Песня над озером: Лирика средневековой Кореи

Палку в руке держу я,

В другой — сосновую ветку.

От старости отбиваюсь,

Отмахиваюсь от седины.

Увы! Ни ту, ни другую

Не отгоню никак.

За дверью свеча оплывает, —

С кем она разлучилась?

Зачем проливает слезы,

Когда горит сердцевина?

Свеча эта напоминает

О том, что со мною случилось.

Когда бы мы на свет родились снова,

Ты — юношей, я — девушкой прелестной,

И, обменявшись чувствами своими,

Любили бы друг друга, как сейчас,

Тогда б ты поняла мои страданья

От своенравия любви девичьей!

Две пестрые бабочки вьются

Над огненно-красным цветком…

И в воздухе — все вдвоем,

И на земле — вдвоем.

И нам с тобою навеки,

На столетья — вдвоем!

Чем стану я после смерти?

Хочу на вершине Пынлая[1]

Стоять сосной величавой,

Зеленой даже в ту пору,

Когда с холодного неба

На землю падает снег.

Утку обозвал ты коротышкой,

Подшутил над цаплей длинноногой,

Белизну в вину поставил чайке,

Галку упрекнул — черна, мол, слишком!

Все не по тебе… Так, верно, сам ты,

Милый мой, — ни каша, ни похлебка.

Лишь слово написал я — и вздохнул.

Второе написал — слеза скатилась.

От слез начертанные тушью строки

В причудливый рисунок превратились…

О том, чего я написать не в силах,

Узнаешь ты из этого письма!

Всегда будь верен

Любви своей,

Всегда будь предан

Стране своей,

В борьбе за правду

Не уступай!

Вниз посмотрю — внизу синеет речка,

Вверх посмотрю — там горы зеленеют.

Столичной пыли облака густые

Сюда не доберутся никогда.

В краю родном мне светит ясный месяц,

И в сердце поселилась тишина.

Зачем ты передал письмо с чужим?

Ты лучше б сам пришел ко мне, любимый!

Чужой — любви чужой не понимает,

Но он становится причастным к ней…

Письму, что мне вчера принес чужой,

Могу ли я поверить безоглядно?

Как прекрасен этот край озерный,

Только мы с моей любимой знаем…

Облетает персиковый цвет,

Лепестки на гладь воды ложатся,

И на их весеннее круженье

Смотрят молодые рыбаки.

Не бойся, белая чайка, —

За птицами я не охочусь.

Попал я в немилость к вану[2]

И вот брожу без приюта.

Печальный и одинокий

Ищу участья и дружбы…

Что мне за дело — цветут ли цветы,

Плачет ли в роще кукушка,

Если нам с милым любовь суждена,

Если я встречусь с любимым!

Кто там заплакал и что зацвело —

Нет мне до этого дела!

Ты приходишь, как гром весенний,

И, как молния, исчезаешь.

Дождик так, прошумев, умолкнет,

Тучка так, набежав, растает…

А в душе, как в осенний вечер,

Все окутано серым туманом.

Зачем ты меня покинул?

Быть может, тебе не слышно,

Как стучит мое сердце?

Быть может, его заглушили

Пересуды людские?

Скажи — откуда беда?!

Знаю — когда умру я,

Станет душа кукушкой.

Там, среди гор пустынных,

Под яшмовою луною

Я закукую тихо —

И он услышит меня!

Мне говорили — в мире много есть

И зелий тайных, и мечей волшебных.

Но нет смертельной для любви отравы

И нет меча, чтобы убить любовь.

Пока не умерла — тебя люблю я…

Меня ударь мечом! Меня убей!

Покамест эта утка-коротышка

Не стала длинноногим журавлем,

Покамест эта галка на заборе

Не стала белой цаплей у ручья,

Покамест все, как было, остается, —

Живи и жизнью наслаждайся вволю!

Не надо мне соломенной циновки —

Могу присесть и на опавших листьях.

Не зажигай сосновую лучинку —

Взойдет луна, и станет здесь светло.

А что вино плохое — не тревожься.

Другого нет — давай какое есть!

Кто объяснит, как выглядит любовь?

Она кругла? А может, угловата?

Какой она длины и ширины?

Какая мера для нее годится?

Быть может, и невелика любовь —

Но где ж ее конец? И где начало?

Красивы губы у тебя и зубы,

И хороши глаза, и строен стан.

Когда сидишь, стоишь или проходишь,

Я понимаю лишь одно: меня

Родители твои в виду имели,

Когда на свет тебя произвели!

Кончается вечер, и ночь наступает,

И ночь наступает, а милый уходит,

А милый уходит, и я заболею,

И я заболею, и, верно, умру я,

И, верно, умру я от горькой печали.

И ты это знаешь… Хоть на ночь останься!

Снег осыпает цветами

Вечнозеленые сосны.

Ветку сломав осторожно,

Милой ее принесу.

Взглянет она — улыбнется…

А потом они могут растаять!

Журавль витал в поднебесье,

Но раз на землю спустился,

Чтоб посмотреть, как люди

У нас на земле живут…

С него ощипали перья,

И больше он не взлетел!

Но если бы выросли перья,

Как прежде, крылья раскинув,

Журавль поднялся бы к небу

И крикнул бы людям так:

«Снова вижу отсюда

Широкий и чистый мир!».

Из тела своего построю лодку,

И по Хангану поплывет она

К тому селенью дальнему на взгорье,

Где милая моя теперь живет…

Как только лодка к берегу причалит,

Так сразу станет на сердце легко!

Из сердца вырежу двурогий месяц

И подниму его на небосвод.

За девяносто тысяч ли от дома[4]

Он встанет в окруженье тихих звезд

И ясным светом озарит селенье,

Где милая моя теперь живет.

Безумный «дровосек», что ты затеял?[5]

Зачем ты рубишь молодые сосны?

Настанет время — подпирать придется

Давно уже ветшающие своды

Большого королевского дворца…

Где ж ты тогда найдешь ему опору?!

О, если б мог я крыльями взмахнуть,

Подняться к небесам — и опуститься

Там, на вершине голубой Пынлая,

Где милая меня приветом встретит…

Быть может, я туда не долечу,

Но так не хочется мечты лишиться!

Старец, идущий с ношей,

Дай-ка ее возьму я!

Я молод и поднимаю

Даже тяжелые камни.

А ты свою старость тащишь —

Она тяжела и без ноши.

Пока родители живы,

Их почитай и помни:

Сожалений посмертных

Слушать они не смогут;

Оплакав их, не оплатишь

Неоплаченный долг.

Пусть гром над горами грохочет —

Глухой все равно не слышит.

Пусть яркое солнце в зените —

Слепой все равно не видит…

Правителям нашим угодно,

Чтоб были мы слепы и глухи!

Пускай цветут орхидеи[7] —

И мир ароматом полон,

Пускай облака проплывают —

И мир красотою полон,

Твою неземную прелесть

Разве забуду я?

Скитальческая молодость прошла,

Вернулся я под сень родного дома,

Где десять тысяч мудрых книг хранится —

Источник радостей непреходящих.

Что перед ними суетное счастье

Веселья буйного и славы жалкой?

Мне говорят, что люди измельчали —

Не стало добродетельных и мудрых.

Нет, мудрецы и праведники живы!

В святую правду эту верю я

И знаю: кто иначе говорит,

Тот просто лжет или душой порочен,

Цветы расцветают в весенних горах,

А месяц осенний ярко сияет.

Сменяется знойное лето зимой —

И так же проходит жизнь человека.

И коршун в полете, и рыба в воде,

И небо над нами — прекрасны и вечны.

Как удается вам, горы,

Всегда зеленеть, обновляясь?

Как удается вам, реки,

Всегда полноводными быть?

Жить бы и нам, не меняясь,

С душою всегда молодой!

Ночь ветреная зимняя длинна,

Без милого она еще длиннее.

Возьму-ка пополам ее разрежу

И половину спрячу до весны.

Приедет он — к короткой майской ночи

Добавлю я припрятанное впрок.

Ночь ветреная зимняя длинна.

Но кажется она еще длиннее,

Когда, одна под одеялом сжавшись,

Я милого к себе уже не жду…

А если обещал он, что приедет,

Раскинувшись в постели я лежу!

Я жду, я верна своему обещанью,

Но ночь на исходе, а ты не идешь.

Осенние листья едва зашуршали,

Я к двери — не ты ли прошел по двору?..

И листья сухие браню я, как будто

Они виноваты, что ты не пришел!

В любви я признаться не смела,

Но если захочет узнать он,

Горит ли огонь в моем сердце,

Как прежде, — ему передайте:

«Все в той же беседке, все в том же

Наряде — я плачу и жду!».

Никто не знал доныне, что на свете

Есть уголки, подобные Косану,

Где я построил камышовый домик,

Где нравится бывать моим друзьям,

Где я теперь, себя в Муи представив,

Читаю сочинения Чжу Си.[11]

Как ярко светит солнце над Кванаком.

Как хороша излучина Илгок!

Уже слетел туман с лугов росистых,

И горы выплыли на горизонте.

Кувшин вина перед собой поставив,

Под соснами сижу и гостя жду.

Весна в разгаре на Скале Цветенья.

Как хороша излучина Игок!

Я лепестки цветов бросаю в воду —

Пускай волна их за море уносит.

Не знают люди этих мест прекрасных —

Им вестью будет белый лепесток.

Шумит листвой зеленой Ширма Леса.

Как хороша излучина Самгок!

Здесь летом свищут и щебечут птицы,

Среди ветвей порхая вверх и вниз.

Здесь, веер свой раскрыв навстречу ветру,

Стоит сосна — и зной не страшен ей.

Садится солнце за Сосновым Бором.

Как хороша излучина Сагок!

Вершины скал и сто закатных красок

На глади озера отражены,

И все темнее лес, все величавей…

И восхищением душа полна.

За рощицею — Ширма Перелеска.

Как хороша излучина Огок!

Шалаш я вижу, чистенький такой,

Как будто ключевой водой умылся.

Здесь мудрость древних можно постигать

И воспевать луну, ручей и ветер.

Перед Беседкой Удочки есть заводь.

Как хороша излучина Юккок!

Мы очарованы зарей вечерней —

Рыбак на берегу, а в речке — рыба.

И лишь когда на небо выйдет месяц,

Собравши снасти, я домой пойду.

В наряде осени Утес Кленовый.[12]

Как хороша излучина Чилгок!

В прозрачном инее стоят деревья,

Земля покрылась золотом листвы,

Сижу я у песчаного обрыва,

Я в долгое раздумье погружен.

В лучах луны сверкает Берег Лютни.

Как хороша излучина Пхалгок!

На лютне с украшением из яшмы

Старинные мелодии играю.

Теперь забыты звуки прежних песен,

И наслаждаюсь ими я один.

У Сопки Мудрости прощаюсь с годом.

Как хороша излучина Кугок!

Оделись в белоснежные наряды

Утесы, валуны, обломки скал…

И разве кто решится утверждать,

Что нечем у Косана любоваться!

Все, о чем мы спорили когда-то,

Все, что делали, — давно забыто.

Таковы — увы! — дела людские,

Что не стоит их и вспоминать…

Лучше я, пока мне служат руки,

Подолью себе еще вина!

Высока, высока Тхэсан,[13]

Но не выше синего неба.

Кто упрямо шагает вверх,

Непременно поднимется в гору.

Но, твердя, что гора высока,

Не достигнешь ее вершины!

Зеленые горы не знают злословья,

Бурливые реки притворства не знают.

Хозяина нет у прохладного ветра,

Луной золотою нельзя торговать.

И с ними, забыв о богатстве и славе,

Свой век проживу я и мирно состарюсь.

Деревню нашу снегом занесло.

Заметены дороги и тропинки.

Мне не придется отворять калитку —

Никто в нее не постучит сегодня.

Вдвоем с единственной своей подругой

Луною — эту ночь я проведу.

В ночь накануне Дня Холодной пищи[14]

Дождь прошумел — и вся земля в цвету.

У ивы нет души, но знают ивы,

Что время расцвести уже настало…

Земля в цвету. А господин ушел,

Ушел мой господин — и не вернется!

Тень промелькнула у моих дверей —

Я выбежала милому навстречу.

Но оказалось — это облака

Прошли по небу и задели месяц.

Все было тихо… И никто не видел

Моей растерянности в ту минуту!

Она за десять тысяч ли отсюда[15] —

Горит в тоске по ней душа моя, —

Но с наступленьем ночи в сновиденье

Она ко мне приходит — и украдкой

Садится к изголовью моему,

И ждет, пока не посветлеет небо.

Не то обидно, что яшму

Могли принять за булыжник.

Обидно, что умные люди,

Все хорошо понимая,

Все-таки утверждают,

Что яшма — это булыжник.

Ты почему не старишься, душа?

Я стар давно, а ты все молодая.

Ты и теперь, как в прежние года,

На девушек заглядываться любишь.

Смотри, об этом скоро все узнают —

И люди нас с тобою засмеют!

В горах я хижину строю

Из ивовых прутьев и глины.

Люди не прочь посмеяться

Над этой затеей моей.

Не знают они, что сердце

Здесь обретает мир.

Поел я сегодня вволю

И овощей, и каши.

Наслаждаюсь природой,

Сидя возле ручья…

И что мне теперь за дело

До всяческой суеты?!

В лунную ночь одиноко

Любуюсь дальней горою.

Гора совершенней вана,

С которым меня разлучили.

Гора бессловесна, и с нею

Никто не разлучит меня.

Высоко гора стояла,

Покамест в густом тумане

Вершина ее не исчезла,

Синевшая в небесах.

Но солнце взойдет, увидишь —

Стоит она, как всегда.

Услышьте меня, облака,

Плывущие над Чхольеном,

Примите мои печали,

Потом пролейтесь дождями

Над городом тем далеким,

Где он ожидает меня.

Должно быть, время такое

И люди такие-сякие.

Злодействуют так и этак,

В открытую и тайком…

Но если уж люди такие,

Так что о том говорить!

Трудиться стану я и день и ночь

И цепь составлю в десять тысяч звеньев,

В заоблачную высь ее заброшу

И солнце захвачу и задержу —

Чтоб время медленнее проходило,

Чтоб медленней старели мать с отцом!

Вы апельсины подали на блюде.

Зачем, скажите? Я ведь не Ю Цзы.[18]

О, если б было для кого припрятать

Свой апельсин и унести домой!

Но я один… Увы! В безмолвном доме

Никто гостинцев от меня не ждет.

Задремал, над удочками сидя,

Пробудился — месяц блещет в небе.

С посохом бамбуковым иду

Через мост Нефритовый над речкой,

И шагов моих прозрачный звук

Только птицам, спящим в гнездах, снится.

Так прозрачно озеро, что можно

Каждую рыбешку в нем увидеть.

Раз… два… три… четыре… Сосчитай-ка,

Сколько их мелькает в глубине!

Только начал счет — и все смешалось.

Заново придется начинать!

Стоит утес одинокий.

На человека похож он.

Но человек нередко

У ближних поддержки ищет.

А он, неизменный от века,

Опоры не ищет ни в ком!

— Кому угрожаешь ты смертью,

Филин, всю ночь кричащий

На дикой вершине Намсана?[19]

— Их много, злых и бездушных,

Во многих домах столицы,

Кто смерть заслужил давно.

Сколько б ворон над нами ни каркал,

Мы с моим стариком не умрем.

Не умрет мой сынок за плугом.

Не умрет моя дочка за прялкой.

Но умрет непременно невестка,

Та, что к речке пошла за водой!

Я рисовое поле прополол

И с тяпкой на плече уже у дома.

А возле дома мать моих детей,

Та, что моею милой называли,

Процеживая молодую брагу,

Мне будничное что-то говорит.

Работу кончил, поле прополол,

Домой пришел и глиняную трубку,

Набив табачной крошкой, закурил,

И маленький мой сын уселся рядом,

И говорит слова свои смешные,

И на душе легко, и полон смеха дом!

Я рис полью скороспелый,

Закончу прополку хлопка,

Нарву огурцов на закуску,

Сварю овсяную кашу

И чарку вина к обеду

Возьму у соседа в долг.

Уже по гнездам разлетелись птицы,

Луна выходит на пустырь небесный.

Эй ты, монах, идущий одиноко

По ветхому мосточку через речку,

Скажи мне, где тот монастырь, откуда

Я слышу тихий звон колоколов?

Я встретил странника, он шел неспешно

От Сероксана вниз на Гэголсан.

И я спросил его, красивы ль горы

В уборе осени? — И он ответил:

«Вся в золоте и пурпуре листва —

Как раз пора пойти полюбоваться!».

Ржет мой скакун и в путь меня торопит,

Но милая все молит не спешить.

Уже и солнце село за горами.

Передо мною сотни ли пути…

Любовь моя! Меня ты не удержишь,

Ты лучше солнце в небе придержи!

Стоишь ты, цапля белая, одна

На кромке берега белопесчаной.

Уйдя от бурь кровавых и тревог,

Я поселился здесь, у синей речки.

И ты теперь в моем читаешь сердце,

И я читаю в сердце у тебя.

Эти горы в моем владенье,

И широкие реки тоже.

Кто богаче меня, скажите,

Если вся природа — моя!..

Пусть за жадность меня осудят —

Все мое, я хозяин всему.

Ветер подул с востока,

Снег уходит с полей.

Как прежде, зазеленели

Горы со всех сторон.

И только иней не тает

У меня на висках.

Я думать забыл о богатстве,

Я думать забыл о славе,

Забыл обо всем на свете,

Забыл о себе самом…

Так разве другие станут

Вспоминать обо мне?

Звезда померкла. Жаворонок взмыл.

Взяв заступы, вдвоем выходим в поле.

От утренней росы в траве густой

У нас одежда вся насквозь промокла.

Не сетуй, мальчик, — щедрая роса

Нам обещает урожай обильный.

Ночью ветер пронесся —

И персика цвет опал.

Мальчик с метлою вышел,

Дворик наш подметает.

Не надо! И на земле

Цветы остаются цветами.

Пусть мельница крылами машет —

Ей не удастся улететь.

Пусть крот упрямый землю роет —

Не убежит он далеко.

И ты, Серебряный Звоночек,

Ты разве от меня уйдешь?

Меня зовете вы: «Сосна! Сосна!»[20] —

Все сосны перепутали со сна.

Стоит одна и зеленеет вечно

Сосна средь неприступных диких скал.

И тщетно молодые лесорубы

Стараются добраться до нее!

О, как меня бесчестно обманули

Весенний ветер и осенний месяц!

Когда-то мы встречались каждый год

И верил я их искренней приязни.

Но, волосы седые мне оставив,

За юношами вслед они ушли.

Быка уговорить сойти с дороги,

Коня на всем скаку остановить

И тигра убедить вернуться в чащу —

В конце концов все это выполнимо…

Тебя же, девушка, склонить к доверью

И послушанью — вовсе невозможно!

Мой старый муж в атласной ходит шляпе,

А милый носит шляпу из соломы.

Но первый — словно пугало на палке,

Стоящее средь рисового поля,

А вот второй и в шляпе из соломы

Похож на предрассветную звезду!

Соседка тайный знак мне подает,

Да вот жена идти домой велела.

Не знаю, возвращаться ли к жене

Или отправиться, куда позвали?

Душе, которая во мне сидит,

Для обитанья надобно два тела!

Пускай лицо твое будет

Рябым, как обломок камня,

Пусть будешь ты тупоносым

Или квадратноголовым —

Была бы лишь, как иголка,

Острой твоя любовь!

На немощеной дороге

В грязь затоптали яшму,

И на нее наступает

Каждый, кто ни пройдет…

Яшма лежит на дороге,

Но грязью она не стала!

Вы чересчур похожи друг на друга:

Она прекрасней яшмы, ты — прекрасней.

Мне кажется, что вы одно и то же

И ты — не ты, а просто ты — она.

В загадке этой мне не разобраться —

Пойду-ка я, пожалуй, лучше спать.

— Уже цветущие груши ранней росой покрылись.

Что ж ты не шел так долго? Кто тебя там держал?

— Как же могу уйти я, если, схватив за одежду,

Целует она и милует и не выпускает из рук!

Разве она не хочет, чтобы я с ней остался?

Или она — другая? Не такая, как ты?

Я ослабел совсем — недуг замучил.

Смотрю — не вижу, слушаю — не слышу,

Уста молчат, как будто онемели,

Бессонница томит, и ноет сердце.

Никто сказать не может, что со мною.

Боюсь, что вся моя болезнь — разлука.

Ты, как арбуз, — со всех сторон округлый,

В речах твоих пространных — сладость дыни.

Но все, о чем бы ты ни говорил, —

Всегда один обман или притворство.

И мне не надо больше слов твоих,

Пустых внутри, как огурец осенний!

С кем я вчера был — неважно.

Позавчера — не помню.

Было ли это в поле,

Было ли это в доме,

Но я ведь с тобой сегодня,

Значит, ты лучше всех!

Я рукой руки ее коснулся —

Подняла глаза и улыбнулась.

По спине слегка ее похлопал —

Тут она придвинулась немедля.

Слышу — в сердце что-то закипает…

Знаешь, как бы не было беды!

Дышат свободой зеленые горы,

Вольно несутся чистые реки —

Вечно прекрасны горы и реки.

Здесь я родился — тоже свободным.

Жаждет душа моя до могилы

Быть, как они, никому не подвластной!

Оскудело мое хозяйство —

Из всего, что было, осталось

Три куста винограда у дома,

В доме — книга мудрых стихов,

А из прежних друзей со мною —

Только ветер и лунный свет.

Постарела любовь, хиреет —

Оживлю ее хризантемой.

От забот своих бесконечных

Отыщу я в вине лекарство.

Седину, незваную гостью,

Одолеть попробую песней!

Уже на исходе лето.

Иссякло вино в кувшине.

Время спешит, как проезжий,

И старость несет седину.

А тут еще вы пристаете:

«Уйди из харчевни! Не пей!».

Сосед мой живет в лачужке, на птичье гнездо похожей.

Другой ютится в землянке с тремя ступеньками вниз.

Одежда у них из соломы, едят они дикие травы,

Но оба — добрые люди, и оба — мои друзья.

У третьего — дом добротный под черепичной крышей,

Ест он и рис и мясо и, как собака, зол.

Я трудился десять долгих лет

И слепил три комнатки из глины.

Сам в одной живу, луна — в другой,

В третьей свежий ветер поселился.

Только горы негде поместить —

Полюбуюсь ими из окошка.

Пробудившись, выпью снова,

Охмелевши, вновь улягусь.

Так о славе я забуду,

Обо всех соблазнах жизни

И свой век прожить сумею,

Никогда не протрезвляясь!

Четверка вороных тебя выносит

С подворья близ Украшенных Ворот.

Я не завидую тебе, вельможа, —

Ты словно жирный кролик или пес.

А век собачий, сам ты знаешь, краток,

И кроличья судьба известна всем!

Рис наклонил колосья,

Редька сок набирает.

Плещется рыба в лодке,

И ловятся крупные крабы.

Ходишь ты, всем довольный, —

Славное время лето!

К чему, скажите на милость,

Ваши распри и дрязги?

Я понял, что все пустое,

И все это прочь отбросил,

Когда в корчаге с вином

Лицо мое отразилось.

Издалека донесся лай собаки.

Открыла я калитку, посмотрела —

Деревня спит. Луна высоко в небе.

И никого не слышно. Не идет он…

Зачем же лают псы сторожевые

На дремлющую над горой луну?

Я об одном мечтаю —

Хочу, превратившись в крылья,

Взлететь к высокому небу,

Чтобы развеять тучи,

Вставшие над землею,

Между людьми и солнцем.

Смотрю на тебя, ворона,

И мне обидно и грустно.

Где ты достала лекарство,

Чтоб черноголовой остаться?

Моя голова белеет —

Лекарства я не нашел.

Рясу свою распорол я и отдал милой на юбки,

Свои янтарные четки нашил на уздечку ослу.

Бросил все рассужденья о неземном блаженстве,

О Будде и бодисатвах, о «наму ами тамбуль».[23]

Ночью лежу в постели с молодою монашкой

И о божественном думать я никак не могу!

Одноглазая хромая жаба

Однокрылую схватила муху

И, чтоб все увидели добычу,

Забралась на верх навозной кучи.

Только вниз скатилась эта жаба

На посмешище своим соседям!

В холщовом мешке на усталой спине

Несу я любовь через горы крутые.

И все говорят, что поклажу мою

В тяжелом пути мне придется бросить.

Но если исполню я этот совет,

Последние силы меня покинут.

Захотел я любовь купить —

Не нашел я любви в продаже.

Захотел разлуку продать —

Не хотят покупать разлуку…

Нам дается любовь — навсегда,

Остается разлука — навечно!

Вчера я снова видел тот же месяц,

Что мне светил в минувшие года.

И в эту ночь взошел на небо месяц

И светит так же ярко, как светил.

Я слишком поздно понял — все на свете

Меняется, лишь месяц — никогда!