Пестель

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ ГРЕЧЕСКОЕ ВОССТАНИЕ

осле отъезда Бурцова и Комарова на Московский съезд потянулись дни ожидания. По делам общества Пестель теперь почти ничего не предпринимал, ожидая вестей из Москвы.

В январе опасно заболел Ивашев. Пестель перевез его к себе. Ивашев был в сильном жару, он то бредил, то забывался тяжелым коротким сном. Пестель просиживал возле больного друга долгие часы.

За время болезни Ивашева Павел Иванович очень привязался к этому юноше, относясь к нему, как к младшему брату, порученному его заботам, и даже через полтора месяца, когда Ивашев поправился и стал выходить из дому, Пестель все не отпускал его от себя.

— Я вас стесняю, — говорил Ивашев, — я, пожалуй, вернусь на свою квартиру…

— Что вы! — успокаивал его Пестель. — Вы нисколько не стесняете меня. Наоборот, мне надоело жить бирюком — все одному и одному.

Александр Ипсиланти.

Василий Львович Давыдов.

Василий Петрович Ивашев.

По расчетам Пестеля, Бурцов и Комаров должны были вернуться в Тульчин в начале марта. Но они вернулись в конце февраля. Пестель сидел в своем кабинете. Тихо отворив дверь, вошел Ивашев и остановился у порога. Пестель, едва взглянув на смущенное лицо юноши, понял, что тот хочет что-то ему сказать и не решается.

— Проходите, я сейчас кончу, — приветливо сказал Пестель, снова, склоняясь над столом.

— Полчаса тому назад я говорил с Комаровым… — сказал Ивашев, не трогаясь с места.

— С Комаровым? Где же он?

— Он спешил в полк и уехал, побывав только в штабе.

Пестель поднял голову, резкое чувство тревоги сжало сердце.

— Говорите, — тихо, но резко приказал он Ивашеву.

— Комаров сообщил, что Московский съезд постановил уничтожить тайное общество.

Пестель с силой опустил перо на бумагу. Перо сломалось, разбрызгав чернила по листу.

— Они не смели этого делать! — воскликнул он, но, тут же овладев собой, добавил обычным ровным тоном: — Мы еще обсудим решение Московского съезда!

Пестель сам объявил членам Тульчинской управы б сообщении Комарова. Все решили остаться в обществе до приезда Бурцова, который должен был привезти официальное постановление Московского съезда.

— Внутренние установления союза съезд мог изменить, но уничтожить союз — на это его никто не уполномочивал, — говорил Пестель Юшневскому, шагая по просторному кабинету генерал-интенданта.

Юшневский слушал с невозмутимым спокойствием. Его большие серые навыкате глаза выражали полнейшую безмятежность. Ровность характера Юшневского была изумительна: он даже шутил не улыбаясь.

— Дорогой друг, — тихо заговорил Юшневский, — может быть, постановление Московского съезда об уничтожении тайного общества имеет и свои положительные стороны. Объявив о закрытии союза, мы можем затем образовать новое общество из наиболее верных и деятельных членов. Лучше сейчас, при этом удобном случае, удалить из общества всех слабосердых, нежели потом, когда наступит время действовать, возиться с ними.

В конце 1820 года в Вятском полку, входившем в состав 2-й армии, освободилось место полкового командира, и Киселев рекомендовал на эту должность Пестеля. Но все хлопоты были напрасны: царь упорно отказывал Пестелю в полковничьем чине и в полке.

Однажды вечером в феврале 1821 года Киселев прислал за Пестелем.

«Верно, что-нибудь в отношении моего производства», — думал Пестель, одеваясь.

Направляясь к начальнику штаба, Пестель уже представлял себе, как Киселев прочтет ему очередное неприятное письмо из Петербурга и потом будет долго выражать сочувствие.

Но оказалось совсем иное. Киселев встретил Пестеля необычно официально.

— Подполковник, — обратился он к Павлу Ивановичу, хотя всегда называл его по имени и отчеству, — в штабе получено сообщение, что известный вам князь Александр Ипсиланти поднял среди греков возмущение. Двадцать первого февраля он вместе с братом и двумя слугами тайно перешел по льду реку Прут. На турецкой стороне его ждал отряд единомышленников, во главе которых он двинулся на Яссы. Вам необходимо выехать в Бессарабию и на месте собрать сведения о возмущении греков.

В XIV веке Османская Турция начала наступление на Балканы. В огне пылающих селений, на полях битв, обильно обагренных кровью, потеряли свою независимость народы Балканского полуострова — греки, сербы, болгары, албанцы… На пять веков над Балканами воцарился мрак турецкого ига.

С диким изуверством турецкие — «самые жестокие», по словам К. Маркса, — ассимиляторы унижали национальное достоинство покоренных народов, преследуя их язык, обычаи и веру. Тяжелым бременем на плечи побежденных легли поборы и налоги, сбор которых сопровождался кровавыми расправами. Бесчисленные рабы с берегов Дуная и Марицы, Шкодера и Коринфского залива гремели кандалами в турецкой неволе. В слезах и крови утопали Балканы. Даже песни звучали на Балканах, словно рыдания.

Но ничто не могло сломить волю порабощенных народов к свободе и независимости. В горах Черногории отважные юнаки из поколения в поколение вели героическую партизанскую войну. В Греции в конце XVIII века возникло тайное патриотическое общество Гетерия для борьбы против турецкого владычества. Вскоре общество было разгромлено турками, его руководители казнены. Но через десять лет союз греческих патриотов возродился.

В 1814 году эмигрировавшие в Россию греки Скуфас и Ксанос и болгарин Цакалов образовали в Одессе «Союз друзей» — «Фелике Гетерия», целью которого было освобождение Греции.

В 1816 году Скуфас перенес деятельность центрального комитета в Москву, а через два года переехал в Константинополь, откуда и направлял работу отделений союза в Турции и за границей.

Вскоре после того, как в Гетерию были приняты три брата Ипсиланти, сыновья бывшего господаря Молдавии и Валахии Константина Ипсиланти, в Одессе образовался второй центральный комитет. Александр, старший из трех братьев, флигель-адъютант Александра I, боевой офицер, потерявший руку в сражении под Дрезденом, стал во главе «Союза друзей».

Вскоре отделения «Фелике Гетерия» возникли во многих городах Турецкой империи, самые широкие слои греческого народа включились в освободительную борьбу: к 1821 году гетеристы считали, что их около миллиона.

В начале 1821 года умер господарь Валахии и Молдавии Александр Суцо. Константинополь медлил с назначением нового господаря. Ипсиланти решил воспользоваться безвластием и поднял восстание. Успех сопутствовал ему: он занял Яссы и ряд других городов страны. В Яссах Ипсиланти опубликовал воззвание, в котором призывал народ Молдавии и Валахии к освободительной войне против турок.

Александр I находился тогда в городе Лайбахе (Любляне) на конгрессе Священного союза. Незадолго перед тем союзные монархи пригласили в Лайбах неаполитанского короля Фердинанда и предложили помощь австрийских войск для расправы с революционным народом Неаполя.

Европа, казалось царю, на пороге умиротворения, и вдруг известие о вторжении Ипсиланти в дунайские провинции. Русскому самодержцу было о чем подумать.

Восстание гетеристов затрагивало существенные интересы России. По условиям русских договоров с Турцией Россия получала право судоходства и торговли по Дунаю, право свободного прохода через черноморские проливы в Средиземное море. В результате этих договоров усилилось политическое влияние России в Молдавии, Валахии и Сербии, юридически входивших в состав Турции. Приобретение права выхода в Средиземное море, закрепленное политическим влиянием, сильно способствовало экономическому развитию России. Но с начала военных действий гетеристов турецкое правительство стало чинить препятствия русской торговле на Черном море.

Общественное мнение России и интересы страны требовали русского вмешательства в развертывающиеся на Балканах события, но Александр I колебался: его отношение к греческому восстанию было двойственно и противоречиво. С одной стороны, как великая христианская держава Россия должна была бы выступить в защиту греков-единоверцев, но, с другой стороны, не в принципах русского императора, инициатора реакционного Священного союза монархов, было поддерживать возмущение народа против «законного» властителя, а греки восстали против своего «законного» поработителя — турецкого султана.

Но в самых широких слоях русской общественности греческое восстание вызвало горячие симпатии. В России борьбу греков за независимость сравнивали с борьбой русского народа против татаро-монгольских завоевателей. Все были уверены, что Россия со дня на день начнет войну с Турцией.

Вторая армия, расквартированная по юго-западным границам России, должна была в случае войны сыграть ведущую роль.

В последних числах февраля 1821 года Пестель выехал из Тульчина в Бессарабию. Он вез в Кишинев официальное отношение Витгенштейна и частное письмо Киселева командиру 6-го корпуса Сабанееву с просьбой о содействии.

Путь в Кишинев лежал через Одессу — один из главных центров подготовки восстания гетеристов. Среди греческого населения Одессы царил патриотический дух; везде и всюду — на улицах, в лавках, в кофейнях — можно было видеть греков, горячо обсуждавших последние события. Многие из них продавали свое имущество и на вырученные деньги покупали оружие, чтобы с ним отправиться в армию Ипсиланти.

Восторга греков совсем не разделяли губернатор Одессы Ланжерон и его чиновники. Они тоже потеряли голову: масса греков требовала паспорта для выезда на родину. Формально было нельзя им отказать, но греки не скрывали, что едут сражаться с турками. Ланжерон, боясь ответственности, написал прошение об отставке.

Через несколько дней Пестель ехал по кривым тесным улочкам Кишинева, с любопытством глядя на лепившиеся вокруг в полном беспорядке саманные домишки самой причудливой формы. Еще совсем недавно Кишинев был бедной пастушеской деревней, но с десятых годов XIX века он стал местопребыванием русского наместника Бессарабской области, незадолго до того присоединенной к России. Значительно разросшийся за последнее десятилетие, Кишинев насчитывал немало больших каменных домов европейского типа, но все еще сохранял вид грязного полутурецкого местечка.

Повсюду шумела разноязыкая толпа: тут и молдаване в высоких мерлушковых шапках, и болгары в красных фесках и широких шароварах, и греки в белых коротких юбках. То и дело попадались коляски или с важным молдавским боярином в серой смушковой папахе, или с боярыней в дорогой турецкой шали.

На офицера, ехавшего в каруце — маленькой тележке, которую тащили несколько кляч, мало кто обращал внимания. Флегматичный возница, восседавший на одной из лошадей, изредка щелкал в воздухе бичом, и тогда каруца катилась быстрее, оглашая улицу треском и дребезжанием.

— Вези к дому наместника! — приказал Пестель молдаванину. Тот оглянулся и недоуменно уставился на своего пассажира.

— К Инзову, понимаешь, к Инзову! — повторил Пестель. Возница удовлетворенно кивнул головой и подхлестнул лошадей.

Двухэтажный дом наместника стоял на небольшом холме на краю города. Несколько пышных акаций и цветники украшали его с фасада; сзади, по скату холма, шел виноградник. Каруца остановилась у подножия холма. Пестель расплатился с возницей и направился к дому. Навстречу ему шел молодой чиновник. Пестель спросил, дома ли наместник.

— Иван Никитич у себя-с, — довольно развязно ответил чиновник. — Как прикажете доложить?

— Доложите, что приехал подполковник Пестель, адъютант главнокомандующего второй армии, — строго ответил Пестель.

Инзов принял Пестеля в саду своего дома. Узнав, что Пестель привез Сабанееву бумаги от Витгенштейна и Киселева, он развел руками.

— Но, милейший, ведь генерал Сабанеев еще вчера отбыл к себе в Тирасполь. Уж не знаю, что вам посоветовать.

Пестель помолчал, потом многозначительно покосился на чиновника, стоявшего рядом.

— Иди, любезный, иди пока, — сказал Инзов чиновнику, — мы тут побеседуем с подполковником.

Когда чиновник удалился, Пестель сказал:

— Я должен собрать сведения о нынешнем возмущении греков. Из Кишинева я отправлюсь в Яссы. Вы, ваше превосходительство, должны будете помочь мне в этом. Но прежде попрошу вас сообщить мне сведения, которыми вы располагаете.

— Но, ей-богу, подполковник, я знаю столько же, сколько все. Слухов у нас множество и порой самых противоречивых. Обратитесь лучше к нашему гражданскому губернатору Катакази или к вице-губернатору Крупенскому. Катакази — зять Ипсиланти и, верно, уж знает немало, а Крупенский — молдаванин, у него связи большие. Сейчас ведь в Кишинев явилась вся Молдавия и Валахия. Турков боятся, особенно бояре… А я вам, пожалуй, дам письмо к Навроцкому. Это наш начальник карантина в Скулянах на Пруте. Он вас и переправит в Яссы.

Катакази Пестель застал у Крупенского. Крупенский принял Пестеля очень тепло. У этого хлебосольного и тщеславного молдаванина дом был поставлен на широкую ногу. Он заведовал губернскими финансами и распоряжался ими по своему усмотрению, что очень способствовало блеску его прославленного гостеприимства.

Крупенский представил Пестелю Катакази — маленького грека с орлиным носом. Узнав цель визита Пестеля, Катакази засыпал его трескучими фразами на плохом французском языке. Из сообщений губернатора можно было понять, что его родственники во главе своей армии уже торжествуют победу, и Греция может считать себя свободной. Крупенский не дал договорить Катакази и, обратившись к Пестелю, сказал, что, если ему угодно, он может познакомить его с Розетти-Рознаваном, молдавским боярином, бывшим вистиарием[9] Молдавии, стариком богатым и уважаемым, приехавшим недавно из Ясс. Он может многое рассказать. Пестель и Крупенский отправились к Рознавану.

В передней боярского дома толпилось множество арнаутов[10] в ярких одеждах. Один из них отдернул занавес над входом во внутренние покои. Пестель и Крупенский вошли в богатый зал, украшенный колоннами. Снова занавес, а за ним обширная диванная. Здесь и находился сам хозяин — старик с окладистой бородой, пышными усами и с длинным чубуком во рту. Он кивнул гостям головой и указал место рядом с собой. Потом хлопнул в ладоши, и в диванной неслышно появился слуга в красной куртке с серебряным шитьем, в чалме и с ятаганом за поясом. Старик тихо отдал приказание, и через минуту Пестелю и Крупенскому подали на подносе сладости и стаканы с водой, а потом поднесли в маленьких фарфоровых чашечках крепкий, сваренный по-турецки кофе.

Крупенский рассказал о цели визита Пестеля. Рознаван охотно согласился поделиться с Пестелем своими сведениями.

Оказалось, что старый боярин совсем не разделяет восторгов Катакази и вообще не склонен желать грекам успеха. В Рознаване ясно чувствовалось раздражение против гетеристов: это, мол, из-за них ему пришлось бежать из Ясс.

Пестель спросил, как относится население при-дунайских провинций к Ипсиланти. Старик усмехнулся и сказал, что у молдаван не может быть добрых чувств к грекам. Сто пятьдесят лет греческие князья назначались султанами управлять Молдавией и Валахией, и никто ничего хорошего от этого не. видел. Многие молдаване даже желают победы туркам и искренне были бы рады, если бы Ипсиланти в конце концов отрубили голову.

Мнение Рознавана очень поразило Пестеля, но впоследствии, внимательно прислушиваясь ко всему, что говорили в Кишиневе, он убедился, что многие молдавские беженцы действительно не горят желанием помогать Ипсиланти и даже негодуют на него, считая, что турки теперь непременно опустошат Молдавию.

В тот же день Пестель побывал в штабе 16-й дивизии, разговаривал с генералом Пущиным о греческих делах, а на следующий день утром выехал в Скуляны.

Начальник скулянского карантинного пункта Навроцкий сорок лет прослужил на военной службе и под старость мечтал о тихой, спокойной должности. Он с радостью принял назначение в Скуляны. Но маленькое пограничное местечко недолго оставалось спокойным. Совершенно неожиданно для себя Навроцкий оказался в самом центре бурных событий. Расстроенный старик уже потерял счет приезжавшим в Скуляны таинственным ночным посетителям с плохо скрытыми под одеждой пистолетами. Он познакомился с множеством людей — и военных, и штатских, и русских, и греков, и молдаван — и сделался одним из самых осведомленных людей в делах греческого восстания. Приезжавшие много рассказывали ему и многое узнавали от него.

В день своего приезда Пестель до позднего вечера проговорил с Навроцким, а ночью, переодетый в штатское платье, перешел границу, и вскоре был в Яссах — центре начавшегося восстания.

В Яссы отовсюду стекались добровольцы. Город превратился в военный лагерь: большие группы вооруженных повстанцев заполнили его, улицы. Повсюду читались изданные Ипсиланти прокламации, в которых говорилось, что для Турции настал час гибели и что феникс Греции воскреснет из пепла. Прокламации звали греков на бой, на подвиг, на жертвы. Тысячи патриотов присутствовали 26 февраля при торжественном освящении боевых знамен и меча Ипсиланти. А теперь эти знамена, украшенные увитым лаврами золотым крестом и надписью «Освобождение», развевались над Молдавией.

Но от внимательного взгляда Пестеля не укрылась и другая сторона движения. Отмечая противоречия между греками и молдаванами, Пестель видел, что Ипсиланти не тот человек, который мог бы разрешить эти противоречия и повести за собой не только греков, но и все порабощенные балканские народы. А без этого трудно было рассчитывать на успех восстания, начатого далеко от Греции, на чуждой грекам земле. Пестель с горечью отмечал, что Ипсиланти не оперативен. Заняв Яссы, он не спешил двигаться дальше, терял драгоценное время на пышные приемы во дворце господарей, окружил себя придворными и вел себя, как коронованная особа. Безусловным недостатком Ипсиланти была его жестокость и мстительность: он расстреливал пленных, одобрил резню турок, которую устроил в Галаце его сподвижник Каравия.

Но, отмечая эти тяжкие просчеты, Пестель не мог недооценивать общего освободительного характера восстания гетеристов и, конечно, был душой на их стороне.

3 марта, вернувшись в Скуляны, полный впечатлений от всего виденного и слышанного, он мог подытожить в письме к Киселеву свои впечатления от посещения Ясс: «Мотивы, определяющие поведение Ипсиланти, заслуживают самого высокого уважения». В письме он подробно излагал события, предшествующие восстанию, описывал его начало и, что особенно интересно, давал подробные сведения об одном из сподвижников Ипсиланти — Тодоре Владимиреско.

Владимиреско с небольшим отрядом, набранным в Бухаресте, тоже поднял восстание, но не против турок, а «против установленных правителей, превышающих власть и угнетающих население», то есть поднял восстание против греческой и румынской аристократии и чиновничества. Пестель привел один факт: грек Пини, русский консул в Валахии, стал укорять Владимиреско за то, что тот поднял восстание. Владимиреско ответил, что Пини вступается за бояр, потому что сам получил долю в награбленном. Пини в отместку написал Александру I, что Владимиреско карбонарий. Пестель указывал, что местные бояре ненавидят гетеристов, за их спиной заверяют султана в своей преданности и в то же время просят русских ввести свои войска в Молдавию, чтобы защитить их от мести турок.

Давая подробный анализ всех событий, происходящих в дунайских провинциях, Пестель приходит к выводу, что они «могут иметь важные последствия. Если существует 800 тысяч итальянских карбонариев, то, может быть, еще более существует греков, соединенных политической целью… Сам Ипсиланти, я полагаю, только орудие в руках скрытой силы, которая употребила его имя точкой соединения».

Но это он писал только в частном письме к человеку, которому доверял; в официальном донесении, составленном 8 марта, Пестель не пытается связать Гетерию и карбонариев.

Наоборот, обстоятельное и богатое фактами донесение Пестеля преследовало цель ослабить предубеждение царя против гетеристов и склонить его к помощи грекам. Он старался рассеять сложившуюся в русских правительственных кругах мысль о революционном характере Гетерии, деятельность которой «не может… быть сравнена с действиями испанских и неаполитанских революционеров».

Пестель повторял уже высказанное в русском обществе сравнение греческого восстания с борьбой русского народа против татарского ига, намекал, что греки помнят тот пункт русско-турецкого договора, в котором сказано, что Россия будет защищать права христианского населения турецких владений, и писал о надеждах, которые возлагают греки на помощь России.

Пестель делал вывод, что необходимо немедленное вмешательство России в балканские события: оно определяется обязательствами России и ее собственными интересами.

Конечно, доказывая необходимость вмешательства в балканские события, Пестель имел в виду многое такое, что не мог включить в официальное донесение. Он знал, что объявление Россией войны Турции неминуемо поведет к конфликту с Австрией, а может быть, и рядом других стран, боящихся усиления России на Балканах. Это означало бы ликвидацию Священного союза и способствовало бы успеху освободительного движения в Европе. Мало того, если бы война с Турцией повела к войне с другими европейскими странами, это создало бы в России ситуацию, подобную той, которая была в 1812 году. Национальным подъемом, связанным с освободительной войной, могло бы воспользоваться тайное общество: самодержавие было бы сильно поколеблено, а может быть, и свергнуто.

В Тульчине Пестеля ожидали с нетерпением: хотели услышать рассказ очевидца о событиях, которые занимали всех. Киселев давал некоторым офицерам читать письмо, полученное им от Пестеля из Скулян, но и сам Киселев и читавшие письмо офицеры были уверены, что в нем заключается лишь какая-то очень малая часть наблюдений и сведений, которыми располагает Пестель.

Пестель вернулся в Тульчин в начале марта. Надежды ожидавших оправдались: он много и охотно рассказывал о греческом восстании. Под впечатлением его рассказов Киселев писал в Петербург Закревскому: «Дело не на шутку, крови прольется много и, кажется, с пользою для греков. Нельзя вообразить себе, до какой степени они очарованы надеждою спасения и вольности. Все греки Южного края — богатые и бедные, сильные и хворые — все потянулись за границу, все жертвуют всем и с восхищением собою для спасения отечества. Что за время, в которое мы живем, любезный Закревский! Какие чудеса творятся и какие твориться еще будут! Ипсиланти, перейдя за границу, перенес уже имя свое в потомство. Греки, читая его прокламацию, навзрыд плачут и с восторгом под знамена его стремятся. Помоги ему бог в святом деле! Желал бы прибавить: и Россия».

Перед Киселевым и штабными офицерами Пестель лишь развивал свои мысли, изложенные в официальном донесении, дополняя их яркими картинами всеобщего патриотического подъема и одушевления, свидетелями которых он был.

Но в кругу друзей, в кругу сочленов по тайному обществу разговор шел не только о развернувшихся событиях, но и о причинах, вызвавших и подготовивших их, и в первую очередь о Гетерии.

Встречаясь с гетеристами, расспрашивая их об устройстве и деятельности их союза, Пестель ни на минуту не переставал думать о переживавшем тяжелый кризис русском тайном обществе.

Причины успехов Гетерии Пестель видел в ее организованном устройстве, основанном на строгой дисциплине, и в том, что Гетерия сумела подготовить к восстанию крупные военные силы.