ГЕНРИХ ГЕЙНЕ

ICH GROLLE NICHT[1]

Я все простил: простить достало сил,

Ты больше не моя, но я простил.

Он для других, алмазный этот свет,

В твоей душе ни точки светлой нет.

Не возражай! Я был с тобой во сне;

Там ночь росла в сердечной глубине,

И жадный змей все к сердцу припадал…

Ты мучишься… я знаю… я видал…

МНЕ СНИЛАСЬ ЦАРЕВНА

Мне снилась царевна в затишье лесном,

Безмолвная ночь расстилалась;

И влажным, и бледным царевна лицом

Так нежно ко мне прижималась.

— «Пускай не боится твой старый отец:

О троне его не мечтаю,

Не нужен мне царский алмазный венец;

Тебя я люблю и желаю».

— «Твоей мне не быть: я бессильная тень,

С тоской мне она говорила,

Для ласки минутной, лишь скроется день,

Меня выпускает могила».

* * *

О страсти беседует чинно

За чаем — их целый синклит:

Эстетиком — каждый мужчина,

И ангелом дама глядит…

Советник скелетоподобный

Душою парит в облаках,

Смешок у советницы злобной

Прикрылся сочувственным «ах!»

Сам пастор мирится с любовью,

Не грубой, конечно, «затем,

Что вредны порывы здоровью»,

Девица лепечет: «Но чем?»

«Для женщины чувство-святыня.

Хотите вы чаю, барон?»

Мечтательно смотрит графиня

На белый баронский пластрон…

Досадно, малютке при этом

Моей говорить не пришлось:

Она изучала с поэтом

Довольно подробно вопрос…

ДВОЙНИК

Ночь, и давно спит закоулок:

Вот ее дом — никаких перемен,

Только жилицы не стало, и гулок

Шаг безответный меж каменных стен.

Тише. Там тень… руки ломает,

С неба безумных не сводит очей…

Месяц подкрался и маску снимает.

«Это — не я: ты лжешь, чародей!

Бледный товарищ, зачем обезьянить?

Или со мной и тогда заодно

Сердце себе приходил ты тиранить

Лунною ночью под это окно?»

СЧАСТЬЕ И НЕСЧАСТЬЕ

Счастье деве подобно пугливой:

Не умеет любить и любима,

Прядь откинув со лба торопливо,

Прикоснется губами, и мимо.

А несчастье — вдова и сжимает

Вас в объятиях с долгим лобзаньем,

А больны вы, перчатки снимает

И к постели садится с вязаньем.

Загрузка...