Глава VI Встречи с руслановой

В минуты раздумий о жизни, о своей работе в Песне мне всегда слышатся голоса русских женщин.

Голос бабушки.

Голос Лидии Андреевны Руслановой.

Думаю, что трудно найти в нашей многонациональной стране человека, который не знал бы этого имени. Бесконечно счастливы те, кто работал вместе с ней, слушал ее песни, учился у нее подвижническому отношению к искусству.

По стареньким патефонным пластинкам я выучила все ее частушки и страдания. А встретила впервые в 1947-м, когда сама уже пела в хоре имени Пятницкого. Мы выступали в первом отделении, а во втором должна была петь Русланова.

Я протиснулась к щелке у кулисы и увидела, как вышла на эстраду и низко поклонилась публике царственная всем своим обликом Лидия Андреевна.

Чуть поведя плечами, она «выдала» такую озорную частушку, что ее пение потонуло в веселом смехе и рукоплесканиях зала. А потом — никогда не забуду — она мгновенно переменила всю тональность выступления: запела «Степь да степь кругом». Жест ее был поразителен — она только и сделала, что опустила концы платка на грудь да подняла руку, — и уже бескрайняя, зимняя (сибирская или донская) степь предстала перед глазами…

Русская песня на концертной эстраде… Блистательные имена — Анастасия Вяльцева, Надежда Плевицкая, Ольга Ковалева, Ирма Яунзем… Среди них Русланова занимает свое, особое место.

Порой мне казалось, что память ее на песни — старинные плачи, причеты, страдания — неисчерпаема. Из своей «кладовой» она могла извлечь любой напев, любую мелодию — столько песен она знала с детства, еще с тех лет, как «пробовала голос» в родной деревне в Саратовской губернии, и ей всем миром справляли новые онучи.

Девочкой она пела в церкви; как-то старая плакальщица в деревне захворала, и ей пришлось петь над гробом. Стоял в ту пору жестокий холод, мороз пробирал ее, и плакала она не только по обязанности.

Лидия Андреевна рано осталась без родителей и воспитывалась в приюте. Потом работала на мебельной фабрике, где тоже пела. Только не на сцене, в клубе, как сейчас, а прямо за работой. Затем выступала перед красноармейцами на фронтах гражданской войны. С годами искусство Руслановой узнала вся страна.

Говоря о русской песне, Лидия Андреевна преображалась буквально на глазах. Она ведь слышала такие хоры, такое многоголосие, которое только и сохранилось теперь на валиках фонографа в фольклорных фонотеках.

Я еще застала такое пение. Было мне девятнадцать лет, и в одной орловской деревне слышала я «улицу» — пели в тот послевоенный год все больше старухи…

Вот это был хор!

Три, пять… десять подголосков — у каждой певицы своя строго определенная партия.

Каждая песня приобретала какой-то непередаваемо фантастический смысл…

Русланова удивляла многих фольклористов — собирателей песен. Но она не просто хранила свои богатства, а дала им новую жизнь.

Когда на эстрадах разных стран я слышу овации, обращенные к русской песне, невольно думаю о Руслановой, о ее бесценном вкладе в пропаганду народной песни.

Лидия Андреевна создавала, по существу, эстрадно-театральные миниатюры. Вот она уже начала песню, как вдруг у рояля непонятно для чего появился Михаил Гаркави. Зритель недоумевает. Русланова поет, не обращая на своего партнера никакого внимания. И лишь к середине песни как бы замечает неизвестно откуда взявшегося конферансье. Прервав пение, она бросает какую-то озорную реплику. Тот смущенно краснеет… Актерски это было сыграно великолепно.

И тогда из ее клокочущей души вырывается частушка:

У миленка, миленка

Чесучовый пиджачок.

Подошла поцеловаться…

Делает паузу и ласково бросает:

…Убежал, мой дурачок!

Сконфуженный грузный Гаркави поспешно скрывается за кулисой.

Зал неистовствует, решительно требует повторить…

Это умела делать только она, Лидия Андреевна.

Каждая ее песня превращалась в своеобразную новеллу с четким и выпуклым сюжетом. Если правомерно понятие «театр песни», то оно прежде всего относится к Руслановой.

Она никогда не плакала на сцене. В зале всхлипывали, доставали платки. А Лидия Андреевна хоть бы раз проронила слезинку.

Эта сдержанность чувств, эмоциональная строгость — характерная черта русского народного пения.

И Русланова, не учившаяся сценическому мастерству, и высокопрофессиональный музыкант Захаров были, несомненно, правы — без глубокого внутреннего «наполнения» нельзя всколыхнуть зрителя, захватить его воображение.

«Девочка, — как-то сказала она мне, — ты спела «Степь», а ямщик у тебя не замерз. Пой так, чтобы у всех в зале от твоего пения мурашки побежали… Иначе — и на сцену не стоит выходить».

Леденящее ощущение гибели, замерзания в эпическом сказе «Степь да степь кругом», конечно, связано не только с физическим ощущением холода. Певец преломляет в собственном сознании этот тягостный сгусток чувств, эти драматические по накалу последние слова, выступая достоверным — при наличии таланта — или малоубедительным — при отсутствии такового — интерпретатором агонии умирающего ямщика.

«Хорошо петь,— говорила Лидия Андреевна, — очень трудно. Изведешься, пока постигнешь душу песни, пока разгадаешь ее загадку…»

«Второй план» в песне — это, по словам В. Белинского, не столько само содержание песни, сколько содержание содержания, то есть сложные ассоциации, ею вызываемые, — круги от брошенного в воду камня:

Проходят эшелоны,

И ты глядишь им вслед,

Рязанская мадонна,

Солдатка в двадцать лет!..

Круг ассоциаций в этой песне весьма широк — это и живые картины памяти, и треугольники полевой почты, и похоронки; это и образы искусства — лица солдаток на проводах в чухраевском «Чистом небе», его же мать в «Балладе о солдате», пульсирующая нервная складка на шее у Зинаиды Кириенко в «Судьбе человека» М. Шолохова и С. Бондарчука и сколько всего еще…

Русская песня, особенно лирическая, носит ярко выраженный исповедальный характер. Но рассказ о жизни, о судьбе, о горестях и печалях исходит от людей не слабых духом, и не жалобы суть их исповедь, а утверждение национального характера.

Национальный характер!.. Глубокое, емкое это понятие. Оно вобрало в себя выкристаллизовавшиеся в веках добродетели, позволяющие говорить о «таинственной» русской душе, о народных нравственных началах. Это и Ярославна — самый древний, певучий образ русской женщины, ждущей мужа, и носительница народной мудрости няня Арина Родионовна, и символ чистоты и верности Татьяна Ларина, и некрасовская героиня, которая «коня на скаку остановит, в горящую избу войдет», и наша современница Каширина — Нонна Мордюкова — из недавнего фильма «Возврата нет».

Во всем артистическом облике Лидии Руслановой видна была настоящая русская женщина-крестьянка, говорившая со зрителем языком песни, как ее пели в Саратовской губернии. Лидия Андреевна выходила на сцену в русском костюме, не стилизованном, а подлинном, оригинальном, точно таком, какой носили ее товарки из родной саратовской деревни. На голове — цветастый полушалок: замужней женщине не пристало показываться на людях непокрытой. И, наконец, низкий поклон — знак доброго расположения к пригласившим ее выступить зрителям (она имела обыкновение говорить: «Я у вас в гостях, вы для меня хозяева»).

Лидия Андреевна Русланова не любила новых песен и почти не исполняла произведений современных авторов. Дело было не в узости ее художественного кругозора, не в недостаточно развитом вкусе — просто она пела, как научилась в деревне, и то, что пели там. Конечно, она была выдающейся актрисой, но «театр песни» ее был, по существу, театр ярмарочный в подлинном и высоком смысле этого слова.

Важно еще заметить, что пела она — и до войны, и в военные годы — без микрофона.

Теперь, постигнув многие премудрости музыкальной теории, я вижу: там, где Русланова неожиданно меняла ритм, даже разрывала слова, переставляла ударения, она — вроде бы нелогично на первый взгляд — добивалась своеобразного, ни с чем не сравнимого звучания.

Руслановский шедевр «Я на горку шла» поражает уж вроде бы совсем немыслимым словесным образованием: «Уморехнулся…» Но какой непередаваемый народный колорит привносит в песню это словечко — забыть трудно.

Война…

Сколько потрясений, волнений, переживаний связано у каждого с этой бедой, всколыхнувшей всю великую страну, затронувшей буквально всех — от мала до велика.

В годы войны песня стала могучей мобилизующей силой, она сражалась на фронте, она трудилась в тылу.

В те годы деятели искусства с особой гордостью обращались к родной истории, к родной народной песне. Национальная основа в песне заявила тогда о себе особенно решительно и властно. В раздольном русском многоголосье, в задушевных русских напевах хора имени Пятницкого советские люди чувствовали дорогой сердцу образ Родины, непобедимой России. В годы войны художественный руководитель хора В. Г. Захаров был удостоен Государственной премии.

Фронтовые бригады — явление, навсегда вошедшее в историю советского искусства, опровергло древнее изречение: «Когда говорят пушки, музы молчат». Нет, музы не молчали. На самой передовой, под крыльями боевых самолетов, звучали песни Клавдии Шульженко, кстати, первой исполнившей на фронте «Вечер на рейде»; прямо с танка пели веселые куплеты Юрий Тимошенко и Ефим Березин, прошедшие с войсками путь от Киева до Сталинграда, а потом обратно на Запад до Берлина; на разложенной перед окопом плащ-палатке танцевали Анна Редель и Михаил Хрусталев, а Леонид Утесов, заглядывая в лицо юному солдату, сжимавшему автомат, по-отечески говорил:

Ты одессит, Мишка,

А это значит,

Что не страшны тебе

Ни горе, ни беда.

…В конце 1943 года Лидия Андреевна Русланова в составе концертной бригады приехала во второй гвардейский кавалерийский корпус под командованием Героя Советского Союза генерал-лейтенанта Крюкова. В это время в одном из его полков проходило собрание, на котором было зачитано письмо колхозницы, — она передала государству свои трудовые сбережения, чтобы на эти деньги сделали пушку для ее сына-артиллериста. Потом выступила Лидия Андреевна. Она сказала, что тоже жертвует свои средства, чтобы построить на них батарею из четырех «катюш». Три месяца спустя Русланова снова прибыла в часть и торжественно «вручила» бойцам свой подарок.

Десятый минометный гвардейский полк громил врага на Западном фронте, штурмовал немецкие укрепления на Одере. Руслановские «катюши» приближали долгожданный День Победы.

В Берлин в мае сорок пятого Л. Русланова прибыла вместе с ансамблем донских казаков под управлением Михаила Туганова.

Никогда не забудется ставший легендой концерт Руслановой у поверженного рейхстага. Лидия Андреевна исполняла под гармошки с колокольчиками русские народные песни «Степь да степь кругом», «Ай да Волга, матушка-река», «По диким степям Забайкалья» — и солдаты, только что закончившие свой последний бой, солдаты, сломавшие хребет фашистскому зверю, плакали, не стыдясь слез. Потом отгремело ее незабываемое:

Ва-а-ленки, ва-аленки!

Не подшиты, стареньки…

«Валенки»… Пройдет время, и валенки-то носить перестанут, а песню петь будут, песня останется людям.

Популярность Руслановой была безграничной. Одно только ее имя приводило в концертные залы людей и в тридцатые, и в семидесятые годы.

Народ наш любит песню, ценит ее исполнителей. Но в признании народном с Руслановой не мог соперничать никто из ее коллег. Даже железнодорожное расписание было бессильно перед ее популярностью — мне рассказывали, как у глухого разъезда на Сахалине толпа людей простояла целую ночь, чтобы хоть краешком глаза взглянуть на «Русланиху». И поезд остановился…

Выйдя из самой гущи народа, Лидия Русланова своими песнями воздвигла себе памятник в человеческих сердцах.

В последние годы миллионы людей видели ее на телевизионных экранах. Она вспоминала свою жизнь, пела песни, снова и снова вела разговор со своими многочисленными корреспондентами — друзьями-фронтовиками, юными слушателями.

Было что-то неувядаемое в ней. Ее молодые глаза сияли, люди тянулись к ней сердцем, как к своей, родной, и это придавало ей силы.

В августе 1973 года Лидия Андреевна еще пела в Ростове. Когда «газик» выехал на дорожку стадиона и раздались первые такты песни, зрители встали. Стадион рукоплескал, и ей пришлось совершить лишний круг, чтобы все разглядели ее — одухотворенную и удивительно красивую.

То был ее последний круг почета… А потом, в Москве, тысячи людей пришли проститься с ней. Стоял сентябрьский день: багрянцем отливала листва в разгар бабьего лета, и золотились купола Новодевичьего. Она смотрела с портрета на пришедших проводить ее — молодая, в русском платке…

Я бросила, как принято, три горсти земли в могилу и отсыпала еще горсть — себе на память. Горсть русской земли — той, на которой выросло и расцвело дарование замечательной актрисы и певицы.

Загрузка...