Первопоселенцы суши

Лечебная хореография

Самый древний портрет паука, сделанный рукой человека, красуется на стене одной из пещер в Испании. Портрет скорее натуралистический, чем ритуальный. Позднее паук в изобразительном искусстве каменного века символической своей фигурой обозначал… женщину. Крест, как известно, — огонь, а рыба — смерть.

В те далекие тысячелетия, когда люди поселились в пещерах (а пауки давно там жили), пути человека и паука сошлись. Они стали соседями — не очень общительными. Соседствуют и поныне в садах, лесах и домах, куда люди переселились из пещер и пауки — за ними. Пауки всюду вокруг нас деловито прядут свою изумительную паутину — по-прежнему необщительные, незаметные, тихие и, на взгляд многих, несимпатичные. Только равнодушно ли живут они бок о бок с нами, или были и есть у человека и паука отношения непростые и обоим им выгодные или вредные? Оставили ли пауки, древнейшие поселенцы сухопутья планеты, хоть какой-то след в истории и хозяйстве человека, который этой планетой безраздельно завладел?

Если обратимся к временам менее древним, чем века каменные, найдем в старых книгах рассказы о пауках, странные и непонятные.

Так, рассказывают: в 867 году войска Людовика Немецкого вторглись в Италию. Но в горах Калабрии их постигли неудачи: неведомые болезни губили солдат одного за другим. Какие-то буйные помешательства начались среди них. Судороги, похожие на пляску, и смерть. Ничто не помогало, никакие лекарства, никакие врачи.

И тогда решили: виноваты тут… пауки. Люди погибали так странно от их будто бы укусов. По всей Южной Европе вскоре пошла странствовать мучительная изнурительной пляской эта болезнь. Назвали ее тарантизмом. Люди начитанные вспомнили, что давно ещё греки и римляне писали о ядовитых пауках, о тарантуле в особенности, и пошла о нем дурная слава из книги в книгу, от народа к народу.

И чем, думаете, лечили укушенных этим окаянным тарантулом? Музыкой!..

Играли весело и быстро на скрипке, на тамбурине и на гитаре тоже. Больной, даже если он едва дышал, должен был встать и танцевать, танцевать. Танцевать долго, сколько сил у него хватало. Иные будто бы танцевали и по 36 часов подряд.

В бешеной пляске до предела изнурив себя, тарантолати (укушенный тарантулом) падал в изнеможении и засыпал крепким сном. А на утро уже был здоров, хотя и очень слаб. Через год нередко приступы тарантизма возвращались, и вновь родные бежали за скрипачом.

Возможно, что, без меры танцуя, больной выздоравливал, без меры… потея: обильный пот уносил из тела губительные яды и токсины. Этим только танец, может быть, и помогал. А кто и что и на чем играл — неважно, хотя люди тогда думали иначе^[1].

Ничего лучшего медики сейчас придумать не могут для объяснения загадочного тарантизма и музыкальных методов его лечения. В наши дни такая болезнь науке неизвестна. Возможно, веселой музыкой лечили не пауком укушенных, а больных пляской св. Вита. У них непроизвольные и ритмические судороги мускулов лица, рук и ног иногда, нарастая, переходят вдруг в неистовые движения, похожие на пляску^[2]. А может быть, лечили скрипкой и от укусов, но опять-таки не пауков, а бешеных собак — так думали некоторые средневековые врачи. Решить теперь трудно. Одно явно: тарантулы в тарантизме обвинены ложно; их яд плясать людей не вынуждает. Поболит немного то место, где паук укусил, и все.

Тарантизм исчез без следа, но тарантелла осталась. Пауки, и поныне ещё красующиеся на ее нотных листах, убедительно свидетельствуют: если тарантизм сам по себе — миф, то музыкальное лекарство — былая реальность. Название его, „тарантелла“ (наиболее популярная мелодия лечебной пляски), уже в XIV веке встречается в старых рукописях. Сейчас это веселый народный танец, быстрый и весьма продолжительный, что вполне понятно, если вспомнить о его первоначальном назначении.

Единое происхождение слов „тарантизм“, „тарантолати“ и „тарантелла“ тоже вполне ясно: ведет оно к обычному на юге Италии пауку тарантулу. А тот имя свое получил, как полагают, от города в Апулии — Таранто, вокруг которого в изобилии обитают апулийские тарантулы и где, по-видимому, и родилась легенда о тарантизме. Тысячу шестьдесят лет назад ученый араб Абу Бекр Мухаммед бен-Закария эр-Кази уже назвал тарантула тарантулом, разъяснив, что по-арабски имя этого паука — „рутеила“. Впрочем, не только тарантул, а ещё кое-кто из пауков прозвищем своим обязан городу Таранто.

Паук-волк из рода Hogna претендует (и с этой его претензией нередко в литературе считаются) на знаменитое имя „тарантул“. Кроме того, зоологи, усугубив путаницу, наградили латинскими названиями Tarentula и Tarantula ещё два рода пауков. Но и это не все. Испанские поселенцы в Южной Америке называют обычно тарантулами больших пауков-птицеедов.

Убедительно прошу всех этих „тарантулов“ не путать, когда речь зайдет о них в этой книге или где-нибудь еще.

Опровержение „научного мифа“

Старое название паука у англосаксов — эттеркоп, у датчан — эддеркоп; оба означают „ядовитая голова“.

„По старому английскому поверью, — читаем мы в примечании к „Зимней сказке“ Шекспира^[3], — пауки считались ядовитыми. В деле сэра Томаса Оверберга, деле, которое наделало много шума в царствование короля Якова I, один из свидетелей со стороны обвинения сказал: „Графиня Сомерсетская просила меня, чтобы я достал ей яду самого сильного, а поэтому я купил для нее семь больших пауков“.

Яды и противоядия в средневековой Европе изобретались самые таинственные и изощренные, секреты их давно утеряны и нам сейчас неведомы.

И вот, оказывается, в рецептах иных ядовитых смесей пауки числились как сильная отрава.

Прошло века два, и вдруг (как часто, впрочем, бывало и с другими животными, опасными или загадочными) маятник общественного мнения резко отклонился в обратную сторону. Пауков слишком поспешно реабилитировали, решив без достаточных доказательств, что они не опасны, не ядовиты совсем.

Правда, и раньше еще, в век Шекспира и всеобщей паукофобии, такие суждения уже были.

В 1693 году итальянский врач Санкуинетти позвал свидетелей и заставил на их глазах двух тарантулов укусить себя. Боли, он уверял, никакой. Лишь на второй день укушенное место опухло и заметны стали на нем две маленькие язвочки.

Но решительная реабилитация пауков пришла позднее, в прошлом веке и в начале нашего, когда многие натуралисты, знатоки пауков, стали уверять в своих трудах, что восьминогие объекты их исследований совсем не ядовиты.

Немецкий зоолог Ташенберг, пишет профессор П. И. Мариковский, считал сведения о ядовитости пауков „детской сказкой“, которая передается из поколения в поколение как суеверие; советовал родителям внушать детям доверие к этим безобидным животным и с воспитательной целью приучать брать пауков руками.

Другой знаток, американец Комсток, доказывал, что паучий яд опасен только насекомым — для этого природа его и предназначила, — а на человека не действует. Нравом своим пауки миролюбивы, при первой же опасности убегают и ядом не защищаются, не то, что осы, например, или пчелы.

„В течение долгих лет изучения мною пауков, — писал он в 1913 году в своей известной книге о пауках, — я собирал тысячи видов, брал их часто руками и никогда не был укушен“.

Однако врачи продолжали лечить людей, укушенных пауками. Особенно в странах южных и тропических.

Мало-помалу в медицинской литературе накопилось достаточно статей о тяжелых и даже смертельных случаях отравления ядом пауков. И тогда многим стало ясно: не все пауки безобидны, некоторые очень даже ядовиты.

Некоторые и немногие. В мире плетут (и не плетут!) сети около 30 тысяч всевозможных видов пауков. А вот тех „некоторых и немногих“, которые очень ядовиты и укусы которых грозят человеку большими неприятностями, можно, полагает доктор Вольфганг Кроме, пересчитать по пальцам. Возможно, и так, но только по пальцам двух рук, двух ног и ещё одной руки!^[4]

Большая часть из них — неприятное добавление к экзотике тропиков (особенно бразильских!).

Есть и у нас два паука — тарантул и каракурт, которых всюду, где они обитают, боятся люди и животные.

Родичи каракурта, похожие на него и видом, и образом жизни, и убийственной силой яда, плетут свои несложные сети во многих странах мира. В Северной Америке — знаменитая „чёрная вдова“. В Южной — страшный „мико“. На Мадагаскаре — „мено-веди“ (единственное животное, которого там боятся!). В Австралии и Новой Зеландии — „катипо“. Есть они и в Африке, Южной Европе и Азии.

Яд пауков действует подобно стрихнину, хотя и слабее, — сначала возбуждение, потом упадок сил и паралич. Это сложная биохимическая смесь: в ней и нейротоксические, и гемолитические вещества либо лишь те или другие. Первые парализуют нервную систему, вторые разрушают кровь.

Очень ядовитых пауков человек встречает на своем пути нечасто, и тем не менее уже много тысяч людей пали жертвой таких встреч. Правда, утверждают некоторые исследователя, если критически в этом деле разобраться, то с пауков будет снята большая часть возведенной на них вины: едва ли десятая часть всех этих смертей причинена действительно пауками.

И все-таки крупнейший серологический институт Бутантан (в Бразилии) уже много лет помимо змеиных сывороток поставляет тропическим странам противоядия и от паучьих укусов^[5].

Институт Бутантан разослал по всей стране специальные деревянные ящики. Тринадцать тысяч его поставщиков-коллекторов, набранных из местного населения, наполняют эти ящики ядовитыми змеями, пауками и скорпионами. Авиационные и автобусные компании отказываются перевозить ядовитый груз. Едет он в Бутантан на поездах иногда недели две, так как расстояния в Бразилии немалые. Опасный труд коллекторов оплачивается не очень щедро: за каждого паука или скорпиона приблизительно две копейки. Змея стоит дороже. За семьдесят лет в Бутантан таким образом было доставлено 750 тысяч ядовитых змей и десятки тысяч пауков. Живут пауки в институтских лабораториях в банках и клетках (некоторые по двадцать лет! — так пишут, хотя знатоки очень в этом сомневаются). Их тут тысячи.

Несильным электротоком слегка парализуют паука. Тогда без особых хлопот берут у него яд — в течение трех недель. Яд впрыскивают лошади, из сыворотки ее крови готовят противоядия, которые рассылают по всей Бразилии и за ее пределы: уже около миллиона спасительных ампул Бутантан экспортировал в другие страны.

У нас, в Средней Азии, антикаракуртовые сыворотки были уже в употреблении в 1939–1940 годах. В США тоже изготовили несколько лет назад лечебную сыворотку от яда „черной вдовы“. И в Мексике такие же сыворотки делают против укусов местных пауков.

Паук в пилюле

Медицина с пауками давно имеет дело. И бывало так, что врачам случалось лечить людей не только от пауков, но и… пауками.

Паутина как пластырь для ран давно уже на хорошем счету в народной медицине. Кровь она останавливает, кажется, неплохо, и доказано, что есть у нее кое-какие бактерицидные свойства — у чистой, свежей паутины. Но так как чистой она почти никогда не бывает — всегда покрыта пылью, и сотни мух, погибая в ней, без сомнения, оставляют на паучьих тенётах вредоносные следы своего пребывания, — лечить ею раны я бы не рекомендовал.

Тем не менее, раны ею лечат по сей день: и в Англии, и в Италии, и у нас кое-где (донские казаки, например, — Михаил Шолохов прекрасно это описал). А во времена более древние (уже с I века новой эры) паутинный пластырь был в обычном употреблении.

У Шекспира, в „Сне в летнюю ночь“, один его драматический герой хвалит паука за целебную паутину.

А через сто лет после Шекспира известный английский врач с успехом, как он уверяет, останавливал кровотечения паутиной, смешав ее предварительно с… лягушачьей икрой. Смесь сушил на оловянной дощечке, и „этим средством, — добавляет он, — я вылечил одного джентльмена из Линкольншира, у которого несколько часов шла носом кровь и которому никакие другие врачи ничем не могли помочь“.

Давным-давно, когда ещё был жив и писал Плиний, рекомендовали „знатоки“ носить на шее паука в мешочке или в скорлупке ореха всякому, кто хочет излечиться (или профилактически!) от малярии и других болезней. Советы такие давали своим пациентам и много столетий спустя весьма знаменитые тогда европейские врачи; ученые итальянцы — Альдрованди и Маттиоли — нам о том сообщают.

Если нет живого, так и каменный паук, уверяли медики (в XVII веке), неплохо „экстрагирует“ из больного заразу, особенно лихорадку. Вот почему великое изобилие вырезанных из камня и на камне пауков быстро раскупали у ювелиров и аптекарей: тут и диадемы, тут и колье, тут и камни простые, тут и камни драгоценные — и на всех пауки!

В конце концов эта странная вера в целебные свойства паука довела людей до того, что они стали их не только на шее носить, но и… как пилюли глотать! Невероятно, но факт. Вот старый рецепт паукотерапии: „Возьми живого паука, залепи его всего осторожно мякишем свежего хлеба, но так, чтобы не повредить его, и дай пациенту быстро проглотить. Это очень эффективное лекарство, хотя многие и не любят его“.

А вот и другой, подобный (составленный в 1750 году врачом Уотсоном): „Паука слегка придави и положи в изюминку или кусочек масла либо хлебного мякиша“ — и пилюля готова! От всех болезней она помогает, а от малярии особенно.

Пилюли из пауков не медицинская новинка XVIII века, а „старый добрый“ медикамент, столетиями испытанный на человеческих желудках. Британский знаток пауков, доктор Бристоу, нашел в средневековых манускриптах не менее дюжины разных рекомендаций такого рода. Лишь хинное дерево, открытое в Америке, положило конец этой странной традиции, ибо хинин, несомненно, более эффективное средство против малярии, чем паук в изюминке, которого хина в честной конкурентной борьбе постепенно и вытеснила с прилавков аптек.

Были и небылицы

Поздней осенью 1794 года пошли французы войной на голландцев, но голландцы, которые, как известно, живут ниже уровня моря, открыли шлюзы и затопили водой все поля и дороги. Французы не могли ни пройти, ни проехать. Они уже собрались повернуть обратно, но тут их главному генералу донесли, чтобы он подождал: „Паук предсказывает морозы“. Он подождал, и в самом деле дней через десять погода стала ясная и морозная, и французы по льду, как по паркету, дошли до Амстердама.

Вера в бюро прогнозов, обитающее на паутине, очень старая: ещё Плиний почти две тысячи лет назад писал об этом.

Народные приметы утверждают так: если паук сидит в центре паутинного круга или начал плести его сразу после того, как дождь кончился, и сеть плетет большую, на длинных нитях, — быть хорошей погоде. Если лесные пауки заложили новые маленькие тенета на коротких нитях, а пауки домовые переселились с наружных стен на внутренние — жди плохую погоду, с дождем и ветром. Если над полями летает много серебристых паутинных нитей — опять ясные и теплые дни впереди.

Некоторые биологи думают, что, возможно, паук чувствует колебания атмосферного давления и, повинуясь инстинкту, ведет себя соответственно. Давление повышается, быть ясной погоде — паук плетет ловчую паутину. Когда давление перед дождем падает, он зря на ненужную в дождь паутину сил не тратит. Приметив эти паучьи повадки, можно будто бы по ним предсказывать погоду.

Другие не верят в такие предсказания. Никто еще, говорят они, точными научными методами эти паучьи прогнозы не проверил.

Так или иначе, но почти повсеместная вера в пауков-предсказателей сослужила службу маленьким восьминогим существам. Всюду, где в это верят, берегут пауков из опасения, что вред, причиненный им, испортит погоду.

Говорят, что паук вообще приносит удачу или хорошую весть. Игроки и те люди, которым часто приходится испытывать судьбу и которые эту веру в „паука удачи“ разделяют, просто благоговеют перед пауками, питая к ним чувства мистического страха и уважения. „На счастье“ они носят пауков в разных коробочках или медальонах либо заменяют эти талисманы татуировкой, изображающей паука. Про одного азартного игрока в Монте-Карло рассказывают, что квалифицированный совет, на какой цвет ставить, он получал у своего друга-паука. Тот важно сидел в коробке с застеклённой крышкой. Коробка наполовину красная, наполовину чёрная. На чёрное или на красное паук переползал, если потрясти его, на тот цвет игрок и ставил деньги.

В Египте жив ещё местами обычай на счастье пускать большого паука… новобрачным в постель.

Многие музыканты находили в пауках благодарных слушателей. Стоит взять несколько нот на скрипке — и паук тут как тут: сидит и слушает. О любви пауков к музыке рассказов сочинено много. Но бесспорно, любовь эта очень корыстная: не музыка сама по себе привлекает пауков, а резонансное сотрясение паутины, и им, паукам, чудится тогда, что это попавшая в сеть муха ее трясет.

Воров и героев, как уверяют предания и газеты, пауки не раз спасали от полиции и врагов.

Истории эти по большей части старые: паук заплел паутиной вход ещё в ту пещеру, в которой спрятался от злых недругов Магомет, и они в нее не вошли, решив, что там никого нет, раз паутина у входа не порвана. С тех пор большой грех у магометан убить паука.

А ещё раньше будто бы таким же образом паук уберег Давида от Саула. Эта легенда широко гуляет по миру. В Болгарии и Англии ещё недавно жило устное предание: самого Христа паук так же вот спас от Ирода. (Но христиане, увы, черной неблагодарностью платят за доброе дело пауку, когда уверяют, неизвестно почему, будто бы сорок грехов простится тому, кто паука убьет.) В Италии св. Феликса, в Японии героя Йоритомо, как и Магомета, спас паук…

Но, пожалуй, ни одному народу не оказал паук такой важной услуги, как некогда шотландцам.

Роберт Брюс, герой Шотландии (тот, чье сердце похоронено отдельно от тела!), во многих кровопролитных схватках с англичанами терпел одну неудачу за другой: слишком малы были силы у шотландских повстанцев (хотя дело и правое: сражались они за свободу). Семь раз подряд, рассказывает предание, побеждали его в боях англичане. Скитаясь в горах, Роберт Брюс забрел в пещеру. Он совсем уже пал духом, все надежды и силы его были разбиты. В углу пещеры паук ткал паутину. Роберт Брюс, злой на всех, сорвал ее. И часу не прошло, а паук снова принялся за работу в том же углу. Брюс опять все труды его разрушил — смотрит, а тот снова плетет, невозмутимо и деловито. Семь раз уничтожал Брюс сделанное пауком, но паук с прежней энергией трудился на руинах своей паутины, все заново сплетая.

И тогда герой устыдился: маленькая „букашка“ так упорна и бесстрашна в делах своих, а мы, люди, от нескольких поражений пали духом! Не бывать тому! Вышел Брюс из пещеры, полный отваги, собрал своих людей и в новом бою при Баннокбёрне в 1314 году разбил наголову англичан.

Малый вред, большая польза

Человеку от паука вред малый, а польза большая. Ядовиты немногие из пауков; эти, конечно, опасны людям, которые живут там, где много ядовитых пауков. Пауки, поселившиеся в домах, засоряют стены наших жилищ паутиной. Другого вреда нет.

А польза велика. Пауки прожорливы: каждый в день съедает не меньше, чем сам весит. Когда охота особенно удачна, некоторые пауки из рода аранеус (и среди них обычный наш крестовик) ловят в сети по… пятьсот насекомых за сутки. Мухи в этом улове преобладают.

А теперь подсчитаем: в лесу или на лугу, на пространстве в гектар, то есть в квадрате сто метров на сто, живет нередко миллион (в Брянских лесах), а местами (в Англии, например) пять миллионов всевозможных пауков! Если каждый паук от восхода до захода поймает пусть не пятьсот (это, по-видимому, что-то около рекорда), а хотя бы две мухи (это уж наверняка) и пусть пауков в тысячу раз меньше (в среднем пять тысяч на гектаре), то сколько же этих окаянных насекомых гибнет каждые сутки на каждом квадратном метре нашей страны? Одна муха минимум, а максимум — местами, где пауков много, — двести пятьдесят тысяч всяких насекомых. В основном вредных^[6].

А ведь муха, она только на вид безобидна. Когда поближе ее узнали да разглядели внимательно, вооружившись микроскопом, то ужаснулись. Это насекомое — чистый апокалипсис! Насчитали на теле одной только мухи 26 миллионов микробов! И таких страшных, от которых люди болеют туберкулезом, сибирской язвой, холерой, брюшным тифом, дизентерией, разными глистами. Когда лето жаркое, одна муха произведет девять поколений себе подобных. И умножится их число от каждой единицы до 5 000 000 000 000 мух! К осени вся планета была бы завалена сплошь мухами, а над смрадными этими завалами жужжали бы исчисляемые космическими цифрами мириады мух. Человечество, надо полагать, все погибло бы. Только враги мух, главным образом пауки, спасают нас от такого кошмара.

Вывод из этой простой арифметики, кажется, ясен: пауков берегите! Может быть, многим они и несимпатичны. Может быть, эстетическое чувство человеческое находит удовлетворение свое совсем в других живых формах. Может быть… Но интеллект у человека всегда первейшая доминанта, и поэтому каждый должен помнить: паук человеку друг!

Пауки нам хороши уже тем, что уничтожают мух. Чем ещё они хороши?

Удивительной паутиной. А ее, увы, в наш утилитарный век мы не утилизируем. Глядя на паука, первобытный человек научился, возможно, прясть. И если он этого не сделал (глядя на паука!), то вина в том не паука, который подает здесь отличный пример. Так или иначе, метод был усвоен, и материал для пряжи стали искать и тут и там: пряли из биссусных нитей морских моллюсков знаменитый в древности виссон, пряли из шерсти коз, баранов и верблюдов. А потом вдруг случилось открытие нечаянное: как-то летним днем китайская императрица потянула отточенными ноготками за паутинку упавший в чашку с чаем кокон гусеницы-шелкопряда — а паутинка все тянулась и тянулась! Гусениц тех развели, приручили и удивили мир блеском драгоценного шелка.

Но что их шелк в сравнении с тем, которым в расточительном изобилии наполняют наши леса пауки.

Опыты такие были. Практика такая и сейчас есть.

„Сатин Восточного моря“ — тонг-хай-туан-тсе, известную некогда очень прочную ткань, пряли, по-видимому, из паутины не гусениц, а пауков.

Рассказывают, что в марте 1665 года луга и заборы вблизи Мерзебурга покрылись великим множеством паутины каких-то пауков и из нее „женщины окрестных селений понаделали себе лент и разных украшений“.

А позднее Людовику XIV, королю Франции, парламент города Монпелье преподнес чулки и перчатки, тканные из шелковистых нитей французских пауков. Великолепные перчатки из паутины прислали Жозефине, возлюбленной Наполеона, креолки с острова св. Маврикия.

В ту же пору, больше ста лет назад, щеголял в панталонах из паутины бразильских пауков знаменитый натуралист Орбиньи. Он носил их долго, а они не снашивались. В них Орбиньи пришел на заседание французской Академии наук. Но французскую Академию панталоны из паутины не удивили: она уже такие диковинки видела и обсуждала даже вопрос о том, стоит ли рекомендовать ткацкой промышленности паутину как пряжу для шелка.

Некто Бон, „президент Палаты счетов в Монпелье“, двести шестьдесят лет назад представил доклад в Академию наук в Париже. В нем на многих страницах описал он основы прядения и изготовления тканей из паутины. А к докладу приложил две пары наглядных пособий: чулки и перчатки.

Академия избрала комиссию, которой поручила подробно изучить реальность и рентабельность паучьего шелководства и шелкопрядения. Реомюр, член этой комиссии, нашел паутину вполне пригодным сырьем для промышленного производства, но решил, что местные, французские, пауки не плетут нитей нужной длины. Он подсчитал: надобно обработать 522–663 паука, чтобы получить один фунт паутинного шелка. А для промышленного производства потребуются полчища пауков и тучи мух для их пропитания — больше, чем летает их над всей Францией.

„Однако, — писал Реомюр, — может быть, со временем удастся найти пауков, которые дают больше шелка, чем те, какие обычно встречаются в нашем государстве“.

Пауков таких вскоре и в самом деле нашли в тропиках. Путешественники рассказывали: в их паутине птицы запутываются! Пробковый шлем на ней повиснет — и она не рвется! Так прочны паутинные нити^[7]. А одна паучиха за месяц без труда вытягивает из себя три-четыре километра подобных нитей.

Этих удивительных пауков назвали нефилами. Природа не поскупилась ни на краски, ни на таланты, необходимые ткачам, и щедро ими нефил наделила.

Паучиха мадагаскарской нефилы, с золотой грудью и огненно-красными ногами в черных „носках“, прядет сверкающую золотом паутину. Огромная (вместе с ногами — с большой палец), она словно „царица-исполин покоится на ковре, сотканном из золотистой шерсти“, в окружении невзрачных самцов-карликов. (Самка весит граммов пять, а ее супруг в тысячу раз меньше — 4–7 миллиграммов!)

Наш знаменитый соотечественник Миклухо-Маклай первым из европейцев увидел и описал, какое весьма полезное применение паутине нашли люди на Новой Гвинее. Оно настолько необычное, что рассказы о нем многие встретили с большим недоверием. Через четверть века после смерти Миклухо-Маклая коллектор Британского музея естественной истории А. Пратт приехал с сыном в те же новогвинейские леса и прожил там два года. И вот что он рассказал, когда в 1904 году вернулся в Европу: „В лесу множество паутины огромных пауков, в диаметре она футов шесть. Сплетена крупными ячеями — около дюйма у края паутины и в одну восьмую его в центре. Паутина очень прочная, и, конечно, туземцы быстро сообразили, как с выгодой ее употребить в дело, заставив большого, с лесной орех и пять сантиметров в размахе темно-бурых ног, волосатого паука служить человеку“.

Большой прут бамбука сгибают они петлей и вплотную ставят к паутине. „Очень скоро паук заплетает эту удобную раму“ — и готов отличный сачок!

В речной заводи, где утихшее течение кружит небольшие водовороты, ловят этим сачком рыбу: подхватывают ее снизу и выбрасывают на берег. „Ни вода, ни рыба не могут порвать ячею“ — такая прочная.

Увы, и Пратту немногие поверили, что на Новой Гвинее паутиной рыбу ловят. Но позднее другие исследователи своими глазами это увидели и на Новой Гвинее, на Фиджи, на Соломоновых и других островах. В новых книгах и статьях о том написано уже немало. Рассказывают, что даже бабочек, жуков, мелких птиц и летучих мышей ловят предприимчивые дети лесов сачками из паутины. А рыбу будто бы вытягивают из воды весом по фунту и по два!

Придумали и иной способ рыболовства паутинными сетями. Сгибают обручем прут, заплетают его паутиной нефил, сверху кладут приманку — муравьев и их яйца и пускают эту ставную сеть тропического образца плыть по течению. Небольшие рыбешки клюют приманку снизу из воды и запутываются жабрами в паутине. Ниже по реке обручи с уловом из воды выбирают. Две или три таких плавучих сетки могут поймать десяток рыбешек за четверть часа.

Недавно проверили наконец и экспериментально прочность паутины нефил. Нить толщиной в одну десятую миллиметра выдерживает 80 граммов (нить шелковичного червя — лишь 4-15 граммов). Она так эластична, что вытягивается почти на четверть своей длины и не рвется. Метровая нить шелковичного червя вытягивается без разрыва лишь на 8-18 миллиметров^[8].

Ткань из паутины нефилы золотистого цвета удивительно воздушная и легкая; при той же прочности она много тоньше шелка червя-шелкопряда, а при той же толщине — много прочнее. Паутину для пряжи собирают из тенет нефил или разматывают их яйцевые коконы. Но лучше тянуть ее прямо из паука, которого сажают в коробочку — из нее торчит лишь кончик его брюшка с паутинными бородавками. Из бородавок вытягивают эластичные нити „так же, как разматывают кокон, — говорит большой знаток шелководства Ж. Ростан. — Таким способом из одного паука можно получить за месяц около четырех тысяч метров шелковой нити“. Нить, распутанная из кокона шелковичного червя, в зависимости от его породы длиной бывает от трехсот до полутора тысяч метров.

Разными методами и от разных пауков экспериментаторы получали, например, нити такой длины: 1) за два часа от 22 пауков — пять километров, 2) за несколько часов от одного паука — 450 и 675 метров, 3) за девять „размоток“ одного паука в течение 27 дней — 3060 метров.

Лучших результатов добился аббат Камбуэ, исследуя шелкопрядные возможности мадагаскарского паука галаба. В конце концов этот изобретательный человек сумел так усовершенствовать свое дело, что живых пауков в маленьких выдвижных ящичках „подключал“ прямо к ткацкому станку особого образца. Станок тянул из пауков нити и тут же ткал из них тончайший шелк.

Пауков галаба пробовали одно время акклиматизировать во Франции и у нас в России. Но ничего из этого не вышло.

В широкое производство паутина, даже и нефил, едва ли когда-нибудь поступит: нелегко содержать фермы пауков-шелкопрядов — чем кормить их? Поэтому паутинные ткани в 12–14 раз дороже шелка, изготовленного из коконов гусениц. Но для некоторых особых целей прочная и легкая паутинная пряжа очень может пригодиться. Например, для дирижаблей, которые скоро, кажется, снова будут строить. Семьдесят лет назад уже пытались соткать из паутины нефил оболочку для дирижабля, „причем удалось, — говорит профессор А. В. Иванов, — изготовить образец роскошной шелковой ткани длиной 5 метров“.

В оптике и приборостроении паутинные нити уже нашли применение.