Персидский мальчик

18

Возвращения Александра я ожидал в шатре, слушая меж тем терзавших меня демонов.

Я отвечал им: «Ну и что с того, он попросту взял наложницу. У Дария их было больше трех сотен. Какое мне дело до этого? Любой другой царь женился бы еще до встречи со мною; с самого начала мне пришлось бы делить его кто знает, со сколькими, терпеливо ожидая ночи, когда он отнесется ко мне с благосклонностью».

«О да, — отзывались демоны. — Но давным-давно минули дни, когда ты следовал желаниям своего хозяина. С тех пор у тебя был не господин, но возлюбленный. Приготовься, Багоас, ты еще даже не понимаешь всего. Подожди, пока он не явится в постель. Вообрази, что он приведет ее с собою».

«Пусть даже так, — возражал я демонам. — Но он господин мне, и служить ему я был рожден. Он никогда не отвергал любви, и я не возьму ее обратно, хоть она испепелит мою душу, подобно водам Реки Испытаний. Пусть все остается как есть. Ступайте, демоны, и смейтесь над кем-нибудь другим».

Пир продолжался необыкновенно долго. Неужели Александр до сих пор торгуется с ее родичами? Наконец я заслышал голос царя, но с ним шли полководцы, чего я ожидал менее всего. Как бы поздно ни было, все они вошли и тут же принялись спорить с Александром, оставаясь во внешнем покое. Хорошо хоть, я слышал их речи; у меня было время справиться с потрясением от того, что я услыхал. Поначалу я отказывался верить собственным ушам.

Наконец все удалились, и остался один лишь Гефе-стион. Они с Александром говорили слишком тихо, чтобы я мог слышать. Потом он также вышел, и Александр откинул занавес, скрывавший кровать и меня рядом с нею.

— Не стоило ждать. Надо было передать с кем-нибудь послание для тебя.

— Ничего страшного, — ответил я и добавил, что воду для ванны вот-вот принесут.

Александр расхаживал взад-вперед. Неудивительно. Я знал: он не станет носить в себе новость, попросту не сможет удержать ее.

— Багоас…

— Да, Александр.

— Ты видел дочь Оксиарта, Роксану? Ее представили сразу после танца.

— Да, Александр, и мы все говорили о ее красоте.

— Я должен жениться на ней.

Да, просто замечательно, что я был к этому готов! Царь просто не вынес бы очередного изумленного молчания, это стало бы слишком тяжким испытанием, по-моему.

— Будь же счастлив, господин мой. Воистину, она жемчужина дня.

Согдианка! Дочь какого-то вождя! Бесполезно уповать на то, что Александр еще не успел спросить о ней, а завтра проснется в своем уме. Мне было ясно: все уже решено.

Мои слова обрадовали Александра. У меня было достаточно времени, чтобы заготовить их.

— Все против, — заявил он. — Один лишь Гефести-он поддержит меня, но в душе он тоже не согласен.

— Господин, они всего лишь считают, что никто, вообще никто в этом мире не достоин тебя.

Александр горько рассмеялся:

— Ну, нет! Они хоть сейчас готовы посадить в повозку и прикатить сюда какую-то македонскую девицу, которую я и в глаза-то не видел! Вот она-то была бы достойна… Роксана. Что значит это на персидском?

— Звездочка, — отвечал я. Александр порадовался и этому.

Принесли воду для ванны, и я ухватился за возможность поговорить, раздевая царя. Когда рабы вышли, он произнес:

— Я давно уже понимал, что обязательно должен жениться в Азии. Это необходимо. Наши народы должны примириться. Это единственный выход: как раз то, что им придется принять, хотят они того или нет.

— Да, Александр, — ответил я, думая про себя: «Что, если не примут?»

— Но с тех пор, как это пришло мне в голову, я еще не видел женщины, с которой мог бы ужиться, — вплоть до сегодняшней ночи. Ты когда-нибудь видел равную ей?

— Никогда, повелитель, даже в гареме у Дария. — Думаю, это действительно так, если не брать в расчет ее руки. — Конечно, я никогда не видел царицы. Мне не разрешили бы. — Я сказал это, чтобы уверить Александра: Дарий ни разу не приводил меня к ней.

— Я и сам видел ее лишь однажды; и потом, когда она умерла. Да, она была прекрасна, как цветок лилии на крышке саркофага. Тогда ее дочери были всего лишь детьми. Теперь они уже старше, но… в их жилах ведь тоже течет кровь Дария, а я бы не хотел воспитать сына из рода пастухов… И потом, у этой девушки есть характер.

— Вне сомнения, Александр. Он так и светится в ее глазах. — Это уж точно. Каков же ее характер — другой вопрос.

Александр был слишком взбудоражен, чтобы спокойно уснуть, и потому шагал взад-вперед, обдумывая вслух предстоящие свадебные приготовления, рассказывая, как он послал весть Оксиарту, ее отцу, и тому подобное. Странно, но в его речах я нашел успокоение. Царь не заставил бы меня выслушивать все это, если б намеревался отослать меня прочь. Я увидел сразу, что такая мысль даже не посетила его.

Конечно же, Александр понимал, отчего его с такой силой влекло к этой девушке, но вовсе не из-за беспечности он не догадывался о моей боли. Привязанности всегда горели в нем ярче страсти. Он был привязан к Филоту, чье вероломство ударило по нему столь же сильно, как ударила бы измена любимого. Он был привязан ко мне, но не был волен сбросить эти путы. Внезапно я задал себе вопрос: что чувствует сейчас Гефестион — неужели то же, что и я сам?

Наконец мне удалось уложить Александра в постель. Утро было уже не за Горами.

— Да хранят тебя оба наших бога. Ты единственный, кто понимает. — С этими словами Александр притянул к себе мою голову и поцеловал меня. Так долго сдерживаемые слезы выступили на моих глазах, но я вышел прежде, чем они ринулись вниз по щекам. Оксиарт явился в наш лагерь несколькими днями спустя, чтобы договориться об условиях заключения мира. Конечно же, Александр не отдал ему Скалу, где собирался поставить свой гарнизон, но вождь весьма удачно завершил переговоры, если учесть, что его внуку предстояло стать Великим царем персов. Узнав, что Александр намерен жениться на девушке, которую любой победитель просто забрал бы в качестве военного трофея, подозреваю, он не поверил собственному счастью.

Пред свадебным пиром, который уже начали готовить, прежний должен был показаться простым семейным ужином. Созвали всех родственников, и они тут же принялись украшать комнату новобрачных. Я же хотел знать лишь одно: что Александр намерен делать со своею невестой, едва уложив на брачное ложе? Согдианки не похожи на наших женщин. Что, если она рассчитывает обосноваться в его шатре, служить ему и прятаться за занавесями, когда будут входить мужчины? Что, если она не видит смысла в моем присутствии, кроме как для того, чтобы прислуживать ей? Если Александр позволит такому случиться, думал я, тогда мне придет время проститься с жизнью.

Затем в лагере появились красивый новый шатер и роскошная повозка с пологом и занавесями из расшитой кожи. Сердце мое ожило.

Александр призвал меня к себе и обнял за плечи:

— Ты не окажешь мне услугу?

— Как ты можешь спрашивать?

— Сходи в шатер Роксаны и посмотри, все ли готово. Я, признаться, не большой знаток подобных тонкостей и уже советовался с людьми, но никто из них не жил при царском дворе, сам понимаешь…

Я ответил на его улыбку, и он сам ввел меня внутрь. Я мог бы сразу заявить, что эта согдианская девушка даже не догадывается о существовании подобного великолепия и не знает назначения большей половины туалетных принадлежностей. Но я честно обошел все вокруг, посоветовал найти настоянную на цветках апельсина воду (если ее, конечно, можно раздобыть в здешних местах) и добавил, что, по моему разумению, более не требуется ничего. Кровать была просто громадной, в гнетущем провинциальном стиле. Ко мне вновь вернулись аромат кедра и солоноватый воздух Задракарты.

По мере приближения назначенного дня выяснилось: согдианцы оставались единственными, кто ожидал предстоящие торжества с радостью. Македонцы высокого ранга восприняли решение Александра с кислой миною. Если бы он обменял девушку на жизнь ее брата и приволок в свой шатер, вся история так и осталась бы пустяком, о котором можно было бы вспоминать с улыбкой. Отчаянный крик девицы послужил бы поводом для пары непристойных шуточек — и только. Брак? Это уже шло вразрез с их положением победителей. Если бы сначала Александр женился на македонянке и назвал ее своею царицей, а уж потом взял эту девушку в свой гарем в качестве младшей жены (поговаривали, у его отца таких было немало), они не стали бы жаловаться. Как оказалось, у многих дома оставались дочери, которых, по их мне- нию, и следовало предпочесть. Единственное, что удержало их от крика, — то, что Александр даже не ду-мал возвести невесту в ранг царицы. Я и сам был рад, что он не зашел столь далеко.

Что касается простых воинов, то все они любят, что бы у их предводителя были свои маленькие страннос-ти; им нравится складывать о нем легенды. Они уже привыкли к персидскому мальчику-танцору; если бы постель Александра вообще пустовала, их бы обеспоко-ило его здоровье. Но женитьба — совсем другое дело. Они воевали, чтобы подчинить Согдиану, ибо Алек-сандр сказал, что это необходимо; теперь же пронесся слух, что он задумывает поход на Индию. Воины начали бояться, что царь вообще не собирается возвращаться домой. Он распростер свои крылья, весь мир теперь был его домом; но простые воины с тоской вспоминали о своих деревнях, о холмах, где они пасли коз в далеком детстве, да о македонских детишках от своих македонских жен.

Что бы ни думал про себя каждый из нас, день настал — точно в назначенный срок, подобно смерти. Пока я одевал Александра для пира, он улыбался своим мыслям, словно бы до сих пор с трудом мог поверить, что все это — не какой-нибудь сон. Толпою вошли друзья, дабы, по традиции, пожелать ему радости. Их обнадежило то, что Александр не стал надевать митру — ведь он брал жену, а не царицу, — и шутки лились рекою. Никто не замечал меня; разве только однажды Гефестион глянул в мою сторону, думая, что я не вижу. Что промелькнуло во взгляде: любопытство, триумф или жалость? Не было времени гадать.

Пир начался; пляска света, тепла, золота и разноцветных тканей, смешанная с испарениями жареного мяса. На столах в стороне, по варварскому обычаю, свалено в кучи богатое приданое; жених с невестой восседают на тронах. Стояла прекрасная тихая ночь; языки пламени поднимались прямо к небесам. Оглушительно ревела музыка, и каждому приходилось кричать, чтобы быть услышанным. Невеста водила по сторонам блестящими глазами, словно ее никогда не учили опускать их, пока Александр не сказал ей что-то через толмача, и только тогда она обратила взор на него.

Внесли ритуальный каравай, который Александру надлежало рассечь мечом. Он отломил кусок со стороны невесты и дал ей попробовать, затем пожевал и свой ломоть. Отныне они стали мужем и женою. Все мы поднялись, чтобы приветствовать их, но я не мог издать ни звука; глотка вдруг пересохла, и я даже дышал не без труда. Факельный чад душил меня и разъедал глаза, но я все-таки сидел чинно из боязни, что мой уход будет замечен. Еще немного, и они принялись бы, распевая гимны, укладывать невесту в постель.

Я толкался в общей толпе, когда чья-то рука взяла меня под локоть. Даже не успев обернуться, я уже знал: это Исмений.

— Она прекрасна, — сказал я. — Завидуешь ли ты жениху?

— Нет, — шепнул он мне на ухо. — Но завидовал прежде.

Я прижался к нему чуть плотнее. Казалось, все происходит само по себе — так люди моргают, когда пыль попадает им под веко. Сам того не зная, Исмений избавил мои плечи от страшного груза. Мы подобрали свои плащи в куче одежды у входа и вышли под холодные звезды Согдианы.

Снаружи было почти так же светло, как и внутри; всюду пылали огромные костры, и целые толпы согди-анцев вращали насаженные на вертела туши; люди пели, орали что-то, хвастались, стравливали собак, танцевали в больших хороводах. Как бы там ни было, они не отходили от пищи и питья, и очень скоро мы избавились от лишних глаз.

Со времен осады Скалы снег не выпадал, земля уже просохла. Мы нашли укромное местечко среди валунов, и Исмений расстелил там свой плащ. Трава уже была примята; наверное, здесь успела побывать вся деревня. Впрочем, я не сказал об этом Исмению, который решил, верно, что этот райский уголок создан для нас двоих.

Его даже удивило, сколь быстро мне удалось разгадать его желания. Не понимаю отчего, в них не было ничего особенного. В любой из вечеров в Сузах я счел бы за везение попасть к такому легкому клиенту. Он старался доставить мне удовольствие, я же делал вид, что мне приятно все, что бы он ни делал. Оромедон предупредил бы меня, чего следует ждать; я уже почти забыл те далекие дни. «Причина — в твоем гневе и в сопротивлении духа». Когда от боли я затаил дыхание, Исмений решил, что это от охватившего меня экстаза, и был счастлив. Он всегда был хорошим другом, в то время как прочие юноши надоедали мне приставаниями. Я же с детства знал, как следует отблагодарить того, кто не обращался со мною скверно.

Не знаю, сколько времени мы провели там; во всяком случае, мне показалось, что ночь наполовину прошла. Исмений жаждал встречи со мною уже целый год и не мог насытиться. Наконец, полежав немного под моим плащом, мы решили, что ночь слишком холодна для того, чтобы остаться.

В небе блистал узкий серп луны. Исмений смотрел, как она плывет рядом с вершиною Скалы; я опустил голову на его плечо. Убедившись, что он получил все, чего только мог желать, я вспомнил и о себе. Я сказал:

— Нам снился сон, дорогой друг мой. Уже скоро мы проснемся, так пусть же сон наш будет забыт этим утром. — Так лучше, чем «никогда не напоминай мне о том, что было, иначе я воткну в тебя свой нож».

Он обхватил меня за талию. Красивый юноша; мне далеко не всегда бывало дано выбирать. Действительно, Исмений вовсе не был глуп и рассудительно шепнул в ответ:

— Обещаю. Ни слова, даже если мы будем наедине. Мне повезло, что я могу вспоминать об этом. Конечно же, ему захочется вернуть тебя. Всякий бы захотел.

А наверху, у входа в одну из пещер, тоже пылал большой костер. Даже в ночь своей свадьбы Александр не был одурманен настолько, чтобы не выставить стражей на Скале; но он послал им достаточно еды и вина, чтобы и эти воины тоже смогли попировать вволю.

В зале слышалось нестройное пение тех гостей, которые непременно засиживаются до утра, чтобы взглянуть на брачную простыню. И тогда я впервые задумался над тем, как же справится Александр с этой задачей. Он, должно быть, давно уже не имел случая попрактиковаться, если вообще обладал подобным опытом, а девственница шестнадцати лет вряд ли будет большим подспорьем. На какое-то мгновение демоны вернулись, желая ему неудачи, — с тем, чтобы потом царь явился бы ко мне за утешением. Но едва мне пришло в голову, какой вред нанесет ему — непобедимому — такое поражение, как я призвал обратно свое гнусное желание и расправился с ним. Когда Ис-мений ушел спать, напоследок улыбнувшись глазами, я все еще стоял, затерявшись в толпе, пока не настал рассвет и не заиграла музыка. Вошла какая-то знатная старуха и потрясла простынею у нас на виду. В центре полотнища горел красный знак победы. Александр остался непобедим.

На следующий день было столько церемоний, что мы виделись лишь мельком, не считая того случая, когда царь зашел в шатер сменить одежды. На лице Александра сияла самодовольная улыбка (от счастья или от достигнутого, кто бы мог сказать?), а сам он выглядел живо и свежо. Исмений стоял на часах с голубыми линиями под глазами и еле заметной тайной улыбкой на устах, которые он позаботился не обращать в мою сторону.

Невесту навестила добрая сотня женщин; журчание их голосов можно было расслышать еще у ворот. Я не был глух, путешествуя с гаремом Дария, а потому наперед знал все вопросы и гадал, как именно отвечала Роксана.

Сам я даже не подходил близко к дверям, но в должное время послал слугу с тем, чтобы оставить для Александра утреннюю смену одежды с каким-нибудь евнухом, а потом забрать вечернее одеяние. Следует начать сразу же, если надеешься продолжать.

Признаюсь, когда вечером Александр пришел принять ванну, я тер ему спину так, словно бы смывал с него прикосновения Роксаны. Да, до таких смешных глупостей способна довести ревность. После долгого молчания царь сказал вдруг:

— Ее обязательно нужно обучить греческому.

— Да, Александр.

Как он управился, не имея возможности говорить? Я излечивал его старую печаль — будь то к добру или же к худу — своими уговорами, сплетнями, признаниями… Я пересказывал ему чужие тайны и старые сказки. Ему нравилось ощутить на себе их чары, прежде чем начать все сызнова. Иногда царь просто засыпал под звук моего голоса; мне все было едино, пока я мог быть рядом с ним. А теперь на моем месте оказалась девушка, которая не могла сказать ни слова, а просто лежала рядом, терпеливо ожидая продолжения.

— Твой наставник, Филострат, как ты думаешь, он справится?

— Лучше и придумать нельзя, — отвечал я, довольный, что могу чем-то помочь писцу в ответ на его доброту ко мне. — И к тому же теперь он немного знает персидский, после всех наших уроков.

— Мой персидский она просто не понимает, — усмехнулся Александр. Чему удивляться? Говор Согдианы для перса — то же, что македонский для грека. — Смутившись, царь быстро прибавил: — Да, кажется, это тот человек, который мне нужен.

— Не Каллисфен? — переспросил я со смехом, словно бы напоминая Александру старую шутку; но он промолвил, так и не улыбнувшись в ответ:

— Не ранее, чем железо поплывет по воде. Он чересчур высоко себя ценит.

Мне следовало подумать. Всякий мог бы догадаться, что именно Каллисфен скажет о варварской свадьбе и о полусогдианских наследниках, которые впоследствии будут править греками.

— Должно быть, сейчас он уже пишет Аристотелю. Ну да ладно, я тоже написал ему. Старик должен попытаться понять, во имя чего я все это делаю.

— Да, Александр. — На шее я заметил багровый кровоподтек. Наверное, это Роксана укусила его. Интересно, как это случилось? Синяки и укусы вовсе не в его стиле.

Как бы там ни было, прошло не менее недели, прежде чем мы услыхали о каком-то племени, отказавшемся подчиниться Александру, и он выехал усмирить их. Мятежники жили где-то неподалеку, а потому царь заявил, что везти туда весь двор не стоит, как не следует утомлять нелегким переездом по зимним дорогам и госпожу Роксану; он скоро вернется.

Узнав о том, я присел подумать.

Если я просто соберу вещи, то Александр решит, что я вознамерился ехать, и весьма похоже, что без лишних разговоров царь возьмет меня с собою. Я буду рядом с ним, она же — нет. Что может быть лучше? С другой стороны, вот повод сразу узреть, по кому Александр больше будет скучать. Не слишком ли велика ставка? Будь что будет, я брошу кости.

А потому я остался, как часто бывало, а Александр двинул войско прочь. Когда последние ряды его воинства растворились за поворотом дороги, я пожалел о своем решении. Но бросок уже был сделан.

Если б я поехал, Александр все равно не смог бы уделять мне много времени. Мятежники жили в сложенной из камня крепости, опоясанной глубоким рвом, из-за чего почитали себя неуязвимыми. При ужасной погоде Александр провел почти три четверти месяца, засыпая тот ров, пока не смог наконец навести через него мост. Внутри же никто и не подозревал, что люди вообще способны на что-то подобное, а потому там сильно удивились, когда наши стрелы начали потихоньку поражать врага, в то время как их собственные, нацеленные на работающие отряды, застревали в защитных кожаных щитах. Они выслали своего посла с наказом просить о посредничестве Оксиарта.

Александр послал за ним; думаю, царский тесть приходился каким-то родственником осажденному вождю. Оксиарт прибыл и, подтвердив замужество дочери, воздал хвалу непобедимости и милосердию Александра. Вождь сразу же сдался, пригласил царя в свою твердыню, обеспечил его армию заготовленным на случай осады продовольствием и получил подтверждение своей власти над крепостью. Таким образом, война успешно закончилась.

А пока, занимаясь греческим с Филостратом, я не мог удержаться от расспросов, как именно проходят уроки в гареме. Наставник пожаловался, что ему приходится учить Роксану в присутствии двух старух, трех ее сестер и вооруженного до зубов евнуха.

— Ты сам не знаешь, от чего уберегся, — возразил ему я. — Оксиарт намеревался оскопить тебя прежде, чем допустить в гарем.

И громко рассмеялся, видя, как вытянулось лицо Филострата, несмотря на его мужественные попытки сохранить спокойствие.

— Не волнуйся, Александр был весьма тверд в этом отношении. И как же проходят занятия?

Он отвечал, что Роксана жаждет скорее научиться и порой совсем теряет терпение. Сказав это, он покраснел от неловкости и поспешил раскрыть нашу книгу.

Вскоре после этого повидать меня явился глава евнухов из гарема Оксиарта. Меня сразу насторожила снисходительность, проскользнувшая в его голосе; он говорил до смешного напыщенно, несмотря на простоватые манеры, — но данное ему поручение изумило меня и того более. Это было приглашение встретиться с госпожою Роксаной.

Стало быть, она все знала. Не важно, как до нее дошло это — через чьи-то злорадные сплетни или специально посланных тайных осведомителей, — но она знала.

Конечно же, я не собирался и близко подходить к ней, и теперь даже решительнее, чем прежде. Евнуху я вежливо ответствовал, что пребываю в полном отчаянии оттого, что не смогу усладить свой взор ее драгоценною красою, но все-таки не решусь посетить гарем без царского на то дозволения. Евнух мрачно кивнул. Где это видано, чтобы к гарему хотя бы близко подпустили человека с моей внешностью, пускай даже скопца? Дарий никогда не посылал туда меня одного. Я с самого начала видел, что поручение словно бы гложет изнутри и самого евнуха. Но быть может, попросил я, он расскажет, зачем госпоже захотелось повидаться со мною?

— Насколько я понимаю, — проговорил он, оглядывая меня с ног до головы, — она пожелала спросить, отчего, раз уж ты танцор, ты не плясал на свадьбе, дабы принести счастье ей и своему господину?

— Плясал на ее свадьбе? — Должно быть, я уставился на него, как полный кретин.

— Таков обычай нашей страны, — подтвердил он, — чтобы евнух танцевал на свадьбе, переодевшись в женское платье.

— Можешь передать госпоже, что я не отказывался танцевать; царь не говорил со мной о танцах, ибо это не в обычае его страны. — Надо полагать, кто-то все же исполнил этот танец после того, как я вышел. Значит, Александр преступил ее волю в канун собственной свадьбы, лишь бы не причинять мне боли? Неужели она знала обо всем уже тогда?

Александр вернулся к нам вскоре после этого случая.

В полдень прибыли посланцы, сам же он въехал в лагерь на закате. Без всякого сомнения, ему пришлось извиниться перед Оксиартом, объяснив нежелание немедленно посетить гарем своим поздним возвращением; трапезничал царь в лагере, с несколькими друзьями и военачальниками, бывшими с ним в пути.

Они не стали засиживаться за вином, сразу заговорив о том, сколько могла продлиться осада крепости, если бы мятежники решили держаться до последнего; потом Александр заявил, что собирается лечь спать. Никто не переспросил, где именно.

Он вошел в шатер, где я уже приготовил все именно так, как ему нравилось. Александр встретил меня поцелуем, и это было нечто большее, чем просто приветствие после разлуки, но я не поддался радости. Что, если он отправится в шатер Роксаны, думал я, едва только покончит с ванной? Нет, я не впустил напрасные надежды в свое сердце.

Я вымыл его и вытер досуха. Не нужны ли ему свежие одежды? Нет. Я откинул для него покрывала.

Бродя вокруг кровати, складывая вещи, разжигая ночной светильник, я постоянно чувствовал на себе взгляд. В конце концов я дал своему сердцу радостно запеть — и, как это уже было однажды, Александру следовало лишь пожелать.

Я поставил ночную лампу у кровати:

— Может быть, еще что-то, господин? Он ответил:

— Ты и сам все знаешь.

Когда я упал в его объятия, Александр едва слышно вздохнул, словно бы только что вернулся с битвы, после долгой скачки, запыленный и уставший, и нашел свою ванну готовой. Сотня нежнейших любовных стихов, спетых под сладостный перебор арфы, не дала бы мне и половины той радости, которую я испытал, услыхав этот вздох.

На следующий день Александр засел за великую гору дел, накопившуюся со времени его отъезда: вести, привезенные посланниками городов Западной Азии; просьбы людей, проехавших немало миль, чтобы пожаловаться царю на несправедливость сатрапов; письма из Греции, из Македонии, из основанных им городов. Эти дела занимали Александра весь день и часть ночи. Не знаю, получил ли он вежливое приглашение побывать в гареме. Ночью он просто рухнул на кровать и мгновенно уснул.

День спустя я услышал, как кто-то выкрикивает мое имя рядом с шатром. Прямо там, у полога, маленький мальчик, которого я прежде никогда не видел, вложил мне в руки инкрустированное серебряное блюдо. Подняв крышку, он показал мне, что оно наполнено сладостями; сверху лежала полоска пергамента с надписью красивыми греческими буквами: «ДАР АЛЕКСАНДРА».

Я с удивлением взирал на блюдо. Когда же я поднял голову, чтобы расспросить мальчишку, того и след простыл.

Блюдо я внес внутрь. Прежде я не видел такого, хоть, кажется, и знал все его вещи. Оно было дорогим, но грубоватым в отделке; в Сузах его, наверное, выбросили бы за дверь. Я решил отчего-то, что оно согдиан-ской работы.

Записка показалась мне странной. Со мною Александр никогда не соблюдал церемоний. Подобный подарок он передал бы, пожалуй, со знакомым мне слугою и сопроводил устным посланием, дескать, он надеется, что я буду рад такому дару. Да и сами буквы чересчур тщательно прописаны; они вовсе не походили на небрежный почерк царя. Тогда меня осенило. Мне показалось, что я все понял.

Выйдя, я бросил кусочек самому жалкому из бродячих псов, разгуливавших по лагерю. Он пошел за мною в надежде получить еще, и в своем шатре я скормил ему половину блюда. Мне не пришлось привязывать беднягу; несчастное шелудивое создание сидело на моем ковре с верою в то, что наконец-то ему удалось найти человека, который отныне станет о нем заботиться. Когда его затрясли судороги и он умер на моем ковре с желтой пеною на сжатых челюстях, я чувствовал себя нерадивым хозяином, только что убившим доверчивого гостя.

Я смотрел на тельце собаки и вспоминал о мыслях, преследовавших меня в Задракарте. Кто я такой, чтобы негодовать? Но я, по крайней мере, так и не совершил задуманного.

Александру следует знать, решил я, и не просто оттого, что мне хотелось бы еще немного пожить. Кто знает, что будет дальше? К тому времени я уже сомневался, что подобная новость потрясет его.

Я пришел к шатру Александра, когда он закончил дневные дела, показал ему блюдо и поведал свою историю. Он слушал, не перебивая, только глаза его расширились.

— Это было под крышкой, Александр, — сказал я и протянул записку.

Взяв ее двумя пальцами, словно бы и она была отравлена, царь спросил:

— Кто написал это? Сдается мне, тут потрудилась рука писца.

— Это Филострат, господин.

Александр молча уставился на меня. Я же спешно прибавил:

— Я показал ему записку, и он сразу признал ее. Филострат только не мог понять, как она очутилась в моих руках. По его словам, он написал таких добрый десяток — с тем, чтобы госпожа Роксана могла положить их в сундуки с твоими свадебными дарами… Должно быть, — продолжал я, опустив глаза, — кто-то выкрал ее… Я ничего не сказал ему, господин; по-моему, лучше не стоит.

Александр кивнул, хмурясь:

— Да, не надо ему знать об этом. Я не стану допрашивать Филострата. — Накрыв блюдо крышкою, Александр спрятал его в сундук. — Ешь только то, что едят остальные, пока я не скажу. Ничего не пей из того, что стоит без присмотра в твоем шатре. Никому ни слова. За остальным я пригляжу сам.

Было замечено, что в тот вечер царь явился с визитом в гарем. Он пробыл там какое-то время, которое все сочли приличествовавшим новобрачному. Перед тем, как лечь спать, он сказал мне:

— Теперь ты можешь быть спокоен. Забудь обо всем.

Я уж было подумал, что так и не узнаю правды, но он добавил, немного поразмыслив:

— Мы связаны узами любви, ты имеешь право знать обо всем. Давай-ка присядь здесь.

Я уселся рядом с ним на краешке кровати. Александр устал, и эта ночь явно предназначалась для сна.

— Я отнес сласти и сразу увидел, что она их признала. Предложил одну, поначалу с улыбкой. А когда она отказалась, я рассердился и сделал вид, что намерен заставить ее проглотить. Тогда она не стала выпрашивать милости, а бросила сласти на землю и растоптала их. У нее есть характер, по крайней мере, — заметил Александр не без одобрения. — Но пришло время открыть ей, чего не следует делать. И здесь я столкнулся с трудностями. Я не мог привести толмача, чтобы тот потом раструбил обо всем. В подобном деле я мог бы довериться одному тебе, но это было бы уже слишком. Как-никак, она жена мне.

Я согласился, что этого делать не стоило. Повисло долгое молчание, и наконец я решился прошептать:

— И что же, господин мой, как ты справился?

— Побил ее. Это было необходимо. Ничего другого не оставалось.

Лишившись дара речи, я оглядел внутренность шатра. Чем же он бил ее? У Александра никогда не было хлыста, и ни Буцефал, ни Перитас не знали его прикосновения. Но вот она, плеть — лежит на столе, и притом выглядит так, будто ее немилосердно трепали вот уже десяток лет кряду. Подозреваю, царь одолжил ее у какого-нибудь охотника. А Роксану, надо полагать, сильно впечатлило ее состояние.

Сказать было нечего, и я хранил молчание.

— Она ждала от меня большего. Этого я не учел.

Так вот почему Александр так долго был в отъезде! Вовремя спохватившись, я не позволил своему лицу разъехаться в идиотской ухмылке.

— Господин, в Согдиане женщины питают великое уважение к сильным мужчинам.

Александр покосился на меня, прикидывая, следует ли ему разделить со мной эту шутку, и решил, что это было бы недостойно. Я медленно поднялся на ноги и разгладил покрывало.

— Спи спокойно, Аль Скандир. Ты много трудился сегодня и заслужил отдых.

Позже я хорошенько поразмыслил над происшедшим. Александр был теплым любовником, но не горячим; мягким — в том, как он давал и брал; шаг его был неспешен, ему всегда нравились паузы нежности. Уверен, что Александр никогда не задавался вопросом, оттого ли мы так хорошо подошли друг другу, что я был тем, кем я был. Могу вообразить себе осторожность, с коей царь приблизился к юной деве. Значит, теперь он уже знает, что Роксана попросту сочла его слабаком.

Вскоре после этого мы свернули наш лагерь. Невеста попрощалась с родичами и расположилась в своей замечательной повозке. Мы направились на запад, в Бактрию, чтобы навести в провинции порядок. Некоторые из тамошних сатрапов и управителей не оправдали оказанного доверия; все это необходимо было исправить, прежде чем двинуться в поход на Индию.