Песнь призраков и руин

1. Малик

– Абраа! Абраа! Придите и внемлите – начинаю рассказ!

Голос сказительницы из числа гриотов[1] звенел в раскаленном воздухе пустыни, оглашая загоны для осликов и богато украшенные караваны, которые расположились палаточным лагерем перед Западными воротами города-государства Зиран. Инстинктивно Малик вытянулся на этот зов и крепче сжал ремень дорожной сумы у себя на груди.

Лицо сказительницы – крупной, дородной женщины ростом ниже Малика почти на голову – осклабилось в широкой, обнажавшей зубы улыбке. На каждом дюйме ее темно-коричневой кожи вились татуировки цвета слоновой кости. Значения символов, в которые они сплетались, Малик не знал.

– Абраа! Абраа! Собирайтесь, придите и внемлите – начинаю рассказ!

Вскоре к этим выкрикам прибавилась мерная дробь джембе[2], и уже через несколько минут под баобабом, где стояла рассказчица, собралась толпа. Для рассказа подошло лучшее время, когда сумерки встречаются с ночью: последние солнечные лучи еще окрашивают небосклон, а мир под ним погружается во тьму. Люди расселись кто куда – на перевернутые клети, между изношенных телег, и все поминутно бросали взгляды на небо, ожидая, не появится ли там Комета Баии, хотя до ее прибытия – и, значит, начала Праздника Солнцестоя – оставалось еще много часов.

Раздался третий призыв сказительницы, и Малик сделал шаг по направлению к ней. Затем еще один. Когда зиранцы захватили его родные места в Эшранских горах, гриоты ушли первыми, но те немногие, что остались, затронули сердце Малика. Послушаешь такого сказителя – и перед тобой открывается целый новый мир, где великие герои вместе с духами танцуют на небесных путях и боги одним движением запястья воздвигают и оживляют могучие горы. Все естество Малика, казалось, само собой, помимо его воли, словно в трансе, тянулось вперед, на соблазнительный голос рассказчицы.

Вместе с сестрами юноша два месяца провел в пути по Оджубайской пустыне, где не слышал ничего, кроме скрипа фальшивого днища повозки, под которым они прятались, завываний ветра в песках и тихих стонов товарищей по несчастью – таких же беженцев. Вреда не будет, если теперь он послушает один – всего один рассказ, если хоть на несколько минут отвлечется, забудет, что больше нет родного дома, что некуда вернуться, что негде…

– Малик, назад! Берегись!

Чья-то сильная рука схватила его за воротник, и он невольно сделал шаг назад. Буквально в следующий миг на то место, где юноша только что стоял, опустилась нога, покрытая грубой кожей, размером с небольшую корову. Гигантская тень скользнула по лицу Малика – мимо, разбрасывая с каждым грохочущим шагом волны песка и камешков, неуклюже проковыляло чипекве[3].

Истории о чипекве он слышал еще в раннем детстве, но все же не представлял себе истинных колоссальных размеров этих существ. Их специально разводили для охоты на слонов в саванне, и, в чем он теперь убедился, серебристой «бронированной» макушкой это чудище легко пробило бы крышу усадьбы у них на старой ферме, а острый рог на окончании носа размерами едва ли не превосходил его самого, от головы до пят.

– Тебе что, жизнь надоела? – рявкнула старшая сестра Лейла, когда тень чипекве наконец ушла дальше вместе с ее обладателем, и уставилась на брата поверх своей искривленной переносицы. – Смотри, куда идешь!

Реальный мир стал потихоньку вливаться в глаза и уши Малика словно каплями из ржавого рукомойника, и волшебный зов сказительницы потонул в хриплых криках караванщиков, понукавших свой тягловый скот, в напевах музыкантов, уже потчевавших публику мелодичными байками о Солнцестоях былых времен, и прочих звуках палаточного лагеря. Несколько зевак остановились поглазеть на юного дурня, который так замечтался, что чуть не позволил себя затоптать, и под тяжестью этих насмешливых взглядов лицо Малика залилось краской. Он натянул потертый кожаный ремень от сумы, и тот до боли впился ему в кисть. Противные тени всё плясали и плясали в уголках глаз: парень зажмурился так, что в голове зашумело.

– Прости, – тихо пробормотал он.

Тут из-за Лейлиной спины высунулась маленькая головка в облаке жестких темных кудрей.

– Нет, вы его видели?! – Рот младшей сестры Нади был всё еще раскрытым от изумления. – Оно же… Да в нем, наверное, миллион метров! Оно что, тоже пришло на Солнцестой? А погладить его можно?

– Ну, надо думать, все, кто оказался на Солнцестое, пришли на Солнцестой. А прикасаться руками нельзя ни к чему и ни к кому, – отрезала Лейла и опять повернулась к Малику: – А ты лучше всех должен понимать, что не стоит витать в облаках.

Юноша снова сжал ремень. Его старшей сестрице смысла нет и пытаться объяснить, что такое зов сказителя и какую власть он имеет над его сердцем. Малик сызмальства был мечтательным, Лейла всегда опиралась на логику и расчет. Что и говорить, под разными углами смотрят они на мир.

– Прости, – повторил Малик, твердо уставившись в землю. Оттуда на него «взирали» измятые сандалии и выгоревшие на солнце ступни, покрытые волдырями от многомесячных скитаний в обуви, для таких скитаний вовсе не предназначенной.

– О, Патуо благословенный, дай мне сил! Таскать за собой вас двоих – все равно что пару безголовых цыплят пасти!

Малик поморщился. Если Лейла поминает своего божественного покровителя, значит, она здорово разозлилась.

Лейла протянула Малику левую ладонь с сияющей эмблемой Лунной Сизигии[4].

– Ну, пошли. Пока на тебя слон ненароком не уселся.

Надя хихикнула. Малик вспыхнул от этого замечания, но послушно взял старшую сестру за руку, а другую протянул младшей. Надя тут же за нее ухватилась.

И они двинулись сквозь толпу в десятки тысяч человек, явившихся в Зиран на Солнцестой. В лагерь за городскими стенами беженцы стекались сотнями, и каждый день дюжинами прибывали новые – так что очередные трое, пусть даже юные и без взрослых, не привлекали особого внимания.

– Солнцестой афешийя! Солнцестой афешийя!

Отовсюду, не умолкая, неслись возгласы и славословия на языке более древнем, чем сам Зиран. Через несколько часов на экран ночного неба ворвется – и останется там на целую неделю – великая комета, названная в честь первой зиранской султанши. Ее появление знаменует конец текущей эпохи и начало новой. Семь дней народ будет отмечать это событие, известное под названием Солнцестой; и семь победителей – от каждого из семи Божественных покровителей по одному – должны пройти три испытания. Они выявят победителя победителей, который от имени своего Бога станет править наступающей эпохой.

«Представь: это как если бы все празднества, и все маскарады, и все карнавалы мира проходили одновременно в одном месте, – сказала как-то Малику Нана. И хотя сейчас бабушка находилась в каком-то отдаленном лагере беженцев, за сотни километров от него, он почти физически чувствовал на щеках тепло ее натруженных, сморщенных коричневых рук и видел черные глаза, светящиеся знанием, постичь которое ему вряд ли суждено. – Но даже если представить себе это, все представления – ничто в сравнении с одним часом, проведенным в гуще Солнцестоя».

Лейла шла не особенно быстро, но все равно уже через несколько минут по спине Малика вовсю струился пот, а дыхание сбилось. Долгие странствия оставили от его и без того изможденного тела, можно сказать, один остов, и теперь, под неумолимым солнцем пустыни, с каждым шагом пурпурно-зеленые пятна всё сильнее расплывались и плясали перед его глазами.

Путь их лежал к шести одинаковым деревянным помостам, установленным на широкой расчищенной площадке, – там зиранские стражники и воины проверяли каждого, кто направлялся в город. Все помосты были вдвое больше обычных караванных повозок. Купцы, беженцы и просто путешественники толпились вокруг них, стремясь миновать пропускные пункты, привлекая к себе как можно меньше внимания.

– Купцы и группы по пять человек и больше – направо! Частные лица и группы меньше четырех – налево! – возглашал один из стражников.

Зиранских воинов в характерных серебристо-бордовых доспехах вокруг него кружило предостаточно, однако Дозорных Малик среди них не видел. Отлично – когда поблизости нет элиты зиранских войск, это всегда к лучшему.

Парень задрал голову и посмотрел на город впереди. Размеров Зирана, в отличие от размеров чипекве, народная молва не преуменьшила. Внешняя стена простиралась вдаль, покуда хватало глаз, лишь у самой линии горизонта постепенно превращаясь в подобие сверкающего миража. Семь древних крепостных уровней из песчаника и саманного кирпича возвышались над жалким палаточным лагерем. Западные ворота зияли в массиве красного кирпича огромной подковообразной пастью.

Чтобы получить от прибывающих побольше монет, многочисленные продавцы всякого добра устанавливали вдоль дороги в город свои прилавки и наперебой надсадно соблазняли проходящих мимо предложениями – одно заманчивей другого. Товары на всякий вкус так и сыпались из их «закромов»: эбонитовые молитвенные статуэтки Великой Матери и семи Божественных покровителей, роги из слоновой кости, в которые трубить можно громче слона, оглушительно звенящие амулеты от недружественных духов и темного народца… Впрочем, эти последние изделия посетители, напиравшие на торговые места, если и смотрели, почти не покупали; всякому ребенку понятно: сверхъестественных существ, известных под собирательным прозвищем «темного народца», не существует, это всё персонажи ночных страшилок, не более. Малик по своему опыту знал: «колдовство» и «чары» ни на кого не действуют, а зачастую и вызывают на коже самого «колдуна» позеленение и зуд.

Мысль о темном народце, впрочем, заставила парня лишний раз оглянуться через плечо – на всякий случай, но позади никого, кроме людей, конечно, не оказалось. Ну что ж такое… Надо ему наконец расслабиться и прекратить это ребячество: вести себя так, словно воображаемая «нечистая сила» готова напасть на него в любую минуту. Сейчас важнее всего пробраться в Зиран по поддельным пропускам, которые лежат в его суме. Потом они с Лейлой найдут какую-нибудь работу – на Солнцестой всегда открываются тысячи вакансий – и заработают денег на новые поддельные пропуска, уже для мамы и Наны.

А что, если не получится?

От этой мысли у Малика перехватило дыхание, и тени в уголках глаз заплясали снова. Мир перед глазами опять начал расплываться. Он опустил веки и принялся повторять мантру, которой мать научила его много лет назад, когда приступы паники явились ему впервые.

Дышать. Ощущать момент. Твердо стоять на земле.

Они ведь не привлекали к себе ничьего внимания, ни на кого не поднимали глаз, ни с кем не заговаривали. Значит, все должно быть в порядке. Это просто толпа. Она его не убьет, не покалечит. Это ничего, что ладони стали липкими от пота, а сердце рвется прочь из груди.

– Эй! – Надя свободной рукой потянула Малика за штанину и указала пальцем на тряпичную козу, чья голова торчала из-под ее собственной выцветшей джеллабы[5]. – Геге спрашивает: если в следующий раз чипекве тебя все-таки раздавит, твой мешок достанется мне?

Малик, преодолевая бурлящий в поджилках страх, улыбнулся:

– Геге плохо на тебя влияет. Не слушай ее.

– Геге так и знала, что ты это скажешь, – вздохнула Надя с той всепоглощающей серьезностью, на какую способны только шестилетки, и брат рассмеялся, чувствуя, как к нему, разливаясь в крови благодатным потоком, возвращается спокойствие. У него есть две сестренки, две девчонки. Их никому не разъединить. Что бы ни случилось – пока они вместе, все будет хорошо.

Троица встала в очередь за какой-то женщиной, у которой на голове помещалось сразу несколько корзин, набитых папайей. Только здесь Лейла позволила себе отпустить руку Малика.

– Ну, вот и пришли. Теперь ждем.

Ждать, однако, предстояло долго. Весь палаточный лагерь бурлил энергией, но очереди двигались убийственно медленно. Несколько небольших компаний перед ними даже принялись располагаться на ночлег, видимо, не надеясь достигнуть цели сегодня.

Надя сморщила носик:

– А можно мне сходить посмотреть, что продают?

– Нет.

– Но до нас очередь не дойдет и до утра!

– Я сказала – нет.

Девочка надула щеки. Малик понял – назревает истерика. Конечно, Лейла старается как лучше, но общение с малышами – не ее конек. Поэтому он наклонился – так, чтобы их с Надей глаза оказались на одном уровне, и указал пальцем на Внешнюю стену:

– Видишь, вон там?

Сестренка задрала голову:

– Где?

– Во-он там, на вершине самой высокой башни?

По случаю Солнцестоя власти города решили украсить даже суровую Внешнюю стену. Со всех ее башен свисали стяги с изображениями семи божеств-покровителей, одного за другим: начиная с Гьяты-Львицы, управляющей Солнечной Сизигией, и заканчивая Зайчихой-Аданко, повелительницей Сизигии Жизни, покровительницей Малика.

Каждый покровитель управлял «своим» днем недели, и когда рождались дети, повитухи сразу вырезали на их левых ладонях эмблему соответствующего бога, чтобы люди знали и никогда не забывали свои Сизигии. Считалось, что Сизигия человека определяет все основные обстоятельства его жизни. Всю судьбу – начиная от работы, к которой он наиболее приспособлен, до выбора супруга, с которым предстоит провести свой век.

Надя с открытым ртом уставилась на знамя Солнечной Сизигии.

– Это же моя эмблема!

– Точно, – подтвердил Малик. – Гьята следит за всеми, кто родился под знаком Солнца. Ей же надо выбирать следующего Солнечного победителя. Так вот, если ты будешь реветь, она тебя не выберет.

– Я не буду! – Надя подобрала с земли палочку и изо всех сил замахала ею в воздухе. – А когда Гьята назначит меня победителем, я поселюсь во дворце вместе с султаншей и смогу есть все, что захочу и когда захочу, и еще попрошу принцессу Карину, чтобы она издала закон и запретила все очереди в мире!

– Сомневаюсь, что законы издает принцесса.

В ответ Надя опять надула щеки, и Малик снова, уже в который раз, отметил про себя, как они с ней похожи. Одинаково отчаянно жесткие черные волосы, которые не берет ни одна расческа, рыжевато-коричневый оттенок кожи, широченные темные глаза, вечно глядящие на мир с каким-то изумлением – независимо от настроения владельца. Папа говорил: «Как у совы в лунную ночь…» На долю секунды Малика вдруг охватила такая тоска по отцу, что прервалось дыхание.

– Ну, а вот ты, если бы встретил принцессу, что бы сделал? – допытывалась Надя.

Что бы он сделал, если бы встретил принцессу Карину? Малик усилием воли отбросил горькие мысли о пропавшем родителе и задумался над этим вопросом.

Преимуществом положения одного из семерых победителей Солнцестоя было право проживания во дворце правителей – на все время праздника. Малик никогда не признался бы в этом открыто, но раз-другой ему приходилось фантазировать, каково это – вот становишься ты победителем, представляешь свою Сизигию, можно сказать, перед всем миром… Но что толку в пустых мечтах – эшранцев не избирали для этой роли с тех самых пор, как Зиран покорил их, а это случилось более двухсот пятидесяти лет назад.

Кроме того, в народе принцессу Карину Алахари считали ветреной, непостоянной, безответственной девчонкой, которая к тому же стала наследницей престола только потому, что старшая ее сестра погибла при пожаре – с тех пор прошло почти десять лет. В общем, принцесса она или нет, с подобной личностью Малику не хотелось иметь никакого дела.

– Мне кажется, мы бы с ней не поладили, – произнес он наконец.

– Потому что ты зануда, – фыркнула Надя, ткнула брата кулачком в живот, и тот упал на землю, картинно корчась от боли.

– Ай! Сдаюсь! Пощады! – возопил он. – Может, если я расскажу тебе историю, ты согласишься сохранить мне жизнь?

– Я уже слышала все твои истории.

Малик откинул кудри с глаз сестры. Она всегда казалась слишком маленькой и хрупкой для своего возраста, а теперь, после долгих месяцев недоедания, стала такой «прозрачной», что Малик иногда боялся, как бы ее порывом ветра не унесло.

– И о маленькой девочке на Луне слышала?

Надя опять разинула рот:

– А на Луне есть маленькая девочка?

Малик кивнул, придав лицу выражение комичной серьезности.

– Конечно. Ее туда отправил старший брат за то, что она все время дулась.

Последнее сообщение он подкрепил щелчком по Надиному носу, в ответ на который прозвучало что-то вроде возмущенного хихиканья. Именно Малику пришлось с ранних пор взять на себя заботу о младшей сестренке – ведь папа ушел через год после ее рождения, а маме, Нане и Лейле приходилось работать в поле. Конечно, он успел узнать ее как никто в этом мире. И, уж конечно, знал: как и он сам, она все сокровища мира отдаст за интересную историю. В повозке Малик всю дорогу день за днем развлекал Надю старыми сказками с одной и той же главной героиней – Плутоватой Гиеной, а когда сюжеты про нее закончились, стал сочинять свои, на основе легенд и преданий, впитанных им, казалось, с молоком матери.

Он сплетал и сплетал новые истории, пока в горле не пересыхало – все, что угодно, лишь бы не дать Наде затосковать, сломаться под тем грузом, который на всех них навалился.

Малик поднял глаза и уже не в первый раз поразился чудесному величию Зирана. Хотя Эшранские горы уже давно вошли в его владения, лишь немногим их жителям до сих пор выпадало увидеть этот достославный город. Пропуска стоили слишком дорого, выдавали их слишком скупо и неохотно, и все это не считая опасностей, поджидавших любого в пути через Оджубай. Получалось, что, хотя Зиран контролировал все мелочи эшранской жизни, вплоть до того, в какой деревне кому селиться, сам он отнюдь не собирался радовать своими красотами и благами земляков Малика или раскрывать для них свои возможности.

Но все же они добрались. После бесконечных мучительных ночей, проведенных с сестрами под гнилыми покрывалами под завывание колючих ветров и горестные стоны людей, низведенных до положения скота, невзирая на раздирающий душу страх погибнуть и никогда больше не увидеть родных мест, они стоят у ворот величайшего города в мире… Все оказалось не напрасно.

Причем вокруг ни намека на тех страшных… существ, которые причиняли им столько мучений раньше, в Обуре.

Всё позади. Они в безопасности.

Поток мыслей Малика прервали кутерьма и шум из параллельной очереди слева – там на помост въехала потрепанная кибитка-развалюха, запряженная облезлым ослом. Управлявший ею старик передал стопку бумаг дежурному воину для проверки. Из-за спины погонщика опасливо выглядывали многочисленные члены его семьи. У Малика похолодело в груди – на борту кибитки он различил до боли знакомые символы: геометрические узоры явно эшранского происхождения.

Воин с подчеркнутой тщательностью принялся рыться в стопке. Затем вдруг замахнулся рукоятью меча и сильно стукнул ею по лысому черепу старика:

– Эшранцам вход воспрещен! Хоть с бумажками, хоть без!

Эшранцам вход воспрещен. Земля будто разверзлась под ногами, и Малику стоило огромных трудов не упасть ничком. Им-то что, в общем… В пропусках черным по белому указано – брат и две сестры из Талафри – города в самых ближних зиранских окрестностях. В них ничто не должно выдать жителей Эшры. Только если акцент…

Окрестный воздух огласился воплями несчастной семьи. Воины подняли обмякшее стариково тело и оттащили его от пропускного пункта вместе с кибиткой. В создавшейся сумятице никто, казалось, не заметил, как из нее на иссушенную землю вывалилась одна худенькая фигурка – мальчик никак не старше Нади. В пылу борьбы за освободившееся место в очереди ни одна живая душа не обратила на него внимания. Сердце Малика чуть не разорвалось на части.

Что, если бы на месте этого мальчика оказалась Надя? Что, если бы она вот так же лежала в грязи, беспомощная, когда всем вокруг плевать? От одной этой мысли грудь Малика свело болезненным спазмом. Как завороженный, он не спускал с мальчика глаз.

Лейла, проследив за его взглядом, сдвинула брови:

– Не смей!

Но ее брата было уже не удержать. В следующую секунду он схватил ребенка под мышки и поставил на ноги.

– Как ты? Цел? – спросил Малик, бегло осматривая щуплое тельце на предмет повреждений.

Мальчонка поднял на него глаза – пустые, глубоко запавшие на покрытом ссадинами лице. В их темной глубине Малик как будто узрел отражение собственных мыслей.

Затем ребенок с быстротою молнии, одним стремительным движением через Маликову голову, стащил с его плеча суму и нырнул в толпу. Малик застыл на месте на несколько секунд, не в силах и шевельнуться – только тупо смотрел с открытым ртом на то место, где только что стоял маленький воришка.

– Эй!

Но уже в следующую секунду, досадуя на свою проклятую наивность и сентиментальность, он сделал то, что давалось ему с раннего детства лучше всего.

Он побежал.