Петля для губернатора

Глава 13

Когда доктор, представившийся Сергеем Петровичем, ушел, Глеб для верности выждал около десяти минут и только после этого бесшумно встал, стараясь не скрипеть своим топчаном. Было десять утра, и впереди его ждал очередной пустой, не заполненный ничем, кроме ноющей боли в ребрах, абсолютно бесполезный день.

Ночью подморозило, и выпал снег. Глеб выглянул в окно.

На том месте, где ночевал бульдозер, зияла развороченная рыжая яма, усеянная по краям мерзлыми комьями вывороченной из превратившейся под утро в сплошной монолит глиняной жижи. От ямы куда-то за угол уводили две оставленные гусеницами колеи. Глеб очень хорошо представил себе, как мощный бульдозер выдирался из ледяной ловушки, и немного пожалел, что пропустил такое зрелище.

В связи с этим ему подумалось, что в последнее время он начал как-то ненормально крепко спать. Возможно, в этом был виноват организм, активно восстанавливавший силы, а может быть, хитрый бородатый доктор что-то подмешивал в еду или питье. Безымянные таблетки, выдаваемые трижды в сутки, Глеб послушно клал под язык, а потом благополучно сплевывал в унитаз: принимать лекарства из рук здешних медиков было бы по меньшей мере неразумно. Но не есть и не пить было просто невозможно, и если бы Глеб хотел незаметно накормить кого-то снотворным, он подмешивал бы препарат в пищу.

Итог всех этих подозрений и размышлений всегда был один и тот же: отсюда надо уходить, и чем скорее, тем лучше. Беда была только в том, что Глеб не чувствовал себя достаточно здоровым ни для прорыва через красно-синюю охрану, ни для спуска по стене с четвертого этажа, не говоря уже о том, чтобы голыми руками выломать решетку. А уйти было просто необходимо. Каждый прожитый день все больше убеждал в этом агента ФСБ по кличке Слепой.

Здесь было нехорошее место, в котором творились нехорошие дела, а он был нежелательным свидетелем и вообще лишним человеком. Человек с холодными колючими глазами, которого здешние остряки называли Упырем, наверняка до сих пор не убил Глеба только потому, что все еще не утратил надежду разгадать секрет его появления в здешних местах. Этот секрет был единственной гарантией неприкосновенности Глеба, но Слепой чувствовал, что с каждым днем любопытство Упыря ослабевает. В самом деле: шпион, который не нужен даже тем, кто его послал, подавно не может интересовать тех, за кем он шпионит. Сколько можно держать человека в качестве живой приманки? Раз на приманку никто не клюет, значит, приманка невкусная.

Глеб отошел от окна и выскользнул в тамбур. Комната была великолепно изолирована от коридора, здесь можно было прыгать, плясать, проходить торжественным маршем и хором орать строевые песни, не боясь побеспокоить персонал лечебницы, но Слепой по укоренившейся привычке ступал бесшумно.

Он прошел в санузел и встал на край унитаза. Решетка, которой была прикрыта вентиляционная отдушина, снялась легко, словно только того и ждала. Глеб приблизил к отдушине лицо и позвал:

– Володя! Эй, Володя!

Ему пришлось повторить свой призыв еще трижды, прежде чем в соседней ванной раздались шаркающие шаги. Решетка на противоположной отдушине тихо скрежетнула и исчезла, а вместо нее появилось нечто, по форме напоминающее осиное гнездо, сбоку которого имелся один печальный карий глаз и испачканное едой и никотином отверстие для рта.

– А, это ты, земляк, – тоном старого знакомого сказал Глебу этот странный предмет. – Что, не спится?

– Да сколько же можно спать? – тихо возмутился Глеб. – Так ведь и помереть недолго. Просто забудешь, что надо проснуться, и все.

– Эт-точно, – охотно подтвердил марлевый кокон на той стороне отдушины. – Ну чего, покурим, что ли, от нехрен делать?

Он завозился, на мгновение исчез и появился снова.

Вернее, появился не он, а его рука с забинтованной кистью. Из марлевой культи торчали только большой и указательный пальцы, все остальные были плотно обмотаны бинтом. Эти два здоровых пальца бережно сжимали дымящуюся половинку сигареты без фильтра. Забинтованная рука с трудом протиснулась в отдушину. Глеб тоже по локоть запустил руку в глубь стены и аккуратно принял подношение. Он затянулся, бережно держа огрызок сигареты кончиками пальцев, и выпустил дым в потолок. Это было хорошо.

Некоторое время они молча курили, наслаждаясь тем, что находятся в компании. Потом Купченя, которого так и распирало от обиды и огорчения, снова принялся жаловаться Глебу на жизнь. Его историю Глеб слышал уже в четвертый раз и не надеялся узнать ничего нового.

– А крутая у тебя была тачка, Федя, – прерывая свой рассказ, сказал Купченя.

– У меня? – переспросил Глеб.

– Ага. “Форд-мустанг”, года этак девяносто второго или девяносто третьего… Не машина – зверь.

– Надо же, – сказал Слепой. Его “мустанг” сошел с конвейера в ноябре девяносто шестого года. – Недолго мучилась старушка в высоковольтных проводах, – добавил он.

– Чего? – не понял Купченя.

– Недолго мучилась старушка в высоковольтных проводах. Ее обугленная тушка внушала птицам жуткий страх. – целиком процитировал Глеб стишок, запавший в память еще в пятом или шестом классе средней школы.

Общаться с Купченей ему было трудно: иногда казалось, что они разговаривают на разных языках. Глеб изо всех сил старался наладить взаимопонимание, поскольку другого собеседника у него не было, если не считать доктора Маслова, который, судя по тому, как уклончиво поблескивали его очки, не мог дождаться, когда его избавят от странного пациента.

– Ну, Федя, ты даешь! – не то с восхищением, не то, наоборот, – с осуждением воскликнул Купченя. – Тебе вроде и не жалко. Новенькая же тачка! Да еще какая… А ее тремя смертями казнили: сначала разбили, потом сожгли, а потом еще и утопили. Не жалко?

– А чего жалеть? – философски заметил Глеб. – Последняя тачка, которую я помню, это БТР.

– Во дает, – повторил Купченя. Голос его звучал глухо и невнятно из-за закрывавшей все лицо повязки. – Вообще-то, это, наверное, интересно. Вроде как одним махом через двадцать лет перескочил. Заснул, проснулся – а ты уже в будущем! Круто, блин. Главное, дерьма этого всего, которое за двадцать лет произошло, как будто и не видел. Не было его, и все тут!

– Да уж, – неопределенно сказал Глеб.

– Нет, я понимаю, – спохватился Купченя. – Это кому как. Тебе, к примеру, такое счастье наверняка не в жилу. Бабки у тебя, ясное дело, были, раз такая тачка. Может, семья где-то есть – ждут, убиваются…

– Это точно, – сказал Глеб, ничуть не кривя душой. В последнее время он все чаще думал об Ирине.

– А как их теперь найдешь, – продолжал Купченя, – когда не помнишь ни хрена? Как в кино про Будулая.

– Про кого? – спросил Глеб.

– Ну да, ты же не в курсе… Кино такое есть. Рассказать?

– Не надо, – поспешно сказал Глеб. – Расскажи лучше вот что: твоя палата изнутри открывается?

– Размечтался, – проворчал Купченя. – Это ж одиночки для буйных.., ну, у которых ломка или просто так кулаки чешутся. Отсюда просто так не выйдешь… А тебе зачем?

– Что-то мне наш доктор не нравится, – признался Глеб.

– А! И тебе тоже? Нет, Федя, я сразу просек, что ты парень умный, хоть память тебе и отшибло. Крутит чего-то наш Айболит. Он ведь по психическим болезням, а у меня, между прочим, ожоги. Мне, может, пересадка кожи требуется, а он, козел, “скорую” не вызывает и сам не мычит и не телится. Только главный тут не он, а Упырь. Черт меня дернул к машине твоей пойти. Да еще этот пистолет… Теперь Упырь с меня живого не слезет. Думают, брат, что я засланный. И ничего я им, козлам, доказать не могу. Про тебя, кстати, они то же самое думают.

– Что – то же самое?

– Ну, что засланный ты. Чтобы, значит, доказательства собрать, что здесь вместо турок наш брат вкалывает – хохлы да белорусы.

– Да откуда я теперь знаю, – сказал Глеб, – засланный я или нет? Говорю же: не помню ничего. Какие турки, почему турки?

Купченя принялся долго и путано объяснять, почему на стройках Москвы работают турки, кто такие нелегалы и чем они выгодно отличаются от тех же турок. Глеб, знавший все тонкости этой кухни не хуже своего собеседника, в который раз подумал, до чего же живуч институт рабства. Одного работорговца он прихлопнул несколько дней назад, но это капля в море. Если хочешь искоренить рабство как явление, этому нужно посвятить всю жизнь без остатка. Тогда тебе поставят памятник, назовут твоим именем улицу, а то и город.., а рабство будет преспокойно процветать дальше, приняв для маскировки новые, гораздо более изощренные формы.

Внезапно сбивчивый монолог Купчени прервался.

– Атас! – страшным шепотом сказал он и ловко поставил на место решетку.

Глеб тоже поставил решетку на место и на всякий случай спустился с унитаза на пол, целиком обратившись в слух. Тлеющий окурок он раздавил пальцами и засунул в заранее присмотренную щель.

У соседа негромко стукнула дверь, зашаркали по полу тяжелые шаги, потом раздались голоса.

– Здорово, симулянт! – произнес смутно знакомый Глебу бас.

– Оба-на! – радостно воскликнул Купченя. – Колян! Ты как сюда попал? Неужто Айболит нам свиданку дал? Или ты.., того, втихаря?

– Никаких тихарей, – басил Колян, – никаких свиданок. Все, брат, по закону. Я теперь у нашего доктора за медбрата. Он, понимаешь, забастовку объявил. Чего это, говорит, я один за всех отдуваюсь? Может, говорит, вы меня заставите еще и задницы этим симулянтам вытирать? Ну, я и напросился. Так что теперь будем каждый день видеться. Курить хочешь?

– А то! Давай скорей, уши пухнут. Уж я экономлю, экономлю… Когда, думаю, Колян еще раз придет? А ты – вот он. Ну, молоток!

В соседней ванной чиркнула зажигалка, и через отдушину снова потянуло дымком. Глеб с некоторым удивлением пожал плечами: на его взгляд, доктор Сергей Петрович вовсе не был перегружен настолько, чтобы вербовать медицинский персонал из числа строителей. И потом, почему он сделал это именно сейчас, когда оба его пациента начали поправляться?

– Кури скорей, – сказал тем временем Колян. – Я ведь не просто так пришел, а для процедуры.

– Для какой еще процедуры?

– А вот для какой!

– Э, э! – обеспокоенно воскликнул Купченя. – Ты чего? Убери эту заразу! Это что, прикол?

– Не прикол, а укол, – наставительно сказал Колян. – Доктор прописал, так что перестань орать. Давай свою ж.., гм.., афедрон свой давай.

– Кого?

– Задницу! Не в глаз же тебя колоть…

– Даже не мечтай. Вылей это дерьмо в унитаз, и весь базар. Нет, ну ты что, в натуре, – совсем оборзел? Задницу ему подавай. В лесу раздавался топор дровосека…

– Дровосек отгонял топором гомосека, – подхватил Колян. – Давай, снимай штаны, что ты ломаешься, как целка… Не бойся, не трахну.

– Кто тебя знает? И вообще, я же сказал: отвали. Пусть доктор колет, если ему приспичило. Тоже мне, медик нашелся. Шприц ему доверили… Уйди, говорю, от меня! Дай человеку спокойно покурить! Иди сначала на чучеле потренируйся.

– Сам ты чучело. То, на чем тренируются, называется муляж. Давай свои полушария, не выкобенивайся.

– Ты откуда такой грамотный? Муляжи какие-то знает, афедроны… Когда успел институт закончить?

– Мне доктор все объяснил. Иди, говорит, кольни Купченю в афедрон. И на муляже дал попробовать.

– Вот иди и еще попробуй. Когда диплом получишь, приходи. Нет, Колян, правда, кончай гнилой базар. Вон оно, очко, туда и вылей. На хрена мне какие-то уколы? Мне пересадка кожи нужна, а этот козел уколы мне прописывает. Так ему и скажи: Вовка, мол, послал тебя, козла бородастого, куда подальше вместе с твоими уколами. Не хочешь в нормальную больницу отправлять, так и не приставай. Шрамы у меня и без уколов появятся, как миленькие. Нет, ну скажи: что я, не прав? Ты лучше вот чего, ты мне бухалова принеси – хоть в шприце, хоть за щекой… Грелку, что ли, найди. Тоска же смертная, прямо выть охота, особенно по вечерам. Принесешь?

– Посмотрим. Штаны снимай. Сидевший на краешке унитаза Глеб насторожился. В последних словах новоиспеченного медбрата ему почудилась смутно знакомая недобрая интонация. Так говорят люди, привыкшие навязывать другим свою волю при помощи огнестрельного оружия.

– Да отвали ты… – начал было Купченя, но фраза осталась незаконченной. За стеной послышался какой-то беспорядочный шум, возня, придушенный вскрик – видимо, Колян зацепил своего приятеля по больному месту, кто-то коротко, одышливо выматерился, потом наступила пауза, а после паузы ушей Глеба достиг тяжелый шум падения. Что-то с отчетливым треском ударилось о каменные плиты пола, и Слепой мог поклясться, что это была чья-то голова. Чья именно, догадаться было нетрудно. Видимо, лекарство, которое бородатый доктор прописал своему пациенту, оказалось сильнодействующим.

– Коз-зел, – слегка задыхаясь, произнес Колян. Спохватившись, Глеб бесшумно поднялся с унитаза, без единого звука плотно прикрыл за собой дверь ванной, скользнул в палату и нырнул под одеяло, благо снимать ему было нечего – из одежды у него имелись только трусы и майка. Он лежал, повернувшись лицом к стене, ровно и глубоко дышал и с досадой думал о том, что такое происходит с ним впервые: решительный момент настал, а у него ничего не готово. Вот-вот дверь распахнется, и на пороге появится убийца, а встретить его нечем, разве что тапочком швырнуть. И бежать некуда, и совершенно непонятно, кто все-таки твой враг… Черт знает что, подумал Глеб. Приблизится – убью. Надо постараться сделать это одним ударом, потому что на второй меня уже может не хватить. Здоровый, гад… Такого, пожалуй, не свалишь одним ударом…

Он услышал, как открылась дверь. Тяжелые шаги протопали через тамбур и остановились, судя по звуку, на пороге палаты. Глеб не шевелился. Шаги ничего не значили. Возможно, протопав по тамбуру, убийца теперь легко и бесшумно скользил к его кровати. Слепой ждал прикосновения к коже, ждал малейшего дуновения, которое выдало бы находившегося рядом человека, но вместо этого от двери раздался осторожный оклик:

– Эй, Федя! Федор, слышь! Да ты спишь, что ли?

Глеб продолжал размеренно дышать носом. Колян еще немного постоял в дверях и тихонько ушел. Щелкнул замок, и стало тихо.

Сиверов изображал спящего еще минут двадцать. Конечно, мордатый Колян вряд ли пошел бы на такую изощренную хитрость, но полная внезапность была единственным оружием Глеба, и он решил на всякий случай перестраховаться. Если красно-синий умник все еще здесь, притаился в углу со шприцем и ждет, то его ожидает сюрприз: ждать умеет не только он.

«Кстати, – подумал Глеб, – а что было в шприце? Надо же, как тонко! Не нож, не удавка, не обыкновенная подушка, в конце концов, а шприц! Либо наш Колян большой эстет, что на него совершенно не похоже, либо кто-то пытался придать делу видимость несчастного случая: какой-нибудь сердечный спазм, стало человеку плохо в туалете, упал, ударился башкой об унитаз или просто об пол, вот и откинул ненароком копыта. Чем же они его? Это же нужно что-то такое, что нельзя обнаружить при вскрытии!»

Поняв, что ждать больше нечего, он “проснулся”. Палата была пуста, в окно светило ни с того ни с сего решившее объявиться солнце. Глеб сел на постели, завернувшись в одеяло, и честно попытался припомнить, чем можно отравить человека, не оставив при этом никаких следов. В результате он вынужден был признать, что фармацевт из него никудышный, сполз с топчана и смотрел в окно до тех пор, пока ноги у него совершенно не заледенели.

В холле было пусто.

Напротив, у большого, от пола до потолка, полукруглого окна стояло кресло, в котором должен был сидеть, но почему-то не сидел охранник. “Все ясно, – подумала Ирина. – Алешенька, муженек ненаглядный, хотел то ли поговорить, то ли просто набить мне физиономию, и не желал, чтобы при этой процедуре присутствовали посторонние. Посторонние, потусторонние… Конечно, звукоизоляция здесь так себе”.

Она задвинула засов, стараясь делать это совершенно бесшумно. Стальной язык легко скользнул в паз, и у Ирины вдруг закружилась голова, словно она заглянула в глубокое ущелье. Ноги на мгновение сделались ватными, и ей пришлось напомнить себе, что время работает против нее, чтобы заставить себя сдвинуться с места.

Путь налево, конечно же, был зауазан. Там была парадная лестница, и именно там наверняка обретались оба охранника. Воевать с ними Ирине не хотелось, да и надобности в этом не было, поскольку прямо за углом, скрытая выступом стены, проходила еще одна лестница – не такая красивая, без мраморной отделки и вообще лишенная каких бы то ни было изысков, но зато ведущая прямиком в гараж. Это было именно то, что нужно, и Ирина двинулась направо.

Этой лестницей пользовались редко. Она была серая, бетонная и довольно пыльная. Стены здесь попросту, по рабоче-крестьянски, обшили сосновой вагонкой. На лестнице было темно, как в угольном подвале, и Ирина продвигалась на ощупь, придерживаясь рукой с зажатым в ней пистолетом за шероховатую стену. Свет она по вполне понятным причинам зажигать не стала.

Впереди показалось размытое пятно электрического света, сочившегося из-за декоративного выступа стены – такого же, как на втором этаже. Ирина пошла еще осторожнее, поскольку какой-нибудь не в меру ретивый охранник мог обнаружиться где угодно.

Благополучно миновав первый этаж, она наконец добралась до дверей гаража. Эта дверь никогда не запиралась, не была она заперта и теперь, и Ирина тихо порадовалась такому постоянству.

В обширном пятиместном гараже было сумрачно и тихо. В свете дежурных ламп тускло поблескивали любовно отполированные крыши и капоты автомобилей. Здесь стояла “ауди” Губанова, два джипа охраны, а также “мерседес” и “вольво”, принадлежавшие лично губернатору. Ирина подумала, что было бы недурно вывести все, чем она не может воспользоваться, из строя, но это была одна из тех идей, которые легко претворяются в жизнь только на киноэкране. Лично ей хотелось только одного: поскорее убраться отсюда. О том, чтобы ползать между машинами, ковыряя колеса какой-нибудь железкой, страшно было подумать. Ее побег мог обнаружиться в любую минуту, сюда могли просто зайти.., нет, времени на диверсионно-подрывную работу у нее не было, точно так же, как и на то, чтобы связать любимого супруга и хорошенько заткнуть ему пасть. В конце концов, главное – добраться до шоссе, а там пускай ищут ветра в поле. Карманных денег, которые, оказывается, носит при себе ее муженек, нормальному человеку без завышенных запросов хватит месяца на полтора, а то и на все два. А если курить не “парламент”, а что-нибудь попроще, и пить не “Хенесси”, а водку, на эти деньги можно протянуть чуть ли не полгода.

Машину, конечно, придется бросить, и черт с ней – она насквозь провоняла губановским одеколоном и дымом его сигарет.

Ирина открыла ворота, стараясь как можно меньше громыхать и лязгать. Ворота были сделаны по старинке, без всех этих жужжащих и завывающих электромоторов и предупреждающих звонков, так что ей более или менее удалось справиться со своей задачей. По крайней мере, на шум никто не прибежал. Ирина села за руль белой “ауди” и вставила ключ в замок зажигания.

Голова у нее продолжала слегка кружиться от избытка адреналина, тело было легким, почти невесомым. Она с ранней юности привыкла считать себя хозяйкой собственной судьбы и никогда не думала, что ей придется доказывать свое право распоряжаться собой. Но этот день настал, и она не собиралась отступать. Губернатор Бородич мог бы гордиться своей дочерью: упорством и силой характера она пошла в него.

Двигатель послушно завелся с полуоборота, машина едва ощутимо завибрировала. Спохватившись, Ирина запустила руку под приборный щиток и щелкнула тумблером противоугонного устройства, которое перекрывало подачу топлива через минуту после запуска двигателя. Она не водила автомобиль уже довольно давно – с самого начала лета. В последний раз сев за руль, она совершенно ничего не соображала и съехала с моста в какой-то ручей, после чего разъяренный Губанов отобрал у нее и ключи, и права.

Немного позднее он отобрал у нее свободу, сделав это так просто и непринужденно, словно и вправду имел на это право.

"Ауди” мягко выкатилась со двора и крадучись поползла по подъездной дорожке. В свете освещавших пустой заснеженный двор мощных ламп лежавший на соседнем сиденье пистолет тускло поблескивал вороненым стволом. Ирина неплохо владела оружием и даже имела когда-то собственный пистолет, и не какой-нибудь дамский “браунинг” или иную пукалку двадцать второго калибра, а солидный и смертоубойный “бульдог-0,38”, из которого выбивала в среднем восемьдесят пять из ста с расстояния в двадцать метров. Когда твой папа – губернатор, а муж работает в ФСБ, можно научиться стрелять хоть из гаубицы, было бы желание. У Ирины такое желание было, но с револьвером пришлось расстаться после того, как однажды она устроила пальбу в городской квартире отца и перебила весь его фарфор и дурацкие статуэтки, подаренные к разным юбилеям.

Помнится, это было отменное развлечение, и Ирина не испытывала по этому поводу никаких угрызений совести. Она вспомнила, как неприлично, не по-губернаторски орал в тот раз на нее отец. У него были странные аргументы. “Что бы ты сказала, если бы каждый принялся у себя дома палить из пистолета?” Она бы ничего не сказала, а пошла бы и купила себе баллистическую ракету. Ирина Бородач – это никакие не “все”, что бы это слово ни означало.

Она включила вторую передачу и поехала к воротам. Только теперь до нее вдруг дошло, что ворота наверняка заперты, и в будке возле них сидит по меньшей мере один охранник. Ирина вознесла к темному небу коротенькую молитву. В конце концов, что стоит охраннику открыть ворота перед машиной своего начальника, не проверяя, кто сидит за рулем?

Охранник шагнул к машине, заранее приветливо улыбаясь.

Ворота были закрыты. Ирина нажала на кнопку стеклоподъемника, и стекло с негромким шорохом поехало вниз. Охранник нагнулся к окошку и заглянул в ствол пистолета.

– Привет, дружок, – ласково сказала ему Ирина. – Сделай-ка так, чтобы я могла проехать. Я собралась в город за покупками.

– Ирина Ивановна, – пробормотал охранник, – да вы что? Вам же нельзя. С меня же голову снимут…

– Ты что, не понял? – Ирина шевельнула стволом и большим пальцем взвела курок, – Разве это нуждается в обсуждении? Я хочу проехать, и я проеду. Выбирай, что тебе больше нравится: нагоняй от моего муженька или пуля в лоб от меня лично. Только выбирай поскорее, потому что я спешу.

– Все равно вам не уйти, – угрюмо сказал охранник и взмахнул рукой, подавая сигнал своему товарищу, сидевшему в будке.

Негромко взвыл электромотор, что-то звонко шелкнуло, и створки ворот распахнулись. Впереди лежала пустая заснеженная дорога. Ирина прерывисто вздохнула и плавно отпустила сцепление. Посмотрев в зеркало. она увидела охранника, который, размахивая руками, бежал к будке.

Фора закончилась, теперь следовало поторапливаться.

Ирина прибавила обороты, колеса бешено завертелись, разбрасывая снег, и машину немедленно начало мягко раскачивать и водить из стороны в сторону. Это было отвратительное ощущение, и никогда не умевшую уверенно справляться с заносами Ирину охватило дурное предчувствие. Путь ей предстоял не слишком далекий, но ехать нужно было быстро, очень быстро. Чересчур быстро.

Старые теннисные тапочки скользили по педалям, издавая противный тонкий скрип, машину вновь и вновь начинало водить из стороны в сторону. Езда, которую Ирина всегда считала отличным развлечением, вдруг превратилась в тяжкий и далеко не безопасный труд. Свет фар вырывал из темноты то вылезшую к самой обочине огромную сосну с облепленным снегом стволом, то неразличимый из-за того же снега дорожный знак, то погруженный в темноту дом за высоким забором. Справа промелькнул поворот на бывшие дачи министерства обороны, колеса с шумом прокатились по легкому мостику через ручей, сейчас больше похожий на почти доверху засыпанную снегом неглубокую канаву.

Ирина бросила взгляд в зеркало и увидела туманное желтоватое свечение. Потом там, позади, режущим электрическим светом блеснули фары. Фар было непривычно много, и Ирина поняла, что охрана гонится за ней на джипе, врубив весь свет – и основной, и дополнительный.

Отражение фар вдруг дрогнуло и раздвоилось: джипов было два.

Ирина выругалась плачущим голосом убегающей от маньяка школьницы и еще немного увеличила скорость. Машину немедленно швырнуло так, что она едва не вылетела на ощетинившуюся частоколом заснеженных стволов и сучьев обочину. Ирина рывком сбросила газ, кое-как выровняла машину и снова придавила педаль. Мало-помалу ее начало охватывать отчаяние.

Джипы шли один за другим, уверенно перемалывая снег широченными шипованными колесами, тяжело приседая на ухабах и угрожающе сверкая целыми созвездиями фар.

Антенны радиотелефонов мотались в воздухе, как длинные гибкие удилища, из выхлопных труб струился белый пар, а внутри сидели вооруженные люди. Там было полно вооруженных людей, взрослых, крепких, натренированных и хорошо обученных мужчин, и все они охотились за одной-единственной слабой женщиной. Они выполняли приказ, а на нее им было наплевать. Ирина вдруг разозлилась. Это была очищающая злость, словно внутри вдруг лопнул огромный нарыв. Выкрикивая страшные ругательства, она вдавила педаль газа в резиновый коврик под ногами и припала к рулевому колесу. Срывавшиеся с ее губ грязные слова вонзались в трясущуюся студенистую тушу страха как чугунные ядра, кромсали ее, рвали на куски и разбрасывали в стороны. Белая “ауди” летела по дороге как пуля, и даже быстрее – как призрак пули. Двигатель бархатно ревел, позади клубилась снежная муть пополам с паром, сквозь которую поблескивали фары начавших понемногу отставать джипов.

– Ага!!! – закричала Ирина. – Струсили, чекисты! “Чекисты” и вправду немного струсили, поскольку, в отличие от Ирины Бородич, им было, что терять. Предстоящие служебные неприятности здесь, на заснеженной лесной дороге, казались не такими уж страшными по сравнению с перспективой погибнуть в груде исковерканного холодного железа.

Двигатель “ауди” вдруг чихнул, заработал как-то неуверенно, словно сомневаясь, стоит ли продолжать эту самоубийственную гонку, снова чихнул, жалко затарахтел и заглох. Машина несколько раз мучительно содрогнулась и замерла посреди дороги.

– Не сметь, тварь! – закричала Ирина, терзая стартер.

Фары джипов неумолимо приближались. Стартер кудахтал, как курица, пытающаяся снести яйцо величиной с арбуз, но двигатель был мертв. Ирина изо всех сил хватила кулаком по рулю и вдруг заметила полыхающий на панели тревожный красный огонек.

В баке “ауди” не осталось ни капли бензина.

Захлебываясь матерной бранью пополам со слезами, Ирина распахнула дверцу и выскочила на дорогу. В лицо ударил тугой ледяной ветер, сразу прохвативший ее до костей, обутые в теннисные тапочки ноги утонули в снегу. Моторы джипов ревели уже совсем близко, отблески фар плясали по дороге, и Ирина увидела свою колеблющуюся длинную тень.

Побег не удался.

Ирина поняла, что другого шанса у нее уже не будет. После всего, что произошло, Губанов забьет дверь ее комнаты гвоздями, а может быть, даже заложит кирпичом. Возможно, он окажется настолько милосердным, что оставит в кирпичной кладке небольшое отверстие, через которое ее будут кормить, как дикого зверя, просовывая в щель еду на алюминиевой тарелке. Но, если разобраться, зачем ему это? Не проще ли покончить со всем раз и навсегда, попросту спустив курок? Эта компания отлично умеет заметать следы, в этом искусстве им нет равных.

Ей вдруг представилось, что приближающиеся автомобили набиты не людьми, а кровожадными чудовищами, выращенными в специальных лабораториях. Оборотни, трансформеры, внуки Франкенштейна… Как ни назови, суть от этого не меняется.

Ирина бросилась в лес.

Снег здесь оказался неожиданно глубоким, и под ним скрывалась масса коварных ловушек. Ирина немедленно зацепилась ногой за какой-то сук и с негромким отчаянным вскриком повалилась в обледеневший малинник, который сухо затрещал, расступаясь перед ней. Она сильно оцарапала щеку и левую ладонь и едва не лишилась глаза. Позади, на дороге, с громким шорохом затормозил автомобиль, захлопали дверцы и послышались возбужденные голоса охотников. Ирина вскочила и бросилась бежать.

Это была пародия на бег. Она брела, спотыкаясь и увязая в сугробах, цепляясь за стволы деревьев и поминутно оглядываясь назад. В нетронутом снегу позади нее оставалась широкая, пьяно петляющая борозда, между стволами деревьев мелькали слепящие пятна света – у загонщиков, конечно же, были мощные ручные фонари. Ирина задыхалась, ставшие дряблыми за время ее затворничества мышцы отказывались работать, от мокрой одежды валил пар, она раз за разом падала, лишь огромным усилием воли заставляя себя подниматься и идти вперед. Облепленный снегом пистолет оттягивал руку, как пудовая гиря, а позади, неумолимо приближаясь, раздавались злые азартные возгласы, треск ломаемых ветвей и хруст снега.

Ирина почувствовала, что больше не может бежать, и повернулась к преследователям лицом, привалившись спиной к шершавому сосновому стволу. Она подняла пистолет и нажала на спуск, целясь в ближайший фонарь. Пистолет молчал, как двигатель оставшейся на дороге “ауди”. Ее молитва не была услышана, вещи одна за другой предавали ее.

– Проклятая идиотка, – сквозь зубы сказала Ирина.

Пистолет стоял на предохранителе. Это открытие вдруг сделало Ирину собранной и готовой ко всему. Она сдвинула флажок предохранителя и умело передернула затвор. Руки тряслись от усталости, холода и страха, и она взяла пистолет двумя руками. Ствол плавно пошел вверх и остановился на уровне глаз. Когда луч фонарика ударил в зрачки, Ирина плавно спустила курок.

Пистолет свирепо подпрыгнул в ее руках, выбросив из дула комки снега и короткий сноп бледного пламени.

Фонарь, кувыркнувшись, нырнул в сугроб, раздался короткий треск ломающихся веток и шум падения, Ирина поняла, что попала, плавно перевела ствол пистолета влево и выстрелила еще раз, невольно моргнув и поморщившись от оглушительного раскатистого хлопка. Ей сразу же стало ясно, что пуля прошла мимо цели, и она выстрелила снова.

В воздухе кисло запахло пороховой гарью, и Ирина Бородин вдруг подумала, что никогда раньше не жила так полно и остро, как сейчас. Страх вовсе не исчез, но в данный момент он существовал как бы отдельно от нее. Это была свобода, самая настоящая свобода!

Ирина еще раз выпалила по пляшущим между деревьями пятнам электрического света и повернулась, чтобы бежать дальше, но тут неизвестно откуда на нее рухнуло тяжелое, твердое, пронзительно пахнущее дорогим лосьоном и мужским потом, затянутое в качественное импортное сукно и великолепно выделанную телячью кожу тело – рухнуло, сбило с ног, больно ударило по правому запястью и всей своей огромной тяжестью вдавило в снег, нашаривая ее руки, сдавливая, заламывая, закручивая узлом. Пистолет отлетел в сторону и бесшумно ушел в сугроб. Ирина чувствовала себя так, словно спьяну один на один схватилась с самцом гориллы или попала в огромную промышленную электромясорубку: сопротивление казалось столь же бессмысленным, сколь и болезненным. Она крутнула головой так, что едва не вывихнула шейные позвонки, вывернулась из мертвого захвата и впилась зубами во что-то холодное, воняющее кожгалантереей, сразу же что было сил стиснув челюсти. Лежавший на ней человек вскрикнул от боли и неожиданности, выругался, немного привстал и нанес ей тяжелый удар по голове, целясь в висок.

Ирина упала лицом в снег, ощутив кожей лба и щек его обжигающий холод, и потеряла сознание.