Первое дело при Красном

«Львиное отступление» Неверовского

“Newerowski fit une retraite de lion”

Ph. Segur.

“День 2 августа принадлежит Неверовскому. Он внёс его в историю…, окруженный, отрезанный, совершил своё львиное отступление, самими неприятелями так названное»

П.Х. Граббе

Героическая ретирада отряда Д.П. Неверовского от Красного к Смоленску является одним из самых славных и знаменитых подвигов русских воинов в 1812 г. О ней упоминается с разной степенью подробности во всех общих трудах по истории той героической эпохи, но по странному стечению обстоятельств, это славное событие так и не удостоилось специального исследования. Правда, довольно много внимания уделил этому бою Н.П. Поликарпов. Однако, это не связное аналитическое изложение событий, а лишь солидная подборка русских источников; к тому же некоторые верные критические замечания историка так и остались не замеченными последующими сочинителями. Поликарпов справедливо заметил, что необходимым дополнением к реляции Неверовского, «выясняющим, достаточно подробно детали хода сражения», являются выписки из наградного списка отличившихся офицеров. «В виду важного для нас во всех решительно отношениях значения сражения… и в виду неимения у нас точного и правдивого описания этого же сражения, эти выписки приводятся [автором] наиболее подробно… Эти выписки рисуют правдиво почти все мелкие детали хода этого сражения». Но, несмотря на публикацию Поликарповым этих источников, такого правдивого и точного описания отечественная историография не сделала до сих пор, ограничиваясь писаниями по набившему оскомину шаблону.{42}

Генерал-майор Д.П. Неверовский (1771–1813) Н.х. 1800-е гг.

Отечественные авторы довольствовались весьма ограниченным и однообразным набором документов. Из иностранных источников тиражировался лишь стандартный набор небольших цитат из работ участников русского похода, в бою не участвовавших (Ф. Сегюр, А. Фэн, Ж. Шамбрэ). Посему все описания боя страдали трафаретностью и «одноцветностью», и не случайно в 1912 г. А. Алексеев написал, что «о геройском подвиге отряда Неверовского… было столько уже говорено и писано, что повторять всем известное нет смысла».{43} Довольно подробно «красненское дело» изложено на базе русских источников в солидной книге В.М. Вороновского и в очерке В. Тикыча, но популярный и квазипатриотический характер сборника, в котором последний опубликован, позволил автору допускать «художественные» преувеличения и вольности.{44} За долгое время «предпечатной» подготовки данного издания появились статьи, уточняющие состав и назначение отряда Неверовского, а также весьма объективное описание данного боя, исполненное А.А. Васильевым, которое, правда, будучи включено в общий обзор наполеоновских войн, не могло быть достаточно подробным и детальным.{45}

Генерал-майор Е.И. Оленин (1774–1827)

Между тем, данное событие нашло отражение во множестве источников как с российской,{46} так и с неприятельской стороны. А.И. Михайловский-Данилевский писал, будто «письменного донесения о сём сражении не было представлено Неверовским. Тогда было время действий — не письма». Поэтому он изложил «подробности боя в том виде, как они были тогда же пересказаны Неверовским Паскевичу, и в последствии переданы мне… с прибавлением нескольких подробностей, слышанных мною от очевидцев». На самом деле Неверовский написал донесение о бое, которое опубликовал Поликарпов. И.Ф. Паскевич слушал рассказ Неверовского утром 15 августа, буквально по горячим следам. Данилевский почти слово в слово воспроизвёл рассказы Паскевича и Д.В. Душенкевича, прапорщика 27-й дивизии, опустив, тем не менее, некоторые важные подробности.{47} Многие из участников боя оставили его описания, различные по степени подробности и объективности.{48} Самое сомнительное из них принадлежит перу поручика Ф. Гаевского,{49} а наиболее подробное его описание и глубокий анализ дал майор Ф.В. фон Бисмарк.{50} В начале 20 в. Ж. Фабри опубликовал большое количество документов (рапорты, донесения, отрывки из мемуаров) об этом бое,{51} но советские писатели об этом даже не подозревали. Всё это подталкивает нас к созданию более крупного «батального полотна», в котором мы попытались описать знаменитое событие до мельчайших деталей на основе привлечения максимально возможного количества источников. Только на этом основании возможно будет сделать взвешенные и объективные выводы о характере и значении данного события.

Генерал-майор И.Ф. Паскевич (1782–1856)

Литография Мейера с оригинала Д. Доу. 1820-е гг.

Для того, чтобы лучше понять обстоятельства боя при Красном, нужно выяснить, когда и зачем в данном месте появились российские войска. В то время, когда приближалось соединение 1-й и 2-й Западных армий, с середины июля на правом берегу Днепра в м. Ляды и г. Красном расположился авангард Смоленского обсервационного (резервного) корпуса генерал-майора Ф. Винцингероде{52} под командой генерал-майора Е.И. Оленина, наблюдавший дорогу на Оршу и состоявший из нескольких батальонов и половины конной батареи; к нему присоединилась Красненская уездная инвалидная команда.{53} Оленин не имел кавалерии и потому был усилен 80 драгунами и конным отрядом смоленских дворян братьев Лесли. Братья Григорий, Пётр и Егор Дмитриевичи Лесли сформировали конный отряд из 60 своих крестьян и дворовых людей, вооружённых пиками, саблями, пистолетами, и 11 июля явились в Смоленск к Винцингероде. Тот отправил их «к генералу Оленину, в отряде которого не было конницы, необходимой для действий против появившихся там партий французов… Прибыв к месту назначения, братья Лесли с своими молодцами несли аванпостную службу, делали разъезды, исполняя разные поручения». 16/28 июля Винцингероде сообщил, что при его авангарде находятся «50 человек, вооруженных пиками». Этот отряд делал разъезды около Катыни, Надвы, Рудни, Орши, Велина.

Л. Киль. Штаб-офицер и обер-офицер русских гренадерских полков

Генерал М. Б. Барклай де Толли (1761–1818)

Гравюра Ф. Вендрамини, 1813 г.

15/27 июля квартира Оленина находилась в д. Козьяны, откуда на три версты были выдвинуты посты, которые вели перестрелку с неприятелем у Дубровно, куда в тот же день прибыл казачий корпус М.И. Платова. 16/28 июля М.Б. Барклай де Толли рекомендовал Винцингероде «авангард вверенного вам корпуса, стоящий в Козянах, усилить пехотою и приказать ему служить подкреплением ген[ералу] Платову», а также посылать как можно дальше разъезды по Могилевской дороге.{54}

17/29 июля Винцингероде сообщил П.И. Багратиону: «Мой авангард занимает Красный и Ляды…, отряды моего авангарда вчера взяли пленных в Дубровне». По просьбе Винцингероде, Платов 18/30 июля направил Оленину донской казачий полк подполковника М.Г. Власова 3-го. В тот день Оленин, узнав, что в Орше французы наводят мосты, с отрядом отступил в Красный, оставив, «для извещения о неприятеле… в м. Лядах 60 человек драгун с одним офицером и команду ратников». В тот же день французская разведка донесла маршалу Л.Н. Даву, что «генерал Оленин, командующий двумя полками пехоты, одним полком драгун, одним полком казаков и 12 пушками, отправился из Смоленска и прибыл в почтовый дом Россасна. Они хотели идти до Дубровны, но вчера повернули обратно и сегодня находятся в Красном».

19 июля Власов 3-й прибыл из д. Елисеевичи в Ляды, «где по приказанию сам остановился с полком на дороге к м. Дубровне за шесть верст от м. Ляды, у селения Гагоки [Гураки?], а есаула Зимовнова отправил с сотнею казаков открыть селение Казяны». Зимовнов направился к Дубровне и послал для осмотра деревни урядника Чикунова с несколькими казаками. Доехав до середины селения, тот обнаружил французских пехотинцев, «на которых потом сделал удар, но вокруг с обеих сторон улицы неприятель сделал залпом из нескольких ружей выстрел из домов». Одновременно противник «начал переправляться из-за Днепра в довольном числе конницы по мосту», что вынудило казаков удалиться. Партия урядника Синякина, посланная направо к Днепру, дошла до Россасны, выбила оттуда отряд пехоты из 50 чел., взяла в плен 3 чел. и возвратилась в Козьяны. Партия хорунжего Ежова выслала к д. Хомино разъезд, который захватил двух улан.{55}

20 июля/1 августа Оленин сообщил Винцингероде: «Узнав, что неприятель с большим числом войск вступил в м. Дубровну…, во избежание быть атакованным, в чем местоположение неприятеля способствует, отступил к городу Красному. Казачий полк подполковника Власова оставлен мною в местечке Лядах для наблюдения движений неприятельских и охранения местечка». Тогда же Барклай известил Багратиона и Платова, что «неприятель форпосты авангарда корпуса г[енерал]-м[айора] Вицингероде вытеснил из Дубровна, почему командующий сим авангардом г.-м. Оленин вынужденным нашелся отступить к Красному, имея форпосты свои в Лядах, а дабы узнать силы неприятельские в Дубровне и к какому принадлежат корпусу, я приказал г.-м. Оленину немедленно атаковать форпосты неприятельские и стараться захватить несколько в плен».

Генерал-майор Ф. Винцингероде (1770–1818)

Унтер-офицер егерских полков, 1812–1816 гг. Рисунок Сокальского. ВИМАИВиВС

Офицер и урядник Донского войска, 1812–1814 гг. Рисунок К.К. Пиратского. ВИМАИВиВС

21 июля/2 августа Барклай известил Платова, что, поскольку Багратион отправил из своей армии два казачьих полка для занятия Красного, то полк Власова 3-го возвращается под его команду. В тот же день генерал К. Пажоль сообщил, что 1-го числа Оленин с 6 полками пехоты, 2 эскадронами казаков и артиллерией прибыл в Ляды, где уже находились войска, бывшие прежде у Россасны, и что казаки находятся в Хомино и в соседних деревнях. Генерал Э. Бордесуль донёс из Холобни (Kolbnia), что Оленин уже ретировался из Козян к р. Свиная впереди Красного.

Утром 22 июля/3 августа Оленин получил известие от разъездов Власова 3-го, что неприятель в большом числе следует по левому берегу Днепра, а часть его переправилась у с. Лучки [Лучково] и Сырокоренье. Посланный к Сырокоренью отряд 1-го Тептярского полка прогнал 50 французских кавалеристов на другой берег в Гусиное, причём последние обрубили канат, по которому ходил паром. «Находя мой отряд, — пишет Оленин, — в сражении с неприятелем малозначущим, за благо я признал отступить». Он отступил на 23 версты от Красного в Корытню, где состав его отряда изменился.{56} В Лядах был оставлен «для открытия неприятеля» казачий разъезд из полка Власова 3-го (5 чел.). Он отступил при приближении эскадрона улан, заманив за собой 7 улан, одного из которых взял в плен. Французская разведка донесла, что в Лядах находились 2 пехотных полка, 500 драгун и 1 эскадрон гусар. Генерал-майор А.А. Карпов 2-й прибыл в тот день в Красный с полком Г. Г. Мельникова 4-го и присоединил к себе полк Власова 3-го; казаки обнаружили неприятельские партии на левом берегу Днепра в Лядах, с. Лучково, Гусиное. Партия поручика Соколова, посланная «для узнания неприятеля», прибыла в Гусиное и узнала, что в д. Березыня стоит отряд генерала «Томаше» (Домманже) из корпуса Э. Груши в составе 1-го, 2-го баварских, саксонского принца Альбреха легко конных полков с 8 орудиями. Затем у Сырокоренья партия захватила 2-го баварского полка лейтенанта Муне с 8 солдатами (видимо, лейтенант 5-го эскадрона Jakob Mück).

Обер-офицер и унтер-офицер гренадерских полков, 1812–1816 гг. Рисунок П. К. Губарева

Л. Киль. Унтер-офицер и егерь русских егерских полков

Генерал-майор А.А. Карпов (1762–1837). Фототипия К.А. Фишера по оригиналу н.х. 1911 г.

23 июля/4 августа казаки Тептярского и Власова 3-го полков доставили Оленину пленных, французского гусара и польского улана, «из коих гусар взят разъездом на той стороне реки Днепра против села Гусиного, последний же в селении Лядах» (наверняка из 9-го уланского полка). «Пленные объявили мне, — пишет Оленин, — что конная бригада генерала Вотрена расположена у самого берега Днепра, восемь же полков кавалерии растянуты до местечка Рудни, а пехота вся позади». Следовательно, первый пленный был из 6-го гусарского полка бригады П. Готрена из корпуса Груши.

От пленных Оленин также узнал, что неприятель давно собирается напасть на его слабый отряд. Он известил об этом Барклая, прося усилить свой отряд. Карпов же донёс, что неприятель из Ляд отошёл к д. Козяны, а у с. Лучково переправился назад через Днепр. Маршал Даву отправил из Дубровны в Россасну генералов Ф. Аксо и Ж. Пернетти с сапёрами и понтонерами, чтобы построить там мост через Днепр. Генерал К. Пажоль должен был удерживать местность между Россасной и Лядами. В тот день полковник В.А. Сысоев 3-й по приказу Багратиона послал в Красный донской казачий полк И.В. Грекова 21-го, а сам 24 июля/5 августа прибыл в Катынь, откуда высылал партии для обнаружения неприятеля в сёлах Смолянке (Смоляки), Гусиное, Сырокоренье. В тот день патруль 9-го уланского полка узнал от евреев, что в Лядах находятся 300 казаков, в Корытне — пехотный (Arichki du baron Arakieziew под командой полковника Niezeniow из корпуса Тучкова) и казачий полки под командой генерала Оленина. Бордесулю же, находившемуся в Савино, евреи сообщили, что из Смоленска в Красный прибыло много войск, принадлежащих к 24-й дивизии.{57} Как видим, неприятель не всегда получал точные сведения о противостоящих ему русских войсках.

В то самое время, когда Барклай, принуждённый к тому царившими в российской армии настроениями, предпринял наступательные движения к северу от Смоленска, Наполеон решил осуществить неожиданный маневр: переправиться на противоположный берег Днепра и быстрым наступлением захватить город. Согласно диспозициям Барклая для наступления на Рудню, фланги соединенных армий должны были прикрывать два обсервационных, то есть наблюдательных отряда. «Правый боковой обсервационный корпус» генерал-майора Л.М. Всеволожского 1-го должен был двигаться к Каспле по Поречской дороге. «Левый боковой обсервационный корпус при Красном под командою г.-м. Неверовского составится по рассмотрению ген. Багратиона. Сей корпус положением своим обеспечивает дорогу левой колонны, которая иногда идет весьма близко Днепра. Оный должен стараться занять в силах Ляды, дабы обратить внимание неприятеля с сей стороны», чтобы «по мере движения армий наших к Рудне, всячески беспокоить неприятеля к стороне Орши». Багратион сообщил императору: «Мы решили атаковать неприятеля в его центр, находившийся в Рудне. Обе армии выступили из Смоленска 26 июля, оставив два обсервационных корпуса, каждый с 5000 по правому и левому берегу Днепра». Находившиеся при отряде Оленина казачьи полки Власова и Тептярский должны были присоединиться к отряду генерал-майора Г.В. Розена 1-го в с. Чабуры на правом берегу Днепра.{58} Итак, по замыслу Барклая, обсервационный корпус Неверовского должен был, во-первых, прикрыть фланг одной из наступающих колонн, а именно 2-й армии, и, во-вторых, произвести демонстрацию, то есть отвлечь часть сил неприятеля от места нанесения ему главного удара.

Маршал Л.Н. Даву (1770–1823)

Литография Ш. Билона. 1-я половина XIX в.

В соответствии с этими указаниями, 25 июля/6 августа Багратион отдал приказ: «В три часа пополудни выступает отряд генерал-майора Неверовского, состоящий из полков: Виленского, Симбирского, Полтавского пехотных, 41-го, 49-го и 50-го егерских и батарейной роты № 31, имея в авангарде Харьковский драгунский полк с двумя орудиями конной артиллерийской роты войскового старшины Тацына, который уже находится в селе Корытно, где ему расположиться, имея впереди генерал-майора Карпова с двумя казацкими полками, с которыми вступить в сношение». Поскольку 27-я пехотная дивизия Неверовского состояла из недавно сформированных полков, её 1-я бригада полковника М.Ф. Ставицкого 2-го была временно прикомандирована к 7-му пехотному корпусу, из которого, в свою очередь, в отряд Неверовского были направлены 41-й егерский и Полтавский полки, для придания ему большей стойкости. Боковой отряд Неверовского имел также задачу наблюдать за Оршанской и Мстиславльской дорогами, держась как можно дольше в г. Красном, в 47 верстах от Смоленска.

Дивизионный генерал Ф. Аксо (1774–1838)

Адъютант 3-го батальона 50-го егерского полка поручик Н.И. Андреев вспоминал, что после трёх дней пребывания в Смоленске «наша дивизия назначена в отдельный отряд к городу Красному, куда и пришли на другой день и расположились около оного биваками; с нами был Харьковский драгунский полк и два полка казаков, Грекова и Комиссарова. Драгунами командовал полковник Юзефович. Наш один Виленский полк из дивизии остался в Смоленске для занятия караулов, то у нас было только 5 полков пехоты». По словам Душенкевича, «27-я дивизия, оставя 1-ю бригаду в охранении Смоленска и для хлебопечения, составом 4-х своих полков по 2 баталиона, да остатками 42-го Егерского и Орловского пехотного полков, вместе составлявших два баталиона, ротою пешей артиллерии, четырьмя эскадронами Харьковского драгунского полка и четырьмя сотнями казаков, отправлена… в г. Красный отрядом наблюдательным». А.П. Ермолов пишет, что «в дивизии, недавно из рекрут составленной, два полка переменены старыми. В Смоленске собраны хлебопеки от всех полков обеих армий. Оставлен один полк для удержания порядка». Действительно, согласно упомянутой диспозиции Барклая, 2-я армия должна была оставить в Смоленске один пехотный полк в качестве гарнизона. Неверовский писал, что ему поручили «отряд, состоящий из 10 баталионов пехоты, 4-х эскадронов кавалерии, 3-х казачьих полков и 12-ти орудиев батарейной роты. 26-го июля повелено итти в город Красной и наблюдать неприятеля; авангард мой был в Лядах».{59}

В этой связи специально подчеркнём одно обстоятельство, подмеченное Поликарповым ещё сто лет назад. «До сих пор ещё многие продолжают считать и уверять, — писал он, — что в сражении при Красном особенно отличилась и прославилась 27 пехотная дивизия», а между тем «неопровержимые архивные первоисточники категорически доказывают», что из шести полков этой дивизии только три находились в составе сводного отряда Неверовского. «Сам Неверовский в своих рапортах и реляциях об этом сражении называет бывшие под его начальством в это день войска “отрядом”, каковым они и были в действительности, а не “27 пехотной дивизией”».{60} Все последующие историки дружно проигнорировали это замечание, хотя оно совершенно справедливо, тем более, что в официальных документах отряд Неверовского имел вполне определённое название: «левый боковой обсервационный корпус (le corps d’observation)», то есть, «наблюдательный отряд». Позже французы выяснили, что им противостояли 6 пехотных полков, из них 2 егерских, 1 мушкетёрский из 21-й дивизии, 41-й егерский из 12-й дивизии и 1 мушкетёрский из 26-й дивизии, два казачьих и 1 драгунский полки, 12 орудий под начальством «дивизионного генерала» Неверовского, командира 27-й дивизии.{61}

26 июля/7 августа русские армии двинулись в наступление в направлении на Рудню. В тот день Оленин с пехотою прибыл в д. Синяки и приказал Быхалову, который явился с полком из Мстиславля, «узнать о неприятеле около Днепра при Росасне и Фомине [Хомино], а по левой стороне при Романове, Горках и Надве». Во время рекогносцировки казаки взяли в плен офицера по квартирмейстерской части, который уверял, что главная французская армия находится в районе Орши — Витебска и готовится к сражению. С другой стороны, два французских шпиона донесли, что в Лядах казаки захватили французский отряд из 20 человек во главе с лейтенантом, что в 4 верстах позади Ляд расположен большой лагерь кавалерии и пехоты, и что эти войска начали прибывать из Смоленска с 1 августа. Бордесуль сообщил, что в Красном находятся войска 27-й дивизии.

На следующий день Оленин собирался поехать в Ляды, где находился «Быхолов с двумя полками, а драгунский полк по сию сторону при самых Лядах…, а сам с пехотою стою сегодня в 9-ти верстах не доходя Лядов, в деревне Сененах» (Синяках). Быхалов донёс, что неприятель обнаружен в 5 верстах к северу от Ляд в селении Михеевке, а Неверовский сообщил начальнику штаба 2-й армии генералу Э.Ф. Сен-При, что им высланы партии для открытия неприятеля по Мстиславльской дороге от Романова на Горки. В тот день Сысоев 3-й оставил донской казачий полк Т.Д. Иловайского 11-го «при деревне Кузины [Кузино] для наблюдения дороги к Гусиному и сохранения сношений с войсками, находящимися на левом берегу Днепра». Карпов 2-й, переправясь у Сырокоренья на правый берег, донёс Багратиону, что по его приказу «полковник Быхалов с 3 полками для занятия местечка Лядов командирован, а я, с двумя полками переправясь через реку Днепр, расположился при селении Юдино» (Кузино) на месте Иловайского 11-го, которому приказал присоединиться к Сысоеву. Казаки Карпова наблюдали дорогу из Катыни в Гусиное.

27 июля/8 августа Багратион предупредил Барклая, что сосредоточение неприятельских сил «нам не довольно открыто, чтобы знать, где он именно находится», и что противник может, в частности, «обойдя наш левый фланг, истребить обсервационный корпус, расположенный в Красном, которому помочь значущими силами мне будет чрезвычайно трудно или невозможно». Багратион предлагал двинуться на Рудню, чтобы решительными действиями открыть, где собираются основные силы противника. Во втором письме он написал Барклаю: «Отделяясь вправо от Днепра, оставляю я обсервационный корпус, находящийся в Красном, без всякого подкрепления…, почему мне не остается другого, как предписать генерал-майору Неверовскому, чтобы он, когда узнает о приближении неприятеля к Мстиславлю, отступил с вверенным ему корпусом к Смоленску». Заметим, что поначалу Багратион предвидел атаку на отряд Неверовского вовсе не с запада и севера, но с юга. Когда выяснилось, что больших неприятельских сил в Поречье нет, Барклай приказал перевести 1-ю армию на дорогу в Поречье, а 2-й армии — занять позицию у Приказ-Выдры. Раздражённый этими нерешительными маневрами, Багратион написал ему 29 июля/10 августа: «Положение 2-й армии отделяет оную от корпуса обсервационного, оставленного в Красном. И так, должно полагать, что неприятель, в скором времени выступя из Орши, обойдет мой левый фланг…, он может прибытием своим к Смоленску упредить меня и отрезать мне Московскую дорогу».{62} Опасения Багратиона оказались совершенно правомерными.

Поначалу отряд Неверовского расположился впереди Красного, на дороге в Ляды. «Кроме посылки в разные стороны разъездов, Неверовский приказал красненскому дворянскому предводителю и исправнику иметь беспрерывные сношения с пограничными жителями и отправлять надежных людей для открытия неприятеля и разведывания об его намерениях». 28 июля/9 августа Неверовский побывал в Лядах для обозрения передовых постов. От казаков и местных жителей он узнал, что в Михеевке, Романове, Горках и других местах появляются мелкие партии неприятеля, что «маршал Давуст с частию своего корпуса находится в Дубровне, при коей устроено три моста. Местечко Расасна укреплено тет-де-поном и другими строениями». Казаки Карпова в с. Гусиное, Березино и Будишках [Буда?] неприятеля не обнаружили. Со своей стороны Бордесуль донёс Даву из Слатовщины, что в Баево находятся 500 казаков, а «крестьяне и евреи выступают против нас с казаками».

Генерал от инфантерии П. И. Багратион (1769–1812) Гравюра Ф. Вендрамини по оригиналу Л. Сент-Обена. 1813 г.

Генерал от инфантерии А. П. Ермолов (1772–1861) Гравюра И. Пожалостина по оригиналу Д. Доу. 1875 г.

10 августа польский шляхтич, посланный из Дубровно на разведку, выяснил, что русские войска уже выступили из Смоленска, что в Лядах находятся две роты пехоты, а позади на высотах — артиллерия, что в Лядах и в стороне Баево — 6 полков казаков, а пехота (2 тыс. чел.) расположена в 4 верстах позади Ляд. Получив сообщение о внезапном нападении русских на дивизию О. Себастьяни при Молевом Болоте и сообщение шпиона, Даву предупредил Груши, чтобы тот приказал командиру драгун, находившемуся в Россасне, на следующую ночь выслать посты как можно ближе к Лядам; они должны были наблюдать за русскими, не разжигая огней, а днём — отступить. Получив от генерала Пажоля сообщение, что перед ним появилось множество казаков, маршал объяснил ему, что это является результатом общего наступления русских войск.

30 июля/11 августа Багратион написал Барклаю о намерении отступить со своей армией к Смоленску для улучшения продовольственного снабжения, «обсервационный же корпус останется в Красном, пока неприятель его оттуда не вытеснит». Полковник А.С. Глебов 1-й был оставлен с 6-м егерским и казачьим полками в Катыни, чтобы прикрывать правый берег Днепра и наблюдать дорогу на Чабуры.

1/13 августа Неверовский сообщил: «Отряд, мне вверенный, довольствуется по суточно собираемыми с деревень Красненского уезда по наряду здешнего исправника, но также с большим затруднением. Взятые в плен и дезертировавшие с неприятельской стороны вообще жалуются на голод и недостаток съестных припасов в их армии, ежедневно умножающейся. Я строго приказал г-ну Быхалову не дозволять распространяться неприятельским партиям для собирания фуража и провианта, но стараться самому в разных местах Могилевской губернии фуражировать и отымать все средства у неприятеля для дальнейшего продовольствия». Глебов донёс, что казаки Мельникова 4-го полка имели стычку с неприятелем у Березино, куда затем прибыли до трёх полков кавалерии и двух батальонов пехоты неприятеля.{63} На следующий день русские армии вновь должны были перейти в наступление. 1-я армия занимала тогда позицию при д. Волоковой и Гавриках в 35 км от Смоленска, а 2-я армия в 9 км от него возле Приказ Выдры.

13 августа в д. Герасименки (Keracimino) прибыл маршал Ней, а в 11 час. — Мюрат. Сапёры и понтонёры 3-го корпуса возводили там мост на 30 козлах длиною в 150–170 м, который был закончен к 21 час. Одна бригада лёгкой кавалерии из дивизии Шателя разместилась в Буде, вторая — в Карпиловке, третья — между Герасименками и Хомино. Позже к Буде подошла драгунская дивизия Да Уссэ.{64} Русские были извещены о появлении понтонёров и через полчаса после прибытия Мюрата прислали к Хомино разведку из 50 казаков. Король тотчас перебросил сотню кавалеристов на левый берег Днепра, и казаки ретировались. Впереди Хомино были оставлены 50 кавалеристов, которых Ней поддержал тремя ротами вольтижеров, расположившихся в домах. В 14 час. к Хомино приблизился отряд из 400 казаков, они напали на передовую заставу, но были отбиты огнём вольтижеров. В 16 час. появилось ещё одно подкрепление из 400 чел., но вскоре русские отступили к Лядам, откуда приходили, оставив вдали несколько наблюдательных постов. «Многие люди утверждают, — сообщил Мюрат, — что противник движется на Витебск через Поречье, и что в Смоленске вовсе нет войск, но я не могу — абсолютно ничего гарантировать в этом отношении; напротив, я думаю, что противник находится с пехотой в Лядах».

Полковник Л. Гриуа (1772–1839)

3-й корпус Нея разместился между Герасименками и Красной; 10-я, 11-я и 25-я дивизии образовали три линии. Лёгкая кавалерия 3-го корпуса из Шилово и Елисеево на р. Березине подошла к Герасименкам.{65} К 19 часам 1-й кавалерийский корпус разместился у д. Красная, кирасиры 2-го кавалерийского — позади него у Заборья (дивизия Пажоля, бывшая Себастьяни была оставлена в Рудне). Капитан Ф. Дюмонсо видел у Россасны «III кавалерийский корпус, который можно было узнать по красным доломанам 6-го гусарского и сверкающим шлемам его драгунской дивизии, развернувшийся на равнине и двигающийся влево длинными колоннами».

Тем временем, 1-й корпус Даву достиг Россасны, имея в голове дивизию Гюдена, которая заняла мост у Баршунов, перейдя ручей. Бригада Бордесуля получила приказ направиться из Казариново к Россасне. К 23 час. Груши прибыл в Кобылье (Kobouilia) и выслал в Усвяти, в 8 верстах от Ляд, бригаду генерала Жерара, которая вытеснила оттуда казаков. «Бригада под командой полковника Мати, — донёс Груши, — разместилась эшелоном в четверти льё на дороге между Усвяты и Кобылье. Я послал приказ дивизии Валанса разместиться в Ростково». Груши отправил партии в Хомино, чтобы связаться с королём Неаполитанским, и попросил Даву направить к нему бригаду Бордесуля.{66}

Ранним утром 14 августа у Россасны переправилась остальная часть корпуса Груши, а у Хомино, как донёс Мюрат, «вся моя кавалерия 1-го и 2-го корпусов, кавалерия III пехотного корпуса и весь этот корпус перешли Днепр, чтобы направиться на Ляды и Красный. Генерал Груши выгнал неприятеля из Ляд». По словам Кёниха, бригада Бёрманна «вместе с прочей кавалерией утром 14 августа переправилась (schwamm) у Хомино через Днепр, который не был ни очень широким, ни глубоким и быстрым, и двинулась к Красному». Быхалов донёс Карпову, что неприятель «следует к Лядам, где он с полками имеет свое пребывание и не далее уже до оного как в 7-ми верстах». По приказу Оленина, Быхалов отступил по дороге на Красный к селению Мельницы Колотовке (Комаровка?). Неверовский, сообщил полковнику Глебову, стоявшему с 6-м егерским полком на другом берегу Днепра в с. Катыни: «По случаю сближения на всех пунктах около местечка Лядов неприятельских сил, приказал я авангарду моего отряда отступить к гор. Красному». То же самое сообщил Карпову есаул Краснощеков, командовавший казачьим полком Мельникова 4-го на другом берегу Днепра.{67}

Командующий артиллерией корпуса Груши полковник Л. Гриуа вспоминал: «Утром 14 августа стрелки нашего авангарда встретили неприятеля в первый раз после нашего вступления на русскую территорию. Первые выстрелы карабинов доставили нам большую радость: мы почти отчаялись догнать русских и покончить с ними в нескольких сражениях. Наша кавалерия тотчас развернулась, и я двинулся впереди нашей кавалерии». Ординарец генерала Л. Шателя лейтенант О.В. Рёдер фон Бомсдорф рассказывал, что 3-й кавалерийский корпус «отбросил назад авангард русских, которые действительно были удивлены, встретив на этом берегу ту силу, которую они прошлым днём заметили ещё на другом [берегу]. Ляды были заняты 2000 казаков с одним лёгким орудием. Генерал Груши приблизился к городку и охватил его с левой стороны, в то время как генерал Нансути попытался сделать это с правой. Широкая и глубокая канава помешала последнему развернуться быстро, и противник использовал возникшую обстановку, чтобы отступить к Красному… Ляды были тотчас разграблены и подожжены французами».

А. Адам. По дороге через Лианвавичи, 14 августа 1812 г.

Су-лейтенант 23-го драгунского полка П. Оврэ писал, что перед Лядами «тотчас подали голос шесть пушек, находившиеся на позиции выше деревни, поддержанные двумя полками казаков, которые, казалось, хотели оказать сопротивление. Мы атаковали их несколько раз». По словам лейтенанта 9-го шволежерского полка К. фон Веделя, французы «встретили перед Лядами две сильные казачьи толпы, поддержанные конной артиллерией и прогнали их лишь после двухчасового боя. Полковой адъютант Элиот, племянник военного министра герцога Фельтрского, остался на поле боя».{68} Адъютант генерала Шателя Ф. Гаевский вспоминал: «Рои казаков бродили по всем окрестностям, повсюду раздавались их крики, но они, как обычно, были осторожны, не приближаясь под огонь наших орудий. Французские кони были слишком изнурены, чтобы можно было на них гарцевать. Сдаётся, что крик принадлежит к военному искусству казаков, нет ни одного движения, при котором бы они не кричали. Генерал Шатель сравнивал их с бедуинами во время войны в Египте». По словам Неверовского, «Быхалов при сем отступлении, лично командуя казаками с неустрашимостью не только отражал его, но сам нападая, побил до 100 человек без всякой со своей стороны потери». Лёгкая кавалерия корпуса Нея составляла его авангард, и после множества маневров расположилась на левом крыле резервной кавалерии Мюрата. Лейтенант 2-й вюртембергской конной батареи X. Фляйшман писал: «14-го в 6 часов утра мы перешли через Днепр и вскоре после этого прибыли на большую дорогу…, и тут шли быстро, то рысью, то шагом. Из французской артиллерии почти никто не поспевал за нами».{69}

Ещё «рано утром генерал Оленин вызвал охотников открыть расположение неприятельских войск за 20 верст от Красного, по правую сторону Днепра и П.Д. Лесли вызвался охотником; получив от генерала в командование взвод драгун Харьковского полка» поручика А.В. Спановского, отправился на рекогносцировку. Тем временем прочие братья Лесли с двоюродным братом Абрамом Степановичем обнаружили переправившегося неприятеля и доложили об этом Оленину. Быхалов, который «около недели бессменно нес ответственную службу в авангарде ген. — майора Оленина», «по наступлении утра», будучи атакован «сильным неприятелем в постах своих у Лядов», отступил к Красному, куда стянулся и весь авангард Оленина. Последний дал знать Неверовскому, что неприятель показался в «дальнем расстоянии по дороге от Зверовичи».

Тем временем, шволежеры 2-го (голландского) полка гвардии скакали через Ляды «по единственной грязной дороге, мощёной брёвнами, разбитой в разных местах, и спустились с крутого склона к реке, полуразрушенный мост на которой был дополнен двумя другими, поспешно переброшенными с обеих сторон». Когда голландцы вышли на противоположное плато, они «услышали вдалеке грохот орудий, к которому добавлялся, более и более отчётливо, пока мы продвигались, треск ружейного огня». По словам Э. Лабома, «город Ляды (место примечательное тем, что оно последнее, где встречаются евреи), пересекала маленькая речушка, на другой стороне которой находилось широкое плато, которое полностью доминировало над городом».{70}

Когда казаки донесли Неверовскому о появлении неприятеля, он, полагая последнего малочисленным, выстроил свою дивизию западнее города фронтом к Лядам и велел отправить в Смоленск все тяжести. «Утром, — вспоминал Андреев, — генерал Неверовский получил извещение чрез казаков, что неприятель показывается в сильных массах. Это было в 9 часов утра… Нас поставили на место, пред городом рассыпали стрелков, весь 49-й егерский полк; наш 3-й баталион на улицах города, поротно. Я был при 3-й гренадерской роте, на большой улице, у входа в город; при нас было два орудия тяжелой батареи, прочие орудия сей роты были также по улицам, прикрываемые нашими егерями». Душенкевич пишет, что утром «велено пораньше людям обедать, отправлять обозы и вьюки в Смоленск». Командир батальона майор Белявский послал Андреева срочно сделать мост. Взяв барабанщиков и флейтщиков, он разломал ближние старые строения и будки и накинул мост.{71}

Фабер дю Фор. Переправа 3-го корпуса через Днепр, 14 августа 1812 г.

Перемещение войск 6-14 августа 1812 г. Выдвижение корпуса Неверовского к Красному

Драгун Харьковского полка. Манускрипт Эльберфельда, 1813 г.

«В 10-ть часов утра, — продолжает Андреев, — показались передовые казаки и сказали, что ужасная валит сила конницы неприятельской. Мы полагали, что они преувеличили, но вышло справедливо». Когда казаки донесли, что «французы валом валят» по столбовой дороге и по полям вдоль неё, Неверовский изменил расположение своих войск. Позиция перед Красным была ненадёжной из-за того, что за городом в болотистой местности протекала речка Мерейка и дорога шла по плотине. X. Брандт отметил, что город «Красный расположен при слиянии двух болотистых речек Свиная и Мерейка в 46 верстах от Смоленска. Свиная медленно течёт в топкой луговой долине, которая предоставляет лишь единичные узкие переправы. Кусты и кустарники по берегам предлагают немало удобств для стрелкового боя, и в этой позиции, вероятно, можно было бы сражаться, если, впрочем, иметь достаточно войск, чтобы её защищать. Но как раз это отсутствовало у русских. Они ещё и допустили ошибку, пытаясь защищать подступы к Красному».

«По приближении у сего города всех войск отряда мне вверенного, — пишет Неверовский, — расположил я 49-й егерский полк для защищения города по домам и сараям, оставив ему в резерв 1 баталион 50-го и 1 баталион 41-го полков с двумя орудиями донской артиллерии». Непосредственную оборону города он поручил генералу Оленину с 49-м егерским полком полковника А.С. Кологривова, батальоном 41-го егерского под командой подполковника П.С. Шейна 1-го, батальоном 50-го егерского майора Антонова и 2 орудиями хорунжего Калашникова. «С прочими же войсками отряда моего, — продолжает Неверовский, — взял позади города позицию, прикрыв фланги Харьковским драгунским полком и казаками». Пехотные полки Неверовский построил в боевой порядок за довольно глубоким оврагом в двух верстах от города; у дороги разместились Полтавский и Симбирский полки. «Оставив свои шалаши и город за плотиною на высотах, — пишет Душенкевич, — устроен был отряд в баталионные колонны с дистанциями, имея артиллерию в приличных местах». 10 орудий Неверовский поставил на левом фланге под прикрытием Харьковских драгун, к которым присоединился отряд братьев Лесли, а на правом фланге разместил казаков. Он направил назад форсированным маршем полковника Н.Г. Назимова с батальоном 50-го егерского полка, казачьим полком Грекова 21-го, «для очищения тылу расположения войск», и велел ему «занять дефилею, где и лес был». Посланный с Назимовым ротмистр Шанценбах «для занятия в тылу позиции, исполнил сие поручение с отменным искуством…, поставя баталион 50-го егерского полка у селения Мерлина».{72}

В полдень Груши донёс Мюрату из м. Синяки (по словам Ложье, жалкая кучка избушек в 200 шагах от большой дороги), в 5 верстах от Красного: «Я преследовал до этого места неприятеля, который показал только кавалерию и две пушки. Но по тому, что сказали мне жители этой деревни и по осмотру биваков, в Синяках этим утром находился полк пехоты, множество орудий, все под командой высшего офицера, награждённого орденом. Эти войска отступили в Красный. Русские ведеты постоянно находились напротив меня, отступая по мере того, как я наступал; но массы были очень удалены. Один драгунский полк этой ночью также располагался биваками у маленькой речки [Комаровка] между Лядами и этой деревней». Груши спрашивал, не прикажет ли король атаковать Красный кавалерией, но просил некоторое время для отдыха лошадей, находившихся на марше с 3 часов утра.{73}

Схема боя за Красный

А. Ежов. Шассерская рота легкой пехоты в русском походе

Шеф эскадрона Р. Солтык (1789–1843)

Генерал-майор Д.М. Юзефович (1771–1821). Литография И. А. Клюквина, 1848 г.

Тем временем Андреев «с прочими офицерами пошли на колокольню, откуда увидели из лесу в версте выходящего по большой дороге от местечка Лядов неприятеля, с множеством кавалерийских колонн, и по выходе из леса стали раздаваться по полю вправо и влево; другие шли по дороге к городу. Вот проскакали мимо нас все казаки и драгуны, егеря 49-го полка сделали выстрелов несколько, и как у неприятеля пехоты не было, то они ретировались и пробежали мимо нас бегом. Едва неприятель стал вступать в город, то был приветствован картечью из орудий и батальным огнем наших егерей. Я был на большой дороге и видел, как несколько неприятельских колонн были опрокинуты». Душенкевич также видел, как «многие тысячи щегольской французской кавалерии от местечка Ляды приближались к Красному. Парижские гусары [у Груши был 6-й гусарский полк, А.П.] подошли к оставленным нами шалашам, 12-фунтовая грянула в них раз и другой; оба выстрела весьма удачно встретили гостей, которые тотчас отошли на дистанцию из-под оных; а конные егеря, спешась, славно кинулись в город на наш 49-й Егерский полк, там в засаде находившийся, и началась жаркая перестрелка в самом городе» [у Груши были 6-й, 8-й и 25-й конно-егерские полки, А.П.]. По его словам, бой начался в два часа пополудни.{74}

Русские наградные документы позволяют восстановить некоторые детали этого боя. Генерал Оленин «в городе Красном удерживал долгое время неприятеля». Командир егерской бригады Воейков «в защите города Красного сделал благоразумные распоряжения и в короткое время укрепил оный разными способами, защищая его с отличною храбростию против превосходных сил неприятельских». Командир 41-го егерского подполковник Шейн «находясь в авангарде, командовал баталионом в самом городе Красном, удерживая правый фланг, неустрашимо удерживал стремящегося неприятеля и обращал в бегство». Майор Слонимский 1-й «удерживал в городе Красном неприятельских стрелков». Майор М.Л. Редриков «опрокинул на него наступавших стрелков». Майор Крамаревский «с двумя ротами находясь у прикрытия двух дорог от Лядов и Романова к Красному, с отменным мужеством удерживал неприятельских стрелков и фланкеров». Майор Томашевский 1-й, «прикрывал с полубаталионом Донскую конную артиллерию, неоднократно удерживал стремление на оную неприятельской конницы», а хорунжий Калашников «искусным стремлением и нанесением чрезвычайного вреда неприятелю не только что удерживал, но отражал с мужеством и храбростию со своими орудиями». Капитан Переслений «удерживал стрелками мост влево от дороги к местечку Лядам и, возбуждая смелость в нижних чинах, опрокидывал неприятеля штыками». Полковник Кологривов «занижал с 49-м егерским полком переднюю часть города и более трех часов с храбростию удерживал неприятеля». 50-го егерского полка майор Антонов «занимал с одним баталионом левую часть города, неустрашимо удерживал стремящегося неприятеля и два раза штыками обращал его назад». Майор Белявский «с двумя ротами благоразумным своим распоряжением отражал сильное нападение неприятеля в городе»; штабс-капитаны Шубин и Воронцов «с вверенными им ротами храбро отражали неприятеля при входе его в город Красный и, при нападении неприятельской кавалерии, двукратно обращали оную в бегство».{75}

Обер-офицер и штаб-офицер егерских полков. Раскрашенная литография Л. Киля. РГВИА

По словам Мюрата, генерал Груши «живо преследовал неприятеля вплоть до Красного, который я нашёл занятым пехотой. Маршал герцог Элъхингенский получил приказ поспешить с прибытием своей пехоты». Около 15 час. к городу подошла лёгкая кавалерия корпуса Нея. Согласно рапортам 1-го и 2-го вюртембергских шволежерских полков, 14-я бригада была выстроена в три эшелона; последний из них составлял 1-й полк, построенный в две линии. В ожидании подхода 10-й дивизии, эта кавалерия в течение некоторого времени подвергалась огню русской батареи, в результате чего, в частности, подполковник фон Расслер потерял лошадь. «Наша кавалерия не могла взять Красный без пехоты, — пишет Гриуа, — мы вели перестрелку с их аванпостами, когда прибыл король Неаполитанский с маршалом Неем. Они осмотрели позицию неприятеля». По словам Рёдера фон Бомсдорфа, «король Неаполитанский, который с момента соединения Груши и Нансу ти принял главное командование, образовал полукруг вокруг Красного и ожидал прибытия пехоты 3-го корпуса». Фляйшман вспоминал: «Около 4-х часов вечера мы услышали перестрелку; мы ускорили своё движение и достигли нашей бригады недалеко от Красного. В этом городке находилась колонна в 6000 русской пехоты, 2 кавалерийских полка и батарея в 12 орудий. Мы двинулись вправо от дороги и вступили в бой с русской батареей».{76}

Барабанщик и музыкант егерских полков. Раскрашенная литография Л. Киля. РГВИА

По словам Нея, император приказал ему «быстро двинуться к этому городу [Красному], где, согласно донесению, сделанному Его Величеству, неприятель имел один полк пехоты; голова моей колонны прибыла туда около трёх часов пополудни». Двигавшийся в авангарде 24-й полк лёгкой пехоты подошёл к городу в 15 час. «Как только, — вспоминал Гриуа, — голова колонны 3-го пехотного корпуса оказалась перед нами, маршал Ней, который им командовал, бросил несколько рот вольтижеров. Неприятель, после оживлённого сопротивления, был выбит с позиции и пришёл в беспорядок». Мюрат пишет: «10-й дивизии было поручено атаковать; позиция была захвачена шагом атаки (au pas de charge). Никогда я не видел пехоты, проявляющей столько отваги и решимости». Находившийся во главе атакующих Ней сообщил, что «24-й полк лёгкой пехоты, поддержанный остальными войсками 10-й дивизии, атаковал неприятеля с восхитительной смелостью, и Красный был взят штурмом безо всяких затруднений. Неприятель, силою около 6000 пехотинцев, 1200 коней и десяти орудий, не теряя самообладания, разместил свои эшелоны позади города; но пехота так смело атаковала его, что он был вынужден отступить, что было произведено в хорошем порядке, под прикрытием своей артиллерии, которая действовала хорошо».

Гаевский пишет, что штурм города начался в 15 часов: «Тут рванулись четыре батальона с музыкой во главе, мы построились, музыка подвела войско под выстрелы орудий, барабанщики ударили на штурм, по всей линии раздался крик: “Да здравствует император и вперёд!”, начался оживлённый огонь из ружей. Не прошло и четверти часа, а город был в наших руках». Адъютант генерала А. Ла Уссэ капитан А.П. Шерон вспоминал: «Двадцать четвёртый [полк] лёгкой пехоты атаковал. Русские энергично защищались и были вынуждены уступить эту позицию этому храброму полку, который потерял много людей». По словам Рёдера фон Бомсдорфа, 24-й полк проник в город на штыках «после двухчасовой борьбы». За эту атаку шеф батальона А.Н. Верден, раненый в бою, был 2 сентября награждён рыцарским крестом ордена Почётного легиона.{77} Капитан 18-го полка линейной пехоты Г. Бонне писал, что «прибыв в Красный, 10-я дивизия зарядила свои ружья и с другой стороны города начала сражаться. В течение получаса русские держались стойко, стреляли орудия, ружейная стрельба была оживлённой, мы бежали, чтобы быть в числе приглашённых, но неприятель был отброшен… Мы остановились на краю оврага, который русские хотели защищать. Развернулись, расположились лагерем, и это было наше жилище 14-го августа». Командир 25-й дивизии генерал Й.Г. Шелер сообщил, что «дивизия Ледрю находилась во главе. Она развернулась и сражалась с фронта, тогда как кавалерия пыталась охватить фланги… Наша дивизия находилась в резерве позади дивизии Ледрю, но она не сражалась, как и дивизия Разу, так как [дело] было скоро решено».{78} Следовательно, 11-я и 25-я пехотные дивизии подоспели лишь после взятия города.

П. Хесс. Сражение при Красном, 14 августа 1812 г.

41-й егерский полк. Слева направо: егеря, карабинер, прапорщик, унтер-офицер. Рисунок с натуры И.А. Кляйна

Обер-офицеры егерских полков, 1809–1811 гг. из “Историческое описание одежды и вооружения…”

Рядовой егерских полков, 1809–1812 гг. из “Историческое описание одежды и вооружения…”

41-го егерского полка майор Слонимский 1-й, «когда при выходе на площадь неприятельская колонна разделилась и следовала баталиону в левой фланг, то он ударил в штыки и опрокинул оную». Майор Редриков, «когда колонна потеснила его сильными выстрелами, то он отразил оную и не допустил ее баталион обойти». Штабс-капитан Тиновский «по появлении неприятельской колонны, на правый фланг баталиона командирован был с гренадерскою ротою на отражение оной, почему, остановясь в закрытом месте, допустил неприятеля поравняться с собою флангом, сделал залп и ударил в штыки и, таким образом опрокинув, гнал и истреблял на месте». Когда «неприятель в превосходных силах, сбивая наших стрелков, начал было уже переправляться через реку, протекавшую между городом и форштатом оного в намерении отрезать переправляющихся наших стрелков в правой стороне через оную же речку», то, «дабы воспрепятствовать вредному намерению неприятеля», поручик 41-го полка Подольский «был командирован с сильными стрелками, которым он подавая пример собою, с неустрашимою храбростью напал на неприятельских, переправившихся уже на нашу сторону, и хоть оные упорно сопротивлялись, но отважным нападением наших стрелков, одушевленных к оному поручиком Подольским, были опрокинуты и в замешательстве принуждены были спасаться бегством обратно через реку в брод с значительными для них потерями».

А. Ежов. Шассеры 24-го полка легкой пехоты при штурме Красного.

Дивизионный генерал Э. Груши (1766–1847)

Подполковник Литвинов «во время выступления из города Красного прикрывал большую улицу со стрелками и, с примерною неустрашимостию поражая неприятеля, доставлял успех при выходе баталиона из города». Капитаны Бледнов и Ляпунов 2-й «по выходе баталиона из Красного, предупреждали сильное неприятельских стрелков покушение и тем способствовали к выступлению оттуда колонны». Майор Крамаревский с двумя ротами «отходил через реку в брод в лучшем воинском порядке», а штабс-капитан Сахайдаков «под сильными выстрелами переправясь в брод через реку, наносил сильный вред неприятелю». 50-го егерского полка майор Белявский, «пропустив под прикрытием своим передовые войска, отступил из оного устроенным порядком, сильно поражая неприятеля», штабс-капитаны Шубин и Воронцов также «выступили из города Красного в лучшем устройстве».{79}

«Державшись в сей позиции четыре часа при сильном огне, — пишет Неверовский, — увидел я, что превосходная в силах неприятельская кавалерия (которой было по полученным от пленных известиям 15 полков), поддерживаемая семью полками пехоты и артиллериею, обходит фланги, почему принужден был оставить сие место и в порядке отступил за речку Лоствину [Лосвинка], в трех верстах от Красного протекающую». История 24-й лёгкого полка гласит, что после захвата города «он был остановлен перед оврагом, мост через который был разрушен. Как только тот был восстановлен, он присоединился к кавалерии».{80}

По словам Кёниха, бригада Бёрманна получила от Нея приказ «Красный, который брала штурмом пехота, обойти на правом фланге, чтобы перерезать отступление русской пехоте, выстроенной позади Красного. Генерал послал меня для осмотра болотистой местности, чтобы отыскать место, пригодное для переправы. Но там, где я попытался проехать через болотистую речку, моя лошадь провалилась по колено. Я поспешно поскакал назад и сообщил это генералу; он не захотел мне поверить, проделал с бригадой тот же путь, что и я, и должен был теперь сам убедиться в правильности моего сообщения и повернуть обратно». Следовательно, 14-я бригада так и не смогла найти брод. Гаевский вспоминал: «Внезапно к генералу Груши прибыл маршал Ней и потребовал, чтобы тот обошёл город и задержал отступление российского отряда. “Нигде не возможно продвинуться”,- ответил генерал. Он приказал разыскать брод через болотистую реку, но нигде его не нашли. “Не могут, когда не хотят”,- ответил маршал, поворачивая коня. Услышав эти слова, генерал Груши, задетый за живое, приказал генералу Шателю, чтобы переправился как угодно через реку. Шатель приказал мне отыскать место, пригодное для переправы, но везде был омут; наконец, я нашёл мельницу, где маленький мост вёл на другой берег реки». Пока шёл бой в городе «генерал Груши произвёл вправо и влево разведку бродов, чтобы смочь обойти позицию неприятеля», что не укрылось от внимания русских. Действительно, по словам Душенкевича, «заметя, что французы, усиливая нападение города, послали вниз по реке к Днепру искать бродов, и открыв оные верстах в 5-ти от Красного, предпринимали обходить нас, мы должны были перейти опасное для себя дефиле, 3 версты от города отстоящее; едва окончили сию переправу, куда и 49-й Егерский полк, много потерпевший, присоединился, и устроились на поле с днепровской стороны у большой дороги в общее каре».

Бисмарк пишет, что «французская кавалерия с трудом переходила через болотистое озеро, прилегающее к городу Красному и охватывающее его; это обстоятельство предоставило генералу Неверовскому возможность миновать первое дефиле, не вступая в дело. Полки 1-го и 3-го кавалерийских корпусов и лёгкой кавалерийской дивизии 3-го пехотного корпуса отыскивали переправу, каждый полк где мог, и на рысях пускались в погоню за неприятелем. Мюрат, как обычно, был и здесь впереди первым… В полумиле позади Красного, на той стороне первого дефиле, находится небольшая высота. На этом пригорке стоял король в своём пышном одеянии. Его можно было узнать издалека: по высоким, перьям, на головном уборе и по великолепному плащу, на манер испанского, из зелёного бархата с богатым золотым шитьём».{81}

К. Верне. Гусары 6-го полка. 1810-е гг.

По словам лейтенанта 23-го драгунского полка П. де Константэна, корпус Груши, «после того, как получил несколько ядер, принял вправо и обошёл позицию неприятеля». Историк кавалерии Л. Пикар писал, что «часть кавалерии Груши, которая должна была преградить ему [неприятелю] проход через дефиле, была брошена в неверном направлении, и у этого генерала осталось не более чем 3 полка, 6-й уланский, 6-й гусарский, 8-й конно-егерский». Гаевский вспоминал, что дивизия Шателя переправлялась через мостик по одному всаднику, «Как только переправилась бригада гусар генерала Домманже (Daumanges), она немедленно построилась и бросилась на неприятеля, не ожидавшего опасности с этой стороны; в результате такого оборота дел два российских батальона попались в плен. Тем временем прибыла для подстраховки другая бригада под командою генерала Готрена (Vaudzin). Генерал Лауссэ обошёл город с другой стороны с дивизией драгун».

Однако Мюрат писал иначе: «В то время как был взят город, я пошёл влево с генералом Груши к одному разведанному броду, а генерал Шатель и генерал Себастьяни пошли вправо. Мы постоянно маневрировали, чтобы охватить противника при его отступлении. Прибыв к небольшому оврагу или ручью, который находился позади Красного, я приказал генералу Дери перейти мост во главе 9-го полка польских улан, отважно маневрируя; это было исполнено галопом, под огнём неприятельской артиллерии и невзирая на (присутствие) 12–14 батальонов пехоты. Генерал Дери, построив боевой порядок, атаковал и сбил всю кавалерию, которая была по меньшей мере в два раза сильнее, чем его собственная, и в это время получил во фланг неприятельский огонь». Как видим, источники расходятся в определении того, какие части корпуса Груши в каком месте переправились через речку. Но показания других источников позволяют надёжно утверждать, что первая атака произошла южнее Красного, и осуществила её лёгкая кавалерия 1-го армейского корпуса.

Сражение под Красным. Акварель н.х. 1-я четверть XIX в.

Подробно эту атаку описал шеф эскадрона Р. Солтык: «По прибытии короля Неаполитанского к неприятельской позиции, он послал 9-й полк польских улан, возглавляемый тогда майором Кжицким (Kszycki), во главе которого ехал генерал Домон (Daumont), чтобы обойти позицию московитов на их левом фланге, тогда как наша пехота атаковала их в самом Красном. Польский полк, перейдя ручей, который прикрывал неприятельскую позицию, был ещё вынужден преодолеть дефиле, каковое можно было пересечь только двигаясь повзводно и под огнём восьми артиллерийских орудий московитов; эта батарея была прикрыта с флангов двумя каре пехоты, а позади неё был выстроен Харьковский драгунский полк; но пехота была скрыта густым кустарником, который помешал её увидеть. Первые препятствия, которые мешали движению наших кавалеристов, не смогли их остановить; они развернулись и двинулись вперёд на орудия; но в момент, когда они скакали, чтобы добраться до них, два каре встретили их огнём в упор. Тогда польский полк повернул назад, но отступил в полном порядке; за ним последовали неприятельские драгуны, которые не отважились атаковать его в этом критическом положении и не преследовали его далеко».{82}

Наградные документы гласят, что полковник Юзефович «производил многократно на превосходившую в силах неприятельскую кавалерию атаку, и распоряжал везде с отменным присутствием духа». Сначала подполковник барон Л.Х. Остен-Сакен с двумя эскадронами «отразил первое усилие неприятеля, стремившегося через предместье города Красного на батарею левого фланга нашего, прикрыл ретираду четырех орудий сей батареи и искусным маневром навел неприятеля на огонь 50-го егерского полка». После этого Остен-Сакен принял участие «в общей атаке, полком произведенной, позади первой дефилеи, с эскадроном ударил мужественно во фланг неприятельских улан и тем решил поражение неприятеля на сем фланге». Майор Н.Я. Бабарсов, капитан Л.К. Нестелий и штабс-капитан Галаган 1-й «примерным мужеством и храбростию в общей атаке не только воодушевляли вверенные им эскадроны, но каждый из них принужден был выдерживать неравный бой с неприятельскими штаб и обер-офицерами, кои силились удержать колебавшийся свой фрунт». Видимо, тяжелее всего пришлось эскадрону майора А. Жбыковского, который «пришел в некоторое расстройство». Тогда шталмейстер Карасинский, «заметя штандарт оного в опасности, собрал поспешно 50 казаков, одушевил их своим примером и столь стремительно ударил в дротики на неприятельских гусар, заезжавших во фланг Жбыковскому, что они обратились в бегство; после чего расстроенный эскадрон оправился и занял свое место».{83}

«Едва 9-й полк удалился на несколько сотен шагов, — пишет Солтык, — как он сделал крутой поворот и атаковал этих драгун с такой силой, что разорвал их и в один миг более двухсот человек из них вывел из боя. Польские уланы прибыли тогда вперемешку с неприятельской кавалерией к орудиям, канониры которых, боясь стрелять по своим собственным войскам, были захвачены; но так как они убежали с их передками, 9-й полк не смог увезти орудия. Эта блестящая атака не имела никакого дальнейшего результата, не будучи поддержанной другими полками нашей кавалерии; но она произвела сильную диверсию в поддержку тех, кто атаковал Красный, и колонне нашей кавалерии, которая тем временем обходила город на нашем правом фланге».

Лейб-шволежер 2-го полка (Вюртемберг), 1811 г.

Если Солтык уверяет, что 9-й полк действовал в одиночку, то Мюрат пишет, что «генерал Бордесуль во главе своей бригады перешёл мост непосредственно после этого и весьма вовремя приехал поддержать его. Неприятельская кавалерия полностью скрылась на весь остаток дня… Генерал Бордесуль исполнил наиболее дерзкую атаку на восемь орудий, которые он захватил вместе с 700–800 пехотинцев, которые их защищали». Как видим, король приписал захват орудий не полякам, а французским конным егерям. Действительно, честь взятия семи орудий принадлежит лейтенанту 3-го конно-егерского полка этой бригады Деламалю.{84} Похоже, что шассеры 3-го полка горели желанием отомстить русским за нанесённое им недавно жестокое поражение и реабилитироваться перед собственным командованием.{85} Процитированные документы позволяют предположить, что батарейная № 31 рота была разделена на две части: один дивизион (4 орудия) действовал отдельно и имел в прикрытии харьковских драгун, а прочие два дивизиона (8 орудий) находились под прикрытием двух батальонов Полтавского полка; именно они и были захвачены неприятельской кавалерией.

«Харьковский драгунский полк, — пишет Неверовский, — отражал нападение с отличным мужеством, но принужден был уступить в шесть раз превосходнейшему неприятелю и бросился по дороге.{86} Батарейная № 31 рота, хотя и была прикрываема Полтавским пехотным полком, но изумленная, видя опрокинутых драгун и казаков, понеслась вместе с ними. Таким образом, пехота осталась без кавалерии и артиллерии». «Батарейная рота, — писал он далее, — прикрываемая Полтавским пехотным полком, действовала хорошо, но при отступлении конницы, бросившись по дороге и оставя пехоту, потеряла семь орудий». А.И. Михайловский-Данилевский пытался в этом случае «подсластить пилюлю», подчёркнув, что остальные орудия «ушли по Смоленской дороге — доказательство, что неприятельская кавалерия не совсем была хороша, ибо исправная конница не дозволила бы спастись батарейным орудиям». Видимо, во время отступления поручики Харьковского полка А.А. Переяславцев и И.Я. Пружанский «отличились не только мужеством, но присутствием духа и искусством, с которыми исполнили данное им поручение прикрывать правый фланг полка, угрожаемый настигавшим неприятелем, коего удержали цепью фланкеров». Генерал Оленин «при отступлении, командуя кавалериею с всегдашним присутствием духа в опаснейших местах, распоряжал оную и употреблял все способы, чтобы удержать стремление неприятельской конницы».{87}

По словам Андреева, егеря 49-го полка, «по полю рассыпанные, стали сбегаться к колоннам пехоты, и также соединились в одну массу. Я, быв верхом и видя драгун, в рассыпном строе скачущих по полю с казаками, вздумал было спасаться тоже с ними; но усмотрев, что кавалерия неприятельская преследует их и рубит без пощады, повернул моего коня обратно к нашей куче пехоты (тогда точно можно было назвать кучею сию команду; ибо, сбегаясь в одно место, никто не думал строить порядок, колонну или каре)». Между тем майор 41-го егерского Томашевский, «когда велено было ему пройти с артиллериею к отряду [он прикрывал в городе донские орудия, А.П.], то он, усмотрев у неприятеля одно батарейное орудие, взял с собою два взвода, и по сильном сопротивлении отбил оное и доставил к отряду». Капитан Павлов «находился со взводом при отбитии у неприятеля орудия, при чем примерною храбростию и неустрашимостью поощрял своих подчиненных», а поручик Прыгунов 2-й «по достижении со взводом до орудия, поощрял своих подчиненных и ударил в штыки». Поручик Бодаква, подпоручик Подольский и прапорщик Бугаевский, «когда неприятель, усмотрев нападение на взятое им орудие, опрокинул передок в ров, то они с помощию стрелков и егерей, по приказанию майора Томашевского 1-го, сами принялись за лафет, поставили поспешно орудие на передок и тем способствовали скорейшему доставлению оного».{88} Таким образом, егеря Томашевского отбили одно из захваченных неприятелем батарейных орудий. Неслучайно А. Коленкур писал о 7 трофейных пушках, и лейтенант Деламаль был награждён за захват такого же числа орудий. О потере 7 пушек писал и Неверовский, а Паскевич встретил у Смоленска «пять батарейных орудий, спасшихся от неприятельской кавалерии».

Подвиг генерала Неверовского под Красным. Хромолитография А. Сафонова, начало XX в.

X. Фабер дю Фор. Сражение при Красном, 14 августа 1812 г.

Полковник А.С. Кологривов (1776–1818). Шеф 49-го егерского полка

Генерал-майор И.И. Палицын (1764–1814). Шеф 41-го егерского полка

Душенкевич вспоминал: «Мне и теперь живо представляется Неверовский, объезжающий вокруг каре с обнаженною шпагою и при самом приближении несущейся атакою кавалерии, повторяющего голосом уверенного в своих подчинённых начальника: “Ребята! Помните же, чему вас учили в Москве, поступайте так и никакая кавалерия не победит вас, не торопитесь в пальбе, стреляйте метко во фронт неприятеля; третья шеренга — передавай ружья как следует, и никто не смей начинать без моей команды “тревога”. Все было выполнено».{89} Тем временем, по словам Мюрата, «остальная лёгкая кавалерия генерала Груши и ІІІ-го пехотного корпуса перешла постепенно через мост и направилась поддержать бригаду Бордесуля; это было тогда, когда начались атаки против этого громадного каре пехоты». Кавалерия 3-го армейского корпуса между 15 и 16 час. получила приказ галопом проследовать через город и преследовать неприятеля. По словам Кёниха, когда русская пехота «была выбита из Красного, мы тотчас прошли через него и перед городом слева от дороги прошли мимо Нея и Мюрата, которые призвали нас к спешному преследованию. Мы последовали по большой дороге растянутой рысью. Мюрат последовал за нами и, как только мы развернулись перед лицом русской колонны, приказал идти в атаку». Согласно рапорту, 1-й вюртембергский полк, «достигнув выхода из дефиле, развернулся в две линии и исполнил первую атаку на неприятельскую пехоту». Рапорт 2-го вюртембергского полка гласит: «Мы повстречали неприятельскую пехоту, силою около 4000 человек, на равнине; она была построена в сомкнутую колонну и осуществляла отступление под прикрытием своей артиллерии. Кавалерия, силой около пятнадцати эскадронов казаков, была уже устранена приближением нашей кавалерии, к которой присоединились около четырёх-пяти кавалерийских полков 3-го корпуса».

После того, как кавалерия прошла через Красный, за ней следом двинулась 2-я вюртембергская конная батарея капитана фон Брайтхаупта. «Мы следовали с батареей так быстро, как могли, — вспоминал Фляйшман, — но в городе было одно дефиле, которое задержало нас, и многие лошади пали от изнурения. На противоположной стороне города находилась крутая гора, и лишь с величайшим трудом мы взобрались на её вершину с 3 орудиями. Ружейный огонь с каждой минутой становился всё оживлённее, офицеры для поручений короля Неаполитанского и маршала прибывали один за другим и кричали нам: “Артиллерия вперёд!”. Мы гнали лошадей из последних сил».{90}

По словам Нея, «в полулье от Красного кавалерия под командой короля Неаполитанского поочерёдно атаковала и преследовала неприятеля. Русская пехота, покинутая своей кавалерией, сначала двигалась в виде двух сомкнутых колонн, а затем в сплошном большом каре, которое, хотя и окружённое со всех сторон, продолжало своё отступление проворно и постоянно отстреливаясь». Солтык пишет, что русские отступали, «свернувшись в массы побригадно, имея свои орудия в углах колонн», а вюртембержцы говорят, что Неверовский «стянул обе свои пехотные колонны вместе и образовал плотно сомкнутое каре», и отступал в «сомкнутой (serree) колонне». Рёдер фон Бомсдорф подтверждает, что русские отступали «отныне в одном единственном большом каре». Ляйссних уверял, что «русская пехота построилась в одно каре именно на открытом поле, справа возле уже упомянутой аллеи большой проезжей дороги, чтобы в таком построении продолжить своё отступление». По словам Бисмарка, Неверовский «свернул дивизию в глубокую походную колонну и следовал вдоль липовой аллеи возле большой дороги… Роте, составлявшей хвост его колонны, он приказал отражать залпами передовой эскадрон. Этот огонь только первый раз был правильным; вскоре вся колонна начала стрелять батальным огнём, каждый спускал курок произвольно и на удачу, выстрел повсюду находил противника, ибо число эскадронов, посылаемых главнокомандующим в атаку, умножалось с каждой минутой».{91}

Душенкевич вспоминал, что неприятель, «опрокинувший драгун, изрубивший половину артиллерии и ее прикрытие, с самонадеянием на пехоту торжественно стремившийся, подпущен был на ближайший ружейный выстрел; каре… безмолвно, стройно стояло, как стена. Загремело повеление “Тревога!!!”, барабаны подхватили оную, батальный прицельный огонь покатился быстрою дробью — и вмиг надменные враги с их лошадьми вокруг каре устлали землю…; один полковник, сопровожденный несколькими удальцами, в вихре боя… домчались к углу каре и пали на штыках; линии же атакующие, получа неимоверно славный ружейный отпор, быстро повернули назад и ускакали в великом смятении с изрядною потерею. Ударен отбой пальбе, Неверовский, как герой, приветствовал подчиненных своих: “Видите ребята, — говорил он в восторге, — как легко исполняющей свою обязанность стройной пехоте побеждать кавалерию; благодарю вас и поздравляю!”. Единодушное, беспрерывное: “Ура!” и “Рады стараться!” раздавались ему в ответ и взаимное поздравление».{92} Упомянутым полковником, возможно, являлся командир 6-го шволежерского (легкоконного) полка Л.Ф.М. де Марбёф, сын генерал-лейтенанта и бывшего губернатора Корсики Ш.Р. де Марбёфа, покровителя клана Буонапарте.

Наградные документы гласят, что шеф 41-го егерского полка генерал-майор Палицын «при беспрестанном покушении неприятеля, отражал его во время отступления и равнодушною храбростию подавал пример своим подчиненным». Командир полка Шейн, «будучи ранен, не сложил команды», майор Редриков «по соединении с отрядом, во все время наступления неприятельской кавалерии, командовал правым флангом полковой колонны с примерным влиянием и мужеством». Майор Крамаревский «во все время отступления отражал атаку кавалерии, вливая мужественную твердость в подчиненных», капитаны Бледнов и Ляпунов 2-й «влагали дух твердости» в своих егерей, штабс-капитан Сахайдаков «двукратно отражал неприятельскую кавалерию». Шеф 49-го полка Кологривов и командир батальона 50-го полка майор Антонов, «когда многочисленная кавалерия окружила пехоту, тогда… своими распоряжениями и неустрашимостию приводил людей в порядок и отражал храбро неприятельское нападение».

Полковник Княжнин 1-й «при отступлении пехотных полков Симбирского и Полтавского, находившихся в его команде, удерживал неприятельскую конницу от нападения на нашу пехоту, причинял ей сильный вред хорошим распоряжением своим при произвождении батального на нее огня». Командующий Полтавским полком подполковник Бобоедов «с отличным мужеством и храбростию распоряжал командуемым полком и, нанося сильный вред кавалерии, отошел в порядке за селение Мерлино». Симбирского полка командир подполковник Ф.К. Рындин и майор Карпов «благоразумными распоряжениями, твердостию и неустрашимостию своею не только не дали преследовавшей из Красного артиллерии и пехоте неприятельским, которые беспрерывно производили в их карею картечной и ружейной огонь расстроить оную карею, но и многочисленную кавалерию, на пространстве двенадцати верст беспрестанно атаковавшую сию карею, отражали всякий раз с мужеством. Полк, сформированный из рекрут и солдат, в войне не бывших, единственно их мужеству и распоряжениям обязан тем, что хотя потерпел великий урон, но выдержал храбро все нападения неприятеля, а наиболее беспрерывные атаки многочисленной их кавалерии, которую каждый раз опрокидывал». Майоры Пивоваров и Ушков 4-й «вспомоществовали со всем своим баталионом командирам, где более было опасности, там они с присутствием духа подавали пример отличной храбрости. Тот фас, на которой стремилась более неприятельская кавалерия, видел их тотчас посреди себя и одушевлялся их неустрашимостью»; при этом Ушков был ранен.

Отступление Неверовского 15 августа

Вид города Смоленск. Раскрашенная гравюра, 1814 г.

Капитан Р. Байковский 1-й «в третьем баталионе командовал левым фасом, на которой неприятельская конница наиболее стремилась, и всякий раз отражал оную с особенною храбростию; фас свой, при малейшей расстройке, приводил тотчас в порядок и дважды, по приказанию подполковника Рындина, опрокинул штыками упорную неприятельскую кавалерию, которая, не смотря на сильный ружейный огонь, стремилась ворваться в каре». Капитан Белецкий «командовал в первом баталионе задним фасом, неприятельская артиллерия и пехота особенно на сей фас имели свое стремление, кавалерия же, при малейшем оного колебании, летела на оный, но он с мужеством, содержа людей в порядке, отражал всякий раз неприятеля, искусно сберегая огонь фаса своего». Капитан Логинов, поручики Никифоров, Мартынов, Черкасов, подпоручики Кулак и Чайковский «командовали в обоих баталионах фасами и вообще все с отличною храбростию отражали беспрерывные атаки неприятельской кавалерии; их примером ободренные, никогда в огне не бывшие, молодые солдаты оказали опыты непоколебимого мужества, которые все нападения неприятеля сделали тщетными»; при этом Чайковский был ранен.{93} Отсюда видно, что вюртембергская батарея вела огонь по Симбирскому полку, и что французская лёгкая пехота в горячке боя выбежала из Красного и завязала перестрелку с русской пехотой. Можно допустить, что в начале отступления русские пехотные полки были построены в правильные каре, которые вскоре были нарушены сбегавшимися к ним из города егерями и атаками неприятельской кавалерии.

О том, как французская кавалерия осуществляла атаки, детально рассказал участник боя Бисмарк. «По мере того, как эскадроны миновали дефиле, Мюрат, обращаясь к каждому из них и указывая на неприятеля, кричал: “Ѵоііа Ѵеппеті, chargez ferme! [Вот неприятель, атакуйте решительно]”. Ни один из эскадронных командиров не ожидал повторения подобных слов, произнесённых главнокомандующим всей кавалерией; каждый из них посчитал себя совершенно освобождённым от дальнейшей подчинённости непосредственному начальству; каждый кипел нетерпением и искал случая отличиться на глазах храбрейшего из храбрых. Не сохраняя общей связи, начальники эскадронов поочерёдно командовали: “Еп avant, marche-marche [Вперёд, марш, марш]” и опрометью бросались вслед за неприятелем. Генералы и полковые командиры, без власти и без назначения, скакали вслед за полками, не желая оставаться позади. Таким образом, прекратилось здесь полковое единство, как перед этим, при прохождении через Красный, прекратилась связь бригадная. Кажется, здесь было предопределено, чтобы беспорядку не было границ».{94}

Р. Кнетель. Вюртембергские конные егеря Короля и герцога Людвига

«Неприятель, увидев отступление, удвоил кавалерийские атаки, — пишет Паскевич. — Неверовский сомкнул свою пехоту в колонну и заслонился деревьями, которыми обсажена дорога. Французская кавалерия, повторяя непрерывно атаки во фланги и тыл генерала Неверовского, предлагала наконец ему сдаться. Он отказался, люди Полтавского полка, бывшего у него в этот день, кричали, что они умрут, а не сдадутся. Неприятель был так близко, что мог переговариваться с нашими солдатами». Это подтверждает и рассказ Андреева, который ехал посередине толпы и, «видя безопасность от наездников польских и французских, иногда любовался их строем. Они одеты были превосходно, лошади отличные, а лучше у поляков, которые более всех делали на нас атак; но как ни упорны были их атаки, но ничего с нами сделать не могли. Наша толпа похожа была на стадо овец, которое всегда сжимается в кучу при нападении неприятеля, с какой ни есть стороны, батальным огнем отстреливаясь и штыками не допускала до себя». Бисмарк также отметил, что «дивизия Неверовского не сохранила своего прежнего построения; она представляла уже не что иное, как густую, нестройную массу; но, уподобляясъ огненному шару, шла безостановочно по открытой местности».

А. Ежов. Неаполитанский король и его штаб в сражении при Красном

Рядовой и унтер-офицер мушкетерских полков. Раскрашенная литография Л. Киля. РГВИА

Обер-офицер и штаб-офицер мушкетерских полков. Раскрашенная литография Л.Киля. РГВИА

Солтык признавал, что Неверовский «искусно использовал пересечённую местность, отыскивая защиту то в кустарниках, которые во многих местах покрывали местность, то в аллеях деревьев и рвах, которые окаймляли большую дорогу. Пехота московитов, хотя и покинутая своей кавалерией…, держалась хорошо и отступала в полном порядке». Андреев писал, что «взятыми у нас орудиями они пускали в нас несколько ядер и картечь и то сперва, но после, как прислуга и сбруя были ими перерублены, то и не могли тащить орудий, кои и остались на месте. Выстрелы их отняли у нас до 40 человек, иных ранили… Один польский штаб-офицер на отличном караковом коне четыре раза один подъезжал к нам, когда мы бежали; он преспокойно галопировал возле нас и уговаривал солдат сдаться, показывая их многочисленность, и что мы себя напрасно утомляем, что все будем в плену. Но он напрасно храбрился: нашей роты унтер-офицер Колмачевской приложился на бегу, и храбреца не стало».{95}

В рапорте 1-го вюртембергского полка говорится, что «огромное количество этой пехоты, её хорошо поддерживаемый огонь сделали бесполезными атаки, исполненные каждым эскадроном с пылкостью, достойной похвалы. Следуя их примеру, не только другие полки бригады, но и все те, кто принимал участие в бою, атаковали либо поэскадронно (par escadrons), либо повзводно (par pelotons), и почти каждый раз проникали в сильно сконцентрированную неприятельскую массу, причиняя ей большие потери убитыми, ранеными, а также пленными. Это дело не имело другого результата, кроме нового доказательства храбрости и неустрашимости большей части полка». Рапорт 2-го полка сообщает, что, по приказу Мюрата, «вся кавалерия устремилась на эту массу пехоты, но была отбита её убийственным огнём и её сильной позицией. По меньшей мере двенадцать атак возобновлялись то одним полком, то другим; их успех ограничился захватом сотни пленных и убийством ещё большего числа». Сам же 2-й полк «атаковал четыре раза массу этой пехоты, многие сотни были изрублены».

По словам Кёниха, «теперь Мюрат натравливал (hetzte), в истинном значении этого слова, 6 полков обеих бригад Бёрманна и Мурье (Monsier) один за другим на тесно сомкнутую широкую колонну, собственно кучу (Klumpen) русских, которые двигались, вместо того, чтобы сделать остановку и встретить нас убийственным ружейным огнём. Так как русские тесно стояли один за другим, то только их передние ряды могли направить свои ружья в правильном направлении, чтобы прицелиться в нас, из-за чего получалось, что большая часть пуль пролетала над нашими головами. Напротив, наша кавалерия не могла глубоко вклиниться в неё. Во время одной из атак я добрался до них, но поскольку они едва могли поворачиваться, а передние [ряды] давили на задние из-за нашего удара, они не могли нанести нам потерь штыками. Во время этих постоянно повторяющихся атак генерал послал меня назад, чтобы отыскать 2-й шволежерский полк, который после первой атаки не показывался. Оказалось, что Мюрат увёл его на правый фланг и там натравливал на русских. Когда я поскакал назад или, лучше сказать, в сторону, чтобы разыскать полк, я попал под настоящий град пуль из-за названной выше русской стрельбы с перелётом. Вдоль большой дороги стояла кавалерийская дивизия, которая не принимала никакого участия в бою. Её генерал, которого я спросил о полке, сказал мне: “Но скажите мне, что это такое за свинство (cochonerie) здесь”. “Это, — ответил я, — король Неаполитанский, который атакует русских”. Результатом этих, по меньшей мере, 12–15 атак было то, что несколько сотен человек русских было взято в плен или зарублено».

X. Фабер дю Фор. Перед Полоцком, 25 июля 1812 г. Иллюстрация представляет интерес изображением вюртембергской конной артиллерии в русском походе

«Мы имели, — пишет Солтык, — четырнадцать полков кавалерии, направляемых самим королём, которые постоянно атаковали неприятельские массы. Но эти атаки, проводимые одна за другой, а не вместе, и не поддержанные нашей лёгкой артиллерией, которая не могла присоединиться, не имели никакого результата; наши полки, разъединённые естественными препятствиями, ни разу не смогли добраться до пехоты московитов построенными в линию (en ligne), а та встречала их хорошим непрерывным огнём с пятидесяти шагов и причиняла им большие потери». Брандт вспоминал, что «широкую равнину позади Красного пересекала большая дорога почти в перпендикулярном направлении. Она имела 30–40 шагов в ширину, с двух сторон была обсажена двумя рядами больших берёз, так что по ней могла идти совершенно без стеснения колонна, шириною во фронт взвода (in Zugbreite), в то время как толстые, большей частью близко друг от друга стоящие деревья обеспечивали её фланги. В низинных местах с обеих сторон дороги были вырыты рвы, чтобы обеспечить сток воды».

«Французские конные егеря и гусары, — вспоминал Ляйссних, — а особенно вюртембергские конные егеря настигали её [пехоту] и дважды безуспешно атаковали; в третий раз ворвались они всё же в неё в одном углу и привели её в беспорядок или рассеяли и частью взяли в плен. Лишь немногие люди и лошади находились на линии ружейного выстрела каре, что доказывает, что огонь пехоты не особенно страшен для быстрой кавалерии, и что неудавшаяся атака поэтому обычно проистекает от других, нежели убийственный свинец, случайностей, как то внезапно запнувшееся животное или трусливый страх перед огнём. Давящая лошадьми и рубящая кавалерия также могла самое большее убить нескольких и ранить 30 русских, правда иногда очень тяжело; поэтому все прочие из каре очутились в плену или незначительно ранеными, или совершенно здоровыми, хотя они очень храбро сражались, а атакующие столь же храбро нападали на них, как на учениях. Позади упомянутой атакующей кавалерии стояли в качестве резерва баварцы и саксонцы».{96} Под последними следует понимать три шволежерских полка 17-й бригады лёгкой кавалерии.

Шволежер 1 — го полка (Вюртемберг), 1811 г.

Между тем, канонада, происходившая при взятии Красного, была услышана на другом берегу Днепра. Есаул Краснощеков с полком Мельникова 4-го отступал по северному берегу Днепра в соответствии с движениями Неверовского на соединение с 6-м егерским полком полковника Грекова. Последний сообщил генералу Сен-При из Катыни: «С 12-ти часов утра отряд господина ген[ерал]-маиора Неверовского находится до сих пор в сражении против неприятеля; частые пушечные выстрелы мне слышны». Накануне корпус Раевского, которому было приказано выступить из города последнему, вслед за 2-й гренадерской дивизией, выступил тремя часами позже надлежащего, поскольку эта дивизия не трогалась с места. Ермолов пояснил, что командовавший этой дивизией принц Карл Мекленбургский, «проведя вечер с приятелями, был пьян, проспался на другой день очень поздно и тогда только мог дать приказ о выступлении. Промедление сие было впоследствии важнейшею пользою, ибо генералу Раевскому предстояло совсем другое назначение».

Сам Раевский писал, что 7-й корпус выступил не ранее 7 часов вечера, и едва проделал 7 вёрст, как послышалась канонада со стороны Красного. По словам дежурного штаб-офицера корпуса майора В.Г. Пяткина, вскоре «адъютант Неверовского, ехавший с рапортом к главнокомандующему, известил генерала Раевского, что неприятель с большими силами напирает на отряд Неверовского». Так объяснилась причина услышанной канонады; пройдя 12 верст, Раевский остановился для отдыха. «Через час получено было от князя Багратиона предписание, чтобы генерал Раевский возвратился и следовал… к г. Красному и, заняв на половине дороги позицию, принял бы к себе отряд Неверовского». Командир корпуса приказал генерал-майору И.Ф. Паскевичу поспешить назад. «Раевский приказал мне, — вспоминал Паскевич, — взять восемь батальонов 26-й дивизии и, составив его авангард, идти вперед даже до Красного. Пройдя Смоленск, я встретил несколько трубачей и капельмейстера Харьковского драгунского полка, который сказывал мне, что под Красным было сражение, что 27-я дивизия храбро держалась, но была совершенно разбита, так что только с несколькими трубачами едва мог уйти».{97} Заметим, что ни Багратион, ни Раевский ещё не представляли себе реальной численности противника, напавшего на Неверовского, возможно, из-за неясного сообщения последнего.

Паскевич со слов Неверовского пишет, что «на пятой версте отступления был самый большой натиск французов, но деревья и рвы дороги мешали им врезаться в наши колонны. Стойкость нашей пехоты уничтожила пылкость их натиска. Неприятель беспрестанно вводил новые полки в дело, и все они были отбиты. Наши, без различия полков, смешались в одну колонну и отступали, отстреливаясь и отражая атаки неприятельской кавалерии. Таким образом, Неверовский отошел еще семь верст». Душенкевич также отметил, что французы «должны были не далее пятой версты от Красного положить всех нас непременно». Капитан М.Э. Бодю писал, что Неверовский «использовал для прикрытия себя на этой обширной равнине деревья, которые окаймляли дорогу и дощатые ограды, которыми были окружены некоторые поля».{98}

В том месте, где прерывались на некоторое расстояние берёзовые аллеи и рвы вдоль дороги, обнесённая плетнями деревня (возможно, д. Стена) едва не расстроила его ретираду. «Чтобы не быть совершенно уничтоженным, Неверовский принужден был оставить тут часть войска, которая и была отрезана». Душенкевич вспоминал, что «копны с плетеным забором, встреченные нами, и плотина, коих обойти невозможно было, причинили неизбежную, но незначительную потерю в людях, которые без тех препятствий остались бы во фронте». Неприятель захватил тыл русской колонны. Возможно, к этому времени следует отнести рассказ Гаевского. «Несмотря на изгнание неприятеля с позиции и захвата нескольких тысяч пленных, он отступал с грозным видом и не обнаруживал никакой деморализации; очевидно было, что он отступал в результате получаемых приказаний, нисколько не подавленный. Увидев наступление конницы, несколько батальонов российской пехоты упали на землю, совсем не защищаясь. Кавалерия, считая, что они сдались, миновала их и направилась к другому войску, в то время как те поднялись и дали залп с тылу по нашим солдатам. Возник беспорядок в полку гусаров, попавших между двух огней, но в этот самый час на поле боя прибыла бригада конных егерей, напала на хитрых и вероломных москалей и всех до единого переколола».{99}

Похоже, что именно в это время Мюрат вновь бросил в атаку вюртембергскую кавалерию. «Полковнику графу фон Норманну удалось, — гласит рапорт 2-го шволежерского Лейб-полка, — во главе лейб-эскадрона своего полка, достигнуть хвоста неприятельской колонны; но задержанный плетнями, он вынужден был отказаться от атаки. 1-я конная батарея, прибыв наконец, хотя и потрепала сильно неприятельскую массу, но не смогла её сокрушить». Лейтенант этой батареи Фляйшман вспоминал: «Мы напрягали последние силы лошадей и достигли, наконец, русскую пехоту, которая образовала кучу (Klumpen). Всего в ста шагах от неё мы сняли орудия с передков и стали стрелять картечью. Это произвело ужасное действие на сомкнутую массу людей. В этот момент оба наших шволежерских полка, наш конноегерский полк, 4-й конно-егерский и 6-й уланский полки атаковали один за другим, но все были отбиты с большими или меньшими потерями. Русские открыли столь сильный огонь, что колонна стала подобна кратеру, беспрерывно извергающему огонь. С необъяснимой горячностью король постоянно вновь подгонял туда полки, когда они, будучи отброшены, едва только собирались. Таким образом, они скакали вперемежку впереди и вокруг нас и мешали свободному и эффективному употреблению орудий. Крик и беспорядок продолжались; с невозмутимым хладнокровием русская пехота отбивала повторявшиеся атаки кавалерии».

Другой вюртембергский артиллерист, лейтенант Ф. Кауслер пишет: «Как только наша 2-я вюртембергская батарея приблизится на близкий картечный выстрел и приступит к расчищению бреши в этой компактной живой стене русской пехоты, так необдуманно горячий Мюрат сейчас же и закроет дула наших орудий полками своей кавалерии, которую полк за полком бросает в атаку, обрекая нашу батарею на невольное бездействие, и безуспешно пытаясь врубиться в русскую пехоту». По словам Солтыка, вюртембергская батарея прибыла в конце дня и, «ведя обстрел, произвела большие опустошения в неприятельских рядах; в одну из колонн врубился 9-й польский уланский». Рапорт вюртембергской артиллерии гласит, что бой длился 4 часа.{100}

Бисмарк отмечал, что все поспешные и «неправильно направленные атаки не имели другого следствия, кроме уничтожения даже эскадронной связи и приведения всей конницы в состояние неслыханного беспорядка… Тщетно пытались высшие офицеры собрать эскадроны и полки: никто не понимал друг друга, никто не слушал, никто не слушался. Дисциплина и тактика потеряли здесь своё значение. Всё пришло в совершенный хаос. Между тем, собралось восемь батарей конных рот; они следовали в тесной связи и в примерном порядке. Храбрые командиры этих рот умоляли уступить им места, хотя бы столько, чтобы можно было дать по одному залпу; напрасно! Никто не внимал им.

Маршал Ней прискакал к королю, стараясь успокоить его и убедить принять тактические построения. Тщетно; нетерпение увлекало короля. Отвергая любой совет и слушаясь только своей пылкой храбрости, он беспрестанно передавал громкое и гибельное “chargez ferme!” — в среду нестройной массы, уничтожая тем все усилия полковых и эскадронных командиров к восстановлению порядка. Король опасался, чтобы пехотная дивизия не ускользнула, опасался потерять лишнее время тактическими распоряжениями; считал короче и естественнее броситься безо всяких соображений на неприятеля. Его необузданная храбрость служила примером для всех; он бросался лично туда, где видел опасность.

Но при самом беспорядочном нападении необходимо некоторое устройство, которым можно было бы руководствоваться для нанесения общего удара. Адъютанты же короля и его многочисленные ординарцы летали по всем направлениям, повторял всем и каждому роковые слова “chargez ferme!”. От этого-то и произошло, что атаковали на одном пункте, когда на другом нападение ослабевало; недоставало единства распоряжений, как недоставало согласия в натиске. Наконец, все полки, перемешавшись между собою, представили безобразную картину иррегулярной конницы, сбросившей с себя все законы порядка и дисциплины».{101}

По словам Паскевича, Неверовский с самого начала боя «заслонился деревьями, которыми обсажена дорога», а на пятой версте отступления, когда был самый сильный натиск французов, «деревья и рвы дороги помешали им врезаться в наши колонны». Андреев писал иначе о начале боя: «Поле было широко и ровно; было где разгуляться. Одна наша беда была, что неприятель не допускал нас выйти на дорогу, которая… обсажена в два ряда по сторонам густо березами, что мешало бы более кавалерии близко к нам доезжать». Это противоречие, как кажется, помогает разрешить сообщение Душенкевича. Призывая в свидетели участников боя П.С. Лошкарева и А.А. Унгебаура (дивизионного адъютанта), он уверял: «Мы вышли на большую дорогу, деревьями усаженную, но уже после встречи препятствий (копен и плетня)». И именно после этого «французы, пользуясь гладкою, как платформа, дорогою, тотчас начали подчивать нашими же картечами, как бы в досаде подгоняя шибче отступать; но мы продолжали следование свое в строгом порядке и под сопровождением картечным. Французы же и тем ничего не выиграли».{102}

X. Фабер дю Фор. Рядом с Бешенковичами, 29 июля 1812 г. (фрагмент). На иллюстрации изображены вюртембергские конные артиллеристы в русском походе

Между тем Лесли со взводом харьковских драгун, собрав необходимые сведения, «возвращался к своему отряду; но сверх всякого ожидания, встретил отряд неприятельских гусар при деревне Лучках [Лучково]. Не видя другого средства проложить себе дорогу как пойти в атаку, он не задумался, пошел, разбил неприятеля и очистил путь, при этом взято им в плен 9 человек с лошадьми; но чтобы присоединиться к своему войску он должен был проходить деревни, занятые французскими мародерами; увидев пленных своих соотечественников, французы открыли сильную стрельбу, к счастью не причинившую ему никакого вреда, и в продолжении пути несколько раз неприятельские отряды гнались за ним, желая отбить своих пленных. Не доезжая 3 верст до г. Красный, он увидел себя отрезанным и окруженным неприятелем; оставалось одно средство к спасению — броситься в лес — и он скрылся там с пленными; неприятель далее не смел преследовать его. В лесу П.Д. Лесли нашел многих жителей г. Красный, сообщивших ему, что их город несколько часов как занят французами. С проводником, окольными дорогами, он возвратился к нашим войскам. Генерал Оленин удивился, увидя Лесли и взвод драгун целыми и невредимыми; он считал их погибшими». Согласно наградному документу, поручик Харьковского полка Спановский, «быв на обсервационном посту у берега Днепра при Лучках с 25 драгунами, удержал пост до двух часов пополудни, был уже отрезан, но по отличной способности замечал местоположение, успел соединиться с отрядом».{103}

После неудачной атаки вюртембергских кавалеристов пехотинцы Неверовского продолжили отступление, направляясь к дефиле. Груши собирался воспрепятствовать этому движению, но Мюрат, обманутый ложным донесением, отклонил большую часть его кавалерии в сторону, оставив ему лишь около 600 коней 11-й бригады. Груши направил 8-й конно-егерский полк, чтобы овладеть дефиле, но он был слишком слаб, чтобы остановить Неверовского, 6-й гусарский полк атаковал колонну слева, но также неудачно. Неверовский писал, что его пехота, «окруженная многочисленною неприятельскою конницею и поражаемая картечными выстрелами, но не взирая ни на силу неприятеля, ни на опасности, она ружейным огнем и штыками прокладывала себе дорогу. Неустрашимость и храбрость русского солдата явились во всем своем блеске. Должно сказать, что одна твердость и мужество могли преодолеть те препятствия, которые на каждом шагу встречали егерские и пехотные полки при отступлении от реки Лоствины до селения Мерлина, в 5 верстах от той реки отстоящего».{104}

По словам Фельдера, Груши получил приказ опередить противника, спешившего к теснине, но опоздал. За версту до речки Неверовский встретил высланный ранее отряд Назимова, который устроил по обе стороны дороги укрепления, а орудия разместил на возвышенности. Неверовский сообщил в реляции: «Баталион 50-го егерского полка, посланный для очищения тылу наших позиций, был мною здесь остановлен и поставлен на высоте близ Мерлино («для прикрытия дефилеи», сказано в наградном документе); Донская артиллерия присоединилась к оному, а батарейная рота и конница пронеслись мимо, ничему не внимая (и «пронеслась к самому Смоленску»), Харьковский полк один, после справясь, прикрывал ретираду. Сильный батальный огонь и действие двух донских орудий остановили стремление неприятельской конницы, которая и принужденною нашлась оставить тщетные усилия на нашу пехоту, ретировавшуюся под прикрытием помянутого баталиона, который, наконец, бросился в штыки и тем совершенно изумил неприятеля. После сих действий отступил я к Корытне». Майоры Тихановский и И.Е. Бурман, капитан Дейч, поручики Лисовский и Войнич, подпоручик Осипов «у перехода через мост при селе Мерлине встретили неприятеля с отменною храбростию и, остановя его в сем месте, доставили время отряду перейти через мост и, устроясь, отойти в безопасности далее».{105} По словам Андреева, в 8-м часу вечера «показался вдали лес, а перед ним высокая и длинная гора, параллельно протянута пред нами, на которой наш дивизионный начальник резерв свой, бывший из одного баталиона нашего полка, выстроил в одну шеренгу егерей и остановленных ими драгун и казаков с донскими двумя орудиями, кои с высоты по неприятелю сделали несколько выстрелов. Французы, полагая, что резерв велик, пехота и артиллерия, и видя сзади лес и уже близко вечер, остановились, и мы, пробежав мимо своих, начали выстроиваться по полкам, пришли в порядок». Неверовский признавался: «Меня спасло, что я послал один баталион, две пушки и казачий полк занять дефилею… Далее неприятель не смел меня преследовать». Мюрат писал, что неприятель вынужден был «искать спасение за последним оврагом, который защищался артиллерией и двумя резервными батальонами, которые прикрывали его прохождение, и ночь положила конец этому яростному сражению. Вся моя кавалерия заняла позицию на поле боя; III-й корпус — позади, соприкасаясь с моей кавалерией». Лёгкая кавалерия 3-го корпуса расположилась биваками на поле боя. 24-й полк лёгкой пехоты «присоединился к кавалерии, которая отбросила неприятеля до Корытни и остановился с ней впереди этой деревни».

X. Фабер дю Фор. Славково, 27 августа 1812 г. На иллюстрации изображены гренадеры Старой гвардии во время русского похода

Андреев пишет: «Мы были на бегу и в сражении от 10 часов утра до 8 полудня, пробежали 25 верст и каждый шаг вперед оспаривали дракой». По свидетельству Душенкевича, бой длился «с двух пополудни до 7-ми час. вечера», а по словам вюртембержцев, он длился 4 часа и завершился в 20 час.{106} «На закате, — вспоминал Гриуа, — мы заняли позицию и расположились биваками на местности, которою мы овладели. Я там нашёл четырёх русских солдат, которых моя артиллерия вывела из строя; у всех были оторваны руки или ноги, но они были ещё живы и не стонали и не взывали о помощи, напротив, они её отклоняли и проявляли склонность умереть там, где находились. Я не мог понять этого рода пассивного мужества». Лишь позднее полковник стал замечать, что русские солдаты, «по своему невежеству и легковерному суеверию», умирали, обнимая образ святого Николая, который они постоянно носили с собой, полагая попасть прямиком на небо и почти благословляя удар, который их туда направлял.{107}

Дивизионный генерал Э.-М.-А.Ш. Нансути (1768–1815)

Между тем Паскевич, выступив из Смоленска, «встретил в 3 верстах адъютанта генерала Неверовского и пять батарейных орудий, спасшихся от неприятельской кавалерии. От адъютанта узнал я, что Неверовский действительно потерял половину людей, но отступил в порядке и находится в 6 верстах».{108}

Перейдя через речку у Мерлино, русские продержались здесь до наступления ночи. Фляйшман с горечью констатировал: «К стыду нашего командира и к высшей славе неприятеля, ускользнул, в конце концов, с помощью наступившей ночи, остаток русской пехотной колонны почти в 3000 человек, из которых, строго говоря, ни один не должен был ускользнуть, если бы атаки осуществлялись с благоразумием и рассудительностью». Очевидно, ещё до полуночи Неверовский написал Багратиону из Корытни: «Я с отрядом моим отступил к станции Корытно». Тогда же Глебов получил извещение Неверовского о том, что он «отступил от Красного до Корытна». На другой день, 3/15 августа Глебов донёс Багратиону из Катыни, что «Неверовский с отрядом от Красного отступил вчера к вечеру в Корытну, а сегодня из Корытной по утру к Смоленску». Таким образом, за ночь Неверовский отошёл ещё на 19 вёрст до оврага, находившегося у речки Ясенной. Утром Неверовский сообщил: «Отступил я к Корытне и сего числа пришел в селение Ясенное, оставив в Корытне для наблюдения казачьи полки. В Ясенной получил первое известие от господина ген[ерал]-лейт[енанта] Раевского, что он с корпусом своим… идет на подкрепление вверенного мне отряда».

На рассвете майор Пяткин был послан Раевским в Смоленск, где «узнал от казаков, прибывших туда с вьюками, что отряд Неверовского, будучи окружен огромными массами неприятельской кавалерии, подвергся совершенному истреблению». С этим неприятным известием Пяткин возвратился к генералу. Сам Раевский пишет, что направил адъютанта, чтобы получить информацию, но затем явился кто-то, ни имени, ни звания которого он не запомнил, и сообщил, что «Неверовский со своей дивизией истреблён (etait extermine)». Раевский не поверил этому сообщению и поехал спросить совета у генерала Л. Беннигсена, находившегося в Смоленске. Тот подтвердил ему лживость этого известия, но указал на опасность его положения и рекомендовал оставить артиллерию на северном берегу Днепр. Не послушавшись этого совета, Раевский прошёл через Смоленск и расположился в 1–2 верстах перед городом.

Паскевич вспоминал: «В семь часов утра я соединился с Неверовским и сообщил ему приказание корпусного командира передать мне командование авангардом, а ему присоединиться к корпусу. Войска мои заняли позицию за оврагом». Михайловскому-Данилевскому Паскевич сообщил: «Совершив подвиг и соединясь со мною, Неверовский предавался совершенному отчаянию. Он думал только о понесенных nomepях, и я не мог утешить его, сколько ни повторял ему, что его отступление было не поражение, но торжество, соображая несоразмерность сил его с силами Мюрата».{109}

В 7 часов утра 15 августа с бивака у Мерлино Мюрат написал: «Неприятель ночью продолжил своё отступление. Рекогносцировки ничего не обнаружили. Я двинусь маршем в восемь часов утра. Необходимо дать это время войскам, которые всю ночь с 13 на 14 прошли на конях и которые сражались вчера до девяти часов вечера». Между тем Наполеон утром выехал из Россасно в Красный, куда было приказано выступить и гвардии. «По пути, — вспоминал Коленкур, — он получил сведения, что завязался бой между кавалерией и русской дивизией, которой… было поручено прикрывать Красный. Он помчался туда галопом, но вскоре узнал, что бой уже кончен, и встретил неприятельские орудия, отбитые нашими войсками и сопровождаемые храбрецами, захватившими их. Каждый из них получил значительную денежную награду, а орудия были переданы гвардии, которой было поручено хранить эти первые трофеи кампании. Согласно донесениям, полученным императором, русская дивизия… держалась хорошо, образовала несколько каре и доблестно защищала свои орудия и свои позиции. Прорвать каре не удалось…, при отступлении дивизия потеряла семь орудий. Выдержка ее была такова, что она дождалась вечера и воспользовалась дефиле, которые и спасли ее от полного разгрома… Сведения, полученные от нескольких раненых русских, взятых в плен, положили конец всяким сомнениям императора и подтвердили ему факт передвижений генерала Барклая де Толли на правом берегу… Всем корпусам было приказано ускорить свое движение на Смоленск».{110}

Фляйшман вспоминал, как утром 15 августа им сообщили, что Наполеон произведёт смотр войскам, а вюртембергская батарея должна будет при его появлении произвести 12 выстрелов. «Мы были готовы, когда в 9 часов император показался на возвышенности. Мы начали стрелять, но в тот же момент к нам подскакали несколько офицеров из свиты императора и прокричали: “Не стрелять, император это запретил!”. Мы прекратили. Когда он проезжал мимо нас, то остановился и спросил маршала: “Это батарея генерала Бёрманна?”. “Да, Сир”,- ответил герцог. Он поскакал далее и ещё некоторое время говорил с ним. Вскоре после этого маршал возвратился к нам, встал перед фронтом и сказал: “Император поручил мне передать вам своё удовлетворение; он надеется, что вы и впредь сохраните и увеличите славу, которую вы приобрели своим прежним поведением”». Кёних также пишет, что «в свой день рождения Наполеон проскакал через поле боя и велел, в частности, через маршала Нея, от которого я держался на некотором удалении, похвалить командира нашей конной батареи капитана Брайтхаупта, который, если я правильно помню, получил офицерский крест [ордена] Почётного легиона». Майор гвардейской артиллерии Ж.Ф. Булар, канонирам которого было поручено отвезти захваченные у русских орудия, вспоминал: «Были слышны полковые оркестры и 100-орудийный салют вдоль линии. Наполеон заметил, что они не могут позволить себе так растрачивать порох, но улыбнулся, когда Мюрат ответил, что он был взят у русских».

Капитан А. Бялковский видел французских драгун, сопровождавших взятые орудия и русских пленных. Гвардия в тот день подходила к Красному. Капитан Л.Ф. Фантэн дез Одоар записал в дневнике: «Вчера это место было театром довольно кровопролитного боя, судя по трупам, разбросанным по улицам и по дорогам. По этому случаю Красный был разорён. Две его греческие церкви также разграблены, но к счастью ещё стоят, будучи загромождены мёртвыми и ранеными русскими и французами, нагромождёнными вперемешку. Я нашёл хоры одной из них занятыми кучей русских музыкантов, изрубленных накануне в центре одного из их разбитых каре. В момент катастрофы эти несчастные напрасно позаботились поднять в воздух свои инструменты, чтобы засвидетельствовать своё безобидное предназначение; сабли наших безжалостных кирасир тем не менее опустилисъ на них, и все они были более или менее покалечены». Главный хирург армии Д.Ж. Ларрэ также упоминает брошенных в Красном русских раненых. «С нашей стороны, — пишет он, — мы имели пятьсот, почти все поражённые ударами холодного оружия. Я оставил в этом городе много санитарных офицеров, чтобы обслуживать госпиталь, который был учреждён там».{111}

Бригадный генерал Э. Бордессуль (1771–1837)

Бригадный генерал Ж.-С. Домон (1774–1830)

В 14 часов Неверовский явился к Раевскому. Последний вспоминал: «Он сообщил мне, что прибыл со своей пехотой, потеряв несколько орудий, что он оставил своих казаков на аванпосту в семи-восьми верстах от города, что противник остановился, чтобы переночевать, и что он имеет большие силы». По словам Паскевича, «в 4 часа пополудни показались неприятельские фланкеры, а потом его авангард». В 17 часов Раевский услышал выстрел из пушки, и вскоре к нему явился казачий офицер с сообщением, что противник идёт на Смоленск и аванпост отступает перед ним. Вечером огромные массы кавалерии Мюрата развернулись перед корпусом Раевского и расположились на ночёвку.{112}

Подводя итог боя, Мюрат написал императору: «Более 30 атак были предприняты против каре; все кавалерийские полки атаковали поочерёдно и несколько раз вместе; три раза наша кавалерия врывалась в каре во главе с генералами Бельяром, Дери, Орнано и Бордесулем. Если со стороны кавалерии я никогда не видел столько отваги, то следует признать, что я никогда не видел более неустрашимости со стороны неприятеля, ибо это огромное каре, постоянно окружённое, атакованное с флангов и с тыла, было вынуждено прокладывать путь штыками против нашей кавалерии, которая постоянно перерезала ему путь отступления». По его словам, было захвачено 1500 пленных, 8 орудий и, по меньшей мере, 1500 русских было убито; они должны иметь значительное число раненых. По свидетельству Фляйшмана, «среди множества пленных, которых доставляли к нам во время и после боя, лишь немногие были не ранены».

В свою очередь Ней доложил маршалу А. Бертье, что кавалерия произвела более 40 атак. «Русских преследовали до высоты дефиле у Корытни, — пишет он. — У них взято 8 орудий, пленено около 800 человек и убито по меньшей мере 1000. Следовательно, эта дивизия, которая являлась 27-й, состоявшей из четырех полков мушкетёров, двух — егерей, под командой генерала Неверовского, должна была потерять убитыми, ранеными и пленными половину своего состава… Потери армейского корпуса составили около 200 человек убитых и раненых». Оба маршала сообщили, что, согласно показаниям пленных, в Смоленске войск мало, а русские армии двинулась на Поречье и находится в 4–5 днях пути от города. Явно обрадованный Бертье в 23 часа написал Б.Г. Маре: «Этим вечером мы имели прекрасное (belle) авангардное дело. Противник имел в Красном целую дивизию; эта дивизия была опрокинута. Мы взяли восемь пушек, двенадцать зарядных ящиков, 1200–1400 пленных, а остальные убиты или зарублены. Завтра армия продолжит своё движение к Смоленску».

Мюрат перечислил отличившихся в этом бою: «Генерал Бельяр, который постоянно был во главе всех атак, генералы Дери, Орнано, Бордесуль, Пиньятелли, Бёрманн, Домон, под которым была убита лошадь, князь Кариати, мой офицер-ординарец и мой шталмейстер Карафа, под которым была ранена лошадь. Отличился весь штаб герцога Эльхингенского, но особенно шеф эскадрона Лабуассьер и капитан Дюбрёй, адъютанты герцога. Все мои адъютанты вели себя с привычной храбростью. Полковники Борелли и Гобер и шеф эскадрона Робер, под которым убита лошадь, и господа Беранже и Сен-Женье, офицеры штаба, также отличились». Ней испрашивал звание полковника для Ф.Ж. Лабуассьера и крест Почётного легиона для помощника начальника штаба Дюбрёя. В 13 бюллетене «Великой армии» особо отличившимися названы генерал Бордесуль и 3-й конно-егерский полк и сказано, что захвачены 8 пушек, из которых одна 12-фунтовая и 2 единорога, а также 14 запряжённых зарядных ящиков и 1500 пленных; на поле боя осталось более тысячи русских трупов, так что русская дивизия из 5 тыс. чел. потеряла половину своих людей. Правда, секретарь-переводчик Наполеона Э.Л. Леронь д'Идевиль написал Марэ, что «перед императором продефилировали 5 пушек и около 600 пленных».{113}

Неверовский сообщил, что его урон «простирается до 1500 человек убитых, раненых и безызвестно пропавших. Точного же исчисления потери по краткости времени, я до сих пор сделать не мог». Позднее он уточнил: «Потеря была у меня велика: 1200 рядовых убитыми и ранеными, 20 штаб и обер-офицеров, и адъютант мой, Евсюков, подле меня смертельно ранен, и умер тут же».{114} В.И. Вяликов подсчитал русские потери на основании полковых ведомостей — убито 346 (25 офицеров, 321 солдат), ранено 285 (27 офицеров, 258 солдат), пропало без вести 647 (20 офицеров, 627 солдат), всего 1278 чел. Впрочем, реальная цифра была несколько выше, поскольку Вяликов учёл не все потери. К тому же, реальное число раненых было большим, поскольку почти все без вести пропавшие попали в плен, и среди них было множество раненых.{115}

«В ожидании верного известия от Неверовского, — вспоминал Пяткин, — генерал Раевский остановился с корпусом в 4 верстах от г. Смоленска. Вскоре после сего представил я Раевскому взятого казаками в плен французского офицера, назвавшегося адъютантом Мюрата. Раевский принял его ласково» и пленный рассказал, что «перед нами стоит Наполеон с главными силами и что завтра, то есть 4 августа атакует нас всеми силами в честь дня своего рождения. Спустя несколько времени прибыл и генерал Неверовский с остатками его пехоты. Он донес генералу Раевскому, что французы отбили у него несколько орудий, и что потеря в людях довольно ощутительна, что неприятель остановился на ночлег верстах в 8 от Смоленска, что войска, поражавшие его, весьма многочисленны, и что казаков оставил он на аванпостах. Генерал Раевский донёс обо всем» Багратиону, который сообщил, что «Раевский, удвоив марш прошед без привалу 40 в.», соединился с Неверовским в 6 верстах от Смоленска.{116}

Рядовой мушкетерских полков, 1809–1812 гг. из “Историческое описание одежды и вооружения… ”

Утром 3/15 августа Багратион сообщил Барклаю из Надвы, что «вчера с нашим обсервационным корпусом сражался корпус Нея, что он направил генерала Карпова с 3 казачьими полками с приказом переправиться через Днепр, чтобы открыть неприятеля». Багратион получил донесение Смоленского губернатора К.И. Аша от 2-го числа: «Дворянин Красненского уезда князь Друцкой-Соколинский… объяснит вашему сиятельству сражение сего дня, в Красном происходившее, и последствия оного», однако сам вестник ещё не прибыл из-за усталости лошадей. Багратион двинулся было сам перейти на левый берег, чтобы потеснить противника, если этого ещё не сделал Раевский, но на марше к Катыни получил новые сведения. Сначала Карпов донёс, что Неверовский отступил в Корытню и потому есаул Краснощеков с полком Мельникова 4-го, «смотря по отступлению его, следует к селению Катыни для соединения с 6-м егерским полком… Партия, посланная к селению Кузину, сию минуту донесла мне, что неприятель из города Красного имеет движение по большой дороге к городу Смоленску». Прибыв затем в селение Башутку, Карпов и там не смог «переправиться на левый берег потому, что неприятель по дороге…, начиная от Красного до Корытна, тянется частями и сегодня пушечная стрельба, по объявлению здешних жителей, действительно была в Корытно». Поскольку бродов поблизости не оказалось, Карпов направился в Катынь, но «несколько партий переправил вплавь через Днепр, чтобы они открыли неприятеля». Спустя какое-то время, взятые этими партиями 20 пленных показали, что на левом берегу находится всё французская армия! Только теперь Багратион понял, что Раевский не сможет противостоять таким силам, и поспешил в Смоленск, куда призвал и Барклая. Получив вскоре рапорт Неверовского, он тут же переслал его Барклаю, прибавив: «Надеяться нельзя, чтоб он мог долго защищаться, и мне ничего не остается, как идти скорее в Смоленск, дабы соединиться с ним на правом берегу Днепра».{117} То есть Багратион уже не надеялся на то, что Смоленск удастся удержать.

Рядовой мушкетерских полков, 1812–1817 гг. из “Историческое описание одежды и вооружения… ”

Как же оценивали участники боя и современники его результаты и значение. Андреев с гордостью писал: «Сражение наше есть необыкновенное: без привалов и порядка, не слушаясь начальников (да и кого же слушать?), толпа наша была смешана из разных полков, и сами без команды отбивались и бежали. Всего нас было 9 баталионов, а их, ужас! 38 полков отличной кавалерии и начальник их Мюрат… Ура! 27-я дивизия не поддалась. Голубчики не струсили; не дали неприятелю торжествовать… Первое сражение, дивизия молодая, рекруты, но отделались. Хвала и Неверовскому: он остановил стремление неприятеля и обессмертил свое имя сим сражением, выведя свою дивизию, можно сказать, невредимою». Неверовский в донесении от 16 августа писал, что он «при этом отступлении увидел, до чего может возвыситься мужество и неустрашимость русского солдата, преодолевая все препятствия, неприятелем на пути ежеминутно полагаемые», и без ложной скромности признавался родственникам: «Дело сие бессмертную мне славу делает; ибо последствие то, что неприятель был задержан два дни, и наши армии успели возвратиться в Смоленск, куда я привел неприятеля на плечах своего отряда». Гордостью наполнены и слова Душенкевича: «Вот первая встреча новоформированных воинов России числом 5 тыс. против 25-ти тыс. тщеславной кавалерии под предводительством громких маршалов Франции… Они же получили урок, весьма не новый, оторопивший всех — от первого маршала до последнего солдата, то есть “качество войска преимущественнее количества”… и мы взаимно оправдали оный во всей силе».

А. Ежов. Атака 2-го вюртембергского шволежерского полка при Красном

Р. Кнетель. Адъютанты Неаполитанского короля

В донесении императору от 5/17 августа Багратион написал, что неприятель, «атаковал всеми силами слабый наш обсервационный корпус. Г.-м. Неверовский, командовавший оным, держался 10 ч[асов] против всей конницы маршала Нея, где было более 18 полков кавалерии с пехотою…, быв 6 верст сряду окруженным всею неприятельскою силою и хотя урон у него значущий, но нельзя довольно похвалить храбрости и твердости, с какою дивизия его, совершенно новая, дралась противу чрезмерно превосходных сил неприятельских, можно даже сказать, что примера такой храбрости ни в какой армии показать нельзя». Ф.В. Ростопчину Багратион написал 16 августа: «Дивизия новая 27-я Неверовского так храбро дралась, что и не слыхано». Сен-При также привёл Александру «прекрасный пример в отступлении, которое осуществил генерал Неверовский от Красного до Смоленска с войсками, совсем новыми, который, постоянно окружённый более чем 50 эскадронами, ни разу не позволил себя отрезать, бился в рукопашной схватке с неприятельской пехотой; это самое максимальное, что можно было бы ожидать от солдат более обстрелянных». К.Ф. Толь позднее писал о Неверовском: «36-ть часов времени держался он на пространстве 45-ти верст, и наконец, потеряв до 1500 человек и пять орудий, 4-го числа к вечеру отступил к городу Смоленску». По мнению Д.П. Бутурлина, Неверовский, несмотря на большие потери, «успел сохранить большую часть войск своих, среди столь великой опасности, что генерал, менее его твердый духом, не преминул бы положить ружье».{118}

Как видим, уже изначально русские участники войны делали акцент на значительное численное превосходство неприятеля и на то обстоятельство, что ему противостояли молодые, необстрелянные войска, в пылу восторга «забывая» о том, что рекруты составляли лишь половину отряда Неверовского. Кроме того, явно завышалась продолжительность боя.

Впрочем, не только русские воины осознавали величие своего подвига. Заслуги российской пехоты признавали и все участники боя с неприятельской стороны. Так, лейтенант Ведель писал: «Мы произвели бесчисленные кавалерийские атаки на спешно отступающего противника, однако не удалось привести его в расстройство. Спокойствие и хладнокровие русской пехоты, которую мы постоянно преследовали вплоть до темноты, достойны восхищения, она одна спасла отряд». Мюрат признался императору, что «никогда ещё не видел больше отваги со стороны неприятеля». Ней писал, что русские отступали «в хорошем порядке» и «с проворством». Гриуа засвидетельствовал, что русские «совершили прекрасное отступление (une belle retraite)…, они держались непоколебимо и оставили поле боя только после упорного и смертоносного боя». По словам Ф. Сегюра, «честь этого дня принадлежит французской кавалерии. Атака была настолько же ожесточённа, насколько была упорна защита. На стороне последней имелось больше заслуг, так как она могла употреблять только одно железо, против огня и железа». Ж. Шамбрэ отметил, что «дело под Красным являет достопамятный пример превосходства хорошо обученной и хорошо предводимой пехоты над конницей».{119}

Паскевич заявил: «Немного чести их кавалерии, что 15 тыс. в сорок атак не могли истребить 6 тыс. нашей пехоты». Душенкевич, Ермолов, Данилевский и многие историки специально подчёркивали низкое качество французской кавалерии, поскольку она не смогла управиться с «горсткой» молодых русских рекрутов. Подобные заявления требуют корректировки. Во-первых, отнюдь не вся дивизия состояла из рекрутов: из пяти пехотных полков, два (Полтавский и 41-й егерский) были составлены из обстрелянных солдат. Во-вторых, некорректно именовать обсервационный корпус «горсткой» солдат, даже на фоне значительно превосходящего неприятеля. Отряд Неверовского насчитывал около 7200 чел. при 14 орудиях. В-третьих, неприятельская кавалерия атаковала не вся сразу, «скопом», а побригадно, чаще полками, а те, в свою очередь, поэскадронно и даже повзводно.

Участник боя Бисмарк вспоминал, что для всех инструкций Мюрат довольствовался приказанием эскадронам, указывая им на неприятеля: «Вот неприятель, атакуйте решительно!». Ни один командир эскадрона не мог позволить себе ждать повторения такого призыва командующего всей кавалерией, каждый полагал себя освобождённым от приказов своего полковника. Каждый шеф эскадрона командовал, не заботясь о целом: «Вперёд марш!» и в карьер устремлялся на неприятеля. Командующий артиллерией корпуса Груши свидетельствует: «Наш корпус не вступал целиком (еп entier) в это дело…, но весь день сражался частями (partiellement)». Так что в каждый отдельный момент боя реальное соотношение сил было совсем иным, чем при подсчёте общего количества войск на поле боя с той и с другой стороны. В этой связи следует привести слова Нея: «Многие эскадроны проникали в каре и отрезали батальоны, но неприятель избежал всеобщей гибели благодаря силе инерции, каковою его масса противодействовала намного больше, чем эффективностью своего огня, который производил более шума, нежели вреда». А. Фэн также признавал, что «самая блистательная храбрость наших солдат истощается: ударяя в густую колонну, они рубят её, но не могут сломить».{120}

Что же касается качества кавалерии, то в этом роде войск нужно учитывать два элемента: личный и конский состав. Нет никакого сомнения в высокой боеспособности и боевом духе неприятельских кавалеристов. Другое дело — конский состав, он, действительно, к тому времени был уже сильно ослаблен, измотан длинными переходами и, главное, плохим питанием; это было известно и русским.{121}

При таких уточнениях становится ясно, что не в качестве неприятельских войск как таковом заключалась причина слабой результативности действий противника, а в плохом тактическом руководстве этими войсками. Мюрат не сумел реализовать своё численное преимущество, распылял свои силы и бил «не кулаком, а растопыренными пальцами». По мнению Бисмарка, «это сражение представляет неоспоримое доказательство и яркий пример того, что самая храбрая и многочисленная кавалерия, когда плохо управление ею, превращается в совершенное ничтожество. Это сражение нанесло французской кавалерии первый жестокий удар; оно причинило более вреда, чем понесённые ею до того времени потери от недостатка в продовольствии и излишних усилий и трудов. Другой результат ожидал бы Мюрата, если бы он действовал правильно, избрав из тактических соображений самое соответствующее месту и обстоятельствам; если бы он провожал Неверовского с обеих сторон дороги разомкнутыми эскадронными или взводными колоннами; если бы, утомляя и расстраивая его беспрерывной картечью из многочисленных батарей, он воспользовался бы моментом и удобной местностью и скомандовал вовремя: “Эскадроны стой, направо и налево заезжай: марш-марш!”. В таком случае храбрый Неверовский и его отличная молодая дивизия, вопреки всем человеческим усилиям, не смогли бы сдержать натиск». Ф. Рёдер считал, что этот бой был «прекрасным примером стойкого поведения пехоты против кавалерии» и справедливым наказанием вождю кавалерии, который самонадеянно решил, что непременно сомнёт пехоту лошадьми, и не пожелал применить конную артиллерию.

Историк кавалерии А. Пикар писал: «Для того, чтобы оправдать Мюрата, атаковавшего не дожидаясь своей артиллерии, следует сказать, и это правда, что она была остановлена из-за разломанного моста, который следовало исправить; но очевидно трудно согласиться с тем, что с 6 дивизиями кавалерии невозможно было бы окружить русскую колонну и удержать её до прибытия артиллерии и лёгкой пехоты Нея; эта пехота следовала рядом с Нансути и Монбрёном, и только несколько рот смогли принять участие в овладении городом Красный». «Надо сознаться, — подчеркнул Вороновский, — что необузданная пылкость Мюрата не мало облегчила крайне трудную и сложную задачу Неверовского». Повинуясь приказам начальника, кавалерийские командиры «поочередно бросали свои эскадроны на русский отряд; все смешалось в общей свалке и хорошо обученная кавалерия действовала как беспорядочная иррегулярная конница». Мюрат не прислушался к резонным предложениям Нея, предлагавшего силами кавалерии отрезать русским путь отступления, подтянуть артиллерию и уничтожить неприятеля.{122} Не ясно также, почему французская пехота осталась в Красном и не приняла участия в преследовании. Даже сами русские признавали, что при таких действиях противника ничто не могло бы спасти их от гибели. Выражаясь по-солдатски, королю Неаполитанскому «вожжа под хвост попала» — он решил разбить противника силами исключительно того рода войск, каковым он командовал в «Великой армии». Мюрат не захотел разделить лавры лёгкой, как ему казалось, победы с артиллерией и пехотой, слава нужна была ему одному. Видимо, он хотел преподнести личный подарок императору ко дню его рождения.

Маршал М. Ней (1769–1815). Гравюра Г. Паркера по оригиналу Ф. Жерара. 1833 г.

Маршал Й. Мюрат (1767–1815). Акварель н.х. 1-я четверть XIX в.

Действиями Мюрата остались недовольны буквально все в «Великой армии». Ней, всё время находившийся со своим штабом рядом с королём, был очень недоволен тем, как тот руководил боем. Известны также его высказывания перед своими офицерами. «Маршал Ней, который получил своё воспитание в кавалерии, объехав линии, собрал вечером двух генералов, шестерых полковников и всех командиров эскадронов двух своих бригад. Чтобы снова воодушевить своих, глубоко подавленных, офицеров, он без обиняков указал им на ошибки короля и выразил им свои сожаления, что в тот день кавалерия его армейского корпуса была поручена королю». Выражением этой досады Нея явилось и его предложение, которое маршал на следующий день сделал императору; он просил составить авангард из трёх пехотных дивизий.{123}

Капитан Ю.Ф. Био писал: «Этот бой не дал результатов, которых от него с правом следовало ожидать. Неприятель построился в каре, наша кавалерия атаковала частями, по полкам, из которых каждый поочерёдно был отбит. Эти неприятельские войска…, без сомнения, понесли большие потери, но они ещё существовали, в то время как они должны были быть уничтожены». Брандт, проезжавший через поле боя 15 августа, вспоминал: «Я полагаю, что во всей военной истории это едва ли не единственный пример столь плохого применения кавалерии и такого небрежного и безрассудного использования этого рода войск. Во всей армии тогда также господствовало только настроение возмущения этим… Говорят, что депутация от кавалерии привезла императору орудия, в качестве подарка на день рождения, высказывая при этом сожаление, что бегство русских лишило её возможности ещё более отличиться. Но в лагере также говорили, что император остался очень недоволен всем этим делом, и солдатская острота вложила ему в уста следующие слова: “Мюрат действовал как ученик Сен-Сира”» [кавалерийской школы].{124}

Подобная точка зрения на бой при Красном стала общепринятой в западной историографии. Только К. Блейбтрой был с ней не согласен. «Весь этот школьный пример неполноценности кавалерии является от А до Я фальшивым, — считал он, — Во-первых, Неверовский имел 7000, из которых 1500 кавалеристов, и 15 орудий. Следовательно, отпадает представление о пехоте, предоставленной только самой себе; она потеряла, по собственным русским данным 1500 чел., из которых половину пленными, или даже 2500 и 7 орудий»; она состояла не из одних рекрутов. 24-й лёгкий полк потерял 5 офицеров, «относительно ещё меньше, чем присутствовавшие кавалерийские полки (21 офицер = 200–250 чел.). Следовательно, потери нападавших составили едва пятую часть от потерь столь восхваляемых оборонявшихся!». Мюрату не было нужды дожидаться артиллерии, так как её не было в тот день на месте. «Вообще лишь 2 полка Монбрёна прибыли слишком поздно, а сражалась только кавалерия Нея, чья конная вюртембергская батарея тотчас открыла сильную стрельбу! Далее содействовал в преследовании 3-й конно-егерский полк… В целом, серьёзно атаковать могли, самое большее, 20 эскадронов (тогда самое большее 1500 лошадей) и результат был не меньше, чем достаточный. При этом атака проведена столь энергично, что два полковника пали перед самыми штыками. Всадники наверняка много раз проникали в каре, которое, впрочем, потеряло не столь много пленных: и орудий».{125} Конечно, рассуждения Бляйбтроя также грешат передержками, порождёнными тем обстоятельством, что он пользовался ограниченным кругом источников, опубликованных к концу 19 в.

С годами слава дивизии Неверовского всё более возрастала в памяти российских ветеранов. «Подвиг Неверовскаго всеми военными писателями, как нашими, так и иностранными, ставится как блистательный и достопамятный пример превосходства хорошо обученной пехоты, предводимой искусным начальником, — писал А.С. Норов. — Я помню, с каким энтузиазмом мы смотрели на Неверовского и на остаток его молодецкой дивизии, присоединившейся к армии». По мнению И.П. Липранди, «Неверовским совершен был подвиг с нашею пехотою, не имевший ни прежде, ни после подобного». А через сто лет после войны историк написал: «Имя генерала Неверовского блистает звездою первой величины в общей плеяде героев 1812 года. Бессмертный подвиг его молодой 27-й дивизии под Красным в наш век уже приобрёл почти былинную славу богатырей».{126}

В.И. Вяликов, единственный из советских авторов, кто подробно, но только по русским источникам описал «львиное отступление», обрушился с критикой на своих предшественников. По его мнению, историки «неправильно изображали характер этого боя. Михайловский-Данилевский, Богданович и Божерянов объясняют успех Неверовского ошибками, которые якобы допустил Мюрат. Скугаревский ошибочно полагает, что Неверовский не задержал неприятеля, и объясняет это неподготовленностью позиции под Красным. Васенко также искажает действительность, утверждая, что отряд был выведен Неверовским из города при приближении неприятеля». Вяликов обвинил предшественников в том, что они не использовали рапорты Неверовского, что «Бутурлин уменьшает продолжительность сражения в городе до 2-х часов».{127} Однако сам Вяликов не знал иностранных источников, и все его обвинения совершенно безосновательны.

Позднее все без исключения советские авторы, не ведая иностранных источников, безмерно преувеличивали значение боя при Красном. Н.Ф. Гарнич писал, что «отряд генерала Неверовского преградил дорогу всей армии врага… В этот день 7 тысяч русских задержали наступление 190 тысяч отборных войск»! По словам П.Г. Андреева, дивизия Неверовского «приняла на себя удар главных сил Наполеона. Целый день… дивизия с боем отступала…, отбила 45 атак отборной французской конницы Мюрата и последующие атаки многочисленной неприятельской пехоты. Семь тысяч русских патриотов задержали на сутки наступление армии Наполеона». Л.Г. Бескровный писал, что Неверовский «задержал продвижение французских войск на целые сутки», Н.А. Троицкий — что «дивизия Неверовского не позволила армии Наполеона пройти к Смоленску и взять его с ходу». Другой автор пишет, что «дивизия Неверовского отбила более 40 атак пехотных корпусов и конницы Мюрата, задержав на сутки продвижение всей армии Наполеона» и «молниеносный бросок на Смоленск был сорван». Третий сочинитель пишет: «С неслыханным героизмом солдаты-новобранцы Неверовского в течение дня отражали атаки французских войск. Три корпуса французской кавалерии не могли сломить сопротивление молодых солдат. Отряд Неверовского отбил больше сорока атак неприятельской конницы. 7 тыс. русских задержали около 190 тыс. отборных войск наполеоновской армии, прекратили путь полчищам захватчиков, сорвали план Наполеона внезапно захватить Смоленск».{128}

Все эти высказывания грешат беспардонными преувеличениями, свидетельствуя о неосведомлённости их авторов. Для того, чтобы окончательно их развенчать, поясним, как проходило передвижения войск «Великой армии» в день знаменитого боя. 1-й корпус двинулся из Россасны к Красному по пятам наступающего авангарда (резервной кавалерии и 3-го корпуса). На одной высоте с 1-м корпусом, но справа от большой дороги шёл 8-й корпус, который продвинулся от Романова до Баево. 4-й корпус из Любавичей дошёл до берегов Днепра. Начальник Главного штаба армии Бертье к вечеру уже прибыл в Синяки и приказал генерал-интенданту перевести в Красный Главную квартиру и «немедленно учредить госпиталь для наших раненых». Генералу Ф.Г. Байи де Монтиону велено прибыть в Красный со всеми офицерами штаба.{129}

Таким образом, наступление армии Наполеона вовсе не приостанавливалось из-за боя под Красным, не останавливался надолго даже её авангард! Он задержался лишь для того, чтобы дождаться подхода пехоты для штурма города, который был взят относительно быстро. После этого неприятельский авангард продвигался на восток с такой же скоростью, с какой отступали войска Неверовского, а они, по признанию Андреева, «были на бегу и в сражении от 10 часов утра до 8 полудня, пробежали 25 верст и каждый шаг вперед оспаривали дракой». Бой — оборона Красного и отражение пехотой кавалерийских атак — длился вовсе не сутки, а лишь вторую половину дня, с 14–15 до 19–20 час. Сам Неверовский писал: «Я должен был 5 часов пробиться штыками и отстреливаться пулями».{130} С утра и до 14 час. кавалерия неприятеля прошла 20–35 км, на протяжении 14 вёрст преследуя казаков. Отряд егерей, оборонявших Красный, затем поспешно отступил к р. Лосвинке на 3 версты. Только здесь начались кавалерийские атаки на пехоту Неверовского, продолжавшиеся до Мерлино на расстоянии 5 вёрст.

X. Фабер дю Фор. Наполеон под Смоленском, 16 августа 1812 г.

Таким образом, в течение 14 августа неприятельский авангард проделал более 40 км, а пехота Неверовского отступила от р. Мерейки до оврага р. Лоствины около 2,3 км, оттуда до Мерлино — 7,2 км, а всего 9 ½ км. Но отступление отряда Неверовского на этом не прекратилось, к полуночи он достиг Корытни в 23 верстах от Красного, уже не преследуемый противником, а к утру преодолел ещё 19 вёрст. Таким образом, «за один приём» Неверовский отступил на 41 км, а если считать от Ляд, то на 55. Уяснив себе в эти цифры, следует раз и навсегда отказаться от мифа о том, будто корпус Неверовского задержал наступление всей армии Наполеона! Даже если бы французский авангард не встретил Неверовского у Красного, то и тогда он физически не смог бы достичь Смоленска в тот же день! Капитан Бонне пишет, что 15 августа пехота Нея вышла из Красного в 11 час. и шла до 17 час., проделав 8 льё, и лишь в 7 час. 16-го подошла к Смоленску.{131} Другое дело, что упорное сопротивление отряда Неверовского и услышанная на другом берегу Днепра канонада дали время Багратиону вернуть в Смоленск корпус Раевского. К тому же, Раевский не успел отойти далеко от города лишь по нелепой и, как оказалось, счастливой случайности.

По мнению Ж. Фабри, поведение Неверовского было весьма странным. Будучи полностью изолированным и отделённым от Смоленска расстоянием в 50 км, он рискнул дождаться противника и оборонять Красный. Отважиться на это можно было лишь при условии неосведомлённости о силах неприятеля. Спрашивается тогда, какие сведения о противнике сообщили ему накануне казаки, обнаружившие, что он наводит мосты у Хомино? Сведения о приближении значительных сил противника Неверовский получил в 9 часов утра. Судя по словам Андреева, поначалу считали, что казаки преувеличили силы французов. По мнению Вороновского, «Неверовский с достаточной вероятностью мог полагать, что неприятель наступает не всей массой, а отдельным отрядом».{132}

Объяснение такого поведения Неверовского может быть следующим. Во-первых, неприятельские партии, главным образом из лёгкой кавалерии, появлялись на левом берегу Днепра давно и неоднократно, но решительных действий за этим не следовало; казаки уже десятки раз прогоняли эти партии за Днепр. Видимо, это несколько притупило у русских чувство опасности. Во-вторых, согласно диспозиции Барклая, корпус Неверовского должен был занять Ляды и Красный, «дабы обратить внимание неприятеля с сей стороны», чтобы «по мере движения армий наших к Рудне, всячески беспокоить неприятеля к стороне Орши». К тому же, по приказу Багратиона «обсервационный корпус» должен был оставаться «в Красном, пока неприятель его оттуда не вытеснит». Исполняя эти приказы, Неверовский попытался сыграть эту отвлекающую роль, пока не понял, что имеет дело с главными силами неприятеля. Русская разведка вообще не сумела своевременно обнаружить перемещение основных сил «Великой армии» от Витебска к Днепру, так что в неведении об этом находился не только Неверовский, но и оба командующих армиями.

По словам Паскевича, «Неверовский сознавался, что если бы он поставил батарею между пехотными колоннами, то не произошло бы тех несчастий, которые его постигли», ибо харьковские драгуны в одиночку не могли защитить орудий. Не все в русской армии разделяли восторженный взгляд на поведение Неверовского. Находились и «такие, которые не только относились к подвигу с холодностью, но даже находили, что он заслуживал за свою нераспорядительность при отступлении некоторого взыскания». А.П. Ермолов, например, считал, что Неверовский был «отлично храбрый офицер и охотно вызывавшийся на все опасности, не имел однако-ж способностей и еще менее знания. Кто хоть немного знает французскую конницу, тот поверит, что есть некоторая возможность удержать ее шестью тысячами человек пехоты, когда при ней батарейная рота и особливо когда пехота отступает дорогою, в четыре ряда деревьями обсаженною, по местоположению неровному, для кавалерии затруднительному и значительно замедляющему ее в маневрах… Отступление сие во всяком другом войске подвергло бы генерал-майора Неверовского весьма невыгодному для него исследованию; у нас же отнесли его к его чести». Язвительный Ермолов полагал, что если бы «Неверовский к знаниям своим военного ремесла присоединил искусство построения каре, прославившее многих в войнах против турок, оно… не допустило бы до бегства, и ты, Апушкин, батарейную роту свою не исчислял бы дробями».

Весьма критически отозвался о поведении Неверовского и полковник С.Н. Марин, исправлявший должность дежурного генерала 2-й армии. В письме к М.С. Воронцову он возмущался награждением генерала: «За Краснинскую ретираду не стоит он ничего, ибо тут всякий солдат делал то же, что и он, — не сдавался неприятелю; а это между русскими не мудрено».{133} Безымянный гвардейский офицер критиковал Неверовского за то, что, несмотря на благоприятные условия местности, «он потерял до 1500 человек выбывших из строю и 5 пушек, которые не должны бы были быть потеряны, если бы он не отправил несколько орудий назад, тогда как он видитъ мог ясно, что по количеству неприятельской кавалерии тыл его не был безопасен, и вместе с тем оным поверг и Харьковский Драгунской полк тоже равномерно большому урону, ибо мог ли один полк противудействоватъ такой громаде кавалерии, и после понесенной им напрасной потери он принял его в середину своих пехотных карей, что должен он был сделать при самом начале своего отступления (и артиллерию он потерял свою не в действии но на походе). Конечно, ошибка таковая не может иметь извинения: и не смотря на всю известную храбрость Г. Неверовского, за сие дело он заслуживает большого упрека».{134} Столь суровая оценка проистекает из неточного знания автором обстоятельств дела. Часть артиллерии была захвачена в момент боя, а отправленные заранее в тыл 2 орудия как раз помогли Неверовскому окончательно отбиться от противника. Принять драгун внутрь пехоты не было возможности, ибо она отступала не в правильных каре, а огромной толпою. При всём том, даже сам Неверовский признавал, что он допустил некоторые ошибки. Но этот критический взгляд не смог повлиять на общую оценку поведения Неверовского — он остался всеми признанным «безгрешным» героем. В очередной раз героическая легенда взяла верх над объективной оценкой произошедшего. Но если в ходе войны такое вполне допустимо, ибо делается для повышения боевого духа воинства, то по прошествии почти двухсот лет следует объективно оценить значение этого знаменитого боя.

Количество кавалерии, принимавшей участие в атаках, современники и историки оценивали по-разному: от 50 до 160 эскадронов, от 14 до 38 полков, от 15 до 25 тыс. чел., и даже 3 кавалерийских корпуса с несколькими полками пехоты. Сам Неверовский говорил, что он «был атакован 40 полками кавалерии и 7-ю пехоты под предводительством двух королей».{135} Н.А. Троицкий даже пишет, будто к кавалерии Мюрата «присоединились пехотные полки из корпусов М. Нея и Е. Богарне».{136} Действительно, у французов была одна дивизия пехоты, однако её участие в деле ограничилось взятием Красного силами одного полка. Между тем А. Шюке правильно заметил, что сложно определить общую силу французов, участвовавших в бою, и что по непонятным причинам их пехота в преследовании участия не принимала.

Попробуем восстановить это число, опираясь на достоверные сведения. Ещё Бляйбтрой пытался решить этот вопрос, опираясь на сведения об офицерских потерях отдельных полков, приведённые А. Мартиньеном. По его подсчётам, общие потери французов могли составить около 100 пехотинцев и 250 кавалеристов. А. Тьер оценил потери в 500 чел.{137} Следовательно, потери французов были вовсе не такими большими, как это представляли себе иные отечественные сочинители.

Мюрат писал, что вместе с ним переправились 1-й и 2-й корпуса резервной кавалерии и дивизия лёгкой кавалерии 3-го армейского корпуса, отдельно перешёл Днепр 3-й корпус резервной кавалерии. Отсюда, однако, не следует, что все эти войска принимали участие в атаках. Лейтенант прусского гусарского полка И.Х. Калкройт из 1-го кавалерийского корпуса пишет, что его полк не принял участия в бою при Красном и прибыл на поле боя поздно вечером; ни словом не упомянули об этом деле мемуаристы из этого корпуса М.Р. Фор, Б.Т. Дюверже. 2-я дивизия лёгкой кавалерии была оставлена на правом берегу и в тот день пришла в Любавичи.{138} Из рассказа Ляйссниха можно заключить, что из дивизии Шателя в атаках участвовали только 10-я и 11-я бригады, а 17-я оставалась в резерве. По словам вахмистра 6-го конно-егерского полка Ж.Л. Хенкенса, в рапорте Груши были удостоены похвалы генералы Л. Шатель, Ла Уссэ, Ф. Жерар и П. Готрен; в конце дня он встретил командира баварских шволежеров, сабля которого была в крови.{139} Но драгунская дивизия в атаках не участвовала. Лейтенанты 23-го драгунского полка Оврэ и Константэн писали, что корпус Груши отличился в тот день, но об участии в атаках именно драгун не сказали ни слова, как и адъютант командира драгунской дивизии капитан Шерон. Последний написал кратко: «Было проведено много прекрасных кавалерийских атак. Мы отправились занять позицию впереди города». Правда, об участии в бою драгунской дивизии упомянул Гаевский, но сам он находился при дивизии Шателя. В то же время Мюрат упоминает генерала Бордесуля и 9-й польский уланский полк, а значит, в атаках участвовала лёгкая кавалерия 1-го армейского корпуса. Генерал Шелер сообщил вюртембергскому королю, что «кавалерийские полки № 1, 2 и 4 рубили в двух льё саблями русскую пехоту и весьма повысили свою репутацию».{140} Итак, достоверно доказанным следует считать участие в бою следующих подразделений:

Лёгкая кавалерия 1-го армейского корпуса — 2400 чел.

1-я бригада лёгкой кавалерии: полковник барон Ж. М. Мати.{141}

2-й конно-егерский полк: полковник Мати — 4 эск. (ранены 2 офицера).{142}

9-й польский уланский полк: майор К. Кжицкий — 4 эск.

2-я бригада лёгкой кавалерии: бригадный генерал барон Э. Бордесуль

1-й конно-егерский полк: полковник барон А.Ш. Меда — 4 эск.

3-й конно-егерский полк: шеф эскадрона Дежан — 3 эск. (ранены 2 офицера)

Лёгкая кавалерия 3-го армейского корпуса — 3600 чел.

9-я бригада лёгкой кавалерии: бригадный генерал барон П. Мурье

6-й шволежерский полк: полковник барон Л.Ф. де Марбёф — 3 эск. (ранены полковник и 4 офицера)

11-й гусарский (голландский) полк: полковник барон М.Ж. де Коллаэрт — 4 эск.{143}

вюртембергский конно-егерский полк № 4 «Король»: подполковник барон фон З.В. Келлер фон Мюнхинген — 4 эск. (ранены капитан фон Вёльварт, лейтенант Вёльдер и 14 солдат)

14-я бригада лёгкой кавалерии: бригадный генерал барон Ф. Бёрманн

4-й конно-егерский полк: полковник шевалье Л.Ж. Бульнуа — 4 эск. (убиты 2 офицера, ранены полковник и 2 офицера)

вюртембергский шволежерский вакантный полк № 1: подполковник барон Э.Й. фон Пальм — 4 эск. (убиты 2 солдата, ранены лейтенант Шлайх и 9 солдат)

вюртембергский шволежерский Лейб-полк № 2: полковник граф К.Ф. фон Норманн — 4 эск. (убиты лейтенант Спиттлер и 2 солдата, ранены 9 солдат)

вюртембергская конная батарея № 1: капитан фон Брайтхаупт: 4 шестифунтовых пушки и 2 семифунтовых гаубицы (ранен 1 солдат).{144}

3-й корпус кавалерийского резерва: дивизионный генерал граф Э. Груши

3-я дивизия лёгкой кавалерии: дивизионный генерал барон Л.П. Шатель — 3100 чел.

10-я бригада лёгкой кавалерии: бригадный генерал барон Ф.Ж. Жерар

6-й конно-егерский полк: полковник барон Ф. Ле Дар — 3 эск.

25-й конно-егерский полк: полковник барон Н.Ф. Кристоф — 3 эск. (ранен 1 офицер)

11-я бригада лёгкой кавалерии: бригадный генерал барон П. Готрэн

6-й гусарский полк: полковник барон Л. Валлэн — 3 эск.

8-й конно-егерский полк: полковник граф Э.А. Талейран-Перигор — 4 эск.

17-я бригада лёгкой кавалерии: бригадный генерал барон Ж. Б. Домманже

1-й баварский шволежерский вакантный полк: полковник граф К.Х. фон Зайн-Витгенштайн — 4 эск.

2-й баварский шволежерский полк «Таксис»: полковник барон Л. фон Боуршайдт — 4 эск.

саксонский шволежерский полк «Принц Альбрехт»: полковник фон Лессинг — 3 эск.

24-й полк лёгкой пехоты: полковник шевалье А.А. Жюльенн де Беллэр — 4 бат., 2328 чел. (3 офицера убиты, 2 ранены).{145}

Итого: 9100 чел. лёгкой кавалерии, 2328 пехотинцев, всего: 11500 чел., 6 орудий.

В меньшей степени, но всё же запутан вопрос о составе и численности русского отряда, поэтому приведём его состав:

«Левый боковой обсервационный корпус»: генерал-майор Д.П. Неверовский

Авангард: генерал-майор Е.И. Оленин 1-й

донской казачий полковника А.И. Быхалова 1-го

донской казачий войскового старшины И.В. Грекова 21-го

донской казачий войскового старшины Д.Д. Комиссарова 1-го

конная сотня Смоленского ополчения: поручик Лесли

27-я пехотная дивизия: генерал Неверовский

2-я бригада: командир полковник А.Я. Княжнин 1-й

Симбирский пехотный полк: шеф полковник П.С. Лошкарев, командир подполковник Ф.К. Рындин (5 штаб-, 24 обер-, 61 унтер-офицеров, 964 рядовых), потери — 210 чел.

Полтавский пехотный полк 26-й дивизии: командующий подполковник Н.Ф. Бобоедов 1-й

3-я бригада: командир флигель-адъютант полковник А.В. Воейков

49-й егерский полк: шеф полковник А.С. Кологривов (4 штаб-, 26 обер-, 42 унтер-офицеров, 814 рядовых), из 886 нижних чинов потерял 370 чел.

50-й егерский полк: шеф полковник Н.Г. Назимов (6 штаб-, 24 обер-, 52 унтер-офицеров, 890 рядовых), из 970 нижних чинов потерял 200 чел.{146}

41-й егерский полк 12-й дивизии: шеф генерал-майор И.И. Палицын, командующий подполковник П.С. Шейн 1-й

31-я батарейная рота: подполковник П.В. Апушкин — 12 орудий

Харьковский драгунский полк: шеф полковник Д.М. Юзефович (3 штаб-, 24 обер-, 44 унтер-офицера, 12 трубачей, 438 рядовых).{147}

2 орудия 1-й донской конно-артиллерийской роты: хорунжий Калашников.

Всего: 5 пехотных, 1 драгунский, 3 казачьих полка, 7200 чел., 14 орудий

Очевидно, что соотношение 11,5 тыс. против 7,2 тыс. чел. нельзя назвать не то что абсолютным или многократным, но даже значительным превосходством. Впрочем, нужно учитывать следующие обстоятельства. Присутствие на «заднем плане» ещё нескольких тысяч кавалеристов придавало уверенность атакующей стороне и вселяло беспокойство в ряды обороняющихся. Артиллерия с обеих сторон действовала кратковременно и большой роли в бою не сыграла. Французская пехота участвовала только в штурме города, преследование вела только лёгкая кавалерия, но зато русская конница вскоре была обращена в бегство, и Неверовский остался с одной пехотой. Итак, на заключительном, самом знаменитом этапе боя, с 16 до 20 часов, более 9 тыс. неприятельских кавалеристов (58 эскадронов, 17 полков) атаковали сбившихся в большую «толпу» 5 тыс. русских пехотинцев (9 батальонов, из которых 5 были укомплектованы необстрелянными рекрутами). Теперь превосходство неприятеля стало гораздо более ощутимым. Но атаки велись разрозненно, поэскадронно и даже повзводно, что ослабляло их силу и не позволяло прорвать каре. Виноват в этом, безусловно, маршал Мюрат. С другой стороны, русские солдаты проявили характерные для них храбрость и упорство, а Неверовский умело использовал условия местности.

Слава этого дня, безусловно, принадлежит русской пехоте, но значение этого боя не следует преувеличивать. Отряд Неверовского никоим образом не остановил продвижение наполеоновской армии к Смоленску, но своим упорным сопротивлением дал знать Багратиону о появлении здесь противника, что заставило его перебросить на левый берег корпус Раевского. Только благодаря сведениям, полученным от пленных, захваченных солдатами Неверовского, российское командование наконец-то узнало о том, что главные силы Наполеона переправились на другой берег Днепра. Сам этот бой стал итогом плохой работы русской разведки и умелой маскировки неприятелем своих передвижений. Если бы разведка вовремя обнаружила перемещение неприятельских корпусов к Днепру, этого боя и сопряжённых с ним больших потерь можно было избежать. Иными словами, получить информацию о противнике можно было бы гораздо меньшей ценой, но, как говорится, a la guerre comme a la guerre…

Вид города Смоленск. Акварель су-лейтенанта Шевалье, 1812 г.

А. Ежов. Атака 9-го польского уланского полка при Красном

А. Адам. Французская пехота перед бастионами Смоленска, 17 августа 1812 г.

Мартине. Офицер 2-го конно-егерского полка