Песнь волчьей крови

2. Маленький и уютный мир

Стоя у стойки регистрации в Гатвике*, я совершенно ни о чем не думала (*Второй по размеру аэропорт Лондона и второй по загруженности аэропорт Великобритании после Хитроу). За сутки перед этим я перерабатывала мысль о лимоне и лимонаде – если жизнь подбросила тебе лимон, сделай из него лимонад – и пришла к выводу, что я тот еще блендер и наверняка сотру этот цитрус так виртуозно, что от него даже мякоти не останется. Однако от этого легче не стало.

Естественно мама говорила о том, что откажется от этого проекта, и естественно я убеждала её в том, что её отказ – полное безумие. Пять месяцев назад, в рамках международного проекта «Невидимая сила», мы совместно приняли решение подать заявку на её участие в проекте по обмену художниками между двадцатью странами мира. Выиграть в подобном мероприятии с заоблачным конкурсом в сто два кандидата на место – это всё равно, что сорвать джек-пот. Не то, чтобы я не верила в нашу победу и тем более в материнский талант – я скорее не ожидала, что всё обернётся таким образом. Вернее сказать – я не обдумала последствия. И вот, после получасового уговора с обоснованными выводами, я убедила Лису Метс на подписание контракта, хотя была абсолютно уверена в том, что мои уговоры – это всего лишь формальность, без которой нам обеим было бы сложно в дальнейшем общаться друг с другом. Что-то мне подсказывало, что у нас было два пути развития событий: либо я поддерживаю мать, как делала это всякий раз во всех её заварушках, и мы не беспокоимся о благосостоянии друг друга, либо я несвоевременно начинаю проявлять несвойственный мне подростковый максимализм, после чего мы всё равно разлетаемся в разные концы света, но делаем это на плохой ноте, из-за чего на протяжении последующего года мучаемся мыслями друг о друге. На протяжении года! Целого года! Кто бы мог подумать, что такое вообще возможно – выпасть из устоявшейся жизни на год, чтобы затем вернуться обратно.

За прошедшую неделю мы успели сделать всё, что обычно успевают сделать две взбудораженные курицы, носящиеся по вольеру в поисках своих яиц. Укладка вещей, решение проблем с ЖКХ, покупка дорожных сумок, сбор документов, лазерная эпиляция, возвращение долгов, масштабное обновление гардеробов из выделенных проектом денег – и это только верхушка айсберга, о который мне больше никогда не хочется биться своим многострадальным мизинцем.

Три последних дня солнце заливало Восточный Суссекс, так что, отчасти из-за резко испортившейся вчера погоды, моё настроение сегодня не было выше отметки “стабильно параллельное”. Забрав свой паспорт у регистратора, я подошла к матери, у которой посадка заканчивалась уже через двадцать минут. Я была рада за нее всем сердцем, честно, но я совершенно не радовалась своим перспективам. Вернее их отсутствию.

– Я тебя люблю, дорогая, – улыбаясь, уже стоя у выхода на посадку, выдохнула мама.

– И я тебя люблю, – попыталась улыбнуться я.

– Думаешь, я правильно поступаю?

– Я думаю, что мы правильно поступаем. Мы вместе.

– Забавно, но ты всегда была взрослее меня, – сконфуженно улыбнулась Лиса. Она всегда мне говорила о том, что я старше своего возраста, но она говорила это всерьёз, а не как большинство мамаш-наседок, которые говорят своим детям о том, что они уже взрослые, лишь для того, чтобы малолетки воображали из себя невесть что.

– Забавно то, что ты всегда хотела жить в Нью-Йорке, а будешь жить в Нью-Дели, – улыбнулась я, разведя руки в карманах своей распахнутой куртки. – Тебе пора. До окончания посадки осталось меньше десяти минут.

– Ты мой рассвет, – продолжительно провела рукой по моей щеке мама, и на ее правом запястье оголилась миниатюрная татуировка, изображающая зарю, подписанную витиеватыми буквами, складывающимися в слово “Рассвет”. – Будь на связи, – уже обнимая меня, попросила она, и в этот момент я всем своим существом почувствовала её искреннюю благодарность за моё понимание, которое было слишком натянутым. О чем, впрочем, знала только я.

– Позвони, когда доберешься до точки назначения, – выдохнула я, заключив свою художницу в крепкие объятья, и впервые заметила, что обошла свою мать ростом.

Я еще с минуту простояла у выхода на посадку к рейсу до Дубая, глядя в пустой тоннель, в котором скрылась моя мать. Ей, в отличие от меня, не так повезло с перелетом – придется делать пересадку в Дубае, из-за чего она окажется в Нью-Дели лишь спустя четырнадцать часов. Я же, за девять с половиной часов, прямым рейсом долетала до Канады. Однако на этом моё везение заканчивалось. Из аэропорта я должна была добраться до вокзала, который, к счастью, находился не очень далеко, потом меня ожидало десятичасовое углубление в малознакомое мне государство, затем пересадка на маршрутку, после чего мне предстоит пережить еще пять часов тряски и, вуаля, я в Грей Плэйс* – городе, название которого говорит само за себя (*Серое место).

До моего рейса оставалось немногим более часа, поэтому я направилась в зал ожидания, решив переждать в нем момент отрешения от происходящего. Из вещей у меня был всего лишь огромный чемодан на колесах, который я уже успела сдать в багаж, и внушительных размеров дорожная сумка из кожзама. Все вещи для своего выживания в течение года на другом конце света с собой взять я не смогла, поэтому взяла только самое необходимое, отправив остальное почтовой пересылкой за неделю перед вылетом.

Мои проблемы, которые до этого момента казались мне невероятно весомыми, внезапно рассыпались в прах и теперь смотрелись всего лишь пепельной крошкой на фоне того, что сейчас происходило в моей жизни. В итоге я отделалась от готовки печенья, чему была рада, хотя не так, как от отмененного похода на благотворительную вечеринку в поддержку "Мармеладного шоколада". Меньше радовал тот факт, что я зря всё это время готовилась к олимпиадам по математическому анализу и всемирной литературе, однако мне быстро нашли замену в лицах одноклассников, так что я почти не считала себя подставной личностью, утешая себя тем, что, в конце концов, обстоятельства оказались выше моих возможностей. Меньше меня утешала ситуация с Генри. Узнав, что я улетаю, парень едва ли не расстроился больше меня. В итоге я успокоила его тем, что за этот год я повзрослею и наконец “созрею” для серьезных отношений, после чего он вдруг пообещал, что дождется меня. Своим обещанием этот парень загнал меня в тупик, и мне буквально пришлось пообещать, что “я изо всех сил буду пытаться его дождаться”. По-моему Генри понял двусмысленность моей формулировки, но всё равно мы расстались так, как расстаются пары со стажем, словно ожидание окончания следующего года стала для нас обоих главной целью наших жизней.

Самым приятным из моих недо-проблем был чемпионат по смешанному волейболу – единственное, что мне удалось достойно решить. Мы выиграли с разгромным счетом 25:14, чего я и требовала от себя, и своей команды. Семнадцать из двадцати пяти мячей были забиты благодаря силе моего удара (восемь из них я выбила своей коронной подачей в прыжке), которую тренер противников официально провозгласил “феноменальной”. Игра состоялась за сутки до моего отлета, так что на вечеринку, организованную на следующий вечер в честь нашей победы, я так и не попала, хотя считалась непосредственной её виновницей, и меня обещали умыть тортом.

Тем не менее, все мои мысли сейчас были только о маме и о том, правильно ли я поступила, отпустив её одну на другой конец света. Она никогда не отличалась гипер-самостоятельностью, и так как прежде мы никогда не расставались, мне еще не приходилось столь сильно переживать из-за её таланта – находить приключения на свою голову.

Моя мать действительно была талантливым человеком. Но талант не всегда значит успех. По крайней мере, в случае с Лисой Милтон. Впервые она взяла в руки кисть в десятилетнем возрасте и с тех пор не расставалась с ней даже на прогулке – в её сумочке всегда можно было откопать разномастные кисти. Она родилась и выросла в сером, зачуханном городишке под названием Грей Плэйс, расположенном где-то в дебрях Канады. Её мать вышла замуж в двадцать “лет” за человека, который был старше её на двенадцать “зим”. Они прожили в браке всего четыре месяца, после чего мой дед погиб при несчастном случае. Моя бабка была на первом месяце беременности, когда это произошло. Затем родилась моя мать, а когда ей исполнился год, бабушка снова вышла замуж, на сей раз за девятнадцатилетнего эмигранта из США. Она взяла фамилию нового мужа, которой наделила и свою дочь, и еще через год родила мальчика.

После окончания школы мама уехала из Грей Плэйс в противоположный конец страны – в Брамптон, где и пыталась выстроить свою карьеру художника. И вроде бы у нее все получалось – за следующие десять лет она даже смогла самостоятельно накопить на квартиру, но всё равно того успеха, о котором она мечтала со школьной скамьи, она не получила. На сорок четвертом году жизни умерла её мать, еще через шесть лет отдал душу и её отчим, которого мама до сих пор вспоминает как отличного отца. К моменту смерти второго родителя, моя мать уже успела приобрести себе квартиру, так что дом, без малейших претензий на наследство, она оставила своему младшему брату. Дядя Джордан к тому времени уже работал хирургом в соседствующим с Грей Плэйс городе, хотя и оставался жить в родительском доме с женой и четырехлетним сыном.

Моя мать родила меня в тридцатилетнем возрасте. Она никогда не была замужем и никогда не рассказывала мне о моем отце. Несколько раз я пыталась узнать у нее о своем втором родителе, но всякий раз тонкая натура моей художницы замыкалась в себе, что заставляло меня отступать – я терпеть не могла, когда мама начинала теребить кончики своих коротких волос, что было явным признаком панического беспокойства, которое всякий раз накрывало её перед важным событием или после неприятных инцидентов.

Внешне мы с мамой были совершенно непохожи, и едва ли можно было проводить параллель между моими темно-синими глазами и её светло-голубыми, но в детстве мне хотелось думать, что я хоть чем-то похожа на свою красавицу-маму, поэтому я взяла за основу нашей схожести именно глаза. Однако я скорее была её противоположностью, нежели подражанием: мои длинные, черно-шоколадные волосы против её короткой стрижки пшеничного цвета; мои темно-синие глаза против её светло-голубых; мои относительно пухлые губы против её относительно тонких; мои скулы против её милых щек; мой курносый нос против её прямого; да и ростом я её немного обогнала – ровно метр семьдесят пять. Одна из многочисленных подруг матери однажды сказала мне, что мой отец наверняка был знойным красавцем, если судить о его внешних данных по моей внешности. После этого замечания я впервые попыталась составить воображаемый портрет своего отца, но у меня это совершенно не вышло, и больше я не забивала свой мозг разнообразным хламом на эту тему.

У моей матери были достаточно тяжелые роды, от которых у нее до сих пор мурашки по всему телу пробегают. Она не могла меня родить на протяжении девятнадцати часов, но, после долгих мук, я всё-таки появилась на свет и прокричала своё первое: “А-а-а-а-а!”. Иногда мама говорила, что я родилась с первым рассветным лучом, иногда утверждала, что я заплакала в момент проникновения этого самого луча в палату, но суть всегда оставалась одной – своё имя я получила именно от рассвета. Фамилия же мне досталась от биологического отца матери, не смотря на то, что сама мама носила фамилию отчима – ей очень хотелось, чтобы фамилия её родного отца не пропала, но свою фамилию она не хотела менять, так как считала это неуважением к своему второму отцу. В итоге Лиса Милтон принесла в свою квартиру в Брамптоне Аврору Метс, где они прожили еще семь лет. Именно в семилетнем возрасте я переехала из Канады в Англию, поменяв Брамптон на Истборн. Со временем я получила двойное гражданство, однако так сильно приобщилась к Британской культуре, что взаправду начала считать себя англичанкой. Для меня Канада стала ассоциироваться со вторым местом: государство, занимающее второе место в мире по площади; Монреаль – второй крупный франкоязычный город после Парижа; башня Си-Эн в Торонто – вторая по высоте башенная структура в мире, построенная человеком; Брамптон – вторая моя родина. Так сложилось, что Великобритания на пьедестале побед стояла у меня на первом месте: мои первые настоящие друзья; моя первая собственная комната; моя первая победа в волейболе; мой первый запуск воздушного змея; мои первые самостоятельные походы в кино; моя первая картина; мои первые уроки плавания; мой первый велосипед; мои первые попытки сконструировать модель самолета с мальчиком из соседнего подъезда; моё первое желание потрогать звезду и исполнение его мамой, посредством щупанья морской звездочки… Список бесконечен.

И всё-таки залогом моего счастья была именно мать, которая наверняка даже не подозревала об этом. До определенного возраста я не задумывалась о взаимоотношениях мамы с противоположным полом, но сейчас, оценивая её жизнь с позиции зрителя, я понимаю, что счастья в мужчинах она так и не нашла. За всю жизнь я помню только двоих мужчин, с которыми мама поддерживала отношения около года – обоих звали Бенами, только первого Бенджамин, а второго Бенедикт. С первым она начала встречаться, когда мне было двенадцать, а со вторым, когда мне едва исполнилось четырнадцать. С Беном Первым она рассталась из-за религиозных разногласий (моя мать воспитала меня христианкой, за что я ей благодарна всем своим сердцем, так как данный фактор выработал во мне сильный моральный стержень), с Беном же Вторым она порвала из-за его пристрастия к курению, с которым он не собирался расставаться (у нее слезились глаза из-за того типа сигар, которые он курил) и его нежелания признавать того факта, что из нее выходит куда более лучшая художница, нежели домохозяйка.

И всё же, мужским вниманием моя мать никогда не была обделена. Она обладала весьма красивой фигурой, на поддержание которой ежедневно убивала очень много времени. Лиса Милтон всегда завидовала белой завистью моему телу, утверждая, что она в моем возрасте страдала от пары лишних кило. Я прекрасно знала, что нахожусь в отличной физической форме, но свой идеальный торс и подтянутую задницу всегда воспринимала как должное, отчего никогда не изводила своё тело изнурительными тренировками. Я более чем уверена в том, что если бы я вдруг решила удариться в серьезный спорт, на моем прессе выскочил бы полный набор кубиков всего за месяц интенсивных тренировок. Но всё равно мой организм не был идеальным – мне приходилось носить очки во время работы над картинами или при каких-нибудь кропотливых и требующих внимание занятиях, хотя моё зрение не требовало от меня ношения очков во время чтения или писания. Мама объясняла это тем, что в детстве я часто билась головой, отчего моё зрение и притупилось, а мозг стал функционировать на уровне доктора философии. Обычно после подобных умозаключений моей матери мы долго смеялись над тем, что моя мать в детстве часто билась пятой точкой, отчего стала бакалавром в области приключений на свою… Голову.

Да, мы жили в идеальном содружестве. За что меня мама обожала, так это за то, что я не устроила ей “веселого” подросткового возраста. Я же любила её за то, что она не стала матерью-эталоном, мнение которой всегда бы единолично утверждалось единственным верным в любой спорной ситуации. Эта женщина всегда была для меня загадочным миром, принадлежащим только себе и мне. Она будила меня среди ночи, чтобы я оценила её картины; вдохновлялась жасминовым чаем и хорошими книгами; иногда рвала свои недоделанные работы, называя их “мраком” или “подражанием”; плакала только из-за аллергии на лилии; пила полусладкое вино по пятницам и, после моего официального шестнадцатилетия, заполучила в моем лице собутыльницу (каждый вечер пятницы мы выпивали по полбокала); учила меня художественному мастерству; заставляла минимум один раз в месяц посещать с ней галерею Тейт*, в которой она часами зависала у картины Джорджа Стаббса “Кобылы и жеребята на фоне речного пейзажа” – иногда я успевала трижды обойти весь зал и по возвращению всякий раз обнаруживала её замершей напротив этой работы; прививала мне любовь к путешествиям, разъезжая со мной на каникулах по всей Британии; приучила меня к тому, что я должна была обращаться к ней по имени, когда действительно желала донести до нее важную информацию. Лиса считала меня усовершенствованной копией её, хотя я никогда не была её копией. Я же считала её просто совершенной, хотя она никогда не была простой.

(*Британская галерея Тейт – художественный музей в Лондоне, самое крупное в мире собрание британского искусства с 1500 года до наших дней).