Песня волка

Часть третья

Сара лежала на песке Анаехуумалу и размышляла о так непохожих друг на друга отце и Дэйне.

После ночи любви, она лениво рассматривала вершину Мауна Кеа, покрывшуюся в этой минуте облаками. Ей было неспокойно, хотя Дэйн был рядом — почти рядом — его голова виднелась далеко в океане.

Это был третий день его пребывания на Гавайях, и отец, «принюхивавшийся» к нему поначалу, был совершенно очарован новым знакомым своей дочери. Сейчас он сидел в Кона Сандерленд — родовом поместье Сандерлендов, в котором умерла ее мать. Как давно это было. Отец, вроде бы, не постарел, но у губ его залегли горькие морщины, и глаза словно изливали в мир потоки странной горькой обиды на эту жизнь.

Сара приподнялась на локте и увидела, что Дэйн вышел на покрытую водой отмель и высматривает в воде рыбу. Потом он сделал какое-то совершенно неуловимое движение, и в руке его оказалась крошечная рыбка, которую он тут же отпустил обратно. Сара рассмеялась.

Дэйн вылез из воды и подбежав — как волк, подумала Сара, — к ней, лег на песок.

Она легко поцеловала его, и он поцеловал ее в лоб.

— Недурно, — процедила женщина. — Милый дружеский поцелуй.

— Вон там едет в фургончике твой отец, похоже, торопится, и я не хочу, чтобы он нас засек.

— Ты не на войне, не забывай. И, ты думаешь, он не знает, чем мы занимались две прошлые ночи?

— Боже, женщина, ну неужели у тебя стыда вообще нет?

Фургон с размаху въехал на песок пляжа и по тому, как нервно Сандерленд вывернул руль, Сара поняла, что что-то случилось, и, вскочив, побежала к нему. Дэйн, натягивая рубашку шел следом.

— В чем дело? Что случилось? — спросила Сара, подбегая к вылезшему из машины отцу.

— Звонил твой главный редактор, как его там, Харрисон.

— Ну, подумаешь, большое дело, — с облегчением выдохнула Сара. — Чего ему?

— Хочет, чтобы ты вылетела на задание. Причем немедленно. Хочет, чтобы ты перезвонила ему, как только доберешься до дома. Мне кажется, вам обоим лучше поехать со мной.

— Да что такое? — несколько раздраженно переспросила Сара. — Неужели подождать нельзя?

— Нельзя, — сказал Сандерленд медленно. — Он хочет, чтобы ты вылетела во Вьетнам. Сегодня в местечке Да Нанг высадилась, чертова уйма морских пехотинцев. Страна вступила — снова — в войну. И твой редактор хочет, чтобы ты освещала эти события.

— Вот черт, выругался Дэйн. — Эту войну им не выиграть.

— Сара, я не хочу, чтобы ты ехала, — сказал Сандерленд.

— Придется, — ответила она. — Это моя работа. А почему нам ее не выиграть? — повернулась она к Дэйну.

— У американцев напрочь отсутствует терпение. И к тому же они не знают Азии.

— Ты говоришь, будто сам не американец.

— Я знаю, кто я и где мне. следует в ближайшее время появиться.

— То есть заработать слегка на этой войнушке, так что ли? — брякнул резко Сандерленд. За последний час он здорово постарел, подумал Дэйн.

— Мистер Сандерленд, я думаю, что сейчас самое время возвращаться домой, в Азию. Я отнюдь не смотрю на эту войну как на прибыльное предприятие. И даже не уверен, что захочу встревать и повергать риску жизнь своих людей.

— Но, — протянул Сандерленд, — кажется, один из ваших людей считает, что встрять вам все же необходимо. Сразу Же вслед за первым прозвучал и второй телефонный звонок. Звонили по «Вестерн Юнион», кто-то по фамилии, кажется, Ланг.

— Ланже, — поправил Дэйн. — Что же он сказал?

— Он сказал — я тут записал для ясности — что прибывает большой корабль. Твое присутствие необходимо. Встретимся там, где в последний раз расстались. Оставь клюшки для гольфа дома. Это вам о чем-нибудь говорит?

— Еще бы. Это означает, что мне лучше седлаться — как и тебе, Сара. Может быть, какую-то часть пути проскачем вместе?

Да, так будет правильно.

Дэйн видел, как Сандерленд отсутствующе похлопал Сару по плечу. Его мысли были за тысячи километров отсюда. Он знает, что она все равно уедет и что он будет беспрестанно о ней волноваться. Да. Основание для этого имеется. Мне самому не слишком нравится ее отъезд. Дэйн надеялся, что она окажется способной ученицей и всему быстро научится — Азия не переносит дураков и не прощает ошибок. Ей придется привыкать к многому. Может быть, он чем-то сможет помочь.

— Сара, послушай, — сказал он наконец, — лети-ка ты со мной. По пути поговорим, чтобы очутившись на месте, ты не стала игрушкой в руках судьбы. И, кроме того, — он ухмыльнулся, — мне до зарезу нужен партнер по шахматам в самолете.

Сара положила руку на плечо отца.

— Не волнуйся. Со мной все будет в порядке..

Сандерленд кивнул и повернулся к Дэйну. В его глазах стоял страх.

После краткого разговора за завтраком с Ланже, Дэйн вышел в холл гостиницы «Полуостров» и купил номер «Южнокитайских Утренних Новостей». Вьетнам пристально наблюдал за появлением американской морской пехоты. Другие страны намеревались — если понадобится — послать в Да Нанг свои войска. В углу Дайн обнаружил небольшую заметочку, что полицейские арестовали нескольких монахов Коо Дай в Тай Нине, что на севере Вьетнама. Аналитический обзор повествовал о скорой кончине инфраструктуры Вьетконга, теперь, когда Соединенные Штаты заверили Южный Вьетнам в том, что будут ему помогать.

Сунув газету под мышку, Дэйн подошел к стойке и взял телеграфный бланк. Написал:

«ВОЗМОЖНОСТЬ РАСШИРЕННЫХ ДЕЙСТВИЙ. ВЫ И ВАШИ ОРГАНИЗАТОРСКИЕ И ВЕРБОВОЧНЫЕ ТАЛАНТЫ МОГУТ ПОНАДОБИТЬСЯ ЕСЛИ СДЕЛКА СОСТОИТСЯ, ПОЙДЕТЕ ЛИ ВЫ НА ТО. ЧТОБЫ ПРИНЯТЬ НА СЕБЯ КОМАНДОВАНИЕ? ОТВЕТЬТЕ НЕ ОТКЛАДЫВАЯ В ДОЛГИЙ ЯЩИК. ГОСТИНИЦА «ПОЛУОСТРОВ».

Дэйн подписался и, написав последний известный ему адрес подполковника Уилльяма Эштона — Биконсфилд, Бэкингемшир, Англия, отдал телеграмму, пошел наверх к номеру Сары, постучал и вошел.

Она была в спальне. Дэйн кинул газету па стол, вошел в комнату и взглянул на нее. Сара лежала без одежды на огромной постели, и Крутящиеся под потолком лопасти вентилятора овевали ее тело прохладой. Сквозь полуприкрытые глаза она наблюдала за Дэйном.

— Ложись-ка рядом, — сказала она.

Он кинул одежду на стул и лег на постель, радуясь прохладному воздуху. Они лежали не касаясь друг друга, наслаждаясь тишиной и прохладой. Через какое-то время Сара, не поворачивая головы, заговорила:

— Знаешь, а я завтра уезжаю. Похоже, что и ты тоже.

— Вполне возможный вариант.

— Хочешь расскажу тебе сон? О том, что с нами происходит?

— Хочу.

— Я снова маленькая, в каком-то парке, а, может, в лесу возле Уаймеа, в общем, где полно зелени и много открытых пространств. Солнце светит ярко, очень жарко, и я бегу к деревьям в поисках тени.

— И?

— Какие-то люди выходят из-за деревьев и хватают меня. Начинают меня избивать. Я знаю только, что это азиаты. Они избивают меня до такого состояния, что я не могу идти, а затем снова скрываются за деревьями. Я поднимаюсь и пытаюсь бежать, но все тело ломит и болит. Я все время падаю на землю, кричу, чтобы хотя бы кто-нибудь помог. Но никого в округе нет. Я в ужасе. Мое платье — я его запомнила, это платье мне купила на выпускной вечер мама, белое, с голубыми оборками, очень старомодное и… просто прелесть что за платье — так вот оно все покрыто кровью.

— Это лишь сон, Сара.

— Это еще не все. Когда я попыталась в очередной раз встать, азиаты снова появились, и я начала кричать; Тут они развернулись и побежали прочь, а я посмотрела через плечо, стараясь увидеть, что именно их напугало. И то, что я увидела, меня по-настоящему испугало, но не так как с этими… в общем, по-другому. — Она села на кровати, обняла колени руками и положила на них голову. Дэйн лежал совсем тихо, не шевелясь и чувствовал, как учащенно колотится его пульс.

— Я увидела, — продолжала Сара, — мужчину. У него была темная кожа, и в вытянутой в сторону убегающих азиатов руке он держал Какой-то предмет. Знаешь, Дэйн, мне показалось, что он держал тот самый амулет, который носишь ты. И мне показалось, что человек этот — индеец.

Дэйн сел.

— Таводи, — прошептал он.

— Да, — согласилась женщина, — похоже, что это был именно он. С того самого Дня, как мы встретились, я, кажется, по-настоящему напугана. Я просто не знаю, как ко всему этому Относиться. В бредни о сверхъестественном я не верю. Но подобные сны мне не по вкусу — ничего подобного со мной ещё не происходило.

Дэйн схватил ее в объятья и крепко прижал к груди.

— Это сон, — сказал он тихо. — Всего лишь сон, каких бывают сотни. Ты просто напугана, и это понятно: Вьетнам не располагает к расслаблению. Мои рассказы о Таводи и его способностях укоренились в твоем мозгу и вот… Это сон, милая, всего лишь сон.

На шее Дэйн почувствовал горечь ее слез. Словно кожу поливали морской водой…

Ланже сидел на террасе гостиницы «Рипалс Бэй» рядом с Дэйном и внимательно наблюдал за входом в обеденный зал.

— Вот они, — сказал француз.

Дэйн наблюдал за тем, как они подходят к их столику: Кинок — более высокий, чем остальные, как его описал Ланже; Шоу — выглядевший здесь совершенно не на месте, идущий в «форватере» Киннана, как рыба-лоцман за акулой. Оба носили костюмы, сшитые явно не для тропического климата, без галстуков. Когда они подошли совсем близко, Киннан огляделся, словно бы любуясь открывающимся с террасы великолепным видом, но, как видел па самом деле Дэйн, он проверял, кто сидит за ближайшим столиком. Дэйн специально выбрал такой столик, где бы их разговору не смогли бы помешать, и Киннан, похоже, был удовлетворен этим выбором.

Дэйн почувствовал, как напрягся его мозг, и вслед за этим взвинченность от острого любопытства.

Они поднялись, пожали обоим мужчинам руки, и Ланже представил их друг другу. Высокий потянул себя за мочку уха, сел напротив Дэйна и принялся говорить спокойным размеренным голосом.

— Как я понял, мистер Дэйн, у вас есть организация, или, по крайней мере, что-то типа таковой, которая выполняет различные задания в этой части света.

— Различные задания очень подходящее и деликатное обозначение того, чем мы занимаемся, — кивнул Дэйн. — Мы — наемники. Что бы вы хотели от нас, как скоро вы требуете выполнения и сколько собираетесь заплатить?

Киннан откинулся на спинку стула и улыбнулся.

— Единственное, что осталось «за кадром» в вашем опросном листе, это на кого вы все будете работать?

— Судя по вашему акценту, не на мексиканцев и не на египтян. Думаю, что всем понятно, кто вы и откуда. Зачем же «ваньку валять»?

Киннан поерзал на стуле и взглянул на Шоу, который со времени его представления Дэйну не проронил ни слова и, похоже, не собирался этого делать.

— Мы — я имею в виду Америку — по уши завязли в этом районе, но, к сожалению, не обладаем

Достаточным количеством экспертов. Ума, чтобы это признать, у нас хватает. Сейчас у нас есть первостепенные задачи, объединяющие штабную работу, профессиональную полевую подготовку и командование идущими в бой войсками. Мне показалось, что единственным выходом из создавшейся чрезвычайной ситуации было бы купить нужных экспертов в этом деле и поставить его на поточную линию. Вы согласны?

— По крайней мере, — хмыкнул Дэйн, — смелости признать это у вас хватило.

— В чем вы видите основную проблему? — спросил Киннан.

— Основнейшая из всех — прямо и честно сказать мне, чего же от меня хотите все вы.

Застав всех врасплох, Шоу прокашлялся.

— Мы хотим, чтобы вы организовали из лаосских крестьян эффективные военные формирования, создали с юга и севера Горшковой Равнины базы и отвлекали бы круглые сутки внимание Патет Дао. К тому же нам нужно, чтобы вы обнаружили пути снабжения Вьетконга продовольствием и оружием в Лаосе и мгновенно перерезали бы их. Это нам необходимо по политическим мотивам, потому что в Лаос американские войска войти не могут.

— Еще что? — спросил Дэйн.

— Мы хотим, чтобы вы одели не азиатов в американскую военную форму и отвели их в дельту Меконга, чтобы увеличить приречные военные силы. У нас просто-напросто нет нужных сил, со спецподготовкой. Мы надеемся, что вы успеете отыскать кого нужно и переправить их на место, прежде чем мы начнем настоящие действия, а не почесывание в заду.

Ланже поскреб бороду и повернулся к Шоу, забыв на какое-то время о Киннане.

— Сколько человек? На какой срок?

Шоу ответил:

— Мне кажется, необходимо человек тридцать профессионалов, которые могли бы командовать тремя-четырьмя сотнями азиатов, были бы организаторами и руководителями. Набор этой тридцатки как раз и составляет вашу плату. И конечно, вы будете ответственны за их успехи и провалы. Срок? Это один лишь Господь знает, но предположительно — год. Или чуть больше. Зависит от того, сколь быстро Патет Дао и Вьетконг осознают свои ошибки и зададут стрекача.

— Не будут они делать ни того, ни другого, — сказал Дэйн тихо.

— Думаю, что придется, — откликнулся Шоу.

— Что там с платой? — спросил Дэйн.

Киннан снова заерзал.

— Нда, конечно, плата. Сколько вы хотите получить за подобного рода работу?

— Назовите сперва вы свою цифру, — настойчиво произнес Дэйн.

— Мы думали об этом, — сказал Киннан… — Ваше положение приблизительно равно положению батальонного командира. Соответственно вам будет присвоен чин полковника и плата, полагающаяся военному вашего звания. Неофициально, разумеется. Но для протоколов и командных целей вы будете называться именно таким образом.

— Как быть с остальными?

— Сможем оплачивать эквивалентно двух подполковников и майора, понимая, что вам будут необходимы два автономных командира в разных местах плюс ваш адъютант в ставке. Остальные будут получать жалование капитанов. Все, как я уже говорил, неофициально.

— Нет! — отрубил Дэйн.

— Ваши предложения, — промямлил Киннан, потягивая себя за мочку уха.

— К основной плате следует прибавить наградные в долларовом эквиваленте. Вся плата должна быть свободной от уплаты налогов. Всем погибшим или искалеченным должна выплачиваться медицинская страховка. Подсластите пилюлю, и тогда мы сможем договориться.

Киннан взглянул на Шоу. Тот кивнул.

— Хорошо, — сказал Киннан. — Еще что?

— Оплатите перевозку всех нанятых мной людей — их доставку на место. И мой выбор не должен оспариваться.

— Мы не хотим даже знать, кого вы намерены выбрать. Просто соберите всех, кого посчитаете нужным вместе. Систему оплаты мы обговорим, а вы — готовьте…

— Есть еще кое-что, — оборвал его Дэйн. — Как вы понимаете, нам придется набирать солдат из горных деревушек. Совершенно безграмотных крестьян, не знакомых с современным оружием. Но х'монги — одна из уникальнейших народностей земного шара. Это совершенно бесстрашный и гордый народ. Умирать они не боятся, но очень любят жизнь. Я хочу, чтобы бы платили им так же, как оплачивали бы в подобном положении американских солдат. Некрасиво покупать их за бесценок только потому, что они азиаты. Когда они работают на меня — они получают то, что заслужили. Иначе… мы просто напрасно тратим с вами время.

Киннану это страшно не понравилось: Дэйн видел, что лицо американца перекосилось. И почувствовал, как холодная ярость замораживает кровь.

— Слушайте, Киннан. Азиаты любят жизнь ничуть не меньше других на этой земле. Может быть, азиат видит смерть иначе, чем американец, но он к ней не торопится. И это не мелочь, как вам, видимо, об этом говорили. — Он наклонился к Киннану поближе. — Нас здесь не волнует цвет кожи, а только способности. Дайте мне нескольких хмонгов, и поход Шермана к морю покажется вам прогулочкой по саду.

Киннан. вспыхнул.

— Не стоит садиться на голову. Мы ведь не сказали, что не станем платить им.

— Тогда решайте.

— Спокойнее, — встрял Шоу. — Я уверен, что мы сможем договориться.

Ланже внезапно рассмеялся.

— Тогда давайте договариваться, мез ами, и побыстрее. Ведь война, знаете, ждать не будет.

— Кстати, — сказал Дэйн. — А мы будем действовать независимо или под чьим-то подчинением?

— Координированность необходима. Вы будете держать связь: подготовьтесь. С вами будут находиться два американца — просто для того, чтобы, если мы вляпаемся по уши в дерьмо, плыть всем вместе в одном направлении.

— Этими двумя американцами-связными будете вы вдвоем, — сказал Дэйн безразлично.

— Да, — проговорил Шоу.

— Ну, зная американскую систему, — размышляя протянул Дэйн, — можно предположить, что перед нами сидит майор Шоу, видимо, выпускник Уэст-Пойнта и майор Киннан из Клемзона или чего-то в этом роде.

— Почти в точку, — ответил Шоу. — Со званьями не напутали.

— Насколько вы знакомы с Азией?

— Вообще не знакомы, но пусть это вас не беспокоит, — вскинулся Киннан.

— Меня это не беспокоит, — сказал Дэйн, — просто мне бы хотелось уточнить, что во всех боевых ситуациях командовать будем мы с Габриэлем. Никак не вы.

— Вы не единственные здесь, к кому мы можем обратиться, — резко выпалил Киннан.

— Прекрасно, — сказал Дэйн вставая, — удачи и всех благ. Пойдем, Габриэль.

— Господи, Дэйн, — засуетился Шоу, — ну что вы в самом деле. Мы ничуть не собирались ограничивать ваши полномочия.

— Говно, — сказал Ланже. — Будет по-нашему — или вообще никак. Мы не собираемся торчать туг с вами всю ночь. Дэйна ждет девушка-красавица, да и меня несколько… не помню сколько…

— Сядьте, пожалуйста, — сказал Шоу, — Мне очень хочется согласиться с вашими требованиями. И давайте начнем с этого моего хотения.

Садясь на стул, Дэйн улыбнулся Ланже. Киннан, лицо которого покраснело, смотрел на звезды. А он очень вспыльчив, но старается держать себя в руках.

— Итак, — сказал Дэйн, когда все расселись снова. — Все, что вы от нас хотите, могли бы сделать и ваши люди. Мы тоже, но вы могли бы справиться и сами. Так давайте я скажу, почему вы действительно обратились к нам.

Киннан обратился в слух. Дэйну показалось, что на губах Шоу заиграла тень улыбки, а глаза американца слегка сузились.

— Во-первых, — продолжал Дэйн развивать свою мысль, — вы хотите, чтобы мы действовали в Лаосе, потому что никто не знает эту территорию так, как мы, а во-вторых, потому что свои войска ввести на мирную территорию вы не можете. Если кто-нибудь из наших окажется в плену, вы откреститесь от него, поэтому мы действительно будем биться сами за себя. Мне на это плевать — я переживу. Но, вы не договариваете того, что та миссия, которая вам необходима до зареза, — смертельна. Мы с нее не должны вернуться. Но не стоит сбрасывать нас со счетов. Поэтому мы беремся за работу.

Ланже отпил из своего стакана и, задумавшись, смотрел в сторону.

— Что же касается Вьетнама, то у вас там до черта войск, и вы хотите послать нас на задание, в котором ваши собственные солдаты не станут пачкать руки. То есть это будет нечто аморальное с американской точки зрения, что-то гадкое и противное всем правилам.

— Что же это будет? — спросил Шоу тихо.

— Похищения, убийства, общий террор, пронизывающий всю инфраструктуру Вьетконга, с глубокими проникновениями в их тылы. В общем, полный чемодан грязи.

— Я вас недооценивал, — сказал. Киннан.

Дэйн ухмыльнулся.

— Вы, наверное, просто невнимательно прочитали наши досье.

— Это создаст для вас неудобства? — спросил Шоу.

— Никаких, — меланхолично проговорил Дэйн.:— Войны настолько глупы сами по себе, что если можно их хоть как-то приукрасить, я не против. Ко всему прочему, у меня еще никогда не было такого высокого звания, и я радуюсь, как получивший возможность играть в бирюльки младенчик.

— Отменно сказано, — полковник, — саркастически произнес Киннан.

— Вы будете выбирать операции, мы — определять степень их необходимости. Но после того, как сговоримся, — не пытайтесь приказывать ни одному из наемников. Мы с Габриэлем на этом жестко настаиваем.

— И на чем порешим? — спросил Шоу.

— Мы обсудим все с Габриэлем. Затем встретимся с вами еще раз. Думаю, что вам приказано оставаться здесь, пока все не утрясется. Так я и знал. Хорошо. У меня еще есть здесь кое-какие дела, так что встретимся завтра вечером.

— Здесь? — спросил Киннан.

— Нет, — ответил Дэйн. — Время оставим то же, но пойдем в «Глочестер Лодж» выпьем. Отутюжим кое-какие детали, по крайней мере, сроки и организационные моменты. А затем начнем складывать головоломку.

— Время — деньги, — сказал Шоу.

— Не перевозбуждайтесь, — посоветовал Дэйн. — Неважно, верите вы этому или нет, но эта война будет долгой.

— Сколько у нас времени?

— Через час мы вылетаем в Кай Так.

— Боже, я буду страшно скучать.

— Единственное, в чем можно быть полностью уверенным — мы будем недалеко друг от друга. И как только смогу вырваться — сразу же приеду к тебе.

— Мне бы хотелось знать, где ты будешь. По крайней мере, хоть что-то…

— Сара, я не могу об этом даже заикаться… В особенности репортеру. Вольно. Я шучу. Но говорить, действительно, ничего не могу.

— Хочу спросить.

— Позволяю.

— Когда ты будешь уезжать в зону военных действий, я всегда буду так себя чувствовать? Ты знаешь, что я до смерти перепугана? Не хотела говорить…

— И тебе надо ехать, правда?

— Больше мне нечего сказать.

— Ответь на простой вопрос: это всегда так?

— По-разному для разных людей.

— А каково это для тебя?

— Я всегда рассматриваю возможность невозвращения. Точно так же, как и возможность вообще никуда не ехать. А затем все-таки еду, потому что это единственное, что я умею. Иногда мне хочется, чтобы все было как-нибудь иначе. Может быть, это эгоистично, какой-нибудь психологический выверт. Но я знаю, что на самом деле — нет. Я делаю то, что умею делать лучше всего, лучше чем кто-либо мне знакомый. Существует удовольствие, получаемое от хорошо сделанной работы, и даже вдохновение. Думаю, что ответить на твой вопрос можно таким образом: я растворяюсь в своей работе до той поры, пока она полностью не выполнена.

— Хоть таким образом…

— Таким и никаким другим. Ты тоже будешь все время занята. Ведь я не хочу, чтобы ты сошла с ума в этом аду. Я знаю, ты едешь, чтобы взять свои высоты, — как и остальная ваша братия, — но будь добра держать голову пониже и не высовываться. Обрати внимание, чтобы и зад не торчал над траншеей.

— Дэйн, мы не брали на себя никаких обязательств друг перед другом.

— Тебя это волнует?

— Не знаю. Может быть. Я знаю, что такое быть с тобой. Но не знаю, что чувствуешь при этом ты сам. Черт, нам бы времени побольше…

— Если все будет нормально, мы будем вместе. Если не нормально — не будем. Все выяснится. Не гони лошадей.

— Наверное, ты прав. Но мне будет тебя недоставать.

— Мне тоже.

— Хотя бы так, не правда ли?

Дэйн сидел, смотря на дождь, и думал о том, что представляет собой новейший карабин М-16. Ему предлагали выдать один, но он отказался, решив, что когда весь его отряд получит оружие, тогда и он будет его носить.

Дэйн обернулся. Донован — один из его офицеров — сидел в своем спальном мешке и наблюдал за Дэйном сквозь полуприкрытые глаза.

— Итак, Дай Йю Донован, — Дэйн использовал слово из вьетнамского словаря, означавшее военного в чине капитана, — я бы сказал, что пора. Пора…

Донован запустил пальцы в густую блондинистую шевелюру.

— Сколько же я спал?

— А часы твои где?

— Где-то между этим местом и двадцатимильной береговой полосой. Я уронил проклятую тикалку за борт. Случайно, конечно.

Дэйн повернулся и стал рассматривать сгущавшуюся тьму. Дождь иногда предвещал вьетконговскуто атаку.

— Пойду куплю чего-нибудь съестного. Пойдешь со мной?

Донован вздрогнул.

— Как вы можете есть это..?

— Ладно, вернусь скоро. Если задержусь в деревне после двадцати одного часа, пошлите за мной.

— К Папе Дату?

— Ага.

Дэйн нацепил полевую куртку и древнюю шляпу из буша, купленную у австралийца в Бен Тре. Затем пристегнул тяжелый пистолет сорок пятого калибра и взял карабин. Сложив для удобства две запасные обоймы «спинкой к спинке», вышел из дверей и прошел через лагерь.

Пройдя в ворота, он подозвал жестом одного из джанкменов, который сразу же отвязал от причала небольшой сампан. Через несколько секунд они уже плыли через реку, и хотя отъехали всего на каких-нибудь пятьдесят метров, но ушли от дождя. Попросив джанкмена подождать его, Дэйн пошел по единственной, проходящей через всю деревню улице.

Папа Дат — хозяин единственного в деревне кафе — удивленно посмотрел на позднего посетителя. Разглядев Дэйна, он нервно задул три или четыре свечи и поспешно проводил полковника к столу. Кроме них, в кафе сидело еще двое стариков, смурно глядящих в бутылки «33» — крепкого вьетнамского пива. Дэйн ткнул в пиво пальцем, зная, что Папа Дат принесет его и присоединится к нему.

Так и случилось.

Папа Дат был очень любопытным мужичком, который обладал огромными запасами информации. Между ним и Дэйном установилась близкая, но недружественная связь. Дэйн не доверял ему.

— Э вотрэ саитэ, Папа Дат, — произнес Дэйн, поднимая свой стакан.

— Саитэ, — ответил старик.

— Какие новости?

— О чем? — спросил Папа Дат безразлично на прекрасном английском языке.

— Тревожит тебя по ночам ВК?

— А что, из вашего лагеря разве ничего не слышно?

— Я не могу услышать удар ножом или шаги молодого человека, переметнувшегося на сторону Вьетконга. А ты расскажешь…

— У нас здесь сложностей нет, — низким апатичным голосом произнес старик.

— Даже с молоденькими девушками?

— Последнее изнасилование произошло три недели назад. Мы, разумеется, так и не узнали, кто был виноват, полковник.

— Этот человек не из моих.

— Это ваши слова.

Дэйн попробовал пиво и решил, что не голоден.

— Вы отвечаете несколько нервозно, — произнес он. — Что вас, мой друг, заботит?

— Нет, нет, ничего.

— Как-то чересчур поспешно вы это произнесли.

— Просто вы так давно не заходили, да еще так поздно.

Дэйн тонкогубо улыбнулся.

— Ты не сказал ничего особенного, но в то же время я узнал все, что нужно. Теперь я уйду, Папа Дат. Благодарю.

Старик поклонился, и глаза его сверкнули. Он остался сидеть, когда Дэйн прошел в двери, в сгущающуюся дождевую тьму.

В своей палатке Дэйн увидел привычную картину: Донован пил виски и читал затрепанный романчик с пышной брюнеткой… почти что одетой.

— Дай Йю, — сказал Дэйн, — Вьетконг нападет сегодня ночью. Не думаю, что возникнут проблемы, но все-таки удвой патруль и проверь, чтобы все шу-л у к и остались на нашей стороне. И пусть их вытащат на берег — незачем им плавать.

— Будет исполнено, сэр. Еще что-нибудь?

— Нет, все. Простые меры предосторожности.

Дэйн забрался в спальник, положив карабин рядом с постелью, пистолет под подушку. Расстегнув ножны любимого ножа, он, как обычно в подобные минуты, подумал о Таводи. А затем перёд ним всплыло лицо Сары…

Он вспомнил, как забилось сердце, когда он, перескакивая через ступени, бежал к ее квартире. Из-за двери доносилось успокаивающее постукивание пишущей машинки, и Дэйн улыбнулся. Наконец-то, после стольких тревог и волнений — Сара. Он легонько постучался и отошел на шаг.

Сара открыла дверь, и Дэйн улыбнулся сверху вниз, стараясь ничем не выдать ошеломившего его удара. Боже, что с ней стало! Как доконала ее война… Она подбежала к нему и, отчаянно вцепившись, прижалась к этому огромному, но такому нежному мужчине, а Дэйн, слыша, как она хлюпает ему в плечо, крепко обнял ее. Она постарела, была болезненно худа, а на лбу появились доселе не виданные им морщины.

— Заходи, — сказала женщина наконец, — я должна тебя кое с кем познакомить.

Нахмурясь, Дэйн вошел. На кровати в маленькой комнатухе сидел ребенок и листал журналы. Это была вьетнамская девчушка с огромными глазами, одетая в американское платье.

— Это мой друг, полковник Джон Дэйн, — официально представила его Сара. — А эта молодая дама — мой близкий друг Нгуен, — сказала она, обращаясь к Дэйну и встревоженно вглядываясь в его лицо. — Я не могла предупредить тебя о том, что мы живем вместе, — извинилась она.

— Как все случилось? — спросил Дэйн.

— Я обнаружила Нгуен в мусорной куче, в Шо-лоне. Вьетконковцы разбомбили ее дом. Она единственная выжила из всех жителей.

— И ты привела ее к себе, — подытожил Дэйн, присаживаясь на край постели. Ребенок осторожно наблюдал за ним.

Сара провела рукой по волосам, беспомощно поведя второй в сторону.

— Не могла же я оставить ее там.

— А ты не ходила к вьетнамским представителям власти?

— Да ходила я везде. Но ты же знаешь, как оно бывает. Ведь это еще один голодный рот — и все…

— Что верно, то верно.

— А она к тому же еще и девочка, — горько бросила Сара, — это не добавляет бюрократам жалости.

— Сара, ты не хочешь ли сказать мне, что собираешься с ней делать, или мне сказать об этом самому.

— Я сама. Удочерю, разумеется.

Дэйн встал и подошел к веранде, выходящей на оживленную улицу. Почувствовал, что Сара подошла сзади, обвила его руками за талию, и накрыл ее ладони своими.

— Сколько же она у тебя живет?

— Пару месяцев. Я много пишу. Это отнимает время.

— Я читал…

— Документы оформляются. Это довольно тягомотно.

— Кто-нибудь намекал на взятку?

— Нет. Но если намекнут — заплачу.

— А что отец думает по этому поводу?

— Полностью «за».

— А сама девочка?

— Она все еще в шоке, но понимает, что произошло. И происходит. Английским занимается с учителем. Я наняла специально. Она знает, что ее семьи больше не существует.

Сара повернулась к девочке.

— Мы считаем, что Нгуен четыре года, так ведь?

Ребенок кивнул, мрачно посматривая на Дэйна.

— Она знает, что когда-нибудь мы отправимся далеко-далеко в новый дом. Туда, где не будет ни бомб, ни ружей, правда же?

Девочка снова кивнула.

Сара улыбнулась Дэйну.

— Она немного стеснительна поначалу.

Дэйн услышал собственный вздох.

— А сейчас-то что? Сара? Есть ли возможность остаться хотя бы ненадолго наедине?

Женщина откликнулась моментально.

— Ну, разумеется. Бэбиситгер приходит по вечерам. А семья, что живет внизу, будет счастлива за несколько пиастров взять девочку к себе на время.

— Я хотел отвезти тебя на несколько дней в Сингапур, — произнес Дэйн. — Отдохнуть. Немного отдохнуть от войны.

— Ох. — Сара тихонько опустилась на кровать. Дэйн ждал.

— Не думаю, что смогу ее оставить, — наконец произнесла женщина, почти шепотом.

— Сара, но тебе необходимо уехать. Война тебя доканает.

Она вскинула голову и, к удивлению Дэйна, в глазах ее вспыхнули слезы.

— Я знаю, о чем ты. Выгляжу просто жутко. Сама вижу — настоящая уродина.

— Да не жутко. Просто устало.

Девочка подошла к Саре и, нахмурившись, встала рядом — ей не нравились слезы. Сара обняла ее и прижала к себе — девочка обвила шею женщины ручонками. Наконец Сара улыбнулась, и Нгуен снова залезла на кровать, подтянув под себя коленки и обхватив их руками.

— Совершенно позабыла предложить тебе выпить, — попыталась выйти Сара из положения.

— Я хочу, чтобы ты поехала со мной в Сингапур, — упорно повторил Дэйн. — Всего на несколько дней… — Он замолчал, взглянув на девочку. — Бери ее с собой. Ерунда, справимся.

— Нет, — выдавила Сара. — Я на пять-шесть дней оставлю ее семье, что живет внизу. Этого достаточно? Нам хватит шести дней?

Дэйн протянул руку и провел по ее волосам.

— Это всего на несколько дней, Сара. Будем отъедаться, пить шампанское и купаться в настоящих ваннах. Остановимся в комнате с кондиционером. Будем медленно, со вкусом и продолжительно заниматься любовью. И ты совершенно позабудешь о Вьетнаме.

— Господи, Дэйн, я согласна. Давай, только скорее…

— Прямо сейчас…

— Все бесполезно, — сказала она, — мне не расслабиться. Прости, Дэйн, но я должна вернуться.

— Так нечестно. Мы в Сингапуре всего двое суток.

— Я хочу вернуться. Господи, как мне нравится заниматься с тобой любовью, как мне нравится этот старый отель, как мне хочется как-нибудь снова очутиться в Сингапуре с тобой, любовь моя. Но мне не выкинуть из головы Сайгон.

— То есть Нгуен.

— Да.

— Черт, говорил же тебе — возьмем ее с собой.

— Да знаю, знаю, но это казалось мне неправильным.

— О чем еще ты беспокоишься?

— Я чувствую себя виноватой. Мне необходимо вернуться. Не знаю, но нечестно просто валяться на солнышке в Сингапуре, пить и трахаться — когда… Мне это нравится, но так нечестно.

— Сара, учти, война будет чертовски долгой. Я, похоже, не в силах убедить кого бы то ни было в этом, но от Вьетнама тебя скоро будет тошнить, — а война будет продолжаться, учти.

— Как хорошо, что я тебе не верю.

— А собственным глазам?

— То есть, ты хочешь сказать, чтб война продолжится еще года два-три?

— Или дольше.

— И все это время ты будешь воевать?

— Нет. Через месяц или чуть меньше я уезжаю.

— Что?

— Послушай меня: американцам не выиграть эту войну, потому что они совершают точно такие же ошибки, что и французы до них. Ночи и вся деревенская местность принадлежат Вьетконгу. Дни и города — американцам. И я не знаю, что пугает местное население больше, и не могу сказать, кто кого пересидит в этом краю.

— И ты уезжаешь, потому что это бессмысленно? Безнадежно?

— Нет, потому, что я в это не верю.

— Господи, господи, да ты никак переметнулся к антивоенным демонстрантам.

— Да нет же. Ты просто не можешь понять. Или не хочешь.

— Так ты популярненько объясни.

— Я не считаю, что приход американцев сюда был злом. Соединенные Штаты ввалились во Вьетнам с лучшими намерениями. Но не верны ни стратегия войны, ни ее тактика, и ее не выиграть, если только не произойдут какие-нибудь коренные изменения, а я думаю, что они не произойдут. Поэтому я собираю всех своих людей и выхожу из игры, Я уже говорил тебе: мы воюем не только из-за денег, а тогда, когда верим в то, что делаем. И я не могу выполнять дурацкие приказы тех, кто считает, что поступает верно.

— Ты только послушай. Мы с тобой лежим в огромном номере отеля «Раффлз» в Сингапуре, над нами тихо кружится вентилятор, шипит холодное шампанское в бокалах — и никакой бомбежки, артобстрелов. А мы только и говорим, что о войне. И в этом прежде всего моя вина. Видишь, как со мной трудно. Я не могу забыть…

— Нгуен.

— Да. Просто я должна вернуться — и все. Вернуться, забрать Нгуен и убежать.

— А затем?

— Я вернусь. Оставлю ее на Гавайях и вернусь, пока не пойму, что сделала все от меня зависящее! Все, что могла! И только после этого уеду совсем.

— Понятно, Сара. Тебе не кажется, что мы только что завернули за угол?

— Не понимаю.

— Ну, ты с большим трудом понимаешь то, что делаю я, а теперь и у меня с этим твоим делом возникли проблемы. Может быть, когда-нибудь в будущем…

— Прости, Дэйн.

— Нет, все в порядке. Я узнаю, когда ближайший самолет. Поедем ближе к вечеру, хорошо?

— Черт, наверное. Ты, что разозлился? Я тебя обидела?

— Ничего, выживу.

Кордон военной полиции загородил вход на улицу, где жила Сара. За заслонами и кучкующимися полицейскими можно было видеть лежащий в руинах квартал.

Машина, в которой они ехали, остановилась. В мгновение ока Сара выскочила из нее и понеслась к баррикадам. Дэйн очутился за ее спиной, когда воен-полы увидели мчащуюся женщину и взяли винтовки наизготовку. Дэйн кинулся вперед, обогнал Сару и прокричал:

— Я — полковник Дэйн, пропустите сейчас же!

Полицейские отошли, и Дэйн услышал полустон, полувсхлип Сары, подбежавшей к громоздящимся обломкам, которые когда-то были ее квартирой. К тому времени, как Дэйн подбежал к ней, она стояла совершенно тихо с белым, словно мел, лицом, разглядывая искореженный бетон. Дэйн оставил Сару возле руин, а сам подошел к ближайшему полицейскому.

— Что случилось?

ВП оказался высоким подтянутым негром.

— Вьетконговский минометный огонь, полковник. И терроризм тоже. Какой-то человек, живший в этом вот доме, — он указал на дом, в котором жила Сара, — убил всю семью, а затем подложил мины. Когда они взорвались, коммунисты принялись лупить по этому кварталу из минометов. Смели все подчистую.

Дэйн почувствовал, что в груди у него похолодело.

— Где можно ознакомиться с рапортом по этому Делу?

— Расследование проводила вьетнамская полиция, но мы, со своей стороны, тоже не зевали. Наше следствие, по-моему, удалось лучше. Можете поговорить с полковником Вандермеером — думаю, что вам он известен.

— Да, — ответил Дэйн медленно, — я знаю кто он.

— Все произошло вчера вечером, — солдат развернулся и осмотрел улицу. — Эта дама, что жила в этом доме?

— Да.

— Так это ее старался разыскать полковник Вандермеер. Отвезете ее сами или позвать кого-нибудь?

— Вызовите «джип». Я отвезу ее.

Он повернулся и увидел бегущую, к нему Сару.

— Дэйн…

— Сара, пока что ничего не известно. Поехали, я отвезу тебя в штаб и посмотрим, что сможем выяснить. Не делай скоропалительных выводов, прошу тебя.

— Она мертва. Я знаю.

— Нам еще ничего не известно. Давай, забирайся в «джип».

Через несколько кварталов Дэйн увидел низкое бетонное здание, двор которого был забит военными полицейскими. Полковник Вандермеер — плотный, делового вида мужчина — сразу же отметил их прибытие.

— Прошу простить за неразбериху, — сказал он. — Могу я предложить вам кофе?

Сара была пепельного цвета.

— Что произошло?

Вандермеер взглянул на лежащий на столе рапорт.

— Мне кажется, мисс Сандерленд, вам лучше присесть, — сказал он спокойно.

Сара вскрикнула и повалилась назад. Дэйн подхватил ее и посадил на стул. Она прижала к глазам руки и, словно обезумев, смотрела сквозь пальцы. Потом начала всхлипывать.

Вандермеер прочистил горло и взглянул на стоящего за стулом, на котором сидела Сара, Дэйна.

— У семейства Фан был слуга…

— Лаосский раб, — проговорила Сара прерывающимся голосом.

— Оказался террористом. Перестрелял всю семью…

— Боже мой, Боже… — Сара спрятала лицо в ладонях.

— …а затем расставил вокруг дома мины. Похоже, что Фаны были политически ориентированы против коммунистов и Вьетконг поставил их в список подлежащих уничтожению. Лаосец взорвал здание, что и стало сигналом для начала минометной атаки. Для него это было суицидальное задание. А Вьетконг терроризировал город, так что для них это была психологическая победа.

— Полковник, — кошмарным шепотом поинтересовалась Сара, — а кто именно погиб в семье Фана?

— Все погибли, — ответил Вандермеер. — Дед, совсем старик. Родители. Сестра жены. Трое детей — два мальчика и девочка — Лет тринадцати-четырнадцати. И совсем крошечная малютка — девочка лет трех-четырех.

Сара потеряла сознание.

Дэйн перетащил ее на кушетку и расстегнул верх-ми с пуговицы платья. Положил мокрое, полотенце ей на лоб. Через несколько минут веки ее затрепетали, дернулись, и на Дэйна уставились совершенно холодные, как льдинки, глаза.

— Она мертва.

— Да, Сара. Похоже, что так оно и есть. Мне очень — поверь — очень-очень жаль…

Сара оперлась о локоть, скинула ноги с кушетки и села. Лицо ее все еще было бледным, и Дэйну показалось, что она сейчас снова отключится, но послышавшийся голос показался ему выкованным из железа.

— Нельзя было ее оставлять. Нельзя было уезжать.

— Сара, ты не должна себя винить. И меня тоже. Этого невозможно было бы избежать или предотвратить. Если бы ты осталась, это бы все равно произошло.

— Я бы смогла ее защитить. Она была бы жива, если бы мы не отправились в Сингапур.

— Ты не можешь этого знать. Чушь городишь.

— Ты… до чего тебе вообще есть дело? Ты ко всему привык. Берешь свою гребаную плату и убиваешь людей.

— Сара, прекрати.

— Мы за это ответственны. Этого я никогда не забуду. И никогда мне не избавиться…

— Ерунда. Мы не могли бы предотвратить трагедию. Ты осталась в живых — не забывай.

Сара тяжело смотрела не него;

— Я не хочу тебя больше видеть. Я постараюсь больше никогда о тебе не думать.

— Прекрати, пойдем, поищем тебе место для ночевки. Вандермееру захочется потом поговорить с тобой. Остановишься в «Каравелле»… и пойми, что завтра ты ко всему будешь относиться иначе. Поверь, я знаю, что сейчас с тобой творится. Но ты справишься.

— Не прикасайся ко мне, — сказала Сара холодно. — Оставь меня в покое.

— Сара…

— Изыди из моей жизни. Я жалею, что когда-то с тобой познакомилась. — Внезапно она вскочила на ноги и заорала: — Убирайся, убирайся, ублюдок бессердечный, чертов наемник! — И она истерически разрыдалась.

Дэйн смазал ее по лицу. Она моментально застыла, словно где-то внутри у псе захлопнулась какая-то дверь.

Дэйн развернулся и вышел, зная, что больше они никогда не встретятся.

За полчаса до отплытия Дэйн созвал последнее совещание. На него он пригласил Донована и шулукских командиров — шестерых наиболее ответственных и самых высокооплачиваемых офицеров в лагере. Встретились в хижине у Дэйна — все мокрые от плещущего дождя, превратившего лагерь в болото. Погодка была самой что ни на есть кошмарной, и Дэйну она очень нравилась.

В полумраке хижины он зажег керосиновую лампу и оглядел сидящих перед ним. Донован казался взволнованным, но бесстрашным: с каждым днем он набирался ума и опыта, и Дэйн считал его ответственным человеком, на которого можно положиться. У него возникали сомнения насчет пары шулукских командиров, но остальные были вполне готовы к тому, чтобы выйти в ночь и выполнить задание.

— Давайте-ка прогоним все еще раз, — предложил Дэйн.

Ответил Донован:

— Вверх по: реке, задействовав моторы, которые будет приглушать звук ливня. Ровно в двадцать ноль ноль, открываем огонь по лагерям из минометов и автоматов. Каждая вторая лодка пристает к пляжу и высаживает десант. Высаженные должны окопаться на берегу и постараться продвинуться вперед. После этого — ждем.

— Пока все нормально, — вставил Дэйн.

— В двадцать часов пятнадцать минут остальные лодки приближаются к берегу и принимаются вытаскивать десант в том случае, если слышат звуки другой атаки. Если же ничего слышно не будет, то мы, на какой только способны скорости, идем вперед, пытаясь прорваться к штабу, и наносим ущерба столько, сколько сможем.

— Потому что, — Донован ухмыльнулся, — если мы не услышим вторую атаку, нам придется чертовски худо.

— Вы ее услышите, — успокоил его Дэйн. — Тран?

Вьетнамец, сидевший рядом с Донованом, ответил на ломаном английском:

— Мы идем по северной оконцовке, через весь остров. Ждем Гоана. Стрелять, когда видеть Вьетконг. Затем — вглубь острова и присоединяться к пляжный десант.

Дэйн кивнул.

— Я доделаю остальное.

Выйдя под дождь, они прошли по лагерю и остановились возле спуска к реке. Дэйн приказал паре лодочников отправиться к Папе Дату и остаться у него, создавая впечатление того, что сегодня из-за погоды никто на реку и носа не высунет. Но Вьетконг, несмотря на ливень, выставит наблюдателей, и Дэйн понимал, что придется их убирать. У него было преимущество: он знал, куда двигаться, а Вьетконг — нет.

Он сел в последнюю из дюжины лодок и услышал, как заработал мотор. Над водой потянулась тоненькая, размываемая дождем струйка дыма. Дэйн заполз под низкий навес рубки и прикрыл глаза, растянувшись на полу. Можно будет двинуться в следующий раз не ранее, чем через чае. Через некоторое время он оставил попытки заснуть: всякий раз перед глазами вставало сарино лицо с наполненными ненавистью обвиняющими глазами. Чтобы хоть чем-то заняться, он проверил в очередной раз оружие.

Теперь у него был карабин М-16, потому что все его люди получили это оружие. В небольшом мешочке, прикрепленном к поясу, находились две гранаты. Дэйн был одет в черные штаны и рубаху, в которые обычно облачаются лодочники и их помощники, а на голове носил черный берет. Знаков отличия — которые только бы привлекали в нему внимание — на одежде не было. Нож с рукояткой из оленьего рога надежно покоился в застегнутых ножнах, а под рубахой висел волчий амулет, который находился у Дэйна в течение целых двадцати лет. На поясе висели армейский пистолет сорок пятого калибра и запасные обоймы к нему. На ногах — новые ботинки для джунглей, испытываемые сейчас на военных. Пока что он не знал — хорошее они приобретение или нет. Необходимо до черта в них находиться — это касалось как места, так и времени.

Он высунул голову из рубки. Следующая лодка плыла всего лишь в двадцати-двадцати пяти футах перед ним, но была практически неразличима, и это было на руку. Внезапность и быстрота должны были стать основным моментом атаки, иначе вся операция пойдет коту под хвост.

Посмотрев вперед по течению, Дэйн увидел внезапную вспышку разгорающейся сигареты и чертыхнулся про себя. Он оставил, даже передатчик на базе, чтобы установить тишину в эфире. Но что от нее толку, если их засекут? Вьетконговцы, конечно, поймут, что наемники выехали из лагеря, но для того, чтобы установить место, куда они направляются, им придется следить за лодками, продвигаясь по параллельным реке ручьям и протокам, — на это уйдет масса. времени. Да выкинь же эту проклятую сигарету! Через несколько минут курильщик так и сделал, и река снова погрузилась во тьму. Дэйн убрал голову с дождя — по лицу струились капли — и постарался сосредоточиться на предстоящей операции. Двойное гражданско-военное качество Гоана делало нападение на него первостепенной задачей для временного выведения из строя всей инфраструктуры. К тому же радовал тот факт, что, по словам Шоу, выходило: если во время операции будут захвачены какие-нибудь деньги, то их поровну поделят между джанкменами. Дэйн, конечно, и так бы это сделал…

Насчет Гоана у него не было ни малейших иллюзий. Он будет немедленно заменен Вьетконгом кем-нибудь столь же компетентным из ЦОЮВН — Центрального Офиса Южного Вьетнама партии Дао Донга, этой цепи между Ханоем и Вьетконгом. Офис находился возле лаосской границы и, как подозревал Дэйн, когда начинало сильно припекать, — просто перебирался в другую страну.

Джонки тихо двигались вверх по реке в полной темноте и барабанящем по лодка дожде — ни единого огня; звуки работающих моторов заглушал ливень. Дэйн чувствовал себя подготовленным, но все же решил несколько минут помедитировать. Вспомнив мастера Кима, он улыбнулся и следующие десять минут сидел в полной неподвижности, опустошая мозг и выходя на уровень полного покоя. Снова широко открыв глаза, Дэйн почувствовал себя отдохнувшим и уверенным в своих силах, в том, что он сможет сделать все, что необходимо на этом задании, в том, что он не сможет проиграть эту битву. Он поднялся на ноги и, невзирая на дождь, отправился на нос шулука. В эту секунду он был животным, вынырнувшим из дождя, Уайя-юнутци, воином аниюнвийя.

И тут Дэйн услышал тихий окрик с двигающейся перед ним джонки. Время начинать. Он вернулся в рубку, тихо сказал что-то рулевому, и лодка моментально остановилась, бросила якорь и, выключив мотор, начала разворачиваться правым бортом. Она медленно подошла к берегу реки, и Дэйн потихоньку опустился за борт, повиснув на руках, почувствовав, что под собственной тяжестью уходит в грязь. Но идти он мог. Похлопав по борту шулука, Дэйн услышал, как якорь вновь подняли на борт, завели мотор и лодка снова отошла от берега. Она присоединится к остальным. А он остался один на один с тьмой, дождем и заданием, в глубине вражеского лагеря. Повернув налево, Дэйн вступил под свод деревьев, ориентируясь по запаху, ощущениям и инстинктам.

Шел он медленно, но свободно обходил все препятствия, иногда, словно краб, пробираясь бочком, пока снова не выходил на нужный участок пути. Он никуда особенно не торопился и обладал временем, чтобы хорошенько обдумать все свои действия. Ему нравилась предпосылка, на которой был основан этот набег: одновременно по-азиатски изящный и по-аниюнвийски бесстрашный.

Нападение джонок будет отвлекающим маневром. Это Гоан поймет моментально. Второй налет с севера будет принят за настоящий. Гоан будет держаться в своем лагере до тех пор, пока не убедится, что северный рейд — всамделишный, а затем кинется на юго-восток в поисках спасения. До него не должно дойти, что его оборонительные сооружения атакуются столь малыми силами. Поэтому он побежит — наткнется прямо на Дэйна. Гоан не подумает о том, что американцы столь цепко ориентируются в джунглях, чтобы провести не один, а целых два отвлекающих маневра. А дождь и темнота — союзники Дэйна — посеют настоящую панику.

Огибая толстосплетение цепких кустарников, Дэйн увидел справа от себя более светлое пятно — поляна? Он подбирался все ближе, и теперь все его внимание было сосредоточено на охране и сигнальных проводах. Дэйн присел на корточки и задумался, представляя себе карту этой местности и свое примерное положение на ней, Он решил, что если продвигался с нормальной и достаточной скоростью, то должен был сейчас находиться рядом с тем местом, которое он себе мысленно наметил. Дэйн принялся пробираться с необыкновенной осторожностью, на каждом шагу останавливаясь и ощупывая перед собой землю в поисках протянутой проволоки и стараясь не задевать свисавших над ним ветвей. Его поразило то, какой шум производил дождь. Гоан никогда не поверит в это, подумал Дэйн и ухмыльнулся, никогда не поверит в то, что американец может выйти из дома в такую собачью погоду.

Нащупав проволоку, Дэйн осторожно, стараясь не приподнимать ее ни на миллиметр, провел рукой по ее длине, пока не почувствовал, что она начинает уходить вверх. Что-то в дереве. Пригнувшись, он перешагнул через проволоку и остановился, выжидая. Внезапно в голове всплыл образ: несколько месяцев назад в пограничной деревушке джанкмен, шедший перед Дэйном, остановился возле ворот, чтобы проверить, нет ли в них мин-ловушек. Вначале он высвободил такую вот проволоку, которая вела к мине. Она взорвала бы и ворота, и всех, находящихся радом. Проверив еще раз, дажнкмен обнаружил вторую проволоку, присоединенную к другому пакету взрывчатки. Он, усмехаясь, высвободил ее. Прежде, чем пройти в ворота, джанкмен провел еще один тщательный осмотр — и обнаружил натянутый лук с заостренной бамбуковой тростью, пронзившей бы грудь любого, кто бы зашел в ворота. Джанкмен, смеясь, отстегнул пружину и, открыв ворота, прошел внутрь. И наступил на мину, зарытую в грязь по другую сторону ворот. Взрывом Дэйна отбросило назад, а от бедняги-джанкмена вообще ничего найти не удалось.

Итак, Дэйн остановился и несколько минут стоял неподвижно, стараясь почувствовать, что же здесь происходит. Поведя рукой влево и вверх, он нащупал вторую проволоку в трех футах от земли. Она была крепко натянута. Дэйн прополз под ней и вновь стал ощупывать руками пространство перед собой. Через несколько минут он свернул влево и пошел пригибаясь параллельно проволокам. Если этому участку придается такое значение, значит, он должен быть хорошо проходимым в том случае, если Гоан решит воспользоваться им в качестве отходного пути. Дэйн знал, что не должен оставлять вьетнамцу ни единого шанса. Следовательно, было необходимо подобраться ближе.

Дэйну показалось, что дождь несколько поутих. Взглянул на часы. Времени почти не осталось. По привычке он снова изменил направление движения и, завернув вправо, пошел обратно. И только тогда замер.

Зато мгновенно.

Звук был очень человечьим — Дэйн почему-то сразу же вспомнил Донована. Кто-то совсем рядом с ним спал и похрапывал во сне. Дэйн присел на корточки, словно приклеенный к месту, и принялся вслушиваться. Поняв, откуда исходит звук, он медленно пополз в том направлении. В полной темноте он чуть было не прополз мимо, но, к счастью, от оружия часового отражалось немного света. Дэйн остановился, принялся всматриваться и через несколько минут понял, каким образом тот лежал. Как только начнется пальба, нечего и думать, что можно оставить у себя в тылу охранника. Выбора не было. Дэйн. подполз к часовому и вытащил нож. А затем со всей силой воткнув его в грудь человеку, навалившись на рукоятку всем весом, почувствовал, как тот начал извиваться. Дэйн держал нож до тех пор, пока конвульсии не прекратились и часовой не затих. Через несколько минут Дэйн положил нож в ножны и снова пополз, соображая, где может находиться второй охранник. И тут ночь вдребезги разбилась винтовочной стрельбой.

Дэйн притаился возле трупа часового и через некоторое время услышал буханье шагов. Это подходил второй часовой, видимо, решивший присоединиться к своему товарищу по службе. Дэйн подался назад и спрятался за деревом. Через секунду вьетконговец появился из леса и склонился над убитым. Дэйн двинул прикладом М-16 по короткой мощной дуге и пронаблюдал за тем, как второй охранник тяжело свалился в кусты. Развернувшись, Дэйн взглянул на часы и стал вслушиваться в стрельбу.

Джанкмены издавали безумный шум, и сама внезапность атаки ошеломляла. Дэйн слышал звуки смятения в лагере, и ему показалось, что лодки пристают к берегу. Первый отвлекающий маневр погнал поддерживающие силы к острову, но Дэйн знал, что Гоан не двинется с места. В лагере кто-то по глупости запалил фонарь, и в быстром отсвете огня Дэйн сориентировался и осмотрел несколько хижин. Буквально через полсекунды фонарь затушили, а затем практически сразу же началась вторая атака. С севера. Теперь все пойдет в бешеном темпе.

Наконец-таки кто-то организовал что-то типа ответного огня. Джанкмены без устали поливали лагерь выстрелами, и вся атака напоминала классически подготовленную фронтальную диверсию. Дэйн ожидал начала третьей части плана, и оно не заставило себя долго ждать.

Несколько вьетконговцев двигались прямо на него. Дэйн был уверен в том, что это Гоан со своими подчиненными стараются унести всю документацию прочь. Слиться, раствориться в ней. Дэйн спрятался за деревом, припал к земле и снял карабин с предохранителя. Вьетконговцы были совсем близко.

Он увидел, как раздвинулись кусты и в проеме показались люди. В ту же секунду, словно захлопнувшаяся ловушка, прекратился дождь. Он не стихал, а просто остановился. Люди почему-то тоже остановились и принялись низкими и возбужденными голосами что-то обсуждать. Дэйн ждал. Через несколько минут к четверым первым присоединились еще двое, и в постепенно проясняющейся ночи — облака разошлись — Дэйн разглядел Гоана.

Он вышел из-за дерева и выстрелил.

Ближайшие к нему двое были мгновенно отброшены назад, и Дэйн продолжал стрелять и стрелять, но ему показалось, что Гоан упал как-то чересчур быстро. Он зашел за дерево и, высунувшись с другой стороны, принялся высматривать новый угол стрельбы, действуя чисто инстинктивно. Высунувшись, он увидел, что тот человек, которого он принял за Гоана, скользнул в кусты. Похоже, он хромал. Дэйн начал двигаться все дальше влево, описывая широкий круг. Он услышал за спиной крики и только тогда понял, что огонь с джонок прекратился. Сейчас Донован отводит солдат от пляжа, правда, он начал отход несколькими минутами раньше. Учится молодежь, усмехнулся Дэйн. Выходящая луна должна застать их ниже по течению. Донован зря времени не теряет.

Дэйн снова услышал вопли и двинулся в кустарнике, параллельно Гоану, но не за ним. Чертова луна выглянет с секунды на секунду. Наверное, все-таки Гоан смертельно ранен, но если все же нет, то им предстоит чертовски интересная ночка.

Донован отвел отряд с пляжа и погрузил на джонки в отличном порядке: лунный свет перестал быть союзником и превратился во врага, и капитан хотел очутиться ниже по реке прежде, чем вьетконговцы поставят ловушку. Несмотря на то, что эта река в дельте была самой большой, она все-таки в некоторых местах невероятно сужалась, и тогда до берегов можно было достать рукой. Донован не стал дожидаться окончания второй атаки, зная, что Тран со своим контингентом двинется после нее на восток, а затем отправится назад к базе.

В светлеющей ночи он стал подсчитывать потери — шесть или семь человек было ранено. Кажется, не смертельно, и если до базы все вернутся достаточно быстро, то врач вскоре поставит их на ноги. В любом случае, потерь оказалось намного меньше, чем ожидалось, и Донован с теплотой вспоминал настойчивые указания Дэйна на то, чтобы нападение провести со всей возможной неожиданностью и внезапностью. На свете есть несколько полностью деморализующих ситуаций, и одна из них — подвергнуться атаке неожиданной, в плохую погоду, не зная вражеских сил и возможностей. Донован надеялся на то, что с Дэйном все в порядке.

Когда последний человек очутился на борту, Донован крикнул, и джонки стали поворачивать вниз по течению реки. Полное безветрие, узость и извилистость русла реки не позволяли поставить паруса, поэтому ехавший на первой джонке капитан завел мотор и лег на палубу лицом к борту, обозревая берега. Атака — если она будет — начнется именно оттуда. Также это скажет ему о возможностях вьетконговцев перегруппировываться и реагировать ответно.

Все шло нормально: джонки плыли одной строгой линией и — о, черт, подумал радостный Донован, когда первый выстрел прозвучал с берега.

Низкие борта практически не укрывали тела, но Донован прижался к палубе и, развернув свой М-16 к берегу, стал выискивать огненные вспышки. Увидев — открыл ответный огонь. И тут же вокруг него ночь взорвалась множеством выстрелов — грохот стоял оглушающий. Через несколько секунд он оказался в самой гуще ружейной схватки, которая ему и в кошмаре привидеться не могла, и где-то в глубине желудка он почувствовал дикую пустоту, каким-то образом связанную с тем участком его мозга, в котором звучала всего лишь одна-единственная фраза о том, что нечего такому замечательному ирландскому пареньку из Бостона делать в этом аду. Он перезарядил карабин и продолжил стрельбу.

Откуда-то из кустов внезапно раздался до ужаса знакомый бухающий звук. Раздался очень близко, и вслед за ним вода возле джонки Донована вспучилась и разорвалась безумным фонтаном, обдав капитана горячими брызгами. Джонка накренилась и вновь закачалась на воде, и Донован подумал о том, что, конечно, эти вертлявые лодчонки страшно неудобны и спрятаться на них негде, но зато джонку невозможно потопить без прямого попадания. Даже продырявленные, как решето, они оставались на плаву.

Второй взрыв потряс следующую джонку, и она, как и первая, накренилась и вновь прочно встала на воду. Вьетконговцы пользовались захваченным в бою минометом М-7 9, хорошо бьющим на расстояние в триста метров. Выглядел он словно обрез дробовика и заряжался таким же образом — переламывался пополам. В дельте это было любимое оружие. Херово, что у этих сволочей появились минометы.

Третий выстрел угодил в цель. Третья джонка внезапно развалилась напополам, люди полетели в воду, обломки, казалось, падают долго-долго. Донован пронаблюдал за тем, как четвертая джонка подбирает оставшихся в живых, и, повернув голову к берегу, принялся стрелять снова.

И тут все прекратилось.

Джонки прошли узкие места и вышли на открытую воду, в устье реки, распахивающейся в Южно-Китайское море. Донован сел, прислонившись к рулевой рубке, снял берет и вытер пот со лба. Поморщился. Над глазами все саднило — в кожу попали десятки, сотни крошечных заноз, видимо, отлетавших от бортов лодки. А он и не заметил…

Они вернулись на базу задолго до наступления утра, но ночь прояснилась настолько, что джонки встали к причалу, как влитые. Донован созвал короткое совещание, подведя итоги и пересчитав потери. Двоих следовало завтра же отправить вертолетом в город. Потом капитан пригласил всех выпить, а после этого радостно улегся в свой спальник. Если все пройдет хорошо, то Дэйну потребуется несколько часов для того, чтобы добраться до места встречи с вертолетом, так что…

Донован уснул.

Двое суток спустя он все еще встревоженно дожидался полковника…

Уайя шел по следу.

Следов было два, как и раненых. Они разделились и двигались на юго-восток параллельно, но по одиночке. Эти люди понимали, что попали в ловушку, и что шансов у них практически нет. А по одиночке можно хоть как-то попытаться спрятаться.

Дэйн высматривал следы крови: на листе, на дереве, где один из них навалился на ствол в поисках поддержки. С этого самого места и разделялись следы, и перед охотником встала проблема выбора: за кем идти?

Выбрать опираясь на рассуждения, было невозможно — все зависело от случайности. Уайя оставил мысль о том, чтобы успеть на встречу с вертолетом. Он должен был выследить, загнать и убить Гоана, не важно, сколько на это потребуется времени и куда заведет его охота. Заметив сломанную ветку, Дэйн принял это за знамение и решил повернуть в этом направлении.

Ночь была ярко освещена. Дэйн надеялся на то, что Доновану с его джонками удастся спуститься вниз по реке, но недооценивать Вьетконг не стоило: в нем служили быстрореагирующие и хитрые ребята, и, следовательно, они должны будут устроить засаду. Опыт подсказывал ему, что будет именно так..

Он выкинул эти мысли из головы. Он шел по следу.

Тут и там он видел согнутую ветку, след в ново-образовавшейся после прошедшего дождя грязи. Обнаружив следующий кровавый отпечаток, Дэйн продолжил легкое скольжение вперед, зная, что во всем мире найдется всего несколько человек, способных на то, что он делал сейчас.

За час до рассвета он набрел на широкую кровавую полосу. Рана его противника увеличивалась, и, по-видимому, это затрудняло ему путь. С наступлением утренних сумерек Дэйну следовало увеличить осторожность продвижения вперед. Смотря по тому, где они сейчас находились, Гоан — или же его товарищ — должен был либо спрятаться и переждать дневную часть суток, либо сделать рывок вперед, рассчитывая на то, что его смогут подобрать дружественные военные части. Это была характерная черта войны в дельте: здесь не было четко проведенных границ и, идя по прямой, вы могли несколько раз оказываться то в дружественной зоне, то в зоне противника. Именно поэтому большинство фермеров-крестьян и рыбаков старались не выказывать никому особенного расположения, оставаясь при этом со всеми в дружеских отношениях. Но в Сайгоне этого не понимали и требовали от крестьян абсолютной преданности. Абсолютной преданностью считалось то, что одному из членов вашей семьи всегда могли ради поучительного урока выпустить кишки. Но Дэйн не мог обвинять крестьян в том, что они стараются угодить и тем, и этим.

Первые лучи солнца застали Дэйна в густом подлеске. Он размышлял: двигаться дальше или переждать день. Потом решил двигаться вперед.

Устье дельты поднималось вверх. Ему показалось, что откуда-то доносятся какие-то звуки, и он удвоил осторожность. В подлеске слышалось огромное множество звуков, естественных звуков: ветер, заставляющий похлопывать огромные листья, ветви деревьев, трущиеся друг о друга, тяжелые, спелые, валящиеся на землю и разбивающиеся от собственной спелости фрукты, — и он слушал каждый звук в отдельности, стараясь идентифицировать его. И при этом продолжал двигаться.

Через час после рассвета он отыскал свою мишень, привлеченный неестественностью раздававшихся впереди и справа звуков и каким-то непонятным пятном. Дэйн прополз немного вперед, затем остановился и, немного высунувшись из травы, огляделся. Вьетконговец свалился лицом вниз. Дэйн увидел, как тяжело дышит человек. Тело его вздымалось в такт каждому вздоху. Дэйн выпрямился и, подойдя к мужчине, перевернул его на спину. Во время этой процедуры он услышал, как человек издал тихий стон и прекратил дышать.

Но это был не Гоан.

Дэйн быстро обыскал труп, найдя пачку писем и внушительный сверток пиастров. Он положил и то, и другое в карман и поднялся. Следовало срочно принять решение.

Дэйн отпил воды сначала немножко, затем сделав более продолжительный глоток, и спрятал флягу обратно. Можно было просто двинуться вперед и идти до тех пор, пока не доберешься до какой-нибудь союзной базы, и уже оттуда отправиться к себе в лагерь. Или же вернуться назад и отыскать Гоана.

Дэйн знал, что выберет второе. Именно Гоан был его единственной и главной целью. Он снова вытащил флягу и полил себе воду на голову и лицо. Затем надел берет и посмотрел на путь, которым дошел до этого места. Придется вернуться к тому месту, возле дерева, где разошлись два пути, и начать все сначала. Это даст Гоану преимущество в несколько часов. Но вьетконговец ранен. Вполне возможно, что он где-нибудь залег и высматривает, не охотится ли кто-нибудь за ним. И к этому времени, он, видимо, уверенный, что за ним никто не идет, производит много шума и старается проломиться сквозь чащобу на юго-восток.

Уайя поправил берет и двинулся в обратном направлении, ступая легко и уверенно, не тревожа ни листок, ни ветку. Таким образом он мог идти многие часы.

Около полудня он остановился, чтобы попить.

Ближе к вечеру он обнаружил дерево, от которого расходились следы, и, стараясь быть как можно более осторожным, двинулся вокруг него широким полукругом. Дэйн знал, что снова находится рядом с вьетконговской территорией, и не хотел наткнуться на какой-нибудь случайный патруль, или что-нибудь в этом роде. Правда, самые опасные часы суток наступали с заходом солнца, и все-таки он не рисковал понапрасну.

Через некоторое время он отыскал то, что хотел: несколько крошечных капелек крови на широком, похожем на опахало листе. Отметив мысленно это место, Дэйн расширил круг поисков и снова пошел в разведку. Найдя второе кровавое пятно, он понял направление движения и углубился в кустарник. Начал давать себя знать голод, и Дэйн с радостью приветствовал это ощущение, от которого он становился словно бы легче, умнее и внимательнее. Он нашел третье пятно, а рядом с ним — сломанную ветку, а рядом с ней — очередной отпечаток ноги. Походило на то, что Гоан сильно ранен, а следовательно, двигался очень неосторожно. Наверное, он искал хоть какую-нибудь санитарную помощь, но возвращаться в штаб боялся, думая, что его могли захватить.

К ночи Уайя понял, что приближается к цели назначения, и замедлил шаг. Ему вовсе не хотелось угодить в ловушку, расставленную пусть даже и раненым. Он по-прежнему находил следы и выслеживал Гоана так, как выслеживал бы раненого оленя.

И по той же причине.

Близилось утро. Прошло уже почти двадцать четыре часа после того, как Дэйн обнаружил первого вьетконговца. Внезапно впереди раздались какие-то звуки. Дэйн прислушался: кто-то ломился сквозь кустарник. Дэйн был уверен в том, что это Гоан. Он тут же порысил вправо, по круговой тропе, оставляя шум слева. Через несколько минут он обнаружил то, что искал — небольшую возвышенность с мертвым деревом на вершине, в которое когда-то попала молния. За деревом можно было при необходимости спрятаться, ибо Дэйну пришло в голову, что коли Гоан ранен не столь сильно, то, может быть, его удастся переправить на базу живым. Эта сволота Бэртон сказал, что это, мол, невозможно.

— Даже наемники этого не смогут сделать, — так он выразился. Что ж, посмотрим.

Гоан, спотыкаясь, выбрался из кустов: он был весь в грязи, по рубашке сплошь шли кровавые пятна, а правая рука беспомощно висела вдоль туловища. Он перетянул руку куском тряпки чуть выше локтя, но кровь все так же струилась и капала с пальцев. Он должен был пройти совсем рядом с тем местом, где залег Уайя. Тот наблюдал за тем, как он подходит: мужчина средних лет, для вьетнамца довольно высокий, одетый в штаны и рубашку обитателей дельты. Часть рубашки, казалось, прилипла к правой стороне груди и выше — до плеча — похоже на множественное ранение, подумал Дэйн. Этот человек очень силен, раз смог добраться до этих мест, потеряв при этом столько крови.

Когда до Уайи оставалось всего несколько метров, он встал и направил М-16 Гоану в грудь. Вначале казалось, что вьетнамец станет сопротивляться, но тот послушно повернулся и шатаясь побрел в направлении, указанном ему стволом винтовки.

В течение последующих десяти часов Уайя продирался, поддерживал и под конец тащил Гоана на себе к точке встречи. Он знал, что устал и беспокоился о том, сколько еще сможет протянуть Гоан. Осмотрев раны, он решил, что предсказать тут ничего нельзя: он мог умереть, но, вовремя попав к врачу, мог и выжить.

В середине утра они услышали буханье моторов и отчетливое завывание двигателей вертолета. Уайя решил рискнуть и, сбросив Гоана со спины, побежал в сторону шума.

Вырвавшись на небольшую полянку, он был сразу же замечен пилотом вертолета, который собирался было улетать. Вертолет опустился вниз, и Уайя замахал руками, призывая подождать.

Вернувшись в джунгли, он с трудом отыскал Гоана, который попытался найти убежище в непроходимом кустарнике. Дэйн вытащил его оттуда, поставил на ноги и подтолкнул вперед. Они вышли на поляну.

Пилот выглядел страшно удивленным, но его помощник выскочил из «хью» и помог обоим мужчинам подняться на борт.

Всю обратную дорогу, пролетая над раскинувшейся внизу дельтой, Дэйн не спал, а внимательно наблюдал за Гоаном. Он проследит за тем, чтобы вьетнамцу оказали необходимую медицинскую помощь. А затем лично доставит его Бэртону. И впервые за многие дни он ухмыльнулся.

— Дай Йю!

Донован удивленно смотрел на бегущего к нему через весь лагерь связиста. Быстро поднявшись, он переступил через порог хижины.

— «Хью» летит, «хью» летит! — кричал связист.

— Хорошо, хорошо, успокойся, — сказал Донован и повернулся в сторону моря, зная, что вертолет но появится еще минуты три. Может быть, какие-нибудь вести о Дэйне… Но, какие бы они не были, подумал Донован угрюмо — ничего хорошего он не услышит, Дэйна не было несколько дней, и через двое суток его будут считать пропавшим без вести. А он был лучшим. Донован думал о нем в прошедшем времени.

Вертолет показался со стороны моря и — в полном и приятном отсутствии снайперского огня — быстро сел на площадку. Донован усмехнулся — опытный пилот. И тут же его ухмылка раздвинулась буквально до ушей; а настроение поднялось до отметки «кипение». Потому что из вертолета выпрыгнул мужчина и легко побежал от него прочь. Даже усталость не смогла изменить изящество движений этого человека. Дэйн.

Через секунду широко улыбающегося Дэйна окружили радостные джонкмены. Донован схватил его в объятия и сильно прижал к себе. Дэйн был рад снова очутиться в лагере и не скрывал этого. Кто-то притащил пиво, и через мгновение началась импровизированная пирушка По поводу встречи. Донован и Дэйн не стали ее прерывать — времени сейчас было предостаточно и не стоило портить людям недолгие радостные мгновения.

Они пропили почти до вечера. Наконец Дэйн пошел, принял ванну и вернулся в свою хижину. Джонкмены приготовили ему еду: рис с жареной свининой и салат-латуком, от которых сильно отдавало нуок маном — рыбьим маслом, на котором вьетнамцы жарили практически всю свою пищу. Дэйн с удовольствием съел все, что было на тарелках, приказав подать еще пива. Уже вполне расхристанный к тому времени Донован, куда-то испарился с приятной вьетнамочкой, на которую давным-давно положил глаз, и праздник стал постепенно утихать.

Не видя нигде своего помощника, Дэйн пошел на последний вечерний обход лагеря. Несмотря на пьянку, все оказалось чин-чином, в полном порядке, что было явно признаком отличного руководства. Теперь Дэйн знал, что вполне мог оставить лагерь на Донована, если ему понадобится отлучиться, Ведь через несколько дней он отправится на базу, в Таиланд.

Через несколько часов после того, как стемнело и Дэйн укладывался спать, появился Донован. Выглядел он несколько оробевшим, зато более трезвым. Открыв по последней бутылке пива, они сели друг против друга в свете керосиновой лампы и стали потихоньку переговариваться.

— Давайте еще по пиву, — сказал смеясь Донован.

— Открывай, — согласился Дэйн и Донован налил.

— Черт побери, полковник! — хлопнул себя по лбу Донован. — Я же едва не забыл о почте.

— Ты имеешь в виду донесения? Это может подождать.

— Да нет, почту. Письмо. — Он встал, подошел к столу, находящемуся в дальнем углу, и вернулся с письмом. Протянул его Дэйну.

Дэйн прочитал его дважды, внезапно встал и подошел к двери хижины, выглянув в ночь. Через некоторое время он услышал робкое покашливание Донована.

— Плохие новости, полковник?

— Рано утром подготовьте вертолет, — сказал Дэйн. — И принимай командование над лагерем.

Письмо от Старлайт было скупым.

Можешь приехать? И побыстрее? спрашивалось в нем. Таводи умирает.

Рассвет начался внезапно, развеяв серебро восхода и алые полосы восходящего солнца. Для Дэйна он был все равно, что стрела в сердце.

— Напиши для меня стихи, как ты делал раньше. Я возьму их с собой завтра, — попросил Таводи вчера, лежа на кровати.

— Я сделаю, как ты просишь, дедушка.

Дэйн встал и оделся, набросив макино, которое одолжил ему Натан, и завязав пару старых ботинок. Потом взял «марлин» с восьмигранным стволом и пошел к «джипу». Дед уже находился в машине, открыв все окна и смотря прямо перед собой.

Дэйн сел в «джип», кивнул деду и завел двигатель. Они отправились в хрустящее, словно бы первое в жизни утро. Деревья сгибались под тяжестью снега. Сосульки сверкали r утреннем солнце.

— Чудесное утро, — произнес Таводи.

Дэйн взглянул на него. Старик был одет в старые джинсы, хлопчатобумажную рубашку, мокасины. На голове была повязана старая лента. Он вез с собой одеяло и небольшой мешочек на ремне из сыромятной кожи.

— Не стоит так кукситься, Уайя-юнутци. — Старик улыбнулся.

— Мне будет не хватать тебя, дедушка, — прошептал Дэйн. На сердце лег свинец, в мозгу метались обрывки мыслей о том, что предстоит сегодня сделать.

— Хорошо вспоминать предков, — кивнул Таводи. — Но не стоит делать этого слишком часто.

«Джип» несся сквозь морозное утро — единственный движущийся объект в белой глуши. Вечнозеленые растения казались зелеными ручьями на холмах из белой бумаги, и над всем этим — небо, словно отлитое из голубого металла. В «джипе» их дыхание повисло в стылом воздухе. Дэйн чувствовал, как холод проникает ему прямо в кости, но Таводи, казалось, мороз вообще не трогал. Его быстрые внимательные глаза впитывали в себя каждый сантиметр пути, и Дэйну показалось, что на выдубленном лице блуждает тень улыбки.

Они доехали до конца грязной дороги. Теперь — поход к горной хижине. Старик выбрался и, не произнеся ни слова, пошел наверх. Его мокасины моментально промокли от тяжелого снега. На плечо он перекинул одеяло, на шею повесил мешочек и, казалось, плыл все выше, даже не оставляя следов.

Дэйн двинулся следом, и они поднялись в холодный, чистый, безмолвный мир. Свет отражался от снега.

К середине утра они добрались до хижины, и старик, остановившись перед ней, присел на корточки в снегу. Дэйн встал перед дедом, чувствуя, как бешено бьется сердце. Оно, казалось, было готово разорвать грудь и выскочить наружу.

— Осталось сказать очень немногое, Уайя-юнутци. За нас все сказано нашими жизнями. Ты доставил мне необычайную радость: мы обо многом узнали вместе, и ты очень много значишь для аниюнвийя. Думаю, что наши предки довольны тобой, ибо из всех ныне живущих аниюнвийя, ты — самый похожий на древних воинов.

— Это великая похвала, дедушка.

Таводи протянул руки и взял его ладони в свои.

— Мой дух жаждет отправиться в путь.

Дэйн расстелил на снегу одеяло, сложив его в несколько раз. Таводи встал и разделся, и Дэйн увидел, что он носит старинную набедренную повязку из оленьей кожи с древними символами. Мокасины и головную ленту он оставил, а затем сел в центре раскинутого одеяла со свисающим с шеи ремешком, на котором висел мешочек.

Таводи посмотрел на внука и протянул руку. Дэйн отдал ему стихи, написанные вчера, и дед положил их в мешочек,

— Я беру с собой только необходимые вещи, — произнес Таводи, и Дэйн понял, что конец близок.

— Я беру с собой стихи, написанные моим внуком, Уайя-юнутци, воином волчьего клана аниюнвийя. Беру с собой воронье перо для полета. Беру наконечник стрелы, чтобы охотиться, и щепотку соли — приправлять пищу. Я оставляю здесь свое имя во имя памяти моего народа.

Он начал говорить с Дэйном на языке аниюнвийя. Что-то Дэйн не понимал, но в целом было ясно, что старик благодарит духов за интересно прожитую жизнь и хорошую охоту. На мгновение прервав разговор на индейском диалекте, он попросил Дэйна прочитать написанные им стихи.

— Я говорю от имени Уайя-юнутци, — произнес Дэйн, глядя деду в глаза. Он сказал:

— Хорошо, — сказал Таводи. — Помни Колану-Ворона, которого называли Таводи. — Старик подобрался, сел поудобнее и улыбнулся внуку посверкивая глазами. А затем оглядел укрытый снегом лес.

Дэйн стоял, чувствуя жгучие слезы, и на секунду встретился взглядом с дедом. Затем развернулся, обошел хижину и спустился по холму вниз, к близлежащим деревьям. Затем обошел холм и пошел дальше, не чувствуя холода, усталости.

Он бродил несколько часов по овальной эллиптической тропе. К середине дня он снова подошел к хижине, зашел за нее и взглянул…

Таводи был мертв.

Он повалился на одеяло с закрытыми глазами, и на лице у него сияло выражение величайшего покоя.

Дэйн завернул тело старика в одеяло, отнес его в хижину и положил на стол. Рядом положил посмертный подарок, древний марлин, купленный им давным-давно.

А затем он поджег хижину.

Поначалу она горела неохотно, но затем принялась разгораться все быстрее, когда вьющиеся языки пламени стали подсушивать стены и крышу… Дэйн стоял в снегу, наблюдая за тем, как легкий дымок поднимается в утреннее небо и тает, тает…

Прошло много-много времени, и Уайя двинулся в развалины, оставшиеся от хижины.

Он поднял большие кости, положил их в макино и вытащил наружу. Положив макино на землю, Дэйн принялся брать куски костей и раскидывать их в разных направлениях. Закончив, он накинул макино на плечи и повернулся лицом к востоку, к предкам его расы, к источнику духовности. Это был первый раз, начиная с юности, когда он молился, упрашивая духов ветра помочь душе Таводи, чье настоящее имя было Колану-Ворон, перенестись к истокам новой жизни.

В спокойствии раннего вечера он сошел с холма. Подходя к «джипу», Дэйн увидел, что их следы исчезли… Наверное, их замел ветер.

Через два дня он попрощался с Натаном и Старлайт.

Затем вернулся в Азию и стал легендой.