Глава 6 Навстречу первому Рождеству: «грязь, слякоть и вши»

Ноябрь – декабрь 2014 г.

В то время как на Западном фронте войска осели, углубляя траншеи и расширяя укрепления, одновременно ведя снайперскую стрельбу, совершая вылазки и периодически нанося артиллерийские удары по вражеским позициям, увеличивался разрыв между фронтом с его опасностями и тяготами и столичными представлениями о нем. Генерал Смит-Дорриен, побывавший в Лондоне в ноябре 1914 г., позднее вспоминал: «Меня поразило, что люди в Англии ничуть не осознавали ни напряженной ситуации на фронте, ни того, что он представлял собой лишь длинную тонкую линию, лишенную ресурсов и способную прорваться в любую минуту. Их мысли были заняты показавшимися мне смешными страхами перед возможным вторжением в Англию».

Всю зиму 1914 г. продолжался набор добровольцев в армию Китченера – в широко разрекламированные «новые армии», которые уже весной 1915 г. собирались принять участие в сражениях. В номере журнала Punch от 21 октября опубликовали карикатуру, из которой позднее сделали плакат, с изображением мистера Панча, говорящего профессиональному футболисту: «Дружище, на футбольном поле вы наверняка заработаете много денег, но сейчас есть только одно поле, на котором можно заработать славу». 7 ноября член парламента от Лейбористской партии Дж. Г. Томас (ставший пятнадцатью годами позже министром по делам колоний) сказал лондонской публике, что если тысячи молодых людей, годных для службы в армии, находят возможным посещать футбольные матчи, то «либо эти молодые люди не понимают ситуации, либо они трусы и предатели». Месяцем позже член парламента от партии консерваторов Уильям Джойнсон-Хикс создал первый из двух «футбольных батальонов», ставший 17-м батальоном Миддлсекского полка.

В октябре того же года имперское правительство решило отреагировать на враждебные настроения, распространившиеся среди нейтральных и воюющих сторон после немецкого вторжения в Бельгию. Ответом Германии стал «Манифест к культурному миру», подписанный 93 немецкими художниками, поэтами, историками, философами, учеными, музыкантами и священнослужителями. «Мы будем продолжать эту битву до самого конца, как цивилизованная нация, – гласил манифест, – нация, хранящая наследие Гёте, Бетховена и Канта не менее свято, чем дом и домашний очаг». Среди подписавших были изобретатель икс-лучей Вильгельм Рентген и основоположник современного театра Макс Рейнхардт. В названии манифеста использовалось выражение «Kulturwelt» (культурный мир). Оно было немедленно и с энтузиазмом подхвачено противниками Германии, высмеивающими реальность немецкой «культуры», приписывая ей каждый случай насилия и зверства, каждый артиллерийский обстрел города или уничтожение церкви и каждый отдельный акт жестокости [52].

Ведущим немецким пацифистом, профессором физиологии Берлинского университета и выдающимся кардиологом Георгом Фридрихом Николаи был немедленно составлен ответный манифест «Воззвание к европейцам», в котором он призывал к объединенной европейской интеллектуальной реакции, которая после окончания войны могла бы привести к объединению Европы: «Первым шагом в этом направлении могло бы стать объединение сил всех тех, кто по-настоящему ценит культуру Европы, тех, кого Гёте пророчески называл «добрые европейцы». Мы не должны терять надежду, что их голоса, звучащие в унисон, способны даже сегодня вознестись над звоном оружия, в частности если к ним присоединятся те, кто уже пользуется известностью и авторитетом».

Николаи собирал подписи среди многочисленной профессуры Берлинского университета. Только трое профессоров согласились. Один из них был 80-летний Вильгельм Ферстер, директор Берлинской астрономической обсерватории, который подписал и официальный манифест. Двое других подписавших тоже были учеными, лишь недавно переехавшими в Берлин: Отто Бук приехал из Гейдельберга, а Альберт Эйнштейн из Швейцарии. Это был первый случай публикации политической позиции Эйнштейна. Позднее Бук вспоминал: «К сожалению, мы переоценили мужество и честность немецких профессоров».

Сам кайзер присоединился к кампании по утверждению немецких культурных ценностей; 25 ноября он написал философу-социалисту Хьюстону Стюарту Чемберлену, родившемуся в Британии и принявшему немецкое гражданство: «Трудно выразить словами мою убежденность в том, что страна, которой Господь даровал Лютера, Гёте, Баха, Вагнера, Мольтке, Бисмарка и моего деда, еще будет призвана выполнить великие задачи на благо человечества».


В то время как сухопутная война в Северной Франции принимала форму противостояния траншей и колючей проволоки, на море во всех водах утвердилась тирания торпед. 15 октября немецкая подводная лодка U-9, в сентябре потопившая три британских крейсера, торпедировала в Северном море крейсер «Хоук». 525 британских моряков утонули, 21 удалось спастись. Двумя днями позже в Южно-Китайском море немецкая торпеда поразила японский крейсер «Такатихо», затонувший вместе с 271 японским моряком. 26 октября в проливе Ла-Манш немецкая подводная лодка U-24 выпустила торпеду во французский пароход «Адмирал Гантом», приняв его за войсковой транспорт, в результате чего погибло сорок бельгийских беженцев.

Опасность немецких подводных лодок, особенно против торговых кораблей и океанских лайнеров, нельзя было недооценивать, но в разгорающейся битве умов между командирами подводных лодок и их противниками из Королевского военно-морского флота британцы уже в октябре добились огромного преимущества. 13 октября Российский Императорский флот направил в Лондон справочник шифров с немецкого крейсера, севшего на мель в Финском заливе и попавшего под обстрел российской морской артиллерии. Связист, обязанный уничтожить справочник, был убит разорвавшимся снарядом. Русские обнаружили его, когда забирали труп для захоронения. Благодаря этой находке британские дешифровальщики смогли приступить к кропотливой работе по расшифровке немецких сообщений и определению местоположения противника.


В Тихом океане немецкая Восточно-Азиатская крейсерская эскадра, возглавляемая Максимилианом фон Шпее, сеяла хаос среди британских торговых судов. 1 ноября вблизи порта Коронель эскадра столкнулась с двумя британскими крейсерами «Гуд Хоуп» и «Монмут». Фон Шпее затопил оба крейсера с полутора тысячами британских моряков, включая адмирала сэра Кристофера Крэдока. Для британского флота это стало первым серьезным поражением за сто лет, после того как в 1814 г. зарождавшийся военно-морской флот США одержал победу на озере Шамплейн. Среди погибших был сосед семьи Каллаган из Портсмута. Джеймс Каллаган, которому в то время было 2 года и 9 месяцев, вспоминал: «Новость достигла Портсмута только через несколько дней, и я помню, как сжимал мамину руку, когда она шла по улице навестить и утешить вдову. В той комнате я ощутил горе всем своим существом. Неизгладимое впечатление, отпечатавшееся в памяти, на меня произвела молодая вдова, кормящая грудью новорожденного младенца» [53].

Со второго дня войны Императорские военно-морские силы устанавливали мины в Северном море. Минирование за пределами пятикилометровой зоны от позиций врага противоречило решениям 2-й Гаагской конвенции 1907 г. 3 ноября британский премьер-министр выступил с декларацией, призывая отныне считать Северное море британским «военным пространством», и заявил, что некоторые его участки будут заминированы. Нейтральные суда могут заходить в Северное море лишь «на свой страх и риск». Остановившись в британском порту, они подвергнутся обыску, причем все «незаконные» грузы, перевозимые в Германию, будут изъяты, а затем суда проведут между минными полями.

Нейтральные Швеция и Норвегия, больше всех пострадавшие от этой блокады, выразили протест против попрания британцами норм международного права. Но британцы не сомневались в необходимости «чрезвычайных мер в новых военных условиях» и не снимали блокаду, лишив Германию военных поставок и продовольствия. Соединенные Штаты отказались присоединиться к протесту против действий Британии, несмотря на просьбу норвежского правительства.

Между деятельностью британцев и немцев в Северном море имелось существенное различие. На немецких минах подорвались сотни судов нейтральных стран, тогда как британская блокада представляла опасность только для тех судов, которые отказывались заходить в порты. За два года затонуло лишь пять американских судов и погибло четверо американцев, потому что зарегистрированные в США торговые корабли отказались выполнять условия британской блокады.


На Восточном фронте немецкие войска продолжали продвижение в глубь российской Польши, в то время как русские войска вторглись в австрийскую Галицию. Вторжение немецких войск в польские губернии Российской империи привело к тому, что местное население ополчилось против евреев, веками населявших эти территории. Еврейские лавки, дома и синагоги были разграблены. По словам французского посла в России Мориса Палеолога, на подконтрольных русским территориях ежедневно вешали евреев, обвиняя их в том, что они тайно поддерживают немцев и желают им победы. Даже то, что четверть миллиона евреев служили в российской армии, не помогало преодолеть предрассудки. В Лодзи, Петркуве, Белостоке и Гродно и в десятках других городков и сел сотням тысяч евреев пришлось покинуть свои дома и пуститься в путь со всем скарбом, который удавалось погрузить на телеги или увязать в узлы. Они отправились на восток в поисках убежища внутри России, подальше от истерии зоны военных действий.

Масштабы человеческих потерь на Восточном фронте ничем не уступали западным. 12 октября специальный военный корреспондент Times в российской армии Стенли Уошберн писал из военного госпиталя в Ровно: «Блуждая по нескончаемым больничным палатам с ранеными, поражаешься, сколько всего может пережить человек и от каких травм оправиться благодаря современным методам лечения. Кажется невероятным, что хрупкое человеческое тело способно перенести такое чудовищное обращение и почти полностью восстановиться. Мы видели мужчину, получившего ранение в голову. Рана оказалась чистой, и через две недели он был практически здоров». Другие, раненные в живот или легкие, «восстанавливались так быстро, словно получать ранения было частью их повседневной работы».

Через десять дней Уошберн прислал в Times описание поля битвы в Галиции. «По сторонам каждой воронки валяются обрывки голубых австрийских мундиров, разорванных взрывом; повсюду видны предметы амуниции, оторванные ноги в сапогах и другие страшные ошметки, напоминающие об отлично вымуштрованных солдатах, удерживавших позицию под градом снарядов и осколков».

На поле, еще недавно бывшем местом сражения, Уошберн наткнулся на деревянный крест и распятие. Одну из рук Христа «оторвало осколком снаряда», а к кресту была приколочена грубая деревянная табличка с надписью: «Здесь похоронены 121 австрийский боец и четыре русских».

17 октября немецкие войска в Южной Польше отступили под напором многократно превосходящих их русских сил. Некоторые части за один день отошли почти на 96 километров. Российская армия заняла позиции, позволявшие ей угрожать промышленному центру Германии – Силезии. Благодаря своим выдающимся навыкам материально-технического снабжения Людендорф и Гофман сумели переместить 9-ю армию, в тот момент расположенную северо-восточнее и развернутую от Познани к Кракову, на новую позицию ближе к юго-востоку, развернув ее от Познани к Таруни и создав угрозу для русской Лодзи, что вынудило русские войска, стоявшие на пороге Силезии, защищать оказавшийся в опасности город. Тогда же, 21 октября, польские войска под австрийским командованием впервые сразились с русскими.

В ту неделю среди германо-австрийских войск на Восточном фронте распространились слухи о взятии Парижа. Когда слухи развеялись, Людвиг Витгенштейн пришел в отчаяние из-за возможного исхода войны и будущего Германии. 25 октября со своей канонерской лодки на российском фронте он писал: «Сегодня я как никогда ощущаю, как ужасно положение нашей нации – германской нации. Потому что я почти уверен, что нам не одолеть англичан. Англичане – лучшая нация в мире, они не могут проиграть, а вот мы можем проиграть и проиграем, если не в этом году, так в следующем. Мысль о поражении нашей нации ужасает меня, ведь я немец до мозга костей».


Впрочем, его пессимизм выглядел неуместным, принимая во внимание последующее развитие военных действий: рано утром 29 октября, вдали от Восточного фронта, Германии удалось одержать важную победу и причинить тяжкий урон России: немецкие военные корабли «Гебен» и «Бреслау», с середины августа находившиеся неподалеку от Константинополя, атаковали черноморские порты Николаев и Одессу и установили мины на российских судоходных путях. Российский минный заградитель был потоплен. Атака продолжилась обстрелом Севастополя, Феодосии и Новороссийска и поджогом полусотни топливных резервуаров и зернохранилищ. Оба корабля шли под турецким флагом, таким образом, в результате этого короткого рейда Германия и Австрия приобрели нового союзника в борьбе против Антанты. Немецкий адмирал Сушон, командовавший операцией, писал жене: «Я бросил турок прямиком в бочку с порохом».

Обстрел черноморских портов немедленно привел к расширению театра военных действий, что, по мнению немецкого Верховного командования, было выгодно Германии. Ответные меры, которые удалось предпринять, казались незначительными: 1 ноября британцы атаковали турецкий минный заградитель в порту Смирны [54], а на следующий день британский легкий крейсер обстрелял турецкий порт Акаба в Красном море. Когда турецкий гарнизон бежал, отряд британцев высадился на берег и взорвал здание почты. 3 ноября британские и французские военные корабли атаковали турецкие порты в Дарданеллах, поразив крепость Седд-эль-Бахр на северном берегу и взорвав ее пороховой склад. В тот же день российские войска пересекли восточную турецкую границу.

Турция ответила официальным объявлением войны странам Антанты. Нельзя сказать, что она совсем не была подготовлена. Уже более месяца немецкий офицер Эрих Вебер руководил укреплением турецких рубежей, закрытием водных путей и установкой мин в Дарданеллах. После британского нападения на порты в Турцию отправили еще четверых офицеров и 160 солдат, чтобы ускорить работы над турецкими укреплениями. Были установлены мины, в том числе российские, похищенные в Черном море, французские, похищенные у Смирны, и даже болгарские мины, оставшиеся со времен Второй балканской войны. Минирование выполнил немецкий морской офицер капитан Гел. Немецкие артиллеристы укрепили порты Чанаккале и Килид-Бахр по обе стороны узкого пролива, по которому в случае вторжения должен пройти любой флот. В Чанаккале немецкий артиллерийский офицер подполковник Верле установил восемь гаубичных батарей, направленных на Дарданеллы.

Объявив Антанте войну, Турция, в свою очередь, превратилась в заложницу изменчивой военной удачи. Хотя Германия и считала Турцию полезным приобретением для Центральных держав, британцы отнеслись к новому противнику с определенной долей презрения. 5 ноября Асквит заявил в Гилдхолле: «Не мы, а само османское правительство звонит в похоронный колокол по османскому господству не только в Европе, но и в Азии». Через два дня 4500 солдат в составе британских и индийских частей, покинувших Бомбей тремя неделями раньше, высадились в Фао, неподалеку от Персидского залива, в отдаленной турецкой провинции Месопотамия. В те дни жена Асквита писала в своем дневнике: «Я терпеть не могу турок и очень надеюсь, что их выгонят из Европы. Германия шантажом вынудила Турцию присоединиться к ней, но не думаю, что, не считая угрозы для Египта, Турция способна нам сильно насолить». Черчилль хотел, чтобы Россия отправила 50 000 солдат морем из Архангельска и Владивостока для захвата Галлипольского полуострова. Он писал сэру Эдуарду Грею: «Никакой другой военной операции не понадобится. Цена, которую придется заплатить за взятие Галлипольского полуострова, несомненно, высока, но она положит конец войне с Турцией. Добротная армия в 50 000 человек при поддержке с моря покончит с турецкой угрозой».

Никаких военных операций на Галлипольском полуострове той зимой не проводилось. Результаты учета в русской армии оказались тревожными: на фронт можно было отправить около 800 000 солдат, но оружия не хватало, а многие офицеры жаловались, что «их люди, может, и продержатся зиму, питаясь собранной мороженой картошкой и репой, но боеприпасы в поле не растут». Черчилль предложил Греции «атаковать Галлипольский полуостров от имени союзников», но греки, несмотря на их давние виды на Константинополь, не желали отправлять войска в Турцию: если греческий премьер-министр Венизелос симпатизировал союзникам, то царь Константин, чья жена София приходилась кайзеру сестрой, склонялся на сторону Германии. Так что атака против турок ограничилась Месопотамией: 7 ноября высадившиеся в Фао британские и индийские войска заняли Басру, а двумя неделями позже достигли Курны у слияния Тигра и Евфрата. Погибло пятеро британцев, шестьдесят индийцев и три сотни турок. Более тысячи турок попали в плен. Один из самых удаленных уголков Османской империи оказался под британским контролем, а британским нефтяным месторождениям в Абадане больше ничто не угрожало.

В Константинополе, где британское посольство по сей день представляет собой впечатляющий памятник викторианской империи, жена военного атташе Бетти Канлифф-Оуэн описала невероятное зрелище: «В саду посольства полыхал огромный костер: все документы, связанные с британскими достижениями в Турции более чем за сто лет, догорали на глазах у посла и его секретарей. То был погребальный костер исчезающего британского влияния в Османской империи».

Живший в эмиграции в нейтральной Швейцарии лидер большевиков Владимир Ленин пристально наблюдал, как разгорается война. «Эпоха штыка наступила», – писал он. По его прогнозам, война должна была породить гражданскую межклассовую войну, которая станет прелюдией к революции и победе пролетариата. 12 ноября однодневная забастовка в Петрограде стала лишь прообразом большевистских замыслов. Куда опаснее для стабильности России были раскрытые охранкой большевистские ячейки в армейских частях, особенно в железнодорожных батальонах, от которых зависела транспортная безопасность российской армии.


В Германии небольшая группа интеллигенции во главе с Георгом Николаи, созданная 16 ноября и получившая название Союз нового отечества, призывала к «скорейшему заключению справедливого мира без аннексий» и к созданию после войны международной организации, целью которой станет предотвращение будущих войн. Эйнштейн был основателем и активным приверженцем Союза. Посещавшая собрания Союза доктор Франциска Баумгартнер-Трамер пятьдесят лет спустя вспоминала, что Эйнштейн «всегда с большим пессимизмом говорил о будущем человеческих отношений». «Однажды мне удалось поговорить с ним, когда я была подавлена регулярными новостями о военных успехах Германии и растущим высокомерием и напыщенностью жителей Берлина. Я взволнованно спросила у него: «Что же теперь будет?» Эйнштейн посмотрел на меня, поднял сжатый кулак и сказал: «Вот что будет править!» – рассказывала она.

18 ноября перегруппированные немецкие войска на Восточном фронте почти окружили Лодзь: 150 000 русских солдат, обороняющих крепость, противостояли 250 000 немцев. Когда один из командующих приказал отступить, чтобы избежать полного окружения, великий князь Николай Николаевич, Верховный главнокомандующий русской армией, приходившийся дядей царю Николаю II, отменил этот приказ.

В Лодзинскую операцию были вовлечены огромные силы. В определенный момент трем немецким дивизиям самим пришлось вырываться из едва не сомкнувшихся клещей вместе с захваченными ранее 16 000 пленных и 64 тяжелыми орудиями. В ходе прорыва 1500 немецких солдат были убиты. Подкрепления, срочно вызванные с Западного фронта, прибыли слишком поздно, чтобы воспользоваться замешательством русских. Воодушевлявшая Германию возможность победы, еще более великой, чем в битве при Танненберге, уходила из рук. «Колоссальная армия, которую они пытались обратить в бегство, лишь слегка подалась назад и застыла на месте, – писал историк. – Силы обеих армий были на исходе, они устали от поражений, боев и суровой болотистой местности; их терзал мороз с ледяными ветрами и ночными температурами, не превышавшими двенадцать градусов ниже нуля. Наступающая зима в равной степени парализовала обе действующие армии» [55].

Тем не менее за победу при Лодзи Гинденбург получил звание фельдмаршала. Удрученный полковник Нокс, британский военный атташе при российской армии, 25 ноября записал в дневнике: «Похоже, в России не думают о необходимости восполнять огромные потери, неизбежные в современной войне, хотя, если мы будем наступать зимой, потери окажутся в три раза больше». Все воюющие армии испытали ужасы зимы. «Ночью несколько человек насмерть замерзли в окопах», – отмечал Нокс. Из дневниковой записи пленного австрийского офицера известно, что «за одну ночь от холода погибли один офицер и шестеро солдат из его роты». В расположении русских войск был отдан приказ снабжать солдат горячим чаем, но российский командующий говорил, что «такие приказы легко писать, но нелегко исполнять, когда не проходит и дня, чтобы какой-нибудь санитар не был ранен, когда нес обед в офицерский окоп».

На австрийском участке фронта российские войска быстро достигли австрийской Силезии и во второй раз вошли в Венгрию. 26 ноября генерал Конрад, зная о желании национальных меньшинств империи воспользоваться ослаблением Австрии, предложил создать военные правительства в Богемии, Моравии и Силезии. Это предложение было отклонено Францем Иосифом, уверенным, что военный кризис не пошатнет его многонациональную империю. Однако Конрад при составлении военных планов никогда не забывал, что на части, состоявшие из славян – поляков, чехов, словаков, словенцев или хорватов, – едва ли можно полагаться в битвах против русских войск [56].

28 ноября известие о том, что русские войска находятся всего в 12 километрах от Кракова, столицы австрийской Польши, вызвало в Вене панику. Однако в семнадцатидневной битве при Лиманове 4-я австрийская армия нанесла русским поражение и вытеснила их на восток. С началом битвы у Лимановы 3-я австрийская армия вынудила российские войска оставить северный словацкий город Бардеёв, затем вытеснила их с Карпат и за две недели отбила стратегически важный Дукельский перевал. Военная угроза Австро-Венгрии была устранена.

Россия начала пополнять войска и обратилась к Британии за помощью в виде поставок оружия и боеприпасов. Такая помощь была предоставлена только на коммерческой основе: за два года Британия должна была продать России тысячу самолетов и самолетных двигателей, 250 тяжелых орудий, 27 000 пулеметов, миллион винтовок, восемь миллионов гранат, 64 000 тонн железа и стали, 200 000 тонн взрывчатки и 2,5 миллиарда единиц боеприпасов.

1 декабря был издан приказ о мобилизации студентов, которая позволила пополнить войска, но в то же время привела к проникновению в армию студентов-большевиков. В том же месяце восточносибирская полиция докладывала в Петроград, что солдаты, следующие по Транссибирской магистрали, подвергаются антивоенной пропаганде. В самом Петрограде, как докладывал начальник штаба 6-й армии, раненые солдаты, прибывшие с фронта, подвергались преследованию неизвестных гражданских лиц, которые «под видом сочувствующих заводят с ранеными беседу и в конце вручают им листовки, которые на поверку оказываются прокламациями, призывающими к окончанию войны». 21 декабря командующий 1-й армией доложил, что с прибытием резерва «вскрылись попытки пропаганды социалистов» и что он принимает меры по ее искоренению.

30 декабря царь, в поисках союзников против Турции посещавший Кавказский фронт, сказал главе армянской церкви, что «армян ждет блистательное будущее». Эти слова поставили под удар сотни тысяч армян, так как в многочисленном армянском меньшинстве Турция видела источник подрывной деятельности, предательства и неверности и ничего не предпринимала для ослабления антиармянских настроений. Другим национальным меньшинством, подвергавшимся опасности в обеих военных зонах, были евреи. В октябре, ища виновных в успехах немцев в российской Польше, русские жители Вильны, Гродно, Белостока жестоко расправлялись с местными евреями, а русские солдаты были уверены, что «если бы не эти жиды-предатели, прусская армия была бы разбита наголову». В декабре новый турецкий командующий в Палестине Джемаль-паша собрал пятьсот бежавших из России евреев и приказал им покинуть страну, переправившись по морю из Яффы в Египет. Родившийся в Германии сионист Артур Руппин пытался ходатайствовать за них, но ничего не добился и записал в дневнике: «В тот вечер в порту мне пришлось смотреть, как целые семьи – старики, женщины и дети – с собранными впопыхах вещами погружались на корабль в страшной неразберихе».

Турецкий патриотизм Джемаль-паши заставлял его пренебрегать потенциальными союзниками. По пути из Константинополя он проезжал через Бейрут, где повесил нескольких лидеров арабского национального движения. В Иерусалиме он узнал о сионистах, которые вступили в местный Комитет османизации и получили разрешение начать набор в еврейское ополчение для защиты Палестины от Антанты. Проигнорировав эту инициативу, Джемаль-паша распустил ополчение и заявил, что любой, у кого обнаружат сионистские воззвания, будет приговорен к смерти, кроме того, он изгнал из Палестины сионистских лидеров Комитета османизации Давида Бен-Гуриона и Ицхака Бен-Цви. Закованных в наручники, их погрузили на корабль в Яффе с пометкой начальника порта: «Навсегда изгнаны из Турецкой империи». Через несколько недель они были уже на пути в Америку, чтобы сплотить сионистов и Антанту и способствовать набору отдельного Еврейского легиона как одного из-подразделений войск союзников [57].


Соединенные Штаты придерживались строгого нейтралитета в европейском конфликте, что не только не мешало, а скорее помогало им зарабатывать на войне. 3 ноября в Лондоне Черчилль договорился с Чарльзом Швабом, главой компании Bethlehem Steel, о закупке восьми 14-дюймовых орудий для недавно введенных в эксплуатацию мониторов. Те же орудия компания поставляла Германии для греческих боевых крейсеров. Четырьмя днями позже две американские компании приняли заказ от британского Адмиралтейства на двенадцать гидропланов типа «летающая лодка», четыре из которых должны были быть построены в Буффало, а восемь на Лонг-Айленде. Первая партия военных поставок была переправлена через Атлантику в Британию и Францию. Затем последовали подводные лодки, которые в строжайшей тайне пересекали океан на кораблях.

Война на море не прекращалась ни на минуту. 9 ноября в Индийском океане, в первой в истории морской битве с участием австралийских кораблей, крейсер «Сидней» потопил немецкий рейдер «Эмден». На протяжении своего семинедельного плавания «Эмден» захватил 8 невооруженных судов союзников и потопил еще пятнадцать, отправив на дно грузы угля, чая, резины, скота и даже скаковых лошадей. В порту Пинанга он потопил русский крейсер и французский эсминец. Достигнув в октябре острова Диего-Гарсия, рейдер был радушно встречен местным жителем-французом, принесшим в подарок овощи и яйца; он не имел ни малейшего понятия о том, что два месяца назад началась война, и поверил немцам, объяснившим боевой вид корабля тем, что он участвует в британо-французско-немецких «международных учениях на море».

Вместе с «Эмденом» погибло 134 члена его экипажа. Капитан корабля Карл фон Мюллер заслужил высочайшую оценку британских газет, отмечавших «его благородство по отношению к пассажирам и командам захваченных кораблей». Газета Times писала: «Если бы все немцы сражались так, как капитан «Эмдена», немецкий народ сегодня не осуждали бы во всем мире».

26 ноября, во время погрузки боеприпасов в порту города Ширнесс, взорвался британский боевой корабль «Булварк», погибло 793 моряка, и лишь двенадцати морякам удалось выжить. 8 декабря в Южной Атлантике вице-адмирал фон Шпее намеревался совершить налет на Фолклендские острова. Британской эскадре под командованием адмирала Стэрди удалось его оттеснить: в морском бою четыре немецких военных корабля были потоплены, 2100 немецких моряков погибло. Британцы потеряли лишь десятерых. Через восемь дней четыре немецких линейных крейсера атаковали города Скарборо, Уитби и Хартлпул на Восточном побережье Британии, убив сорок и ранив несколько сотен мирных жителей.

Обстрел трех британских прибрежных городов дал британской пропаганде щедрую пищу. Отныне немцы изображались не иначе как «убийцы младенцев Скарборо». Это событие потрясло Британию, где впервые с 1690 г. мирные жители погибли от рук врага. Свидетельницей налета стала Уинифред Холтби, тогда еще 16-летняя школьница, которая находилась в школе, когда на город посыпались снаряды. Она писала подруге: «Едва мы вышли за ворота, как рядом упал еще один снаряд. Нам сказали: «Бегите!» – и мы побежали. Мы бежали под утренним небом, по грязной, ухабистой дороге, оглушенные звуком падающих снарядов, от которых звенело в ушах, даже когда обстрел прерывался на миг – а он и не прерывался больше чем на миг; мы бежали, хотя наспех надетые башмаки скользили на грязной дороге. Над городом нависла завеса густого дыма, желтого, нереального, делавшего его похожим на сказочное королевство. Только дорога была настоящей, и тугая боль, стеснявшая грудь, – это был не страх, но необъяснимое и причинявшее боль чувство, хотя, как ни странно, оно не было полностью неприятным».

Обернувшись назад, Уинифред Холтби «услышала рев орудий, и в следующее мгновение раздался грохот, и густое облако черного дыма окутало один из домов на Симер-роуд; тонкая струя красного пламени выстрелила в воздух». В городе пошел слух, что немцы высадились на берег. Вернувшись на то же место два часа спустя, Уинифред Холтби добавила, что лучше бы «Англия больше никогда не испытала тех страданий, которые выпали ей в тот ужасный день 16 декабря 1914 г., но, если это все же случится, ей бы хотелось это увидеть».


Война в воздухе, хотя и в незначительных масштабах, в конце 1914 г. получила некоторое развитие. 21 ноября три британских аэроплана, каждый с четырьмя бомбами на борту, совершили свой первый с начала войны дальний воздушный налет, долетев из французского Бельфора до ангаров с дирижаблями во Фридрихсхафене, на Боденском озере. Им удалось повредить один из дирижаблей и уничтожить резервуар с водородом. Британского летчика, вынужденного совершить аварийную посадку, тяжело ранили местные жители, но немецкие солдаты пришли ему на выручку. Через два дня после этого рейда была сформирована первая группа французских бомбардировщиков. 1 декабря немецкое воздушное судно было впервые оснащено радиоаппаратурой, получив возможность летать за линию фронта и сообщать о расположении вражеской артиллерии и перемещениях войск. Разведывательные полеты стали главной задачей военной авиации. Множество новых устройств ей еще только предстояло опробовать: 6 декабря сброшенная с французского аэроплана железная стрела смертельно ранила ехавшего верхом немецкого генерала.

На Балканах 1 декабря Австрия наконец заняла Белград. Так был достигнут результат, пять месяцев назад представлявшийся единственной целью войны в Европе. Но сербы упорно сопротивлялись, и через две недели Белград удалось отбить. Более 40 000 австрийских солдат попали в плен, было захвачено 133 тяжелых орудия. Войдя в Белград, сербы обнаружили 10 000 сербских пленных и тысячу лошадей, брошенных австрийцами при отступлении.

В ту зиму американский военный корреспондент Джон Рид путешествовал по Сербии. Путешествие началось с южного города Ниш, где он видел «солдат в грязных лохмотьях, с обмотанными тряпками ногами, хромых, на костылях, без рук, без ног, выписанных из переполненных госпиталей, но все еще иссиня-бледных и трясущихся от тифа. Тиф разносился по городу, где люди жили по 6–10 человек в комнате, пока повсюду не появились длинные, зловещие вереницы черных флагов, а окна кафе не покрылись черными сообщениями о смерти». Посетив Белградский университет, превращенный в «сплошные развалины», он объяснял: «Университет стал для австрийцев избранной целью, так как именно он был рассадником пансербизма и из его студентов состояло секретное общество, члены которого убили эрцгерцога Франца Фердинанда».

В городе Шабац Риду и его спутнику-художнику рассказывали о зверствах, совершенных австрийцами за короткий период оккупации. «Солдаты вели себя как дикие звери, сорвавшиеся с цепи: жгли, грабили, насиловали. Мы видели опустошенный Hôtel d’Europe, почерневшую и обезображенную церковь, в которую, словно скот, согнали три тысячи мужчин, женщин и детей и оставили на четыре дня без еды и воды, а затем разделили на две группы, отправив одну в Австрию как военнопленных, а другую погнав впереди армии, продвигавшейся на юг навстречу сербским войскам». Риду показали фотографию, снятую в деревне Лекница и запечатлевшую «более сотни скованных вместе женщин и детей с отрубленными головами». Его книга, вышедшая в 1915 г., убеждала читателей в варварстве Центральных держав [58].


В конце ноября в Лондоне Уинстон Черчилль узнал, что его друг Хью Доуни пал в бою. Он также получил письмо от своего товарища и члена парламента Валентина Флеминга, воевавшего тогда на Западном фронте. Флеминг писал: «Первое и самое сильное впечатление – это немыслимая разрушительная сила современного артиллерийского огня, уничтожающая не только людей, животных и строения, но и саму природу. Представь себе широкую полосу, не менее 15 километров в ширину, протянувшуюся от Ла-Манша до немецкой границы в районе Базеля, полностью заваленную телами людей, изувеченную их грубыми могилами; где все фермы, деревни и дома превращены в бесформенные кучи почерневшей кладки, а поля, дороги и деревья изрыты, разворочены, покороблены снарядами и обезображены трупами лошадей, коров, овец и коз, разорванных на части и разбросанных в разные стороны». В этой зоне днем и ночью «страшно от непрерывного грохота, свиста и рева всевозможных снарядов, от зловещих столбов дыма, от криков раненых людей, от жалобных стонов животных, брошенных, голодных, а возможно, и раненых».

Вдоль этой «полосы смерти», в 200–900 метрах одна от другой, протянулись две почти параллельные линии окопов. В этих окопах, писал Флеминг, «скрючившись, сидят люди в коричневой, серой или синей форме, грязные, небритые, с ввалившимися глазами, в постоянном напряжении, лишенные возможности ответить на бесконечные залпы и град осколков, сыплющихся на них с расстояния в пять, шесть, восемь километров; они рады пехотной атаке любой из сторон, позволяющей им столкнуться и сразиться с настоящими живыми врагами, а не с невидимыми и непобедимыми машинами, этими плодами изобретательности, которые, ты согласишься со мной, бесполезны с любой точки зрения». В заключение Флеминг писал: «Война будет долгой, хотя любой из участников с любой из сторон закончил бы ее сейчас же»[59].

23 ноября Черчилль переслал это письмо жене Клементине, написав ей: «Интересно, что случилось бы, если бы все армии внезапно и одновременно забастовали, потребовав найти другой способ разрешения споров? А пока что все новые массы людей готовы ввязаться в этот конфликт, и с каждым часом он только ширится». В тот же вечер на Ипрском выступе у Фестюбера немецкие войска ворвались в траншеи, удерживаемые индийскими войсками. В рукопашной схватке им удалось занять несколько траншей. Командир корпуса генерал-лейтенант Джеймс Уилкокс отдал приказ, в официальной истории Индийского экспедиционного корпуса во Франции известный как «бескомпромиссный» и гласивший, что «до рассвета следует вернуться на исходные позиции и удерживать их любой ценой».

Приказ был выполнен, хотя ночью выпал снег, сделавший индийцев легкой мишенью для немецких винтовок и пулеметов. Как гласит официальная хроника, на участке, где яростный пулеметный огонь противника сдерживал продвижение, двое индийцев, оба гуркхи, вырвались вперед, чтобы облегчить прорыв всей группы, заслужив индийские ордена «За боевые заслуги».

24 ноября индийцы отбили траншеи, взяв при этом в плен сотню немецких солдат. После боя выяснилось, что индийский капрал Дарван Сингх Неги бился даже после того, как получил два ранения в голову. Только когда его отряд построился после окончания схватки, командир увидел, что он в крови с головы до пят. Его наградили Крестом Виктории. В тот же день неподалеку британский лейтенант Ф. А. Де Пасс с двумя индийскими солдатами уничтожил подкоп, идущий от немецкой траншеи в девяти метрах от индийской линии обороны. 25 ноября Де Пасс вдвоем с индийским солдатом совершил еще более опасную вылазку, пробежав под пулеметным огнем около 180 метров, чтобы вынести с ничейной земли раненого индийца. На следующий день он прорвался к концу подкопа на первой линии обороны, чтобы починить поврежденный бруствер. Заметив немецкого снайпера, попытался его уничтожить, но получил ранение в голову и погиб. В официальной истории Индийского корпуса во Франции о нем сказано: «Он был идеальным британским офицером. В нем соединялись такие качества, как прекрасные манеры и та степень доблести, которая сделала его кумиром в глазах солдат. Он был посмертно награжден Крестом Виктории. Никто не заслуживал его больше, чем он». Но история умолчала о том, что лондонец Де Пасс был к тому же евреем.


25 ноября французская артиллерия начала обстрел деревни Арнавиль на восточном берегу Мозеля, всего в 16 километрах от Меца. Эта операция, по словам французского военного представителя, отметила «начало нового вторжения на немецкие территории». Впрочем, никакие новые территории захвачены не были. Ближе к западу из деревни Сампиньи были эвакуированы мирные жители из-за опасений, что немцы могут уничтожить дом президента Пуанкаре или даже захватить в плен президента, если в это время он будет в деревне. Немцы действительно сровняли с землей дом президента, «Ле-Кло», и бо́льшую часть деревни огнем из австрийских тяжелых осадных орудий дальнего действия, в августе доказавших свою эффективность при взятии бельгийских укреплений.

На другом французском участке Западного фронта в рядах Иностранного легиона сражался американец Уильям Тоу. 27 ноября он писал: «Как бы мне сейчас хотелось вернуться на Бродвей и разве что шутки ради уворачиваться от трамваев! Как же я устал оттого, что в меня постоянно стреляют!» К тому моменту он уже побывал в бою и «не мылся 20 дней».

Теперь британские войска на Ипрском выступе перед проведением выборочных атак на немецкие траншеи получали инструкции у Жоффра. В английских и французских вылазках не было ни стратегического смысла, ни надежды на прорыв немецких рубежей, а скорее желание поддержать русские войска. Правительства Франции и Британии рассчитывали уменьшить давление на русские войска на востоке, оттянув на запад как можно больше немецких солдат. Среди этих солдат был и Гитлер, получивший 2 декабря свой Железный крест. Два дня спустя он писал своему домовладельцу: «Просто чудо, что я здоров и бодр, учитывая переутомление и нехватку сна».


Вслед за сделанным 20 ноября 1914 г. заявлением о желании «национального процветания и свободы» Ирландии немцы призвали попавших в плен ирландцев вступать в Ирландскую бригаду, чтобы сражаться на стороне Германии. С этой целью был создан специальный лагерь в Лимбурге, где планировалось собрать всех ирландцев. 3, 4 и 6 декабря сэр Роджер Кейсмент посещал лагерь, чтобы призвать находившихся в нем 2000 солдат присоединиться к Ирландской бригаде. Вместе с ним приехал немецкий князь Эмих Лейнингский, как и Черчилль, учившийся в Харроу и в 1898 г. награжденный Великим крестом Королевского Викторианского ордена. Но особого впечатления на ирландцев они не произвели. В начале января, после четвертого визита в лагерь Кейсмент с раздражением писал другу, что «больше не поедет в Лимбург, чтобы его унижала кучка предателей Ирландии».

Кейсменту удалось завербовать всего пятьдесят пять человек, и из них лишь десять оказались достаточно надежными, чтобы рассчитывать на них в случае высадки в Ирландии. Несмотря на страстные призывы Кейсмента к ирландским националистам в Соединенных Штатах, нашелся лишь один доброволец, который пересек Атлантику, чтобы присоединиться к бригаде. Впрочем, Кейсменту удалось достигнуть определенных дипломатических успехов: 27 декабря в Берлине он подписал секретный договор с немецким министром иностранных дел фон Яговом, по которому, в случае победы Германии над Британией на море, крохотная Ирландская бригада при поддержке немецкого отряда могла высадиться в Ирландии.


Зимой, побывав на передовой, генерал Петен докладывал, что глубокая грязь сильно затрудняет продвижение французских войск. В британском секторе 20 000 человек было демобилизовано во время зимы исключительно по причине «траншейных стоп». Британский главнокомандующий сэр Джон Френч, посетив фронт 10 декабря, обнаружил, что земля «превратилась в болото». Генерал Смит-Дорриен позднее вспоминал: «Казалось, в этой части света нет ни камней, ни гравия, и дождь превращал землю в жидкую грязь, по консистенции напоминавшую густую овсяную кашу, только без ценных укрепляющих здоровье качеств этого прекрасного шотландского блюда. Идти не по дороге значило утонуть в одночасье». Защитные брустверы «постепенно размывало, траншеи заполнялись водой, и, чтобы найти хоть какое-то укрытие, приходилось постоянно работать».

Сражения продолжались, но без видимого успеха для обеих сторон. В декабре генерал Уилсон писал: «Прошлой ночью мы захватили пять траншей, но из четырех из них нас вытеснили, в основном орудийным огнем; боюсь, мы потеряли около 1500 солдат. Вылазка была удачной, но потери слишком велики». 16 декабря Индийский корпус, к тому времени потерявший 2000 человек убитыми, был послан в атаку близ Живанши, чтобы захватить вражеские окопы на передовой: 54 человека погибло, но попытка оказалась безуспешной. Через два дня индийцев снова отправили в атаку, но приказали выбрать для этого «более разумную цель». Во время этой атаки, которая изначально была успешной, произошел эпизод, отмеченный в официальной истории Индийского корпуса во Франции (созданной в 1917 г.): «Исчерпав цивилизованные методы борьбы, но не сумев обратить наших солдат в бегство, враг прибег к одной из уловок, свойственных детям «Культуры». Несколько немцев вышли из связной траншеи с поднятыми руками. Когда они приблизились, мы заметили за их спинами пулеметы, готовые стрелять по нашим солдатам, стоит им только показаться. Мы оказали этой предприимчивой команде достойный прием».


С приближением зимы условия на Западном фронте ухудшались. 18 декабря, во время наступления на Живанши, отряд горцев Гордона, примыкавший к Индийскому корпусу, не смог открыть огонь, потому что стволы их винтовок оказались забиты грязью, и попал в плен. В тот же день на участке, который удерживал Шотландский гвардейский полк, была предпринята атака, которую официальный историк полка А. С. Аткинсон назвал «плохо продуманной». В результате полбатальона солдат погибли или получили ранения. По словам Аткинсона, приказ об атаке говорит об «оптимизме, свидетельствующем о полном неведении относительно состояния почвы и обстановки на передовой, как и о непонимании сложности атаки на укрепленные позиции, обороняемые винтовками и пулеметами и защищенные колючей проволокой». Решение об атаке было принято в связи с полученными ранее сведениями о переводе нескольких немецких дивизий с Западного фронта на Восточный. Увы, немцы не забрали с собой колючую проволоку!

20 декабря во время контратаки при Живанши немцы отбили несколько сап, незадолго до этого захваченных противником. Сапы – узкие траншеи, уходившие далеко вперед от главной линии траншей и заканчивавшиеся в нескольких метрах от окопов противника, – зачастую становились местом ожесточенных рукопашных схваток. Другую опасность представляли собой погодные условия. Официальная история Индийского корпуса во Франции поясняет: «Природа воевала на стороне противника, проливные дожди по ночам делали траншеи практически непригодными для обороны. Во многих местах стрелковая ступень была смыта, и большинству солдат не удавалось встать достаточно высоко, чтобы вести обстрел над бруствером». Вдобавок в окопах набиралось по колено, «а кое-где и по пояс ледяной воды и грязи, которые, забиваясь в винтовки, делали их бесполезными». Из-за этой «густой и вязкой грязи» траншеи превращались в «смертельные ловушки». Возможность передвигаться в них была минимальной: «Грязь стаскивала с людей не только сапоги, но даже одежду».

Был отдан приказ об отступлении, во время которого немцы подорвали мину под одной из индийских траншей. Позднее этот прием, когда в подкоп, ведущий в траншею противника, закладывалась и подрывалась мина, обрушивая его часть, получил широкое распространение. Официальная история Индийского корпуса во Франции так прокомментировала произведенный миной эффект: «От роты Е, которой командовал капитан Йейтс, ни осталось и следа».


Бесчеловечность, проявленная немцами во время войны, вызвала волну возмущения в европейских столицах стран-союзниц, особенно когда стали известны подробности их обращения со взятыми в плен ранеными. Найденный французами дневник немецкого солдата был передан британцам и включен в ежедневную сводку 1-й армии. Вот что записал этот немецкий солдат 19 декабря: «Вид этих траншей и ярость, если не сказать изуверство наших солдат, с которой они насмерть забили раненого англичанина, поразили меня настолько, что до конца дня я был ни на что не годен». Через несколько дней после провальной атаки шотландского гвардейского полка, предпринятой 18 декабря у Живанши, гнев охватил британские позиции, когда распространилась история раненого британца, который полз к своему окопу и был сначала намеренно дважды ранен в ноги, а когда он уже достиг бруствера, застрелен немцами.

Будни позиционной войны вообще отличались жестокостью. 22 декабря двое раненых, после немецкой контратаки два дня пролежавшие у немецкого бруствера, добрались до своих окопов. У обоих началась гангрена, а один сошел с ума. На следующий день после атаки Ливерпульского шотландского полка старший сержант Р. Э. Скотт Мэкфи писал своему отцу прямо из траншеи, отбитой у немцев ротой F:

«Вэнс, недавно ставший капралом, убит; волынщик роты F серьезно ранен; Бич, один из моих солдат, получил ранение в колено и т. д.».

Подошли санитары-носильщики, идущие за ранеными, и Мэкфи спросил:


«– Холт, а кто туда идет?

– Санитары-носильщики Ливерпульского шотландского полка.

– Фолкнер с вами?

– Нет.

– А Ситрин?

– Здесь.

– Как дела, Ситрин?

– Хорошо, старший сержант!»


Ситрин в их полковом оркестре был единственным, кто умел играть на тенорной трубе. «Он хотел вступить в армию обычным рядовым, но доктор, заметив его смышленость, убедил его стать санитаром-носильщиком». Через пятнадцать минут носильщики вернулись:


«– Эй, кто у вас там?

– Ситрина подстрелили».


Мэкфи был обеспокоен состоянием раненого волынщика. «Носильщики вернулись незадолго до рассвета. Офицер не разрешил им продолжать, потому что уже рассвело. К полудню бедняга волынщик умер от потери крови в залитой водой траншее, без еды и воды, а еще одному раненому пришлось лежать на его трупе».

Ко всем этим ужасам добавились скрытые угрозы, подстерегавшие солдат в бою. 22 декабря Черчилль уведомил Адмиралтейство, что сэр Джон Френч приказал «не прекращать огонь», даже если немцы вывесят белый флаг на любом из участков Западного фронта: «как показала практика, немцы систематически злоупотребляют этим сигналом». Следовательно, «любой немецкий корабль, вывесивший белый флаг, в принципе должен быть обстрелян». «Если нет оснований сомневаться в беспомощности корабля», он может сдаться, но при малейшем сомнении его следует затопить. В любом морском бою «все корабли, вывесившие белые флаги, должны без колебаний подвергаться обстрелу».


В то Рождество на участках фронта, где войска каждой из европейских стран праздновали рождение своего Спасителя, началось спонтанное братание солдат. Война, длившаяся уже почти пять месяцев, становилась все более жестокой. И вот накануне Рождества на некоторых участках внезапно возникло стихийное перемирие. «Мы разговорились с немцами, которые всерьез хотели установить перемирие на время Рождества», – писал 25-летний лейтенант шотландского гвардейского полка сэр Эдвард Халс в военном дневнике своего батальона. «Разведчик Ф. Меркер встретился с немецким патрулем, они угостили его виски и сигарами и передали через него сообщение, что, если мы прекратим стрельбу, они тоже не станут стрелять». В ту ночь на линии фронта, где еще пять дней назад шли ожесточенные бои, наступило затишье.

Наутро немецкие солдаты пошли к британским окопам, и британцы вышли им навстречу. «Они были настроены очень дружелюбно, обменивались сувенирами, кокардами, значками и т. д.», – писал Халс. Британцы угостили немцев сливовыми пудингами, которые пришлись им по вкусу. Затем договорились похоронить британских солдат, убитых 18 декабря во время неудачной атаки: их трупы до сих пор лежали между траншеями, в основном на границе немецкой линии обороны, там, где они погибли. «Немцы перенесли их тела на середину, и мы их похоронили, – записал Халс в батальонном дневнике. – Британцы и немцы выстроились в два ряда, и немецкий и английский священники по очереди прочитали молитвы. Похороны прошли торжественно и со всеми почестями».

На Рождество братания прошли почти по всей британско-немецкой линии фронта и на некоторых бельгийских и французских участках. Инициаторами в основном выступали немцы, которые передавали сообщения или запевали песню. Неподалеку от Плугстерта капитан Р. Дж. Армс, знавший немецкий, слушая вместе с солдатами немецкую серенаду, попросил немцев спеть еще одну, и они исполнили балладу Шумана «Два гренадера». Затем солдаты вышли из траншей и встретились на нейтральной полосе, где произошло братание, после чего немцы спели «Стража на Рейне», а британцы – «Проснитесь, христиане!».

«Думаю, в моей жизни не было и больше не будет более удивительного Рождества, – записал в дневнике сапер Дж. Дэйви. – Трудно поверить в то, что произошло». Дэйви тоже обменялся с немцами сувенирами. А другие британские солдаты вместе со своими приятелями немцами гонялись за зайцами. Кто-то на нейтральной полосе играл с немцами в футбол. Второго лейтенанта Р. Д. Гиллеспи немцы пригласили на свою линию обороны и показали ему доску, установленную в честь британского офицера, сумевшего добраться до немецкой траншеи, прежде чем его убили.

Брюс Бернсфазер, чьи фронтовые сказки «Bullets & Billets» во время войны пользовались в Британии большой популярностью, вспоминал, как на Рождество шел по нейтральной полосе, чтобы «присоединиться к толпе, собравшейся на полпути к немецким траншеям. Это было любопытное зрелище: вот они стоят, эти негодяи – пожиратели сосисок, развязавшие эту жуткую потасовку в Европе и заставившие нас всех мариноваться в этой грязи». Впервые он видел немецких солдат вблизи. «В тот день никто не проявлял ни малейшей враждебности, и при этом никому из наших и в голову не пришло напасть на них, пока они не остерегаются». Бернсфазеру понадобились кусачки для колючей проволоки, чтобы спороть две пуговицы и обменяться ими с немецким офицером. Два года спустя он вспоминал: «Напоследок я увидел, как один из моих пулеметчиков, в мирной жизни парикмахер-любитель, подстригал обросшего боша, послушно стоявшего на коленях, когда машинка для стрижки подбиралась к его затылку».

«Кажется, сегодня я видел самое дивное чудо на свете, – писал матери второй лейтенант Дуган Чатер из траншеи вблизи Армантьера. – Сегодня около 10 утра я выглянул из-за бруствера и увидел немца, махавшего руками над головой, а два других немецких солдата вылезли из окопов и пошли нам навстречу. Мы уже изготовились стрелять, когда заметили, что они без оружия, и один из наших тоже выбрался из окопа и пошел им навстречу. Уже через пару минут нейтральная полоса кишела нашими и немецкими солдатами и офицерами, пожимавшими друг другу руки с пожеланиями счастливого Рождества».

Чатер написал матери, что братание продлилось полчаса, пока солдат не отозвали в окопы, но затем оно возобновилось. «До конца дня не прозвучало ни единого выстрела, люди спокойно расхаживали по краю траншей, носили солому и дрова на виду у противника. «А еще мы вместе похоронили убитых, и немцев и наших, чьи трупы до этого лежали на нейтральной полосе» [60].

На участке, где находился французский Иностранный легион, также прекратили огонь, похоронили убитых и обменялись сигарами и шоколадом. Среди легионеров был Виктор Чепмен, американец, в 1913 г. окончивший Гарвард. 26 декабря он писал родителям: «Стрельба не велась весь день, а прошлой ночью стояла абсолютная тишина, однако нам велели быть начеку. Сегодня утром Недим, колоритный и ребячливый турок, поднялся над окопом и снова начал что-то кричать немцам. Вешконсоледозе, осторожный португалец, посоветовал ему не высовываться и, так как он говорит по-немецки, добавил несколько слов, высунув голову из окопа. Стоило ему развернуться, чтобы спрятаться – бах! – и он падает, пуля пробила затылок, стон, лужа крови…»


Сэр Джон Френч позднее вспоминал, что, узнав о братаниях, он «немедленно отдал приказ о недопустимости их повторения и призвал командиров на местах вести строгую отчетность, что стоило немалых усилий». Один из специалистов по рождественским братаниям 1914 г., А. Дж. Пикок, отмечал, что 26 декабря Генеральный штаб 7-й дивизии «выпустил приказ о прекращении подобных проявлений миролюбия» [61].

Война в воздухе продолжалась даже на Рождество, когда девять британских гидросамолетов атаковали ангары с немецкими дирижаблями в Куксхафене. Плотная изморозь помешала самолетам обнаружить ангары, но полет гидросамолетов над двумя немецкими крейсерами настолько насторожил немцев, что один крейсер попытался отойти от причала и столкнулся с другим, в результате чего оба получили повреждения. В тот же день немецкие гидросамолеты сбросили две бомбы на деревню Клифф неподалеку от Грейвзенда. Никто не пострадал.

В Эльзасе французский Иностранный легион не участвовал в рождественском перемирии. На Рождество они, в отличие от легионеров на других участках фронта, получили приказ продолжать боевые действия. Под командованием подполковника Джузеппе Гарибальди, правнука знаменитого итальянского патриота, они атаковали немецкие позиции. Среди убитых был кузен подполковника, капитан Бруно Гарибальди. 26 декабря к западу от Мюлуза, на южном фланге Западного фронта, французские войска участвовали в бою за деревню Штайнбах. Битва за деревню, перешедшая в уличные бои, длилась пять дней, в ней погибло 700 немцев и 600 французов, прежде чем французам пришлось отступить.


Вдали от линии фронта, в 50 километрах к югу от Берлина, на Рождество 1914 г. среди российских пленных в лагере в Виттенберге появились первые жертвы. Это были пленные, захваченные четырьмя месяцами ранее в битве при Танненберге. Ежедневный паек в лагере состоял из килограмма черного хлеба на десять человек и жидкого супа из картофельной муки и бобов. Топлива не хватало, чтобы протопить бараки, где на трех солдат приходился один матрас, на котором они спали по очереди. В отличие от англичан и французов русские не получали посылок из дома. Один британский офицер, пытавшийся помочь русским военнопленным, описывает их так: «отощавшие, мертвенно-бледные, кишащие вшами».

Голод, холод и упадок сил, усугубленные распространившимся вирусом тифа, сделали свое дело. Врач, прибывший в лагерь во время эпидемии, взял несколько проб для исследований, которыми занимался в Магдебурге, и уехал. Шестеро пленных британских офицеров-медиков делали все, что могли. Трое из них сами заразились и умерли.


В последовавшую за Рождеством неделю более сотни настроенных против войны британских христиан собрались в Тринити-холле в Кембридже, где четыре дня обсуждали доктринальные вызовы войны. Среди участников дебатов был пресвитерианин, преподобный Ричард Робертс, которого впоследствии из-за пацифистских взглядов вынудили покинуть его дом в Северном Лондоне. Дилемма, с которой столкнулись участники конференции, заключалась в их приверженности двум конфликтующим между собой морально-этическим принципам: с одной стороны, международному, требующему защитить Францию от вторжения, с другой – христианскому. После четырехдневных дебатов участники пришли к выводу: «Во-первых, для Британии было делом чести помочь Франции, во-вторых, война велась не по-христиански».

Не все были согласны с определением войны как «нехристианской». Отвечая христианским пацифистам из Кембриджа, один из ведущих профессоров Оксфорда Альфред Зиммерн язвительно писал в предисловии к сборнику очерков, объясняющих военные усилия союзников защитой демократии: «Похоже, те, кто считает, что христианство и война несовместимы, придерживаются монашеских и пассивно-анархических взглядов, противоречащих их участию в политических обществах». Главы европейского духовенства поддержали войну и благословили идущих на нее солдат. 26 декабря журнал Spectator опубликовал стихотворение ирландской поэтессы Катарины Тайнан, которое нередко цитировал лондонский епископ А. Уиннингтон-Инграм, поскольку в нем смерти на поле боя придавался религиозный смысл:

Затем, чтобы в раю не только старцы спали,

Создавший юношей себе на радость Бог

Нисходит к ним в день славы и печали

И призывает в свой блистающий чертог.

И Бог «призвал их»: на Кавказском фронте столкнулись два разных божественных лика, когда русские христиане и турецкие мусульмане сошлись в ожесточенной схватке на горных перевалах Восточной Турции. Понемногу русских оттесняли с турецкой территории за пределы границы, в 1878 г. проведенной Россией в ущерб туркам. Но ожесточенная битва под Сарыкамышем заблокировала обе армии. Изо всех сил пытаясь удержать позиции и не отступить еще дальше, великий князь Николай Николаевич обратился за помощью к Британии, надеясь, что британцам удастся оттянуть турецкие войска с Кавказского фронта. Откликаясь на эту просьбу, Китченер предложил провести атаку с моря турецких портов в Дарданеллах. Черчилль одобрил этот план.

Доводы в пользу боевой операции в Дарданеллах звучали убедительно. Британские боевые корабли могли беспрепятственно собраться в Эгейском море. Австралийские войска, направлявшиеся на Западный фронт, были уже на пути к Египту и, если понадобится, могли сойти на берег, чтобы вступить в бой с теми, кого Китченер именовал «второстепенными турецкими врагами». Под Сарыкамышем русским удалось потеснить турок, и их потребность в отвлекающем маневре уже не была столь острой, но оставалась актуальной. Российские сибирские войска, способные изменить баланс сил, требовались для защиты Варшавы. Британцы могли оказать помощь русским, не перебросив ни единого солдата с Западного фронта.

Для британского Военного совета безвыходное положение на Западном фронте стало лишним поводом для нападения на Турцию, сулившего быструю победу. 29 декабря Черчилль спрашивал Асквита: «Неужели нельзя найти ничего другого, кроме как посылать наших солдат грызть колючую проволоку во Фландрии?» Три дня спустя в том же духе высказался и Ллойд Джордж, призвав «свалить Германию, выбив опору у нее из-под ног». Он предлагал предпринять какие-то действия против Австро-Венгрии, возможно, высадку на побережье Далмации. После обсуждения, затянувшегося на несколько недель, британский Военный совет во главе с Асквитом постановил, что именно Турция станет той опорой, которую следует выбить из-под ног у Германии. На второй день 1915 г. Китченер сообщил российскому правительству: «Будут приняты меры по выступлению против турок».


Вот-вот должна была появиться еще одна зона боевых действий. Очаги убийств и разрушений множились. Сотни городов и деревень, живших в спокойствии десятки, а то и сотни лет, становились местом столкновения армий, где царили разруха и боль. Военный историк Джон Бакен писал: «Огромный, громоздкий механизм парализовал всю человеческую деятельность. Фронты из-за своей протяженности погрузились в стагнацию. От Швейцарии до Вогезов можно было идти от заставы к заставе, а от Вогезов до Северного моря добираться по траншеям» [62].


В том декабре история каждой роты, каждого полка или региона превратилась в повесть об опасностях и поражениях. Историк военных усилий Лондонского окружного совета Винсент Уикс, пятнадцать месяцев сражавшийся на Западном фронте, описывал окопную войну «с ее грязью, слякотью, вшами, с патрулями на нейтральной полосе, с ночной разноской еды по окопам. Рабочие и похоронные команды, то и дело становившиеся жертвами осколков, бомб, мин, снайперов, внезапные вылазки, большие и малые атаки, часы, проведенные на холоде и в сырости, скука и дискомфорт, чередующиеся с минутами смертельной опасности».

Из одного только Лондонского окружного совета за две недели позиционной войны в декабре 1914 г. погибло шесть человек. В обычной жизни они трудились в трамвайном, образовательном, парковом департаментах. Артур Джеймс Уэбб работал санитаром в психиатрической больнице в Бексли. В августе 1914 г. он вступил рядовым в Гренадерский гвардейский полк, а 29 декабря был убит в бою при Ла-Бассе, неподалеку от французской психиатрической больницы. Он стал одной из последних потерь в 1914 г. В тот день Черчилль написал Асквиту: «Китченер был неправ, говоря, что у нас на фронте нет никого, кроме «мальчишек и стариков», а мы были правы, согласившись, что наша армия хорошая и грозная. Понадобилось более 5000 человек убитыми и ранеными, чтобы доказать простой факт». Однако конец года был отмечен новыми смертями: 30 декабря военный трибунал вынес смертный приговор двоим британским солдатам, которых нашли, когда они прятались в амбаре, а двумя неделями позже их поставили плечом к плечу и расстреляли.

Появившиеся в окопах и столице шуточные стишки свидетельствовали о том, что люди начали осознавать, что война будет длиться долго, а жизнь в траншеях станет неотъемлемой ее частью. Той зимой в Лондоне была популярна скороговорка:

Шьет солдатам Сьюзи-портняжка

Портупеи, портянки, рубашки.

Пишут с фронта солдаты,

Что они жестковаты

И грубы, как походные фляжки.

Во Фландрии британские солдаты распевали на мотив «My Little Grey Home in West»:

Я живу в очень тесной траншее

И в воде утопаю по шею.

Рядом дохлая кляча

Так смердит, что я плачу

И, наверное, сам околею.

А в жилище моем вместо пола

Смесь из грязи и жесткой соломы.

Рядом рвутся снаряды

И гремят канонады.

С чем сравнится такая траншея?

Во время войны публиковалось множество историй о солдатах на фронте, некоторые были романтичными, какие-то – остроумными, а какие-то – грустными. Читателю, находящемуся вдали от зоны военных действий, они позволяли хоть одним глазком увидеть войну, составить общее впечатление, уловить настроение. Среди тех, чьи фронтовые заметки печатались во время войны, был капитан Филипп Милле, французский переводчик при британских войсках, в августе 1914 г. получивший ранение при Шарлеруа. В своей книге он пересказал свой разговор с одним британским солдатом в декабре того же года: «Двадцать два дня в этих траншеях, да, сэр, двадцать два. Полк потерял пятьсот человек убитыми. А у меня только царапина на носу, но пуля, которая меня задела, прикончила моего приятеля».


Боль и потери позиционной войны и спокойные обсуждения территориальных притязаний принадлежали разным мирам, однако шли рука об руку. 3 декабря Британия пообещала Японии, воевавшей с немцами на удаленных островах Тихого океана, немецкие территории к северу от экватора. Эта договоренность вызвала недовольство Австралии, рассчитывавшей приобрести эти обширные владения. В нейтральной Италии все громче звучали голоса тех, кто призывал присоединиться к войне, чтобы не остаться не у дел, когда придет время делить военную добычу. Через свою газету, субсидируемую французами, и в своих публичных выступлениях Бенито Муссолини доказывал, что итальянскому правительству пора вмешаться в войну. «Нейтральные страны никогда не определяют ход событий. Они всегда тонут, ибо только кровь движет колеса истории», – заявил он в своем выступлении в Парме.

Но рассуждать о «крови» и «истории» не так просто, когда война вторгается в твою личную жизнь. Как позднее вспоминала Бетти Канлифф-Оуэн, покинувшая Константинополь в августе вместе с другими дипломатами стран Антанты, добравшись до Афин, они «увидели письма из дома – получили письма из дома – узнали новости из дома! Печальные, увы, для некоторых из нас. Именно тогда лорд Джеральд Уэлсли узнал о гибели во Франции своего доблестного брата, и именно тогда в списках убитых мы увидели имена друзей, памятные нам по счастливым мирным дням. Мне казалось, что имена их напечатаны золотыми буквами. Да, «сильнее смерти и превыше жизни» и никогда не исчезнут из памяти, но как же было больно, как же ужасно больно осознавать, что больше нам не пожать им руки, никогда больше не улыбнуться друг другу. Тьма накрыла мою душу, и весь мир померк».

Ярче всего эта тьма выразилась в цифрах французских потерь за пять месяцев с начала войны: 300 000 человек убито, 600 000 ранено, попало в плен или пропали без вести. Как отметил историк, число погибших французов за первые пять месяцев войны превысило общее число всех погибших во Вторую мировую войну британцев [63].

Загрузка...