Первая зорька

КАМЕННЫЙ ОСТРОВ

Озеро Соленое начиналось сразу же за деревней. Оно имело форму широкой подковы, один конец которой упирался в поросшую соснами скалистую гряду, а другой терялся в болотах, постепенно переходящих в луга. Сквозь удивительно прозрачную воду озера можно было разглядеть колеблемые течением длинные бурые травы и стайки серебристых чебаков или мелких полосатых окуней. Говорили, что на середине глубина Соленого достигает двадцати метров. В непогоду по нему ходили высокие пенистые волны, а вода приобретала какой-то мутный серый цвет — вероятно, со дна поднимался ил. Южная часть озера, густо заросшая тростником, представляла собой хорошее укрытие для водоплавающей птицы. Здесь охотно гнездовали кряквы, чирки и чернеть, а осенью во время перелета ненадолго задерживались гуси и северные утки.

Я приехал сюда в конце августа порыбачить и поохотиться. В промежутках между этими занятиями вместе с деревенскими ребятишками ходил за грибами и ягодами, лазил на прибрежные скалы, чтобы оттуда, с высоты нескольких десятков метров, полюбоваться озером и синеющими вдали горами.

От ребят я знал, что на Соленом есть небольшой скалистый остров, называемый Каменным, и возле него хорошо ловится крупная рыба. Мне давно хотелось побывать на Каменном, но все как-то не приходилось.

Однажды я выехал половить на дорожку щук. Захватил с собой ружье, хотя охотиться тогда не собирался.

Очень скоро мне удалось поймать щуку килограмма на три. Следом за ней попался крупный окунь. Затем поклевки прекратились. Намотав бечеву дорожки на левую руку, я не спеша греб и любовался спокойной гладью озера. В нем, как в зеркале, отражались ближние тростники и покрытые лесом скалы. Незаметно отъехал довольно далеко от деревни. Внезапно бечева резко натянулась, и я почувствовал характерный тупой удар. Взяла щука. Прежде чем она попала ко мне в лодку, пришлось немало с ней повозиться. А когда борьба с хищником закончилась, я увидел, что озеро потемнело. Порыв ветра пробежал по воде, покрывая ее мелкой рябью.

Я посмотрел на небо: все оно затянулось хмурыми облаками, скрывшими за собою солнце. «Быть грозе», — подумал я, и тут же, как бы в подтверждение моей догадки, упало несколько холодных крупных капель. Я стал оглядываться в надежде отыскать подходящее место, где можно укрыться и переждать непогоду.

До самого горизонта расстилалась водная гладь, волнуемая ветром. Пенистые барашки то и дело вскипали на гребнях волн. С каждой минутой ветер усиливался, срывал хлопья желтой пены и уносил их вдаль. С трудом управляя суденышком, я старался определить, куда выгоднее держать направление и где скорее можно найти подходящее место для причала. В путанице серых облаков сверкнул ослепительный зигзаг молнии, оглушительно треснуло над головой, раскатился первый удар грома. За ним последовал другой, третий… Пошел сильный дождь. Я потерял ориентировку: сквозь частую пелену дождя невозможно было разглядеть берегов. Греб наугад, изо всех сил налегая на весла, чтоб держать лодку по ветру. Большие волны швыряли ее из стороны в сторону, то поднимая на высокий гребень, то стремительно сбрасывая в провал. Каждую минуту лодка могла перевернуться. А молнии вспыхивали одна за другой, разрезая небо. Не успевал затихнуть один раскат грома, как его нагонял другой, сливаясь в сплошной гул.

Вдруг впереди я увидел выступающее из воды нагромождение камней. «Верно, это и есть Каменный остров, о котором мне говорили. Попробую укрыться на нем». И тут же мелькнула тревожная мысль: «А что, если лодку разобьет о камни?». Но я отогнал страх, повернул плоскодонку и налег на весла. С трудом удерживая суденышко в нужном направлении, я, наконец, пристал к островку и только тогда почувствовал, что окончательно выбился из сил. Выскочив на берег, втянул лодку и огляделся. Каменный остров оказался действительно небольшим: в длину около двухсот метров, а в ширину не более ста. Кое-где виднелись редкие кусты и отдельные невысокие березки. Подходящего укрытия от непогоды — никакого.

Я перевернул лодку и залез под нее. Теперь ни вода, ни ветер меня не доставали. Утешал себя тем, что дождь скоро прекратится, но надежды меня обманывали.

Раздумывая о своем положении и досадуя, что вовремя не заметил перемену погоды, я полез в карманы за папиросами. Внезапно совсем близко послышался гусиный крик.

Через небольшую щель между камнями и бортом лодки я увидел двух крупных птиц. Они летели тяжело, над самой водой, часто и коротко взмахивая большими крыльями. Гуси опустились на берег неподалеку от лодки и внимательно осмотрелись. Лодка, вероятно, не возбудила у них подозрений. Тихо переговариваясь, гуси отошли к нависшей каменной глыбе и укрылись под ней.

Так близко видеть этих осторожных птиц мне еще не доводилось, и я порадовался счастливой случайности понаблюдать за ними. «А ведь у меня с собой ружье, — вспомнил я. — Одним зарядом можно с такого расстояния уложить обеих птиц и завладеть завидной добычей». Но какой уважающий себя охотник станет стрелять гусей, волею случая оказавшихся рядом. Это очень смахивает на браконьерство. Да и сам выстрел, слишком уж легкий, не представляет спортивного интереса.

Птиц, как и меня, застигла в пути непогода. Как и я, они, утомленные, обрадовались возможности укрыться на Каменном острове. Значит, мы товарищи по несчастью. Значит, выстрел будет не просто жестокостью, но и предательством.

А гуси, продолжая негромко гоготать, стояли под камнем и разбирали клювами намокшие перья.

…Часа через два дождь прекратился. Гуси с радостным криком поднялись в воздух.

Я тоже вылез из-под лодки, с наслаждением разминая отекшие от неудобного лежания ноги, и долго еще смотрел вслед улетавшим птицам, пока они не превратились в маленькие точки.

НА ОЗЕРЕ ДУВАНКУЛЬ

Второй час наша «Победа» мчится по гладкому тракту в сторону Еткуля. В машине нас четверо: корреспондент центральной газеты Антон Михайлович Поляков, старый коммунист, ныне пенсионер, Павел Дормидонтович Макаров, шофер Алексей Дорогин и я.

Едем на знаменитое озеро Дуванкуль на несколько дней. Настроение у всех приподнятое, как это всегда бывает в ожидании предстоящей охоты. Разговариваем о самых различных вещах, шутим, рассказываем анекдоты. Особенно разошелся старик Макаров. Он вспоминает свою молодость, «дела давно минувших дней», прошлые удачные охоты — и так и сыплет шутками и прибаутками. Его любимое выражение: «Забодай тебя комар». Эти три слова он произносит с разной интонацией, и каждый раз они получают новый смысл.

— Ах, горе-охотничек, забодай тебя комар, — добродушно-ласково говорит он корреспонденту, когда тот вдруг обнаружил, что половину заготовленных патронов оставил дома. И это звучит, как сожаление и сочувствие.

— Куда лезешь, забодай тебя комар! Влево, влево сворачивай! — кричит Павел Дормидонтович Алексею, повернувшему не на ту дорогу, и это уже похоже на угрозу.

За стеклами «Победы» мелькают поля с еще не убранным овсом, березовые перелески, деревни, встречные автомашины. Серая, похожая на золу пыль висит над дорогой. Порой облака пыли становятся настолько плотными, что впереди ничего невозможно разглядеть. Тогда Алексей останавливает машину и ждет, чтобы пыль хоть немного улеглась.

Минуем районный центр Еткуль, сворачиваем на проселочную дорогу, проезжаем последнюю деревушку со странным и звучным названием Жуковаровка, и вот уж виден Дуванкуль — сплошное море желто-зеленого тростника. На берегу озера среди высоких берез прячутся два домика. Это охотничья база. Здесь живут заведующий хозяйством, егерь и еще несколько человек. А вот и «гостиница» для приезжих — светлый и просторный дом с верандой, разделенный на несколько комнат.

Нас встречает заведующий хозяйством — плотный мужчина в годах, с пышными совершенно седыми усами. Говорит он неторопливо, мягким, с хрипотцой голосом. Макаров знает его давно, здоровается с ним по-приятельски, показывает разрешение на право охоты и пользование лодкой.

— Мотор-то есть, — говорит заведующий хозяйством, сильно напирая на букву«о», — только вот работает худо…

— Как это «худо»?! — передразнивает его Павел Дормидонтович и с угрозой добавляет: — Сам будешь тянуть наши лодки, забодай тебя комар.

Идем к берегу озера. Погода отличная. Небо необычайной голубизны, солнце припекает, как в июле, хотя уже вторая половина сентября. Слабый теплый ветерок лениво перебирает метелки высокого тростника. В косых лучах солнца нестерпимо блестит спокойная гладь воды. На вешалах вдоль берега растянуты для просушки сети. В стороне из других сетей двое рыбаков выбирают крупных золотистых карасей и бросают их в ведра. Непомерно толстый кот лежит, растянувшись, на опрокинутой вверх днищем лодке. Полуприкрытыми глазами он лениво следит за прыгающими в ведрах рыбами.

Алексей Дорогин возится с подвесным мотором, а мы выбираем себе лодки, шесты, весла. Лодок много, на любой вкус: большие и малые, узкие и широкие, потемневшие от времени и многократного смоления и совсем новые, недавно покрашенные. В лодки настилаем сухого тростника, укладываем рюкзаки, чучела, ружья. Алексей проверяет и регулирует мотор, наливает в бутылки запас бензина.

Наконец все готово. Наши лодки одна за другой входят в узкий проход между тростниками. До открытой воды, которую здесь называют «морем», двигаемся на веслах и с шестами. Дальше рассчитываем на мотор. С его помощью надо преодолеть около десяти километров чистой воды до противоположного берега. Там есть залив Синие воды, где и будем охотиться.

Идти на шестах трудно, вода в Дуванкуле сильно прибыла, и шест едва достает дно. Старик Макаров не зря выбрал себе двухвесельную лодку. Теперь он посмеивается над нами и быстро плывет впереди. У нас только кормовые весла, и мы не можем за ним угнаться.

— А ну, охотнички, поднатужтесь! — кричит Павел Дормидонтович. — А ну, веселей, веселей, забодай вас комары. Не отставать от старика! Нажимать!

Путь к «морю» указывают высокие шесты с красными флажками. Проходим последние метры тростниковых зарослей, и вот перед нами открывается чистая вода. Она тянется далеко на юг, а справа и слева видны тростники. На противоположном берегу синеет далекий лес. Отплываем еще несколько метров и начинаем связывать лодки в караван. Я подаю цепь Дорогину, он прикручивает ее к корме своей лодки, а за мою лодку прикрепляет проволочный трос Макаров. Замыкает караван Поляков. Через несколько минут он кричит:

— Гото-о-о-во! Пое-ехали!

Алексей заводит мотор, и его лодка вырывается вперед. Толчок — и моя лодка следует за ней, тянет остальные. Макаров кладет весла на борта и густым басом запевает:

А солнце уже медленно склоняется к западной кромке тростников, протягивая по воде широкую сверкающую дорожку. По-прежнему на небе ни облачка, по-прежнему спокойная водная гладь, по-прежнему тихо вокруг — и только мотор на лодке Дорогина мерно отстукивает: та-та-та-та.

«Море» переплываем за полтора часа. Солнце успело скрыться; становится темно. Я заплываю в ближние тростники, устраиваюсь возле небольшого плеса. Справа от меня останавливается Антон Михайлович, Алексей и Макаров отплывают дальше. Их голоса постепенно замирают.

Зорко оглядываю небо и воду, но уток не видно. Сумерки плотнеют. На западе догорает последняя розовая полоска зари. Крупные звезды вспыхивают в разных местах небосвода. Неужели так и просижу без выстрела? Справа и слева, впереди и сзади все время неумолчно кричат лысухи. Слышно, как они плещутся, хлопают крыльями, но ни одна не выплывает на плесо.

Внезапно из-за тростников, свистя крыльями, вылетает стайка крупных уток, тянет на меня. Делаю два выстрела и вижу, как две птицы падают в воду. Гоню туда лодку и достаю уток. Это кряквы.

До меня долетают звуки редких выстрелов товарищей. Потом слышу призывный крик Полякова, отвечаю ему и спешу навстречу. Плывем в сторону косы, отделяющей Синие воды от озера. У корреспондента тоже результат неважный: один чирок.

В темноте пробираться среди тростников еще труднее. Замечаем вдали пляшущую красную точку и направляемся к ней. Красная точка быстро растет, превращается в костер. Вот уже видны фигуры двух человек. Это Павел Дормидонтович и Дорогин жгут сухой тростник. Вечером птица летает плохо — таково мнение всех.

— Утро вечера мудренее, — говорит Макаров. — Давайте, братцы, закусим.

Из рюкзаков извлекаются хлеб, помидоры, огурцы, колбаса, яйца. Павел Дормидонтович достает объемистую фляжку, наливает всем в кружки немного вина.

— После трудов праведных не грех и по махонькой… Господи, прости раба твоего Павла, — старик комично крестится, единым духом выпивает содержимое кружки и хрустит соленым огурцом.

Разговор становится оживленнее. Усиленно работают челюсти.

— Возле меня совсем не летали, — все еще переживает неудачную вечернюю зарю шофер. — Даже стволы не прогрел.

— И у меня тоже, — отзывается Макаров. — Да шут с ними, с утками, забодай их комары. Я приволье люблю, вот эдакие вечера у охотничьего костра. Нет, я стрелял, ей-богу, стрелял. Только результат: ноль-ноль…. Знаете двух дураков на свете?

Мы переглядываемся: кого старик имеет в виду?

— Не знаете? — Павел Дормидонтович хитро посматривает на нас. — Первый дурак — рыбак…

— Почему? — удивленно спрашивает Поляков. Всем нам известно, что рыбалку он любит не меньше охоты. — Почему, дядя Паша?

— А потому: рыбак ничего не видит, а ловит. Правильно? А второй дурак… — Макаров обводит нас взглядом и заканчивает: — Второй дурак — наш брат — охотник. Ничего не потерял, а ходит ищет.

…На ночь каждый устраивается в своей лодке. С озера долго еще доносятся крики уток, в темноте над нами время от времени слышен посвист крыльев невидимых птиц.

С первыми признаками рассвета мы уже на ногах. Помогаем друг другу перетащить лодки через косу в залив Синие воды, и один за другим разъезжаемся в разные стороны, условившись собраться на этом же месте в полдень.

Утром птица летит дружно. С залива Синие воды то и дело поднимаются большие стаи и тянут к «морю». Тут и чирки, и кряквы, и шилохвостки, и широконоски, и серые.

К полудню лет прекращается. Я собираю трофеи — семь уток разных пород — и гоню лодку к месту бивака. Поляков и Дорогин уже там. Шофер чистит картошку, корреспондент возится с ружьем. Об успехах спрашивать не приходится: в лодках у каждого лежат хорошие связки уток.

— А где же старик? — ни к кому не обращаясь, спрашивает Дорогин и смотрит на часы.

В самом деле, второй час, а Павла Дормидонтовича нет. Нам он известен своей аккуратностью.

— Приедет, — спокойно замечает Антон Михайлович. — Старик бывалый, что с ним случится…

Охотничий суп из уток давно готов и, кажется, успел уже остынуть. Часы показывают начало пятого, а Макарова нет. О еде никто не думает. Молчим. Наконец Алексей решительно поднимается и идет к лодке.

— Надо искать Павла Дормидонтовича. Куда он утром-то поехал?

И тут выясняется, что никто не видел, в какую сторону уехал Макаров. Где его теперь искать? Поляков предлагает одному ехать вправо по заливу, другому — влево, а третьему — прямо. Соглашаемся с его планом, так как ничего лучшего придумать не можем. Если кому потребуется помощь — условный сигнал три дублета.

Небо, еще недавно такое чистое, затянуло низко стелющимися серыми облаками. Края их клубятся, на глазах меняют очертания. Ветер дует с севера и с каждой минутой усиливается. Поверхность еще час тому назад зеркально гладкой воды залива теперь вспенена, по ней гуляют высокие волны. Я плыву на восток, тщательно осматриваю каждое плесо, каждый островок тростника. Никаких следов Макарова. А в груди растет и растет тревога, хотя очень хочется думать, что с ним ничего плохого не случилось. Проходит час, другой… До меня долетает слабый звук дублетного выстрела, за ним еще один и еще. Все сомнения отпадают, стреляет кто-то из наших, где-то далеко, позади меня. Поворачиваю лодку обратно. Волны швыряют ее, рискую то и дело зачерпнуть воды или перевернуться. Ветер приносит слабое постукивание мотора на лодке Дорогина. Значит, стрелял корреспондент, и Алексей спешит к нему.

Еду на звуки мотора, но против ветра грести тяжело, продвигаюсь медленно. Ветер то ясно доносит постукивание двигателя, то заглушает его.

А тучи, тяжелые, косматые, опускаются все ниже, из них начинает сочиться косой мелкий и холодный дождь. Упорно гребу, стараясь удержать лодку в нужном направлении и не потерять ориентировки. Начинает смеркаться. Неожиданно из-за ленты тростников показывается лодка Алексея, а за ней на буксире тянутся еще две. Становится легко на сердце: Макаров найден. На второй лодке Поляков, на третьей… На третьей человека не видно. И снова жарко, снова охватывает меня тревога.

— Где Макаров? — кричу я, привстав, но товарищи не слышат меня. «Павел Дормидонтович в одной из этих лодок», — решаю я и изо всех сил гребу им наперерез.

Ночь. В тростниках заунывно свистит ветер. Дождя нет, но тучи плотные, на небе не видно ни одной звезды. Рыжие лохмы костра то прижимаются к самой земле, то упруго взлетают вверх, разбрызгивая снопы искр.

Мы сидим у костра тесным кружком, смотрим на огонь, курим и слушаем рассказ Павла Дормидонтовича.

Голова его повязана какой-то тряпкой, на ткани видны темные расплывчатые пятна.

— Я как этого бородача заприметил, затаился в тростниках. А он, подлец, сеть свою не спеша выбирает, уток из нее вытаскивает да в лодку, в лодку… Которые недавно попались, живые еще, так он им, как собака, головы надкусывает. С полсотни набросал. Все больше лысухи. Ну, я, понятно, не вытерпел, выплыл из тростников — и к нему. «Стой, — кричу, — что ж ты, подлец, делаешь!» Мужик этот, как меня увидел, растерялся сначала, а потом сеть бросил, сам за весла — и наутек. Да лодка-то у него тяжело нагружена, низко осела, еле бортом воду не черпает…

Павел Дормидонтович выхватил горящую ветку из костра, раскурил погасшую папиросу.

— Я тут, старый дурак, тоже маху дал. Ослеп от ярости и того не увидел, что он мужик здоровый. Пру к нему напролом, ругаю на чем свет стоит. Он-то сообразил, что дело дрянь, остановился… А дальше и рассказывать неохота. — Макаров помолчал. — Сшиблись наши лодки, я к нему тянусь, а зачем, сейчас и сам понять не могу. Взмахнул он веслом, не то лопаткой да по башке меня и хряпнул. Успел, однако, и я его кулаком в морду двинуть. Дальше что-то — не помню… Вот и вся история.

— А дальше было вот что, — говорит Поляков и начинает рассказывать, как он сначала увидел плавающих на плесе мертвых уток, чему немало удивился, потом нашел и лодку Макарова неподалеку. Павел Дормидонтович был без сознания. Корреспондент дал условный сигнал, вызывая нас на помощь. Браконьер к тому времени, видимо, успел уже далеко уплыть. Его не было видно.

— Я этого шкурника все равно найду, — с угрозой кричит Макаров. — Из-под земли вытащу. Помирать спокойно не буду, если не поймаю и к ответу не представлю. Вот из-за таких у нас с каждым годом и птицы все меньше. Им народного добра не жаль, лишь бы кошелек набить. Вернемся на базу, всех на ноги подниму.

К утру ветер стих, и небо очистилось от туч. За ночь Павел Дормидонтович отлежался и, не обращая внимания на наши уговоры, тоже поехал на зарю.

Сегодня утки летят редко, небольшими стайками, парами, а больше — в одиночку. Погода опять начинает портиться. Пока нет большой волны, торопимся вернуться на базу — в сильный ветер переплыть «море» будет нелегко. Опять перетаскиваем лодки волоком через косу, отделяющую залив Синие воды от озера. Обратная дорога после охоты всегда утомительна и скучна. Сказывается усталость, недосыпание, впечатлений уже накопилось много, и все, что видишь потом, воспринимается слабо, без особого интереса. Мы торопимся добраться до хозяйства и отдохнуть.

Долго пробираемся среди тростника, и когда, наконец, выходим на «море», облегченно вздыхаем. Волны мешают нам построить караван, но вот и эта задача решена. Мерно стучит мотор — плывем. Натруженные веслом и шестом руки отдыхают. Макаров, окончательно повеселев, снова часто повторяет свое «забодай тебя комар».

До хозяйства добираемся без приключений. Павел Дормидонтович, разыскав заведующего, подробно описывает ему всю свою историю и требует принятия всех мер для поимки браконьера.

— Не беспокойся, Павел Дормидонтович, — отвечает ему заведующий хозяйством, — поймаем. Это Митька Ветлугин. Я уж давно за ним слежу. Живет он поблизости, работает сторожем или пожарником. Времени у него много. Охотничает, рыбу сетями ловит, а потом возит в Коркино на базар. Пакостный мужик. Но ловок, шельма! Хитер, как бес. Однако, споймаем.

Забегая вперед, надо сказать, что Митька Ветлугин вскоре был в действительности задержан и судим. Поймать его помог Макаров. Старик, как и обещал, вскоре опять приехал на Дуванкуль, жил там с неделю, выследил Ветлугина и организовал его поимку.

…Закат золотит верхушки берез. В воздухе разливаются ароматы увядающих трав и поздних цветов. С веток падают желтые листья. Они медленно кружатся и тихо опускаются на землю. Над озером пролетают утиные стаи.

Мы садимся в машину, увозя с собой не только трофеи охоты, но и воспоминания о трех днях, проведенных на замечательном озере Дуванкуль.

ИВАНОВСКИЕ БОЛОТА

Что это была за деревня, я не рассмотрел, так как приехали мы ночью.

Телега со скрипом катилась по размытой недавними обильными дождями дороге. Справа и слева мелькали огоньки в домах, заливисто лаяли собаки. Где-то играла гармонь, и звонкий голос напевал знакомую песню. Мой возница, причмокивая губами, подгонял лошадь, которая ни за что не хотела бежать рысью.

— Ночевать-то у меня будете? — спросил он, не поворачивая головы.

— Да уж не знаю где, — отвечал я. — Знакомых здесь нет, а искать квартиру, пожалуй, поздно.

— Ну так и ночуйте у меня, места хватит.

Скоро телега остановилась. Из-за плетня с лаем выскочил лохматый пес. Признав хозяина, собака замолчала. Я вылез из телеги, собрал свои пожитки, перекинул за плечо ружье и направился в дом.

Просторную чистую комнату освещала электрическая лампочка под голубым абажуром. Пожилая полная женщина возилась у печки, на полу играли ребятишки.

— Здравствуйте, — сказал я, переступая порог. Женщина обернулась, ответила на приветствие, предложила стул.

Ребятишки затихли, с любопытством смотрели на меня. Один из них, постарше, подошел и нерешительно спросил:

— Дяденька, это у вас что? Ружье?

— Ружье.

— Настоящее? — глаза мальчугана блеснули. — Покажите! Дяденька, покажите!

И тотчас остальные подбежали ко мне с криком:

— Дяденька, покажите! Покажите ружье, дяденька!

— Вы чего это? — закричала мать. — Чего к человеку пристали? Вот я вас…

Детишки мигом разбежались. Я вспомнил, что в рюкзаке у меня есть конфеты, достал их и угостил ребят. Тем временем пришел хозяин.

— Тятя, — воскликнул старший, — к нам охотник пришел. Вон сидит. У него ружье настоящее.

— Знаю, — ответил отец. — Он со мной от станции ехал. Мать, собирай на стол. Гость, присаживайся.

Я не заставил себя упрашивать. Снял охотничье снаряжение, умылся, сел к столу.

Хозяйка подала ароматные щи, гречневую кашу, хлеб и кринку парного молока. За ужином мой новый знакомый расспрашивал о городских новостях, о том, что и где строят, какие машины выпускает наш завод. Потом стал рассказывать о себе, о колхозных делах. Работал он комбайнером. Весной артель закупила в РТС восемь тракторов и пять комбайнов. Сеяли нынче на своих машинах, и это много лучше, чем когда поля обслуживала МТС. Пшеницу уже убрали, на днях будут убирать овес. Этим летом колхоз построил семилетнюю школу и клуб.

За разговором мы просидели довольно долго.

— Однако, вам и отдыхать пора, — сказал хозяин. — Вставать-то, поди, рано будете?

— Часов в пять, — ответил я, поднимаясь из-за стола. — Я в сарае переночую. Сено там есть?

— А что не в избе?

— Да так уж привык летом на воле спать.

Хозяин проводил меня в сарай, бросил на сено тулуп, от которого сразу запахло кислой овчиной, и, пожелав спокойного сна, ушел.

Было тихо. Только за стенкой шумно жевала лошадь и время от времени фыркала. Сняв сапоги, расстегнув ремень, я лег и быстро заснул.

По старой привычке поднялся в шестом часу. Сквозь щели сарая проглядывали лучи солнца. Во дворе беспокойно кричал петух, ему вторили потревоженные кем-то куры.

Сборы отняли немного времени. Скоро я уже шагал проселочной дорогой в сторону небольшой реки, окруженной болотами. Там рассчитывал поохотиться на дупелей и бекасов. Конечно, без собаки такая охота малоинтересна, но что же сделаешь — после того, как погиб Люкс, я все еще не нашел хорошей собаки.

Я шел краем поля, вспоминал прошлые охоты, такие же тихие сентябрьские утра; не было уже ярко-синего неба, поблекла и опустилась трава, желтела листва берез, а вода в ямах и выбоинах затягивалась ржавчиной.

Мне попалась неширокая канава. По ней с тихим журчанием бежала мутная вода. Канава тянулась к реке. Обходить ее не было смысла. Я прикинул на глаз расстояние. «Эх, была не была, попытаюсь». Разбежался и перемахнул на ту сторону. Почти сразу же за канавой начались кочки, а между ними изредка поблескивали маленькие лужицы. Сняв с плеча ружье, я зарядил его и, путаясь в густой траве, стал обходить болото. Встретил еще одну канаву и тоже перепрыгнул ее. «Какой черт их тут накопал, — сердито подумал я. — Хотя бы бревешко где перекинули».

Справа, ближе к реке, потянулись кусты тальника, изредка встречались одинокие чахлые березки да гнилые пеньки. Вероятно, не так давно здесь тоже стоял лес. К моему удивлению, над болотом не взлетали ни полосатые дупеля, ни юркие бекасы.

Я обошел большую часть болота и ни разу не выстрелил. Между тем солнце успело подняться высоко и начинало изрядно припекать. Неподалеку заманчиво поблескивала речка. Кусты обступили ее со всех сторон, ветками касаясь воды. Речка была неширокая, тихая и приветливая. На том берегу появились две сороки, сели и громко застрекотали. Казалось, они посмеиваются надо мной: вот, мол, смотрите, охотник-неудачник идет. Я погрозил им ружьем, и длиннохвостые трещотки моментально улетели.

Было досадно: все, что мне рассказывали об этих местах, оказалось неправдой. «Стоило ли ехать в такую даль, чтобы посмотреть на двух сорок!.. А может, я не туда попал, может, по соседству есть другие болота? Рано отчаиваться, надо походить еще».

Я сел на пенек и, засмотревшись на далекую синеву лесов, так задумался, что не заметил, как сзади кто-то подошел.

— Отдыхаешь? На речку нашу любуешься? Хороша она.

Передо мной стоял старик среднего роста, одетый легко, по-крестьянски. Седеющие волосы взлетали от порывов легкого ветерка, мелкие морщины густо испещрили его смуглое от загара лицо, особенно много их собралось в уголках глаз.

— А я давно за тобой слежу, — снова заговорил он. — Напрасно ноги маешь по этим местам. Сеточка-то пустая?

— Нет здесь дичи, — с досадой ответил я. — Плохое место.

— И впрямь, плохое… А есть и хорошие.

— Везде одинаково.

— Ну нет, батюшка, не везде. Ты на Ивановских болотах бывал?

— А это разве не Ивановские?

— Это, мил человек, Покровские, да к тому же еще и бывшие. Через канавки прыгал?

— Ну, прыгал.

— Так вот, мы их тут понакопали. Болота осушаем. Ты считай, у нашего колхоза под этими болотами не меньше тысячи гектаров. Пропадает землица. А вот осушим, и часть под покосы пойдет, а остальное распашем. Соображаешь теперь? У кого целина была, те за ее счет посевы подняли. А нам что делать? У нас целины нет. Думали, думали, и вот, додумались. Ну, а раз не стало болота, не стало и птицы здесь, ушла она в другие места.

— Вот тебе раз! Значит, я и в самом деле попал не туда, куда собирался.

Старик усмехнулся:

— Оно понятно, охотникам теперь здесь делать нечего, а раньше тут охота была знаменитая. Да ведь если по правилам рассудить, что важнее: хлеб сеять или утей да куликов стрелять? Поохотиться можно и в других местах. Вот, к примеру, Ивановские болота. Версты три до них осталось. Дичи там нынче развелось… тьма!

То ли голос его мне понравился, то ли наружность, но старик сразу расположил к себе. Я угостил его папиросой, и мы разговорились.

— Почему же те болота называются Ивановскими?

— Уж и не знаю, как тебе объяснить… У нас здесь каждая третья семья — Ивановы. И деревня Ивановской называется, а по ней, стало быть, и болото.

— Не покажешь ли дорогу туда, отец?

— Отчего не показать, можно.

Старик долго пояснял, как найти Ивановские болота, а потом сказал:

— Да я лучше сам пойду с тобой, а то опять не туда забредешь.

И мы пошли. «Почему это у нас часто встречаются такие деревни, где половина жителей — однофамильцы? — думал я. — Неужели все родственники?» Вспомнилось начало слышанной где-то шуточной песни:

— Как тебя зовут, отец?

— Меня-то? Серафимом.

— А фамилия?

— Ивановы мы.

Задумавшись, я не слышал, что рассказывал мой спутник.

— Стой, — сказал Серафим. — Видишь мелкие кустики? Стало быть, там и начинаются Ивановские болота.

— Спасибо за услугу. Да ты, Серафим, подожди меля. Потом чайку попьем вместе.

— Коли недолго, подожду. Ну, ни пуха ни пера.

На первый взгляд место ничем не отличалось от того, где я бродил утром. Не было ничего примечательного: болото, как болото, за ним тянулось поле, а вдали рисовалась зубчатая полоса леса. Но не прошел я и полсотни шагов, как из-за кочки вылетел дупель. От неожиданности растерялся и не выстрелил.

«Тетеря», — мысленно обругал я себя и едва сделал следующий шаг, как справа, резко вскрикивая, поднялся бекас. Кажется, ружье само подскочило к плечу, мушка накрыла кулика. Раздался выстрел… Птица упала в траву. Это был мой первый трофей на Ивановских болотах.

И пошло! Дупеля, бекасы вылетали один за другим — справа, слева, впереди. Такого обилия дичи давно не встречал. Я посылал вслед долгоносикам выстрел за выстрелом. «Эх, если бы с собакой сюда! — подумал я, перезаряжая ружье. — Прав был мой приятель, ведь это мечта, а не охота!»

Я прыгал по кочкам, перескакивал ямы и зорко смотрел по сторонам, примечая вылетавших куликов. От излишней поспешности случалось и промахнуться, где казалось, что бьешь наверняка.

…Охота прервалась неожиданно: в патронташе не осталось ни одного патрона. «Ну что ж, хорошего понемногу, а горького не до слез, — усмехнулся я и не спеша направился к тому месту, где оставил Серафима. — Что-то он теперь скажет насчет сетки?»

Старик издали заметил меня. Он разложил небольшой костер и сидел возле него. Над огнем висел котелок с водой.

— С полем! — сказал Серафим вставая. — Что я говорил? Славное место. Наши Ивановские болота по всему району славятся. Ишь ведь как сетку-то раздуло. А я слушаю, слушаю, стреляешь прямо без передыху.

Старик заварил чай, я достал из рюкзака провизию, и мы принялись закусывать. Приятно было сидеть в тени кустов, чувствуя легкую усталость во всем теле, и маленькими глотками пить горячий ароматный чай. Потом я предложил папиросы, но Серафим отказался.

— Мой-то самосад покрепче будет. Отведай.

Он свернул из газеты козью ножку, выхватил из костра уголек и, перекидывая его с ладони на ладонь, прикурил. Чтобы не обидеть старика, я тоже завернул самокрутку, похвалил его табак.

Вдруг Серафим спохватился:

— Да что же я засиделся, болтаю с тобой. На пасеку пора. Приходи ко мне, чаю с медом отведаешь. Я охотников уважаю. Сам раньше-то любил походить с ружьишком. Меня, бывало, хлебом не корми, а на охоту позови. И не столько стрелял, сколько по лесам да полям ходил. Чего только не насмотришься. А потом вот в прорубь угодил, ногами ослаб, и кончилась охота… Так ты приходи на пасеку-то.

— Спасибо, будет время — приду.

Солнце, пройдя зенит, опускалось к западу. Собрав свои вещи, я простился с Серафимом и, не торопясь, зашагал к деревне.

ПИСЬМО ИЗ МОСКВЫ

Слышу громкий треск будильника. Я знаю, что сейчас четыре часа утра, что надо вставать, одеваться, а потом шагать по дороге добрый десяток километров к соседнему озеру, чтобы успеть на утренний утиный перелет.

Но вставать не могу. Накануне я поздно лег, и даже заманчивые картины предстоящей охоты не оказывают обычного действия. «Вздремну еще часок, — решаю я, укрываясь с головой одеялом, — все равно успею, теперь светает поздно».

Будильник замолкает, и в комнате снова становится тихо. Но вот слышатся легкие осторожные шаги. У кровати они замирают, и до меня долетает глубокий вздох. Мне совсем не хочется знать, кто это стоит возле кровати и вздыхает. Новый вздох снова раздается над самой моей головой, а затем я чувствую, как кто-то медленно стягивает одеяло.

Я не открываю глаза, стараюсь придержать сползающее одеяло, но тотчас же лица моего касается что-то влажное и холодное. Я вскакиваю и вижу: возле кровати стоит Люкс и виновато смотрит на меня, помахивая пушистым хвостом.

— Тьфу ты, безобразник! — выругался я.

Убедившись, что я проснулся, сеттер тихо и радостно повизгивает. «Извини, хозяин, — говорит его взгляд, сам знаешь, пора собираться». Я грожу собаке пальцем и начинаю одеваться. Люкс обиженно отходит в сторону.

И так бывает каждый раз, когда надо рано отправляться на охоту. Сеттер отлично знает, для чего звонит будильник, и если я не услышу звонка — он все равно не позволит проспать. В конечном счете я только благодарен за это своему четвероногому другу. Без его мягкого, но настойчивого вмешательства я, вероятно, пропустил бы не одну утреннюю зарю.

— Мошенник, — браню я его, — выспаться не даст. Дрянь собака, продам собаку.

Но «дрянь-собака» все понимает в обратном смысле и всем своим видом выражает довольство, восторг. Люкс носится по комнате, кружится на месте, пытается лизнуть меня в лицо или руку.

Все у нас приготовлено с вечера, и потому сборы заканчиваются быстро. Завтрак мой и Люкса отнимает не более пяти минут. Осторожно проходим через комнаты, стараясь не уронить что-нибудь и не разбудить домочадцев.

Кухонные окна не прикрыты ставнями, и виден серый мрак начинающегося осеннего утра. В стекла мерно барабанит дождь. Вода косыми струйками стекает вниз. Осенний дождь — мелкий и холодный — вещь малоприятная. Но кого из охотников может остановить такая мелочь?

Мы выходим из дома и шагаем по спящим улицам города. Сквозь частую сетку дождя тускло мерцают электрические лампочки в защитных шарах. Люкс и я — хорошие ходоки. Расстояние до озера мы проходим точно за полтора часа, как по расписанию.

Сеттер бежит впереди, иногда останавливается возле камня или придорожного столба, обнюхивает его, пропуская меня, а потом быстро нагоняет.

Город уже давно позади. Дорога тянется среди полей, сворачивая то вправо, то влево. В ямах уже успела скопиться вода, и при каждом неосторожном шаге брызги летят в лицо. Дождь не перестает, но и не усиливается. «Ранний гость — до обеда, поздний — до утра», — вспоминаю я народную поговорку.

Десять километров пройдено. Вот и озеро Кошкуль. Тихо шумят прибрежные тростники. От воды поднимается редкий туман, и, относимый ветром, он уплывает в сторону. Медленно начинается рассвет.

Берег здесь покрыт кочками. Подоткнув полы плаща, прыгаю с кочки на кочку, пробираюсь к тому месту, где у меня стоит небольшой и незаметный для постороннего глаза скрад из веток, соломы и тростника. Сеттер шлепает по воде где-то за тростниками. Переход по кочкам требует немало ловкости, поскользнешься — примешь холодную ванну, а то и вообще не выберешься без посторонней помощи.

Найти скрад на маленьком острове помогают метки — завязанные узлом стебли тростника. В нем сухо и уютно. Есть небольшая железная печурка, складной стульчик, из душистого сена устроена постель. Несколько отверстий по бокам и впереди служат одновременно и бойницами и окнами. Перед островком широкое плесо, на которое часто опускаются утиные стаи.

Я вынимаю из чехла ружье, собираю его, заряжаю, и кладу перед собой открытую коробку с патронами. Люкс ложится у ног, смотрит на меня умными глазами. На охоте он ведет себя серьезно и не позволяет никаких выходок. Знает, что тут не до шуток.

Удобно устроившись на складном стульчике, я смотрю в отверстие скрада. На воде покачиваются резиновые утиные чучела: несколько хохлатых чернетей и красноголовых нырков. Чуть поодаль плавают два чучела кряковых уток и три чирка.

Небо заметно светлеет, и дождя почти уже нет.

Первая стайка уток, как это часто бывает, появляется неожиданно из-за противоположных тростников и летит влево от меня. Едва успеваю поднять ружье и сделать выстрел. Ближняя птица перевертывается в воздухе и смачно шлепается в воду. Не ожидая команды, Люкс бросается к ней и скоро приносит в скрад крупного крякового селезня. Положив птицу, он занимает свое место: «Я свое дело сделал, очередь за тобой, хозяин».

Утки поднимаются хорошо. То и дело проносятся стаи кряковых, чернети, стремительно разрезая воздух, летят чирки. Завидев чучела, птицы изменяют направление полета и сворачивают к моему островку. На осенней охоте чучела тоже могут сослужить хорошую службу.

Я доволен охотой. Шесть уток разных пород уже лежит в скраде, но Люкс работу свою еще не закончил.

Последним он приносит селезня-широконоску. Я мельком взглядываю на птицу и уже хочу бросить ее к другим, но тут замечаю на правой лапке какой-то странный предмет.

Положив селезня на колени, я начинаю осматривать лапку. Вижу широкое кольцо, по всей вероятности, алюминиевое. Я пытаюсь разобрать буквы, нанесенные на нем, — тщетно.

Охотничьим ножом пробую соскоблить присохшую кое-где грязь, но, боясь повредить уцелевшие буквы, я тут же отказываюсь от своей затеи, хотя желание узнать, что написано на кольце, не давало покоя.

Собрав свои вещи и уложив уток в рюкзак, я зову Люкса, и мы трогаемся в обратный путь. Всю дорогу я думаю о кольце. Кто, когда, в какой стране окольцевал убитую мной широконоску? Что птиц кольцуют во многих странах, я знал давно. Занимаются этим люди, изучающие жизнь птиц. Научные работники наших заповедников, биологических станций и охотничьих хозяйств систематически проводят кольцевание различных пород птиц и выпускают их на волю. Затем в бюро кольцевания поступают сообщения из разных районов страны и даже из других государств: убита или найдена погибшей такая-то птица, в такое-то время, в такой-то местности, номер кольца такой-то. Эти сведения помогают ученым выяснить, где останавливаются на гнездование птицы, где они зимуют, какими путями совершают свои перелеты и многое другое.

…Дома я снимаю с лапки селезня кольцо, осторожно промываю его в теплой воде и с помощью сильного увеличительного стекла начинаю рассматривать надпись. Я аккуратно переписываю на бумагу буквы. И вот что получается: «Wadarasa… 43… Dhar…»

Я отсылаю письмо в Москву, в бюро кольцевания птиц. В сопроводительном письме сообщаю, где, когда и при каких обстоятельствах добыл селезня-широконоску, и прошу ответить на интересующие меня вопросы.

Проходит около месяца. Как-то я возвращаюсь с работы, и жена говорит мне:

— Там, на столе, письмо из Москвы. Наверное, то, которое ты все время ждешь.

Голубой почтовый конверт, действительно, из бюро кольцевания. Научные сотрудники пишут, что в Индии, в городе Дар, было окольцовано двести уток различной породы. Одна из них и попала под мой выстрел.

Большой и трудный путь проделала широконоска, прежде чем попала к нам, на Южный Урал. Тысячи километров пролетела она над просторами Индии и Советского Союза. Что она видела во время своего долгого пути? Наверное, селезень побывал там, где стоят чудесные пагоды и дворцы, построенные тысячи лет назад, где на многие километры тянутся таинственные джунгли с диковинными птицами и зверями. А потом он летел над полями и лесами, над городами и селами нашей страны, видел грандиозные новостройки, созданные руками советских людей, летел над степями, превращенными в плодородные нивы.

Я с трудом отрываюсь от грез, охвативших меня. Достаю фотографию селезня-широконоски и долго разглядываю ее…

С этого памятного случая я внимательно осматриваю каждую добытую на охоте птицу.

ЛИСТЫ ИЗ БЛОКНОТА

В СУББОТУ вечером, накануне открытия осеннего сезона охоты, я с товарищем сел в пригородный поезд Челябинск — Шумиха. Ехали до станции Каясан. Оттуда по знакомой дороге направились к небольшому, почти сплошь заросшему тростником, озеру Улянды. За последние годы озеро сильно высохло, и птицы на нем было мало. Решив, что делать здесь нечего, мы пошли на соседнее глубокое и неприветливое озеро с пугающим названием — Могильное.

На том берегу, где тянется узкая полоска березового леса, заночевали, а с рассветом начали охоту. Моему товарищу посчастливилось найти лодку. Он забрался в тростники, а я пошел берегом.

Самые худшие предположения оправдались: обойдя вокруг озера, я не сделал ни одного выстрела.

Было десять часов утра. В полдень обещал вернуться к месту бивака товарищ. Времени еще оставалось достаточно, и я, немного отдохнув, пошел на Кочковатик — болото, раскинувшееся поблизости, за бугром.

Каждый охотник знает, как утомительно ходить по болоту. Но у Кочковатика имелось преимущество: устал — садись на любую кочку, покрытую пышным султаном осоки, и отдыхай. Отдохнули ноги, иди дальше, пока опять не устанешь. Обычно я выбирал какое-нибудь небольшое плесо и садился недалеко от него на кочку. Маскироваться не надо — осока и тростник укрывали надежно. Вот только стрелять приходилось с таким расчетом, чтобы птица падала обязательно на чистую воду. А если свалится среди кочек — ни за что не найдешь. И еще одно преимущество было на Кочковатике: ровное, невязкое дно и небольшая глубина. В длинных резиновых сапогах я исколесил его во всех направлениях и ни разу не зачерпнул воды.

В тот день походил я по болоту, обшарил все большие плеса, но не встретил ничего достойного выстрела. Присел на кочку, выкурил папиросу и пошел дальше. Только сделал несколько шагов, неподалеку из травы поднялись две вороны. «Надо посмотреть, что они там делали», — подумал я, направляясь к тому месту. Внезапно над одной из кочек взметнулась большая бурая тень. Это болотный лунь, заслышав мои шаги, торопливо удирал прочь.

Я вскинул ружье к плечу и выстрелил по хищнику. Пернатый разбойник затормозил полет и, не складывая крыльев, описывая круги, упал поблизости. Когда я подошел к птице, она была уже мертвой. Я отыскал то место, откуда вылетел хищник, и увидел на траве остатки кряковой утки. Стало понятно и присутствие ворон: они ждали объедков со стола своего крылатого собрата.

Хорошо бы привезти луня домой, но таскать такую птицу не хотелось, и я ограничился тем, что отрезал крылья и лапы, а остальное выбросил.

Первый день охоты для меня закончился полной неудачей. Товарищу тоже не повезло: он убил одну молодую чернеть. Ее мы сварили на ужин.

Ничего не изменил и следующий день. Утро выдалось хмурое, ветреное. Над серединой Могильного перелетали небольшие табунки, но подобраться к ним было невозможно, а к берегу они не приближались, несмотря на довольно сильную волну.

Товарищ опять забрался на лодке в тростники, а мне ничего не оставалось, как бродить по берегу и окрестным болотам. Заглянул еще раз и на Кочковатик. И вот, когда я подходил к месту, где вчера убил луня, из кочек взлетела крупная птица. В ней не трудно было распознать самого зловредного хищника — ястреба-тетеревятника.

Слишком поздно заметил меня ястреб. Этому, видимо, способствовал ветер — он дул в мою сторону и заглушал шаги. Выстрел оказался удачным, и хищник упал почти туда же, откуда вылетел.

Но самое интересное заключалось в том, что ястреб, оказывается, терзал тушку застреленного мною вчера луня. Наверное, трудно ему жилось в последнее время, если не побрезговал своим собратом-лунем.

Крылья и лапы ястреба я тоже отрезал и положил в рюкзак.

Стал накрапывать дождь. Все небо затянули низкие мутные тучи. Надеяться на хорошую погоду было нечего, на удачную охоту тоже. В тот же день мы вернулись в город. Мне и раньше случалось возвращаться домой без трофеев или, как говорят охотники, «попом». И надо честно признаться — приятного в этом ничего нет: товарищи, родственники и просто незнакомые люди, увидев охотника без дичи, иронически улыбаются, задают каверзные вопросы, в шутливой форме выражают свое соболезнование неудачнику. Но в этот раз я не испытывал неприятного чувства и огорчения по поводу неудачной охоты. Убиты два хищника, два злейших утиных врага. А это совсем не плохо. Отличные трофеи!

ЮРКИЙ болотный долгоносик всегда вылетает неожиданно, с резким скрипучим криком, от которого невольно вздрогнешь и, пока хватаешься за ружье, — время для верного выстрела упущено. Летит кулик не прямо, а с неожиданными поворотами. Это затрудняет стрельбу. Вдобавок ко всему: бекас — птичка-невеличка, попробуй-ка, попади в него.

Знатоки ценят болотного кулика выше всякой другой птицы за его нежное, вкусное мясо. Недаром бекаса издавна называют королевской дичью.

Но после того, как не стало Люкса, я забросил бекасиную охоту: без четвероногого помощника ничего не сделаешь.

А вот недавно привелось пострелять бекасов и без Люкса. Дело было в начале сентября. Неожиданно погода резко изменилась. По ночам температура падала ниже нуля, и вода в лужах покрывалась тонкой ледяной коркой.

Вечером зашел ко мне товарищ и предложил поехать с ним на Улянды за утками.

— Птицы там нет, — возразил я. — Нынче два раза ездил на это озеро. Пусто.

— Было.

— Что было?

— Пусто было. А сейчас утки есть. Летом их местные охотники распугали, и на Улянды никто не стал заглядывать. Теперь снова птица с дальних озер пришла. Спокойно ей там, никто не тревожит. Поедем, не пожалеешь.

На другой день мы были на Уляндах. Предложение моего товарища полностью оправдалось. На озере действительно собралось много кряквы и чирков. Изредка попадала широконоска и свиязь. Охотились мы хорошо, но по ночам сильно мерзли. Спали в копнах сухого тростника, который не защищал от холодного пронизывающего ветра. Часто просыпались и, чтобы согреться, бегали по маленькому островку, на котором расположились.

На третий день товарищ сказал:

— Отстреляем вечернюю зорьку — и домой.

Что ж, домой так домой. Признаться, мне тоже надоело бегать ночами по островку вместо того, чтобы спать. К тому же и патронов оставалось мало, кончались продукты.

На вечернюю зорьку я устроился посреди небольшого болота на островке размером в обеденный стол, заросшем высокой травой с белыми пушистыми цветами. Я поставил чучела, залез в гущу травы, срезал лишние стебли, чтобы иметь хороший обстрел, и стал ждать.

Прошло около часа. Ни одна живая душа не появлялась. Потом, наконец, довольно высоко пролетела пара свиязей. Следом за ними стремительно, «на бреющем полете», пронеслась стайка чирков и поблизости опустилась. Маленьких уточек трудно было разглядеть среди травы. Я кашлянул, и чирки взлетели. После дублета две птицы выпали из стайки. Не успели скрыться эти чирки, как над болотом закружились другие.

Пока я ждал, когда они подлетят ближе, откуда-то сбоку вывернулся бекас и сел на кочку метрах в двадцати пяти. Впервые удалось увидеть бекаса не в воздухе, а спокойно сидящим. Я забыл о чирках. Осторожно перезарядил ружье патронами с мелкой дробью, тщательно прицелился в кулика, выстрелил и попал. Едва рассеялся легкий дымок, как над водой мелькнул другой бекас, за ним — третий. Долгоносики летели с одной стороны, и все опускались на болото. Наверное, они собирались здесь на ночевку. После каждого выстрела уцелевшие бекасы с тревожным криком уносились прочь, но на смену им подлетали другие.

Быстро догорела короткая вечерняя заря. Сумерки спустились над болотом, и охоту пришлось закончить. Выйдя из своего укрытия, я зажег карманный фонарик и стал разыскивать добычу. Два чирка и десять бекасов!

Подошел товарищ.

— Ты здорово стрелял, — сказал он. — Небось много наколотил?

Я показал связку долгоносиков.

— Бекасы! А я-то думал, ты по уткам канонаду открыл.

— Что утки, попробуй бекасов настрелять без собаки.

— Везет же тебе, — не без зависти сказал приятель. — Только вот уж очень маленькие кулички.

— Мал золотник, да дорог. Это, брат, королевская дичь. Раньше бекасов цари да короли ели, а теперь и мы с тобой отведаем.

ЖИВЯ в деревне, раскинувшейся у подножия высокой, покрытой лесом горы, я часто выезжал на соседнее горное озеро, где не было много уток, но с пустыми руками возвращался редко. В одну из таких поездок мне встретился старый рыбак, колхозный сторож дед Никифор. Мы разговорились и, когда я пожаловался на однообразие утиной охоты, он предложил пострелять глухарей.

Надо ли говорить, что его предложение живо заинтересовало меня. Старик рассказал, что на горе есть несколько лиственниц, и к ним часто прилетают глухари. Была как раз та пора, когда хвоя лиственниц уже закисала, то есть желтела. Значит, можно рассчитывать на успех. Сам Никифор идти отказался.

— По горам-то лазить я уж не мастак, — сказал он, — ноги не те стали. А ты молодой, шутя доберешься.

Подробно расспросив, как разыскать лиственницы, я, не откладывая, решил попытать счастья. На поиски лиственниц я потратил времени больше, чем полагал, пока наконец увидел среди сосен и редких берез восемь красивых деревьев с темно-красными узловатыми стволами и плотной корой. Своеобразные тонкие иголки вместо листьев очень напоминали сосновую хвою.

Под деревьями валялись мелкие ветки, помет и перья. Я терпеливо стал дожидаться своего охотничьего счастья. С горы хорошо были видны окрестные озера, несколько деревушек, дым со стороны Кыштыма и даже узкоколейка на Карабаш, по которой в это время шел поезд. Отсюда он казался игрушечным — вагоны не более спичечной коробки.

Был седьмой час утра, и птицы могли прилететь каждую минуту. Выбрав укромное место в кустах неподалеку от лиственниц, я затаился.

Как всегда в таких случаях, время тянулось медленно. Минутная стрелка полностью обошла циферблат и начала второй круг. Я уже стал подумывать, что, пожалуй, именно сегодня глухари не появятся. Но в это время одна из веток на ближней лиственнице качнулась. Бесшумно опустился глухарь. Рядом села копалуха (глухарка), а на соседнее дерево — еще три птицы. Притаились, внимательно осмотрели соседние деревья, один из глухарей несколько раз клюнул пожелтевшую хвою, его примеру последовали другие.

Я долго наблюдал за птицами, потом, вспомнив, зачем сюда пришел, прицелился в ближнего петуха. После выстрела четыре птицы, громко хлопая крыльями, улетели. Пятая осталась под деревом.