Первое дело при Красном

«Прежаркое дело» при Молевом Болоте

Известный бой при Инково или Молевом Болоте не удостоился в отечественной литературе специального исследования. В обобщающих же трудах А.И. Михайловского-Данилевского и М.И. Богдановича ему посвящено соответственно одна и две страницы. Наиболее подробно о нём рассказал Н.П. Поликарпов, но это не аналитическое, а описательное изложение, основанное исключительно на русских источниках. В советское время детально этот бой описал В.И. Вяликов, но также на базе только русских источников.{1} Между тем, с неприятельской стороны разного рода источников сохранилось, пожалуй, даже больше, чем с русской.{2} Это позволяет с гораздо большей детализацией и объективностью описать данное боевое столкновение.

Для того, чтобы лучше понять ход этого боя, необходимо заглянуть на несколько дней вперёд. Во время второй стратегической паузы в конце июля — начале августа основные силы «Великой армии» расположились в Белоруссии, на границе коренной России. Вперёд были выдвинуты лишь некоторые части и соединения лёгких войск, в том числе дивизия генерала О. Себастьяни из 2-го корпуса резервной кавалерии генерала Л.П. Монбрёна. Войска этой дивизии с самого начала кампании находились в авангарде и имели несколько стычек с русскими, в частности, у Новых Трок, у Довгелишек и при Друе и понесли серьёзные потери. В частности, возле Друи попал в плен командир 7-й бригады генерал барон Ж.М.Н. Делиль де Фалькон де Сен-Женьес, которого сменил полковник М. Дезира.

Фабер дю Фор. Офицерские шалаши лагеря в Лиозно, 11 августа 1811 г.

2-я дивизия лёгкой кавалерии: дивизионный генерал граф О.Ф. Себастьяни

адъютанты: шефы эскадрона Л.Ж.Э.Ф. Рейно де Булонь Лакур, А.Ш.А. Лавоэстен, О.Л.Ж.К.Г. де Куаньи

начальник штаба: штабной полковник А.Л. Жантиль де Сент-Альфонс (4.08)

7-я бригада лёгкой кавалерии: полковник барон М. Дезира (15.07)

11-й конно-егерский (3 эск.): полковник Дезира

12-й конно-егерский (3 эск.): полковник барон Ш.Э. Гиньи

8-я бригада лёгкой кавалерии: бригадный генерал барон А. Бюрт

5-й гусарский (4 эск.): полковник барон К. Мёзьо

9-й гусарский (4 эск.): полковник шевалье Л.Ш. Мэнье

16-я “иностранная” бригада лёгкой кавалерии: бригадный генерал барон Ж. Сюберви

10-й польский гусарский (3 эск.): полковник Я.Н. Уминьский

3-й вюртембергский конно-егерский “Герцог Луис” (3 эск.): полковник граф Э. Т. фон Валдбург-Вюрцах

Прусский сводный уланский (4 эск.): майор К. фон Вердер — 3-й и 4-й эск. Силезского уланского № 2 полка, 3-й и 4-й эск. Бранденбургского уланского № 3 полка

Всего: 24 эскадрона. На 29 июля дивизия имела всего 2.300 комбатантов.{3}

Генерал О. Ф. Себастьяни (1772–1851)

31 июля Себастьяни сообщил из Лиозно: «Моё здоровье расстроено», а 1 августа написал маршалу Й. Мюрату из Рудни, что сильно страдает от болей в распухшей ноге, что делает мучительными любые движения. Генерал просил короля походатайствовать перед императором или Бертье, чтобы ему дали краткий отдых для восстановления здоровья. Мюрат приложил его письмо к своему рапорту императору и предложил заменить его генералом Орнано, либо Экзельмансом. Через несколько дней, по поручению Мюрата, начальник его штаба генерал О.Д. Бельяр сообщил Бертье, что «Себастьяни имеет нужду в отдыхе, чтобы позаботиться о своём здоровье». 5 августа Бертье известил императора о новой просьбе предоставить отпуск Себастьяни.{4} Но император не дал своего согласия.

«На биваке у Инково, — пишет историк прусского уланского полка, — кавалерийская дивизия Себастъяни оставалась спокойно стоять до 6 августа. 2-го дивизии был устроен смотр одним инспектором смотров».{5} При этом состояние лошадей прусского полка было найдено более сносным, нежели во французских полках. «Помимо этого смотра и ежедневных рекогносцировок и продолжительных патрулирований, за это время ничего значительного не произошло, несмотря на то, что 3 августа противником были захвачены на форпостах три гусара и один улан. Что касается службы на форпостах, то французы имели определённые её принципы, на которых они базировали свою сторожевую службу: здесь они считали главным делом поддержание связи между войсками и придавали лишь ограниченное значение учреждению связанной системы постов. Для наблюдения за неприятелем они считали более целесообразным частые посылки рекогносцировок-патрулей, чем выставление многих сторожевых застав и ведетов. При второй лёгкой кавалерийской дивизии для ежедневных форпостов назначалась одна, составленная из всех полков, команда, чаще всего лишь ограниченной силы. Для её ближайшей поддержки, насколько это становилось необходимым, назначалась одна бригада, которая, однако, также как и прочие и вместе с ними располагалась на биваках. Как правило, французские генералы мало заботились о выставлении форпостов, зачастую проявляя большую неосведомлённость в этом роде службы. Позиция дивизии была чрезвычайно изолированной, лишь в Рудне, на расстоянии сильного дневного марша позади, находила она ближайшую поддержку в двух других дивизиях корпуса.

Обоснованное опасение Себастьяни за безопасность своей дивизии побудило его отдать особые распоряжения относительно выставления, форпостов, которым, однако, было столь превратно избрано [место], что связь между сторожевыми заставами и ведетами ограничивалась лишь единственной переправой через ручей; упомянутый захват ведетов 3-го числа стал следствием такого расположения. Оживлённый ход патрулей мог, конечно, уступить место связанной цепи постов, и принёс бы в данном случае больше пользы, но он также не соблюдался бы. Обычно приказывали: “Тот или иной полк к определённому часу должен выслать команду на два часа для рекогносцировки”. Ни определённого направления, ни особой задачи командам не давалось; они затем разъезжали вокруг по полям, чтобы провести время, но по возможности всё же меньше утомлять своих лошадей, на ограниченном удалении от ведетов и возвращались назад по истечении предписанного времени с сообщением, что ничего нового не видели». Такой род несения охранной службы приносил мало пользы для обеспечения отдыха войск на биваках, которые часто поднимались по тревоге.

Генерал А. Бюрт (1772–1830)

Э. Детай. Французские гусары на аванпостах

Казачий корпус: генерал от кавалерии М.И. Платов

обер-квартирмейстер: подполковник П.А. Чуйкевич

дежурный штаб-офицер: полковник И.Я. Шперберг

старший адъютант: войсковой старшина С.Д. Лазарев 3-й

при штабе: полковник принц Э. Хессен-Филиппсталь-Бархфельд, майор барон Г. фон Барнеков

2-я бригада: подполковник Т.Д. Греков 18-й

Донской казачий Иловайского 5-го полк: войсковой старшина И. Г. Давыдов 3-й

Донской казачий Грекова 18-го полк: войсковой старшина А. С. Греков 26-й

3-я бригада: генерал-майор В.Т. Денисов 7-й

Донской казачий Денисова 7-го полк: войсковой старшина Г. П. Победнов 1-й

Донской казачий Мельникова 3-го полк: подполковник И. Г. Мельников 3-й

5-я бригада: генерал-майор Д.Е. Кутейников 2-й

Донской казачий Харитонова 7-го полк: подполковник К. И. Харитонов 7-й

Симферопольский конно-татарский полк: подполковник князь К. М. Балатуков 1-й

не входили в состав бригад:

Атаманский Донской казачий полк: полковник С.Ф. Балабин 2-й

1-й Башкирский казачий полк: командир — майор Нарвского драгунского полка М. М. Лачин

конная Донская артиллерийская рота № 2: войсковой старшина П.В. Суворов 2-й — 12 орудий.{6}

Офицер 1-го вюртембергского шволежерского полка, июль-август 1812 г.

Акварель А. Ежова

Генерал М. Б. Барклай де Толли (1761–1818)

Рисовал и гравировал К. Зенф

Ослаблен был, впрочем, не только конский, но и личный состав полков. Описывая лагерь у Лешно, хирург вюртембергского полка X. Роос писал: «Жаркие дни и очень холодные ночи, которые приходилось проводить на голой земле, в связи с плохим питанием и отвратительной водой, вызвали усиление желудочных заболеваний». Прибывший к полку в Лешно аудитор Крафт говорил: «Горестно смотреть, как офицеры и солдаты лежали больные в лагере; поносы так сильно свирепствовали там, что невозможно было производить учение, и едва отправлялись обыкновенные службы. Все дома были переполнены больными, многие умирали, в самом лагере происходила такая беготня за фронт, как будто всем полкам сразу даны были слабительные средства». В этом лагере войска простояли неделю.

Тем временем генерал М.Б. Барклай де Толли начал наступление на центр неприятельской армии. К вечеру 26 июля/7 августа Главная квартира 1-й армии расположилась в Приказ-Выдре, 2-й армии — в Катыни. Ранним утром 27 июля/8 августа войска готовились продолжить наступление, и квартирьеры уже выехали вперёд для обозрения местности по дороге к Рудне. Так, обер-квартирмейстер казачьего корпуса М.И. Платова подполковник П.А. Чуйкевич на ночь отправился к его авангарду для обозрения неприятеля. «При мне, — пишет он, — прибыл к авангарду в деревню Кастрице [Костричино] от генерала Бермана парламентер, которого я оставив на ночь сегодня отправил назад совершенно противною дорогою, ибо он приезжал по пустякам». Полковник К.Ф. Толь ночью выступил «с авангардом генерал-майора графа Палена дабы успеть рекогносцировать дальнейшего марша».

Атаман М. И. Платов (1751–1818)

Раскрашенная гравюра В.Сэя

Но в ночь с 7 на 8 августа Барклай получил от генерала Ф. Винцингероде, отряженного к Велижу, донесение о сосредоточении значительных сил противника у Поречья. Барклай посчитал, что Наполеон собирается из Поречья двинуться на Смоленск, и решил отказаться от предпринятого наступления. По его приказу все передвижения войск были приостановлены. Затем он отдал приказ перевести войска 1-й армии с Рудненской дороги на Поречскую, 2-й армии — занять её место у Приказ-Выдры, а корпусу Платова — не продвигаться вперёд.{7}

На пути движения Платова как раз и находилась дивизия Себастьяни, стоявшая возле большой дороги из Рудни в Смоленск, занимая «выходы из теснины леса до берега Каспли». Капитан 12-го конно-егерского полка Т.Ж. Обри вспоминал: «Три бригады были расположены поэшелонно на расстоянии полульё: бригада гусар в первой линии, шассеров — во второй и иностранная бригада — в третьей». Приданный дивизии 4-й батальон 24-го полка лёгкой пехоты (шеф батальона Аллар) был распределён по бригадам: при 7-й находилась 1-я рота (Лешно), при 8-й — 3-я и две элитные роты (Roussiski — Роскошь?), при 16-й — 2-я и 4-я роты. Монбрён ещё б августа предупредил Себастьяни о возможности нападения на него русских, и тот продержал дивизию на конях с 1 до 5 часов.{8} Утром 7 августа Себастьяни язвительно сообщил своему начальнику, что ничего опасного не произошло, и его дивизия понапрасну «провела часть ночи на конях. Разведки, которые продвинулись до Инково, ничего не обнаружили. Бригада Сюберви была вынуждена из Чистик (Taustiki) выехать в Лешно, чтобы напоить своих лошадей”. В тот момент генералу сообщили, что “сильная разведка неприятеля появилась перед аванпостами”.

Схема боя при Молевом Болоте

В 5 часов вечера Себастьяни донёс: «Неприятель направил на нас этим утром сильную рекогносцировку; он продвинулся до линии наших ведетов, где он мог оценить наши силы… Три раза неприятелю удавалось доходить до нашей позиции, и три раза мы выходили на него, каждый раз продвигаясь более чем на одно льё. Я не смог удержать один эскадрон 5-го полка гусар под командой г. шефа эскадрона [Сен-] Перна, который, совершенно лишившись стойкости, позволил сотне казаков себя опрокинуть; мы понесли бы большие потери, если бы не храбрость одного эскадрона 9-го гусарского [полка] под командой г. шефа эскадрона Фодоа [-Барбазана] и г. капитана Рейнаха; не только всё было восстановлено, но мы причинили много вреда неприятелю. Наши потери ограничились двумя убитыми и одиннадцатью ранеными. Генералы и наши адъютанты были вынуждены сражаться саблями. Противник ретировался, и мы возвратились на свою позицию, так как имели большую нужду в отдыхе». Силы нападавших Себастьяни определил в 2 тыс. чел., но по тучам пыли в стороне Смоленска предположил, что имеет перед собой 5 тыс. чел.

В 9 часов вечера он сообщил: «Неприятель находится перед нами; его ведеты соприкасаются с нашими, они ежеминутно обмениваются выстрелами из пистолетов. Я ещё не могу понять, является ли их намерением предпринять что-либо против нас, или они хотят только потревожить нас и утомить; им вполне удалось заморить нас голодом». Тогда же он попросил Монбрёна отпустить его для поправки здоровья. Тот, сам будучи больным, в этом ему отказал, но переслал его просьбу генералу Бельяру. При этом Монбрён пожаловался на своего подчинённого: «Я ему сделал несколько замечаний во время разговора; но он никогда не вникает в мои мысли». «Я задержан приступом подагры, которая помешала мне обуть сапоги», — написал он, а в 2 часа ночи сообщил: «Я приведу в порядок мои ноги как смогу и сяду на лошадь, чтобы поехать осмотреть всё, что происходит на аванпостах». Он разрешил Себастьяни «разместить свою дивизию в Лешно, выдвинув немного вперёд свой авангард и свои аванпосты».{9}

В тот же день маршал М. Ней приказал бригадному генералу П. Мурье, стоявшему в Любавичах, отозвать из Елисеевки 11-й гусарский полк и 8-го числа явиться в Одрино для проведения смотра. В довершение всех бед, два батальона 1-го корпуса были тогда же отозваны из Любавичей и, таким образом, правый фланг 2-го кавалерийского корпуса остался незащищённым. Узнав об этом, Монбрён разместил пост из 100 чел. в Могильно. 14-я бригада лёгкой кавалерии генерала Ф.О. Бёрманна направилась в Заозерье. Оттуда в 4 часа вечера Бёрманн выслал в направлении на Поречье патруль, который, пройдя 28 вёрст, возвратился в 22 часа, не встретив неприятеля. Другой патруль был послан для установления коммуникации с д. Чистики (Taustiky).{10}

Гусар 9-го полка, июнь-июль 1812 г.

Акварель А. Ежова

Зауервейд. Конные башкиры

Башкирский разъезд во главе с офицером

По требованию Монбрёна, в ночь с 7 на 8 августа были отданы приказы генералу Мурье возвратить в Елисеевку 11-й гусарский полк и выслать по одному эскадрону в Лоби (?) и Дворище, чтобы осветить правую дорогу из Рудни в Смоленск, а генералу Бёрманну — отправиться из Заозерья в Инково, чтобы прикрыть левый фланг дивизии Себастьяни, находившейся на большой дороге из Рудни в Смоленск. «В столь критической ситуации, — отмечал Ж. Фабри, — отсутствие Мюрата являлось опасным; Бельяр будучи не в том звании, чтобы давать приказы маршалу Нею, ограничился просьбой оставить бригады Бёрманна и Мурье, которые подпирали правый и левый фланги 2-го корпуса». 8 августа в 6 часов утра Бельяр, пересылая из Матушево Мюрату рапорты Монбрёна и Себастьяни, написал: «Я не думаю, что неприятель имеет серьёзные намерения, он только желает знать то, что находится позади наших аванпостов; или он пытается отвлечь нас на правый берег, тогда как сам будет действовать на левом берегу». Он известил Мюрата, что отправляется в Рудню. Оттуда же в 7 часов утра он написал Нею: «Ваше сиятельство может быть посчитает своевременным оставить на позиции генерала Мурье и генерала Бёрманна до тех пор, пока не выяснится, каковы намерения неприятеля».

Платов не получил во время контрприказа Барклая и поэтому утром 27 июля/8 августа продолжил движение на Рудню, согласно прежней диспозиции. Его авангард (полки Денисова 7-го и подполковника Мельникова 3-го) располагался при д. Костричино. Его начальник, генерал-майор В.Т. Денисов 7-й донёс в 4 часа утра атаману, который находился с главными силами перед д. Зарубенки, что «неприятель в девяти полках кавалерии и одном пехотном следует от деревни Лешне по дороге». Платов приказал генералу «неприятельский авангард, в четырех кавалерийских полках бывший, удерживать», и сам двинулся к нему на помощь с остальными полками и 2-й ротой донской конной артиллерии.

Монбрён писал: «Я прибыл в 6 часов утра на аванпосты генерала Себастьяни в тот момент, когда русские стремительно атаковали наши сторожевые заставы. Я тотчас приказал этому генералу посадить на коней свою дивизию, и мы совместно приняли меры, чтобы остановить неприятеля, который накинулся на наши посты». Командир 4-го батальона 24-го полка Аллар донёс: «В 7 часов утра генерал граф Себастьяни дал мне приказ выдвинуться вперёд с моей позиции, которую я занимал в Русишки; я направился с тремя ротами, которые у меня оставались, выслав вперёд себя роту вольтижеров». По словам подполковника фон Милькау, «этим утром в 7 часов полковник и командир граф фон Валдбург получил приказ следовать за движением дивизии, которая выступила вперёд против колонны неприятеля, которого атаковала, дебушируя из Инково. Полк оставил тогда свой бивуак в поместье Лешно и продвинулся на одно льё вперёд; немного позже он получил приказ выдвинуться, прикрывая левый фланг».{11}

Дивизионный генерал Л.-П. Монбрён (1770–1812)

По словам пруссаков, дорога на Смоленск в этом месте «проходила через хребёт возвышенности, который постепенно выравнивался около Инково, напротив, в сторону Рудни круто обрывался. Дорога вела вверх по узкой и очень глубоко врезанной лощине от возвышенности к Рудне». По их словам, «дивизия тотчас села на коней и выступила рысью через лощину на возвышенность. Бригада генерала Бюрта (5-й и 9-й французские гусарские полки), которая несла службу, первой вступила в бой; она нашла форпосты уже далеко оттеснёнными и сама была не в состоянии противостоять превосходящему противнику». «Мы двинулись на него, — пишет Монбрён, — и прибыли на довольно большое плато впереди Лешно, где он развернул на занимаемой позиции много войск. Ими командовал генерал Платов; мы оценили их, по меньшей мере, в двенадцать тысяч коней. Восемнадцать орудий долго стреляли в нас, многие старшие офицеры говорили мне, что видели пехоту; я этого не заметил. В момент, когда я увидел, что мы имеем дело с превосходящими силами, я приказал отступать».

Капитан 12-го конно-егерского полка М.Ш. Таше записал в дневнике: «Утром неприятель атаковал сторожевую заставу (смерть де Руво). Генерал Монбрён атаковал с эскадроном 5-го гусарского, отбросил неприятеля и возвратился». Позже Таше написал: «Руво (Rouveau), который находился на сторожевой заставе, был одной из первых жертв. Он упал на землю от удара пули и был прикончен ударами пик казаков» (речь здесь идёт о лейтенанте 12-го шассерского полка). Платов же, действительно, у д. Молево Болото встретил Денисова 7-го и подкрепил его 2-й бригадой подполковника Т.Д. Грекова 18-го (полки Н.В. Иловайского 5-го и Грекова 18-го) и двумя “отборными” сотнями 1-го Башкирского полка под командой своего адъютанта поручика Павлоградского гусарского полка Жилина, и приказал ударить на неприятельский авангард.{12}

По словам Чуйкевича, у неприятеля «было два полка 9-й и 5-й гусарские. Храбрый подполковник Мельников, первый сбил неприятеля решительным ударом во фланг под Лешнею и между господским двором и деревнею Неготыней». Урядники полка Денисова 7-го Е. Титов и Егоров «при первом ударе на неприятеля с охотниками бросились во фланг неприятельских эскадронов». Греков 18-й, «командуя полками его имени и генерал-майора Иловайского 5-го, обрушился на правый фланг и гнал его до пехоты так, что и она начала отступать». Сотник этого полка Ступачевский был ранен саблею в руку. 1-го Башкирского полка сотник И. Ишсареев, хорунжие М. Куруринов, Я. Азиматин и Я. Мудрашкамдеев, «с двумя стами отборными башкирцами» под командой поручика Жилина «при ударе на неприятельскую кавалерию действовали с отличною храбростию и поражая оного прогнали до самого подкрепления, подавая пример башкирцам». Жилин, «командуя двумя сотнями отборных башкирцов, которых прежде того приводил в порядок и исправление лошадьми по худобе оных, первый по приказанию генерала Платова вел с неприятелем перестрелку, а когда к неприятельскому корпусу сближились, то он вместе с другими казачьими полками сделал сильный удар», получив «в правую ногу пулею тяжелую рану». Платов писал, что неприятельский авангард «храбростью оных полков был в глазах моих опрокинут и преследуем поражением до двух верст до остававшихся в подкрепление одному авангарду еще пяти неприятельских кавалерийских полков и одного пехотного».{13}

А. Ежов. Атака 1-го Башкирского полка на аванпосты 5-го гусарского в деле при Молевом Болоте.

Офицер донских казаков

Схватка на аванпостах между казаком и французским гусаром. Современный немецкий рисунок

Итак, 8-я бригада Бюрта в беспорядке отступила на основную часть дивизии. При этом 7-я бригада полковника М. Дезира (11-й и 12-й конноегерские полки) уже была развёрнута, а шедшая в хвосте 16-я «иностранная» бригада ещё только выходила из теснины и начинала разворачиваться. «Мы поспешили, — вспоминал капитан Обри, — для поддержки гусаров, которые были атакованы значительно превосходящими силами; мы заменили их в первой линии, так как они были ослаблены и утомлены. В тот же момент мы были окружены тучей казаков. Но мы сохраняли полное самообладание, вообще не испытывая страха перед этими дикарями». Капитан того же полка Таше записал в дневнике: «В 8 часов наша бригада направилась вперёд, прошла дефиле, дошла до неприятеля и оказалась значительно слабее его числом. Отступали поэшелонно (еп echelons), беспорядок, замешательство и загромождение в дефиле… Калмыки и башкиры: их стрелы».

«Тогда неприятель, — пишет Платов, — сильно стал наступать на мой авангард, за которым вслед шел я не более версты с остававшимися при мне полками, и, видя, сильное неприятельское наступление пустил с правого моего фланга в его левый полки: Атаманский, Харитонова 7-го, Симферопольский татарский, под командою генерал-майора Кутейникова 2-го, который только что освободился в течение месяца от полученной им в руку в сражении при местечке Мире слабой раны, сам я с Донской конной артиллерией и находящимся при мне конвоем в центре, где мне способствовал генерал-майор Иловайский 5-й, также освобождающийся только от полученной им в сражении при Мире в правую ногу пулею раны. Тут вышло упорное сражение, продолжавшееся более часу».

А. Фейст. Трубач элитной роты 9-го гусарского полка, 1812 г. (открытки Бюкуа)

Современное изображение башкира и киргиза

Э. Детай. 5-й гусарский полк

Согласно наградным документам, Иловайский 5-й, «не выздоровев от раны, находился на левом нашем крыле с своей бригадой», а Кутейников 2-й «командовал бригадою из трех казачьих полков, опрокинул неприятеля и прогнал до пехоты, подкреплявшей кавалерию». Атаманского полка войсковые старшины Копылков и Янов, «командуя сотнями, действовали с отличною храбростию, находясь впереди и не взирая на превосходство сил неприятельской кавалерии и на жестокой огонь ударили в дротики, смешали оную, и с поражением прогнали за деревню Лешню». Есаул Пантелеев во главе своей сотни «при всех ударах неприятеля действовал неустрашимо, не смотря на сильной батальной огонь, был во фронте». Сотники этого полка Фомин и Быкадоров, «будучи при всех ударах на неприятельскую кавалерию впереди, выдерживали батальной огонь и действовали с неустрашимою храбростию» и оба были ранены пулями в головы. Симферопольского конно-татарского полка войсковой старшина К.М. Балатуков 1-й «с частию полка действовал с отличною храбростию», а есаул и сотник Ильясовы, «командуя сотнями, делали удар на неприятеля». Урядник этого полка Адилеев «на ударе сбил неприятельского офицера и взял оного в плен». Есаул Власова 3-го полка Процысков «был послан от генерала Платова к командовавшим генералам и прибыл к полку Атаманскому во время сражения находился с охотниками впереди, ведя перестрелку, а потом делал неоднократно удары, нанося неприятелю поражение».{14}

Д. Доу. Генерал-майор Д.Е. Кутейников (1766–1844)

Рядовой гусарского полка, 1811 г. Рисунок А. О. Орловского

«Неприятель, — пишет Монбрён, — маневрируя со своими казаками более ловко, чем мы, в один момент потеснил мои задние войска с фланга. 5-й и 9-й гусарские атаковали и освободили их. Я продолжил своё отступление на расстоянии полутора льё. Понадобилась, уверяю вас, сила, чтобы его выдержать. Противник двигался на нас столь быстро, что я едва имел время разместить войска, которые должны были его остановить. Мы обороняли местность с чрезвычайным упорством». По словам Аллара, рота вольтижёров «в течение долгого времени удачно перестреливалась на возвышенности и в деревне, которая находилась в одном льё впереди от моей первой позиции. Когда неприятель прибыл в больших силах и повёл стрельбу по этой роте, она получила приказ отступить, что она успешно исполнила, поддерживая 5-й гусарский полк и 12-й конно-егерский, на расстояние ружейного выстрела в небольшой лес, который находился по эту сторону возвышенности… Тогда она была окружена тучей казаков, которые воспрепятствовали ей сесть в засаду. На данный момент остались один су-лейтенант, один сержант, фурьер и семеро вольтижеров, из которых трое ранены; остальные из этой роты были взяты в плен; су-лейтенант обязан своим спасением полковнику 12-го шассерского, который заметил его и дал ему лошадь». Монбрён сообщил, что «вольтижерская рота 24-го лёгкого [полка], которая не открыла огонь, чтобы остановить атаку на неприятеля на нашу кавалерию, которая была уже на её правом фланге, была взята в плен около леса. Этот досадный случай произошёл в момент, когда русские произвели небольшой беспорядок в нашем арьергарде, и происходила их первая атака на нас, и уже невозможно было помочь». По словам же пруссаков, «рота вольтижеров, которая занимала в Залесье Церковна штаб-квартиру генерала, вынуждена была положить оружие».{15}

Ю. Био пишет, что «утром неприятель атаковал наши аванпосты, отбросил бригады гусар и егерей, и развил бы свой успех, если бы бригада, именуемая иностранной, не выдвинулась бы вперёд», причём «две первые бригады потеряли много людей». Прусский уланский полк, замыкавший 16-ю бригаду, начал выходить из лощины. «Майор фон Вердер, — рассказывает историк полка, — обнаружил на некотором удалении на левом фланге значительное облако пыли. Если оно было поднято приближающимся противником, то возникала опасность для дивизии из-за потери дефиле в её тылу лишиться единственного пути отхода». Тогда К. Вердер, «взвесив это обстоятельство, обратил внимание генерала Себастьяни на увиденное, получил от него уверение, что эта пыль должна быть поднята неприятельской кавалерией, и приказ силой предотвратить угрожающую дивизии опасность. Командир велел полку, который ещё находился в двигающейся справа взводной колонне, тотчас повзводно на право кругом завернуть и галопом скакать назад через ложбину. Он своевременно достиг противоположного выхода, так как обнаруженный им противник, два казачьих полка, обошёл крутой склон возвышенности и самым быстрым аллюром устремился к большой дороге и дефиле.

Как только оба бранденбургских эскадрона, теперь первые, вышли из дефиле, майор фон Вердер велел им повернуть вправо и атаковал с ними превосходящего противника; тот был опрокинут, снова построил фронт, был ещё один раз отброшен и затем преследуем вдоль склона… Оба силезских эскадрона, которые при начале атаки были ещё в ложбине, последовали, после того, как прошли через неё, в качестве второго эшелона позади левого фланга бранденбуржцев. Опасность была устранена в одно мгновение; отход дивизии через дефиле был обеспечен. Майор фон Вердер велел теперь своему полку, всё ещё построенному в два эшелона, остановиться у подножья возвышенности и выдвинуть вперёд четвёртые взводы в качестве фланкёров на её гребень». Вероятно, это были казаки Атаманского полка, поскольку из хорунжих Свиридова, Кайданова и Акимова, которые «действовали с храбростию, подавая пример подчиненным», двое были «ранены пиками, первой тяжело в правую ногу, а последний в живот. Акимов в левую ногу пулею». Состоявшие по армии полковник «принц Филип-Стальский» [Э. Хессен-Филиппсталь-Бархфельдт] и пруссак «майор Густав барон фон Барников» [Барнеков], «находясь во все время сражения при полку атаманском по ревностному усердию, действовали при всех на неприятеля ударах», причём последний «ранен пулею в правую ногу на вылет».{16}

Донской казак. Начало XIX в.

Канонир донской артиллерии, 1812 г. Акварель А. Ежова

К. Верне. Казаки на биваке

А. Шефер. 1-й и 2-й уланские полки (Пруссия). Слева-направо: уланы 1-го и 2-го полка в походной форме; трубач 1-го полка в парадной форме; улан 2-го полка в манто; офицер 1-го полка в парадной форме

Р. Кнетель. Вюртембергская кавалерия в 1812 г. Слева-направо: лейб-шволежер 2-го полка, конный егерь 4-го полка, шволежер 1 — го полка, конный егерь 2-го полка

Аллар пишет, что после пленения одной роты, он «получил приказ продолжить отступление, следуя вдоль опушки леса; я исполнил его в величайшем порядке. Я имел случай произвести множество выстрелов, которые были выполнены прекрасно, и поддерживал несколько атак кавалерии на глазах у гг. генералов графов Монбрёна и Себастьяни; я прикрывал отступление эскадронов, которые вместе со мной образовывали арьергард». Монбрён подчёркивал, что этот батальон «был мне очень полезен, я должен выразить ему похвалу, и особенно большую — г. шефу батальона Аллару. В двух случаях в течение дня он производил огонь рядами в упор, и особенно помог мне в моих маневрах». Обри также с похвалой отозвался о храбрых пехотинцах: «В двух концах леса были у нас размещены на каждой стороне несколько рот вольтижёров, которые ободряли нас своим прекрасным поведением».

Командующий вюртембергским полком доносил: «Мы были тогда атакованы примерно 3000 человек: гусаров, уланов, казаков и башкир; после того как были отбиты многочисленные атаки и успешно исполнены многие свои атаки, командующий генерал отдал приказ полку отступать; в тоже время, он должен был по-прежнему прикрывать левое крыло. Я исполнил это движение поэшелонно (еп echiquier); во время этого отступления я, без сомнения, испытывал очень большие затруднения перед лицом значительно превосходящего неприятеля, и понёс чувствительные потери». Роос вспоминал, что “иностранная бригада” прибыла на помощь французам. «Прусские уланы теснили правое крыло русских; наши егеря действовали в центре, в то время как польские гусары защищали столбовую дорогу у имения и охраняли её для нашего отступления. Здесь мы впервые увидели направленные против нас луки со стрелами, большая часть которых, однако, не достигла цели».{17}

Платов сообщил, что во время боя «неприятельский кавалерийский полк под командою полковника с подкреплением баталиона пехоты их сражался против картечных выстрелов наших и даже приближался к пушкам, не более как на шестьдесят сажен от оных, кои были в опасности, чему доказательством служит то, что артиллеристы и артиллерийские лошади были ранены неприятельскими пулями; а особливо если бы не подоспели два казачьих полка Мельникова 3-го — на пехоту, а Харитонова 7-го — на кавалерию во фланг неприятеля, где отличившийся во многих случаях неустрашимою храбростию подполковник Мельников 3-й, к сожалению, убит, но полк имени его не остановился; Харитонов же остановил поражением оный кавалерийский полк и командовавший им полковник с некоторыми подчиненными своими взят в плен». Наградной документ гласит, что Харитонов, «находясь с вверенным ему полком на право от центральной батареи нашей, когда неприятель стремился атакою на артиллерию и подошел уже на картечный выстрел, то он сделал на него во фланг сильный удар в дротики, опрокинул и прогнал оного, спас тем шесть орудий в опасности находившихся и поражая далее неприятеля разбил конно-егерской полк и взял в плен с офицерами и довольным числом рядовых того полка полковника графа, имя коего не известно».{18}

Речь идёт 3-м вюртембергском полке. По официальной версии, полковник Э.Т. Валдбург, «при столь большой пыли, которая едва позволяла видеть стоящего впереди, был потерян полком из виду и захвачен казаками в плен». Принявший командование подполковник фон Милькау так объяснил случившееся: «Время было сухое, вследствие отступления семи полков, которые ретировались впереди, пыль была столь большой, что невозможно было видеть, что происходило перед собой. Полковник граф фон Валдбург потерял полк из виду, он почти не имел с собой никого, кроме лейтенанта графа Гревеница, секунд-лейтенантов Финта и Хорнштайна, старшего трубача Хорлонера, унтер-офицера Хафнера, егерей Штюца и Фехлиншмида; в один момент они были окружены двумя эскадронами казаков; наш командир имел несчастье упасть с лошади; несмотря на усилия тех, кто находился вместе с ним (и вследствие того, что лошадь тащила его ещё много шагов) полковник попал раненым в руки противника, который был значительно сильнее». Хорнштайн храбро защищал своего командира и получил две серьёзные раны; также мужественно вёл себя егерь Штюц, тяжело раненый десятью ударами пик. Роос пишет, что фон Хорнштайн был смертельно ранен, Шенгаммер попал в плен по трусости.

М. В. Борисов. Вюртембергская кавалерия наполеоновских войн.

Слева-направо: рядовой 2-го лейб-шволежерского полка, 1809 г.; унтер-офицер драгунского полка Кронпринца, 1809–1813 гг.; трубач 3-го конно-егерского полка герцога Людвига, 1811–1812 гг.; офицер 4-го конно-егерского полка Короля, 1809 г.

Атаман М.И. Платов (1751–1818). 1810-е гг.

Генерал-майор граф фон дер Пален (1778–1864)

Роос писал: «Полковника графа Валдбург-Вюрцсиса при отступлении… постигло несчастье; его лошадь, перепрыгнувшая через бивачную веревку, зацепилась и упала, так что он вместе с подъехавшими к нему на помощь несколькими солдатами был ранен и взят в плен». В. Кёних со слов очевидцев вспоминал, что русские «напали на дивизию с началом дня столь внезапно, что она едва имела время выступить из своего лагеря и оказать им сопротивление. Вследствие этого лагерные канаты, растянутые по лагерю для привязывания лошадей, не могли быть более сняты, и теперь при отступлении через них упала часть личного состава, которая из-за этого попала в плен или пришла в беспорядок». Прусский историк уточнил обстоятельства этого пленения: «Основанием для этого послужила одна незначительная сама по себе небрежность. Утром при оставлении бивака егеря не взяли с собой фуражные верёвки, которые как обычно были растянуты между коновязными кольями, чтобы привязывать к ним лошадей; частые ложные тревоги дивизии заставили их думать, что и на этот раз после напрасного дела они вскоре вновь возвратятся на бивак. Когда же вюртембержцы, во время своего отступления, были быстро оттеснены неприятелем через бивак, при большой пыли значительная часть, почти половина полка, упала из-за растянутых верёвок, и преследовавшие казаки взяли упавших в плен. Так часто на войне незначительный повод имеет пагубное действие».{19}

Пока дивизия вела бой на плато, «русские не отказывались от своего намерения захватить дефиле в тылу дивизии. Казаки летали роем вокруг [прусского] полка со всех сторон и тревожили взводы фланкёров, которые под руководством лейтенантов А. фон Вульфена и М. фон Гродцки мужественно противостояли им. Иногда противник собирался, чтобы наброситься на сам полк, но при виде хладнокровного самообладания, с которым тот ожидал их атаки с пиками наперевес, постоянно отказывался от этого. Так бой длился несколько часов. Личный состав четвёртых взводов постепенно весь был рассыпан во фланкёры».

«Тогда с нашей стороны, — продолжает Платов, — со всех пунктов сделана на неприятеля сильная атака, простиравшаяся с фланга на фланг не менее полуторы версты, и неприятель совершенно опрокинут и преследован с большим поражением на двухверстное расстояние, а между тем по данному от меня известию подоспел ко мне в сикурс находившийся не в близком от меня расстоянии генерал-майор граф фон-дер-Пален с тремя гусарскими полками: Изюмским, Сумским и Мариупольским, которому поручил я дальнейшее преследование и поражение неприятеля, а сам по нездоровью моему остался на месте. Он его преследовал еще кроме прежнего до восьми верст».{20}

«Около полудня, — пишет прусский историк, — неприятель получил подкрепление, казаки умножались напротив полка от минуты к минуте; но любое отступательное движение улан могло повлечь величайшую опасность для дивизии. Слыша призывы своего храброго вождя, они сохраняли твёрдое самообладание. Когда бригады дивизии как раз собрались произвести отход через дефиле, и вюртембергский егерский полк уже пришёл в движение, чтобы поспешить на поддержку улан, неожиданно появился на возвышенности напротив них один неприятельский (красный) гусарский полк». Это был Изюмский полк, имевший красные доломаны, он превышал по численности пруссаков. Обе линии бросились друг на друга, но неожиданно русские осадили лошадей, и оба полка несколько мгновений стояли друг против друга примерно в 30 шагах. Русский командир, видный офицер, имевший прусский орден «За заслуги», прокричал майору Вердеру несколько слов. Находившийся рядом лейтенант В. фон Лупински, знавший по-русски, сказал, что эти слова являются вызовом майору.{21} Вердер принял его, и перед лицом обоих полков завязался упорный поединок между их командирами. Сильный удар русского соскользнул с плеча майора, который ударом сабли по голове свалил противника с лошади, и его тотчас взяли в плен. Из-за этой дуэли, которая привлекла взоры всех сражавшихся, в бою наступила короткая пауза. Когда русский упал, уланы с криком «Ура!» ринулись на неприятеля, который отступил и был преследован до возвышенности. Одновременно с этим лейтенант Хойдук с 13 уланами отразил казаков, которые пытались обойти левый фланг полка, причём сразил их командира. Тем временем дивизия Себастьяни прошла через лощину, и Вердер отказался от дальнейшего преследования неприятеля; в это же время русская батарея открыла сильный картечный огонь по пруссакам, которые начали отступление.{22}

Конный башкир

Согласно русским наградным документам, ротмистр Изюмского полка П.Н. Рошанович «в первой атаке когда неприятельской и наш фронты остановились не далее десяти шагов друг от друга, поражая неприятеля своеручно, возбудил мужество колеблющихся нижних чинов, удержал фланги на месте до атаки ротмистра Лошкарева и потом гнал неприятеля с примерною храбростию своего эскадрона». Ротмистр А.С. Лошкарев «стройною и быстрою атакою на правый фланг неприятеля возбудил мужество в колеблющихся двух эскадронах и был примером в сей части жесточайшему поражению неприятеля, врубясь сам первый в неприятеля». Вахмистр Глоба, «когда ротмистр Лошкарев был окружен неприятелем, то он врубившись изрубил своеручно нескольких человек, чрез что спас жизнь ему». Командующий полком майор Л.Б. Розенбаум «примерно стройным движением своего эскадрона не допустил расстроенного неприятеля собраться и взяв неприятельские резервы в правый фланг остановил оный, чем и способствовал к вторичному поражению оного». Вахмистр Пимонов «взял двух офицеров в плен и отличался примерным мужеством». Ротмистр этого полка Сташевский получил «жестокие раны» и был взят в плен.

Офицер Изюмского полка К. Мартенс, служивший прежде в прусской армии, вспоминал: «Наш полк наткнулся на отряд прусских улан второго Силезского полка. Стычка была тем ужаснее, что на дороге стояла пыль столбом, и мы сшиблись, не видя друг друга. Мы потеряли трёх офицеров и много солдат. Пруссаки также потеряли не мало людей. Этот уланский полк, которым командовал майор фон Блок, был единственным прусским полком, находившимся при Великой армии. Я лично знал почти всех офицеров этого полка. Можно себе представить, что я испытал, очутившись лицом к лицу с моими бывшими товарищами».{23}

А. Ежов. Кавалерийский бой между 2-м Силезским уланским полком и Изюмскими гусарами в деле при Молевом Болоте А.И. Попов. Первое дело при Красном

Генерал К.Л. Бройнинг (1771–1812). 1808 г.

«Тем временем, — пишет Обри, — почувствовав поддержку прекрасной русской кавалерии, которая находилась в резерве позади них, они [казаки] стали как бешенные и пошли стрелять в нас из пистолетов и атаковали нас в пики вплоть до наших рядов. Кроме того, прибыв на возвышенность, которая доминировала над позицией, мы заметили пехоту и артиллерию, а наш полковник отсутствовал… Внезапно по нам начался огонь артиллерии и унёс у нас множество лошадей, в частности, лошадь капитана Раше (Rascher), моего коллеги по эскадрону; тотчас один вахмистр спрыгнул вниз со своей лошади и подсадил его наверх». В данном случае речь идёт о капитане Ташё (Tascher), племяннике экс-императрицы Жозефины. В письме к своему другу Дюмону он сообщил: «Сражались, отступая крупной рысью. Я остался немного позади моего эскадрона и присоединился к нему, тесно сопровождаемый калмыками и казаками, когда залп артиллерии рассёк надвое бригадира Гилоза и убил мою лошадь. Я неизбежно был бы взят в плен или убит. Мируар подъехал отдать мне свою лошадь. Я ему отказал. Вахмистр Леклерк соскочил на землю, освободил меня, хотел отдать мне свою лошадь и в тот же момент был окружён неприятелем; я обязан жизнью и свободой героической самоотверженности моего земляка». Огонь вела 2-я рота донской конной артиллерии. Дежурный штаб-офицер корпуса Платова полковник И.Я. Шперберг «находился безотлучно» при атамане, но, когда «неприятельские кавалерийские колонны упорно стояли на правом фланге, то по распоряжению его, четырьмя орудиями донской конной артиллерии отбиты, расстроены и в беспорядке Донскими полками опрокинуты». Урядники В. Богатырев и И. Андреев, «каждый из них своим орудием, поражая цельными и удачными выстрелами из картечи, наносили неприятелю великой вред».{24}

Между тем, бригада Бёрманна двигалась из Заозерья на юг. Помощник Бёрманна вюртембергский генерал К.Л. Бройнинг доносил: «8-го, когда 14-я бригада оставила Заозерье, где она размещалась для прикрытия лагеря французской кавалерийской дивизии Дефранса, и двинулась маршем в Могильно, чтобы занять там пост, по приказу маршала герцога Элъхингенского, на нашем левом фланге послышалась оживлённая канонада. Шум, который быстро приближался, заставил нас предположить, не без оснований, что дивизия лёгкой кавалерии генерала Себастьяни, размещённая на дороге между Рудней и Инково, была сильно притеснена неприятелем. Бригада уже прибыла в Рудню, генерал Бёрманн решил тогда направиться на помощь этой дивизии». Лейтенант вюртембергского шволежерского полка № 1 В. Кёних, состоявший при Бёрманне ординарцем, вспоминал: «На марше утром 8-го мы вдруг услышали издали орудийные выстрелы. Генерал Бёрманн, который знал, что в двух часах впереди от Рудни у Инково располагался генерал Себастьяни со своей кавалерийской дивизией, к которой принадлежал наш егерский полк Герцог Луис № 3, и не имел никакой артиллерии, совершенно верно заключил отсюда, что он должно быть атакован русскими. Поэтому он тотчас отдал мне приказ отправиться насколько возможно быстро к полю боя и на пути туда, через интервалы выставить четырёх человек, чтобы сообщить ему, верно ли его предположение».

Х.В. Фляйшман

М. В. Борисов. Вюртембергская артиллерия наполеоновских войн.

Слева-направо: канонир пешей артиллерии, 1807 г.; канонир гвардейской конной батареи, 1809–1813 гг.; штабс-капитан дворцовой конной батареи, 1809 г.; барабанщик армейской пешей артиллерии, 1809–1813 гг.

Р. Кнетель. Прусские уланы. Слева-направо: улан гвардейского эскадрона в парадной форме; офицер гвардейского эскадрона в парадной форме; уланы Бранденбургского полка в парадной и походной форме

Лейтенант вюртембергской батареи этой бригады Х.В. Фляйшман вспоминал: «8 августа в 9 часов утра, когда, как обычно, большая часть личного состава с одним унтер-офицером выехала заготавливать зелёный корм, мы услышали на удалении 3-х часов довольно оживлённый орудийный огонь. Он действительно приближался, когда оттуда прискакал французский офицер с приказом о том, что батарея должна немедленно выступить и рысью двигаться вперёд; кавалерийская дивизия Себастьяни подверглась нападению превосходящего противника с многочисленной артиллерией и была отброшена. Тут был дорог хороший совет: более половины личного состава и лошадей отсутствовало, будучи высланы на 1–2 часа пути. Наконец собрали 3 орудия и 2 комплектных повозки. Капитан выступил с ними, а я должен был остаться, чтобы собирать остальных и, как можно скорее, нестись вслед… Я выслал людей, чтобы привести к себе фуражиров; спустя 1 час они, наконец, собрались и я двинулся рысью с 3 пушками».{25}

«Иностранная бригада», — пишет Роос, — «ослабленная большим количеством больных, не могла долго устоять против возобновившегося натиска русских, далеко превосходивших нас числом и силой. Новым нападением они заставили наш отряд отступить. Отступали сначала сомкнутыми рядами, но этот порядок продолжался недолго, потому что русские своими быстрыми натисками опрокинули нас и заставили обратиться в бегство». По словам Обри, «решились тогда снова перейти мост, находившийся недалеко у нас позади. Отступление совершалось с небольшим беспорядком». Историк прусского полка пишет: «Полк начал отступление в лучшем виде, с поочерёдно меняющимися эшелонами; оба силезских эскадрона под командой ротмистра фон Блаха составляли один, бранденбургские другой эшелон. Противник… не только обстрелял отходящий полк, но и напирал столь сильно, что эшелоны перед каждым своим отходом должны были отгонять его коротким ударом. Генерал Себастьяни сам встал во главе одной атаки, произведённой силезскими эскадронами», и позднее хвалил храброе поведение пруссаков. По словам Монбрёна, «дивизия Себастьяни, хотя и очень утомлённая, показала неприятелю в течение этого дня, что нельзя гнаться за храбрыми людьми безнаказанно. Генерал Себастьяни был сбит с лошади и передал мне управление, чем я не пренебрёг; мы понесли большие потери; но они были необходимы для чести оружия императора… Неприятель должен понести значительные потери, один полковник взят в плен, а другой убит. Мы часто брали пленных, но неприятель постоянно забирал их у нас назад». «Неприятель, — сообщил Платов, — ретировался бегством к стороне местечка Рудни до находящейся по дороге к оному местечку довольного числа пехоты и пушек его пока шедший оттоль на защиту остатков своих неприятель начал палить из пушек, чем и кончилось сражение».

Д. Доу. Генерал К.Ф. Толь (1777–1842)

Тем временем лейтенант Кёних пытался отыскать отступающую дивизию. «Так как я не знал, где находится дивизия, — пишет он, — а орудийный огонь не был безошибочным проводником там, где дороги разбегаются под острым углом — так что следовали в противоположном направлении — то я был в таком состоянии, что сомневался, какую из двух дорог мне следует избрать, когда я увидел облако пыли, приближающееся ко мне, причём по той из двух дорог, которую я не считал за правильную. Тут я поскакал напрямик через поле и наткнулся на офицера, спешившего с повозкой обратно от поля боя. Сообщив этому подъехавшему полковнику одного гусарского полка свой приказ, я спросил, как обстоят дела. “В данный момент Вы сами можете это видеть”, и едва он это сказал, на нас двинулся один из полков, отброшенных русскими, и полковник направился вперёд, чтобы его встретить. Теперь я велел сообщить назад, что дивизия находится в полнейшей ретираде и преследуется русским, которые более чем вдвое сильнее её…

Генерал Бёрманн решил, вероятно, из-за продолжавшегося и приближавшегося грома орудий, не дожидаться прибытия моего сообщения и рысью и галопом прискакал на поле боя. Он выстроил свои 3 полка в боевой порядок в одну линию, чтобы этим внушить противнику больше уважения, так как из-за покатой местности невозможно было увидеть, что позади нашей линии не стояло никаких войск. Мне он приказал немедленно привести сюда конную батарею под командой капитана фон Брайтхаупта, принадлежавшую к нашей бригаде, выстроиться на одном возвышенном пункте и открыть огонь по русским».{26}

Дивизионный генерал Белльяр (1769–1832)

Сам Бёрманн сообщил: «Я направился с моей бригадой и шестью пушками на помощь дивизии генерала Себастьяни, которая была очень сильно теснима неприятелем. Я присоединился к ней в два часа впереди Рудни и очень вовремя, так как она отступала уже на протяжении двух льё, преследуемая шестью пушками, около 6000–7000 человек кавалерии и многими батальонами пехоты; а местность становилась более выгодной для кавалерии; присутствие моих войск принесло большую пользу этой дивизии, которая без этого неизбежно была бы охвачена с флангов многочисленной кавалерией неприятеля, движение которого я стремительно остановил хладнокровием моих войск и с помощью моей роты лёгкой артиллерии, каковая, проявив храбрость, выскочила заглушить огонь неприятельской артиллерии, и вынудила его к отступлению. Тем самым было остановлено общее атакующее движение со стороны неприятеля, а мне дано время произвести возвратное движение в наилучшем порядке или, лучше сказать, как на поле парадных манёвров. Тем не менее, было проведено множество атак повзводно и поэскадронно для поддержки стрелков, которых, время от времени, теснило множество неприятельских стрелков. На моей последней позиции в одном льё от входа в Рудню они полностью оставили меня и заняли позицию в двух льё от меня, прикрывая дорогу на Смоленск через Лешню». Батальон 24-го полка, который шёл с бригадой, Бёрманн «оставил в Рудне в распоряжении генерала Жангу, не считая местность подходящей для малого числа пехоты».

Казаки. Акварель начала XIX в.

Бисмарк со своим эскадроном 2-го Лейб-шволежерского полка находился во главе бригады и, следуя рысью, вырвался на 2000 шагов вперёд. Когда он хотел обогнуть край леса, ему навстречу явились в беспорядке и диком бегстве полки генерала Себастьяни. Бисмарк приказал эскадрону, двигавшемуся в открытой походной колонне, принять в сторону, чтобы не быть смятым, остановился и сформировал плотно сомкнутую толпу, которая образовала фронт со всех сторон. В этом своеобразном построении он стоя ожидал приближавшихся донских казаков. Казаки изумились такому странному построению, но вскоре пришли в себя и окружили эскадрон. Тщетно пытались они пробить его своими пиками. Один храбрец бросился на Бисмарка, по пистолетный выстрел сразил его. «В этот момент вюртембергская конная батарея (стоявшая с бригадой позади на позиции) открыла действенный огонь, который отвлёк внимание противника. Воспользовавшись этим, Бисмарк повернул со взводами, которые легко нашли свой строй, и галопом добрался безо всяких потерь до бригады, которая встретила его радостным Ура (Lebehoch)!».

Генерал Бройнинг так описал этот бой: «Проделав марш в одно льё по дороге на Инково, мы нашли дивизию Себастьяни в полном отступлении, сильно стеснённую огнём по меньшей мере шести орудий, а также роем из шести-семи тысяч гусар и казаков, за которыми следовала сильная колонна пехоты. Мы тотчас развернулись; благодаря нашему вмешательству, дивизия смогла отойти, мы прикрыли её отступление, хладнокровно остановив многочисленные атаки; после того, как наша батарея под командованием капитана Брайтхаупта открыла огонь, пыл неприятеля, который нас преследовал, начал убывать, мало-помалу он стянулся, особенно когда две его пушки были подбиты огнём нашей батареи, а другие вынуждены были замолчать». Кёних вспоминал: «Первый выстрел, произведённый батареей, ударил в середину русской колонны, как мы ясно видели сквозь разъезжающийся личный состав, и с первым выстрелом русским, кажется, было приказано остановиться, так как вскоре наступил перерыв в их движениях. Наша артиллерия и показавшаяся на возвышенности в тылу дивизии Себастьяни линия наших трёх полков указали им, что подошло подкрепление».

Вюртембергская кавалерия, 1810 г.

С русской стороны огонь вели орудия 2-й конно-артиллерийской роты капитана П.И. Цвиленева, который, «командуя половиною роты…, сбил фланг неприятельской линии и во время преследования неприятеля держался с самыми передними казачьими полками, поражая оного». Оба вюртембергских шволежерских полка «только оборонялись и ничего более» не делали, они «выдерживали с величайшим спокойствием канонаду неприятеля, которая вначале была очень сильной».

Правда, по словам Бисмарка, 1-й шволежерский, 4-й конно-егерский (французский) полки и эскадрон Лейб-шволежер преследовали противника до леса, изрубив немало гусар и казаков. Тем самым эскадрон Бисмарка получил время перестроиться и вернуться к полку, вся потеря которого состояла в 2 убитых и 2 раненых лошадях. Кёних уверял, что «из каждого полка тотчас было послано в бой по одному эскадрону с тем, чтобы дивизия проскакала через нас и смогла позади нас выстроиться и привести себя в порядок. После того как мы таким образом приняли бой, и русские около 1 часа продолжали стоять, с нашим появлением сила их атаки ослабла, и они отступили, не преследуемые нами. Когда всё закончилось, из Рудни явилась в полной помаде (in aller Pomade), то есть шагом, дивизия кирасир, которая ещё спокойно готовила еду, когда я проскакал через её лагерь, спеша на поле боя». Бройнинг похвалил Брайтхаупта, который проявил «хладнокровие и твёрдость в этом деле». «Русские были уже остановлены, — вспоминал Фляйшман, — когда я присоединился к трём первыми орудиями, только ещё велась слабая орудийная перестрелка с обеих сторон. Вскоре после этого противник медленно отступил, и когда мы его потеряли из виду, мы также начали производить свой отход. Вечером в 4 часа мы опять возвратились в Рудню». Согласно рапорту Брайтхаупта, его батарея, «находилась в огне с 11 часов утра до 3 часов пополудни; она выстрелила 77 гранат и 85 шестифунтовых ядер».{27}

Платов пишет: «Генерал-маиору графу Палену, по уведомлении его, дал я приказание мое остановиться и далее не подвергать войска опасности; дождавшись же ночи, отступил к деревне Лешне, оставя на том месте, где кончилось преследование неприятеля, извещательную заставу, что им и исполнено». По словам Чуйкевича, «неприятеля преследовали до дерев[ни] Залозья, в 5-ти верстах от Рудни». К. Толь донёс, что «генерал Платов остановился в дер[евне] Кастрице, а войско по Рудненской дороге — за Лешнею. Авангард графа Палена немного позади его». По словам Монбрёна, «русские остановились в одном льё впереди Лешно». Сам он отступил на правый берег Березины и расположил дивизию в полульё от Рудни, где находилась 2-я кирасирская дивизия и бригада пехоты генерала Л.Т. Жангу. Бригада Бёрманна заняла позицию «напротив и справа от Рудни позади реки» у Микулино, где стояла 4-я кирасирская дивизия. Бригада Мурье стояла в Любавичах, имея один полк в Елисеевке.{28}

Егерь и офицер вюртембергских конных егерей. Акварель н.х. начало XIX в.

«Неприятель потерял, — пишет Платов, — большое количество, ежели не больше, то по крайней мере половину кавалерийского корпуса его, из пехотного же полка осталось не более ста человек и те спаслись кустарниками. В плен взят полковник полка конноегерского, подполковник гусарский, майор один, обер-офицеров семь, разных полков унтер-офицеров и рядовых еще не сочтено, но полагательно, что будет более трех сот человек. Неприятель пардона не просил, войска Российские…, быв разъярены, кололи и били его». Чуйкевич сообщил, что «дело было прежаркое, продолжалось часов 7-мь. Семь казачьих полков и Донская конно-артиллерийская рота были все в деле и Изюмский гусарский полк». У противника же «почти весь 2-й резервный кавалерийский корпус был в деле. Командовал сам генерал Монбрюн, генералы: Себастиани, Берман и другие также находились. В дело введены были сначала 3 французских, 5-й, 9-й и 7-й гусарские, Виртембергский Легкоконный и уланские Прусский и Варшавский. Потом у Рудни подоспело еще 3 полка кавалерии, конных егерей и один кирасирской дивизии генерала Себастиани, с 4-мя орудиями артиллерии. 24-й полк легкой пехоты один только был в деле. У неприятеля взято в плен 1 полковник, 1 подполковник, 1 майор и 8 обер-офицеров, рядовых разных полков до 300». Толь со своей стороны уточнил, что в деле были 4-й, 10-й и 12-й конноегерские полки, а потери неприятеля составляют 400–500 пленных.{29}

Л. Киль. Донские казаки. Современный рисунок

Неприятель тоже кое-что узнал о русских. Монбрён послал Бельяру «показание одного капитана, взятого нами в плен, которое может заинтересовать Его Величество». Текст этого допроса гласил: «Ст***, капитан русского гусарского полка, говорит, что имелось двенадцать полков казаков и два полка гусаров Изюмский и Сумской и 24 орудия казачьей лёгкой артиллерии, всем командовали генералы Дорохов и Платов. Он говорит, что русские войска в числе 200000 человек, которые находились в Смоленске, получили приказ выступить 6-го [числа] этого месяца, чтобы идти атаковать нас сегодня и последовательно до Витебска и Варшавы. Сила неприятеля сегодня была, как он говорит, 10000 человек кавалерии». Бельяр же понял дело так, что показания дал пленённый в поединке русский «старший офицер» (казачий полковник) и переслал их Мюрату, прибавив, что «этот офицер будет послан к императору генералом Монбрёном». Нею он написал, что «пленный офицер сказал, что следует быть настороже, и что возможно этой ночью нас потревожат».{30}

Данные о потерях сторон в бою неполные. Таше считал, что его «дивизия силой в 2000 коней потеряла 600». По словам историков, Себастьяни потерял 200–300 чел. (Р. Дюпюи), около 500 чел. (Л. Пикар), а Дж. Нафзигер определил потери в 300 чел. убитых и раненых и 300 пленных. Потери батальона 24-го полка составили около 200 чел. убитыми, ранеными или взятыми в плен.{31}

Толь написал Барклаю, что «в сем деле казаки особо отличились и смею доложить, что во всякое время опрокидывали неприятеля».{32}

В 6 часов вечера Бельяр сообщал Мюрату из Рудни о случившемся: «Если этот день и не был удачным, Сир, он не был менее славным для войск императора. Две тысячи кавалеристов сражались с шести часов утра до двух часов пополудни против десяти-двенадцати тысяч человек, поддержанных восемнадцатью орудиями и двумя полками пехоты, как об этом говорят некоторые офицеры, но генерал Монбрён говорит, что не видел». Дивизия Себастьяни «сражалась с невероятной храбростью — выше всяких выражений; она проделала своё отступление в наилучшем порядке, встретив и отразив от сорока до пятидесяти атак; в течение получаса имела место рукопашная, и дивизия в течение пяти часов проделала отступление в четыре-пять льё… Генерал Монбрён и генерал Себастьяни, которые храбро руководили своими войсками, очень расхваливают все полки; они соперничали в горячности, рвении и храбрости. 9-й гусарский, 11-й и 12-й шассерские, также как прусские и польские уланы и вюртембержцы поистине покрыли себя славой». В постскриптуме Бельяр прибавил: «Имел место поединок перед двумя полками между полковником казаков и командиром пруссаков. Полковник казаков был ранен и взят в плен; полковник был приведён и допрошен… Этот офицер будет послан императору генералом Монбрёном». Вернувшись в Матушево, Бельяр в 23 ½ часа сообщил эти же сведения Нею: Себастьяни имел всего 2000 чел., но его «дивизия покрыла себя славой; она потеряла многих, но, к счастью, она не потеряла самообладания… Один батальон ІІI-го корпуса творил чудеса, он оказал наивеличайшие услуги и заслужил быть вознаграждённым». Явно по наущению Монбрёна, Бельяр прибавил: «Жаль, господин герцог, что бригада Бёрманна не смогла этим утром остаться на своей позиции и выступить по дороге в Инково. Её уход повредил всему нашему левому флангу, и генерал Монбрён был обеспокоен в течение некоторого времени».{33}

Потери русских войск{34}

Потери неприятеля{35}

Действительно, Монбрён высказал Бельяру недовольство поведением командира 14-й бригады из корпуса Нея: «К сожалению, генерал Бёрманн получил приказы, которые отозвали его на смотр и воспрепятствовали ему исполнить то, что я передал ему через генерала Дефранса; несомненно, если бы он выступил этим утром на Инково, как я полагал, он тогда прикрыл бы мой левый фланг, побеспокоил бы неприятеля, отвлёк бы значительную его часть и моё отступление не было бы столь тяжёлым». Вечером Бёрманн получил от Монбрёна приказ возвратиться на позицию у Заозерья, чтобы прикрыть дивизию Ж.М. Дефранса, но тот отказался, сославшись на усталость своих лошадей. «Хотя генерал Бёрманн не хочет повиноваться моим приказам, — написал Монбрён Бельяру, — я их ему повторил письменно, чтобы он возвратился на свою позицию, которая будет этим вечером защищаться только дивизией Дефранса». Бёрманн же в рапорте Нею из Рудни в 20 ½ часов возражал против этих упрёков: «Я должен сказать, Ваше Сиятельство, что, несмотря на то, что генерал Монбрён настаивает, что я не оказал больших услуг, я полагаю, тем не менее, что весьма поспособствовал тому, что батальон 24-го [полка] из дивизии Себастьяни не претерпел той же участи, что рота вольтижеров из этого батальона, которая ещё до моего прибытия была захвачена двумя или тремя тысячами казаков… Мои лошади очень измучены, я занял на эту ночь позицию напротив и справа от Рудни позади реки. Я ограничился посылкой лишь одного эскадрона в Могильно, куда я отправлюсь завтра, согласно контр-приказу Вашего Сиятельства».

В этом бою особенно отличились прусский и вюртембергский полки. «Наша иностранная бригада вела себя в тот день великолепно», — признавал Обри. Генерал Ж. Сюберви выдал специальное «свидетельство» командиру вюртембержцев, где, в частности подчеркнул: «Ваш полк сегодня покрыл себя славой. Его поведение доставило ему похвалы за заслуги». Генерал просил «передать комплимент всем вашим офицерам, которые проявили величайшее спокойствие и общее мужество»; он обещал сделать всё возможное, чтобы обменять полковника Валдбурга. Историк прусского полка пишет, что отныне «генералы Сюберви, Себастьяни и Монбрён оказывали командиру всяческое внимание и рассыпались в похвалах за успехи его полка». Некоторые рассматривали это дело не как поражение, а как тяжёлое, но героически проведённое отступление. Лейтенант вюртембергского полка Х.А. Фосслер записал в дневнике: «Такой отход, какой мы вынесли в этом случае можно рассматривать почти как победу. Несмотря на своё огромное превосходство, неприятель не имел никакого времени, чтобы разорвать наши ряды».

Офицер Изюмского гусарского полка. Акварель н.х. начало XIX в.

Но иные рассматривали это дело как поражение. По мнению генерала К. Пажоля, дивизия «потерпела тяжёлую неудачу. Генерал Себастьяни был захвачен врасплох казаками Платова. Эта неудача не имела последствий сначала потому, что Монбрён поспешил со всем своим армейским корпусом, затем потому, что Платов получил сообщение, что русская армия не продолжит его атаку». 9 августа к Богарнэ возвратился от Мюрата его адъютант шеф эскадрона Ш.А. Лабедуайер. Он подтвердил новость о нападении русских на дивизию Себастьяни, о потерях кавалерии и храброй вольтижёрской роты 24-го полка. Все офицеры «прибавляют также, что без храбрости и неустрашимости прусских улан наши потери были бы гораздо более значительными. В этом случае они порицали генерала Себастьяни; но наибольшее их число перекладывали вину на генерала Монбрёна, который, хотя и был проинформирован о превосходящих силах неприятеля…, не прислушался ни к одному рапорту». Лейтенант Кёних вспоминал: «Вечером я сопровождал генерала Бёрманна, который посетил генерала Себастьяни, и был свидетелем, как последний неоднократно самым любезнейшим образом благодарил его за оказанную помощь, без которой он, при большом превосходстве русских, наверняка был бы уничтожен. Он язвительно жаловался на то, что его выдвинули так далеко вперёд без поддержки в своём тылу». Кёних был согласен с этими претензиями к высшему командованию.{37}

Гусар Сумского полка. Акварель н.х. начало XIX в.

Гравюра И.П. Жазе по рисунку А.И. Зауервейда. Казаки. 1810-е гг.

Захваченные русскими пленные дали ложные показания о том, что Наполеон находится в Поречье. Шеф эскадрона Сен-Перн сказал Толю, «что в Рудне корпус генерала Монбрена в 15000 кавалерии, что Наполеон с гвардией выступил из Витебска и вероятно вскоре соединит всю свою армию». Чуйкевич предположил, что Наполеон находится в Поречье. Всё это ещё более убедило Барклая в правильности предпринятых им действий о переводе 1-й армии на Поречскую дорогу. Правда, полковник Валдбург «сообщил, что о приближении нашем они не имели известия и на то особенных распоряжений не сделано, равномерно в других корпусах никаких движений не происходит». Следовательно, заключил А.П. Ермолов, «еще обстоятельства благоприятствовали нам, если бы главнокомандующий тверд был в намерении. Поражение при Лешне, конечно, пробудило неприятеля, но близки были новые ему удары и кратко время для избежания их. Главнокомандующий не только отклонился от исполнения условленного плана, но и переменил его совершенно».{38} Но Барклай из показаний пленных воспринял лишь то, что подтверждало его уже принятое решение.

«Наше несчастье, — вспоминал Роос, — совершенно лишило генерала Себастиани той незначительной любви, которую некоторые из нас к нему питали». По словам Био, Себастьяни, павший духом от этого поражения и имевший дурные отношения с Монбрёном, просил освободить его от командования. Оба генерала обвиняли друг друга в этой неудаче. Себастьяни несколько раз сообщал о концентрации русских войск перед фронтом своей дивизии, но Монбрён не посчитался с этими донесениями. Приказом от 9 августа командование дивизией было передано генералу Пажолю, который был одновременно произведён в дивизионные генералы. Пажоль получил известие об этом в Дубровне 10 августа, а в Рудню прибыл 11-го. Правда, Таше записал в дневнике, что из-за неприятностей с Монбрёном Себастьяни уехал из Рудни 12 августа, а Пажоль прибыл туда 13-го.

Анализируя этот бой, Ж. Фабри отметил следующие странные моменты. Употребление, которое Бёрманн дал своему батальону, отослав его в Рудню, является странным из-за приведённых им резонов; он обнаруживает редкое незнание употребления пехоты, ибо этот род войск пригоден для любой местности, потому что единственный в состоянии сражаться сам по себе. Вопреки заявлениям французов, русская пехота в этом бою не участвовала. Непонятно, на чём основывал Монбрён своё заключение, будто атаки Платова имели целью замаскировать некое отступательное движение русских. «Французская кавалерия, — считал Фабри, — потеряла всякий контакт с русской армией, которая смогла оставить Смоленск так, что император об этом не догадывался. Маловероятно, чтобы русские пришли атаковать французские аванпосты со столь большими силами в момент своего отступления… К тому же сведения, добытые у пленного офицера, сводили к нулю такое объяснение ситуации. Одним словом, кавалерия Себастьяни была застигнута врасплох, она едва не была охвачена с флангов, и своим спасением была обязана самоотверженности пехоты, которая, как всегда, жертвует собой для неё». «По словам Монбрёна, он хотел снова занять позицию у Лешно, но оставление Заозерья бригадой Бёрманна заставило его перейти через р. М. Березина. Здесь имел место явный конфликт между двумя генералами». На ком лежит вина? Должен ли был Монбрён подчиняться приказам маршала Нея, а Бёрманн — приказам Монбрёна?

Генерал Донского войска, 1809–1812 гг. из “Историческое описание одежды и вооружения… ”

Нам не следует оценивать поведения Наполеона, но достоверно и бесспорно одно: в течение 8 дней все генералы пытались выяснить, кому им подчиняться, но никакого приказа не было дано; не было создано единого командования для кавалерии, выдвинутой далеко вперёд. У французов не было сведений о том, что делает 120000 русская армия. Неясно, почему пехота, размещавшаяся в Рудне, не выступила на помощь отступавшей кавалерии? Она безусловно имела для этого время. Почему Ней не возвратился в Рудню, как это сделал Бельяр? В целом, невозможно найти такого боя, где руководство было бы более плохим. И так будет всегда, пока командование будет предпочитать хорошие кантонир-квартиры вместо размещения в первой линии, чтобы оставаться в контакте с аванпостами.{39} При этом Фабри повторил едкие замечания пруссаков о недостатках в организации службы охранения во французской армии, что, впрочем, признавал и генерал А. Коленкур. «Наши солдаты дрались вообще хорошо, — писал он, — но охраняли себя очень плохо. Нет другой армии, где разведочная и патрульная служба находились бы в большем небрежении. Наступает ночь, размещают кое-где несколько караульных постов, чтобы иметь время вскочить на коней, если подойдёт неприятель, но о том, чтобы прикрывать части, находящиеся позади или рядом, не думает никто».{40} Отрицательно сказались и противоречия между французскими начальниками на поле боя. «Наши генералы Монбрён и Себастьяни, — пишет Обри, — проявляли нерешительность в том, что они делали. Между ними имелась небольшая зависть, как низшего командира к высшему». Таше даже считал, что «разногласие генералов было единственной причиной нашего разгрома».{41}

Офицер и урядник Донского войска, 1809–1812 гг. из “Историческое описание одежды и вооружения… ”

М. Борисов. Нижний чин тептярских полков, 1812–1815 гг.

Показан идеальный вариант, т. к. в действительности части предметов униформы и снаряжения не хватало или они заменялись произвольными образцами. Реконструкция выполнена на основе материалов, собранных С.Е. Калининым