Первая атомная

ВЗРЫВ ПЕРВОЙ АТОМНОЙ БОМБЫ В СССР

Трехкратное проведение генеральной репетиции показало, что элементы заряда, его сборка, система инициирования подрыва заряда обеспечивают сферичность обжатия металлического керна сходящейся детонационной волной;

надежно работали система автоматического управления подрывом заряда и система автоматического управления измерительным комплексом и сама измерительная аппаратура.

Прошли полную проверку технология подготовки полигона к испытанию и взаимодействие всех рабочих групп.

Руководство испытаниями — И. В. Курчатов, Ю. Б. Харитон, К. И. Щёлкин, П. М. Зернов, — и представители Совета министров —

А. П. Завенягин, Н. И. Павлов, А. С. Александров, — приняли решение произвести взрыв первой атомной бомбы 29 августа 1949 года в 7-00 местного времени.

Решение было утверждено правительством СССР.

Далее события развивались следующим образом:

— 26 августа с 8-00 до 24–00 — сборка боевого заряда в здании МАЯ-1 и перевозка его для временного хранения в здание 32П —

A. Я. Мальский, А. И. Головкин, М. А. Квасов;

— 27 августа с 1-00 до 7-00 — погрузка заряда на автомобиль, транспортировка его из здания 32П на площадку 1П и выгрузка в здании ДАФ — Г. П. Ломинский, Ю. А. Ворошилов;

— 27 августа с 8-00 до 24–00 — монтаж блока фидеров с розетками на корпус заряда — В. И. Алферов, В. С. Комельков;

— 28 августа с 0-00 до 10–00 — перерыв в работе;

— с 10–00 до 16–00 — подготовка заряда к снаряжению, доставка ОЗ и НЗ из здания ФАС в здание ДАФ — Ю. Б. Харитон, Н. П. Духов, B. А. Давиденко, Н. И. Павлов;

— с 16–00 до 21–00 — подготовка центрального узла ядерного заряда, содержащего плутоний;

— в 21–00 — комиссия в составе: Ю. Б. Харитон, П. М. Зернов, Н. П. Духов, Г. Н. Флеров, В. А. Давиденко, А. С. Александров, — рассматривают всю документацию по подготовке заряда и результаты нейтронных измерений и принимают решение об установке центрального узла ОЗ и НЗ в заряд;

— с 21–00 до 3-00 29 августа производится установка центрального узла в заряд — Д. А. Фишман, Н. А. Терлецкий;

— измеряется фон нейтронов — Г. Н. Флеров, Д. П. Ширшов;

— устанавливается последний фокусирующий элемент, закрывается крышка корпуса заряда — А. Я. Мальский, М. А. Квасов;

— устанавливается последняя розетка фидера на фокусирующий элемент — В. И. Алферов, В. С. Комельков.

В течение дня 28 августа 1949 года проводится опробование лифтового хозяйства башни и грузоподъемных механизмов. На верхней площадке башни устанавливаются блок-реле, блок инициирования и аккумуляторные батареи. С помощью соединительных жгутов это оборудование включается в систему управления подрывом.

Одновременно проверяется работа системы автоматизированного управления приборным комплексом поля, снаряжается фотопленкой фото-, кино- и осциллографичсская аппаратура. Весь измерительный комплекс взводится в боевое положение. (Эта операция называлась у военных опечатыванием измерительных сооружений.)

Медицинские работники размещают по полю подопытных животных.

— 29 августа, с 1-00 до 4-00 — проверяется работоспособность системы управления подрывом заряда.

В 4-00 на командном пункте опечатываются программный автомат и пульт управления, обесточиваются все линии кабельных связей. Отключенный блок электропитания закрывается на замок.

К. И. Щёлкин и С. Н. Матвеев направляются с площадки “Н" на площадку 1П. По пути в сооружении ПП с помощью специального рубильника разъединяется кабельная линия системы управления подрывом заряда.

В 4-30 — начат подъем заряда на верхнюю площадку башни. После подъема клеть жестко скрепляется с верхней площадкой.

В 5-00 — начато сняряжсние заряда капсюлями-детонаторами. Исполнители: Г. П. Ломинский и С. Н. Матвеев. Руководитель операции — К. И. Щёлкин, контролирующие — А. П. Звенягин и А. С. Александров. Первая полюсная пробка с КД вставляется лично К. И. Щёлкиным. Далее снаряжение проводит Г. П. Ломинский, ему помогает С. Н. Матвеев.

В 5-40 — завершено снаряжение заряда. Блок фидеров подключен к блоку инициирования. Спуск с башни по завершении всех операций. Последним покинул башню К. И. Щёлкин.

В 6-20 — закончен отход исполнителей заключительных операций и охраны с площадки 1П на площадку “Н". Доложено И. В. Курчатову о полной готовности к испытаниям.

В течение месяца стояла сухая жаркая погода. И вдруг к вечеру 28 августа ситуация резко изменилась: подул северный ветер, резко похолодало, небо покрылось тучами, заморосил мелкий осенний нудный дождь. Словно по закону пакости, такая мерзкая погода простояла всю ночь, не изменилась она и на утро.

Предполагалось, что после взрыва через его облако должны пройти три управляемых по радио беспилотных самолета Пе-2, с целью забора радиоактивных проб. Однако густая и низкая облачность препятствовала осуществлению этого намерения. Руководство испытаниями сначала приняло решение перенести взрыв с 7-00 на 8-00, в надежде на улучшение погоды. Но синоптики и на 8 часов никакого изменения погоды не обещали. Поэтому окончательно было решено: взрыв назначить на 7-00, запуск беспилотных самолетов отменить.

Руководство испытаниями, операторы пультов управления и рабочая группа, выполнявшая заключительные операции, разместились в трех обособленных комнатах командного пункта 12П.

В 6-00 при проверке личного состава оказалось, что отсутствует

С. С. Чугунов. Где он пребывал в этот момент, никому не было известно. Дальше площадки “Н” он вроде бы уйти никуда не мог, все служебные помещения были заперты и опечатаны. Значит, надо искать его в финских домиках. И действительно, в одном из них С. С. Чугунов спокойно почивал в кровати. Когда ему сообщили, что до “Ч” осталось 15 минут, он и не подумал ускорить сборы, продолжал лежать и уверял, что “Ч” будет в 8-00. Только за 5 минут до “Ч” Сергей Сергеевич заявился в укрытие командного пункта 12П.

По проекту укрытия командного пункта имели обращенные на поле амбразуры, через которые предполагалось наблюдать за развитием взрыва. Но в последние дни, по совету М. А. Садовского, для обеспечения гарантированной безопасности личного состава, обращенную к полю стену КП решено было завалить землей до крыши, и тем самым возможность наблюдения за взрывом была ликвидирована. Даже перископом с подводной лодки в одной из комнат. КП запрещено было пользоваться во время взрыва.

Все комнаты укрытия имели связь через громкоговорители с пультовой КП и часы обратного хода. Поэтому каждый мог как слышать, так и видеть, сколько минут и секунд остается до времени “Ч".

Входные бронированные двери укрытий были закрыты и заперты надежными сейфовыми замками. Все отошли от стен и, встав посреди комнат, замерли в ожидании того, что вот-вот должно было произойти, отсчитывая вместе с часами оставшиеся секунды.

А диктор (А. Я. Мальский) сообщал:

— Осталось 10 секунд!..

— Осталось 5 секунд!

— 4!

— 3!

— 2!

— 1!

— 0!..

Через 2–3 секунды после слова ноль раздался резкий толчок под ногами, слабое вздрагивание здания — и все стихло. Сколько длилось тишина, трудно вспомнить, характерно — все забыли про часы, никто на них не смотрел, хотя стук их продолжался; каждый, затаившись, будто чего-то ждал. Вдруг последовал оглушительный силы удар, треск и звон от каких-то ломающихся и разбивающихся предметов. Только потом мы сообразили, что эти звуки доносились снаружи. Невообразимый грохот продолжался несколько секунд, затем все стихло. Люди продолжали стоять молча, словно загипнотизированные. И вдруг загомонили все разом, открыли дверь и посыпали за здание КП поглядеть, что же произошло там, на поле.

Огненный шар первого наземного ядерного взрыва

На том месте, где была башня, поднимался в облака огромный пылегазовый столб. Ослепительные лучи солнца падали на землю через огромных размеров отверстие, образовавшееся в облаках. Оно уже над нашими головами, Какая-то неведомая сила продолжала разгонять дождевые тучи. Газовый столб над местом взрыва достиг неимоверных размеров и высоты.

Оглянувшись, мы увидели картину ужасающих разрушений: окна и двери механической мастерской, склада оборудования, зданий ФАС и ВИА были полностью выбиты и искорежены. Кое-где на зданиях провалилась крыша. Финские домики приобрели неузнаваемый вид. При более детальном рассмотрении стало ясно — разрушения домиков имели такие масштабы, что об их восстановлении не могло быть и речи. Койка, на которой в последние минуты почивал С. С. Чугунов, была отброшена к противоположной стене комнаты и почему-то закручена в спираль, постельные принадлежности разбросаны по всем углам. И подобная картина во всех шести домиках.

Руководители испытаний, в составе которых был Берия со своим телохранителем — полковником, вооруженным до зубов (хотя трудно было представить, от кого он дол жен отстреливаться), выйдя из командного пункта, обнимались и целовались, поздравляя друг друга с успехом.

В заключение торжественных процедур, Берия обратился к Курчатову с предложением, чтобы этому ядерному заряду, который так здорово сработал, дали название. Игорь Васильевич ответил, что название уже есть, и крестный отец — К. И. Щёлкин.

Пылегазовый столб через минуту после взрыва

Название заряд получил РДС-1 по начальным буквам слов: “Россия делает сама”. Берии “РДС” понравилось, и он заверил, что Хозяину тоже понравится.

Название РДС для ядерного заряда понравилось не только Хозяину, но и военным, которым ото оружие должно было быть передано. Поэтому в течение нескольких последующих лет всем вариантам усовершенствованных ядерных зарядов, в том числе и водородным,

присваивалось наименование РДС с соответствующим порядковым номером: РДС-2, РДС-3 и т. д.

Расшифровку аббревиатуры РДС знали немногие, и некоторые досужие умы переводили ее так: “Реактивный двигатель Сталина”. Но это — домыслы.

После получасового ликования по случаю успешного завершения уникального эксперимента кортеж автомашин с руководством, во главе с Берией и Курчатовым, отправился на южный наблюдательный пункт, располагающийся в горной местности, примерно 30 км от площадки “Н”.

Нашей группе во главе с К. И. Щёлкиным: Г. П. Ломинскому,

С. Н. Матвееву, Г. А. Цыркову, П. С. Егорову, В. Г. Пронину — ничего не оставалось, как отправиться на “Ш” и ждать дальнейших указаний. Но указаний в этот день никаких не последовало. С наблюдательного пункта руководство, не заезжая на “Н” и “Ш”, уехало сразу на “берег” (площадку “М”).

На площадке “Ш” ударная волна взрыва также оставила значительные опечатки: все оконные стекла выбиты, на некоторых зданиях разрушены крыши, выбиты рамы и двери.

Поселок “Ш” представлял собой в этот момент потревоженный муравейник. Со всех концов с выжидательных и наблюдательных пунктов возвращались офицеры и солдаты, которые готовили технику к эксперименту и которым предстояло снятие пленок с информацией. Десятки автомашин, сотни людей сконцентрировались на одном пятачке. Руководства этой массой не было видно, но не было и беспорядка. По-видимому, каждый имел свое задание на последующий после взрыва период времени.

Погода к середине дня вновь стала теплой и безоблачной.

Первое, что теперь требовал каждый: даешь добрый обед! И надо отдать должное работникам тыла — питание огромной массы народа было налажено очень оперативно.

Дожидаться открытия столовой нам не было нужды. Заранее были заготовлены необходимые припасы, и домашний обед быстро приготовили после окончания уборки жилых помещений от пыли, битого стекла и сломанных рам.

В приподнятом настроении мы начали продолжительный и приятный обед с воспоминаниями во всех подробностях о насыщенной интересными событиями, хоть и короткой, нашей деятельности по созданию первой в стране атомной бомбы. Впечатлений, оставшихся у каждого после увиденного и услышанного даже только сегодня, было — хоть отбавляй.

Впервые мы услышали из уст Кирилла Ивановича о том, каким образом формировался коллектив нашего института. По личному поручению Сталина высокопоставленные чиновники ЦК партии отобрали для института именитых ученых, партийных руководителей и руководителей крупных производств — тех, кто зарекомендовал себя как талантливый организатор и высококвалифицированный специалист. Однако почти все они оказались отвергнутыми Щёлкиным, которому Сталин предоставил право окончательно отбирать специалистов по своему усмотрению.

По предположению Кирилла Ивановича, если собрать под одну крышу заслуженных деятелей науки и техники, то они скорее заведут междоусобную полемику, нежели объединят свои усилия и начнут всерьез заниматься совершенно новой для всех, не имеющей аналогов, проблемной. Для поиска подходов к новой и очень сложной атомной проблеме, доведения се решения до конца, нужны были молодые люди, еще не испорченные именитым положением. Лишь молодым присущи задор и смелость, желание рискнуть, а без этих качеств в данном случае нельзя было обойтись.

Тогда же, 29 августа, в разговоре за обедом мы коснулись и вопросов совершенствования теперь уже испытанной бомбы, которое нам представлялось вполне осуществимым. Но относительно планов дальнейших разработок К. И. Щёлкин дал уклончивый ответ.

Вскоре в нашу компанию влились Н. Л. Духов, В. И. Алферов, Д. А. Фишман и еще несколько человек, которые задержались с приездом с наблюдательного пункта. Обед, оживленные разговоры о пережитом, о впечатлениях от увиденного продолжался до поздней ночи.

Как оказалось, подобные “мероприятия” проводились в каждом жилом доме поселка “Ш”. Обеденный зал столовой посещали лишь офицеры и солдаты, находящиеся при исполнении служебных обязанностей, согласно регламенту работ после “Ч”.

На другой день, 30 августа 1949 года, состоялась поездка на опытное поле, где нам представилась во всех подробностях страшная картина великого побоища.

Дозиметрическая служба сумела оперативно отметить зоны опасной радиационной обстановки и ограничить время пребывания в них. Ближе 2 км к эпицентру разрешалось подъезжать на время не более 15 минут. Но и с 2 километров хорошо просматривалось все поле. Были видны самолеты, разломанные пополам или лежащие вверх колесами, танки, лежащие на боку со сбитыми башнями, пушки, у одной из которых лафет находился в одном месте, а ствол воткнут казенником вверх в другом, превращенная в груду искореженного, металла корабельная рубка и все десять сгоревших автомашин “Победа”.

Железнодорожный и шоссейный мосты были искорежены и отброшены со своего места на 20–30 м. Вагоны и автомашины, располагавшиеся на мостах, полуобгоревшие, были разбросаны по степи на расстояния 50–80 м от места установки.

Жилые дома городского типа и цеховое здание оказались разрушенными полностью. Щитовые и бревенчатые жилые дома были целиком разрушены на расстояниях до 5 км.

Несколько опор ЛЭП были изуродованы и сорваны с мест крепления.

Ужасную картину представляли собой степные орлы и соколы, подвергшиеся световому облучению: обуглившееся с одного бока оперение и белые глаза. Птицы сидели на проводах телефонной связи и не пытались сдвинуться с места, когда мы к ним приближались.

В одном месте мы увидели мертвого, сильно раздувшегося и опаленного до черноты поросенка — медики не успели его увезти.

Такие вот страшные последствия оставило это изобретение, будучи примененным в ходе эксперимента. Невольно спрашиваешь себя: что же пережили жители Хиросимы?

А на “Ш” все еще продолжалась бурная жизнь: множество военных, снующих туда-сюда, из окон гостиниц и казарм слышны громкие голоса и пение, но все было в пределах дозволенного.

31 августа 1949 года на “Ш" прибыло режимное начальство, и увеселительные мероприятия немедленно прекратились. Воцарилась тишина, народу будто поубавилось. Было приказано — все, что люди увидели и услышали, должны забыть навсегда.

Нам была дана команда собирать и паковать все оборудование, кроме стульев, столов и шкафов, грузить в машины и посылать в Семипалатинск для отправки домой железнодорожным эшелоном.

Руководители технологических групп было велено переехать на площадку “М", остановиться в гостинице и ждать дальнейших указаний. Мы полагали, что предстоит детальный разбор всего комплекса работ, и каждому придется доложить во всех деталях о проделанном.

Однако ничего такого не произошло, и с 4 сентября группами на самолетах стали разъезжаться по домам. Я попал в первую партию, старшим в которой были А. П. Завенягин и Н. И. Павлов.

Предстоял тяжелейший перелет с площадки "М” до Свердловска — это восемь часов болтанки. На следующий день после ночевки в Кольцовском аэропорту Свердловска — перелет без посадки до Москвы (аэропорт Люберцы). А еще через день — снова летим, уже до нашего, ставшего родным, атомграда.

Так закончилась эпопея, длившаяся почти два с половиной года. Работа колоссального напряжения, начинавшаяся с нуля и на пустом месте, при полном отсутствии опыта и необходимых знаний, закончилась большим успехом. В нашей стране была создана первая атомная бомба с мощностью взрыва, эквивалентной 20 тыс. тонн ТНТ. Был положен конец атомной монополии США, снята угроза безответного атомного нападения на нашу страну, еще толком не залечившую тяжелые раны, нанесенные фашистской агрессией.

А что все мы, участники разработки атомной бомбы, приобрели в научном плане?

Основательно расширились наши познания в области ударной сжимаемости материалов, в области природы детонационных волн в конденсированных ВВ. Были разработаны и успешно применены на практике новейшие методы исследования быстропротекающих процессов, происходящих в детонационных и ударных волнах. Была разработана уникальная аппаратура, не имевшая до сих пор аналогов в нашей стране. Все изучаемые процессы получили соответствующее физико-математическое описание. Далеко продвинулись мы в области познания физических характеристик делящихся материалов плутония и урана и других веществ.

Вместе с разработкой заряда, с завоеванием перечисленных научных и технических достижений создавался и сплачивался большой коллектив теоретиков и экспериментаторов в области газовой динамики и физики, разработчиков систем и приборов автоматического управления процессами, конструкторов, технологов и производственников.

К такому выводу приходишь, оглядываясь на пройденный в течение тех 2 лет путь.

К середине сентября 1949 года весь личный состав экспедиции вернулся на рабочие места. В узких кругах сослуживцев ее участники делились впечатлениями об увиденном и услышанном на полигоне, но разговоры шли также и о работе здесь на месте, в лабораториях.

Все руководство нашего института находилось в Москве и не подавало о себе никаких вестей.

В лабораториях установилось затишье, не было заметно того подъема, с которым жили на протяжении двух лет все, от лаборанта до научного руководителя. Никто не мог объяснить причины наступившего затишья: то ли вынужденная остановка после длительного галопа, чтобы перевести дух, то ли ожидание чего-то сверхъестественного. Все произошло как бы само собой.

Люди чего-то ждали. Такое состояние продолжалось и до Октябрьских праздников, и после них.

Мы у себя в лаборатории, не торопясь, анализировали результаты полигонных работ с зарядом и системой управления подрывом, и думали, что вряд ли проведенное только что первое испытание будет последним.

Ведь еще до отправки на полигон первого ядерного заряда уже для многих было очевидным, что его можно значительно усилить и при этом весьма ощутимо сократить габариты и вес. Но в то время всякие предложения по улучшению конструкции отвергались руководством, памятующем о том, что лучшее — враг хорошего. И действительно, улучшение не имеет предела, а время на то, чтобы дать армии атомную бомбу, было ограничено.

Тем не менее, каждый из нас верил в неизбежность работ по ее совершенствованию. Но пока “добро” на это не выдавалось. А исподволь в каждой лаборатории велись кое-какие исследования, и уже намечались обнадеживающие результаты. Мы разрабатывали предложения по усовершенствованию аппаратурных комплексов и методик исследований, полагая, что в недалеком будущем это пригодится.

Кроме того, испытания-то были проведены не бомбы, а только ядерного заряда, применение которого по назначению в то время представлялось возможным только в составе авиабомбы и ее носителя-самолета. Значит, должно быть проведено полигонное испытание полной системы: ядерный заряд, авиабомба, самолет-носитель — и к этому надо готовиться.

После тихо прошедших Октябрьских праздников начало появляться институтское начальство, но это каких-либо изменений в спокойное течение жизни лабораторий не внесло.

Как-то в середине ноября, проводя очередной эксперимент на площадке № 3, я получил по телефону указание от секретаря — срочно явиться в кабинет директора П. М. Зернова; с какой целью — мне не объяснили. Я ответил, что немедленно приехать не могу, т. к. проводится взрывной эксперимент, да и транспорта у меня нет. Каково же было мое недоумение и волнение, когда через 15 минут после телефонного разговора на площадку приехал на автомашине П. М. Зернова его адъютант и потребовал незамедлительно садиться в автомобиль, т. к. меня давно ждут. На вопрос, почему такая спешка и по какой надобности, адъютант ответил, что ничего не знает, ему велено лишь незамедлительно доставить меня на место.

На протяжении всего пути от площадки до административного корпуса у меня из головы не выходила мысль: где и когда я допустил промах в работе, что же такого я мог незаметно для себя натворить, из-за чего придется сейчас неожиданно объяснять. Так ничего путного за всю дорогу придумать и не удалось.

Поднявшись на второй этаж, я пришел в еще большее недоумение: в коридоре и приемной сидело множество моих сослуживцев, причем, как мне показалось, вид у них был растерянный. На ходу я спросил у

В. К. Боболева: “Зачем вызывали? ”. Не изменив лица, он ответил: “Иди, там узнаешь! ”.

Адъютант без разговоров открыл дверь в кабинет к П. М. Зернову и подтолкнул меня — проходи.

Когда за мной закрылась дверь, я окинул взглядом кабинет — в нем, кроме П. М. Зернова, находились К. И. Щёлкин и начальник политотдела Н. И. Разоренов. У всех троих веселые улыбки на лицах. Значит — сразу мелькнула мысль — вызвали не для экзекуции. Это уже легче.

Все трое поочереди подошли ко мне, по-здоровались за руку и Павел Михайлович спросил, как я доехал. Я поблагодарил за заботу и стоял в растерянности, не понимая причины вызова.

Затем Павел Михайлович спросил:

— Знаешь, зачем тебя пригласили?

Я ответил, что не имею понятия.

— На твое имя пришло письмо с надписью на конверте “Вскрыть лично”.

После этих слов я привел в еще большее недоумение и, еле выговаривая, спросил:

— От кого?

— От товарища Сталина, — последовал ответ.

После этого у меня вообще раскрылся рот, и я забыл, где нахожусь.

Павел Михайлович продолжил:

— Доверяешь ли мне вскрыть твое письмо?

Ну что я мог ответить?

— Конечно, доверяю.

После вскрытия конверта было зачитано содержание письма, вот оно:

“Совет Министров СССР

ПОСТАНОВЛЕНИЕ

от 29 октября 1949 года, Москва, Кремль

Выписка:

За успешное выполнение специального задания Правительства Совет Министров Союза ССР ПОСТАНОВЛЯЕТ:

73. Альтшулера Льва Владимировича — кандидата физико-математических наук, Леденева Бориса Николаевича — научного сотрудника, Крупникова Константина Константиновича — научного сотрудника, Жучихина Виктора Ивановича — старшего инженера, Кормера Самуила Борисовича — научного сотрудника:

— представить к награждению орденом Ленина;

— премировать суммой 125. 000 рублей, в том числе руководителя работ Альтшулера Л. В. суммой 45. 000, а Леденева Б. Н., Крупникова К. К., Жучихина В. И. и Кормера С. Б. — по 20. 000 рублей, каждого.

Присвоить Альтшулеру Л. В., Леденеву Б. Н., Крупникову К. К., Жучихину В. И. и Корнеру С. Б. звание Лауреата Сталинской премии второй степени.

Предоставить Альтшулеру Л. В., Леденеву Б. Н., Крупникову К. К., Жучихину В. М. и Кормеру С. Б.:

— право на обучение своих детей в любых учебных заведениях СССР, за счет государства;

— право (пожизненно для них и их жен, и до совершеннолетия для их детей) на бесплатный проезд железнодорожным, водным и воздушным транспортом в пределах СССР.

Председатель

Совета Министров Союза ССР — И. Сталин."

После услышанного я уж и вовсе растерялся, стою как пришибленный, не знаю, что и сказать.

Меня поздравили, а я недоумевал:

— За что такие награды, я вроде бы ничего существенного не сделал, работал как все.

Павел Михайлович весело похлопал по плечу, подбодрил:

— Что невесел, не рад награде, что-ли? Раз наградили, значит заслужил, от души поздравляем! — И тихо добавил, чтобы эту награду я не особенно афишировал.

Выйдя из кабинета директора, увидел прежнюю картину: в приемной и коридоре сидят все те же, тихо переговариваясь между собой. Некоторые спросили: — Ну, как дела? Чем тебя наградили? О…! Здорово!

За успешную разработку и испытание атомной бомбы была награждена орденами и медалями СССР большая группа ведущих исследователей, конструкторов и технологов. Многим было присвоено звание Лауреата Сталинской премии. П. М. Зернову, Ю. Б. Харитону, К. И. Щёлкину, Я. Б. Зельдовичу было присвоено звание Героя Социалистического труда.

Однако объявление о награждении, как и впоследствии вручение орденов, знаков и дипломов происходило без рекламы, в кабинете директора, о чем был осведомлен весьма узкий круг людей. И в этом деле тоже сыграл свою роль строгий режим секретности.

Так закончилась эпопея создания и испытания первого атомного заряда в Советском Союзе.