Первая мировая: война, которой могло не быть

ПРОЛОГ

Человечество опять переживает период потрясений и кризисов, который грозит обернуться глобальным «Смутным временем». На наших глазах на планете меняются векторы силы и возникают новые центры политической и экономической мощи, амбициозные и порой агрессивные. Двуполярный в эпоху «холодной войны», а затем однополярный мир превращается в многополярный и чреват нестабильностью. Аналитики с тревогой отмечают, что самые проблемные регионы земного шара становятся источником напряжённости далеко не в первый раз.

Выдающемуся русскому историку Василию Ключевскому приписывают афоризм: «История ничему не учит, но больно наказывает за её незнание». История ничему не учит, потому что никогда не повторяется в точности, но наказывает тех, кто, не помня событий прошлого, наступает на те же «грабли» — будь то вожди или целые народы. XX век преподал человечеству немало трагических уроков, но уже первые годы XXI столетия показывают, что проблема «граблей истории» остаётся актуальной. Перед лицом новых вызовов следует научиться хотя бы не наступать на старые «грабли».

Первую мировую войну 1914—1918 гг. на протяжении четверти века называли просто «мировой», надеясь, что она же будет и последней. Сразу после её начала Валерий Брюсов писал:

Валерий Яковлевич обладал не только поэтическим, но и политическим даром. Однако он ошибся: война не только не стала «началом мира и свободы», но открыла собой эпоху мировых конфликтов. С неё, по верному, но гораздо более позднему замечанию Анны Ахматовой, «начинался не календарный — настоящий двадцатый век». Впрочем, ошибся не только Брюсов — последствий случившегося тогда не предвидел никто.

О причинах и происхождении Первой мировой войны написано много, однако уроки этого — применительно к опыту каждой страны — не осознаны в полной мере. Ни одна из конфликтующих сторон не признавала свою ответственность, перекладывая её на плечи противников, а порой и союзников. С окончанием войны победители объявили виновниками побеждённых, записав в статье 231 Версальского «мирного» договора: «Союзные и Объединившиеся Правительства заявляют, а Германия признаёт, что Германия и её союзники ответственны за причинение всех потерь и всех убытков, понесённых Союзными и Объединившимися Правительствами и их гражданами вследствие войны, которая была им навязана нападением Германии и её союзников».

Правительство республиканской Германии отказывалось подписывать кабальный договор (подробно речь о нём пойдёт в следующей книге нашей серии), но было вынуждено пойти на это под угрозой голодной смерти едва ли не всего населения в результате блокады — победители дали понять, что не остановятся ни перед чем. Аналогичные положения были внесены в тексты договоров с другими Центральными Державами, как называли блок Германии, Австро-Венгрии и Болгарии. Ему предшествовал Тройственный союз монархов Берлина, Вены и Рима, но Италия с началом мировой войны отказалась поддержать союзников, а затем перешла во враждебный лагерь Тройственного согласия (Англия, Франция, Россия), именовавшегося также «Антантой» (от франц. entente — согласие).

Версия победителей вошла в официальные документы и справочные издания, школьные программы и университетские курсы, но оказалась недолговечной. После революций 1917—1918 гг. в России, Германии и Австро-Венгрии новые, социалистические правительства поспешили предать гласности как можно больше секретных документов, чтобы свалить вину на предшественников — свергнутые династии Романовых, Гогенцоллернов и Габсбургов. Эффект оказался намного сильнее, чем они думали: выяснилось, что творцы Версальского «мира», в первую очередь Франция и Англия, а также «жертвы агрессии», включая Сербию, не только не безгрешны, но несут большую ответственность за начало мировой бойни. В развязывании войны виновны все главные фигуранты — каждый по-своему.

За «версальским» тезисом об исключительной ответственности Берлина и Вены стояли государственная власть и пропагандистская машина победителей, а также необходимость побеждённых считаться с новыми реалиями. За историками «без чинов», которые назвали себя «ревизионистами» (дальше я употребляю этот термин без кавычек), — извлеченные из архивов документы, твёрдо установленные факты, здравый смысл и жажда справедливости. Тон задали немцы, что вполне объяснимо, и американцы, задумавшиеся, чего ради их страна в 1917 г. вмешалась в «европейскую войну». Исследования Фридриха Штиве и Макса Монжела, Альфреда фон Вегерера и Германа Лютца, Сиднея Фея и Гарри Барнеса в 1920-е гг. спровоцировали невиданную в мировой историографии дискуссию. В неё вмешались не только учёные, но генералы, политики и дипломаты — прежде всего, сами участники событий, поспешившие приняться за мемуары, — журналисты и педагоги, любители сенсаций, искатели славы и сумасшедшие. Аргументацию ревизионистов развили и дополнили французы Альфред Фабр-Люс, Альчид Эбрей и Жорж Демартьяль, русские Михаил Покровский и Николай Полетика, эмигрировавший в США англичанин Френсис Нейлсон. Дольше всех «держались» британцы, но в первой половине 1930-х гг. точка зрения ревизионистов возобладала во всём мире. Говорить об исключительной ответственности Германии и невиновности её противников стало как-то неудобно.

Ситуация начала меняться к концу 1930-х гг., когда нацистский Третий рейх встал на путь активной ревизии версальской системы, прибегая не только к угрозе силы, но и к её применению. Начало новой войны в Европе в сентябре 1939 г. вызвало к жизни очередную дуэль пропагандистов и дипломатов по вопросу о том, кто виноват в случившемся. Побочным эффектом дискуссий о причинах Второй мировой войны стал пересмотр точки зрения на происхождение Первой мировой. После 1945 г. на Германию и её союзников возложили всю ответственность за Вторую мировую, а заодно и за Первую. Спорить с этим — по причинам сугубо политическим — стало намного труднее, чем в 1920-е гг. На презумпции виновности Германии основаны даже лучшие работы советских историков и их учеников уже в наши дни.

Приближающееся столетие начала Первой мировой войны побуждает нас снова обратиться к её причинам и урокам, отказавшись от навязанных идеологических схем и пропагандистских догм, не говоря уже о прямых фальсификациях. Надо обратиться к документам и фактам, которых достаточно для того, чтобы беспристрастно разобраться в случившемся.

Документы далёкого времени говорят сами за себя, поэтому в книге будет много цитат. Писатель и учёный Юрий Тынянов скептически заметил, что «документы порой врут, как люди», имея в виду, что письма и дневники могут оказаться столь же недостоверными, как и позднейшие мемуары. Помня об этом предостережении, я, подобно большинству историков, отдаю предпочтение непосредственным свидетельствам эпохи и результатам исследований учёных и почти не использую мемуары участников событий. Всем им приходилось оправдываться слишком во многом. Переиздания этих книг в изобилии стоят на полках магазинов и библиотек, а серьёзных, не ангажированных и в то же время рассчитанных на широкого читателя исследований по данной тематике почти нет.

Автор лучших отечественных работ о возникновении Первой мировой войны Николай Полетика, имя которого будет постоянно встречаться на этих страницах, разъяснил в предисловии к одной из своих книг: «Под часто встречающимися выражениями «Германия», «Франция», «Англия» и т.д. следует понимать германский империализм, французский империализм и т. д., под выражениями «Вена», «Берлин», «Париж», «Лондон», «Петербург» и т. д. — правящие круги австро-венгерского, германского, французского и т. д. империализма или же австро-венгерское, германское, французское, английское и т. д. правительства». Не пряча правящие круги царской России за вынужденным в прошлые времена «и т. д.», я следую примеру Полетики и прошу читателей помнить об этом.

Именно пример Первой мировой войны, которую развязала горстка людей, обладавших почти неограниченной властью, показывает, что, говоря о вине или ответственности Германии или Франции, России или Англии, мы имеем в виду не страны и тем более не народы, которым не нужна братоубийственная бойня, но только их правящие круги. С них и спрос. Возможность войны определяется сложной совокупностью политических, экономических, социальных и даже культурных процессов. Неизбежной её делают конкретные люди, которых в данном случае можно перечислить практически поимённо.