Переворот

ЭПИЗОД 11

Огромная страна замерла, пытаясь понять и определить, что ожидает ее в будущем. В мелких городах и селах старики по привычке кинулись запасать продукты впрок, мешками скупая соль, сахар и муку. Впрочем даже они восприняли происшедшие события с большими надеждами и оптимизмом.

— Давно надо было разогнать этих дерьмократов, — с пеной у рта витийствовал у подъезда своего дома Иван Иванович Смыслов, первый оратор местных пенсионеров. — Счас быстро наведут порядок, все по ранжиру зашагаем!

— Как бы хуже не было, — вздохнула одна из старух.

— Вояки, — скептически махнул рукой случайный для этой компании человек, рослый мужик лет сорока, шофер "КамАЗа" Первухин, присевший перекурить после сытного обеда. — Я их еще по армии хорошо знаю. Дубы они и есть дубы.

— Нет, это генералы у них дубы, а эти еще молодые, рьяные.

Примерно так же думало, гадало и спорило все остальное население одной из самых больших стран мира. На дачах неполитыми сохли огурцы и помидоры, горожане не могли оторваться от телевизора.

— Выясняются подробности переворота, — вещал диктор первого канала. — Войсковая часть, совершившая нападение на Кремль, переводилась из одного места дислокации в сторону Крыма через Москву с разрешения Генерального штаба. Как известно, подобные маневры внутри столицы обычно запрещены, и это еще раз подтверждает глубокие корни заговора. Решающим моментом всей компании стало обращение начальника Генерального штаба Хаустова, остановившее войска Московского военного округа. Печальна судьба самого генерала. Он отклонил предложение присоединиться к Временному Военному Совету и в тот же день был доставлен в больницу с обширным инфарктом. Сейчас он балансирует на грани между жизнью и смертью.

— По мнению аналитика Михаила Худырева, на переворот сыграло имущественное расслоение, происшедшее в последние годы между генералитетом с одной стороны, и младшим и средним офицерским составом с другой. В то время как генералы обзаводились огромными квартирами и загородными виллами, офицеры даже в звании майоров и полковников испытывали трудности с жильем и слишком маленьким размером жалованья. Недаром переворот поддержали в основном именно младшие и средние офицеры, генералов же среди них единицы.

— Остается неизвестным местонахождение лидера леворадикальной, так называемой "сталинской" партии Виктора Иванова. По заявлению жены, неизвестные люди в камуфляже два дня назад силой вывели его из квартиры и увезли в неизвестном направлении. Ни в одном следственном изоляторе Иванова не принимали. Так же без следа исчезли лидер Русской фашистской партии Андрей Коньков и глава Союза офицеров "За правое дело" Виктор Курехин.

— По-прежнему закрыты аэропорты Шереметьево и Домодедово. За три дня из столицы вылетело лишь восемь рейсов с иностранными туристами, — вещал голос диктора, комментирующий панораму забитого народом зала ожидания Шереметьево-2. Камера скользила по лицам, встревоженным, измученным, злым. Было заметно, что имущественный ценз этих людей очень высок. Каждая вторая женщина могла претендовать на званием какой-нибудь "мисс", мужчины казались одинаково лощеными и упитанными. Один из них как раз давал интервью Би-би-си, нервно куря и невольно демонстрируя при этом штучный "Картье" за десять тысяч долларов:

— Это просто безобразие, произвол! У меня срываются деловые переговоры, сын не может выехать в Англию для продолжения учебы, жена и дочь заранее забронировали себе номера на Кипре. Если они так начинают, то чего ждать от этих людей в дальнейшем?

Вдалеке от телекамер, в небольшом кабинете двое людей в армейских рубашках, кителя накинуты на спинки стульев — жарко, напряженно смотрели на дверь, где двое щуплых солдат пытались вывести из кабинета одетого во все белое полного мужика с габаритами бывшего штангиста.

— Слышь, майор, ты об этом жалеть будешь всю свою короткую жизнь, а то, что она будет короткой, можешь не сомневаться, я тебе это, сука, организую! — орал здоровяк, на полголовы выше обоих солдат. Он рвался назад, к столу, парни в пятнистой униформе пытались его сдержать. Наконец у одного из них не выдержали нервы, и он с размаху рубанул бывшего качка резиновой дубинкой по голове. Тот вскрикнул, пригнулся, и теперь уже второй солдат коротко и резко ударил верзилу прикладом автомата по лицу. Лишь после этого детину удалось вывести из кабинета. Кровь сразу залила его белую рубашку и штаны, длинная очередь в коридоре глядела на него с ужасом.

— Видел, какой у него нательный крест? — спросил старший лейтенант своего более опытного товарища.

— Крест? А перстень на левой руке с бриллиантом? Сколько в нем каратов, интересно.

— Не знаю, я в них не разбираюсь. В руках даже не держал.

— Я тоже. Давай следующего.

В дверях кабинета появилась женщина, лицо которой известно каждому жителю России. Оба офицера машинально встали, а певица, не поздоровавшись, прошла вперед и, усевшись на стул, заговорила своим низким хрипловатым голосом:

— Ну, и какие документы мне надо показать, чтобы вы поверили, что у меня на послезавтра назначен концерт в Майами?

Тон эстрадный дивы был агрессивно-возбужденным. Но майор отозвался спокойным и ровным голосом:

— Вы едете всей семьей?

— Да, и даже с собакой.

— Вот собаку мы, наверное, не пропустим. Насколько я помню, у вас йоркширский терьер?

— Да, откуда вы знаете? — растерялась актриса.

— Писали в газетах, а у меня точно такая же собака, сука. Привыкли к ней жутко, второй ребенок, да и только. Лолой зовут. Недавно ощенилась, да заболела, хлопот — больше чем с ребенком. Половину моей зарплаты истратили на лекарства. Давайте ваши билеты.

Подписав документы, майор лично проводил удивленную даму до двери. На этот раз она уже не забыла попрощаться.

— Не понял, почему ты ее выпустил? Она ведь тоже далеко не бедненькая, — спросил лейтенант, прихлебывая давно остывший чай.

— Чудак ты, Семин. Вот того кабана мы из загранки уже бы не дождались, у него миллионов по банкам заныкано черт-те сколько. А эта вернется, куда она без нашей публики. Не перед американцами же ей петь. Знаешь, кто там стоит?

— Кто?

— Артур Андриевский, собственной персоной.

Лейтенант присвистнул:

— И этому срочно за бугор понадобилось? Подумать только, все самые богатые люди России скопились в одном зале ожидания. А если бы у Шереметьева обрушилась крыша?

— Боятся.

— Да, это не Дума и не правительство, где уже все на корню скуплено.

— Скупят. Это у них пока паника, потом и этих укатают.

Лейтенант удивленно посмотрел на товарища.

— Ты думаешь?

— Я знаю, — закурив, майор кивнул головой в сторону двери. — Сколько будет предлагать, как думаешь?

— Начнет тысяч с десяти, ну и до миллиона наверняка дотянет.

— Не-а, предложит два.

— Спорим?

— Спорим. На что?

— Кто проиграет, тот оплачивает беляши.

— Идет. Следующий!

Высокий мужчина с длинным породистым лицом и гривой волнистых седых волос вошел в кабинет, ступая легко и неслышно.

— Добрый день, господа. Извините, что занимаю ваше время, но мне срочно нужно в Давос. Требуется подписать один договор стоимостью, — он развел руками, — просто фантастической.

— Нефть, газ? — заинтересованно спросил майор.

— Нефть, и немного алмазов.

— Вряд ли при нынешней ситуации в стране кто-то из ваших партнеров пойдет на подписание каких-либо бумаг. Так что извините, Артур Андреевич, — майор с огорченным лицом развел руками, — но придется вам отказать. Распоряжение руководства, сами знаете. Ничем не можем помочь.

Финансист сразу обмяк, лицо его поскучнело, стало старше. Понизив голос, он сказал:

— Ребята, мне очень нужно уехать. Давайте так, по десять тысяч баксов каждому, и я в Швейцарии.

Офицеры переглянулись.

— Что ж мелочиться, предлагайте уж по миллиону на брата, — с усмешкой сказал майор.

— А лучше по два, — добавил лейтенант.

Судя по лицу, магнат не мог понять, шутят эти двое или нет. Он вытащил чековую книжку и сказал:

— Ну, два это много, а на полтора я согласен.

— Ничья, так что за беляши платим поровну, — вздохнул майор, ввергнув олигарха в еще большее недоумение.

ЭПИЗОД 13

Гораздо больший шок от переворота в российской столице испытал весь остальной мир, и во многом этим он был обязан Вадику Шустерману, хитроумному телеоператору, сумевшему в суматохе тех дней стянуть кассету с записью штурма Кремлевского дворца и расстрелом президента. Покинув столицу, хитрый еврейчик уже шестнадцого июня сумел перебраться через финскую границу, и в тот же день Си-эн-эн впервые прогнало сенсационные кадры по своему каналу. За пленку Вадик выручил два миллиона долларов, после чего попросил в Америке политическое убежище.

Запись была неважной, оператор не успевал регулировать резкость, порой панораму заслоняли широкие спины солдат, сцена расстрела оказалась снята чуть-чуть не в фокусе, но и того, что увидел сытый западный обыватель, оказалось достаточно. Законопослушный гражданин США, немецкий бюргер или английский эсквайр — все они были возмущены до глубины души. Законно избранного президента расстреливают без суда и следствия, и это в двадцать первом веке! Последний такой случай в Европе произошел в Румынии, с Чаушеску, но кто знает, где эта Румыния и кто такой Чаушеску? Но Россия, ядерная держава! Она так многим должна быть обязана Западу. Это они кормили и поили миллионы ленивых русских, каждый год выделяя миллиардные займы для прокорма этих вечно пьяных скотов.

США закинули пробный камень в ООН. Кэтрин Джонс, выступая на очередном заседании, назвала происшедшее в России трагедией для всего человечества.

— Свергнутый президент являлся законно избранным главой своей страны. На прошлых выборах за него проголосовало большинство русских граждан. Хотя мы и не разделяли прокоммунистических идей российского президента, но уважали выбор жителей страны. Мы не можем доверять людям, нарушившим не только присягу, но и основные библейские заповеди. Соединенные Штаты Америки требуют подвергнуть бойкоту эту страну, а также ввести эмбарго на торговлю с Россией.

Ассамблея ООН не приняла предложение госсекретаря, и на обезьяньем личике Кэтрин долго царило выражение презрительной злобы.

— Ерунда, — сказала она своему секретарю уже в кулуарах. — Я им устрою такую счастливую жизнь, что от России останутся одни рожки да ножки.

Тем временем в России продолжало формироваться новое правительство. Лишь теперь Сизов узнал скрытые и довольно неприятные для себя подробности переворота. В свое время Елистов сказал, что их поддерживают несколько офицеров из ФСБ. Как оказалось на самом деле, в перевороте был заинтересован сам глава ФСБ Демин. Шестидесятилетний кадровый разведчик, он прекрасно понимал всю безнадежность ситуации в стране. Страхуясь от провала, Демин, оставаясь в тени, обеспечил поддержку Сизову и компании. Несколько штурмовых групп, якобы сформированных Елистовым из отставников, на самом деле оказались элитными подразделениями "Альфа" и "Витязь". Именно они обеспечили захват Генштаба и всех пунктов связи. Лишь директор ФАПСИ, личный ставленник президента, не принимал участия в этих закулисных маневрах. Может быть, он бы и поддержал переворот, но Елистов его место приберег для себя.

Все это несколько покоробило Сизова. Впервые он почувствовал себя пешкой в игре спецслужб. Но выбирать правила игры не приходилось. Они не изменились со времен Цезаря Борджия и Талейрана. Несмотря ни на что, Сизову пришлось быть любезным с этими людьми, сидеть с ними за одним столом, отдать им ключевые посты в новом правительстве. Так Демин стал третьим лицом в стране после Сизова и Соломина.

ЭПИЗОД 14

— Сазонтьев звонит, — сказал секретарь с погонами капитана, появляясь в дверях кабинета. Заседание Большого Совета, такое название постепенно прилипло к этому органу военного руководства страны, только началось. Пятнадцать человек сидели за овальным столом, из них в штатском были только двое, министр иностранных дел Володин и главный идеолог Фокин, все остальные носили погоны. Первым вопросом в повестке дня стояла война с Японией.

— Вовремя, — заметил Сизов, переключая селектор на громкую связь. — Как дела, Саня?

— Хреново! Как писал Бонапарт Жозефине из Италии: "Приходится много расстреливать…"

— А поподробнее?

— Сегодня расстреляли троих. Бывшего командующего флотом, главного интенданта флота и начальника одной из баз.

— Результат есть?

— Да, мы вернули почти половину проданного ими топлива, это хорошо встряхнуло ворюг-бизнесменов. Но для полноценной десантной операции его все равно не хватает.

— Что ты предлагаешь?

— Вариант номер два. Для него есть почти все.

— Чего не хватает?

— Погоды.

— Ну что ж, будем ждать у моря погоды. Сколько еще?

— Недели две.

— Хорошо, но к десанту все-таки готовься.

— Непременно.

— От нас что нужно?

— Прежде всего заткнуть хайло этой суке.

— Осиповой?

— Да. Солдатские матери прорываются сквозь все кордоны и пытаются увести своих сыновей.

Сизов поморщился. Осипова, один из лидеров некогда существовавшего блока "Женщины России", развернула отчаянную, истеричную агитацию против войны с Японией.

— Война — это кровь и жизни наших сыновей! Пускай Япония подавится этими островами, человеческая жизнь дороже каких-то кусков камня, окруженных соленой водой. Если на Кунашир и Итуруп кинут в десант наших детей и внуков, море слез будет пролито уже русскими женщинами… — кричала она на ежедневных митингах.

— Можешь считать, что это уже сделали, — сказал Сизов. — Все телеканалы с сегодняшнего дня принадлежат государству. Ни одна передача не выйдет в эфир без нашего разрешения.

— Слава богу!

Они обсудили еще несколько вопросов, затем Сизов щелкнул тумблер на пульте селектора.

— Все-таки вы склоняетесь ко второму варианту? — тихо сказал Угаров, не глядя ни на кого из присутствующих.

— Да, генерал. Иного выхода нет, все идет к тому.

Угаров покачал головой:

— Минусов от этого я вижу больше чем плюсов.

— Я тоже, — заверил его Сизов. — Но есть один большой плюс. Россия покажет зубы. От этого уже отвыкли. Пусть привыкают. А вы против?

Угаров чуть помедлил. За ним был опыт и сила: Афганистан, Чечня, Северная Осетия, Дагестан, громадный авторитет в войсках. В свое время он, не задумываясь, бомбил кишлаки, если возникало подозрение, что там есть хоть один душман. Но это было двадцать лет назад.

— Да, я не буду отдавать такой приказ.

— Хорошо, мы вас не держим, — сухо сказал Сизов, пристально глядя на профиль генерала. — Можете уходить хоть сейчас, дела сдадите Бутенко.

Генерал-полковник медленно поднялся, по-армейски заученно, коротким кивком попрощался с присутствующими и пошел к двери. Угаров на ходу словно старел, опускались плечи, походка становилась все тяжелей. С трудом отворив дверь, герой Афгана и Чечни, опустив голову, шаркающей походкой побрел мимо изумленного секретаря. Угаров понимал, что сейчас он сам себя вычеркивает из мировой истории, но поделать с собой ничего не мог.

Япония высадила свои войска на островах Кунашир и Итуруп спустя две недели после переворота. Именно столько времени понадобилось Кэтрин Джонс и ее ведомству для распределения ролей в новом мировом спектакле. Пробным оселком для испытания сил России должны были стать Курильские острова, до сорок пятого года принадлежавшие Японии и присоединенные к России по личной прихоти Сталина. Госсекретарю США не пришлось долго уговаривать премьер-министра Хироти Идзуми. В последние годы дела в Стране восходящего солнца шли не совсем удачно, сильно пошатнулась экономика, теснимая молодыми соседями по Тихоокеанскому региону. Впервые за последние пять-десять лет появилась такая проблема, как безработица. На биржу труда все больше начало приходить дипломированных специалистов-электронщиков, программистов, менеджеров разорившихся мелких фирм. Рухнули и два мировых автоконцерна с довоенной историей — "Хонда" и "Микадо", едва не похоронив при этом йену. Именно тогда один из последних, невостребованных камикадзе времен второй мировой войны, Хироти Идзуми, восьмидесятилетний миллиардер, кандидат на пост премьер-министра от правящей партии, провозгласил новый курс страны: "Япония прежде всего".

Первым пунктом в этой программе стояло возвращение северных территорий. С началом военного конфликта в стране ожил былой самурайский дух. Страну восходящего солнца охватил массовый психоз, все от мала до велика словно сошли с ума. Воинственные речи звучали по радио и телевидению, дряхлые старики взывали к возрождению духа адмирала Того, генералов Танаки и Тодзио, по улицам городов с белыми повязками камикадзе на головах маршировали стройные колонны сторонников Идзуми. Было разгромленно посольство России, уже оставленное персоналом. Самыми популярными людьми в стране стали военные.

Для наведения порядка из Москвы на Дальний Восток был направлен Сазонтьев. Уже два месяца он отчаянными усилиями пытался вернуть флоту и армии боеспособность. Первым делом он ввел во всем обширном районе до Иркутска военное положение. Теперь все: транспорт, связь, заводы — подчинялось только ему, все работало на войну, и почти все эшелоны шли на восток.

Флот каждый день проводил стрельбы, репетиции высадки десанта, во Владивосток стягивались все более или менее боеспособные части. Но трудно исправить за два месяца то, что уничтожалось годами. Не хватало авианесущих крейсеров, эсминцев, кораблей слежения, бездарно или преступно проданных в свое время за гроши. Лишь несколько дизельных подводных лодок сумели выйти в море, у остальных оказался исчерпан ресурс аккумуляторных батарей. Оказались разграбленными даже неприкосновенные, на случай войны, запасы топлива и продовольствия. Запылали склады и нефтебазы. Это не были диверсии японской агентуры. Так воры в погонах пытались замести следы. Но Сазонтьев быстро положил этой практике конец. Он лично расстрелял начальника сгоревшей нефтебазы и начальника тыла округа. Стоя над телами расстрелянных с пистолетом в руке, Сибиряк сказал фразу, быстро облетевшую всю Россию:

— Если кто еще допустит у себя что-то подобное, пусть лучше сам пустит себе пулю в лоб.

Идзуми знал, что он выиграет. За его спиной стояла Америка. Ударная группа Тихоокеанского флота во главе с авианосцем "Адмирал Честер Нимиц" курсировала в нейтральных водах, претендуя на роль третейского судьи. Пока дело ограничивалось отдельными схватками. Сторожевик "Гремящий" потопил японскую субмарину, но и наши потеряли одну дизельную лодку, хотя никто не знал истинной причины невозвращения в порт К-356. Единственный авианосец страны "Адмирал Кузнецов" в сопровождении эсминцев и противолодочных кораблей сумел пройти по мелководному Северному Ледовитому океану и, отбив несколько воздушных атак, прорваться во Владивосток.

Основные бои происходили в воздухе. Почти ежедневно поднимающиеся с Сахалина самолеты бомбили острова Итуруп и Кунашир. Японцы, врывшиеся в землю с поразительной быстротой, отвечали яростным огнем с судов своего флота и всеми средствами ПВО. Их самолеты старались перехватить штурмовики уже при возвращении на базы, но здесь их встречали силы истребительной авиации Тихоокеанского флота. И над всей этой круговертью на недосягаемой высоте почти беспрерывно кружился стратегический бомбардировщик-разведчик ТУ-22Р, время от времени сбрасывая по ночам осветительные бомбы.

Ни одна бомба не упала ни на территорию Японии, ни на Влади- восток. Об этом договорились в первый же день военного конфликта лично Сизов и Идзуми.

— Надеюсь, господин премьер-министр понимает, что все ваши крупные нефтяные терминалы находятся под прицелом наших крылатых ракет. Если хоть одна бомба упадет на материк, то я гарантирую нефтяную блокаду, наши подлодки будут топить все танкеры, идущие в Японию. Кроме того, тогда я не ручаюсь за сохранность ваших атомных электростанций.

После некоторого раздумья Идзуми согласился:

— Хорошо, генерал, пусть будет так.

Двадцать шестого сентября флот вышел в море всеми своими силами. Впереди шли тральщики, за ними под прикрытием эсминцев и больших противолодочных кораблей разрезали волну неуклюжие, похожие на утюги корабли с морским десантом. Пятьдесят тысяч человек, измотанных непрерывными двухмесячными тренировками, крепко спали. Все они понимали, что впереди их ожидает жуткая мясорубка, в которой трудно будет уцелеть, но молодость и усталость брали свое. Несмотря на приличную качку, с авианосца "Адмирал Кузнецов" почти непрерывно взлетали и садились самолеты сопровождения. Они прикрывали штурмовую авиацию с Сахалина, и краткосрочные схватки разыгрывались совсем близко от кораблей.

На пределе видимости, почти у линии горизонта мелькнула вспышка взрыва. Сазонтьев и стоящий рядом адмирал Баранов, командующий флотом, вскинули бинокли.

— Похоже, еще одного косоглазого завалили, — заметил Сазонтьев.

После отставки Угарова он стал министром обороны, или, как он сам любил себя называть, — Главковерхом. Чин этот не соответствовал его положению, Верховным Главнокомандующим, скорее, мог считаться Сизов, но функции членов Временного Военного Совета еще не были до конца точно распределены, и с легкой руки окружения Сазонтьева это звание стало чем-то вроде второго имени бывшего капитана спецназа.

— Да, вот и наши летят, — согласился Баранов, наблюдая, как две точки на сером фоне неба стремительно увеличиваются в размерах.

Вскоре первый из МиГов легко и стремительно опустился на палубу авианосца. Система аэрофиниша цепко поймала его за выпущенный гак, быстро остановив короткий пробег. Самолет оттащили в сторону, и на посадку начал заходить ведомый звена. Сначала все шло нормально, но в последний момент порыв шквалистого ветра качнул истребитель, одно его крыло чуть приподнялось, и, наискось чиркнув по палубе колесами шасси, тяжелая машина вылетела с посадочной полосы. Над бортами появились спасательные сети, они опоздали на какую-то долю секунды. Летчик попытался дать форсаж, из двигателей рванулось пламя, но хвост истребителя уже коснулся воды, машина скапотировала. Непостижимым образом пилот успел рвануть кольцо катапульты за мгновение до того, как МиГ исчез в пучине, и через несколько секунд над серой водой раскрылся белый купол парашюта.

К месту падения летчика тут же устремился эсминец. Каждый из морских истребителей был асом, и потерять человека значило больше, чем потерять машину.

— Американцы хамят, — заметил Сазонтьев, наблюдая в мощный бинокль за спасательной операцией. За стремительными обводами наших эсминцев была видна серая угловатая громада авианосца "Нимиц", лидера американской эскадры.

— Да, чуть ли не под винты лезут, — согласился Баранов.

— Надо бы их осадить, — заметил Сазонтьев, все так же не отрываясь от бинокля.

Адмирал снизу вверх взглянул на рослого главковерха и осторожно возразил:

— Но это может спровоцировать их выступить на стороне Японии.

— Уже нет, не успеют. Так что подсуетись там, пусть дадут этим хамам по морде.

Баранов козырнул и вышел из рубки. Спустившись на палубу, он огляделся по сторонам и подошел к только что приземлившемуся самолету. С видимой усталостью пилот подполковник Демьянов спустился с короткой лестницы и снял шлем. Адмирал перехватил его за локоть, отвел в сторону и сказал на ухо подполковнику несколько фраз. Предосторожности эти были излишни, шум от форсируемых двигателей стоял жуткий. Демьянов оживился, переспросил адмирала, а затем ткнул пальцем в свою грудь. Баранов, уже улыбаясь, вернулся к себе на мостик, а преобразившийся, словно забывший об усталости Демьянов подозвал к себе оружейников, заправляющих его самолет боеприпасами, и дал какие-то указания.

Через час все, кто были на палубе авианосца Соединенных Штатов, услышали близкий рев одинокого самолета. МиГ-29 летел очень низко, на предельно малой скорости, самолет при этом бросало из стороны в сторону, чувствовалось, что летчик с трудом удерживает его на заданном курсе. Под брюхом МиГа что-то дымилось, и адмирал Кларк, командующий флотом, даже пожалел беднягу:

— Смотри, как джапсы разделали этого русского, — сказал он капитану корабля адмиралу Стейку.

— Да, до своих он, похоже, не дотянет.

Самолет прошел над авианосцем очень низко, на высоте не более ста метров. Черная его тень мелькнула поперек палубы, и почти тут же грянул взрыв. Вместе с огненной вспышкой во все стороны полетели обломки палубы, один из осколков, размером с колесо легковушки разнес пуленепробиваемое стекло ходового мостика и разбил голову рулевому матросу.

Поднявшийся с помощью дежурного офицера на ноги тяжело дышащий Кларк стряхнул с мундира осколки стекла и отдал короткое приказание:

— Доложить о потерях и повреждениях.

Через несколько минут командир корабля подвел неутешительный итог:

— Два человек погибло, десять ранено. Выведены из строя подъемник, четыре самолета, повреждена взлетная палуба.

— Больше не подпускать близко ни одного русского самолета! Мне плевать на все, я буду сбивать их в пределах километра! И покрасочней распишите случившееся в телеграмме президенту. Они так жаждали получить хоть какой-то инцидент, — с яростью в голосе скомандовал адмирал.

— Адмирал, на проводе русский командующий, — вмешался в разговор переводчик.

— Что ему надо?

— Он просит извинение за происшедшее. Говорит, что раненый летчик просто избавлялся от лишнего боезапаса. Сазонтьев приносит свои соболезнования по поводу ненужных потерь.

— Он что, хочет перехитрить самого Господа Бога? — со злостью спросил Кларк. — Чересчур неуклюже, господин майор. О, вот так и ответьте: "Спасибо, господин майор!"

Сазонтьев оценил эти слова. Уже месяц он числился генерал-майором. Новоиспеченный генерал ухмыльнулся, он ждал ночи.

Кларк не ошибся, действительно, и Линч и Кэтрин Джонс торжествовали. Это был повод ввести флот США в действие, прикрыв его мощью не очень многочисленные военно-морские силы Японии. Но радость американцев была краткосрочна, как цветение сакуры.

В час ночи Сазонтьев спустился в свою каюту, включил свет и громко скомандовал:

— Подъем!

Спящий на узкой койке щуплый юноша застонал и попробовал укрыться с головой, но Сазонтьев одним рывком сорвал с него одеяло:

— Подъем, сержант Александра!

Лишь теперь стало понятно, что на кровати находилась именно женщина, вернее, девушка, молодая, щупленькая, с угловатой фигурой, с короткой, мальчишеской прической. Два месяца непрерывного напряжения ни для кого не проходят даром, душа и тело требуют отдыха и тепла. Сазонтьев влюбился в телефонистку своего штаба мгновенно, как от удара молнии.

От женских прелестей у нее были разве что глаза, красивые, голубые, да коротенький вздернутый вверх носик. Зато характер у нее выдался именно такой, какой нравился главковерху. За свои двадцать четыре года Александра Серова дважды успела побывать в законном браке и еще мно-о-го раз в незаконном. Веселая, разбитная, по-мальчишечьи резкая, она ни в грош не ставила чины своего тезки и, сохраняя видимую почтительность при народе, порой наедине материла главковерха совсем по-мужски.

— Какого хрена, Сашка? — простонала она, зарываясь лицом в подушку. — Я только легла.

— Вставай, конец света проспишь! Сейчас такое будет, чертям тошно станет. Не пожалеешь.

Через пять минут они уже были на командном мостике. Баранов неодобрительно покосился на одетую в камуфляж девицу. К женщинам на кораблях он относился по старинке, с недоверием, но ничего не сказал.

— Где он? — спросил с нетерпением Сазонтьев, вглядываясь в угольную черноту ночи. Она выдалась как на заказ, безлунная и ветреная.

— На подходе. Еще полторы минуты.

— На, — Сазонтьев сунул даме своего сердца черные очки, — одень.

— Зачем? — удивилась она. — Сейчас же ночь?

— Надевай, не спорь.

Сашка покосилась по сторонам и увидела, что все на мостике облачились в точно такие же очки. Одев странный подарок главковерха, она убедилась, что это вовсе не пляжный вариант, в таких удобнее было бы производить электросварку.

— Ну где же он?! — шептал себе под нос Сазонтьев, вглядываясь в темноту.

В то же время на острове Кунашир глубоко под землей оператор радара Кейто Агуто всматривался в зеленый экран с бегущей по диаметру полосой локаторного слежения. Напряжение нарастало с каждым часом, вечерняя бомбардировка была самой жуткой за эти дни. Впервые за три месяца по островам ударили крылатые ракеты морского базирования. Американские "Пэтриоты" половину из них сбили, но и долетевших хватило, чтобы похоронить в бетонных казематах не менее полутысячи самураев. Японские генералы гадали лишь об одном, когда русские бросят в бой десант, ночью или на рассвете.

— Русский самолет, тип "Бэкфайер", высота тринадцать, удаление пятьдесят, — доложил Агути и подумал: "Опять разведчик. Идет курсом как раз на Кунашир".

Усталость давала о себе знать, и Кейто сочно зевнул, затем глянул на экран и замер. За эти секунды цель разделилась на две части. Большая по-прежнему шла своим курсом, а вот меньшая стремительно приближалась к земле.

— "Бэкфайер" сбросил бомбу, — торопливо доложил он. Дальше мысли "разбежались": "Наверное, опять осветительная. А может нет. Куда она упадет? Вдруг сюда".

Он покосился на серый бетонный потолок и решил, что такой бункер не возьмет ни одна бомба. Это была его последняя мысль в жизни.

Сашка вскрикнула, когда черный мрак горизонта прорезала вспышка, ослепившая ее даже сквозь густую черноту очков. Огненный шар, вырвавшись вверх, быстро приобретал форму гриба и поднимался все выше и выше, поражая своими размерами и мощью. Все то, что она не раз видела в кадрах кинохроники, сейчас, вживую, выглядело гораздо маштабнее и страшнее. Закручивая в спираль ножку атомного смерча, адское пламя продолжало подниматься, пробив облака и растекаясь вширь. Все это время на мостике стояла тишина. Присутствующие были поражены открывшимся зрелищем ничуть не меньше единственной на корабле женщины. Наконец донесся тяжелый, продолжительный, нестерпимо давящий на уши грохот взрыва.

— Цель поражена, отклонение двести метров, — донесся голос из динамика.

— Благодарю за службу, представляю весь экипаж к наградам, а вас, полковник, еще и к генерал-майору! — возбужденно крикнул в микрофон Сазонтьев. Это была его идея сбросить на остров именно бомбу, а не послать крылатую ракету. Как раз крылатые ракеты в последнее время научились хорошо сбивать. А о подобном оружии как-то уже подзабыли, тратить "Пэтриот" на какую-то бомбу было слишком расточительно. Дала о себе знать и усталось японского персонала после долгого обстрела.

— Служу России!

— Возвращайтесь, мы ждем вас.

Тем временем оцепенение на мостике сменилось эйфорией всеобщей радости.

— Мы это сделали, мы смогли! — как заводной бормотал Баранов, пожимая руки всем попадающимся на его пути: дежурным офицерам, мичманам, даже дневальному, принесшему кофе для всей смены.

— Поздравляю, адмирал! — Сазонтьев пожал руку командующему флотом. — Давай, поворачивай свои корыта домой. Меня уже тошнит от этого вашего океана.

После этих слов главковерх повернулся к своей боевой подруге. Обняв ее, он спросил:

— Ну, как тебе зрелище? Предыдущее было почти шестьдесят лет назад. Можешь считать, что это было сделано для тебя. Я так и велел написать на боку бомбы: "Сашка".

— Жутко, — с трудом выдавила девушка, передергивась всем телом. — Сколько их там погибло?

— Тысяч семьдесят было, это только примерно.

Состояние шока испытывала не одна Сашка. На ходовом мостике "Нимица" царило молчание. Командующий флотом и командир корабля неподвижно сидели в своих креслах. Наконец Кларк с трудом выдавил то, о чем думали сейчас все:

— Безумцы… Они смогли это сделать. Сейчас, в наше время!

Утром следующего дня как всегда сдержанный, немногословный Сизов давал свои пояснения к этому потрясшему весь мир событию.

— Руководство России пришло к выводу, что неразумно посылать на гибель десятки тысяч своих солдат, и нанесло ядерный удар по острову Кунашир. Мы сожалеем, что нам пришлось принять такое решение, но другого выхода мы не видели. Кстати, мы руководствовались прецедентом, имевшим место в августе сорок пятого года. Американцы тогда также решили поберечь своих парней и сбросили бомбы на Хиросиму и Нагасаки. Мы желаем мира с Японией, и поэтому в знак доброй воли возвращаем оба острова, Кунашир и Итуруп, во владение Японии. Они никогда ранее, до сорок пятого года, не принадлежали России. В отношении остальных островов Курильской гряды мы категорически отвергаем все возможные притязания Страны восходящего солнца.

Этого не ожидал никто. Журналисты молчали, первым нашелся корреспондент "Нью-Йорк Таймс":

— Скажите, а зачем надо было наносить атомный удар, если вы все равно уступаете эти острова Японии?

— А затем, чтобы никто не думал, что от России так легко оторвать кусок территории.

— Вы не опасаетесь, что радиация накроет и Россию?

— Нет. Осенние ветры уносят радиоактивные облака в океан.

— Они могут достичь берегов Соединенных Штатов?

Сизов пожал плечами:

— Я не Гидрометцентр. Вы узнаете об этом раньше меня.

Тут вопрос задал корреспондент "Комсомолки":

— Скажите, а что Японии делать с вашим подарком? Там же сейчас радиоактивная пустыня?

На губах Сизова неожиданно промелькнула усмешка:

— Насколько я знаю эту нацию, японцы создадут на островах красивейшее кладбище.

Через сутки Хироти Идзуми заявил по телевидению о своей отставке. Девяносто семь тысяч павших в цвете лет парней словно давили на плечи премьер-министра. В самом конце своей речи он неожиданно расплакался. Среди погибших значились и трое внуков самого Идзуми. Вернувшись в резиденцию, Идзуми в сопровождении адъютанта, капитана Миямото, прошел к себе в кабинет. Сняв смокинг, он расстегнул рубаху и, усевшись на циновку, принял из рук капитана короткий самурайский меч для последнего жеста чести.

Несколько минут Идзуми сидел неподвижно, в тишине было слышно, как внизу, на площади перед дворцом, бушевала толпа сторонников продолжения войны. Наконец старик поднял меч, повернул его острием к себе, но лишь только металл коснулся дряблой кожи его живота, как решимость оставила бывшего камикадзе. Опустив меч, он глубоко вздохнул. Стоящий за спиной премьера Миямото скривил презрительную мину и выстрелил в затылок старика. После этого он сам занял место на освободившейся циновке и решительно вонзил меч в район солнечного сплетения. Тяжело застонав, адъютант распорол живот до самого низа, затем утробно закричал и рванул рукоятку меча вправо. Крупные капли пота выступили на лице фанатика, бессмысленный взгляд не видел уже ничего. Капитан прохрипел: "Банзай!" и тяжело завалился набок.

Мирный договор с Японией так и не был подписан, на этом настояла Америка, но война закончилась. Через две недели в Сеуле было подписано перемирие.

ЭПИЗОД 16

Первой жертвой нового режима внутри страны стала, конечно же, пресса. На третий день после переворота популярная газета с комсомольским прошлым и бульварным настоящим напечатала забойную статью про персональный состав нового правительства. Надо отдать должное стахановцам пера: за короткий срок они накопали немало грязи. Многое соответствовало действительности, они точно вычислили давнюю дружбу бывших курсантов. Сизов и в самом деле уже дважды расстался со своими законными подругами, Соломин больше всего на свете любил поесть, а Сазонтьев не раз и не два коротал время на гауптвахте, из-за своей строптивости с трудом получил звание капитана, да и то благодаря частым командировкам в горячие точки Кавказа. В этом звании ему и светило бы остаться навсегда, если бы не пятнадцатое июня и заговор майоров.

Несмотря на довольно язвительный тон статьи, придраться к ней было бы трудно, факты соответствовали действительности. Была лишь одна неточность, но зато какая! Мовсесян, так звали корреспондента, сляпавшего статью, в своем азарте и рвении проник на территорию дачного района отставных генералов. Не пожадничав, он подкупил сторожа и узнал много интересного об обитателях одинаковых двухэтажных особняков.

— А этот раз в две недели уходит в запой, дня на три, не меньше, — охотно рассказывал старик, бывший заслуженный стукач КГБ. — И обязательно нагишом выходит на балкон и начинает палить из ружья по воронам.

Мовсесян наживку проглотил и написал, как сказали. Но, к его несчастью, сторож перепутал дачи и рассказал столь пикантные подробности про соседа Угарова, генерала Протасова. Угарова эта ложь жутко возмутила. Было возбуждено уголовное дело, и уже через неделю состоялся суд.

Эдик Мовсесян опоздал на слушание дела на десять минут. Опоздание было вполне оправдано, новая пассия журналиста топ-модель Элен Карабанова задержалась в салоне красоты, ведь сразу после суда предстояло ехать на презентацию альбома одной новомодной группы. Подкатив к зданию военного суда, репортер запер свой джип "Чероки", подхватил под руку Элен и, не торопясь, двинулся к крыльцу невзрачного старинного здания. Выглядел журналист предельно стильно. Длинные волосы стягивала черная бандана, солнцезащитные очки от Гуччи, джинсовая безрукавка, неизменный фотоаппарат через плечо. При этом Эдик головой доставал как раз до плеча своей спутницы, а небольшой излишек жира перевешивался через ремень и прорезался двойным подбородком.

— В этом суде я еще не был. Зря ты увязалось за мной, — сказал Мовсесян, разглядывая выцветшую вывеску. — Скучнейшее дело эти суды. Одна говорильня, а два часа убьешь.

— Ну и что, мне все равно интересно. Тебя, что, могут посадить?

Эдик рассмеялся:

— Если б за это всех сажали, писать было бы некому. Припишут штраф, заставят извиниться, придется напечатать опровержение на последней странице, в уголке мелким шрифтом.

— И на много могут оштрафовать? — встревожилась Элен.

Эдик снова рассмеялся.

— Не думаешь ли ты, что я буду платить из своего кармана? Газета заплатит. Я им тираж в тот день раза в три повысил, пускай раскошелятся.

В зале суда народу было немного, человек пять коллег-журналистов, какие-то штатские, в том числе адвокат Мовсесяна, и два офицера в чине майоров с медицинскими эмблемами на погонах.

Элен уселась в самом центре зала, положила руки на спинки соседних старомодных кресел, с безмятежным видом закинула одну ногу на другую. Она знала, что последует за этим. Действительно, все мужчины первое время только и оглядывались на нее. Но потом началось само действие, с вставанием всех и вся, с проходом судей на свои места, длительной и в самом деле нудной, как и предупреждал Эдик, говорильней. Заседание шло своим чередом, обвинение зачитывало претензии, защитник долго и цветисто оправдывался. На Элен перестали обращать внимание, она заскучала, долго рассматривала судей, людей, на ее взгляд, неинтересных и озабоченных. Но потом ей понравился прокурор, высокий, широкоплечий мужчина с породистым лицом потомственного викинга. Эдик сидел впереди, в первом ряду, и за добрый час ни разу не обернулся на подругу. Время от времени девушка поглядывала на затылок журналиста, но тот словно забыл про свою спутницу. Подавшись вперед, он внимательно слушал речь прокурора. Элен также вслушалась в то, что говорит так понравившийся ей мужчина.

— …Итак, мы выяснили, что в результате перенесенных болезней, а также ранения кишечника генерал Угаров Андрей Васильевич не имеет физической возможности потреблять спиртные напитки, тем более три дня кряду, как написано в статье, и с интервалом раз в две недели.

Обвинение усматривает в этом не просто ошибку, а попытку очернить, оклеветать представителя военной администрации России. Учитывая то, что данную статью почти полностью цитировали такие солидные западные газеты, как "Гардиан" и "Нью-Йорк Таймс", урон авторитету Временного Военного Совета нанесен огромный. Я обвиняю Мовсесяна Эдуарда Арменовича, семьдесят второго года рождения, в нарушении статьи Уголовного кодекса России номер…

Бесконечные номера статей Уголовного кодекса утомили Элен, она зевнула и отвлеклась, думая о предстоящей тусовке, потом снова начала разглядывать прокурора, прикидывая, каким он может быть в постели. Ей всегда нравились такие вот мощные, холеные мужчины. Но судьба неизменно сводила ее с типажами вроде Эдика — чернявыми и низкорослыми.

За этими раздумьями она прозевала что-то главное, все в зале как-то дружно выдохнули, зашевелись и начали переговариваться. Судьи встали и вышли, за ними из зала потянулись и все остальные. Мимо Элен с озабоченным лицом прошел Эдик. Девушку поразило то, что он словно забыл про нее, даже не оглянулся. Недоумевающая и рассерженная, она вышла на крыльцо и увидела Мовсесяна уже в плотном кольце коллег-журналистов. Все дружно дымили сигаретами, по-прежнему не обращая на Элен никакого внимания.

— Да нет, пугают, ты что! Из-за такой ерунды…

— Нет, Олег, как ты не понимаешь! Им нужен козел отпущения, чтобы другим неповадно было! И Эдик как раз попал под горячую руку. Впесочат по полной катушке.

— Эдик, он тебя козлом обозвал.

— Да еще и отпущеным.

Но Эдик на шутки не отзывался. Элен в первый раз видела его с таким озабоченным лицом, репортер по-прежнему словно не замечал ее. Невнимание надоело, и она спросила:

— Может, хоть кто-нибудь угостит одинокую девушку сигаретой?

Фраза получилось двусмысленная, но ничего другого в хорошенькую голову топ-модели не пришло. Сигареты она забыла вместе с сумочкой в машине. Репортеры сразу оживились, наперебой начали предлагать свои. Только Эдик молча курил "Винстон", не глядя на подругу.

Элен не успела еще толком получить полагающуюся ей порцию мужского внимания, как всех позвали в зал. Она сразу поняла, что это концовка, финал всего действия. Теперь говорил только судья, толстый дядька с одной большой звездой на погонах, размером чуть побольше, чем у прокурора. Он опять перечислял цифры нарушенных статей Уголовного кодекса и лишь в конце речи сказал самое главное, то, что поняла даже заскучавшая Элен.

— …Приговорить Мовсесяна Эдуарда Арменовича к пяти годам лишения свободы с отбыванием в колонии общего режима.

Элен ждала, что судья скажет что-то еще, про помилование или амнистию, но генерал захлопнул папку и быстро вышел из зала суда в боковую дверь. С оторопью Элен смотрела, как два солдата подхватили под руки и уводят в ту же самую дверь журналиста. Эдик выглядел растерянным, ноги и руки отказали ему, и солдатам пришлось почти нести репортера. Рядом митинговали корреспонденты, неслись злые и резкие слова:

— Дурдом!

— Это расправа!

— Вы нарушаете свободу слова!

— Хунта!

Мовсесян был уже в дверях, когда Элен очнулась и закричала:

— Эдик, а ключи?! Ключи от машины, у меня же там в сумочке деньги, паспорт!

Увы, дверь захлопнулась и, сколько ни стучала королева подиума кулачком в массивное дерево, не желала открываться.

— Я же так на презентацию опоздаю! — чуть не плакала она. Плакать не позволяла обильная косметика на лице.

Сизов слов на ветер не бросал. Уже к Новому году в России закрылось более половины газет, в том числе все специализировавшиеся в "желтом" спекторе новостей. К государству отошли все телеканалы, почти все радиостанции. Ежедневные новости стали заметно скучней и строже. Страна постепенно, шаг за шагом, затягивалась в цвет хаки.

ЭПИЗОД 18

Осень в России — самое плохое время. В ту осень Сизову казалось, что проблемы множатся по подобию сходящей с горы лавины. Война с Японией была лишь одной из них. Трудное положение сложилось и внутри страны. Особенно плохо обстояло с преступностью.

Сизову и его офицерам, людям, далеким от возникших вдруг вопросов, казалось, что их можно решить быстро и одним ударом. Самая большая опасность, по их мнению, исходила от организованной преступности, добравшейся уже до законодательных и властных структур. И МВД и ФСБ давно знали всех деятелей этой "армады" в лицо, но трудно было доказать связь чиновников и бандитов. Первый же указ новой власти разрешил брать под стражу за одно подозрение в принадлежности к подобным структурам мафии. ФАПСИ прослушивало все и всех, без каких-либо санкций прокурора. Чтобы поднять престиж милицейской службы, резко, в три раза, увеличили зарплату личному составу, ввели ряд дополнительных льгот. Были подняты пенсии бывшим работникам органов, семьям погибших на боевом посту гарантировалась пожизненная пенсия в размере оклада, выплачивалась стипендия сиротам для обучения в высших учебных заведениях. Но милиционеров, уличенных в пособничестве уголовным элементам, ждала суровая кара. Кроме большого срока предусматривалось лишение выслуги. Годы в органах словно вычеркивались из жизни человека. Кроме того, уволенный с "волчьим" билетом не имел права работать в государственных органах даже на второстепенных постах.

В Уголовный кодекс вернули смертную казнь. Теперь к ней приговаривали за убийство или ранение милиционера, хранение большого количества оружия и наркотиков, создание бандгруппировок, участие в террористических актах.

На помощь милиции бросили армию. Результаты сказались сразу. Тюрьмы, следственные изоляторы за короткий срок были забиты крутыми парнями, пересевшими с "Мерседесов" на воронки. Большинство из них давно уже не держали в руках оружие, числились членами правления солидных фирм и банков, записались в меценаты и обучали детей в престижных школах Англии и США. При прежнем режиме за спинами купленных чиновников и хитроумных адвокатов они казались неуязвимыми.

Чтобы освободить для них место, часть мелких уголовников, проходивших по незначительным делам, пришлось выпустить почти под "честное слово" — подписку о невыезде. Прокуратура задыхалась от обилия свалившейся на нее работы. Не могла помочь людьми и военная прокуратура, сама увязшая в делах сотен проворовавшихся военачальников.

Но командовать гражданскими лицами было трудно. Часть прокуроров, по привычке начавших выпускать "крутых" из тюрем под залог и подписку о невыезде, пришлось просто уволить все с тем же "волчьим" билетом. Осознав, что дело в этот раз обстоит весьма серьезно, бандиты всех рангов начали звереть. Почти каждое задержание заканчивалось стрельбой, и счет погибших военных и милиционеров пошел на десятки. Чтобы избежать лишних жертв, было разрешено стрелять на поражение при первых же признаках сопротивления. Негласно это даже поощрялось, и иногда с задержаний привозили одни трупы.

Был ликвидирован статус понятых, теперь показания милиционера можно было опровергнуть только с помощью трех свидетелей. В первые месяцы после переворота в МВД прошла громадная чистка. Предложили уволиться очень многим непойманным взяточникам, нечистым на руки милиционерам и просто подозреваемым в связях с криминалом. Другие уволились сами, в результате в органах осталось шестьдесят процентов прежнего состава. Но в милицию наконец-то пошли люди с более высоким образованием и моральными устоями.

В октябре в столице началась первая бомбовая война. Десятого октября взорвался грузовик недалеко от здания Министерства внутренних дел, спустя два дня — около приемной ФСБ на Кузнецком мосту. Толку от этих взрывов было мало, погибло пять ни в чем не повинных прохожих, пятнадцать было ранено. Но не этого добивались террористы. Они ставили целью лишить доверия военное правительство, показать, что оно ничего серьезного не сможет в таких условиях.

В ноябре прогремело еще три взрыва, и лишь тогда, почти случайно, была накрыта база взрывников и они сами. В свою очередь криминальный мир нанес еще один удар.

Министром внутренних дел был назначен майор Михаил Доронин, один из шести офицеров, отличившихся при штурме Кремля. Как и все получившие министерские портфели, он автоматически стал генералом. Танкисту по профессии, ему трудно было войти в странный для него мир профессиональных борцов с преступностью. Но майор от природы оказался въедливым и дотошным. Вскоре он разобрался почти во всем, уволил двоих заместителей, с десяток генералов и привлек в министерство новых людей из бывших военных. Доронин старался привить подчиненным идею особой кастовости, избранности их положения в стране.

— Ни один человек не может поднять руку на служителя закона и остаться безнаказанным, — говорил он. — Человек в милицейской форме должен вызывать уважение в народе и страх у нарушителей закона. Пора отучить уголовников не только стрелять в служителей порядка, но и вообще иметь при себе оружие…

Именно против него и направила свой удар московская мафия.

Шло заседание Временного Военного Совета, на котором обсуждался вопрос об отношениях с Европейским союзом, ставших напряженными после введения смертной казни. Слово держал Фокин, утвердившийся за эти месяцы на посту главного идеолога страны:

— Мы подготовили еще один закон, без сомнения, он также вызовет большой шум на Западе. Имеется предложение подвергнуть стерилизации всех умственно отсталых жителей России. Их у нас несколько миллионов, плодятся они как кролики, на всяческие льготы для этих кретинов уходят громадные суммы. Если так пойдет, то лет через пятьдесят половина населения страны будет ходить с открытым ртом и хлопать в ладоши…

В этот момент секретарь подошел к Сизову и протянул ему небольшой листок. Прочитав его, тот жестом остановил докладчика и глянул на Доронина:

— Михаил, полчаса назад похитили твоего сына.

От лица министра отхлынула кровь, оно стало почти одного цвета с сивыми волосами. Сына своего Доронин любил безмерно. Единственный ребенок, давшийся им с женой очень трудно, похожий больше на мать, чем на отца, обожаемый, заласканный и любимый.

— Как они… смогли? — с трудом выдавил он.

— Похитили около школы, телохранитель убит. Весь центр перекрыт, Москву так же закрываем.

— Они что, требуют выкуп или захотят обменять на кого-нибудь? — спросил Соломин.

— Еще не известно, но мне кажется, что это вряд ли, — качнул головой Сизов. Как всегда в минуты волнения он поднялся и начал ходить за спинами своих коллег. — Мне кажется, что они просто захотели показать свою силу.

Он остановился около Доронина, положил руки ему на погоны:

— Миша, надо найти его, любой ценой. Это вызов. Мы разрешаем тебе все, но найди его, вырви с корнем желание действовать такими методами!

Сизов обернулся к Сазонтьеву:

— Главковерх, надо Доронину еще подкинуть людей.

— Ладно, сделаем. Я этих ублюдков своими руками передушу, — проворчал низким басом Сазонтьев.

Два последующих дня в столице для многих ее жителей показались сущим адом. На улицах громоздились гигантские пробки, тщательно проверялись все выезжающие из города машины. Грузы выгружались даже из дальнобойных фур, не останавливали пломбы на опечатанных контейнерах. Попутно была раскрыта масса преступлений, обнаружено громадное количество наркотиков, сотни единиц оружия, на сотни тысяч рублей поддельной водки и на миллионы — контрабандного курева. Падающие с ног от усталости участковые в сопровождении армейских патрулей прочесывали все более или менее подозрительные квартиры, ранее хоть чуть-чуть причастные к уголовной среде. Были задержаны сотни бандитов, прежде сумевших уйти от ареста. Но все было бесполезно — сын Доронина как в воду канул.

На третьи сутки, с утра, в ворота воинской части в Подмосковье начали въезжать многочисленные "воронки" в сопровождении грузовиков с солдатами. Часть эту расформировали, но до конца растащить все имущество не успели, и Доронин использовал ее как небольшой концлагерь для задержанных за последние дни. Полковник Заев, начальник этой странной тюрьмы, невысокий, с седыми висками, затянутый в портупею, медленно переходил с этажа на этаж, вслушиваясь в крики, доносящиеся со всех сторон. Такого не было со времен незабвенного Лаврентия Берия. Допросы шли непрерывно, сразу десятки людей подвергались жутким пыткам.

Занимались этим в основном офицеры, до переворота служившие в пехоте или в артиллерии, но призванные волей приказа под знамена министерства внутренних дел. Они не были садистами, но четыре месяца необъявленной войны с всесильной мафией довели их до последней стадии озлобления. Доронин был весьма популярен в этой новой армейско-милицейской среде, и похищение его сына было болезненно воспринято офицерами. Все понимали, что это вызов, и вызов не только генералу, но и лично им, так что средств в борьбе они уже не выбирали.

С напряжением в сети творилось что-то неладное, на секунды вспыхивал яркий свет, затем лампочки тухли и горели вполнакала. Двое суток армейские электрики пытались устранить эту неисправность, но все их усилия ни к чему не приводили. Эта странная пульсация освещения еще больше добавляла истеричности в без того напряженную обстановку. Зато отопление работало чересчур хорошо, и во всем громадном здании было жарко и душно. Остановившись на пороге небольшой, слабо освещенной комнаты, служившей прежде сушилкой, Заев увидел двоих офицеров. В отличие от своего начальника они были в расстегнутых рубахах. Еще больше был обнажен человек, висящий на наручниках на крюке в потолке. Из одежды на нем значились только обильные наколки да густая поросль на груди.

— Крутани еще! — не замечая полковника, сказал распаренный капитан. Его напарник, лейтенант, кивнул головой и крутанул ручку небольшого генератора. Висевший узник закричал отчаянно, дико, чувствовалось, что боль была ужасной. Заев рассмотрел, что провода от генератора прикреплены к половым органам мужика.

— Ну, так кто отдал этот приказ?! — заорал капитан, нервно затягиваясь сигаретой.

— …Не знаю… — с трудом прохрипел заключенный, сильно дернулся, словно желая подтянуться на своих стальных браслетах, а потом неожиданно обмяк.

— Чего это он? — встревожился капитан.

— Похоже готов, сердце не выдержало, — отозвался лейтенант, проверив пульс у своего подопечного.

Капитан со всей душой выругался. Подойдя вплотную, он загасил сигарету о лицо арестованного, но тот даже не дернулся, хотя отчетливо запахло горелым мясом.

— В самом деле крякнул, а жаль…

— Он что-то сказал? — спросил Заев.

Оба офицера вздрогнули. Только теперь они заметили присутствие своего непосредственного начальника.

— Немного. Сказал, что это сделала солнцевская братва и что приказ пришел из Бутырки. Божился, что ничего конкретного не знает.

Заев кивнул головой.

— Хорошо, отдохните, скоро понадобитесь все.

— Как генерал? — спросил лейтенант.

— Все так же. Третьи сутки не спит, смотреть страшно.

— Да, не пожелаю испытать такое никому, — качнул головой капитан.

— Вот поэтому надо сразу отучить их от подобных методов.

Полковник спустился вниз, в подвал. В большой комнате за столом сидел Доронин, в одной офицерской рубашке с отстегнутым и висящим на зажиме галстуке. Перед ним два солдата держали на коленях обнаженного человека с окровавленной головой. Сам Доронин молчал, а допрос вел полковник Волошин, кадровый милицейский служака, прошедший в этом ведомстве все ступени, от участкового, до начальника главка.

— Ну, Хомич, не пудри нам мозги. Сказал "а", скажи и "б". С чего ты взял, что это непременно люберецкая братва отличилась?

— Гадом буду, начальник… не знаю точно, — уголовник говорил с трудом, делая большие паузы. — Фокич говорил… что они сработали, а ему кто нашептал, сейчас даже боженька не узнает… Одел Фокич березовый бушлат.

— Уведите его, — тихо велел Доронин.

Волошин удивленно глянул на генерала, по его мнению с этим парнем еще можно было работать. Когда заключенного увели, Доронин высказал свое мнение:

— Бесполезно, так мы будем топтаться долго. Кто говорит на люберецких, кто на солнцевских, почти все тыкают пальцем в Бутырку. — Он обернулся к Заеву. — Как там, привозят?

— Да, осталась последняя партия. Через час все будут на месте.

— Еще час! — с отчаянием в голосе сказал Доронин. За три дня он заметно похудел, кожа приобрела серый оттенок, глаза ввалились, белки глаз налились кровью. Все это время генерал ничего не ел, только курил одну сигарету за другой и пил крепкий чай, скорее чифир.

Через полтора часа на войсковой плац вышли Доронин, Заев и Волошин. Вся обширная площадь, как бы зажатая огромным, п-образным зданием, была запружена людьми. В двойном кольце охраны стояла плотная толпа людей в штатском, без верхней одежды, в лучшем случае пиджаках и джинсовых куртках. Под ноябрьским ветром их держали уже не первый час, но, несмотря на всю аховость их положения, при виде старших офицеров из толпы полетели недовольные крики:

— Эй, начальник, не май месяц, давай кончай эту волынку!

— Счас он тебе сто грамм нальет, для сугрева!

— И шмальнет в задницу, чтобы получше прогреть!

— Проси сразу путевку в Сочи!

— А в солнечный Магадан не хочешь?!

Братва явно храбрилась, рисуясь друг перед другом. Взойдя на небольшой помост, раньше служивший полковому дирижеру, Доронин холодными глазами оглядел толпу. Это были сливки воровского мира, воры в законе и главари самых крупных преступных группировок страны, триста пятьдесят человек. Некоторых из них везли из самых отдаленных районов страны, не пожалев топлива для спецрейсов военной авиации. Большинство смотрелись соответственно своему положению — крепкие мужики с короткими стрижками, с врожденной свирепостью в движениях и взглядах. Но некоторые уже мимикрировали, выглядели благообразно и солидно, приоделись в костюмы знаменитых фирм, не потерявшие лоска за месяцы отсидки.

— Раздеть их, — тихо велел Доронин.

Заев отошел к своим подчиненным, и сержант-старослужащий в полной боевой форме — камуфляже, бронежилете и каске зычным голосом продублировал команду генерала:

— Всем раздеться догола! Быстро!

— Чего?! — полетело из толпы, а затем жуткий поток мата вырвался из трехсот пятидесяти глоток. Заев кивнул головой, и в толпу врезалась первая шеренга охраны, вооруженная только дубинками. Это был спецназ внутренних войск, парни, обученные подавлять бунты в зонах.

Действовали они быстро и умело. Побоище продолжалось долго, самым упрямым штыками распарывали одежду, не щадя при этом и живого тела. Минут через сорок та же толпа стояла совсем с другим настроением. Голый человек теряет чувство уверенности и защищенности, это Доронин знал хорошо.

— Построить по росту в шеренги по четверо, — скомандовал он.

Когда с применением дубинок задача была выполнена, генерал кивнул солдатам:

— Первые четверо.

Четверку самых рослых заключенных выволокли из строя и привязали к врытым на краю плаца столбам. Доронин подошел к крайнему из них, высокому детине с выколотыми на плечах большими звездами и тихо спросил:

— Кто похитил моего сына?

— Не знаю, козел, а знал бы — не сказал, — с перекошенным от страха и ненависти лицом отозвался бандит.

Доронин ровно кивнул головой, затем, повернувшись, выхватил у ближайшего солдата из ножен штык-нож и одним судорожным, бешеным движением вспорол детине живот. Тот закричал пронзительно, жутко, дергаясь всем телом. Толпа ахнула, замерли многие из солдат и офицеров, стоящих в оцеплении. А генерала словно прорвало, вся накопленная боль и ярость вырвались наружу. Он отошел к следующему и, уже не спрашивая ничего, поронул неестественно белое брюхо бородатого верзилы. Казнь повторилась еще два раза, и от криков истязаемых стыла в жилах кровь. Два молодых солдата из второй цепи конвоя сомлели и камуфляжными мешками рухнули на асфальт, их пришлось увести. Заев осмотрел остальных солдат и офицеров, они держались лучше, но лица у всех были бледными и растерянными.

— Через десять минут пойдет следующая четверка! — голосом полным ярости выкрикнул Доронин. Генерала пошатывало, он по-прежнему сжимал в руках окровавленный нож и выглядел безумным. — И так будет до тех пор, пока вы не скажете, кто похитил моего сына!

Несколько секунд над плацем стояла тишина, затем прорезался резкий, сильный голос:

— Ты чего творишь, козел! Это беспрэдел!

— А, законник нашелся! — обрадовался Доронин. — Дайте-ка мне его сюда!

Через минуту к нему вывели солидного высокого мужчину с неизменными звездами на плечах и многочисленной нагрудной росписью.

— Жора Дикий, — тихо подсказал Волошин. — Вор в законе, грузин, из уральских.

— Так значит, Жора, это беспредел? — спросил Доронин с перекошенной усмешкой.

— Да, и это еще тэбе зачтется.

— Тебе тоже. На кол его! — жутким, свирепым голосом закричал генерал.

Началось самое страшное. Через пять минут борьбы огромный, массивный человек висел на плохо обструганном коле, как бабочка в коллекции музея. Хотя острие почти дошло до его желудка, Жора был жив, он не мог говорить, только хрипел, пуская кровавую пену изо рта, да сучил ногами, поворачиваясь на колу из стороны в сторону. В толпе заключенных многие блевали, не выдержали и четверо солдат. Еще один сержант тронулся умом. Захохотав, он побежал по плацу, на ходу сдирая с плеча автомат. У самой трибуны парень остановился и дал длинную очередь по окнам казармы. После этого он опустил ствол в сторону толпы, но стоящий сзади Заев выстрелил в упор, чуть пониже каски, точно в ямочку у основания черепа.

С десяток бандитов, воспользовавшись моментом, с ревом кинулись на охрану, произошла свалка, толпа братвы качнулась уже на помощь застрельщикам, но рослый сержант-старослужащий выхватил из рук опешившего молодого солдатика ручной пулемет и длинной очередью чуть выше голов заставил всех лечь на холодный асфальт.

Через пять минут порядок был восстановлен, вся уголовная интеллигенция расставлена по ранжиру. Как раз освободились и все четыре места около столбов. Один из первой четверки еще был в сознании, ворочался на земле, тщетно пытаясь руками затолкать обратно сизые, дурно пахнувшие лохмотья кишок.

Вторую четверку солдатам пришлось чуть ли не нести. Когда несчастных начали привязывать к столбам, один из них не выдержал:

— Леха, падла, за что мы-то должны страдать! Яким, Вица, суки, из-за вас все, из-за вас!

Толпа снова пришла в движение, и через пару минут к ногам Доронина выкинули четверых братков. Сразу оживился Волошин:

— Ага! Гиви, Яким-Перо, Леха Первый и Седой. Странный интернационал. Ну, так кому в голову пришла такая идея?

— Ему, — качнул головой один из четверых, — Якиму.

— Где мальчик? — спросил Доронин, белыми от напряжения глазами глядя на одноглазого бородатого уголовника. Генерала пошатывало от напряжения.

— Большая Никитская, дом семь, там во дворе, в гараже, с синими воротами, — нехотя отозвался Яким.

Доронин кивнул головой, и Заев бегом кинулся к стоящему в стороне "уазику". Время шло томительно медленно, Доронин к машине не подходил, шагал вдоль строя, иногда покачиваясь и потирая ладонями лицо. Наконец Заев медленно подошел к генералу и тихо сказал:

— Он мертв. Уже давно.

Доронин застонал и двумя руками начал раздирать ворот застегнутой шинели.

— Воды генералу, — крикнул Заев, не отрывая глаз от Доронина. А тот, расстегнув шинель, сунул руку за пазуху. Подбежал солдатик со стаканом воды, но министр не обратил на него внимание. Полковник вдруг понял, что должно произойти, он рванулся вперед, но негромкий хлопок пистолетного выстрела уже прозвучал. Доронин медленно завалился назад, Заев успел лишь подхватить генерала за плечи и крикнул в серую тьму:

— Врача, быстро!

Два медика появились словно из-под земли, они еще расстегивали до конца шинель Доронина, а Заев уже нетерпеливо махнул рукой своим подчиненным:

— Кончайте этих!

Строй солдат расступился, и шесть пулеметов одновременно ударили по толпе длинными, беспощадными очередями. Смятение кинувшихся в ужасе во все стороны людей было коротким и бессмысленным. Каменный мешок бывшей казармы заполнился стонами, криками, прорывающимися даже через грохот пулеметной пальбы. Несколько человек рванулись вперед, навстречу огню, и один из них, огромный с обезумевшими глазами, чудом миновав свинцовый дождь, с ревом накинулся на пулеметчика. За какие-то секунды он голыми руками задушил солдата и схватил оружие. Подоспевшему Заеву пришлось всадить в голову безумца остатки обоймы, но и после этого тот еще с полминуты агонизировал на земле, мелко суча ногами и руками.

Задние ряды уголовников кинулись к казарме, однако окна первого этажа были заколочены досками. Несколько человек умудрились вскарабкаться на них, но добраться до второго этажа им было не суждено. Лишь один из этих отчаянных, бывший акробат-циркач, быстро и ловко начал подниматься по водосточной трубе. Каким-то чудом пули миновали его, и он все-таки достиг крыши. Теперь по нему стреляли уже все: пулеметчики, автоматчики из оцепления, офицеры из табельного оружия. Несмотря на свинцовый шквал, беглец упорно карабкался вверх по проржавевшей крыше, и лишь на самом коньке пули настигли его. Циркач покатился назад, еще живой он попытался зацепиться за край кровли, но десятки пуль почти одновременно ударили в упругую плоть, и вниз рухнуло уже мертвое тело.

Вскоре все было кончено. С десяток офицеров ходили по плацу, добивая раненых, подогнали первые грузовики под вывоз трупов. Заев подошел к двум врачам, хлопочущим над телом генерала.

— Ну что? — спросил он.

Один из докторов отрицательно покачал головой.

— Бесполезно. Точно в сердце.

Сняв фуражку, полковник перекрестился, хотя до этого не верил в Бога, с минуту постоял над телом Доронина, затем отошел в сторону. Стемнело, и он не сразу понял, что за звук донесся до его ушей. Лишь оглянувшись, Заев увидел, что это хрипел все еще живой Жора Дикий. Острие кола проникло уже до легких, но чудовищный запас жизненных сил оставлял этому громоздкому телу маленькую возможность для существования. Чертыхнувшись, полковник выдернул из кобуры пистолет и двумя выстрелами прекратил мучения грузина. Затем он снова перекрестился и пошел проверять, как идет погрузка тел.

Через два часа Заев лично доложил Сизову обо всем происшедшем в заброшенном гарнизоне.

— Надеюсь, это никто не снимал на камеру? — спросил генерал в конце беседы.

— Никак нет.

— Хорошо, нам не нужно афишировать все происшедшее. Какие-нибудь есть просьбы, пожелания?

— Есть. Разрешите мне вернуться в строевую часть. Такая работа не по мне.

Сизов удивленно посмотрел на полковника.

— Странно, мне показалось, что из вас получится хороший министр внутренних дел.

— Нет, разрешите мне вернуться в свою часть. Она как раз выдвинута к Чечне. Там полегче. А для этой роли нужен профессионал. Лучше Волошина вам не найти.

— Хорошо, мы подумаем.

Пользуясь именем Доронина, в колониях и тюрьмах расстреляли всех ранее приговоренных к смертной казни и помилованных в свое время из-за присоединения к Европейскому Союзу. Так же, не афишируя, расстреляли несколько тысяч наиболее социально опасных уголовников: убийц, бывших членов преступных группировок, наиболее злостных рецидивистов.

Полковник Заев погиб через полгода в Чечне от пули снайпера.

ЭПИЗОД 21

Второй, а может быть и первой по значимости, Сизов и остальные члены совета считали борьбу с наркоторговлей.

— Положение неутешительное, — докладывал на заседании Большого Совета заместитель министра внутренних дел Волошин. — Мы в год только перехватываем больше тридцати тонн наркотиков. Если принять за вероятность десять процентов, то представляете, каковы истинные цифры оборота этой отравы. Не менее трехсот лабораторий вырабатывают синтетические наркотики внутри страны. Оборот черного бизнеса ужасен. Только по предварительным данным он составляет в месяц три миллиарда долларов. За год совершается не менее миллиона преступлений, связанных с наркотиками. Зараза проникла почти во все регионы страны, особенно плохо положение в обеих столицах, Поволжье, некоторых областях Сибири и Калининграда, Владивостоке. В стране официально зафиксирован миллион наркоманов, истинная их численность, как минимум, в пять раз выше. Если не прервать этот поток, то через пять-десять лет наркоманами будет половина населения.

— Откуда больше всего поступает наркотиков?

— Из Средней Азии, в основном из Афганистана. Выращиванием и переработкой мака занимаются талибы. Это их основной бизнес. Границу перекрыть очень сложно, горы, не очень дружелюбное местное население. Так что мы предлагаем установить капитальную границу с Казахстаном и отвести туда войска и погранзаставы из Таджикистана.

— Это будет очень дорого, — сказал Соломин. — Дорого и долго.

— А что же делать? — спросил Волошин. — Придумайте что-нибудь еще, получше.

— Не знаю, что будет лучше, но денег сейчас в бюджете нет, — настаивал Соломин. — Строить границу по всем правилам — это годы и миллиардные затраты.

— Погодите, вы слишком рано расставили все точки над "i", — с досадой прервал спор Сизов. — Отвести войска, и что дальше? Я вам скажу, что будет дальше. Дальше в Таджикистане будет второй Афганистан. Горбачев бросил Наджибулу без помощи и его скрутили за два года. То же самое будет и там. Мы потеряем не только Таджикистан, но и все остальные государства Средней Азии: Киргизию, Узбекистан и Туркмению. В Казахстан просто придется вводить войска, там живет очень много русских, а это опять большая кость прозападной пропаганде. Нам не нужны ваххабитские государства в прямом соседстве, хватает нам и Чечни.

Сизов поднялся, прошелся вдоль стола, посмотрел на карту, принесенную Волошиным, затем ткнул пальцем в район Афганистана.

— А это что тут отмечено? — он указал на несколько пятен серого цвета на зеленом фоне страны.

— А это остатки войск сопротивляющихся талибам. Соединения генерала Дустума, Ахмад Шаха Масуда, Раббани и Мансура, — пояснил Демин. — Они разрознены и почти уничтожены. Все эти соединения настолько слабы, что талибы даже не спешат их добить.

— И кого это они прижали к самой нашей границе?

— Мансура. Сейчас там зима, и только она сдерживает талибов от наступления.

— А если мы ему поможем оружием и припасами?

— Ну, Мансур искренне ненавидит талибов. Он таджик, а они в основном пуштуны. К тому же они попытались его убрать в самом начале, еще когда совместно воевали с нами. Он этого им не простил.

— Что он вообще-то за человек?

Демин улыбнулся:

— Своеобразная личность. Мансур был нашим самым неудобным противником в той войне. Человек удивительной храбрости и ума, многие его просто считают святым. Люди приходят за сотни километров, чтобы потрогать его плащ.

— Разве бывают святые с автоматом? — не удержался от вопроса Соломин.

— А почему бы и нет? Забыл Георгия Победоносца? Да и сам Мухамед был воителем. Вот и Мансур как заговоренный, пуля его не берет, рядом выкашивало десятки людей, а у него ни царапины. Абсолютный аскет, бессребреник. В отличие от всех остальных командиров не заработал на этой войне ни цента. Свои войска он удерживает не деньгами, а огромным авторитетом. Производство наркотиков считает первейшим грехом. Но я не уверен, что он примет нашу помощь. Для него мы по-прежнему "шурави" — основной источник бед его страны.

— Но попробовать договориться с ним надо, — настаивал Сизов.

— Хорошо, я пошлю кого-нибудь из своих востоковедов.

Сизов поморщился.

— Нет, Николай Михайлович, ты не понял. Тут не дипломат нужен и не ученый. Воин поймет только воина.

— Ладно, попробуем поискать кого-нибудь…

В этот момент подал голос Волошин.

— Я знаю такого человека. Он единственный из наших военных, кто встречался с Мансуром в афганскую кампанию.

Все удивленно обернулись в сторону замминистра.

— Его зовут Николай Белов, тогда он был майором, сейчас генерал-майор, правда, запаса. Десантник.

— Откуда у вас такие интересные сведения, Валентин Петрович?

— Просто он муж моей младшей сестры.

"Что же он, так не любит своего зятя, что посылает в самое пекло? — подумал Демин, но, лишь глянув на выражение лица Волошина, сразу отверг это предположение. — А кремень мужик, я бы так не смог".

Через две недели над заснеженными перевалами Гиндукуша летел вертолет МИ-8. Пассажиров было немного, всего двое, в армейском камуфляже, но без знаков различия. Тот, что постарше и пониже ростом, с густыми черными устами, не отрываясь смотрел в иллюминатор. Его спутнику, Павлу Могильному, молодому офицеру лет двадцати пяти, давно надоел этот пейзаж, и он прокричал на ухо Белову:

— Товарищ генерал, что вы там высматриваете?

— Молодость свою, Паша, молодость! Здесь она осталась, в этих горах. Семь лет, лейтенантом пришел, вышел майором! Брат мой младший здесь навсегда остался. Подбили его БМП, даже костей не осталось, такой силы был пожар. А он только после училища, совсем немного прослужил!

Могильный с сочувствием кивнул головой, хотел что-то сказать, но в этот момент подошел один из пилотов вертолета.

— Товарищ генерал, выше мы подняться не можем, машина идет на пределе, к тому же над перевалом, по нашим данным, сильный ветер. Может бросить на скалы.

— Хорошо, высади нас здесь. Сами возвращайтесь на базу. Когда нужно будет, вас вызовем.

Вертолет, поднимая белое облако взбудораженного снега, сел на единственную в районе ровную площадку и высадил обоих офицеров. Оружия у них было минимум, два пистолета с запасными обоймами и два крепких ножа у пояса. Могильный тащил большую армейскую рацию, два скатанных спальных мешка. Белов же взвалил на плечи большой рюкзак с провизией. Когда вертолет улетел, генерал закурил, взглянул на компас и махнул рукой на юг:

— Нам туда.

Путь этот был нелегок. В рыхлом снегу они проваливались по колено, каждый шаг давался с трудом, сказывалось высокогорье. Ни генерал, ни его адъютант уже больше не курили. Горная болезнь вызвала отвращение к табачному дыму. Белову приходилось туго, он и возрастом был постарше, и за годы отставки подрастерял десантную форму.

— Отвык, — сказал он во время очередного привала, сняв шапку и вытирая с лица обильный пот. — А когда-то… как лось по этим же самым местам…

К полудню они достигли перевала, где действительно буйствовал встречный порывистый ветер, и начали спускаться вниз, в долину. Они не думали, что в этот же день смогут добраться до людей, но уже в сумерках увидели вдалеке огонек и смогли рассмотреть небольшую струйку дыма. Они прибавили хода и по темноте подошли к небольшому полуразрушенному аулу. Десяток убогих домов приютился под высокой скалой, прикрывающей кишлак от постоянного в этих местах ветра.

Офицеры шли не таясь, в полный рост. Могильный нервничал и искоса поглядывал на внешне спокойного генерала.

— Николай Васильевич, неужели вы не волнуетесь?

— Почему, волнуюсь.

— По вам незаметно.

— Знаешь, Паша, в этих краях поневоле становишься фаталистом. Чему быть — того не миновать. Любая, самая длительная и ужасная смерть — только миг по сравнению с вечностью. Я ведь родился и вырос в Таджикистане, так что этих людей знаю не понаслышке, а как бы изнутри. Ну вот, нас уже и встречают…

Действительно, из сумрака ночи бесшумно, словно сгустившаяся темнота, появились люди. Их было трое, и даже в этом мраке было видно, что в руках у всех троих оружие. На гортанный оклик часового ответил сам Белов, потом к разговору подключился и Павел, в совершенстве владевший как пуштунским, так и таджикским и узбекским языками. После длительного разговора их повели в глубь кишлака. Полуразрушенные дома его были мертвы, лишь караул у одного из них предполагал внутри наличие жизни. Конвоиры "шурави" переговорили с постовым, и один из бойцов, отогнув брезентовую занавеску, исчез внутри дома. Белов, не торопясь, скинул с плеч рюкзак, поставил его у стены, то же самое жестом велел сделать лейтенанту. Вскоре посланец вернулся и велел сдать оружие. Когда оба пояса с кобурой и ножи оказались в руках часового, тот жестом разрешил незваным гостям войти в дом.

Перед тем как переступить порог Могильный невольно взглянул вверх, на звезды, по сравнению с равнинными казавшиеся неестественно огромными и яркими.

В доме стоял полумрак. Белов ориентировался по спине своего провожатого, сзади слепым кутенком тыкался в спину генерала Могильный. Генерал не видел, но чувствовал, что кругом, рядом, на полу спят люди. Храп, тяжелое ночное дыхание выдавали их присутствие. Лишь в дальнем углу виднелся свет. Туда и повел непрошенных гостей афганец.

Горела небольшая лампочка типа "шахтерки", подключенная к аккумуляторной батарее и стоявшая прямо на полу. Ее свет падал на страницы беспощадно истрепанной книги с узорчатой вязью арабских букв. Белов ни минуты не сомневался, что перед ним Коран. Кажется, он даже узнал и саму книгу.

"Как они этот аккумулятор подзаряжают?" — удивленно подумал генерал, но тут из темноты показалось лицо чтеца Корана, и Белов забыл обо всем. Казалось, что за прошедшие годы Мансур нисколько не изменился. Худощавое продолговатое лицо с рыжеватой, не очень густой бородой, длинный с горбинкой нос, глубоко посаженные глаза удивительного желтоватого-коричневого, как у тигра, цвета. На голове его была типичная для всех афганцев круглая пуштунская шапка. Мансур улыбнулся, обнажив при этом неровные, выщербленные зубы. Голос его оказался хрипловатым, но мягким и ровным:

— Аллах мне приказал прийти в эти горы, но не сказал почему. Я только знал, что встречу знакомого человека.

Белов по-азиатски устроился на полу перед ящиком, сбоку сел лейтенант. Переводить ему не пришлось. Оба собеседника прекрасно говорили на таджикском.

— Не думал, что придется снова свидеться, но, как у вас говорят, аллах сподобил, — сказал генерал. — Многое изменилось и у нас, и у вас. Афган сожрал Союз, как раковая клетка съедает человека. В те времена вы воевали с нами, теперь — между собой.

— Да, это больно, — признался Мансур. — Пятнадцать лет назад я думал, что все плохое осталось позади. Оказалось, все оно только начинается. Аллах кого хочет наказать — сводит с ума гордыней. Все хотят быть в этой стране главными.

— Насколько мы знаем, наибольшее напряжение наблюдается между вами, старыми моджахедами, и талибами. В чем суть этого конфликта?

— Талибы сами по себе никто. Ими руководят из Пакистана те, кто желает присоединить Афганистан к своей стране. Для этого им и нужны эти недоучки из медресе.

— Наше руководство озабочено подобным положением в Афганистане. Талибы завалили Россию дешевым опием, героином. Для нас это тоже национальная катастрофа. Именно поэтому я здесь. И у меня есть предложение. Скажите, уважаемый, если мы предложим вам помощь в борьбе с талибами, вы примете ее?

Мансур не задумался ни на минуту.

— Да. Сегодня я открыл Коран и ткнул пальцем в первую же попавшуюся суру. В ней было сказано: "Лучше союз с бывшими врагами, чем вражда с бывшими друзьями".

— Хорошо. Что именно и в каких размерах вам нужно для продолжения борьбы? Мы готовы предоставить вам помощь в неограниченных количествах.

Лицо моджахеда дрогнуло, такое выражение бывает у долго голодавшего человека при виде обильно накрытого стола.

— Нам нужно все. В последнем бою трое моих воинов погибли, пытаясь достать автомат убитого талиба. Начали отказывать даже "Калашниковы". Многие из них в бою по двадцать лет.

Обсуждение продолжалось почти два часа. Наконец генерал подвел итоги:

— Итак, на первое время вам потребуется до пятидесяти танков и самоходок, около сотни "Уралов" для перевозки войск, три десятка БМП, топливо, снаряды, тридцать минометов, пять тысяч автоматов, пятьдесят тысяч цинков с патронами, с десяток радиостанций, медикаменты и продовольствие. Легкое оружие, медикаменты и продукты подвезем быстро, вертолетами, тяжелую технику — как вскроются перевалы. У нас есть не менее десяти пилотов-афганцев, готовых воевать на вашей стороне. Захватите какой-нибудь аэродром, и мы перегоним к вам четыре МиГа-двадцать первых, два ЯК-24 и два МИ-восьмых.

— Если это будет так, мы в июне сумеем переломить ситуацию. Надо загнать этих пакистанских выкормышей к своим хозяевам.

Спать гостей уложили рядом с "шахтеркой", оказав этим большую честь и доверие. Было холодно, но перед тем как заснуть Могильный заметил, что за спиной по-прежнему сидевшего над Кораном Мансура маячила темная тень телохранителя.

"Доверие доверием, а глаз с нас все-таки не спускают", — подумал лейтенант и почти тут же провалился в черную яму сна.

Спал он плохо, в доме было холодно, а спальные мешки они оставили на улице, вместе с рацией и рюкзаком. Земляной, кочковатый пол также не способствовал сладости сновидений.

Проснулся он от того, что почувствовал рядом какое-то движение. Осмотревшись по сторонам, лейтенант понял, что все давно встали и рядом с ним устраиваются на полу для утренней молитвы. Моджахедов было не менее десяти человек. Поспешно поднявшись, Могильный вышел из дома, спиной чувствуя настороженные взгляды мусульман.

Белова он нашел раскладывающим поклажу из рюкзака.

— А, выспался! Вот что значит молодость. Я и уснуть толком не мог, ворочался-ворочался. Под утро только задремал. Отвык от подобных "удобств".

— Ничего не стырили? — кивнул Могильный на свою поклажу.

— Обижаешь, брат. Это же истинные мусульмане, для них воровство — первейший грех. У них за такое руки рубят.

Лейтенант немного помялся, но все же спросил:

— Николай Васильевич, что-то ваш Мансур на крупного военачальника не очень походит. И люди-то его где?

— Не делай скоропалительных выводов. У Мансура тысячи бойцов, есть большой штаб. А с такими мобильными отрядами он передвигается в случае необходимости — когда, например, на него открывают охоту или если нужно с кем-то встретиться.

Завтракали прямо на улице и своими припасами — тушенкой и хлебом, благо погода этому благоприятствовала: ветер стих и солнце сияло во все небо. Намаз кончился, и бойцы Мансура разбрелись по всему кишлаку, собирая оставшееся скудное дерево для костра.

— А где сам Мансур, что-то я его не вижу? — спросил лейтенант, оглядываясь по сторонам.

— Он еще по темноте ушел куда-то с тремя сопровождающими. Будем его ждать.

— А как вы с ним познакомились?

— Это было в восемьдесят девятом, перед самым выводом. Он тогда контролировал перевалы, надо было обеспечить безопасность вывода войск. Вот тогда я с ним и встретился.

— И что?

— И все. Он же нормальный человек. Договорились, что он пропустит нас без выстрелов в спину, так и произошло. Я ему тогда Коран подарил, вон до сих пор с собой его носит. Кстати, ты знаешь, что он прекрасно говорит по-французски? Он учился в Париже, окончил философское отделение Сорбонны.

Мансур появился лишь перед обедом. При свете дня генерал рассмотрел, что лицо его старого знакомого все-таки изменилось за эти прошедшие годы. Многочисленные морщины изрезали его лоб, волосы бороды поседели.

— Сегодня хорошая погода, мы проводим вас через перевал, там можете вызвать вертолет, — сказал Мансур. Белов согласно кивнул головой:

— Хорошо.

В дорогу выступили немедленно. Впереди шли пять человек, сзади столько же. В середине шествовал сам Мансур с гостями и трое телохранителей. Судя по сдержанным переговорам этой троицы, Могильный понял, что моджахеды чего-то явно опасаются. Через два часа они вошли в узкое ущелье. Группа во главе с Мансуром присела отдохнуть, авангард же продолжил движение. Белов не мог не отметить хорошую выучку моджахедов. На месте своего гостеприимного хозяина он поступил бы точно так же.

Они уже двинулись вперед, когда впереди вспыхнула перестрелка. Пули засвистели и вокруг группы Мансура. Все кинулись в разные стороны и открыли ответный огонь. Бой продолжался с полчаса. К удивлению Могильного, в него не вступил арьергард. Лейтенант понял все, когда отчаянная стрельба поднялась уже непосредственно у них над головой, на вершине скал. Вскоре все утихло, а минут через двадцать вниз спустились пятеро из арьергардной группы с тремя автоматами и снайперской винтовкой в руках.

— Кто это был? — спросил Белов.

— Судя по одежде, узбеки, скорее всего, люди Дустума, — ответил Мансур.

Из его свиты пострадали двое: один был убит в передовой группе. Ранили в руку телохранителя Мансура. Белов торопливо вытащил из рюкзака пакет с бинтами и сам начал перевязывать раненого, рослого светлобородого и удивительно курносого моджахеда.

— Навылет прошла, это хорошо, — подбодрил он парня. Перематывая руку, генерал все пристальнее начал всматриваться в своего пациента. Могильному показалось, что лицо Белова приняло растерянное выражение. Может, поэтому он чересчур туго завязал узел, так, что телохранитель вскрикнул и к изумлению лейтенанта выругался по-русски:

— А, черт!

— Лешка?! Лешка, это ведь ты?! — закричал генерал, хватая раненого за плечи. Тот снова вскрикнул и ответил на чистейшем русском языке:

— Ну что ты так, больно же!

— Прости! — разжав руки, Белов встал перед раненым на колени. — Лешка, Лешка, ты живой?!

— Как видишь, — нехотя признался парень.

— Я бы тебя не узнал, если бы не голос. Голос, братуха, у тебя все тот же.

По лицу генерала текли слезы.

— Значит, ты тогда не погиб?

— Нет. Я один остался в живых. Успел выпрыгнуть из горящего БМП.

— И что потом?

— Потом плен, другая жизнь. Теперь я Абдалла, того, прошлого Лешки уже нет и никогда не будет.

Дальше они шли рядом, тихо разговаривали.

— Тогда, в восемьдесят девятом, ты видел меня?

— Да. Я был тогда в лагере.

— Что же ничего не сказал, не подал знак? Я бы тебя вытащил оттуда, уговорил Мансура.

— А зачем? Я сам выбрал эту жизнь. Я ведь уже больше года жил у моджахедов. Когда я понял, кто мы на этой земле и зачем, решил не возвращаться. Принял мусульманство, женился. Сейчас у меня пятеро детей, еще трое умерли. Это моя плата за все, что мы натворили в Афгане.

— А у нас с Натальей с детьми так и не получилось. Всех докторов обошли, до самых светил медицины добрались — и ничего.

— Это плата за грехи, брат. Аллах справедлив, он дарует и наказывает человека за дела его.

Белов с изумлением посмотрел на Алексея. Тот говорил эти слова спокойно, с убеждением знающего человека.

— Полетели со мной, — предложил генерал. — Мать будет рада.

— Не могу. Моя жизнь здесь.

Он чуть помолчал, затем спросил:

— Когда умер отец?

— В девяносто первом, после подписания беловежских соглашений. Он же у нас был ярый коммунист, первый инфаркт стукнул его после путча, а раздел Союза совсем добил его.

— Как мать?

— Для своих лет хорошо. Жалеет только, что внуков нет. Кстати, а где у тебя семья?

— Тут недалеко, мы сегодня ходили к ним.

Заночевать пришлось в какой-то пещере. Белов понял, что с провизией у Мансура плохо, и поделился своими продуктами: рисом, говяжьей тушенкой, зеленым чаем. К "шурави" все относились уже без настороженности, и генерал с изумлением понял, что еще, как минимум, трое бойцов, включая начальника охраны, русские. Улучив момент, он спросил об этом брата:

— Они тоже добровольно остались здесь?

— Да. Еще двое погибли в прошлом году.

В этом момент вокруг Мансура поднялся дикий гвалт. Афганцы что-то оживленно обсуждали, столпившись около своего вождя. Подойдя поближе, русские гости увидели в руках Мансура Коран. В самой середине его виднелось отверстие. Открыв священную книгу, Мансур перелистал страницы и вытащил из толстого фолианта пулю. Один из телохранителей жестом показал "шурави", что книга хранилась за пазухой у вождя и прикрыла сердце афганца.

— Ну вот и мой дар пригодился, — сказал Белов. — В следующий раз я пришлю другой Коран.

В эту ночь Могильный воспользовался спальным мешком, но несмотря на это часто просыпался и каждый раз слышал рядом негромкий разговор двух братьев. Каменный полок оказался все-таки слишком жестким, и лейтенант, по утру выбравшись из спального мешка, еле разогнулся. В пещере уже никого не было, и первый, кого увидел Могильный на свежем воздухе, оказался сам Мансур. Лейтенант двинулся по естественной надобности, затем его заинтересовала суета вокруг странного сооружения на шесте с пропеллером. Подойдя поближе, переводчик понял, что это не что иное как генератор, работающий от самодельного ветряка. Именно эта конструкция подзаряжала батареи "шахтерки" и старенькой рации армейского образца. Сборкой конструкции занимались как раз трое русских телохранителей, обсуждавшие все подробности этого дела на родном языке.

— Подтяни ремень, а то со шкива слетает, еще, вот хорошо.

— Как там, искра есть?

— Есть. Только сколько ее еще подзаряжать? До вечера что ли с ней возиться?

— Что, есть проблемы? — спросил Белов.

— Да, батареи ни к черту, менять надо давно, — нехотя отозвался один из техников.

Могильный не мог отделаться от ощущения, что Мансур неотступно наблюдает за ним. Куда бы он ни пошел, всегда непременно встречался со взглядом тигриных глаз афганца. Это слегка нервировало лейтенанта. А генерал, подойдя к Мансуру, предложил:

— Мы оставим вам нашу рацию и медикаменты.

— Хорошо, — согласился афганец, потом кивнул в сторону переводчика и неожиданно перешел на французский: — Твой толмач сегодня погибнет.

Белову показалось, что он ослышался. Французский он знал не так хорошо, как все остальные языки. Просто изучал в школе и, хотя имел способности к языкам, успел его подзабыть.

— Погибнет? — переспросил генерал.

— Да.

— Почему?

— У него печать аллаха на лице.

Белов в смятении оглянулся на своего спутника. Странно, в самом деле ему показалось, что переводчик в это утро выглядел как-то не так. Хотя он и улыбался, переходил от одной группы людей к другой, вступал с ними в разговоры. Ему охотно отвечали. Белов давно знал эту черту характера афганцев. Они враждуют до неистовства, но если кому поверят, то и доверчивы до простоты.

К удивлению лейтенанта он не увидел в лагере Абдаллу-Алексея. Но старший Белов выглядел спокойным, и Могильный не решился его спросить о брате.

— Надо связаться с базой, узнать, когда они смогут нас забрать, — сказал генерал.

То, что они услышали по рации, было неутешительно.

— К вечеру подойдет штормовой фронт, так что забрать вас сможем лишь в ближайшие три-четыре часа. Иначе застрянете там дня на три. Готовить вертолет?

— Да, конечно. Заберете нас из квадрата восемь. Ахундов, ты должен помнить это место, там площадка хорошая, в свое время на ней наш блокпост стоял.

— Ну конечно, помню, я там однажды чуть не сгорел на МИ-восьмом, хорошо, подбили его еще на земле, успел выпрыгнуть.

— Ладно, ждем вас.

После короткого обсуждения весь караван снова выступил вперед. Нужное место оказалось в часе ходьбы от места ночевки. На небольшом равнинном участке остались явные следы нашего пребывания в Афганистане: вросшие в землю приземистые бетонные укрепления, рядом с ними — остовы сгоревших машин и бронетехники. Из-под снега выглядывала и лопасть вертолета.

Время шло, Могильный заметил, что генерал начал нервничать. Он поглядывал на часы, затем вглядывался в окружающие горы. Лейтенант думал, что Белова волнует, не перехватит ли погода вертолет. Сидеть три дня в горах ему тоже не сильно хотелось. Но когда послышался шум вертолета, Белов сдержанно выругался и в первый раз за эти дни закурил.

Винтокрылая машина села, подняв вокруг себя рукотворную метель, в десяти метрах от приметной лопасти на проглядывающую из снега бетонную площадку. Открылся квадратный люк, но генерал не среагировал на призывные жесты вертолетчиков.

— Товарищ генерал, лететь надо, — удивленно напомнил переводчик.

— Сейчас, погоди, — отмахнулся Белов, напряженно всматриваясь куда-то в сторону перевала. Присмотревшись, Могильный заметил вдалеке, на склоне, темную точку. Кто-то явно двигался по их следу. Время шло, но на отчаянно-призывные жесты пилотов из кабины Белов отвечал только характерным постукиванием указательного пальца по наручным часам. Так прошло десять минут, пятнадцать. Вертолетчики не глушили двигатель, и наконец из салона спрыгнул борттехник:

— Товарищ генерал, лететь надо! Циклон идет, еще час и мы не успеем.

— Ну погоди, еще чуть-чуть, немножко, очень прошу! — взмолился Белов.

— Товарищ генерал, керосина может не хватить, и ветер поднимается!

В самом деле, порыв ветра хлестанул по лицу говоривших взбудораженным снегом.

— Родной мой, очень прошу, еще две минуты, очень прошу! Сейчас, они уже идут! Они близко. — И генерал показал в сторону гор. Было уже видно, что идет человек, но Могильного удивило, что Белов упомянул о нем во множественном числе. Лишь немного погодя он понял, что человек несет на руках закутанного во множество одежд ребенка. Последние полкилометра Абдалла бежал бегом. Передав на руки брата свой драгоценный груз, он без сил опустился на снег:

— Лей…ла… ее зовут… — с трудом сказал он.

— Хорошо, Леша, не сомневайся, всех врачей на уши поставим, но вылечим! Если операция нужна будет — сделаем. Я со многими кардиологами знаком! — прокричал Белов и под отчаянные мольбы механика двинулся к вертолету.

Борттехник проскользнул в машину первым, он принял из рук генерала ребенка, тот уже поставил ногу на лестницу, обернулся назад, чтобы махнуть рукой брату. Могильный шел последним, он пригнулся под винтами, но шквалистый порыв ветра выгнул почти до земли одну из лопастей. Раздался глухой звук удара, и лейтенант упал. Генерал кинулся обратно, опустился на колени рядом с переводчиком и с досадой застонал. Весь снег вокруг головы лейтенанта был забрызган кровью и мозгами. Лопастью Могильному снесло затылок. Со стороны моджахедов подбежали еще трое, в том числе и Абдалла. С их помощью генерал погрузил тело переводчика в вертолет и крикнул пилотам в открытую дверь кабины:

— Поехали!

Сам же он остался стоять в проеме люка. Вертолет уже поднимался, когда он начал лихорадочно расстегивать свой пояс с кобурой и ножом. Скинув его вниз, в белую пелену искусственной пурги, Белов закрыл люк и прошел в салон, где механик маялся с ребенком на руках. Лишь теперь генерал рассмотрел свою нежданно приобретенную дочь. Черноглазая девчонка лет пяти испуганно смотрела на незнакомых ей людей, ее явно страшил грохочущий, непривычно пахнущий керосином вертолет, но она молчала.

— Давай ее сюда, — сказал Белов.

Приняв ребенка, он уселся на жесткое сиденье. Под ногами почувствовал что-то мягкое, глянул вниз. Это было тело лейтенанта. Прижав к себе девочку, генерал пробормотал:

— Все будет хорошо, Лейла.

Девочка, услышав свое имя, вопросительно глянула на этого странного, незнакомого ей, плачущего человека.

Весной соединения Мансура предприняли наступление на позиции талибов. Несмотря на численное превосходство противника, они прорвали фронт и через две недели упорных боев заняли Кабул. Войска талибов вынуждены были отойти к границе Пакистана. Бесконечная афганская война вышла на новый виток.

Для борьбы с доставкой наркотиков через Казахстан были привлечены казаки. Мобильные группы при поддержке вертолетов контролировали границу, обстреливая пытающиеся прорваться вне дорог машины. При этом они как раз старались не попасть в сами автомобили. В случае обнаружения наркотиков транспортные средства изымались в пользу государства, и уже по дешевке приобретались теми же казаками. Так что стреляли много, но аккуратно, лишь при нужде пробивая колеса.

По всей стране была объявлена операция "Невод". В городах, поселках и деревнях были расклеены телефоны, по которым можно было анонимно "заложить" притоны наркоторговцев. Эти данные поступали не только в местные органы, но и в централизованную службу борьбы с наркотиками в столице. Путем простейших статистических действий высчитывались пути распространения наркозаразы по стране. Порой именно оттуда, из Москвы, в провинцию исходили соответствующие приказы.

— У вас в городе действует лаборатория по производству первитина, найти и обезвредить, — вещал из телефонной трубки начальственный голос.

— Откуда, у нас таких данных нет, — вытирая проступивший пот отвечал начальник местного ГОВД.

— А у нас есть, — настаивал глас руководства. — Именно в вашем городе самый дешевый "винт", далее, по мере его распространения, цена его поднимается. Так что в течение недели выявить и обезвредить всю цепочку. Не мне вас учить. Ищите по химическим заводам, институтским лабораториям и студенческим городкам.

Гораздо труднее было остановить поток синтетических наркотиков со стороны Запада. Провезти лист "промокашки", пропитанный ЛСД, в большегрузном автомобиле через Прибалтику или Польшу не составляло большого труда. Пришлось идти окольными путями и поставить на прослушку все телефонные переговоры, ввести повальную перлюстрацию писем и задействовать особые программы на переговоры по Интернету. Они автоматически выявляли адресатов, употребляющих слова "марки", "промокашка", "кислота".

Но больше всего давала результат тотальная слежка за мелкими распространителями зелья на дискотеках. Рано или поздно, но они обращались к своим поставщикам, те шли еще дальше. Всю эту мелочь не трогали, просто заносили в картотеки на будущее. Проследив всю цепочку, Департамент по борьбе с оборотом наркотиков брал только самых крупных дельцов. Никто из них сам уже не имел дела с живым товаром, раньше доказать их причастность к делу было невозможно. Но теперь с ними особо не церемонились. В соответствии со знаменитым указом "Номер Сорок" не требовалось брать наркобаронов с поличными, достаточно было косвенных улик: записей телефонных разговоров, телесъемок, неоправданно высокого жизненного уровня. По этому указу расстреливали беспощадно, все имущество изымалось, семьи и родственники наркодельцов выселялись из роскошных особняков с предоставлением жилого фонда не менее тридцатилетнего срока эксплуатации.

Еще меньше церемонились с цыганами. Наркобич мелких городов был ликвидирован в лучших традициях сталинских времен. После троекратного предупреждения цыган поголовно выселяли из города в заброшенные города и поселки вдоль трассы БАМа. Оттуда они бежали всеми подручными средствами — на товарняках и по рекам на баржах с песком и гравием. Уже через год поголовье "фараонового" племени в России резко уменьшилось. Мелкими и крупными группами "ромалы" и "чавелы" потянулись в соседние страны СНГ.

В результате принятых мер через год оборот наркотиков снизился в десятки раз, соответственно и выросли цены на зелье, теперь далеко не каждому они были по карману. Вовсю использовались пропагандистские приемы. Для десяти самых крупных наркоторговцев устроили показательный процесс, показав его по телевидению и даже продемонстрировав сцену расстрела. Все нажитые этой десяткой дома и машины были конфискованы и по заведенному порядку переданы семьям погибших в Чечне офицеров.

ЭПИЗОД 24

В марте в Москве вспыхнула новая серия террористических актов, получивших название "Вторая бомбовая война". Весенним вечером шестого марта со станции метро "Таганская" по кольцевой линии в сторону "Курской" двинулся обычный состав подземной электрички. Подошел час пик, вагоны были переполнены, народ входил и выходил, все плотнее трамбуя друг друга. На "Комсомольской", как обычно, людской прилив нахлынул более всего, в мешанине выходящих и входящих пассажиров произошел небольшой затор, кто-то чертыхнулся, затем недовольный голос произнес:

— Мамаша, подберите сумки, невозможно пройти!

Недовольный пассажир долго распространяться на эту тему не стал, поезд вот-вот должен был отойти, и он поспешно покинул вагон. Сидевшая на скамейке рядом с выходом пожилая женщина с недоумением посмотрела на стоящий у ее ног пластиковый пакет, пробормотала: "Да это не мое", — и ногой задвинула его под скамейку. На "Рижской" она поднялась, чтобы выйти, но в то самое мгновение, когда состав, вынырнув из темноты, ворвался на отделанный темно-красным камнем перрон, хрупкая оболочка пластикового пакета лопнула от чудовищной силы взбесившейся взрывчатки, разрывая на части все живое и неживое вокруг себя. Те, кто находились на перроне, увидели только вспышку, грохот взрыва приглушил рев тормозящей электрички. Полетели во все стороны стекла, обрывки материи, повалил дым. Состав по инерции продолжал двигаться, покореженные двери открылись лишь наполовину, но и того, что увидели желающие уехать в сторону "Новослободской", хватило, чтобы все они отхлынули назад. Десятки женских голосов закричали что-то бессмысленно-истеричное. Среди месива искалеченных, разорванных и обожженных людей, на залитом кровью полу копошились раненые и контуженые, бессмысленно тыкаясь друг в друга и увязая в растерзанной человеческой плоти. Вой и стоны пострадавших разносились далеко по всему перрону.

Всего при взрыве погибло шестнадцать человек, пятеро остались инвалидами, еще тридцать было ранено и контужено.

Через три дня новый взрыв прогремел на станции "Савеловская", а еще через три досталось "Октябрьскому полю". В обоих случаях бомбы оставляли прямо на перроне, жертв, к счастью, было меньше. Затем последовала недельная передышка, и еще три взрыва громыхнули точно по такому же сценарию.

Были усилены наряды милиции, у всех входящих в метро начали проверять сумки и пакеты, к работе подключили специально подготовленных собак, на перронах установили дополнительные камеры слежения, но ничего не помогало. По телевидению высокопоставленные чины милиции просили москвичей быть внимательными, бдительными, сообщать о каждом сомнительном предмете дежурному милиционеру. Трижды на станциях метро вспыхивала паника из-за обнаруженных подозрительных пакетов и свертков, но тревога оказывалась ложной. Руководство Временного Военного Совета требовало от сыскарей результата, но его не было.

Все понимали, что работает одна и та же группа, во всех случаях использовалась схожая самодельная взрывчатка, и даже пакеты, склеенные криминалистами из оставшихся ничтожнейших кусочков полиэтилена, были однотипные, с ковбоем "Мальборо" на фото. Последние три раза бомбы закладывались в урны. Те, массивные, бетонные, хотя и ослабляли силу удара — большая часть взрывной волны уходила вверх, но люди продолжали гибнуть. Многие жители столицы не решались пользоваться самым удобным видом городского транспорта. На борьбу с террористами были брошены лучшие силы МВД и ФСБ. Опрашивались тысячи людей, многократно просматривались все записи камер слежения. Результата пока не было.

Вечером субботнего дня вся следственная группа, собравшись в одной комнате, пыталась использовать метод мозгового штурма и понять что-то новое, скрытое от них до сих пор.

— Почему они перестали подкладывать бомбы в вагоны? — спросил Воронов, следователь по особо важным делам от министерства внутренних дел.

— Может, это показалось им очень опасным?

— Конечно. И взрывчатка, и взрыватели у них самодельные, я бы с такими никогда работать не стал. Они боятся тряски, нестабильны, — заметил специалист-подрывник, майор с лицом, испещренным мелкими ямками от некогда взорвавшейся рядом с ним самодельной бомбы. Минеру тогда повезло, бомба была маломощной и без оболочки.

— Последние три раза бомбы подкладывались в урны, — напомнил Воронов.

— Ну, просто все забытые пакеты вызывают сейчас подозрение и панику. Как раз перед этим по телевидению показали сюжет про ложную панику на "Комсомольской".

— Может, убрать со станций все урны? Так делали в Англии в период борьбы с ИРА, — предложил кто-то.

— Значит, будет больше жертв. Нет уж, пусть урны останутся. Они хоть немного ослабляют взрывную волну.

Все разговоры прервало появление Волошина, первого заместителя министра внутренних дел. За ним шел человек, лицо которого было знакомо всем присутствующим.

— Господа, знакомьтесь. Юрий Лужный, наш известнейший артист, вызвался помочь вашей бригаде.

Полтора десятка глаз взглянули на знаменитого экстрасенса и гипнотизера не очень дружелюбно. Лужный прославился своими психологическими опытами. Он умудрялся одновременно делать сразу несколько дел: решать в уме арифметические задачи, считать буквы в читаемом ему тексте, диктовать и при этом самому писать диктант.

"Сейчас начнет рассказывать про чудеса телепатии," — решил Воронов, заранее морщась. Словно прочитав его мысли, Лужный примиряюще поднял вверх ладони рук:

— Нет-нет, мне не нужно что-то особенное, просто я прошу предоставить мне пленки видеозаписей на тех станциях, где произошли взрывы. И скажите мне, каков примерно завод часового механизма?

— Мы имеем дело с электронными таймерами, самыми обычными, бытовыми. Так что определить трудно, но мы считаем, что завод ставится от тридцати минут до двух часов.

— Значит, мне нужны пленки последних трех часов перед каждым взрывом.

— Хорошо, только это материалы следствия, выносить их из здания нельзя, — предупредил Воронов.

— Мне нужен только видеомагнитофон и удобный стул. Если к тому же мне выделите отдельное помещение, я буду вам предельно признателен.

К удивлению всех, отдельный кабинет в битком набитом здании для экстрасенса нашли, и Воронов решил, что без гипноза тут явно не обошлось. Сняв пиджак и галстук, Лужный засучил рукава, помассировал лицо. Несколько минут он сидел, опустив руки на колени и склонив голову, затем включил монитор.

За повседневными хлопотами об артисте постепенно забыли. Лишь под утро Воронов, проходя мимо знакомого кабинета, вспомнил про иллюзиониста и, приоткрыв дверь, заглянул внутрь. Лужный по-прежнему сидел перед монитором, курил сигарету, судя по густому дыму в помещении, далеко не первую и не десятую.

Следователю стало совестно.

— Юрий Семенович, может оторветесь, пообедаете? — предложил он.

Не поворачиваясь, Лужный отрицательно мотнул головой и коротко бросил через плечо:

— Кофе и сигареты, мои кончаются.

Экстрасенс провел за монитором еще четыре часа, потом позвонил Воронову.

— Зайдите, по-моему, что-то есть.

В маленькую комнатку набилось полтора десятка людей, почти все свободные члены следственной бригады. Лужный, явно уставший, но по-прежнему невозмутимый, дождался тишины и окурком показал на экран:

— В этих записях только один человек постоянно появляется перед взрывом. Вот этот.

За полчаса они проверили все шесть кассет и убедились, что Лужный прав. Невысокий парнишка, на вид лет семнадцати, не больше, в короткой светло-бежевой куртке с коричневой оторочкой и большой спортивной сумкой через плечо неизменно появлялся на каждой станции примерно за час до взрыва. Чем больше Волошин смотрел записи, тем сильнее убеждался, что именно этот человек и был им так нужен. Ни разу не было зафиксировано, как он закладывал в урну пакеты, парень явно знал, где расположены камеры слежения, только раз он вышел из-за колонны, на ходу застегивая молнию своей неизменной черной сумки.

— Он, — ахнул кто-то за спиной Волошина. — Как раз за этой колонной и рвануло в прошлый раз!

— Гаденыш, и такой молодой!

— Как же он проносит взрывчатку, неужели его не осматривают с такой большой сумкой?

— Надо посмотреть другие записи в это же время.

В поднявшемся ажиотаже все забыли про экстрасенса, а Лужный скромно вышел из комнаты и не торопясь спустился вниз. Около выхода его остановил дежурный милиционер:

— Ваш пропуск, пожалуйста.

Лужный хлопнул себя по карманам, но потом вспомнил, что машинально скрутил пропуск в трубочку, измочалил его до невозможности и оставил в пепельнице. Подниматься было невмоготу, он чуть напрягся, достал из паспорта фотографию младшей дочери и протянул ее сержанту.

— Вот.

Внимательно глянув на снимок, сержант кивнул головой и сказал:

— Проходите.

Оставшиеся наверху члены следственной группы быстро поняли, что парень все время откуда-то приезжал, но установить, откуда именно, никак не получалось.

Волошин, лично курировавший дело о взрывах в метро, быстро набросал план действий.

— Оповестить все посты милиции в метро. Приметы парня, его одежды, переснять с монитора лицо, размножить фотографии.

— А если он работает в органах? — спросил Воронов.

— Придется рисковать. И заняться поисками этой сволочи через отдел кадров метро и всех организаций, имеющих отношение к метрополитену.

Сзади Воронова кто-то присвистнул:

— У нас полстолицы работает в метро.

— Придется проверить всех! — жестким тоном приказал Волошин.

Первый день апреля выдался необычно жарким, и, отправляясь на дело, Сергей Сунин сменил свою обычную куртку на более легкую, демисезонную. Он нервничал больше чем обычно. Страх преследовал его уже давно, пусть в первый раз он шел с бомбой легко, насвистывая и даже чуть помахивая пакетом, пусть Химик и не советовал этого делать. Но, посмотрев вечером в новостях отчет о деле рук своих, Сергей понял всю серьезность положения. В следующий раз он уже шел с миной как на смертную казнь, психуя и безмерно потея. Турникеты тогда Сунин прошел на подгибающихся ногах, ему казалось, что все смотрят только на него. С каждым разом страх увеличивался, он буквально кожей чувствовал, как нарастает напряжение и ненависть милиционеров и контролеров. Сергей попробовал отказаться от своей миссии, но Валерий резко отбрил его:

— Это твое задание. Каждый делает свое дело. Кроме того ты из нас самый незаметный. Не Кириллу же идти с его баскетбольным ростом, и тем более не Инке. На тебя никто и никогда не обратит внимания.

Последняя фраза Валерия покоробила Сунина. Он всю жизнь страдал из-за своего маленького роста, невыразительной внешности. На его лице все было усредненно, черты словно чуть размыты, как на неудачной фотографии. Собственно и в организацию он пошел как раз для того, чтобы почувствовать себя большим и сильным. Последние три года Сергей работал в метрополитене электриком. Это и позволяло ему довольно беспрепятственно проносить свой смертоносный груз.

Около дверей метро Сунин в нерешительности остановился, нервно оглянулся по сторонам и повернул назад. Пройдя метров пятьдесят, он снова остановился, вытер со лба пот и тут заметил на другой стороне улицы знакомую высокую фигуру. Сергей понял, что его явно пасут. Мрачного, немногословного Кирилла он откровенно боялся. Развернувшись, Сунин снова двинулся к входу в метро.

В этот раз он не пошел к входу для льготников, а взял обычную карточку для проезда. Почему он это сделал, Сергей и сам бы не смог объяснить. Обострившееся чувство тревоги отвело его в сторону от реальной опасности. Сегодня именно там, у служебного входа его неминуемо бы взяли.

Пройдя через турникеты, Сунин свернул в сторону служебных помещений. В раздевалке, к счастью, никого не оказалось. Он открыл свой шкафчик и посмотрел на лежащий на полке пакет. Его он занес еще вчера, в ночную смену, когда метро замерло и охрана ослабила свою бдительность. Для него было бы лучше бомбу заложить сразу, ночью, но уборщицы или шакалящие по метро бомжи сразу бы заинтересовались новеньким объемным пакетом в урне.

Осторожно открыв пакет, Сергей чуть подрагивающими руками щелкнул тумблером включателя и вытер со лба пот. Из подслушанного разговора Кирилла с Химиком он понял, что они не очень довольны электронщиком, изготавливающим оснастку адской машины.

— Если она и взлетит на воздух раньше времени, то только из-за него, — сказал Химик.

— Да и с таймером он разобраться толком не может. Час это мало, можно было заложить ее раньше, часа за три, с утра, — согласился Кирилл.

Выйдя из подсобки, Сунин прошел по запутанному лабиринту служебных помещений и, открыв неприметную дверь своим ключом, оказался сразу на перроне, у самого его конца. Теперь надо было решить, где оставить бомбу, на какой станции. Подходили и отходили поезда, а он никак не мог выбрать, куда ему ехать. Ему почему-то казалось, что если он сядет в поезд, то бомба непременно взорвется у него в руках.

Сунин старался отогнать от себя эту мысль, но ничего не получалось. Он взглянул на часы, до взрыва осталось сорок минут. Закладывать взрывное устройство на той станции, где работаешь, было большой глупостью, но иного выхода он теперь не видел. Народу было мало, камеры слежения Сергей ставил сам, так что прекрасно знал все мертвые зоны обзора. Пройдя по перрону, он остановился, дождался, когда схлынет поток людей с очередной электрички и торопливо опустил пакет с бомбой в урну под самой камерой слежения.

В то утро сержант милиции Николай Еремин почувствовал первые признаки надвигающегося гриппа. Ноющая с утра голова постепенно стала раскалываться, милиционера кидало то в жар, то в холод, временами от слабости подгибались ноги.

"Отдежурю и сразу в медпункт, пока температура есть, а то больничный не дадут…"

Раздумья сержанта прервал несильный, но неожиданный толчок в плечо от вывернувшего из-за колонны невысокого парня.

— Ой, извините, — пробормотал Сергей. — Я не хотел.

Он торопливо зашагал по центральному проходу станции к эскалатору, а Еремин, глядя ему вслед, подумал: "Куда это он так торопится? И ни одной электрички вроде не было?"

Уникальная внешность Сунина и здесь сделала свое дело. Еремин даже не вспомнил фотографию, которую показывали на утреннем разводе. Но в душе милиционера трепыхнулась тревога. Что-то с этим парнем было не так.

Сделав три торопливых шага, сержант завернул за колонну, из-за которой появился странный парень, и заглянул в урну. В ней лежал новенький пакет со знакомой фотографией ковбоя "Мальборо".

Еремина словно ударило током, он вспомнил утренний инструктаж. Тот, кто толкнул его, по всем параметрам подходил под предполагаемого террориста. В противоположном конце перрона стоял его друг, Алексей Нагаров, и, нажав переключатель рации, Еремин закричал в микрофон:

— Лешка, задержи парня в синей курте! Здесь в урне бомба!

Сунин был уже у эскалатора, когда увидел, что явно к нему бежит милиционер в черной кожаной куртке. У Сергея сейчас не было при себе ничего, никаких улик, но нервы его сдали, и Сунин рванул вверх по движущейся лестнице, расталкивая немногочисленных попутчиков. Нагаров успел на ходу предупредить охрану, и наверху навстречу Сергею бросились сразу трое. Но страх придал беглецу новые силы. Со стремительностью торпеды он врезался в троицу милиционеров, сшиб с ног одного из них, угрем проскользнул между рук остальных и понесся дальше. У турникетов его попыталась задержать толстая женщина-контролер, но, легко увернувшись от нее, Сунин полетел дальше. За ним, увеличиваясь как снежный ком, бежала целая толпа. На выходе из метро Сергей сшиб двух входивших девчонок, затем опрокинул лоток с книгами и газетами. Женский визг и грохот привлекли к этой сцене общее внимание.

Один из торговцев в недавнем прошлом работал в милиции. Увидев, что беглеца преследует большая группа бывших сослуживцев — стало быть, дело важное, — он толкнул под ноги Сергею тележку с запасами нехитрого товара. Запнувшись о неожиданно появившееся препятствие, Сунин упал, успел вскочить на ноги, но тут его подмял под себя черный поток милицейских тел.

Несколько секунд весь этот клубок ворочался на земле, слышались только возгласы: "Наручники!.. Кусаться, сука! Да куда ты, держи его!.." Наконец все успокоилось, и довольные милиционеры подняли на ноги свою добычу.

— Доложи в управление, что мы взяли его с поличным. Пусть пришлют минеров, — приказал старший по званию, капитан.

— А что он сделал? — спросил кто-то из неожиданно быстро собравшейся толпы.

— А то же, что и прежде, — ухмыльнулся один из милиционеров. — Бомбу подложил, гаденыш!

Вот этого ему говорить не стоило.

— У, сука!

— Сволочь!

— Пришибить его прямо тут!

— Нечего с ним чикаться!

— Нам, нам его отдайте! — послышались возбужденные выкрики из толпы. Сразу несколько рук протянулись к Сунину через спины охраны.

Беглецу показалось, что среди них он увидел длинное лицо Кирилла, но тут кто-то из окружающих дернул его за волосы. Сергей болезненно вскрикнул, и это словно подстегнуло толпу, за секунды превратившуюся в один большой комок ярости. Взревев, людская масса сжалась, оттирая в сторону милиционеров. Несколько рук уже терзали лицо убийцы, тот закричал во все горло, жутко и отчаянно. Еще полминуты, и все было бы кончено, но капитан успел выхватить пистолет, с трудом вытянул вверх руку и выпустил в воздух всю обойму.

Грохот выстрелов заставил замереть обезумевшее людское стадо. Отчаянно работая локтями, капитан прорвался к арестованному и заслонил его своим телом:

— Отставить!!! — закричал он. — Нам он нужен живым!

Его подчиненные, оправившись от яростного напора толпы, взяли в кольцо террориста и, выведя его из окружения, доставили в отделение милиции. Выглядел тот ужасно. За секунды людского безумия Сунину успели оторвать одно ухо, вырвать половину волос, порвать ноздри, разбить губы.

— Срочно эвакуировать с перрона людей, закрыть станцию! Вызывай следственную группу! Сообщи минерам!

Отдав приказания, капитан обернулся к задержанному. Над ним уже колдовал дежурный медик, но взгляд террориста еще блуждал где-то внутри пережитого им ужаса. Оценив его состояние, капитан приказал подчиненному:

— Вадим, давай диктофон и возьми бумагу. — Затем он наклонился к Сунину. — Кто дал тебе бомбу? Адреса, имена! Ну, говори!

Когда через пять минут члены следственной группы толпой ввалились в отделение милиции, довольный капитан сразу протянул им лист бумаги.

— Здесь почти все, имена, адреса.

Воронов сразу, с первого взгляда оценил действия милиционера.

— Молодец, капитан! Так, глядишь, и майора получишь.

В это время метрах в ста от станции метро несуразно длинный парень с угрюмым, озабоченным лицом яростно стучал по кнопкам таксофона.

— Алло, а Валерий дома? Нет! Жаль. А когда придет? Что передать? Ничего. Алло, Инна дома? На занятиях, а когда придет? Извините.

Положив трубку, Кирилл с минуту еще стоял в телефонной будке.

"Как назло, никого нет дома. А он ведь всех сдаст, всех до одного! Я же видел это по лицу. Жалко, что я не смог подобраться ближе…"

Его раздумья прервал недовольный возглас пожилой женщины, долго ждущей своей очереди.

— Вы еще звонить будете или нет?

— Нет, — пробормотал Кирилл и зашагал к ближайшему вокзалу.

"Бежать, и быстрее!" — думал он.

В это время внизу, на пустом перроне, Еремин, стоя за колонной, отделяющей его от урны с бомбой, размышлял о том, куда девался его грипп. Голова уже не болела, да и тело звенело, как натянутая струна. Размышления его прервало появление на перроне двух человек в штатском. Еремин решительно шагнул им навстречу, но тот, что постарше, с ходу показал милиционеру свои корочки и спросил:

— Где бомба?

— Там, за колонной.

Склонившись над урной, оба минера недолго рассматривали находку Еремина, затем седой осторожно, одним пальцем раскрыл пакет и заглянул вовнутрь.

— Она, родимая. Так я ее себе и представлял. Пластиковая канистра, батарея. Ничего нет нового в этом мире.

— Может, вызвать робота?

— Долго, отсюда не виден таймер. Сержант, ты нашел эту дрянь?

— Да.

— А теперь, дорогой, уходи отсюда как можно дальше.

Они поднялись наверх минут через двадцать. Спутник седого нес пакет с бомбой.

— Ну что? — спросил Воронов.

— Можно открывать станцию. Оставалось пять минут.

Четверых членов организации взяли в течение часа, ускользнул только Кирилл.

— Типичная подпольная организация боевиков, со строгой дисциплиной и конспирацией. Называют себя Революционный фронт рабочего класса, Эр-фэ-эр-ка, — докладывал Воронов в тот же вечер Волошину. — Деление на пятерки, только один знает вышестоящего руководителя. Трое из них рассказали все, а вот этот молчит. Именно он поддерживал связь с руководителями, приносил химикаты для изготовления взрывчатки, детали к бомбам, листовки.

Он протянул фотографию красивого парня с длинными волосами.

Даже на снимке было видно явное упрямство на продолговатом, породистом лице.

— Какую они проповедуют идеологию?

— Типично левацкую, ближе к троцкизму. Создание революционной ситуации в стране, подготовка всеобщего восстания, диктатура пролетариата… Старая фразеология.

— То есть ничего материального они из этого извлечь не могли?

— Нет, все бедны как церковные крысы. Может, применить к этому спецмеры?

Вершинин еще раз взглянул на снимок упрямца и отрицательно покачал головой.

— Нет, не поможет. Идейные, они хуже всего. Любой наемник расколется, а этого просто так не возьмешь.

На минуту он задумался, потом сказал:

— Узнай-ка про него все: семья, девушка, привязанности. От этого потом и пляши.

Спустя четыре часа Валерия Сурикова привели на очередной допрос. Сев на стул, студент закинул ногу за ногу, сцепил руки на коленях и, откинув голову назад, застыл в ожидании вопросов. Воронов пристально рассматривал парня. Длинные темно-русые волосы удивительно шли к его одухотворенному лицу. Большие темные глаза, высокий лоб, впалые щеки, при всем этом свитер грубой вязки с растянутым воротом и потертые джинсы.

"А он действительно похож на какого-нибудь революционера времен девятьсот пятого года. Просто левый эсер, как там его, Иван Каляев, что ли? Вон как голову вскидывает, как необъезженный жеребец. Философское отделение МГУ, студент-отличник, но в последнее время основательно запустил учебу… — припомнил Воронов строки характеристики. — Еще бы! Тут не до учебы, с такими делами".

— Ну что же, Валерий, — начал он. — Прошлый раз мы говорили с тобой о моральном праве убивать людей во имя некой великой и светлой цели.

— Да, — негромко, но с явным вызовом в голосе подтвердил студент. — Это неизбежно, жертвы окупятся счастьем будущих поколений.

— Ну как же, философия "леса и щепок". Только понимаешь, Валерий мы ведь вынуждены защищать этих людей, нынешних. И они, эти самые люди, чуть не растерзали вашего подручного. Ну ты видел его на очной ставке.

Валерий снисходительно усмехнулся. Он не верил, что с Сергеем все это сделала толпа, и ждал, когда же и к нему применят пытки. О них он думал без страха, наоборот, с подкатывающим к горлу восторгом от своей будущей победы.

"Ничего они не добьются. Эти люди никогда не поймут избранных, тех, что вершат настоящую историю".

Воронин по глазам понял, что подследственный мыслями уже где-то в другом мире.

— Ну что ж. Я знаю, что тебя так просто не проймешь, — сказал следователь, поднимаясь с места. — Пошли, студент.

По длинным тюремным коридорам они поднялись наверх, в комнату, заставленную мониторами. Валерия усадили на стул.

— Говорить ты не хочешь, так что давай с тобой посмотрим кино, ужастик, или, как это там называется, триллер?

После этого он кивнул головой одному из операторов:

— Начинайте.

На большом мониторе появилось изображение обычной камеры, примерно такой же, в какой содержали и самого Валерия. Изображение было не совсем четкое, черно-белое, в помещении явно не хватало света. Посредине комнаты стоял большой стол, на нем что-то очень знакомое Валерию. Когда вошедший человек начал возиться со всем этим, студент понял, что это их бомба, та самая, последняя. Человек на экране показал в телекамеру включенный таймер с цифрами шестьдесят, и аккуратно уложил бомбу во все тот же пакет с рекламой "Мальборо". После этого он вышел, а минуты через две в камеру начали вводить и рассаживать по стульям людей. С ужасом Валерий понял, что это его родные: мать, отец, младший брат, сестренка. Последней в камеру ввели Ирину, девушку Сурикова. Дверь закрылась, и все пять человек остались наедине с бомбой. Словно не веря своим глазам, Валерий оглянулся на следователя.

— Да-да, — подтвердил Воронов. — Это ваши родные, ваша семья, ваша девушка. Мы многое узнали о вас. Вы же у нас идейный, что там какие-то сорок человек погибших и сто искалеченных ради великого дела освобождения рабочего класса. Так что познакомьтесь ближе, как все происходит на самом деле. После взрыва мы сходим туда и посмотрим на все это уже в цвете. Вряд ли они погибнут сразу, кто-то еще будет жив. Одной из девушек в вагоне оторвало обе ноги, самое жуткое, что она осталось жива. Представляешь, какая у нее будет дальнейшая судьба? Кто знает, может, так же получится и с твоей Ириной. Это будет справедливо, согласен? Древние раньше говорили: "Око за око — зуб за зуб". Так что смотри, думай.

Валерий не отвечал, по его лицу сплошным потоком стекал пот, казалось, что он задыхается. Не отрываясь, он всматривался в такие знакомые, родные лица. А люди в камере явно не понимали, зачем их сюда привели, тихо переговаривались. Старшие выглядели встревоженными, лишь дети быстро оправились и начали толкаться, хихикать, шептать друг другу что-то на ухо. Время от времени картинка менялась и появлялись часы с обратным отсчетом. Пятьдесят пять, пятьдесят, сорок пять. Наконец Суриков не выдержал:

— Остановите… это, — с трудом выдавил студент. — Я все скажу.

Через час был арестован его непосредственный руководитель, семидесятилетний пенсионер, бывший партийный работник. В отличие от Валерия он не стал запираться и рассказал все, что знал. Через два дня Революционный фронт рабочего класса перестал существовать. Последним арестовали угрюмого здоровяка Кирилла. Очень сложно затеряться в этом мире с ростом два метра пять сантиметров.

Через месяц был суд, на скамью подсудимых сели тридцать человек, но среди них не было Валерия Сурикова. Несмотря на все меры предосторожности он в тот же вечер покончил собой в одиночке Бутырки. Надзиратели и представить себе не могли, что можно зубами перегрызть вены на обеих руках.

Почти всех подсудимых приговорили к расстрелу.

ЭПИЗОД 25

В тот ноябрьский день аэропорт Шереметьево-2 жил своей обычной жизнью. Поднимались в воздух и приземлялись десятки самолетов самых разных марок, стран и компаний, в залах ожидания и у касс толпились сотни людей, подъезжали и отъезжали машины, автобусы, принимая в свое чрево или, наоборот, выплескивая наружу очередную партию путников. Кроме этой привычной и знакомой всем суеты существовал и еще один круг повседневной аэродромной жизни. Тысячи людей обслуживали аэропорт на земле, ремонтируя самолеты, заправляя их топливом и водой, снабжая продуктами, обслуживая склады, автопарк, многочисленные подсобные помещения.

Когда к служебным воротам аэродрома подъехал очередной большегрузный транспорт, никто не обратил на него особого внимания. Такие машины с пестрой эмблемой фирмы на тенте обычно провозили из города стандартные продуктовые наборы для воздушных путешественников — непременную фасованную курицу, одноразовую посуду и весь остальной джентльменский набор аэросервиса. Проверив документы у разбитного, улыбчивого экспедитора, охрана пропустила транспорт на территорию аэропорта. Тут же к воротам подошла колонна топливозаправщиков, и никто из охранников не обратил внимания на то, что, проехав до ближайших строений, фургон повернул не направо, к складским помещениям, а налево — к летному полю.

Два человека в кабине остановившегося "КамАЗа" напряженно всматривались в стоящие рядком самолеты.

— Вот "Боинг", — сказал экспедитор, курносый, конопатый парень лет двадцати пяти.

— А, он пустой, — отмахнулся шофер. Крючковатый нос, темные глаза и сросшиеся на переносице брови выдавали его кавказское происхождение. Он был гораздо старше своего спутника, из-под черной, вязаной шапочки виднелись седые волосы.

— А этот вот? — не унимался экспедитор.

— Это А-310, тоже пустой. Шайтан, как не везет!

— Смотри, вон какой-то на буксире тащат, этот точно с пассажирами, — водитель ткнул пальцем на буксируемый с рулежки ТУ-154.

— Зачем, нам нужен "Боинг" полный иностранцев. Пойми, Андрюша, наши ценятся куда меньше.

Говоря это, кавказец нервно оглядывался по сторонам. Когда к самолету подали трап, по кабине "КамАЗа" постучали чем-то железным. Открыв дверцу, водитель увидел невысокого мужчину лет пятидесяти в синей форменной шапке и потертой летной куртке, без знаков различия, но с мобильной рацией в руке.

— Какого хрена ты торчишь со своей фурой на летном поле? — строго обратился он к водителю.

— Продукты привез, — сказал кавказец, поверх его головы оглядываясь по сторонам.

— Что ты мне мозги компосируешь, какие продукты?! Я двадцать пять лет здесь работаю, будто я не знаю, какие машины привозят к самолетам продукты! — взорвался местный старожил. Он щелкнул кнопкой переключателя рации и сказал в микрофон: — Виктор Николаевич, что тут делает на стоянке большегрузный "КамАЗ"…

Докончить фразу ему не дал спрыгнувший на бетон водитель фургона. Он коротко взмахнул рукой, и холодное лезвие ножа плотно вошло под левую лопатку до самого сердца.

— Давай, черт с ним, берем этот ТУ! — крикнул своему напарнику убийца, вытаскивая из-под сиденья автомат.

Экспедитор тем временем рванулся назад. Открыв массивные двери фургона, он выпустил на волю еще троих человек с оружием в руках. Лица всех закрывали трикотажные маски. Шофер в это время также натянул маску с прорезями для глаз, пятым в компании стал вооружившийся автоматом экспедитор.

— Быстро! — скомандовал бывший шофер, и вся группа бегом рванула к выбранному самолету. А там уже началась выгрузка пассажиров. Первые человек десять спустились на землю и направились к поданному автобусу.

Две автоматные очереди над головой заставили упасть на ступеньки всех, кто находился на трапе. Пробираясь наверх, налетчики беспощадно топтали тела лежащих. Мужчину, не вовремя поднявшегося и загородившего им путь, они просто выкинули с трапа. Тот еще с криком летел вниз, а первый из террористов уже ворвался в салон.

— Назад! — заорал он, выхватил из-за пояса "Узи" и дал очередь холостыми патронами над головами столпившихся в проходе пассажиров. Первые из них просто попадали на пол, другие, что подальше, начали шарахаться в разные стороны, стараясь забиться между кресел. Женский истошный визг болезненно полоснул по взвинченным нервам угонщиков. А сзади, из второго салона, все напирала толпа, стремившаяся покинуть опостылевший самолет и не понимавшая причин задержки. Все тот же боевик с руганью прошелся вдоль всего самолета и для наведения порядка дал еще одну холостую очередь во втором салоне. Пока он "работал" с пассажирами, двое террористов подошли к кабине самолета. К их удивлению дверь в кабину оказалась открытой. Экипаж по своему обыкновению уже покинул самолет, но в кабине задержался бортинженер, исправлявший мелкую погрешность одного из многочисленных приборов. Увидев в дверном проеме черные маски, он попятился назад и едва не упал, уткнувшись в кресло первого пилота.

— Спокойно, парень, — сказал один из террористов, стаскивая с себя маску. — Ты кто?

— Я… я бортинженер.

— Как машина?

— В норме.

Оттеснив летуна в сторону, угонщик устроился на место первого пилота и с видимой жадностью уставился на панель управления.

— Наконец-то, — сказал он, любовно поглаживая штурвал, — на этой штуке я улечу куда угодно.

На вид ему можно было дать лет сорок пять, может чуть больше. Темно-русые, с сильной проседью, волосы, голубые глаза. Бывшего пилота можно было назвать даже красивым, если бы не большой шрам над левой бровью. Быстро и четко он оживил все многочисленные приборы самолета и удовлетворенно кивнул головой:

— Все в норме, только топлива нет.

— Давай, вызывай башню, обрадуй их, — приказал его напарник, кавказец-водитель.

Через пятнадцать минут о захвате самолета знали уже на самом высоком уровне. В Шереметьево на вертолете прилетел новый министр внутренних дел Анатолий Ильич Малахов. Новый министр вышел из недр ФСБ, по званию был полковник. Невысокий, полноватый, с чуть одутловатым лицом, смотревшийся старше своих сорока пяти лет, он выглядел сейчас собранным и сосредоточенным.

— Что за рейс? — с ходу спросил он встречающих его лиц.

— Чартерный, из Англии. В основном сотрудники филиалов закрывшихся фирм.

— Что требуют угонщики?

— Десять миллионов долларов и полный бак топлива.

— Сколько человек на борту?

— Шестьдесят два.

— А террористов?

— Примерно пятеро.

— Примерно?

— Да, свидетели расходятся в показаниях. Для всех них это было шоком.

— Оружие?

— Как минимум три АКМ, два "Узи", пистолеты, гранаты. У одного из них к тому же за спиной был большой рюкзак. Угонщики утверждают, что заминировали самолет.

— Что еще известно о них?

— Судя по голосу, говоривший — кавказец. Как говорит охрана, водитель фургона в самом деле походил на горца, а вот второй, экспедитор, явный славянин.

— Что там с этим фургоном, как они сумели попасть на территорию аэродрома?

— Представители фирмы "Лидо" признают, что это их фургон с плановыми поставками продуктов питания, но приметы работников фирмы не совпадают с приметами террористов.

— Значит, подменили где-то по дороге, — решил Малахов. — Пусть тщательно обыщут все лесопосадки от Москвы до Шереметьева. Давайте-ка послушаем запись.

Прослушав короткую речь главаря угонщиков министр хмыкнул:

— М-да. В самом деле кавказец, характерные интонации, русский обязательно бы где-нибудь сартикулировал не так. Дайте-ка я сам с ними поговорю.

Дежурный диспетчер потянулся к микрофону.

— Борт три два ноля десять, с вами будет говорить министр внутренних дел Малахов.

— Слушаю тебя, дарагой, — донеслось из динамика громкой связи. — Чем ты нас обрадуешь? Деньги уже привез?

— Нет, не привез. Хочу сделать вам встречное предложение. Вы сдаетесь, суд учтет добровольную явку с повинной и скостит вам срок.

Голос в динамике отрывисто засмеялся:

— Нет, дарагой, ты многого не понял. Нам пути обратно нет. Если вы без суда всех паханов порешили, то что будет с нами, а? Молчишь? Так что давай, вези доллары, заправляй самолет, на все даю два часа. А чтобы ты понял, что мы не шутим, посмотри в окно.

Малахов и все остальные подошли к огромному окну пункта управления полетов. До самолета было метров триста, не больше. Он стоял самый крайний, так что все и без биноклей видели, как открылась дверь, на пороге показался человек, одетый в светло-коричневый костюм. Малахову показалось, что он упирается, не хочет выходить из самолета. Выстрел был не слышен, но тело заложника дернулось и скатилось вниз по трапу.

— Скоты! — процедил сквозь зубы Малахов. И тут же за его спиной снова ожил динамик громкой связи:

— Эй, министр! Ты видел все, да-а? Так что давай, если через два часа не будет долларов и всего остального, буду расстреливать заложников каждые пять минут. А пока я выпущу одного, пусть расскажет, как тут у нас хорошо.

Вскоре на трапе показалась фигура человека с ребенком на руках. Через пять минут они оба были уже на башне. Распросы Михаила, так звали счастливчика, длились полчаса.

— Их пятеро, это точно, я хорошо их рассмотрел при захвате. Всех пассажиров согнали во второй салон, охраняют двое. Один у входа, второй в самом хвосте. У обоих автоматы, АКМ. Еще двое в первом салоне. Они протянули по всему самолету провода, подсоединили их к толовым шашкам, все это висит у нас над головой.

Парню было лет двадцать пять. Высокого роста, худой, с длинной шеей и большим кадыком, он чем-то походил на большого подростка. Даже сейчас он не спускал с рук толстого, розовощекого карапуза лет трех, невозмутимо посапывающего под разговоры взрослых. Может поэтому, чтобы не разбудить дитя, Михаил говорил тихим голосом, так что остальным членам оперативной группы приходилось напрягать слух.

— А куда ведут эти провода?

— Не знаю, наверное, в кабину. По крайней мере, у тех, что нас охраняли, я не видел никаких там пультов, или этих, машинок для подрыва.

— Надо бы выяснить точнее, — сказал скорее самому себе Малахов. — По идее все должно сводиться к кабине. Вас отвезти домой?

Но бывший заложник отрицательно покачал головой:

— Нет, в самолете осталась моя жена.

— Хорошо, тогда разместите его где-нибудь поблизости, может еще пригодится, — велел министр.

В это время ожил динамик милицейской рации:

— Товарищ министр, в пяти километрах до Шереметьева, в небольшой рощице обнаружены тела двух мужчин. Судя по приметам это как раз те двое — водитель и экспедитор грузовика.

— Хорошо, — сказал Малахов и развернулся на кресле в сторону своего соседа, полковника ФСБ Петра Милентьева. Это был лучший специалист страны по преступлениям подобного рода. Дважды он лично обезоруживал террористов-одиночек, пять раз руководил переговорами с бандитами с глазу на глаз. Мощная фигура, открытое, располагающее к себе лицо полковника при этом было его единственным оружием. Но сейчас и он выглядел несколько озадаченным. С министром они были знакомы давно, судьба раньше постоянно сводила их, так что разговаривали они без особого церемониала.

— Ну что скажешь, Петро? Какие есть соображения?

— Меня в этом деле удивляют два момента. Ну ладно, экипаж им не нужен, свой пилот есть. Но почему они не велели убрать самолет со стоянки на открытое место, ведь это азбучные истины любого угонщика? Здесь, на стоянке, нам легче подобраться и проникнуть в самолет. И второе: эти самые провода. Такая хорошая организация захвата, явный почерк профессионалов и провода… Что же они, не сумели достать радиоуправляемые взрыватели?

— Кто знает, может и не достали, — пожал плечами Малахов. — Сейчас мы их в этом деле сильно поприжали.

Министр тяжело вздохнул.

— Сизов требует не допустить угон самолета. В этом он прав, не стоит потакать бандитам. Дадим слабинку раз — потом будем долго расхлебывать. Как там дела с долларами, интересно.

Малахов позвонил в минфин, его переслали в ФСБ.

— Сказали, через час нужная сумма будет.

— Ну, через час и мои ребята будут готовы, — хмыкнул Милентьев. — И все-таки мне многое не нравится в этом захвате, что-то тут не так.

Через двадцать минут все, кто был на башне, увидели, как трое спецназовцев в камуфляже и масках, держа пистолеты наготове, пригнувшись, проскочили под брюхо ТУ-154 и быстро прикрепили к нему три небольших предмета. После этого они так же быстро ретировалась в обратном порядке. И почти тут же ожил динамик громкой связи:

— Эй, министр! Твои придурки прикрепили к днищу самолета какие-то штуки, очень похожие на магнитные мины. Ты что, решил нас всех взорвать?

— Ну, а какая разница, то ли вы их взорвете, то ли мы вас. Конец-то один.

— Конец у всех один, размеры разные. Сними сейчас же свои игрушки, иначе я снова начну расстреливать.

— Я подумаю. Кстати, как мне тебя называть?

— Называй Маратом.

— Ага, понятно. Марат так Марат.

— Даю тебе пять минут для съема мин, потом начну расстреливать заложников!

— Хорошо, Марат, не волнуйся. Сейчас мы снимем эти штуки.

Вскоре снова появились спецназовцы, отлепили от днища свои неудачные подарки и, уже почти не таясь, ушли обратно.

— Ну что? — спросил Малахов лейтенанта-связиста, колдующего над станцией пеленгации.

— Есть, сейчас азимут снимем. Шестой, шестой, какой градус? Ага! — после недолгих вычислений он доложил: — Северо-восток, метров пятьсот от нас.

— Там стоит только ремонтируемый ИЛ- 62, - подсказал диспетчер.

— Да, похоже в нем он и сидит.

— Запись сделали?

— Да.

— Дай-ка послушать.

Связист пощелкал тумблерами своей техники и сквозь шумы и свист помех они услышали отдаленный мужской голос:

— Эй, Марат, они сняли эти свои штуки. Все нормально.

— Значит, все-таки действительно Марат? — сказал Милентьев. — И это уже интересно.

— Почему?

— Где-то я уже слышал эту кличку, давно, но слышал. Дай-ка я позвоню в свой отдел, там должны быть голоса всех угонщиков за эти годы.

Пока Милентьев связывался с Лубянкой, прибыли гонцы из Минфина. Открыв чемоданы, они продемонстрировали их содержимое Малахову.

— Вот, ровно десять миллионов.

— Они не догадаются?

— Нет. Сверху в каждой пачке настоящие доллары, а дальше фальшивые, захваченные, кстати, в той же Чечне. Очень высокое качество исполнения, все приборы на них реагируют, как на настоящие.

— Ладно, надеюсь, что они поверят в вашу "куклу".

В это время один из офицеров доложил:

— Снайпер третьей группы видит того наблюдателя из ремонтируемого ИЛа. Что делать?

— Пока ничего, но пусть будет готов убрать его в любую секунду. Запись готова?

— Да.

В разговор неожиданно вмешался Милентьев.

— Все, кажется, я его понял!

— Кого? — спросил Малахов.

— Этого самого Марата. Нам удалось идентифицировать его голос. Салманди Агаев, можно сказать, ветеран среди угонщиков. Первый раз его кличка Марат прозвучала на борту самолета, который угнал Шамиль Басаев в девяносто первом. Затем, уже в девяносто пятом, он сам руководил угоном самолета из Кисловодска в Турцию. Так что это третий его заход.

— Ну и что же ты понял главного в его психологии?

Милентьев улыбнулся.

— Вы правильно уловили суть дела. Именно психология, психология человека, привыкшего побеждать. Мне кажется, что все эти провода, толовые шашки — блеф. Судя по голосу, он слишком спокоен. Все угонщики во все времена были на взводе, а этот нет. У меня такой план действий…

Через сорок минут Милентьев скомандовал:

— Пускайте топливозаправщик.

Длинная автоцистерна не спеша подъехала к самолету, два техника начали заправлять самолет.

— Группа три, снайпер, видишь того типа в ИЛе? — спросил Милентьев.

— Да.

— Убери его.

Через несколько секунд снайпер доложил:

— Готово.

— Пятая группа, подчистите там. Группа два, можно действовать.

Микрофон взял сам Малахов.

— Марат, прибыли твои денежки. Возьмешь или обойдешься без них?

— Ты все шутишь, министр. Веселый нам министр попался.

— Ну тогда принимай на борт делегацию из минфина.

— Хорошо, только без глупостей.

Через пару минут на бетон аэродрома вышли два человека с тремя объемными чемоданами. Несмотря на холодную погоду, они были в одних костюмах, довольно щеголеватых и дорогих. Но в самолет пустили только одного из них. Как только дверь закрылась, Милентьев скомандовал:

— Первая группа, можно.

Из-под пузатого чрева заправщика выскользнули двое в камуфляже. Пригнувшись, они подбежали и затаились под трапом.

В первом, пустом, салоне самолета в это время шел пересчет денег. Проверял их сам Марат. Беспощадно взрезывая пачки, он на выбор подносил к ним сканирующий прибор, при этом неизменно загоралась красная лампочка. За его спиной, сопя и шмыгая носом, нависал тот самый русоволосый лже-экспедитор. В конце концов он не выдержал:

— Да что ты их все что ли будешь проверять?

— Иди на свое место, шакал! — взорвался главарь угонщиков и наотмашь заехал кулаком по лицу любопытного парня. Тот отошел в сторону, выглянул в иллюминатор, но голова его словно сама невольно поворачивалась в сторону заветных чемоданов. Марат бросил возиться с первым и открыл второй. В это время из кабины раздался голос пилота:

— Марат, топливо под завязку, только пассажиров слишком много. До Кабула мы с ними не дотянем.

— Сколько надо?

— Человек двадцать оставь, не больше.

— Хорошо. Андрей, займись. Слышь, Летун, свяжись с башней, пусть принимают подарок.

— Борт три два ноля десять вызывает Башню. Мы отпускаем часть заложников, принимайте подарок, — продиктовал бывший летчик.

Сивый тотчас убежал во второй салон.

— Так, выходить по одному, быстро!

Когда на трапе показались первые пассажиры, Милентьев вопреки ожиданию чуть поморщился:

— Слегка не вовремя.

— Много он отпускает, я уже насчитал тридцать человек, — заметил министр.

— Самолет пошел, — доложил сбоку один из офицеров. — Топливозаправщик отъезжает.

В этот момент ожила рация, раздался характерный гортанный говор:

— Толя, как там дела?

Лейтенант торопливо нажал на две кнопки, и в эфир полетели слова уже мертвого человека:

— Все нормально, Марат.

— Готовься, скоро мы тебя подберем.

А в это время на рулежке, метрах в двухстах от захваченного ТУ, со стороны посадочной полосы буксир притащил только что приземлившийся "Боинг". Двигатели его должны были отключиться, но они продолжали работать, заглушая своим шумом все остальные звуки. Под этой звуковой завесой со стороны хвоста над захваченным самолетом появился небольшой вертолет. По тросу на корпус самолета быстро соскользнули два человека в камуфляже. Добежав до кабины, они связались между собой короткой веревкой и жестом показали, что готовы действовать. Когда вертолет улетел, Малахов обратился к дежурному диспетчеру:

— Все, можете скомандовать "Боингу" выключить двигатели и поблагодарите от моего имени экипаж.

Второй и третий чемодан Марат проверял не так тщательно, выборочно.

— Ну, что, все нормально? — спросил его чиновник министерства.

— Да.

— Распишитесь в получении, — и он протянул Марату бумагу и авторучку. Черканув какую-то закорючку, тот отдал бумаги, кивнул Андрею, а сам снова взялся за рацию.

— Толя, как там, снаружи? Что-нибудь заметно?

— Все нормально, Марат, — донеслось из динамика, но угонщик насторожился.

— Не может быть, чтобы они так просто нас отпустили, — пробормотал он. Андрей уже открыл входную дверь, выпуская банкира, а кавказец потянулся к кобуре и переспросил:

— Толя, расскажи, как все выглядит со стороны…

В это время на башне Милентьев скомандовал:

— Всем группам — штурм!

Спецназовцы над кабиной прыгнули в разные стороны. Страховочный фал был рассчитан точно, оба снайпера оказались как раз на уровне боковых окон самолета. Выстрелы гремели один за одним, без пауз, поражая всех, кто находился в кабине. Бывший пилот первого класса Михаил Калужный, отсидевший девять лет за убийство жены и ее любовника, так и не успел привести в исполнение свою последнюю мечту — поднять самолет в воздух. Вместе с ним погиб и ни в чем не повинный бортинженер.

Застывший в проеме двери мнимый чиновник минфина развернулся и нажал на кнопку авторучки. Заряд слезоточивого газа брызнул точно в глаза Андрея. Бандит еще падал на колени, прикрывая глаза руками, когда в отрытую дверь салона ворвались двое спецназовцев. Один из них ударил кулаком по голове согнувшегося "экспедитора", а второй развернулся в сторону Марата, подняв пистолет с глушителем. Он опоздал на какую-то долю секунды, кавказец успел выстрелить первым. Пуля попала в бронежилет и не причинила "альфовцу" вреда. А вот выстрел спецназовца оказался точен, на переносице ветерана-угонщика образовалось маленькое отверстие, оборвав богатую карьеру Марата. Но его последний выстрел всполошил двоих оставшихся во втором салоне террористов. Тот, что стоял у двери развернулся и с бедра полоснул очередью навстречу нападающим. Первому из спецназовцев, уже бежавших по проходу, не повезло, пуля попала в горло. Во втором салоне с грохотом вылетели несколько иллюминаторов, и черные фигуры появились сразу с обеих сторон. Несколько доз свинца успокоили террориста-автоматчика. Но оставался еще один, в самом хвосте, высокий, чернобородый чеченец. Он стрелял сразу с двух рук, в одной держа коротконосый АКМС, а в другой "Узи". Огонь был столь плотный, что никто из "альфовцев" не мог достаточно точно прицелиться. Пули свистели рядом с головой кавказца, расплющивались о бронежилет. С подъехавшей машины-подъемника тщетно высматривал свою цель снайпер.

— Я не вижу его! — кричал он в микрофон. — Он стоит в нише между туалетами!

В этот момент один из пассажиров догадался рвануть ручку аварийного трапа. В открывшийся люк хлынул свежий воздух, а по надувному трапу один за одним начали выпрыгивать пассажиры. Наконец у террориста закончились патроны, он бросил оружие и выхватил из бокового кармана округлую гранату. Этой секунды хватило одному из спецназовцев, чтобы всадить пулю в левое колено чеченца. Тот упал на пол, привалился спиной к обшивке, выдернул чеку. Бросить гранату он не успел, сразу несколько выстрелов достигли цели, и взрыв изуродовал тело самого угонщика.

Наконец наступила тишина. В самолете остро пахло сгоревшим порохом, откуда-то снизу, между сиденьями, доносился истеричный женский плач.

— Все кончено, — доложил на Башню командир "Альфы".

Через час Милентьев докладывал министру итоги штурма.

— Четверо из террористов убиты, один захвачен живым. Наши потери: один убитый, два тяжелораненых, у двоих царапины. Среди пассажиров потерь нет, пятеро ранены при перестрелке, двоих зацепило осколками гранаты, одного из них тяжело. Погиб бортинженер экипажа, парни чуть переборщили со стрельбой, не сумели разобраться, кто именно находится в кабине, приняли его за террориста. Выяснили с тем типом в ИЛе. Подсобный рабочий грузового терминала. В самолет, похоже, пробрался с ночи, как раз была его смена. Что они ему пообещали, не знаю. Но весь план строился как раз с учетом расположения этого ИЛа. Только мне кажется, что вряд ли бы они его забрали с собой. Это у них никак не вытанцовывалось. Навесили парню лапшу на уши, судя по характеристикам он — типичный лох.

Малахов удовлетворенно кивнул головой.

— Ну что ж, по-моему, сработали неплохо.

Милентьев чуть поморщился, сел, и, машинально поглаживая район сердца, признался:

— Только в одном я ошибался. Толовые шашки действительно оказались подключены к детонирующим шнурам, а машинка была не в кабине, а стояла под рукой Марата. Одно движение, и все бы взлетели на воздух.

Через неделю была предпринята попытка угона самолета в Екатеринбурге, еще через неделю в Самаре. Так же, как и в Москве, угонщиков не выпустили из страны, пустив в дело спецназ. Потери были минимальны, двое пассажиров на Урале, два пассажира и спецназовец в Самаре. Но еще через три дня два матерых уголовника, отягощенные десятью килограммами ворованного золота, попытались угнать ЯК-40 из аэропорта Анадыря, рассчитывая добраться на нем до Аляски. Местный спецназ оказался не столь искушенным в подобных делах, в дикой перестрелке из двадцати пассажиров погибли девять человек, пятеро были ранены, самолет сгорел дотла. После этого попытки угона самолетов прекратились надолго. Любители подобного вида "туризма" поняли, что такие номера с правительством военных не проходят.