Перевёртыш

Конец административной карьеры

Как я уже говорил, после смерти В. Д. Беляева, человека яркого и самобытного, многое изменилось. Приемником всех его дел на посту Начальника Главмикробиопрома стала бесцветная личность Р. С. Рычков. До нового назначения он был заведующим сектором отдела химии ЦК КПСС, курировавшего все наши проблемы. Об "эрудиции" Рычкова можно судить хотя бы потому, что, для того, чтобы разговаривать с нами "на равных", ему составляли специальные "словарики терминов и понятий". В то время поднялся бум вокруг иммунологии и мне самому пришлось готовить для него соответствующую шпаргалку. Тем не менее, почти полная некомпетентность не мешала ему об всем высказывать свое собственное мнение (даже по той же иммунологии!) и разговаривать с подчиненными свысока, небрежно, по-барски. В то же время с начальством или даже с равными себе он всегда был мил и любезен и умел обходить острые углы, находя компромиссы. Может быть поэтому он устраивал всех на таком высоком посту.

На должность Начальника Организации п/я А-1063 также был назначен новый, совсем еще молодой человек генерал Ю. Т. Калинин, бывший до того директором ВНИИ биологического приборостроения, а еще раньше сотрудником Института МО в Загорске. Поговаривали, что по линии жены у него были огромные связи в верхах. Справедливости ради надо сказать, что Ю. Т. Калинин — очень неглупый человек, хорошо чувствующий обстановку и умеющий быстро перестраиваться и приспосабливаться к ситуации. Именно все эти качества помогли ему усидеть в кресле до сих пор и более или менее успешно справляться с переходом от плановой экономики к рынку.

Заместителем Калинина по науке стал пришедший опять-таки из Загорска генерал А. А. Воробьев, большой друг Ключарева. Почти сразу же после своего прихода в Организацию п/я А-1063 Воробьев начал разговоры об АМН. Видимо, ему членство в ней обещали при переходе в Организацию п/я А-1063. Ему этого так хотелось, что он уговорил меня поехать с ним в ЦК КПСС, чтобы просить о поддержке (о выделении "спецместа"). Предлогом для визита послужил день рождения одного из наших шефов, в связи с чем Воробьев приготовил для него подарок — какие-то особенные часы. Подарок был принят, а поддержка в АМН обещана.

Поначалу между нами сложились хорошие отношения, но постепенно они стали портиться. Одной из причин этого стало неуёмное честолюбие Воробьева и хвастливые обещания "в течение двух-трех лет решить все наши сложные проблемы", чем он очень напоминал Алиханяна. Я хорошо помню, как на одном из заседаний Совета, где мне пришлось отчитываться о делах в Оболенске, Воробьев заявил, что "теперь, когда он стал руководить наукой, дела пойдут намного лучше и поставленная задача по получению антигенноизмененного штамма туляремийного микроба в ближайшее время будет решена". Я понимаю, что ему хотелось как-то самоутвердиться, привлечь к себе внимание, однако форма, в которой он это делал, была, мягко говоря, не слишком корректной; он не мог не понимать, что в генетике и биохимии микробов я разбирался лучше его (до тех пор он занимался вирусологией).

Причиной второго конфликта послужило мое предложение попытаться отклонировать (выделить) ген дифтерийного токсина и использовать его для нужд Проблемы. Воробьев тут же с большим апломбом стал доказывать бессмысленность моего предложения, ссылаясь на то, что "взрослые дифтерией не болеют" (теперешняя вспышка дифтерии в России служит прекрасным подтверждением некомпетентности Воробьева или его привычки не брезговать любыми средствами для достижения цели). В конечном итоге я одержал в споре верх, но и в дальнейшем, несмотря на достигнутый успех, при любом упоминании о моей работе он только пожимал плечами, не оказывая никакой помощи. Собственно от него как заместителя по науке Организации п/я А-1063 требовалось лишь одно: добиться от Саннадзора разрешения на работу с дифтерией в Оболенске и на получение токсигенного штамма. Он долго тянул с этим и мне пришлось работать "нелегально", рискуя нарваться на большие неприятности. Подробности этого сами по себе заслуживают внимания, так как характеризуют атмосферу соперничества между ведомствами, окружавшую Проблему с момента её возникновения. Не имея возможности достать штаммы официально через МЗ СССР, я привез из Саратова мазки от больных, полученные с помощью моей бывшей жены — детского инфекциониста. Во ВНИИсинтезбелке, опять-таки потихоньку, нам удалось выделить культуры, которые я переправил в Оболенск и с которыми мы там работали до получения эталонного штамма. Но все же скандал с 3-им Главным управлением и с режимом разразился, когда Огарков, также неофициально, достал этот штамм; по дороге в Оболенск культура разлилась и во ВНИИ ПМ привезли пустую пробирку с намокшей ватной пробкой! Досталось тогда многим, но только не Воробьеву. Чтобы выручить Огаркова, один из профессоров, занимавшихся дифтерией в Москве, выдал Огаркову справку о том, что он получил якобы не штамм, а "фаголизат", т. е. незаразный материал. Это был весьма благородный жест, так как до того Огарков уже имел выговор от самого Брежнева (!) за публикацию книги [Аэрогенные инфекции. "Медицина". М. 1975], признанной режимом "крамольной". Тем не менее, скорее всего из-за "дворцовых" интриг, летом 1982 года Огаркова "отлучили" от Проблемы совсем и "низвели" до должности "простого" заместителя Начальника Главмикробиопрома, поручив ему заниматься сугубо цивильными делами. Однако от этого он не особенно пострадал, поскольку успел обзавестись в Москве широкими связями и сосредоточил все свои силы на том, чтобы попасть в действительные члены АМН СССР.

Как всегда в таких случаях приход нового начальства сопровождался кадровыми перестройками, которые затронули и меня.

Я уже говорил, что не очень-то любил мою работу в Организации п/я А-3092 и где надо и не надо отдавал приоритет научным проблемам. Теперь я понимаю, что этим я ставил начальство в неловкое положение и вызывал раздражение, поскольку это были не их "темы". В. Д. Беляев как выходец из самых низов был приучен ценить учёных и мирился с этим, а Рычков был воспитан в другом духе. Поэтому, решив избавиться от необходимости повседневного общения со мной, он предложил мне сначала (в ноябре 1981 года) взять на себя по совместительству заведование микробиологическим отделом в Оболенске с передачей большей части обязанностей по Отделу совета моему заместителю, а затем (в феврале 1982 года) и совсем перейти туда на постоянную работу в должности второго заместителя директора по науке. Чтобы избавить меня от лишних сомнений, Рычков освободил меня от членства в Межведомственном совете. Перевод был обставлен очень красиво: разговорами о реальной пользе, которую я смогу принести общему делу, сохранением зарплаты (было получено специальное согласие тогдашнего начальника ВПК Л. В. Смирнова), московской прописки и отдела во ВНИИсинтезбелке, а также представлением квартиры в Протвино. Особого выбора у меня не было, да и оставлять работу по Проблеме, которой я отдал 9 лет, не хотелось. Так я оказался в Протвино и прожил там один, без семьи почти 6 лет.

Здесь хотелось бы подчеркнуть, что, с моей точки зрения, научная деятельность совершенно несовместима с чисто административный работой, требующей от человека совершенно иного склада ума и особого умения ладить с нужными людьми. Хорошим подтверждением этого служит пример профессора Ю. Г. Сучкова, настоящего учёного, которого с должности директора Ставропольского противочумного института в 1983 году перевели в Москву и назначили Заместителем начальника З-его Главного управления МЗ СССР. Через полтора (!) года Сучкову пришлось оставить эту должность и снова заняться научной работой. Так что, если вернуться к моей особе, то дело не в "неуживчивости", как это пытались не раз представить. Человека, который привык мыслить самостоятельно и ищет свои пути решения тех или иных проблем, трудно все время держать "на коротком поводке". Поэтому кто-то оказался прав, отдав предпочтение Бургасову при выборе на должность Главного санитарного врача Союза, о чем я говорил выше. На двух (а иногда на нескольких!) стульях сидеть нельзя.