Пестрая лента

История 2, скучная

После того как я рассказываю очередную историю, мой друг задает мне десятки вопросов. Он требует воспроизвести все детали процесса. Это бывает довольно обременительно. И когда Порфирий стал однажды интересоваться делом, которое должно было рассматриваться в суде, я пригласил его пойти со мной.

— Что за дело? — осведомился он.

— Мошенничество на автобазе.

Порфирий Платонович махнул рукой:

— Достойный преемник великих литературных пращуров (мой друг любит говорить красиво) подобным делом и заниматься-то не будет. Скучное дело. Не для сыщика — для бухгалтера.

Я, естественно, не стал настаивать, довольный уже тем, что по вечерам не будет звонков с расспросами. Но когда процесс подходил к концу, не удержался я. Сам позвонил своему невезучему другу.

— Между прочим, — сказал я, — вы многое потеряли, криминалист Зетов. Потому что скучное дело обернулось столь неожиданным образом, следователь так все повернул, что ему позавидовал бы ваш великий тезка из романа Достоевского.

— Разыгрываете? Издеваетесь? — Я будто бы видел, как мой друг засверкал глазами. — Послушаем.

— Извольте…

Кстати, когда начался процесс, многие постоянные посетители судебных залов последовали примеру моего друга — ушли, посчитав дело скучным. Остались самые «стойкие». Мы тогда сидели в сторонке на пустой скамье с пожилой женщиной. Я думал сначала, что она кому-то из подсудимых родственница.

— Как только не воруют, господи! — почти шепотом, но с сердцем воскликнула тогда моя соседка, как я узнал, никому из подсудимых никем не доводящаяся, а просто предпочитающая судебный процесс и театру, и кино, и даже телевизору. В ее словах сквозило суждение знатока. Ибо судебная публика, знает все, разбирается во всем и имеет обо всем свое безапелляционное суждение. Во время процесса публика безгласна — ей не дано высказывать своего мнения, ибо суд не митинг, а строго регламентированный ритуал правосудия. Зато в кулуарах…

Что касается данного конкретного суда, то моя соседка выразилась вполне пренебрежительно, когда был объявлен перерыв и судьи удалились в совещательную комнату.

— Ничего интересного. Ну, еще одни жулики. Хотя, моя бы воля… — Она зло сверкнула глазами. — Ведь надо же до чего додумались! На людском горе наживались…

— Да, — поддержал ее судебный завсегдатай, — скучное дело. Вот, помню…

Процесс и правда не изобиловал драматическими подробностями. Скамью подсудимых занимали вполне заурядные расхитители, их допросы сводились к уточнениям незаконно выплаченных сумм по многочисленным ведомостям и спискам. Ни юридических казусов, ни криминалистических сюрпризов, ни психологических неожиданностей.

Суть дела сводилась вот к чему.

На наших оживленных улицах, увы, нередки автопроисшествия всех видов от превышения скорости до катастроф с человеческими жертвами. Людям, получившим увечья, автобаза выплачивает определенную денежную компенсацию. Потом база предъявляет иск виновному шоферу и, если тот виноват в аварии, будет взыскивать с него деньги. Пострадавшему же компенсация выплачивается немедленно.

Группа работников автобазы № 3 Мосстройтранса, вступив, как пишется в юридических документах, в преступный сговор, решила, как выражаются уже журналисты, погреть на этом руки. Заместитель главного бухгалтера Любовь Менакер и бухгалтер Валентина Пучкова вместе с другими служащими базы, под видом пособий за увечья, стали выплачивать деньги своим совершенно здоровым родственникам и другим подставным лицам. А те большую часть передавали организаторам преступной группы, не оставаясь в накладе и сами.

Чтобы был понятен дальнейший ход событий, мне в двух словах придется изложить технологию преступления.

Итак, в список действительно пострадавших в автоаварии включается несколько подставных лиц. База вместе со списком переводит деньги в отделение связи, которое и рассылает указанные суммы по адресам. Документ (платежное поручение) составляется в трех экземплярах: первый с печатью банка (акцептированный) идет на узел связи, второй остается в банке, третий — хранится на автобазе.

Как действовали воры? Вот, скажем, оформлены документы на очередную выплату. Там значилось, что за повреждение автомашины гражданину Илюшину в числе других следует 29 рублей 84 копейки. Директор базы подписал документ, не вникая особо в его суть. Перед тем как отправлять документ для перевода денег, Пучкова и Менакер допечатывают словами: «тысячу триста» и цифрами «13». И переводят Илюшину 1329 рублей 84 копейки. Переводит почта по первому экземпляру поручения. Второй остается в банке, третий — на базе, где его вскоре уничтожают. Чтобы все сошлось в денежных документах, жулики-бухгалтеры оформляют фиктивную копию платежного поручения о возврате, допустим, совхозу Икс, 1329 рублей 84 копейки, якобы задолженности. Таким образом, движение денежных сумм и счет базы в банке — в ажуре. А 1300 рублей — в кармане.

Этот один лишь эпизод из целой серии махинаций, которыми занималась преступная группа не один год. Всего такими способами (с небольшими вариациями) было похищено 131 499 рублей 70 копеек. 56 эпизодов хищений вскрыло и обосновало следствие. 56 эпизодов один за другим исследовал суд. Похищение каждого рубля должно ведь быть бесспорно доказано, чтобы приговор и обозначенная в нем сумма краденого не вызывали никаких сомнений.

Это очень важно для правосудия. Но… конечно же, скучно присутствующим на процессе слушать бухгалтерские выкладки, к тому же столь однообразные. Потому-то завсегдатаи судебных залов вынесли такой суровый приговор процессу, не подозревая, какие поистине драматические события развертывались за рамками предъявленного подсудимым обвинения…

Судьи заняли свои места. Зачитывается приговор 15 осужденным: Пучковой — 15 лет, Менакер — 15 лет, Чураковой… В числе 15 названа и фамилия заместителя директора автобазы А. Д. Шляговой.

Даже дотошнейшие и все знающие из публики пропустили мимо ушей и эту второстепенную среди других осужденных фамилию, и формулу приговора ей, и срок наказания, совсем небольшой, к тому же условный.

А женщина на скамье подсудимых облегченно вздохнула, улыбнулась и незаметно смахнула слезу…

Ей, между прочим, было предъявлено самое, наверное, серьезное по этому делу обвинение — организация хищения. Менакер и Пучкова на допросах показали, что все, собственно, началось со Шляговой. Они, скромные счетные работники, так бы и крутили ручки арифмометров, если бы не искусительница Шлягова. Эта женщина толкнула их на преступление, а они повинны лишь в том, что не устояли перед искусом, проявили слабость.

— Когда назначили ее заместителем директора, — давала показания Менакер, — она пришла ко мне и говорит: «Теперь, Люба, мы можем интересную жизнь устроить себе. А то вкалываем, вкалываем, а денежек не очень». Я, конечно, согласилась, оклад небольшой. «Ты, Люба, заместитель главбуха, я замдиректора стала. Кто документы подписывает? Мы. Смекаешь?» Я ничего не поняла, но Аза все объяснила. С этого и началось. Пучкова в нашу компанию вошла и конкретный план уже она предложила. Аза его одобрила. Мы и начали, значит, свои операции проделывать. Половину доходов — Шляговой. Как же! Во-первых, она всему голова, а во-вторых, без ее подписи… Вы понимаете, гражданин следователь, что сами мы ничего бы не смогли.

Следователь Москворецкого райотдела милиции сопоставил эти показания со свидетельствами других участников хищения, с объективными данными, а данные эти убедительны; вот документы, подписанные Шляговой. Фиктивные документы либо такие, куда внесены фиктивные лица.

Сама Шлягова отрицала («кто ж сознается!») свое участие в хищениях. Она говорила, что, верно, бумаги подписывала, однако и не думала («пой, пташечка, пой!»), что тут совершается воровство. По ее словам, к ней не прилипло ни одного ворованного рубля. Конечно, она виновата, только…

— Ну вот что, Шлягова, может быть, начнем по-серьезному? А? Или будем детские сказочки рассказывать? А? Подпись ваша? Ваша. Показания своих сообщников прочитали? Не верите? Очную ставку устроим. Нет, давайте-ка признаваться. Учтите, чистосердечное раскаяние…

— Да, деться мне некуда, — заявила Шлягова после многих допросов, очных ставок, изучения документов, — Стена! Я подпишу все, что вы скажете…

— Давно бы так…

Постановление следователя фиксировало:

Трудно гадать, чем бы все кончилось, если бы дело (оно переросло «районные масштабы») не поручили следователю по особо важным делам МВД СССР Ивану Владимировичу Штукову.

И по ходу изложения, и по формуле приговора в отношении Шляговой самый проницательный читатель уже, надо полагать, понял, что новый следователь повернул дело по новому руслу, что обвинение Шляговой претерпело существенные изменения. Самый нетерпимый читатель, если не в этом месте, то уж в конце; очерка спросит: «А почему вы не назвали фамилию того первого следователя? И какая кара его постигла? И почему не обрушил на него автор громы и молнии?»

Попытаюсь сразу ответить на эти вопросы. Первый следователь не был ни злостным нарушителем социалистической законности, ни предвзятым человеком, ни мизантропом. Он ничего лично против Шляговой не имел и не гнался ни за какими показателями. Он оказался в плену ложной версии, точно так же, как запуталась в ней подследственная. Это его, следователя, несомненная должностная вина, профессиональный просчет, словом, брак в работе.

Но причины его не просты! Ведь смотрите, следователь не нарушил никаких процессуальных норм — ни стука кулаком, ни физических воздействий, ни крика, ни других недозволенных приемов. Документы, показания сообщников, допросы, очные ставки, то есть все улики, подтверждающие вину Шляговой, — все «в законе». Подследственная оказалась в железном кольце этих улик. Но выстраивая их, следователь сковал себя той же цепью. Перед ним ведь совершенно определенно вырисовывалась вина Шляговой в организации хищений. И никаких серьезных аргументов в свою защиту Шлягова выдвинуть не могла. Только голое отрицание. Так были ли основания для сомнений?

Сомнения… Быть может, это самый необходимый инструмент расследования. И, я бы сказал, особый дар, не дар, пожалуй, а остро понятый долг, профессиональная самоотверженность, то, что службу сыска превращает в искусство следствия, что дает силы отказаться от заманчивого, отвергнуть очевидное, поставить крест на достигнутом, чтобы добыть истину.

Иван Владимирович Штуков имел перед собой те же факты, что и его предшественник. Все было притерто, сцеплено, обосновано. Шлягова в свою защиту выдвинула лишь голое отрицание вины. Да и то потом оставила этот «сомнительный аргумент». Кажется, ясно. Преступник запирался, а потом, припертый к стенке, сознался. Знакомая картина. И все-таки… Почему же она отрицала без всяких серьезных аргументов? Тупое упорство? Но Шлягова не похожа на примитивного бандита. С другой стороны, ее изобличители…

Штукова — и тут, несомненно, сказался профессиональный опыт, сдобренный интуицией, — кольнула одна деталь дела.

Он вызвал Менакер, чтобы задать ей ряд уточняющих вопросов.

— Вы утверждали, что бывший бухгалтер Чуракова взяла у вас деньги в январе. Но она отрицает это.

— Клянусь моими детьми, что это было так. Помню, у нее тогда зубы болели. Еще платочек на ней такой был повязан, в горошек. Синенький такой платочек, и завязан вот так…

Убедительно, с мельчайшими подробностями описывала Менакер внешний вид сообщницы. Описывала… рядовой, один из многих, эпизод их махинаций. Могла ли она запомнить такие мелочи, как цвет платка, узелок? Ведь прошло больше года?

— Расскажите, как передали вы Шляговой двести рублей 21 марта? Подробнее.

— Значит, так. У нее сумочка такая была с застежкой…

Если бы это была первая встреча. Или чем-то выдающаяся. Тогда объяснимо, что в память врезались подробности. Но запомнить замок сумочки, с которой была подруга в этот день полтора года назад? Либо феноменальная память, как у Вольфа Мессинга. Либо ложь.

И само собой на каком-то этапе следствия стало получаться так, что следователь начал выяснять и оттенять фактики, которые говорили в пользу Шляговой. В следствии была перейдена незаметная пока грань, отделяющая ложь от истины. Вместо обвинений… Да, это я записал первую пришедшую в голову мысль — «вместо обвинения…» Потому что не только мы, грешные, но и юристы иные свыклись с мнением, что следователь лишь ищет улики да припирает к стенке. Нет же: факты он добывает, которые станут либо фактами уличающими, либо… теми фактами, которые оправдывают.

То, что происходит в уме и сердце следователя, можно сравнить с самим судебным процессом. Суд, как известно, выносит приговор после изучения всех обстоятельств дела, руководствуясь законом и правосознанием. Суд официально признает человека виновным или невиновным. Следователь, в сущности, вершит тот же акт. Он решает на основе собранных улик, руководствуясь законом и совестью, предъявлять обвинение человеку или не предъявлять. Обвинительный акт — не приговор, он может быть отвергнут судом, обвинение — еще не вина. Но механизм деятельности в сущности тот же. Только перед судьями состязаются обвинение и защита. Все тут происходит открыто, гласно, в установленных формах. А следователь должен действовать так, чтобы «за» и «против» обвинения человека в преступлении боролись в его, следователя, сознании, чтобы там победила безупречно честная точка зрения. Правовая догма, коей подчинен судебный процесс, во многом заменяется в деятельности следователя догмой нравственной: его правосознание и чувство долга выносят первый приговор до того, как сядет он писать обвинительное заключение.

Иван Владимирович вызвал Шлягову. Он вновь вернулся ко всем обстоятельствам дела. Сначала вытягивая слова из отчаявшейся женщины, потом долго слушал ее сбивчивый рассказ.

— Да, я призналась, — говорила она. — Но у меня не было выхода. Подписи мои на липовых документах. Показания Менакер и Пучковой против меня. Я на коленях умоляла их сказать правду. Они меня обвинили. Я сдалась. У меня не было аргументов в свою защиту, кроме голого «не виновна». Поэтому я и сказала, что виновна.

Электронная машина эти слова отчаявшегося человека, очевидно, отнесла бы к отрицательным величинам. Интуиция опытного следователя зачислила их в актив Шляговой. Но интуиция — еще не изделие, это лишь материал или инструмент. Штуков предположил, что Шлягова не виновна в хищениях. Оставалось доказать это.

Иван Владимирович поклонник так называемых хозяйственных дел. Если в качестве критерия взять общепринятую «интересность» работы, разве сравнишь погони, схватки, поиски следов с чтением бухгалтерских документов? Там все романтично — здесь буднично и сухо. Но…

— Конечно, и сравнивать нельзя, — Иван Владимирович смеется, — романтика поиска именно в скучных, как выражаетесь, бумагах.

Когда мы встретились, Штуков только что закончил расследование хищения в одном совхозе. Воры были опытны, следы заметены тщательно. Целый месяц следователь никого не вызывал на допросы — обложился гроссбухами и тщательно изучал ведомости, акты, проводки, провел почерковедческие и бухгалтерские экспертизы. И только тогда пригласил арестованного бухгалтера. Разложил перед ним свои выкладки. Тот прочитал, вскинул глаза на следователя, крякнул:

— Самому все написать или вы будете фиксировать?

Вот и весь допрос. А речь шла о хищении 25 тысяч. Другие подсудимые у других следователей петляли, лгали, отпирались, и нервы трепались, терпение лопалось, приходилось прерывать допросы, добирать факты, по ходу дела проводить дополнительные экспертизы, а прокурору шли жалобы — арестовали-де, а вины нет, не может следователь ее доказать. А у Штукова чинно и благородно: прочитал выкладки следователя преступник и понял, что петлять бесполезно — на лопатках лежит.

Вот так же основательно засел Штуков за бумаги автобазы. Он не верил показаниям Менакер не потому, что сразу заподозрил оговор — для этого не было оснований, — а потому, что обвинения Шляговой не нашли еще документального, объективного подтверждения. А ведь обвиняемый за лжесвидетельство даже не отвечает по закону. Значит, тем более каждое его слово должно подтвердиться.

Менакер утверждала, что преступление началось в ноябре 1968 года со сговора со Шляговой. Но тщательное изучение бумаг дало основание предположить, что хищения начались намного раньше, чем Шлягову назначили замдиректора. Значит, Менакер лжет?

Затем подписи. Часть документов действительно подписала Шлягова. Но на многих подпись ее оказалась подделанной Менакер. Зачем же подделка, если Шлягова заодно? Зачем лишний риск? Нелогично.

Помните, я говорил, что документы оставляются в трех экземплярах. Следствие располагало первыми, вторые оставались в банке. Штуков поднял их. И там явственно обнаружились дописки фамилий — значит, Шлягова подписала правильный документ, а фиктивные фамилии дописали. Но для чего это, если Шлягова в сговоре?

А что представляет собой «глава шайки»? Шлягова и ее муж — инженеры. Обстановка более чем скромная: книжный шкаф недавно в кредит покупали. Образ жизни без всяких излишков. Люди порядочные во всех отношениях. Конечно, и преступники маскируются. Вспомним хотя бы незабвенного Александра Ивановича Корейко. И все-таки… Все-таки интуиция подсказывала, что Шлягова не из тех.

Он вызвал на допрос Пучкову…

Тут я позволю себе еще одно небольшое отступление. Оно ничего не прибавит к описываемому уголовному делу, однако же даст пару штришков к облику Ивана Владимировича Штукова. А это, в свою очередь, отразится на предмете нашего разговора — то есть на том, как и почему была по справедливости решена судьба Шляговой…

Первый штришок совсем крошечный…

Когда я спросил Ивана Владимировича (то был «дежурный вопрос») кто его учитель на поприще следственной работы, он ответил:

— Вы удивитесь, но тем не менее это так. Бородин Александр Васильевич. Он-то об этом и не подозревает! А именно у него, человека гораздо моложе меня, я учился дотошности в распутывании хозяйственных дел.

Заметьте — не «вдумчивости», не «проникновению» — высокие слова не в чести у Штукова. «Дотошность» — это его слово. Это и его характеристика.

В свое время в поле зрения Ивана Владимировича попало пустяковое совсем происшествие — на Невском проспекте в Ленинграде угнали автомашину. Вскоре злоумышленника задержали. Свое он получил. Но что-то не позволяло Штукову сдать дело в архив. Что? То же, что и в истории со Шляговой — не все до конца казалось сказанным, установленным, объясненным.

Иван Владимирович начал дотошнейшим образом со всех сторон изучать личность злоумышленника, его связи. И протянулась ниточка к ограблению в Риге, к налетам во Ржеве. 64 эпизода, в которых участвовало 17 преступников, сплелись в сложный клубок. 10 месяцев распутывал его Штуков. Результатом внешним были 64 карточки, заведенные на каждый эпизод: описание события, улики, действующие лица, пособники, потерпевшие — настоящий научный анализ. Канцелярщина? Как хотите называйте. Но когда Иван Владимирович раскладывал грозный пасьянс перед тем, кого вызывал на допрос, тот сразу понимал — тут не выкрутишься. Канцелярщина? Нет, высокая культура следственного дела…

Вот и теперь, когда он вызвал на допрос Пучкову, та поняла — о ней знают все, надо раскрываться.

— Да, взяли мы великий грех на душу. Не виновата Аза. Оговорили мы ее. Мы со Шляговой давние враги. Да и потом… что там кривить — думали, меньше дадут.

«Обдумывая человеческие поступки, я всегда начинал не с того, чтобы смеяться, скорбеть или отрицать, а с того, чтобы понять» — так говорил Спиноза. Следователь, беря в руки дело, видимо, должен поступать именно так. Да, его долг изобличить преступника. Преступника! А не человека, который сел перед его столом, ибо человек этот может оказаться и невиновным, или не в том виновным, в чем его подозревают, или не в такой степени. Для такого непредвзятого взгляда нужно, я бы сказал, известное профессиональное мужество. Поэтому что подозрение, версия преступления, арест уже легли клеймом на человека, которого привел конвой. И все видят это клеймо, оно подтверждено многими данными, давшими основание подозревать и даже арестовать. А следователь не имеет права видеть каиновой печати.. Это бывает нелегко, ибо предвзятость сколь нетерпимое, столь же и сильное чувство…

Все, о чем я рассказал, осталось за бортом корабля правосудия. Дело было самое заурядное, скучное.

Следователь сделал свое доброе, справедливое дело и ушел в тень. Он не участвует в отправлении правосудия. Он не карает и не милует. Он разоблачает ложь и ищет правду.