой они привозят рыбу, а порой — только песню. Им уже тоже известно, что у нас есть чудесный аппарат, который ставится на нос лодки и который потом, в палатке, точно воспроизводит спетую песню. Рыбаки слушают магнитофонную запись и улыбаются, довольные. Люди, бывающие по временам серьезными, будто вырезанными из столетнего дуба, здесь хохочут по-детски, прикрываясь ладонью, и подтрунивают друг над другом, слыша самих себя. Никогда еще они не взяли с нас денег, это было бы ниже их достоинства. «Но мы можем выпить с вами бутылочку корчинского пива или капельку коньяку, если есть!»

Два раза в неделю в лагере появляется режиссер Томи Мато. Он привозит либо кусок копченого шпика, либо корзинку свежих яиц, потом по-домашнему усаживается в тени платана и принимается читать чехословацкие газеты, ради которых и приезжает сюда. Больше всего его интересуют «Литературная газета» и «Культура», статьи о театре он штудирует с карандашом и ножницами в руке. Так и кажется, что одной ногой он стоит в своем театре в Корче, а другой — до сих пор еще в пражской Академии музыкальных искусств.

Шоферы, которые возят нефть в Пишкаши, все до одного уже знают нас. Каждое утро один из них останавливается над лагерем и ставит у дорожного столбика корзинку со свежим хлебом или мешочек картошки. Вечером, возвращаясь домой, он забирает пустую корзинку и заходит к нам узнать, что нового в лагере…

Нас было пятеро

— Как же быстро пробежало время, ребята! Просто не верится, что с того дня, как мы встретились на севере, прошло уже семь недель, — с грустью в голосе сказал Ярослав. Да и как не загрустить, если завтра мы расстанемся, в последний раз пожмем друг другу руки и разъедемся в разные стороны. Но дел сделано немало, верно?..

Весь вечер мы заняты подведением итогов: сидим над записными книжками и отмечаем, что было хорошо, что менее хорошо, что совсем себя не оправдало.

Мы испытали не только все камеры и объективы, фильтры, магнитофоны, блицы, пишущие машинки, стереоскопическую камеру, но и такие вещи, как резиновые рыбачьи сапоги, переносный аппарат для зарядки аккумуляторов, фильтровальная установка. Обе радиостанции и спальные мешки — как под дождем, так и в романтические лунные ночи на берегах озера.

— Надо что-то делать с палаточным брезентом. Он уже сейчас не удовлетворяет нас, а что же будет, когда мы окажемся в малярийных районах?

Да, экспедиция не всегда будет состоять только из нас четверых, иногда с нами будет переводчик, иногда местный проводник. На время длительных остановок нам необходимо иметь дополнительное складское помещение для снаряжения, чтобы мы вообще могли повернуться в машине. Нам следует обзавестись двумя легкими переносными палатками с прочным резиновым полом, чтобы на разбивку их не тратить столько времени, сколько занимал до сих пор наш брезентовый «тоннель». И главное — позаботиться о том, чтобы эти палатки были абсолютно недоступны не только мухам и скорпионам, но и крохотным комарам-анофелесам, чьи «способности» нам более чем хорошо известны на собственном опыте — Иржи по Эфиопии, Ярославу по Вьетнаму.

У Ярослава скопилось несколько листов заметок. Их надо будет учесть на другом полюсе экспедиции — в Праге. Остальные замечания мы сможем высказать только после того, как будет проявлена пленка и сделана копия — бог знает когда и бог знает где.

На следующий день, когда серо-зеленый «газик», рокоча, скрылся в платановой аллее, мы подумали:

«Нас было пятеро. Теперь мы снова экспедиция четверых. Иногда нам будет сильно недоставать Ярослава…»