Песня волка

Часть вторая

В конце железнодорожной ветки он «поехал» в тележке, запряженной быками. На самом же деле, Дэйн брел рядом и повторял название храма Уиджонбу. Через несколько миль мальчик в повозке сказал ему что-то по-корейски и указал на возвышавшуюся перед ними гору. Между вершинами, в просвете, он увидел крышу храма и пошел по направлению к ней.

Было чертовски холодно, и Дэйн с благодарностью кутался в оставшуюся со времен войны парку. Здесь, в Центральной Корее, он перевидал много военной одежды. Шапки Дэйн не носил, зато на ногах у него были крепкие ботинки, и чувствовал он себя превосходно. Год тренировок закалил его выше всяческих ожиданий.

Пробравшись сквозь кустарник, Дэйн прошел между деревьями, искореженными безжалостным зимним ветром. Облака лежали почти что на земле и обещали снегопад. Внезапно перед ним возник храм огромное четырехугольное здание, выполненное из какого-то неизвестного Дэйну камня. С массивной деревянной дверью, возле которой висела веревка. Дэйн потянул за нее, и где-то в глубинах храма раздался низкий вибрирующий звук. Через несколько секунд дверь отворилась.

Перед Дэйном стоял молодой монах в сером халате, подпоясанном на талии. Он безо всякого удивления посмотрел на Дэйна и пригласил его войти. Дэйн прошел в большой прямоугольный двор и увидел множество построек, некоторые из которых высотой были в два этажа.

— Я хотел бы увидеть мастера Кима, — сказал он.

Монах кивнул. Дэйн догадывался, что он понял только имя — Ким. Он прошел следом за монахом за угол здания и углубился в храмовый комплекс. Вокруг него двигались монахи, некоторые тащили мешки с рисом, другие — иную снедь. Подойдя к какому-то большому зданию, монах открыл дверь. Дэйн прошел за ним следом в небольшую прихожую. На степе висело вырезанное из дерева изображение Будды, а внизу стояла плошка с углями. Дэйн почувствовал исходящее от них тепло, но остался стоять в стороне, с любопытством поглядывая во внутренние покои.

— Ты можешь войти, — сказал монах и исчез.

Дэйн прошел в зал, одновременно знакомый и неизвестный. Некоторые приспособления он с разу узнал: бревно, мешки с песком, груши, доски. Но они были какими-то незнакомыми. Были и совершенно иные. Например, оружие. По стенам зала висели копья, цепи, ножи и какие-то метательные орудия очень странных форм. Дэйн стоял, вбирая все это в себя и ощущая силу, царящую в этом зале. И только через некоторое время разглядел фигуру сидящего человека в дальнем углу доджанга. Дэйн глубоко поклонился ему и, выпрямившись, начал с любопытством его оглядывать.

Человек был Не молод, но и не стар. Он был среднего роста, длинные волосы он завязал сзади белой лентой. Остальная одежда состояла из обычных белых полотняных ги-штанов и куртки ученика таэквондо. На талии был повязан в традиционной манере длинный черный пояс.

— Мастер Ким?

Сидящий человек взглянул на Дэйна и ответил. Голос был глубокий, без акцента.

— Говорить можно только, когда к тебе обращаются. Делать только то, что приказано. Ни ко мне, ни к другим учителям нельзя обращаться, пока мы сами этого не попросим. — Он замолчал, и во время этой паузы Дэйн снова поклонился, но не произнес ни слова.

— Садись.

Дэйн сел, скрестив ноги, на пол и только тогда почувствовал всю яростную силу ветра за пределами здания и тишину, царившую в сумрачной комнате. Между ним и сидящим корейцем было никак не меньше тридцати футов пустого пространства.

Через какое-то время человек в тренировочном г и произнес:

— Я — мастер Ким. Это храм монахов Уиджонбу. У него нет иного названия, так же, как и у нас нет иных целей. Пока ты находишься здесь, ты будешь изучать таэквондо. Если ты думаешь, что твой черный пояс делает тебя значительным, то здесь поймешь, что он обозначает только начало.

— Мастер Сонг говорил, что у тебя неплохая техника, но не хватает смирения. Здесь ты познаешь его. Тебя научат здесь многим вещам. Мы поможем тебе познать, что ты есть. Понимаешь?

— Да, мастер.

— Ты единственный некореец, который когда-либо был допущен в этот храм. Отобран для него. Смотри, чтобы это не повлияло на твое смирение.

— Слушаюсь, мастер.

— Ты человек с Запада. И поэтому для тебя будет довольно сложно принять какие-то вещи, но со временем это придет. Ты поймешь, что руки и ноги могут двигаться быстрее, чем за ними способен уследить глаз, и что подумать о чем-то — значит это сделать. На подсознательном уровне и без усилий. Ты узнаешь, насколько уникален этот храм, и научишься защищаться от любого оружия. Точно так же, как и от любой мысли. Здесь тебе нельзя будет есть мясо. Здесь ты будешь пить воду из священного источника, который снабжает нас холодной водой летом и теплой — зимой. Научишься медитировать, научишься той неподвижности, которая освежает без сна.

Внезапно мастер Ким встал — словно развернулась пружина. Дэйн тоже встал и напряженно всматривался в учителя.

— Мастер Сонг говорил, что ты один из лучших учеников, когда-либо виденных им. Рассказывал о твоих исключительных дарованиях. Посмотрим. Будем толкать тебя очень сильно и очень быстро. Вперед. Если ты сломаешься — это будет потерей. Если вырастешь — таэквондо прорастает в тебе. Понимаешь?

— Да, учитель.

— Твое обучение, — сказал мастер Ким, — уже началось.

Снегопады обрушились на Корею внезапно, дикими метелями. Как-то утром Дэйн проснулся и пошел следом за монахами к ручью в самом сердце храмового комплекса и погрузил в него свою чашу. Ручей, дававший все время холодную, теперь дал теплую воду.

Теперь это был горячий источник, и от него поднимался пар. Дэйн внимательно осмотрел его, по не заметил, чтобы что-нибудь в нем изменилось. Подняв голову, Дэйн заметил, что за ним с совершенно непроницаемым видом наблюдает мастер Ким.

Через неделю ему сказали, что обучение начнется с этого дня, и представили нескольким учителям, к которым Дэйн обратился с огромным почтением. Но к его разочарованию, с ним начали заниматься с Первой Ступени. Он снова был отброшен к самым истокам, но делал все, что требовалось.

Через несколько недель он достиг отличных результатов в дисциплинах, которые он и так хорошо знал, не ощущая никаких признаков продвижения. Теперь другой человек убирал за него доджанг, Через месяц его отдали под начало монаха, который стал обучать его искусству медитации.

— Думаю, у вас на Западе неправильно понимают саму идею, — сказал Дэйну монах. — Мы медитируем до занятий в доджанге для того, чтобы очистить разум и сконцентрироваться. За пределами доджанга мы медитируем, чтобы набраться внутренней силы и освежить душу. Никакой таинственности в этом нет. Мы не опустошаем мозг и не видим третьим глазом. В таэквондо медитируют для того, чтобы гармонически соединить тело и душу, — ничего больше. Если хочешь достичь этой гармонии — не борись сам с собой внутри себя. Позволь твоему разуму отвести себя и тебя туда, куда ему хочется отправиться.

— Кажется, я понимаю, — сказал Дэйн.

— Ты не можешь понимать в западном смысле этого слова, — ответил монах. — Ты должен достичь состояния покоя, которое будет всегда одинаковым и в то же время — никогда одинаковым. Можешь думать обо всем — или ни о чем. Ты должен позволить духу путешествовать или же взять его под жесткий контроль. Как видишь, единственным правилом здесь является то, что нет никаких правил.

Самым жестоким неудобством для Дэйна был холод. В течение длинной зимы монахи не одевали ничего, кроме своих халатов, и он томился о своей теплой парке, а еще того больше — о ботинках на меху.

Как-то утром Дэйн проснулся со странным ощущением того, что сейчас, сегодня, что-то обязательно должно произойти. Он все утро искал какие-нибудь следы, запах в воздухе — знак. И поэтому совсем не удивился тому, что мастер Ким войдя днем в доджанг приказал всем, кроме него, покинуть помещение.

Они стояли в доджанге совершенно одни в нескольких футах друг от друга.

— Настало время продолжить твое обучение, — сказал учитель не сдвинувшись ни на йоту.

— Да, мастер.

— Легкий контакт, — произнес мастер Ким.

Они поклонились. Дэйн занял боевую позицию.

Ему показалось, что мастер улыбнулся, но вполне могло статься, что он ошибся. Через несколько секунд Дэйн понял, что противостоит лучшему бойцу, которого он встречал здесь, в доджанге.

Он хотел нанести боковой удар ногой, но промахнулся; Ким исчез из поля зрения и моментально появился с другой стороны, направив прямой удар в грудь. Дэйн блокировал его и, развернувшись, увидел, что попал в ожесточенную атаку. Отчаянно блокировав удар нижним блоком, он снова крутанулся на месте, увидев, что Ким ускользнул от него. Но нет — Ким не удалился, а, изящно подпрыгнув, ударил ногой с разворота и легко дотронулся до груди Дэйна, прежде чем занять позицию для блокировки удара. Дэйн атаковал, нанося ножевые удары в район горла, стараясь перерезать его, но учитель блокировал их и снова исчез. Дэйн никогда не видел ничего подобного: его противник находился в постоянном движении, но движении настолько быстром, точном и регулируемом каким-то его внутренним механизмом, что все время оставлял Дэйна в недоумении. В отчаянии он сделал среднебоковой удар, который мастер Ким легко отразил — почти не двинувшись с места. Дэйн отступил и просто застыл, смотря на мастера-учителя. И поясно поклонился.

— Можешь говорить, — сказал мастер Ким.

— Вы лучший боец из виденных мной, — произнес с уважением Дэйн. А затем, пораженный, увидел, как мастер Ким подошел к нему и дружески, едва ли не с любовью, положил руку ему на плечо.

— Мой молодой американский друг, — сказал учитель, — если ты решишь всерьез заняться таэквондо, то без сомнения добьешься больших успехов. Я месяцами наблюдал за тобой и, надо сказать, нахожусь под впечатлением от твоих занятий. Когда-нибудь ученик превзойдет учителя. Мастер Сонг был совершенно прав насчет тебя. Ты сможешь стать мастером, если сам того захочешь.

В течение следующих нескольких недель Дэйн работал настолько упорно, что сам удивлялся. Утром он проводил серьезные, но сдержанные бои с другими черными поясами и открыл для себя, что выигрывает схватки гораздо чаще, чем проигрывает, а когда проигрывает, то только оттого, что теряет сосредоточенность. Днем Дэйн блокировал удары, и ускользал от кидаемых в него ножей, и учился разрубать древко брошенного в него копья на лету. Он стал мастером в использовании этого оружия. Мастера Кима Дэйн видел очень редко.

Однажды он проснулся и увидел весну.

Природа Кореи ожила, и там, где серели голые поля, теперь расстилалась зеленая мантия, и, хотя деревенский пейзаж ничуть не напоминал Дэйну его родину, родину его детства, все-таки здесь было замечательно. Открытые просторы, украшенные невероятным количеством крошечных святилищ; в деревушках воздух пьянил и обещал обильную жатву и много пищи. И снова сновали по дорогам запряженные быками повозки, и снова можно было видеть стариков в конических шляпах, с длинными трубками и полных достоинства. Молодежь, разодетая в яркие весенние одежды, ожила с окончанием войны и вышла на дороги, весело окликая друг друга. Дэйн с вожделением смотрел на девушек и в душе соглашался с мнением, что у кореянок лучшие в мире фигуры.

В одно свежее настолько, что казалось хрустящим, утро за Дэйном послал мастер Ким.

— Пришло время тебе уходить, — начал он, замолчал, но Дэйн не проронил ни слова.

— Ты лучший из тех нескольких мужчин с Запада, что тренировались в этом храме. Ты равен многим из нас или даже стал лучше из тех, кого мне приходилось видеть. Конечно, соблазнительно задержать тебя здесь в качестве наставника, но все-таки я считаю, что ты должен уйти в мир для того, чтобы он понял, что же такое на самом деле таэквондо. Можешь говорить.

— Что же я должен делать? — спросил Дэйн, подозревая, каким будет ответ.

— Многие понимают таэквондо совершенно неверно. Наша задача — выпускать из этого храма наставников в мир, потому что таким образом мы распространяем духовность, необходимую для каждого ученика, а не просто поставляем физически сильных людей. А так как ты живешь на Западе, то сможешь учить других своих соотечественников. И наша надежда заключается в том, что свою жизнь — или по крайней мере большую ее часть — ты посвятишь обучению людей таэквондо.

Дэйн давно подготовил ответ.

— Движение и то, чему я обучился здесь, пребудет со мной всегда и останется важной частью моей жизни. Если я смогу донести это до других — я так и сделаю.

— Этого достаточно, — сказал мастер Ким. — Можешь уйти вечером.

Он собрал вещи ближе к вечеру: процедура оказалась довольно простой, ибо особо и укладывать-то оказалось нечего. Пройдя по храму, Дэйн в последний раз напился из странного источника, который с наступлением весны стал ледяным.

Он попрощался со знакомыми ему монахами и, пройдя через деревянные ворота, стал спускаться с холма. На полпути Дэйн оглянулся и увидел стоящего за воротами храма мастера Кима. Лицо в быстро сгущающихся сумерках разобрать было трудно, но Дэйн узнал его по тому, как держался, немолодой уже человек. Повернувшись к нему, Дэйн поклонился, а когда выпрямился, увидел, что мастер Ким ответно кланяется ему. Дэйн развернулся и пошел по склону. Дойдя до дороги, он оглянулся, но монастырь растворился во тьме.

Дверь в дом была как всегда незаперта, и это взвинтило Дэйна. Он прошел внутрь все еще в ги и в очередной раз обрадовался тому, что смог подыскать

Дом рядом с доджангом. Но ему хотелось, чтобы она закрывала дверь, — в округе было полно ворья.

— Это ты? — крикнула она. Мягкий английский акцент. Видение ее длинных блондинистых волос на подушке.

— Иди наверх, — говорит она, не дожидаясь ответа.

Он пошел наверх и заглянул в спальню. Она лежала на кровати в одних пляжных трусиках и слушала какой-то рок. Он ненавидел рок.

— От тебя кошмарно пахнет, — сказала она. — Почему бы тебе не снять эту вонючую одежду?

— Это не худший запах в этом доме, — ответил Дэйн.

— Подумаешь, косячок курнула, большое дело…

— Ты ведь знаешь, что я ненавижу наркотики. И эту чертову музыку заодно.

— Ты ведешь себя словно столетний дед

— Послушай, — сказал Дэйн, садясь на краешек кровати. Она моментально отодвинулась на другую сторону, в притворном отвращении сморщив носик. И его, как, впрочем, и всегда, потрясла ее вызывающая сексуальность и невероятная красота, страсть, которую она распространяла вокруг себя, и легкость, с которой она это делала.

— Послушай, я ведь стараюсь тебя понять. Почему бы тебе не постараться понять меня? Я не разрушаю свои душу и тело, и мне не нравится, когда ты это делаешь.

— Косяк, всего лишь косяк. Почему ты все время шумишь из-за всякой ерунды? Ведь это же, действительно, ерунда.

Она с отвращением отвернулась от него и потянулась к проигрывателю. Звук стал еще громче. Дэйн скатился с кровати и вошел в ванную, сбросив ги на пол. Взглянул на часы. Да, еще осталось время для принятия душа.

Он почувствовал, как она подходит к душу, откидывая пропотевшее ги с дороги, как ее руки ложатся на его тело, как ее зад начинает тереться о него. Трусики она сняла.

— Ты же знаешь, что воду вот-вот отключат. Это Гонконг, — сказал он. Не говоря ни слова, она перестала гладить его грудь, а сомкнула руки в его паху, и, несмотря на раздражение, Дэйн почувствовал, как напрягается. Когда он повернулся, она подняла одну ногу, открывая доступ в себя, обняла его ею. Он вошел. Начал двигаться, и она стала вторить ритму, и лицо ее стало изменяться: глаза закрылись, губы растянулись в широкой улыбке, а в горле зародился мягкий смешок, а за ним — рычание.

Затем она вымыла его, помылась сама, и как раз вовремя: прекратилась подача воды, чтобы возобновиться ближе к вечеру.

— Это было прекрасно, дорогой, — сказала она. — Разве тебе не нравится, что я к тебе так хорошо отношусь?

— Мне нужно полотенце.

— Хватит тебе ворчать. Сегодня я больше не буду курить. Обещаю.

Они легли в огромную постель — над ними медленно вертелся вентилятор. Скоро они купят кондиционер: она просто заболела им.

— Что там в городе? Я что-то не усекла. Снова забастовки, непорядки, то есть беспорядки? Гадовы коммуняки.

— Да, — ответил он. — Гадовы коммуняки.

— Ты собираешься снова идти в доджанг? А то могли бы прокатиться на пароме до Коулуна и пообедать. На Натан-Роуд открылся новый ресторан, итальянский. Или можешь отвезти меня на Полуостров.

Дэйн привстал на одном локте.

— Знаешь, я подумываю о том, чтобы на некоторое время отчалить. Мне предложили работу. Интересную, и я серьезно подумываю о том, чтобы согласиться. Не хотелось мне об этом сегодня, но…

— Какую еще работу? И насколько ты собираешься уехать?

— Пока еще точно неизвестно.

— А куда?

— Боюсь, что этого-то я тебе сказать и не могу. Просто попытайся меня понять. Ведь всего на неделю, может, немного дольше. Я пока и сам не очень точно знаю.

Она посмотрела на него с каменным выражением лица.

— И меня с собой ты, разумеется, взять не можешь.

— Не могу. Да тебе бы это и не понравилось. Через пару часов начала бы тосковать о Гонконге…

Она вылезла из постели, надела рубашку и, сев в кресло-качалку, стоящее в углу комнаты, уставилась на него.

— Каким же образом ты получил эту изумительную работенку?

— Мне предложил се один из моих учеников.

— Ясно. Какой-то грязный китайский выродок предлагает тебе работу, о которой ты мне не можешь сказать, и ты тут же срываешься, чтобы исчезнуть на долгие месяцы. А в твое отсутствие чем заняться мне?

— Это твоя личная вина. Я старался заинтересовать тебя огромным количеством вещей. Но тебе же было плевать на все. Так что можешь жить здесь — со мной, без меня, это безразлично — как заблагорассудится.

— Какой-то сраный китаеза, какой-то чертов сукин китайский сын — и ты уезжаешь! А чем ты будешь заниматься? Ты ведь ни хрена, кроме своего таэквондо, не знаешь. Ах да, совершенно позабыла об этих скучнейших университетских курсах. С ними-то как быть? А? Еще выпускной бал пропустишь.

— Ничего, догоню.

— Черт, — сказала она и опустила лицо в ладони. — Я знала, что когда-нибудь ты уйдешь. — И принялась плакать.

— Не поможет, — сказал Дэйн спокойно.

Она тут же вскинула голову.

— А ты, когда захочешь, можешь и матку вырвать…

— Ну, вот и договорились, — сказал Дэйн вставая. — Счастливая парочка. А ты хоть понимаешь, что со времени твоего переезда сюда у нас все время шла одна большая, не затухающая ни на секунду война? У меня есть предложение по работе, и я его принял. И, вместо того, чтобы попытаться понять… что это ты?

— Собираюсь закурить еще косячок, как ты офигитительно можешь видеть, и если тебе это не нравится, можешь офигитительно отвалить.

— Я помогу тебе собраться, — сказал Дэйн, натягивая брюки.

— Что? — спросила она обомлев.

— С меня довольно. Собирай манатки.

— Сука чертова. Ты…

Он протянул руку и зажал ей рот. Она попыталась его ударить, но почувствовала, что попала в захват. Она не видела, как он двигается, а когда взглянула ему в глаза, то увидела, что они потемнели, и вот тогда испугалась по-настоящему.

— У тебя есть счет в Ист-Эйш-Бэнк. Последний раз, когда я положил на него деньги, у тебя было около двенадцати тысяч гонконгских долларов — этого вполне достаточно, чтобы начать все сначала здесь или же добраться до родимого Лондона. Можешь выбирать. Я хочу, чтобы ты убралась отсюда как можно быстрее. Поняла?

Широко распахнув глаза, она кивнула.

Он отпустил ее, и она невольно отступила от него на шаг, потирая кисти рук. Потом посмотрела, как он натягивает рубашку и сандалии.

— Собери вещи. Одежду. И в особенности, эти хреновы пластинки. — Голос его был низок, но не злобен.

— Как ты можешь так вот…

Он резко поднялся, и она снова отступила назад.

— Я вернусь вечером. Чтобы духу твоего здесь не было.

Он оставил ее стоять, спустился по лестнице и вышел на улицу. Глубоко вздохнул — когда-то это должно было произойти. И время, пожалуй, было выбрано для этого наилучшее. Работа, на которую он согласился, была очень секретной и опасной. Поэтому всегда существовала возможность того, что он не вернется в Гонконг.

Дэйн прошел в офис своего поверенного на Каннаут-Роуд. Там он пробыл больше часа. Вернувшись в доджанг, он дал строгие указания своему помощнику — молодому злобному корейцу. Пока большинство гонконгцев пили коктейли, Дэйн наставлял консьержа — ама, как их здесь называли, — как следует убирать и содержать квартиру. В университете семестр закончился, так что проблем в этом отношении не было. Дэйн почувствовал себя полностью готовым.

Когда он вернулся домой, ее уже не было. Вся мебель оказалась исцарапанной, а обивка дивана — разодранной. Матрас на кровати был вспорот. Зеркало в ванной — разбито, а его проигрыватель — расколот. Как он мог так ошибаться в женщине?

Он позвонил в доджа н г и попросил своего помощника заменить мебель и прибраться. Его больше всего, однако, раздражало не это, а мощный марихуанный дух. Последним штрихом была тлеющая в пепельнице сигарета с травкой — джойнт.

Дэйн собрал вещи и, поймав такси, отправился к причалу, от которого отходил паром «Стар Фэрри». С парома огни пароходов в гавани выглядели настоящими звездами, и, оглянувшись на остров, он почувствовал привычную дрожь. Это было, действительно, адово местечко.

Затем он снова на такси добрался до аэропорта «Каи Так» и взял билет до Бангкока. Нож он положил в футляр с бритвенными принадлежностями и легко прошел таможню. Крошечная китаяночка в опрятной белой униформе проштамповала его паспорт, и Дэйн вошел в зал ожидания. Через полчаса он садился на самолет компании «Пан Америкэн».

Он сидел в первом классе и, потягивая американское шампанское, одобрительно посматривал на длинноногих американских стюардесс. Думал о девушке. Потеря. Жаль. О работе в доджанге. О мастере Киме и мастере Сонге. Интересно, а что бы Таводи подумал о его теперешней работе и понял бы ли его? Но тут же улыбнулся: старик был мастер на сюрпризы, и его практически ничто не могло шокировать. От Уайя-юнутци он хотел лишь одного — чтобы тот не терял своего достоинства. Остальное его не волновало.

Он откинулся в кресле и постарался заснуть. Через несколько часов он прибудет в Индокитай. Интересно, на что он похож? Через некоторое время сон отлетел, и Дэйн погрузился в медитацию. После нее он почувствовал себя много лучше и, освеженный, выпрямился, спросил чашку кофе и стал смотреть на солнце, окрашивающее облака в безумные цвета, собиравшиеся над Южно-Китайским морем.

Бернье сидел в холле гостиницы «Отель Азье» и с удовлетворением думал о перспективах на будущее. Ситуация во Вьентьяне не могла бы быть в большем развале, что было ему как раз-таки на руку. Бернье поднял бокал первоклассного божоле, отмечая цвет, букет и вкус вина. Огляделся по сторонам: ну есть ли на свете человек более удачливый?

Где-то там, сидя по кустам, хлопотливые маленькие коммунистки строили свои планы. Суфанувонг отличался поразительной активностью; заговоры следовали один за другим, величайшие решения претворялись в жизнь. Здесь же тоже действовали прависты и нейтралисты. Далеко-далеко американское ЦРУ со своей авиакомпанией «Эйр Америка» посылало сюда черные, без опознавательных знаков самолеты и вертолеты. А где-то рядом, в яростно-переплетенных джунглях Лаоса, в хайленде, оккупированном полудикими племенами, мео покупали людей. И это, Бернье это было известно, — все из-за торговли опиумом — все эти семейные разборки, вендетты и прочее.

Скрестив ноги, он подлил вина в бокал и, откинувшись на спинку стула, стал размышлять обо всех этих сложностях, суливших ему дальнейшие прибыли. Трудные времена требовали решительных действий. Неуверенность правительств в завтрашнем дне говорила о том, что человек вполне мог безбоязненно перебегать со стороны на сторону, в особенности если человек был достаточно осторожен.

Бернье, живший в Лаосе дольше, чем кто-либо из его знакомых, поместил свой штаб в холле этой гостиницы. Люди приходили и уходили — летчики, корреспонденты, торговцы опиумом, случайные молодые и накачанные наркотиками до одурения экспатрианты. Но сам Бернье оставался, проводя свой бизнес с галльской небрежностью. Ему нравилась каждая его секунда. Торгуясь и договариваясь с фанатиками, с владельцами информации, предавая и обманывая всякого, кто имел глупость показать свои уязвимые места, и зарабатывая достаточно того, что называлось здесь кипом, чтобы ощущать себя покойно, Бернье был своего рода учрежденном, которому никто не доверял и в котором все нуждались. Небольшого росточка образованный человек с вьющимися черными волосами и аурой безразличия, которая поначалу страшно раздражала, а затем затягивала ничего не подозревающего человека в свои хитрые тенета. Бернье отнюдь не был актером, играющим какую-то роль: пресыщенная манерность речи была отнюдь не внешней, а присущей натуре этого человека, потому что в сердце Бернье лежала глубоко спрятанная страсть ко всякого рода интригам и заговорам, и в этом деле он был непревзойденным мастером.

И сейчас, в любой момент, составляющие его нового плана могли появиться в дверях, выйдя из ослепительного полуденного солнца. Этих частей будет четыре — четверо людей, нанятых его друзьями для выполнения труднейшего и опаснейшего задания.

Бернье знал с точностью до части секунды, когда все они прибыли в Нонг Хай, находящийся на другом берегу реки Меконг в Северо Восточном Таиланде. Сейчас они должны уже переправиться через реку и направиться сюда. Их везут сюда в крошечном такси, и они, видимо, проклинают жару и неудобства и не доверяют друг другу.

— Мсье Бернье, — негромко позвал его бармен.

Он оторвал взгляд от стакана и увидел их. Встал.

Четверо мужчин заполнили пространство большого холла. Он был знаком с ними по предоставленным досье. Ему хотелось узнать, который из них наиболее опасен.

— Джентльмены, — сказал он. — Же зуи Бернье.

Все четверо подошли к его столику, и он улыбнулся всем по очереди и стал представлять их по-английски.

— Американец Джон Дэйн. Два моих английских друга — Ян Клэйборн и Джон Хэнсли. А, и мой соотечественник — Габриэль Ланже. — Вся четверка неловко расселась, разглядывая Бернье.

— Куэль вин пренен сез мсье? — спросил бармен.

— Воду, — ответил Дэйн.

Бернье развернулся в его сторону.

— Буле ву дэ'ль эе минераль?

— Эвьян вполне сойдет.

— Очень приятно услышать от вас понимание французского, мой друг, — сказал Бернье.

— На самом деле, всего лишь несколько фраз.

Клэйборн откинулся на спинку плетеного кресла и сказал:

— Юн бютелль де Сен-Жюльен.

Бернье улыбнулся: они уже начали борьбу, своего рода соревнование.

— Расскажите о себе, — попросил он, чтобы заполнить паузу.

Клэйборн вызвался говорить первым.

— Вы ведь читали наши досье, иначе бы мы здесь не сидели.

Бернье ловко отразил атаку, заметив:

— Но я плачу за то, чтобы узнать несколько больше.

Клэйборн положил ногу на ногу и свел вместе пальцы рук.

— Ян Клэйборн, бывший военный британской армии. Парашютно-десантная подготовка. Диверсионная школа. Работал в Африке, рано пошел на повышение. Получил чин капитана, был откомандирован в часть Африканских Разведчиков. Дважды ранен. Способности к языкам. — Бернье смотрел, как он говорил, этот высокий, светловолосый англичанин из среднего сословия, имевший криминальное досье, о котором не упомянул. Когда Клэйборн закончил, Бернье перевел взгляд на Хэнсли — приземистого, загорелого крепыша с акцентом, в точности повторяющим акцент Клэйборна. У Бернье даже мелькнуло предположение, что они вместе пошли воевать.

— Джон Хэнсли, бывший британский военный Экс-спецдиверсионной школы. Служил сапером на Ближнем Востоке. Вожу танк. Обучал арабов тактике ведения боя, пока нас всех не вышвырнули оттуда коленом под зад. Работал телохранителем у нескольких шейхов.

Подошел бармен, поставил напитки и отошел. Несколько секунд все были заняты питьем и вздохами, а затем Бернье повернулся к французу.

— Габриель Ланже, бывший взводный Французских вооруженных сил. Вьетнам. В Азии, мсье, нахожусь очень долго. Манго предпочитаю дыням, а одну-единственную азиатку — компании европейских шлюх. Бегло говорю на нескольких горных диалектах и вьетнамском. Как и на английском.

Все повернулись к Дэйну.

— Джон Дэйн, — сказал тот. — Бывший морпех.

В последовавшем за этим молчании Дэйн отпил свой эвьян и откинулся на спинку, ожидая так и не последовавшего вызова с чьей-нибудь стороны. Вместо этого, Бернье потер пальцы перед лицом и слегка улыбнулся.

— Прошу за мной, — наконец сказал он. Пода» знак бармену, он встал и пошел прочь из отеля — остальные последовали за ним.

Очутившись на ослепительном солнце, Дэйн прищурился и оглядел улицу. Вьентьян находился в разгаре строительного бума. Везде сновали строительные рабочие, высились бамбуковые леса. Дэйн перекинул свой маленький чемоданчик в левую руку и отправился следом за остальными.

Бернье привел их в комнатку на боковой улочке возле гостиницы. Когда они входили, из тени возле дома вышла молодая женщина. Бернье жестом отослал ее, сказав что-то хриплым, грубым голосом. Проходя мимо, Дэйн увидел, что она молода и довольно привлекательна, но шла тяжелой походкой рисоводши.

В квартире Дэйну пришлось несколько раз моргнуть, прежде чем он привык к полумраку. Бернье, казалось, подобных затруднений не испытывал, так как сразу же прошел в угол комнаты и отпер комод. Из него он достал карту и отнес ее на маленький, стоящий посередине комнаты стол. Четверо мужчин сгрудились возле него.

Бернье развернул карту на столе. Французская, видимо, из саперного батальона. Дэйн увидел, что сфокусирована она была на небольшом участке земли возле китайской границы — гористый, судя по контурам карты, сектор. Бернье разгладил морщинки на бумаге.

— Начнем, мсье. Вы должны будете отвезти определенное количество людей вот в этот участок (он постучал пальцем по карте) и выкрасть — для меня — высокопоставленного коммунистического политикана и военного из Китая, который частенько посещает эти места.

Никто не проронил ни слова. Бернье удивленно поднял брови.

— Это что, настолько просто?

— Хотелось бы узнать чуточку больше, — проговорил Клэйборн.

— Вы отправитесь туда ночью на грузовике, в котором спрятано подготовленное мною оружие. В пригороде Луанг Прабанг пересядете на другую машину, а заодно встретите тех людей, которых возьмете с собой на задание.

— Сколько людей? спросил Дэйн.

— Дюжина. Вам, разумеется, придется пользоваться внезапностью, а не превосходящими силами.

— Судя по всему, он нужен вам живым, — заметил Хэнсли.

— Обязательно. Это, пожалуй, наиглавнейшая задача. Таковы условия. Можете жертвовать всем, чем понадобится, но генерала следует доставить невредимым.

— Генерала? — переспросил Дэйн.

— Генерала Лам Куай-сина. Он командует военными силами, находящимися по ту сторону границы, но частенько бывает в Лаосе.

— А зачем? — спросил Дэйн.

Бернье ухмыльнулся.

— Он является живым примером того, что коммунизм — неживая формация. Наш генерал Лам вовлечен в исконное капиталистическое предприятие. Он суетливо выпрашивает оружие и продовольствие в больших количествах для спецподразделений, которые существуют только на бумаге. Так вот все это он переправляет в Лаос и там продает,

— Есть сотни дополнительных вопросов, — сказал Клэйборн. — Хотелось бы знать: это наш последний брифинг, или только предварительное ознакомление с материалом?

— Возьмите номера в отеле и немного поспите. После обеда возвращайтесь сюда, и я доскажу вам остальное. К полуночи вы должны выехать на задание.

— А как насчет оплаты? — спросил Хэнсли.

— Половина — сегодня вечером, половина — после того, как приведете сюда генерала.

— А что вы намереваетесь с ним делать? — спросил Дэйн.

— Продать, — Бернье снова ухмыльнулся. — Американцам.

Ночь принесла с собой тьму, но жара так и не спала. В свете фар дряхлого грузовика гибли в последнем, разрывающем тельца на части усилии, тысячи насекомых. Дэйн слышал в ночи звуки, которые не смог бы идентифицировать. В грузовике он чувствовал себя неуютно и уязвимо.

Вместо того, чтобы днем — по примеру остальных — спать, он пошел бродить по улицам Вьентьяна, чтобы почувствовать, как растет в нем стремление поближе узнать этот древний, варварский, великолепный, убийственный, пышный, мифический и мистический Восток.

Пробродив несколько часов, он покачал головой и вернулся в гостиницу, чтобы упаковать вещи. На это у него ушло десять минут.

А теперь в черноте ночи, когда он не мог даже различить, где заканчивается линия леса и начинается небо, он ехал по некоему подобию дороги, втиснутый в кабину грузовика вместе с Ланже и безмолвным лаосским водителем. Англичане сидели во втором грузовике. Какое-то время ехали молча: француз вроде бы дремал. Дэйн вспоминал брифинг Бернье — основательный и профессионально-подготовленный. Где, куда, что — все в таком духе. Француз предложил им выбрать из довольно обширного арсенала оружие, и Дэйн взял себе то, в чем был уверен, что знает лучше всего, — карабин с. «банановой» обоймой и стандартный армейский пистолет сорок пятого калибра. Это были отнюдь не самые экзотические варианты оружия, зато на них можно было положиться.

Внезапно до Дэйна дошло, что во всем остальном ни на что больше полагаться было нельзя — только на слово Бернье. Дэйн размышлял об этом и об операции в целом несколько миль. Грузовик тряхануло, но это ничуть не обеспокоило ни лаосца, ни Ланже, спокойно засыпавшего после каждого такого взлета. Дэйн ткнул его локтем в бок.

— Ланже, я хочу с тобой поговорить,

— Ага, — произнес француз сонно, — значит, у тебя все-таки есть язык.

— Кое-что в этом деле мне совсем не по вкусу.

— Так что же? Хочешь свалить ближайшим рейсом домой?

— Нет. Хочу узнать, что известно тебе о политической ситуации в том районе, куда мы едем. Не подробно, а так — поверхностный взгляд.

— А в чем дело? — встрепенулся Ланже, роясь в вещмешке в поисках выпивки.

— Есть основания. Так что можешь рассказать?

Ланже отхлебнул из фляги, и Дэйн почуял запах

коньяка. Француз предложил выпить Дэйну, но тот отказался.

— Лаос, — начал Ланже. — Лаос. Страна слонов. И заговорщиков. Можно поначалу решить, что со всеми этими фермерами, опиумом, красивыми шлюшками, празднествами люди там не придают значения политике. Так вот там живет три миллиона человек, в головах у которых роятся четыре миллиона идей. Большинство из них — будд^исты и крайне религиозны. И очень вежливы. Вежливый народ. Но их постоянно сотрясают политические распри, и вот тогда они становятся несговорчивыми.

— Ты не был там раньше? Нет? Так вот, большая часть страны просто непроходима. Чертовы дороги просто кошмарны — это ты и сам видишь. Железных дорог — нет. Аэропорты открываются и закрываются, когда какой-нибудь авиалинии удается туда пробиться. Высоко в горах живут м е о — они ненавидят, когда их так называют, но этим словом все объяснено. Им нравится, когда их называют племенными именами. Гордые…

Как это видно по карте, Лаос — возвышенность в самом центре Индокитайского полуострова. И если вы хотите его завоевать, то следует крепко держаться на ногах в горных условиях, н'эст-э па?

— Вот так вот, друг мой. Всем нужен Лаос. Вьет Мин, вьетнамские коммунисты, находятся в непрерывном контакте с коммунистами Лаоса — Патет Лао. Говорят, что связи эти чрезвычайно крепки. Ключевой фигурой в политике является законный принц Суфа-нувонг — очень прокоммунистически настроенный товарищ. Так же, как менее известный, но тоже достаточно мощный политик Кейсон, который исполнял роль молодого смутьяна под руководством старикашки Хо Ши Мина. Говорят, что люди Хо сейчас поставляют оружие для Кейсона. А это крайне скверно для другого принца, братца Суфанувонга, Суваана Фоума. Этот нейтрал хочет, чтобы из Лаоса убрались все к чертовой матери и хочет вернуть страну в русло древних обычаев и стиля жизни. Правда, сам он получил образование во Франции… где, видимо, и поднабрался дурацких идей.

Дэйн долго смотрел на бегущую впереди неровную дорогу.

— А что Кейсон делает с поставляемым ему оружием?

— Выжидает. — Ланже еще разок приложился к фляжке. — Выжидает. Его время обязательно наступит. Когда-нибудь он будет управлять своей страной, хотя этого момента, быть может, придется достаточно долго дожидаться.

— По твоим словам можно предположить, что ты с ним знаком…

— Точно. И он очень сильный и опасный человек.

— А роль китайцев в этом деле? — спросил Дэйн, раздраженный чем-то, что пока был не в силах определить.

— А вот тут я начинаю теряться в догадках. По словам Бернье, выходит, будто бы это простая операция по похищению, вроде контрабанды, которой живут в этих местах многие. Но тогда этот генерал кому-то позарез нужен. Не думаю, что захватить его будет очень сложно, но вот доставить обратно — проблема.

Дэйн понял, о чем говорил Ланже: самая трудная часть плана — возвращение на базу тем же путем, каким они шли к цели. Потому что отряд уже знает, где они побывали и куда отправляются обратно.

— Благодарю, Ланже, я подумаю.

Француз улыбнулся и вновь опустил голову, Дэйн же погрузился в полубессознательный транс, в котором старался приноровиться к толчкам и Подбрасываниям.

Ближе к утру они укрыли грузовики под покровом леса и закрыли их ветвями, но перед этим Дэйн внимательно осмотрел близлежащую местность. Рядом не было никаких признаков жилья или, хотя бы, тропинок или дорог. Водители просто-напросто свернули в лес, под покров гигантских деревьев и навеса из лиан. Дэйн был уверен в том, что с воздуха их заметить невозможно.

Англичане держались обособленно. Дэйн выпил чашку чая, заваренного одним из лаосских шоферов, пока остальные солдаты повалились в траву и заснули. Он заметил, что часовых никто не выставил — может быть, эта мера была и необязательной, но все-таки уж больно беспечным было отношение…

День казался бесконечным. Почти все время Дэйн проспал, затем съел кусок жилистого цыпленка с рисом, а ближе к вечеру принялся чистить оружие. Клэйборн с Хэнсли тоже спали почти весь день, затем пили чай и разговаривали между собой. Ланже, который, казалось, мог спать сколько угодно и в каком угодно положении, весь день провел посапывая на боку.

Наконец Клэйборн поднялся, взглянул на циферблат часов и оглядел команду. А ведь он нервничает, подумал Дэйн. Он наблюдал за тем, как англичанин в сопровождении Хэнсли подходит к нему.

— Итак, — сказал Клэйборн, — кажется, пора собрать военный совет. Планируемая тактика и все такое прочее.

Дэйн, смотря на него, кивнул. Хэнсли разбудил Ланже, и они вчетвером уселись в кружок на корточки. «Заседание» вел Клэйнборн, потому что просто взял с земли палочку и принялся чертить в грязи.

— Бернье сказал, что генерал будет находиться вот здесь, в хижине, а машина его будет стоять, следовательно, тут, поэтому, я считаю, что мы должны сразу же с половиной наших солдат окружить дом, а оставшиеся займут позиции невдалеке, на тот случай, если у старины Лама будет с собой подкрепление. Есть возражения?

— Есть, — тихо сказал Дэйн. — Первым делом, следует вывести из строя автомобиль и шофера. Если мы его упустим в том месте, то домой ему придется добираться пешком, и, таким образом, у нас будет возможность подстеречь его в другом месте.

Клэйборн холодно взглянул на американца.

— Мы его не упустим.

— Это ты так думаешь, Клэйборн. Поэтому ты окружишь хижину, а я займусь машиной и водителем, — произнес Дэйн твердо. Клэйнборн — дурак, подумал он.

— Хорошо, — резко сказал англичанин. — Тогда — решено: мы окружаем хижину и берем генерала, по возможности, без стрельбы. Сажаем его во второй грузовик, который охраняю я, а солдаты едут сзади, в кузове. Первый грузовик показывает дорогу на тот случай, если напоремся напороться на засаду. Мы ведь не хотим, чтобы генерал пострадал, не правда ли?

Дэйн, ты можешь ехать позади, в машине генерала или в кузове второго грузовика. Нужно внимательно наблюдать за тылами при отступлении.

Дэйн кивнул. Но они не покатят за нами по дороге, потому что знают, что мы будем ожидать засаду. Они выберут обходную дорогу или тропу, чтобы опередить нас и напасть спереди. Поэтому опасность будет подстерегать нас спереди, а отнюдь не сзади.

Клэйборн, ты бы не забывал, что в этом поселении — судя по словам все того же Бернье — не одна, а несколько хижин, — вступил в разговор Ланже. — Не ошибемся, а? Ну, там, не ту хижинку окружим или еще чего?

— Мы его услышим, я в этом уверен, — сухо произнес Клэйборн.

Поговорили об оптимальном использовании лаосских солдат и решили, что Ланже станет отдавать им приказы, так как несколько лаосцев говорили по-французски. Одного из шоферов грузовиков выбрали в качестве связного и прикомандировали к группе Ланже. Начало операции произойдет после того, как Дэйн просигналит фарами генеральского автомобиля.

После этого Дэйн лег на спину и стал обдумывать предстоящую операцию. Должно очистить мозг и сосредоточиться на предстоящих событиях, вспомнить опыт, приобретенный в Корее, и все, что он сегодня услышал. Он не пользовался дезодорантом, как и одеколоном после бритья, со вчерашнего вечера — их можно учуять в джунглях с пятидесяти или даже ста ярдов. Не курил — курящих сразу же засекали по запаху, — и в одежде у него ничто не гремело и не стучало друг о дружку. Радиевый циферблат его часов имел прикрытие. Прежде, чем двинуться на позицию, он вычернит лицо. Все свои суставы перед началом операции надо размять, чтобы они не хрустнули в неподходящий момент. Оружие в полной боеготовности. Как и он сам. У него возникли серьезные опасения по поводу двоих англичан, а Ланже казался настолько пофигистом, что, видимо, был либо чересчур отчаянным, и храбрым, и опытным в подобного рода делах, либо глупым, не подозревающим, что его ждет впереди. Дэйн надеялся на то, что Ланже выживет этой ночью. Француз начинал ему нравиться.

С наступлением вечера ожили москиты, и Дэйн услышал какое-то шевеление в кустах. Наверное, свиньи — для людей слишком много шума. Провели последнее быстрое совещание, проверили подготовку лаосских солдат и снова загрузились в грузовики. Прежде чем сесть на свое место, Дэйн опустился на землю и погрузился в медитацию, подумав о доджангах, мастере Киме и — мимолетно — о Таводи. Затем потянулся, почувствовав себя посвежевшим и уверенным в своих силах. Кто-то зажег спичку и позвал его по имени, и Дэйн сел в грузовик. Двадцать изворотливых мильони проехали в полнейшем молчании, затем припарковали грузовики рядом с дорогой и построились в две колонны. Пошли по дороге: Дэйн чувствовал, как слегка убыстрился пульс, зная, что адреналин исправно поступает в кровь. Он шел так, как шел бы волк. И старался думать так же, как стал бы на его месте думать волк.

Колонны сошли с дороги в некоем выбранном Клэйборном месте. Дэйн понимал, что англичанин взял на себя командование группой только потому, что она позволила ему это сделать. Дэйн не имел ничего против командования над собой, только сомневался в компетентности Клэйборна. Но сейчас он охотился в стае и увидев, как Ланже отступил назад и указал ему налево, исчезнув затем в кустах, подождал секунду, а затем отправился следом. Для своих габаритов француз двигался по лесу очень тихо. За спиной Дэйн слышал, как лаосские солдаты, рассыпавшиеся поначалу полукругом, начали постепенно его сжимать.

Тут он увидел машину — старый французский «ситроен». Водитель сидел на капоте, покуривая сигаретку. Дэйн лежал, наблюдая за ним, рядом дышал Ланже. Через некоторое время он обнаружил группу хижин, в центре которой стояла хижина чуть больше остальных, в ее окошке горела свеча. Ему показалось, что он слышит голоса, и тогда Дэйн тронул Ланже за локоть и произнес:

— Давай подберемся ближе.

Они сомкнули круг, пробираясь ползком сквозь кустарник, ощущая под собой мягкую пахучую землю и прелые листья. Дэйн надеялся на то, что змей здесь нет. Его порадовала тишина, в которой они смогли подобраться ближе к хижинам.

Теперь он видел их более отчетливо, видел, что в некоторых горели свечи. Дэйн насчитал шесть домов и что-то типа сарая или бункера — видимо, склад боеприпасов. В лагере ничто не двигалось, но из нескольких хижин доносились голоса. Он ждал.

Водитель «ситроена» докурил сигарету и обошел свою машину. Распахнул дверцу и лег на спину на сиденье, головой рядом с рулем. Дэйн понимал, что теперь шофер попытается заснуть. Он повернулся к Ланже.

— Пошел к машине, — прошептал он. — Если что-то сорвется — сделай мою часть работы и помигай фарами.

— Сертенмент, — ответил француз.

Дэйн повернулся лицом к машине. Он пополз. И почти дополз до нее, когда вокруг все взорвалось.

Слева от него раздался оглушительный грохот, и земля под Дэйном содрогнулась. От этого он покатился вправо и полуприсел, стараясь не упустить из виду машину. Справа застрекотал автомат, и внезапно в лагере затопотало множество ног, и раздался отрывистый лай китайского пулемета — его звук он помнил с Кореи. Дэйн вновь распластался на земле, не стреляя и стараясь понять происходящее. Первой мыслью было то, что Клэйборн начал операцию, не дождавшись сигнала, но даже Клэйборн не мог быть настолько глупым.

Повсюду в лагере бегали какие-то люди — все это среди щелканья выстрелов и смертельного завывания рикошетирующих пуль. Дэйн бросился к автомобилю и выстрелил по шинам, в ветровое стекло и в мотор, заметив, что старый «ситроен» едва не развалился на части. Слева раздался еще один взрыв, и Дэйн решил, что, видимо, кто-то лупит по нему — то есть по источнику огня — и делает это из миномета. Присев, Дэйн метнулся к кустам вправо, все еще не понимая, что же вокруг происходит. А когда понял, почувствовал ползущий по спине холодок.

В самом центре лагеря появились солдаты со всем снаряжением, начавшие отстреливаться от нападавших лаосцев. Но за атакующими внезапно появилась цепочка военных. Он прекрасно слышал в глухом кустарнике стрекотание и отдельные выстрелы из автоматических винтовок. Впрочем, стрельба не велась на поражение. Тогда-то Дэйн и понял абсолютно точно, что это классический пример засады для того, чтобы взять всех нападавших в плен. Но зачем генералу пленники?

Сзади раздался шум, но Дэйн, не поворачиваясь, кинулся вправо и стал разворачиваться в полете. Когда поворот был довершен, он не глядя выстрелил в направлении шума и увидел удивленное выражение на лице солдата, который должен был взять его в плен. Человек упал навзничь, и его винтовка покатилась в сторону.

Дэйн понял, что надо попытаться проскользнуть назад, в лес, сквозь смыкающийся строй захватчиков. Но поняв, что не сможет добраться до кустарника, не будучи замеченным, побежал параллельно смыкающимся рядам, разыскивая хоть какой-нибудь просвет, щелочку. Понимая, что таким образом увеличивает возможность быть пойманным в перекрестный огонь, он все же продолжал бежать.

Дэйн чувствовал, как бухает его сердце, слышал вырывающееся изо рта дыхание, но при этом бежал, низко пригнувшись к земле, совершенно бесшумно, стараясь полностью использовать темноту, которая сама по себе являлась врагом. Стрельба, утихая слева, громыхала больше справа, и Дэйн подумал, что внешний круг солдат сейчас смыкается с внутренним.

Дэйн слегка отклонился влево и тут же налетел на кого-то в темноте. Вскочив на ноги, он пригнулся к земле и коротким выгнутым ударом послал карабин в воздух. Почувствовав, как оружие врезалось человеку в ноги, Дэйн понял, что тот тяжело свалился прямо перед ним. Продолжая свой удар, не прерывая дугу, Дэйн поставил точку, пригвоздив прикладом карабина голову человека к земле. Потом снова присел и огляделся. И почти сразу же побежал, используя хижину со свечой в качестве ориентира. Насколько он мог понять, ему удалось проделать почти полный полукруг и выйти к дальним хижинам, обогнув лагерь.

Дэйн снова побежал рядом с кустами, не останавливаясь ни на секунду. Внезапно впереди показалась группа людей, и он снова свернул к лагерю. То, что он увидел, заставило его замереть.

Если это не тень, не обман зрения в темноте, то практически возле самой большой хижины извивалась неглубокая канава, и, похоже, в ней никого не было. Во тьме за канавой поблескивали лучи света, а также с той стороны, где были расположены позиции китайцев, но в самой канаве — ни души. Дэйн прыгнул. Перехватив карабин правой рукой пополз.

Стрельба вновь усилилась, и вновь где-то разорвалась мина. Что-то в этой перестрелке Дэйну страшно не нравилось: потом он сообразил, что не видел ни одного убитого, и понял, что генерал отдал приказ взять как можно больше пленных.

Он полз по канаве, слушая пение пуль над головой, но больше не беспокоясь быть убитым: теперь важно было не попасться. В случае, если ему удастся пробраться в хижину и спрятаться где-нибудь в ней, там его, точно, никто искать не станет.

Дэйн вычислил, что находится где-то в середине канавы и решил взглянуть на циферблат. До рассвета оставалось немногим более часа. Опустив голову, он пополз дальше, радуясь тому, что земля такая мягкая.

А над ним все продолжалась и продолжалась перестрелка.

Дэйн добрался до места, с которого хорошо видел бесформенную мрачную глыбу во тьме. Это был угол хижины, и находился он всего лишь в десяти метрах от него. Дэйн выполз из канавы и по-прежнему ползком стал передвигаться дальше. Достигнув места, откуда он мог дотронуться до хижины, Дэйн приподнялся на руках и коленях и принялся оглядываться. Вот тогда-то кто-то кинулся ему на спину.

С хрюком Дэйн ткнулся в землю, почувствовав колени человека у себя на шее; зная, что противник попытается добраться до его горла или проткнет его ножом, Дэйн метнулся влево, прокатился вправо и почувствовал, как часовой немного перенес вес своего тела в сторону. Он знал, что китаец так и сделает, и, когда противник приподнялся, выкинул руку назад, ударил часового в пах. Очень сильно. Голова китайца мотнулась вниз, и Дэйн все той же рукой рубанул его в лицо. Он почувствовал, как нападавший скользнул вправо и упал, но тут же начал подниматься, очнувшись от удара так быстро, что это удивило Дэйна. Руки часового метнулись к горлу противника.

Дэйн вытащил из ножен подарок Таводи, и, когда человек навалился на него всей массой, вонзил клинок ему в грудь, и держал его там до тех пор, пока тот не забился в судорогах и не застыл окончательно. Дэйн вытащил нож из груди китайца, вытер лезвие ему о рубашку и сунул нож обратно в ножны. Несколько секунд он лежал, задыхаясь и хватая воздух ртом, затем повернулся и прополз несколько оставшихся футов до крытой соломой крыши хижины, свисавшей едва ли не до земли. Интересно, а слышал ли кто-нибудь борьбу, происходившую снаружи? Дэйн прислонился к стене хижины и вслушался. Изнутри не доносилось ни звука, да и в лагере перестрелка начала постепенно затухать. Следовало действовать очень быстро.

Под хижину залезать смысла не было — там, наверняка, будут тщательно проверять. Нужно было спрятаться где-то внутри и войти в дом, пока еще темно, — может быть, забраться куда-нибудь под крышу, на чердак. В конце концов, в таком случае у него будет возможность сбросить нападающих вниз и, пока они будут приходить в себя, скрыться в кустарнике возле леса.

Дэйн взглянул наверх и увидел бамбуковые шесты, поддерживающие соломенную крышу. Если забраться на них…

Он выпрямился и огляделся. Было все еще темно. Он повесил карабин за спину, пригнулся и прыгнул. Руки сомкнулись на бамбуковых плоскостях и, используя силу инерции, он закинул наверх ноги, в поисках опоры. Икры сомкнулись на шестах, Дэйн подтянулся и вскарабкался на крышу. Протиснувшись сквозь окошко, он очутился внутри хижины и понял, что теперь двигаться следует со всей возможной осторожностью.

Он вытянулся на бамбуковых балках и стал ждать. Ждать рассвета или, по крайней мере, рассеивания тьмы. Где-то внизу, под ним, ждали другие люди. За хижиной звуки выстрелов стали раздаваться все реже, неохотнее. Дэйн снова понадеялся на то, что здесь нет змей.

Через полчаса началось онемение мышц и частичные судороги. Он постарался как можно осторожнее размять руки и ноги, вытягивая их, чтобы в нужный момент не свалиться как бревно, а суметь воспользоваться моментом. И пока он осторожно менял положение тела, выстрелы прекратились.

Казалось, тишина никогда не прекратится. Дэйн ждал.

Под ним прошуршал поставленный в центр комнаты стул. Кто-то кашлянул. Чиркнула спичка, зажглась масляная лампа, и свет внезапно залил комнату. Дэйн отпрянул как можно дальше в солому, прекрасно понимая, что если кому-нибудь взбредет в голову идея посмотреть наверх, его тут же заметят. Палец сам лег на спусковой крючок карабина.

Свет выявил группу стоящих в комнате людей. Дэйн сразу же узнал генерала Лам Куай-сина — невысокого, щегольски одетого в новенькую полевую генеральскую форму военного. У китайца был умный и несколько снисходительный взгляд — и на это были все основания. За его спиной стояли выглядевшие по сравнению с ним крайне неопрятно солдаты — все лаосцы. Дэйн смотрел, как генерал вставил в мундштук сигарету и закурил. Он сказал что-то резкое на диалекте, которого Дэйн не знал, и люди сели вокруг стола. Стулья были низенькие. Дэйн стал взглядом искать оружие, но, похоже, в комнате его не было, хотя можно было предположить, что у генерала где-нибудь в кармане есть пистолет.

Едва вся группа расселась, как дверь рывком распахнулась, и в проеме показался встревоженный лаосский солдат. Он застыл и обратился к генералу, смурно глядя на генеральские ботинки. Голос китайца, оборвавшего донесение солдата, напоминал удар бича. Затем последовало какое-то распоряжение, и солдата как ветром сдуло. Через несколько секунд в комнату втолкнули Ланже, Клэйборна и Хэнсли. У всех были связаны руки.

Дэйн внимательно смотрел на них. Похоже, что Хэнсли был тяжело ранен — на правой стороне груди расплывалось огромное кровавое пятно. Ланже стоял совершенно спокойно, прислушиваясь, и выглядел более свежим, чем англичане. На лице его застыла скучающая мина. Дэйн разглядел под его левым глазом здоровенный синяк. Совершенно непострадавший Клэйборн старался сохранить брезгливое отношение к происходящему. Именно к нему и обратился генерал на отличном английском языке.

— Где американец? — спросил он тихо.

— Боюсь, что не смогу вам ответить. Наверное, где-нибудь в кустарнике, так я полагаю.

Ланже пошевелился.

— А откуда вам известно, что он американец?

Генерал подошел к французу и, встав перед ним, взглянул ему в лицо сквозь сигаретный дым.

— Габриэль Ланже, французские вооруженные силы, Вьетнам. В течение двух лет проживали в Хью, затем провели какое-то время в Да Нанге. В старинном ресторанчике «Ля Мэсонэтт» предпочитали заказывать лангустов, прежде чем вас перевели в Сайгон, а из него — еще дальше. В Дьен Бьен Фу вас не было — поправлялись после ранения. — Генерал улыбнулся. — А ранение было бесподобным, гонорея, кажется?

— Ах эта к о ш о н, Бернье, — с отвращением процедил Ланже.

— Что? — поразился Клэйборн. — Что ты сказал?

— Только Бернье знал о нас все подробности и мог сообщить их этим людям. Неужели, мсье, вы до сих пор этого не поняли? Нас предали.

— Но зачем? — У Клэйборна перехватило дыхание.

Генерал повернулся было к нему, чтобы ответить, но в это время Хэнсли повалился вперед на стол и сбил лампу. Комната погрузилась в полную темноту. Дэйн воспользовался этим, чтобы размять кисти рук и ноги. Затем снова лег неподвижно и стал ждать.

Лампа зажглась, и Дэйн увидел, что Хэнсли неподвижно лежит на полу. Один из лаосских солдат склонился над ним, затем поднял голову и что-то резко сказал. Генерал зло ответил. В свете масляной лампы Дэйн увидел, как лицо Хэнсли начало приобретать восковый оттенок смерти.

Ланже, который, видимо, соображал много быстрее, чем Клэйборн, повернулся к китайцу.

— Итак, нас теперь всего двое, мон женераль, — сказал он. — Намного хуже, чем четверо.

— Ты это о чем? — спросил Клэйборн.

Ланже покачал головой.

— Я слишком страдаю от жажды, чтобы говорить, — сказал он, качая головой, и на лице его застыла гримаса неизбывного отвращения.

Генерал рявкнул что-то, и лаосец принялся разрезать веревки, связывающие Ланже, а затем перешел к Клэйборну. Следующий приказ — и появился молодой солдатик с глиняной бутылью и стаканами. В то же самое время двое солдат подняли Хэнсли под мышки и вытащили из комнаты. Дэйн услышал, как они вышли из дома и завернули за угол, видимо, положив труп на деревянный помост, шедший по всему периметру хижины, и сев рядом с ним.

Теперь все сгрудились вокруг стола. Генерал разлил по стаканам какую-то янтарную жидкость, и все потихоньку пили. Клэйборн все еще не мог прийти в себя.

— Что же тут все-таки произошло? — спросил он тупо.

Генерал тихонько цедил выпивку. Он снял шляпу, и теперь Дэйн мог рассмотреть его получше. Для генерала он был очень молод, но выглядел очень самоуверенно.

— Видите ли, — начал он, словно учитель в младших классах, — Китайская Народная Республика старается поддержать революционную борьбу своих братьев в других странах. Например, мы поддерживаем Патет Дао — различными путями. Одним из них является распространение информации разного рода нужным народам.

— Пропаганда, — пояснил Ланже, растирая кисти и делая большой глоток.

— Пропаганда, — согласился генерал. — Внутренняя и внешняя. Через нашего общего друга Бернье мы выяснили, что могли бы определить местонахождение нескольких белых наемников. И теперь вы немножко поможете нам в нашей программе.

— Что же мы должны делать? — спросил Клэйборн угрюмо.

— Клэйборн, — устало проговорил Ланже, — нельзя же быть таким тупицей. Они используют нас для того, чтобы показать всему миру, что белых наемников рекрутируют, по-видимому, американцы, для того, чтобы они воевали — дайте-ка попробую сообразить, интересно, верно или неверно у меня это получится? — против законного стремления сражающегося народа Лаоса выкинуть из своей страны прислужников империализма. Ну, в общем, что-нибудь в этом роде.

— Совершенно верно, — улыбнулся генерал. — Вас сфотографируют в джунглях, когда вы будете вести отряды на битву со сражающимся народом Лаоса. Вас — могучих наемников с Запада. Неоколониализм во всей своей красе.

— Но ведь нас осталось всего двое, — запротестовал Клэйборн. — Ведь этого будет недостаточно.

— То, что ваш приятель мертв, вовсе не означает того, что его невозможно сфотографировать: просто он убит доблестным народом лао во время попытки его порабощения. — Генерал отпил еще глоток. — Это сработает, можете не сомневаться.

Дэйн почувствовал, что может видеть намного луч-

ше. Через несколько секунд выглянет жестокое солнце Юго-Восточной Азии, а за ним следом — одуряющая жара.

— Да, — повторил генерал. — Я думаю, что все пойдет как по маслу.

Ланже широко ухмыльнулся.

— Может быть, да, — сказал он, — а, может, и нет.

И внезапно он откинул стол в сторону и нырнул за винтовкой ближайшего к нему охранника.

Комната взорвалась выстрелами, Ланже въехал лаосцу в живот и принялся выкручивать из его рук оружие — они оба тяжело рухнули на пол. Из какого-то потайного кармана генерал Лам вытащил пистолет. Клэйборн кинулся к дверям и столкнулся с двумя вбегающими в комнату охранниками.

Дэйн свалился с потолка, взяв карабин наизготовку. Лам единожды выстрелил в катающихся по полу Ланже и лаосца. Дэйн подскочил к китайцу сзади и ткнул дулом карабину ему в шею.

— Скажите, чтобы все немного успокоились, генерал, — произнес он тихо.

Генерал даже не попытался обернуться. Он рявкнул что-то, и в комнате тут же стало совершенно тихо. Дэйн увидел, как Ланже встает с винтовкой в руке и ухмылкой на лице. Клэйборн тоже поднялся с пола и, казалось, хотел что-то сказать…

— Ни звука, — сказал Дэйн. — Я хочу, чтобы здесь было абсолютно тихо, иначе начну стрелять. Тебя, Клэйборн, это тоже касается. Просто заткнись и слушай.

В последующей тишине генерал Лам медленно — с руками поднятыми вверх — повернулся. Он остановился, дружески ухмыляясь, явно ничем не напуганный, но Дэйн видел, как медленно-медленно краска начинает заливать его шею.

— Прошу прощения за то, что все вам испортил, генерал, но, полагаю, мы придумаем для ваших съемок совсем другой сценарий.

Генерал смотрел ему прямо в глаза.

— Американец, как я полагаю.

— Прикажите всем сесть на пол. Мне нужно, чтобы руки охраны лежали так, чтобы я мог их видеть. Если где-нибудь кто-нибудь хоть немножечко пошевелится — вас я пристрелю первым. Клэйборн, собери все оружие, какое сможешь найти. Обыщи охрану. Поставь оружие в дальнем конце комнаты. Да побыстрее, черт бы тебя подрал!

Дэйн повернулся к Ланже.

— Габриэль, сядь у двери и наблюдай за улицей. Если кто-нибудь захочет войти, впусти, а затем разоружи. Но главное — тишина.

— Уи, мон ами, — сказал Ланже. — Я знал, что с нами все будет в порядке, когда увидел тебя распластавшимся на балках под потолком, словно огромную летучую мышь. — Ухмылка разъехалась еще больше.

— Генерал, вы сядьте, — пригласил Дэйн. — И давайте-ка поговорим. Каким образом вы поддерживали связь? Почему нужна была именно наша группа?

Генерал медленно сел в одно из немногих оставшихся стоять кресел. Дэйн стоял над ним, направив дуло карабина прямо в грудь.

— Бернье должен был «сдавать» нам наемников для целей пропагандистских, — произнес генерал Лам. — Это вы уже знаете. Тот факт, что все вы люди разных национальностей, был бы использован позже, чтобы передать об этом по радио на вашем родном языке. Свои дни вы бы окончили в китайской тюрьме, служа примером западной неискренности и хитрости. Что бы вы еще хотели узнать, Джон Дэйн? Почему и каким образом Бернье выбрал вас четверых, я не в курсе — меня волновала лишь «доставка». Раньше он нам много и качественно помогал — по-всякому.

У Дэйна на губах заиграла тонкая улыбка.

— Бернье совсем скоро сдаст все свои дела — как и вы, генерал.

— Не думаю, — произнес китаец спокойно. — Если вы убьете меня здесь — на мое место попросту пришлют другого. Если же захотите переправить меня по каким-то своим соображениям во Вьентьян… это будет трудная поездка. Кто-то не вернется, кто-то не доедет. Что же касается Бернье — это человек одноразового применения, и, следовательно, легко заменим.

Ланже подошел к Дэйну и стал что-то нашептывать ему на ухо. Американец слушал, кивая. В какой-то момент его лицо осветила широкая улыбка.

— Габриэль, — сказал он, — поставь стол на место и налей всем выпить. Нужно в правильной атмосфере обсуждать с генералом подобные темы. Он ведь, в конце концов, высокопоставленный военный чин.

Через несколько секунд Дэйн уже сидел за столом напротив генерала Лама. Генерал не глуп.

— Генерал, есть предложение, — сказал Дэйн.

— Я не сомневался, что оно появится, — ответил китаец не отрывая взгляда от лица американца.

Вы, похоже, очень находчивый человек.

— Как я уже сказал, Бернье выходит из бизнеса, — продолжил Дэйн. — Новым человеком во Вьентьяне станет Габриэль Ланже. С настоящего момента вы будете вести дела с ним. Но… существуют границы, которые мы не намерены переступать. Если вы захотите погладить нас — говоря пословицей — против шерсти, можете сразу же забыть о нашем существовании. Если же у нас будут общие интересы в определенных зонах и достаточно большие деньги, мы вполне сможем работать в будущем. Нашим жестом доброй воли станет то, что вы сможете выйти отсюда живым.

Генерал Лам улыбнулся.

— Король умер — да здравствует король!

— Совершенна верно, — ответил Дэйн.

— А вы еще обвиняете нас, бедных азиатов в вероломстве.

— Конечно… но мы зато быстро учимся.

— Что вы намерены делать сейчас?

— Вернемся во Вьентьян и постараемся убедить Бернье, что Франция много полезнее для его здоровья, чем Индокитай. Ланже получит его связи, займет его роль в обществе и тому подобное. С Габриэлем можете связываться точно так же, как и с Бернье. Мы с удовольствием поработаем за ваши деньги. — Дэйн ухмыльнулся.

Генерал Лам посмотрел в свой стакан.

— Вы странный человек, Джон Дэйн. Каким образом вы примиритесь с тем, чтобы работать на Китайскую Народную Республику? Разве мы с вами не заклятые враги?

— Не знаю, генерал. Может быть, и так. Но я устанавливаю собственные правила, и всегда все зависит от ситуации. Я ненавижу и в Америке то же, что и в Китае, и вообще где бы то ни было.

— Что именно? — упорствовал генерал, не отрывая взгляда от лица Дэйна.

— Все, что хоть как-то ограничивает мою личную свободу. Бюрократию. Глотание все время свежего, подсыпаемого вам под нос дерьма. Нечестность. Могу сказать вам прямо: я воевал с вами, сволочами, в Корее, но и на моей стороне было немало сволочей. Поглядите-ка, например, на нашего Клэйборна. Он сейчас готов наложить полные штаны. Но ему нравится показывать, что он на самом деле страшно крутой.

— Я ска…, — начал было говорить англичанин, но Ланже скупо бросил:

— Заткнись, — и он заткнулся.

— Так что, договорились? — спросил Дэйн генерала.

Лам откинулся в плетеном кресле и удивленно смотрел на своего противника.

— А разве у меня есть выбор? Неужели вы думаете, что, перебравшись через границу, я осмелюсь сказать, что все провалил? Или, может быть, у меня будет возможность заключить другую сделку и набрать лучших партнеров? — Он расхохотался. — Когда, Джон Дэйн, вы свалились сегодня с потолка, вы свалились в совершенно новую жизнь.

— Похоже, что именно так оно и есть, не правда ли? — сказал Дэйн довольно.

Весь день они шагали по дороге, усеянной большими зелено-серыми плодами и назойливыми клубами темных и злобных мух. Мухи поднимались с гниющих фруктов, нападали на проходящую мимо колонну и возвращались к трапезе, когда люди проходили мимо. По всей длине колонны слышались раздающиеся проклятия и хлопанье по укушенным местам.

Дэйн взглянул на колонну, радуясь тому, что солдаты двигаются в нормальном порядке, радуясь вчерашнему дню, когда они все прошли испытание кровью и стали настоящим подразделением.

Фланговые были высланы, и первый шагал очень осторожно, но отнюдь не медленно, выбирая среднее между скоростью и настороженностью. Где-то в середине шагал связист Крецмер, несущий на спине ПРС- 10 с отстреленной половиной антенны. Да, вчерашний бой был действительно тяжелым. Немец был, пожалуй, самым старшим в колонне, но держался с завидным упорством.

Шагая, Дэйн внимательно оглядывал дорогу прямо перед собой и на флангах, но был настолько спокоен за свою безопасность, что позволил фантазиям унести его во вчерашнюю схватку.

К концу дня они заняли позиции возле бандитского лагеря, двигаясь с большой осторожностью, так как были упреждены о том, что бандиты захватили заложников. Подобные донесения поступали — практически всегда, не подтверждаясь — постоянно. Тайцы всегда думали, что наемники не пойдут в буш, если не будет надежды на спасение заложников, которые их отблагодарят, или на обнаружение сумок с золотом и нефритом, или на захват высокопоставленных заложников, за которых можно получить выкуп. Наверное, происходило это оттого, что самим тайцам иные мотивы бы и в голову не пришли. Но в любом случае, думал Дэйн, если какие-нибудь заложники и были, то к данному моменту они мертвы, потому что его подразделение напирало на бандитов довольно сильно. А затем бандиты совершили фатальную ошибку, остановившись отдохнуть, и Дэйн выслал вперед, на другую сторону их лагеря, блокирующую группу, а остальных разместил на небольшом возвышении, дававшем им преимущество. Дэйн надеялся на то, что его заместитель, находящийся с другой стороны лагеря, хорошо проявит себя в тяжелой боевой ситуации, но у него самого пока не было никакого опыта во взятии укрепленных лагерей. Он думал, что предводитель бандитов через какое-то время запаникует и оставит свои позиции. Если это произойдет, думал Дэйн, я смогу спасти несколько дополнительных жизней. Поэтому он рассредоточил колонну, приказал всем залечь и ждать.

— Герр капитан, — тихо позвал Крецмер. — Сержант Лодер докладывает, что на месте очень спокойно. Говорит, что собирается передвинуть блокирующие силы ближе к лагерю.

— Прикажите ему держаться на прежней позиции.

Через какое-то время перед ним внезапно открылся заградительный огонь и в буше прямо перед ним началось движение.

— Огонь! — закричал Дэйн и принялся стрелять.

Они побежали, стреляя, и первые ряды скосило огнем, но на их место тут же встали другие. За спиной

Дэйн увидел дымок от выстрела миномета, а затем услышал длинный перекрывший стрельбу скрежет. По обеим сторонам рвались гранаты, а затем автоматы с обоих флангов открыли сплошное поле огня, и Дэйн услышал крики боли и молотобойное уханье винтовок.

Послышался грохот, сдавленное проклятие, и, повернувшись, Дэйн увидел, как Крецмер уставился на обрубленную выстрелом пополам антенну. В десяти футах от него лежал мертвый бандит. Обернувшись, Дэйн увидел, что атака бандитов подавлена огнем наступающих, и тайцы в панике бегут обратно к лагерю, Дэйн решил, что теперь они постараются просочиться сквозь окружение, сознавая, что их осталось совсем немного и теперь они не смогут защищать лагерь. Пойдя по следам бандитов, их можно будет легко отыскать, почему ему и не хотелось, чтобы блокирующий отряд Лодера близко подходил к лагерю.

— Прекратить огонь! — приказал он.

Но как только огонь прекратился здесь, он тут же открылся с другой стороны лагеря. Бандиты столкнулись с группой Лодера. Дэйн послал два небольших патруля налево и направо, чтобы отыскать каких-нибудь отставших солдат и взять пленных. Затем рассредоточил колонну и стрелковыми цепями повел ее к лагерю. Они окружили и уничтожили оставшихся бандитов — только патрули захватили пленных.

После наступления темноты отряд расположился на месте бандитского лагеря. Дэйн расставил часовых и распорядился, чтобы пленных допросили, подозревая, что правды из них вытянуть не удастся, или удастся, но очень мало. Их командиры никогда не объясняли им, что и зачем они делают, полагая, что бандиты должны воевать за деньги и наркотики и умирать, когда потребуется, — дешевое пушечное мясо, люди одноразового применения.

Поздним вечером Дэйн послал за Лодером.

Сержант появился перед ним совершенно внезапно — огромный и, как обычно, вооруженный до зубов. Лодер был огромен; лицо его казалось вырубленным из камня и начисто лишенным всякого выражения, глаза — невероятно глубокими и холодными. От него веяло жестокостью, которую он и не пытался «припудрить» или как-нибудь иначе скрыть.

— Я разжаловал вас в чин капрала, — сказал Дэйн, глядя Лодеру в глаза. — Двигать блокировочный отряд было глупо и могло стоить нам немалых жизней. Конечно, всякий может совершить ошибку, но вы достаточно опытны, чтобы понимать, что для нас означают потери.

— Потери — часть войны, — с сильным акцентом и не пытаясь скрыть своего высокомерия и наглости, заявил Лодер. — Если вы не готовы умереть, то незачем было сюда являться. — Лодер имел- в виду именно Дэйна, и тот это знал.

— Если вы станете причиной ненужной смерти любого солдата в этом подразделении, я научу вас избегать лишних потерь. Просто самолично пристрелю. — Дэйн увидел, как взгляд Лодера сдвинулся на миллиметр, затем глаза его остановились, глядя ему в зрачки. Немец неприятно скупо улыбнулся.

— Тогда вам лучше следить за тем, что у вас за спиной.

— Не пытайтесь запугать старшего по званию офицера.

— Прошу прощения, — сказал Лодер усмехаясь.

— Свободны.

Лодер, не оглядываясь, ушел, но, Дэйну была отлично знакома репутация этого человека. Он понял, что следует быть настороже, и этой ночью спал беспокойно.

И сейчас, на следующий день после сражения, они шагали на место встречи с другим отрядом, который собирался сделать налет в бандитскую страну. Дэйн взглянул на часы: они прибудут много раньше назначенного срока, поэтому можно было рискнуть и пустить людей помедленнее для того, чтобы они были посвежее на тот случай, если понадобится сразу идти в бой. Он остановил колонну, выставил часовых и приказал два часа отдыхать — костров не разжигать, с места не удаляться. Сев прислонившись к дереву, Дэйн понадеялся на то, что здесь нет муравьев, положил рядом планшет, снял берет и заткнул его за пояс. Вынув «люгер» из кобуры, он снял его с предохранителя и положил рядом. Устроившись у дерева поудобнее, Дэйн приготовился вздремнуть. Но прежде, чем заснуть, он расстегнул ножны, в которых хранился нож, подаренный ему Таводи в день получения имени.

Майор Эштон, командующий силами наемников в Таиланде, прибыл на место схватки в Вертолете, выпил какого-то страшного зелья, поданного ему человеком, которого все звали просто Фин-Инженер, и отправился с докладом к тайскому генералу, которому их силы были сейчас приданы.

Генерал улыбался и похлопывал Эштона по плечу, подобного он себе никогда не позволял: да, это был совершенно нетайский жест. Это не просто военная победа, говорил генерал, но и пропагандистская. Она показывает, что правительство занимается уничтожением бандитских формирований, а нападение на Кун Са — что пытается: справиться и с опиумными плантаторами, и нельзя подобрать иного лучшего времени для прибытия зарубежных журналистов.

— ЧТО? — взревел Эштон, обычно хладнокровный англичанин.

Да, зарубежные журналисты могут прибыть в любой момент для освещения хода боевых действий в этой провинции. Генерал осмотрел комнату, раздумывая, стоит ли прикрывать карту, но затем решил этого не делать — операция была завершена. Он переключился на список журналистов: так… Р. Мэннинг, агентство Рейтер, бангкокское отделение; Эл. Джеймисон из Эссоушиэйтед Пресс в Сингапуре; Эс. Сандерленд, работающая — как говорили журналисты, «писюкающая» — на группу мелких американских газет; Джей. Марино из известного нью-йоркского журнала; Эм. Бекер — свободный журналист, широко известный и печатающийся в Европе. Позже могут подъехать и другие, черт бы их подрал, и что самое неприятное, — этого хочет премьер-министр.

Эштон, несмотря на жаркое время суток, плеснул себе неразбавленного виски и тут вестовой доложил о прибытии журналистов.

Он встал, чтобы их приветствовать, и попытался скрыть свое удивление, потому что не думал, что в компанию писак затешется женщина.

Да и не просто женщина, отметил он быстро. А потрясающая женщина. Казалось, она вся светится. Она носила свободный «джунглевый» костюм, волосы ее были каштановые и волнистые, блистающие искорками света. Глаза — изумительно голубого цвета, а в лице поражала аристократическая красота. В общем, журналистка походила на модель, на манекенщицу.

Она выступила вперед, чтобы пожать ему руку, и только тогда майор понял, что все это время беззастенчиво пялился на нее.

— Майор Эштон, — сказала женщина, — я — Сара Сандерленд. Мы понимаем, что своим прибытием сюда обязаны лично вашему участию.

— Мы не ожидали прибытия женщины.

— Постараюсь не создавать проблем, — ответила она и улыбнулась. Эштону внезапно захотелось, чтобы она оказалась хорошим человеком.

— Могу ли я представить вам своих коллег? — И Эштон пожал всем руки, не замечая их.

— Послушайте, — сказал майор наконец, — мы тут здорово стеснены, так что, может быть, зайдем ко мне в палатку, выпьем и поговорим о деле?

— Не думаю, что вы должны так волноваться о нас, майор, — ответила Сара Сандерленд. — Но вот лично я с удовольствием выпью с вами — потом, когда состоится брифинг.

— Прямо к делу, так что ли? — проворчал Эштон.

— Совершенно верно.

Майор оглядел корреспондентов — для кого-то из них это была явно не первая война. Он почувствовал, как недоверие к ним начинает постепенно испаряться.

— Пойдемте ко мне, выпьем. Брифинг проведем утром. Сейчас же — располагайтесь, чуть позже — ужин в столовой. А рано утром я попытаюсь вам объяснить, чем же именно занимается здесь правительство.

Позже, за выпивкой, Сара Сандерленд спросила:

— Здесь есть американцы?

— Не думаю, что смогу ответить на ваш вопрос, — сказал майор без враждебности.

— Да?

— Понимаете, Америка, в отличие от других стран, не позволяет своим подданным служить в зарубежных армиях. Это может стоить вам гражданства. Так вот: если бы у меня служил американец и если бы вы взяли у него интервью, он бы перестал быть американцем. А я не уверен, что ему это понравилось бы.

— Понятно. А он полевой офицер? Я хочу спросить, соответствует ли он подобному роду работы?

— Да, разумеется. Он один из лучших моих людей. Еще стаканчик, мисс Сандерленд?

— Спасибо. И еще об американце. Что, если я возьму у него интервью, но не стану называть его имени и фамилии?

— И не будете делать фотографии?

— Но вы же понимаете, майор, тогда эффект будет не тот. Он здесь единственный?

— Ячки? Да. Очень хороший человек, ко всему прочему. Я поговорю с ним об этом. Если он согласится — я возражать не стану. Думаю, что все это вы будете делать здесь?

— Нет. В полевых условиях. Где бы он ни находился.

Эштон откинулся на спинку стула и несколько секунд пожевывал верхнюю губу.

— Мисс Сандерленд, позвольте заметить, вы способны причинять крайние неудобства, сообщая это очень, милым тоном.

— Это означает, что в район боевых действий вы меня не допустите?

— Ну, — сказал он, предчувствуя последующий спор, — несмотря на то, что вы компетентный журналист, но для вас там не будет никаких, э-э, условий. Ко всему прочему, там больше не будет женщин.

— Вы хотите сказать, что в Таиланде кроме меня нет женщин?

— Вы прекрасно понимаете о чем я. С наемниками женщины не живут.

— Не сомневаюсь. Интересно.

— Что именно?

— То, что если я не увижу все собственными глазами, то, возможно, придется расплачиваться за чужие ошибки. Мне говорили, что ваши наемники — насильники, что они захватывают бандитских женщин и держат при себе для собственных развлечений.

— Я понимаю. Вы меня задираете.

— Конечно, майор. Но мне бы хотелось, чтобы вы послали меня на задание к подразделению, которым командует ваш американец. Как все ж таки его зовут?

— Придется вам подождать, пока я сам с ним не переговорю.

— А когда это случится?

— Скоро. А пока давайте-ка я вам подолью.

После ужина, когда журналисты разбрелись по домам, Эштон вернулся в штаб и некоторое время провел на полевом телефоне. Добрался как можно дальше, а затем переключился на радиопередатчик. Дэйн был где-то на севере, как всегда в бою, делая быстрые разведывательные вылазки до следующей большой операции. Да-да, заверили майора, капитан

Дэйн свяжется с ним, как только сможет подойти к станции. Эштон прикрыл трубку рукой и внезапно увидел стоящую в дверях Сару Сандерленд: на ней было легкое летнее платье, и, несмотря на жару, казалось, что кожа у нее прохладна и свежа.

— Я увидела, что у вас свет горит, — сказала она.

Майор сунулся в нижний ящик стола, вытазил бутылку скоча и достал слегка грязноватый стакан и армейскую кружку.

— Выбирайте, — предложил он.

— Кружку.

Она села напротив майора, и он налил выпивку. Эштон чувствовал ее подчеркнутую сексуальность. Она была не из тех, с кем сразу Же начинают флиртовать, но во всем остальном…

— Ваше здоровье.

Они отпили неразбавленного скоча и посмотрели друг на друга.

— Майор Эштон, расскажите мне об американце — а, может быть, будем называть друг друга по имени?

— Меня зовут Билл. Сара… вы даете слово?

— Конечно.

Эштон откинулся на стуле, припоминая тот день, когда Дэйн впервые вошел в его кабинет.

— Он вошел так, словно к, себе домой, очень, уверенно. Молодой, хорошо сложенный человек, очень грациозный. Он шел, как ходят животные. Глаза у него странные — карие, но во время разговора они внезапно потемнели. Никогда не видел ничего подобного. Я, по-видимому, его здорово рассердил.

— А что вы сказали?

— Точно не помню, но, похоже, постарался узнать, как можно больше. Залез на чужую территорию. Забавно. Старался выведать о нем все, а, вместо этого, вышло так, что сам все о себе рассказал.

— А дальше?

— Когда я начал, задавать вопросы, он протянул мне список ответов на них, предвидя, что правительство Таиланда будет подробно и тщательно проверять всех, поступающих на службу. В каких-то вопросах он вдавался в подробности, в каких-то — был очень осторожен.

— Можно взглянуть на этот лист?

— Сара, этого я позволить не могу. Этих людей мы стараемся защитить как только можно,

— Тогда расскажите, что можете. — Она подалась вперед и отпила виски из армейской кружки.

— В Корее он служил морпехом, снайпером. После войны остался в Азии, правда, не сказал мне, почему именно. Сколотил небольшой, но классный отряд наемников. И получил степень по литературе в гонконгском университете.

Сара села прямо.

— По литературе?

— Именно. Недурно, неправда ли?

— А что еще о нем вам известно.

— Ему тридцать один год, рост — пять футов одиннадцать дюймов, вес около ста восьмидесяти футов — не такой уж он большой, но и не маленький. Физических недостатков — никаких, если говорить откровенно, он просто в великолепной форме. На левом плече у него шрам, а еще один — на левой ноге. Рассказывал, что может говорить на довольно многих языках, но бегло — ни на одном.

Сара откинулась на спинку. Она была удивлена. Непонятное животное — этот американец. Из этого можно будет сделать отличную статью. Или нельзя…

— А вам известно, что побудило его стать наемником?

Эштон подлил еще скоча.

— Хороший вопрос. Он обладает хорошими познаниями об Индокитае, и я думал, что он всегда будет воевать здесь, но он как-то снялся и улетел в Африку. Похоже, что он антикоммунист, но не большой — как это вы говорите? — не большой любитель размахивать флагами, так, по-моему? Я думаю, что мотивы у него те же самые, что и у любого другого наемника.

— Понятно, — сказала Сара тихо. — Именно за этим я сюда и прилетела — чтобы все выяснить самой. Почему люди сражаются за деньги.

— Минуточку, Сара. Не только за деньги.

— А вы здесь тоже за этим, Билл?

— Разумеется, нет. Все намного более сложно, чем вам кажется. Точно так же, как и для вашего американца, я полагаю. — Он почувствовал раздражение. — Я и не ожидал, что вы поймете.

— Наверное, не поймут и мои читатели, если я нм популярно не растолкую.

Эштон холодно взглянул на женщину.

— Звучит несколько злбвеще.

— Просто я хочу, чтобы вы поняли, что наемник у всех ассоциируется с человеком, воюющим за деньги. Если это не так, то придется читателей убеждать в противоположном.

— А вас?

— Мне кажется, что старый Добрый образ — верен. А вообще-то, посмотрим.

— Думаю, что пора укладываться спать, мисс Сандерленд…

Женщина встала и улыбнулась Эштону. Неужели в ее глазах проскользнула насмешка?

— Спокойной ночи, Билл, — сказала она.

В первый раз Сара увидела Джона Дэйна жарким, безветренным утром, когда от земли поднимались волны тепла, а звук работающего вертолета грохотом отбойных молотков отдавался в ее ушах. Она стояла возле металлического покрытия, чувствуя, как пот начинает выступать на шее, лбу и под мышками. На ней была рубашка и шорты цвета хаки, а на шее висели две камеры и небольшая сумочка с записной книжкой.

Вертолетные лопасти катили по настилу пыль и, прищурившись, Сара наблюдала за тем, как из пассажирского отсека выпрыгнуло несколько людей. Дэйна она признала сразу же — он выглядел моложе, чем на самом деле, почти мальчишкой, и аккуратно, несмотря на мешковатую униформу. На плече у него болтались винтовка и вещмешок, и когда он спрыгнул на землю, то снял берет и вытер потный лоб. Увидев, поджидавшую группу людей, он надел берет и направился к ним.

Эштон был прав: он идет словно хищник. Очень грациозно. Очень сексуально, От подобной мысли Сара нахмурилась и стала ждать приближения военных.

Дэйн подошел к. ожидавшей его группе, заметил женщину, но вида не подал. Отсалютовав Эштону, он увидел, как майор отдал ответно честь, затем расплылся в улыбке и, схватив Дэйна за руку, потряс ее.

— Отлично сработал, — сказал майор, и Дэйн улыбнулся в ответ. И только затем повернулся к Саре.

— Мисс Сандерленд, позвольте представить вам капитана Джона Дэйна, местного жителя.

Ну уж на местного-то он совсем не похож. Кожа много темнее, глаза какие-то странные. Приятен на вид. Судя по всему — очень опасен.

— Как поживаете, капитан? — она протянула руку. Дэйн взглянул на перепачканные собственные ладони и кивнул, не притрагиваясь к ней. — Надеюсь, у вас найдется время поговорить со мной.

— Майор Эштон не против. — Дэйн внимательно наблюдал за журналистской. — Он считает, что это может оказаться полезным. Что бы мир наконец-то узнал, что же здесь в действительности происходит.

Но, надеюсь, о моей персоне ничего конкретного упомянуто не будет.

— Это можно обсудить, — ответила Capa. — Но, как я поняла, запретов здесь не существует.

— Кроме как, — встрял Эштон. — того, что, если он захочет остаться анонимом, — вы должны уважить его решение.

— А это может стать для вас проблемой, капитан?

— Пока не знаю, — сказал Дэйн. — Давайте разберемся и попробуем ответить на этот вопрос.

— Давайте, по крайней мере, уберемся с солнцепека, — предложил Эштон, и вся троица отправилась под навес, сооруженный из брезента. Сара наблюдала за Дэйном: он был — кроме, самого майора — единственным настоящим наемником, которого она когда-либо встречала, но он выглядел как-то не по-наемницки. Совершенно непохожим на разбухшего от виски, не сдержанного на язык хвастуна. Наоборот. Он выглядел как раз-таки выдержанным профессионалом. И это ей не очень понравилось.

— Откуда вы? Где жили в Штатах? — спросила она Дэйна.

— Из Теннесси.

— А, южанин.

— Не совсем.

Она снова взглянула на него. Да, видимо, чтобы освободить его от брони, потребуется некоторое время, но она это обязательно сделает.

Они сели под навесом и стали прихлебывать чай. Сара вслушивалась в его ответы на вопросы майора о недавней операции — Дэйн отвечал прямо и коротко и казался свободным в любой ситуации, но женщина оценила литое тело и настороженные проницательные глаза. Да, этот человек опасен.

— Ну-с, — сказал наконец Эштон, — передаю его в ваше распоряжение. По крайней мере, на какое-то время. — Они оба смотрели, как он уходит, и, прежде чем Сара заговорила, возник неловкий момент.

— Итак, капитан. Расскажите о себе.

— Можно было бы придумать кое-что и получше, — сказал Дэйн тихо.

Она резко взглянула на него.

— Большинству мужчин нравится разглагольствовать о своей работе.

— Давайте сделаем так: вы будете задавать вопросы, а я отвечать на те, которые смогу.

— Будет легче, если мы узнаем немного больше друг о друге. Мне бы не хотелось превратить все в формально-официальное интервью. Мне интересно рассказать читателям, что заставляет мужчину — в особенности американца — наниматься в стрелки.

Красавица, подумал Дэйн.

— Вы сказали, что мы должны лучше узнать друг друга. Как насчет того, чтобы рассказать о себе первой?

Она не колебалась.

— Меня зовут Сара, без второго «а». Мне двадцать шесть лет от роду. Пишу для нескольких небольших американских газет. Родилась и выросла на Гавайях. Отец мой живет там, ’мать умерла. Степень по журналистике университета Миссури; мне всегда хотелось быть журналисткой. Не — и никогда не была — замужем, но предложений было, хоть отбавляй. В Азии впервые, она улыбнулась. — Вы мой первый наемник.

— Похож на то, что вы себе представляли?

Ну уж нет. Нет.

— Пока не знаю, — сказала она вслух.

— Я специализируюсь в физиогномике, — продолжала она. — Человек — животное забавное. Проездила с полицейскими какое-то время и видела достаточно жестокости. Хочу попасть в настоящую большую газету или журнал. Может быть, написать книгу. Что тут же заставляет меня спросить о вашей литературной степени — из гонконгского университета, я не ошибаюсь?

— Я получил ее в шестьдесят втором. Просто мне хотелось ее получить, да и Старлайт я обещал.

— Старлайт?

— Моей матери.

Сара выпрямилась. И потянулась за сумочкой, в которой лежала книжечка.

— Старлайт. Что это еще за имя? Чье?

— Аниюнвийя, — ответил Дэйн. — Старлайт — это английский эквивалент, ее имя — Нокуизи Игагати.

Сара вперилась в его лицо.

— Боже, — вырвалось у нее. — Нам предстоит очень и очень долго беседовать.

Он меня трогает, и я не уверена, что мне это нравится. С того самого мгновения в палатке репортаж о нем становится все более и более захватывающим. Но всего, что мне нужно, он не рассказывает. Говорит о горах, Старлайт, Таводи, но еще больше — умалчивает. И вот что странно — он мне нравится. Он просто грязный наемник, но все равно — нравится, и ничего тут не поделать. Где мои записи? А, да…

Мне нужно как можно больше узнать о тех годах, которые он посвятил таэквондо, где-то там здоровенный выпущенный кусок времени. Женщин он не упоминает. Хотя, могу поспорить, их была целая уйма. Ведь он очень привлекателен.

Он обладает южным обаянием, хотя южанином его не назвать. Бог ты мой — индеец-викинг! Ничего удивительного в том, что он так упрям. Наемник со степенью по литературе. Индеец, обожающий Азию. Красивый мужчина с явным достатком без постоянной подруги. И не следует забывать о том, что он убивает людей. Но, когда он подсаживал меня в «лендровер», руки у него были нежны, и, несмотря на его опасные глаза, улыбается он очень мило.

Но, в любом случае, пора завязывать с этим делом и ехать дальше. Не могу же я всю свою жизнь посвятить наемнику, хоть он здесь и единственный американец. Американец? Он ведет себя иногда совершенно не по-американски, но зачем винить его в этом? И почему в моем учебнике по истории не было главы о Дороге, На Которой Они Плакали?

Дэйн улыбнулся и вспомнил, как Сара топала ногами и орала на бедного Эштона, не позволившего ей отправится с наемниками на это задание. Он тогда высунулся с переднего сидения «джипа» и махнул рукой колонне, чтобы двигалась вперед, и тут увидел в ее глазах отчаяние, и злость, и еще — нечто необъяснимое.

В общем, хорошо, что ее здесь не было. Дэйн взглянул на часы. Скоро.

Затем послышался шум винтов вертолета, и через несколько минут взметнулись столбы дыма, за которыми последовал шквал винтовочного огня.

— Вперед! — крикнул он — и солдаты удачи двинулись вперед.

Выстрелы слева и справа, к которым примешивался еще какой-то новый звук. Дэйн повернулся к Крецмеру и вопросительно поднял брови.

— Это легкий автомат системы Дегтярева. 7,62 миллиметра, сделан в СССР.

Дэйн кивнул и продолжил движение. Взобравшись на крошечное возвышеньице, он оглядел местность, состоявшую из пересекающихся ложбинок, в которых стояло несколько крестьянских домишек, и махнул своему подразделению рукой вперед. Он пошел по грязной тропе, ведущей к первому, дому, когда из него выскочила какая-то фигура. Дэйн рванулся в сторону, выстрелил, и человек рухнул в грязь. Дело принимало жесткий оборот, и он взглянул на своего связиста. Крецмер лежал на земле — невредимый — и махал Дэйну рукой. Он остановился, чтобы оглядеться, и увидел, что его люди рассыпаются по дальней стороне ложбинки, а действие переносится направо. Дэйн присел на корточки и прислушался к единичным выстрелам, а затем метнулся к ближайшему дому — довольно большому по здешним меркам, подумал он. Увидев, что из дома выходят двое его солдат, Дэйн вернулся на тропу. Удовлетворенно он потянулся к фляге, сделав движение, которое, как он понял позже, спасло ему жизнь, потому что, повернувшись, он услышал щелканье раскаленного воздуха, низкое гудение металла и почувствовал на лице щепки, отскочившие от вонзившихся в стену, где только что была его голова, пуль. Он кинулся вниз и вперед, направив карабин в сторону выстрелов, и перекатился, зная, что они были сделаны из-за спины. Он развернулся как раз во время, чтобы увидеть исчезающую между деревьями человеческую фигуру. Огромного мужчины, одетого в такую же, как и у Дэйна, форму.

Он сосредоточил все свое внимание на разворачивающейся перед ним сцене. Среди валяющихся на земле тел сновали санитары, а к Дэйну, потея от тяжести передатчика, несся Крецмер.

— Мои сожаления, капитан Дэйн, — сказал немец. — Не смог вам помочь.

— Все в порядке, Крецмер, — ответил американец. — Вы держали связь с обоими подразделениями?

— Так точно, сэр. Отлично выполненная операция. У них потери — огромны, у нас — минимальны. — Крецмер пожал плечами. — Се ля герр.

— Вы не видели капрала Лодера?

— Видел, он был справа.

Дэйн кивнул и двинулся вперед. Интересно, застану ли я ее в лагере, думал он, она говорила, что мы вроде бы не обо всем поговорили. К тому же Эштон ее здорово рассердил. Может быть, это заставит ее задержаться?

— Крецмер, потребуйте от взводных точнейшего отчета о проведенных боевых действиях. Попросите всех офицеров и сержантов встретиться через час со мной на краткий брифинг. Здесь. Если есть тяжело раненные, которые не смогут вынести дорогу в грузовиках, — пусть сообщат. Попробуем переправить на вертолете. И отыщите капрала Лодера. Попросите его встретиться со мной с другой стороны этого дома через пятнадцать минут.

На другую сторону дома Дэйн отправился немедленно, чтобы быть на месте прежде Лодера. Отысказ возвышенность, он уселся, удостоверившись, что просматривает местность во всех направлениях.

Вместо того, чтобы появиться спереди, Лодер вышел слева. Дэйн наблюдал за тем, как он протискивает в кустах свою тушу, неся любимый «Калашников» наизготовку. Дэйн видел злобные глаза капрала. Выбрав подходящий момент, Дэйн зашел Лодеру за спину и уткнул ствол карабина ему в затылок.

— Положи пушку на землю и сделай шаг вперед — и главное — делай это очень осторожно.

Лодер спокойно положил автомат перед собой. Дэйн вытащил «люгер» и положил его рядом с АК-47.

— Стоп, — приказал он. — Теперь повернись.

Лодер развернулся И совершенно спокойно, безо всякой боязни встал перед Дэйном.

— И что же теперь, — насмешливо спросил он, — мон капитан?

— Это ты стрелял мне в спину там, на поле. Сука.

— Тебе этого никогда не доказать.

— А я и не собираюсь.

Лодер напрягся.

— Что такое?

— Только то, что тебе каюк. Я обвиняю тебя в попытке убийства, рассматриваю дело в своем собственном суде и приговариваю тебя тоже самолично. Да и Эштон хочет от тебя избавиться — ты создаешь ненужные проблемы. В качестве адвоката я заменяю расстрел на высылку из Таиланда в течение двух суток.

— Когда-нибудь, Дэйн, я тебя грохну.

— Не нужно ждать момента. Он настал. Давай: без оружия, без званий. Только ты и я…

Лодер сделал выпад.

Дэйн ждал его.

Мастер Ким говорил: «Ты поймешь потом, зачем бегал на гору Сул Ак. Чтобы укрепить ноги, растянуть сухожилия и стать сильным».

Лодер падал на Дэйна сверху, но он увернулся и мощно ударил великана ногой в грудь. Лодера откинуло назад, и он упал, словно подстреленный бык, но тут же снова с потрясающей быстротой очутился на ногах. Дэйн смотрел, как немец становится в классическую боевую позицию таэквондо. Лодер снова двинулся на него.

«Невозможно узнать о таэквондо ВСЕ», — говорил мастер Ким. — «Но есть одно очень важное слово: СОСРЕДОТОЧЕННОСТЬ».

Дэйн смотрел в одну точку, выбранную им на груди у Лодера, затем перехватил его летящую руку и перекинул его через себя. Когда тот упал, Дэйн завернул руку немца наверх и поставил ботинок на массивную шею.

— Ты не слишком осторожен, — сказал он Лодеру.

Капрал снова поднялся, двигаясь с большей осторожностью и встав на сей раз в боксерскую стойку. Дэйн позволил ему подойти. Когда Лодер внезапно отклонился назад и нанес удар пяткой, Дейн опустился вниз, заблокировав его левой рукой, затем двинулся вперед, выбросив руку с высоты бедра и разворачивая ее в полете, нанося таким образом классический, наиболее мощный в таэквондо удар. Он попал Додеру прямо в горло и с удовлетворенном наблюдал за тем, как противник падает. Капрал вновь поднялся, хватая ртом воздух, с налившимся кровью лицом пошел вперед, разворачиваясь по ходу.

Дэйн двинулся навстречу, одновременно повернувшись. Нго правый локоть угодил Додеру в грудь, а рука мгновенно опустилась вниз и со всей силы рубанула капрала в пах. Когда немец начал сгибаться пополам, Дэйн резко поднял кулак вверх и въехал Додеру в лицо. Затем он отступил назад, подхватил начавшего оседать капрала и безо всяких ухищрений и тонкостей изо всех сил врезал ему правой по челюсти. Додер рухнул на землю и больше не шевелился.

Дэйн поднял оружие и отправился к своему подразделению. Крецмер ждал его.

— Пошлите носилки за Додером, — попросил он связиста. — Я хочу, чтобы форму с него сняли — он не заслуживает ее. Оденьте его в гражданскую одежду. Теперь он заключенный, и я хочу, чтобы обращались с ним соответственно. Если попытается сбежать — пристрелите и сообщите, что это я приказал. Пусть врач его осмотрит. Мне кажется, что он здорово перевозбудился и нанес себе… поправимый вред.

Крецмер ухмыльнулся и кивнул. Он ушел, и Дэйн услышал, как он рявкает, отдавая приказы. Дэйн увидел, как к месту, где лежал капрал Лодер, отправился удвоенный наряд солдат и санитары с носилками. И, позабыв об этом, сосредоточился на отдельных деталях, привлекших его внимание в следующей операции. Да, Эштон снова оказался прав. Как всегда, в деталях можно было запутаться. Их было чересчур много…

— Чего ты так злишься?

— Мне сказали, что тебя в этот раз едва не убили. Причем один из твоих людей.

— Это опасное ремесло, Сара.

— Тогда зачем оно тебе?

— Ты уже спрашивала об этом.

— Но меня не устроил твой ответ.

— А мне кажется, что ты сама себя не устраиваешь.

— Ты не глуп. Сам прекрасно обо всем догадываешься.

— Сара, я наемник, «солдат удачи». Причем, очень хороший. Я поимел опыт. Свою небольшую организацию, которая только-только начинает разворачиваться. И я не ссорюсь со своей жизнью.

— Не могу поверить в то, что ты воюешь только из-за денег.

— Я воюю не только из-за денег.

— Слава? Жажда приключений? Возможность носить оружие и играть в солдатиков?

— Не стоит перенапрягать умственные способности, Сара.

— Нет, ты скажи еще раз. Я хочу устраивать сама себя.

— Я профессиональный солдат — это древнее и почетное призвание. Я помогаю слабым народам защищать самих себя и беру за это плату, потому что деньги необходимы для жизни и выживания в этом мире. И я имею право выбора, Сара. Я могу воевать, а могу и отказаться от войны. Ваша американская армия этого не может. А кстати: как долго сможет воевать американская армия, если ее не будут оплачивать?

— Ты когда-то хотел писать стихи. До меня просто не доходят подобные противоречия. Поэт, человек, получивший степень по литературе… и наемник.

— Просто ты не очень сильно пытаешься понять. Ты зацикливаешься на семантике, на слове. Давай попробую еще раз: один из самых мудрых встречавшихся мне людей, сказал как-то, что человек, который откровенен сам с собой, всегда в конце концов делает то, что умеет делать лучше всего — неважно, что именно.

— Ну… может быть. Но прежде, чем я решу, я хочу узнать тебя получше.

— Вряд ли ты сможешь использовать все это в газетной статье.

— Узнавая тебя ближе, я таким образом лучше вникаю в сущность своего дела.

— Тогда тебе придется начать с самого истока, с Теннесси.

— Может быть, когда-нибудь я доберусь и дотуда. Господи, мне кажется, что я будто бы на тебя вешаюсь.

— Мы несколько уклонились от главной темы, тебе не кажется?

— Неужели это тебя так взволновало?

— Пока не знаю.

— Да, похоже, я это заслужила.

— Сара, ты красивая и интеллигентная женщина. Думаю, что мы могли бы быть близки, но не хочу, чтобы между нами вставали неясности с самого начала. Ведь я все равно уеду в Гонконг, и будут задания подобные этому…

— Я и не прошу тебя меняться. Я не собираюсь ничем тебя связывать.

— Ну, может быть хоть чуть-чуть свяжешь? Как приятно видеть тебя улыбающейся.

— Итак, если поедешь в Теннесси, то сделаешь остановку на Гавайях, так?

— Да.

— Так почему бы тебе не навестить меня и отца? Правда, мы живем не в Гонолулу. А на одном из островков рядом. Мы называем его Большим Островом. На Гонолулу совершенно непохоже. Приезжай, проведи со мной несколько дней.

— Сара, мне бы очень этого хотелось. А твой отец не будет против?

— Поначалу он, конечно, будет к тебе принюхиваться — он вообще-то дядька подозрительный. Но против — разумеется, не будет. В этом я за него могу поручиться.

— Но как ты можешь быть уверенной, что окажешься на острове, когда я буду проезжать мимо? Ведь ты журналист, и у тебя определенные договорные обязательства. Тебя вполне могут на это время куда-нибудь отослать.

— Нет. Я буду на Гавайях. Поторопись.